"Ой, зибралыся орлы..." - читать интересную книгу автора (Серба Андрей Иванович, Дуров Валерий)

6

Не можете ли вы употребить… Запорожское войско с подкреплением от нашей пехоты (на Дунае)… где бы они, скрываясь в камышах, кроме военных кораблей, все другие с малым вооружением от устья вверх идущие суда захватывали… Внушайте, что они прошли большую опасность в открытии пути от Днепра, всегдашнее дело их было и есть на своих лодках под Очаковым разбивать неприятельскую флотилию, но тот же дух храбрости да подвигнет их и на разные удобовозможные попытки против кораблей, в Дунай пришедших. О свойстве сих казаков я схотел вам приметить, что их ласкою удобно ко всему преклонять, а напротив к строгости они непривычны; итако ваше превосходительство умейте первым ободрять их службу.

1771 г. июня 154(Из ордера П.А. Румянцева генерал-майору CA. Вейсману.)

Фон Рихтен закончил перевязывать раненую руку, обмыл испачканные кровью руки. С неприязнью посматривал на поручика Гришина, который рядом на скамье уминал из миски саламаху.

— Что за вид, господин поручик! Грязная рубаха, казачьи шаровары, разбитые вдрызг эти… как их… чоботы! И наряду с сим жалким убранством на груди — офицерский знак, на шее — шарф, па плече — погон. Соблаговолите глянуть на себя со стороны, господин поручик! Форменное огородное пугало, а не офицер доблестной российской армии! Вам не стыдно?

Гришин облизал ложку, равнодушно глянул на фон Рихтена.

— Ничуть, господин капитан. Кого мне стыдиться, позвольте спросить? Запорожцев? Вас?

— Вам должно быть стыдно перед самим собой.

— В таком случае мне действительно стыдно… За то, что я, русский дворянин и офицер, не имею денег на лишнюю рубаху и камзол, столь мне необходимые.

— Меньше бы пили, господин поручик. Или хотя бы сняли нагрудный знак да погон.

— И не подумаю. Кто я без них? Простой запорожец… А я дворянин и офицер. Не цеплять же мне на шпагу казацкий старшинский бант? А с погоном и знаком ничего не случится. Да и случится — не велика беда: все равно они не мои, а казенные[13].

— Ваша логика непостижима, господин поручик. Хорошо, давайте договоримся по-другому. Надевайте полную форму и носите без опаски, а я обязуюсь по прибытии в действующую армию возместить весь ущерб, который может быть причинен одежде за время плавания.

Гришин застыл с ложкой у рта, затем швырнул миску с саламахой на дно чайки, вскочил со скамьи, со стиснутыми кулаками шагнул к фон Рихтену.

— Что-о-о? Возместить ущерб? За кого меня принимаешь? Ты, поганый немчик! Считаешь меня, русского дворянина и офицера, нищим? Да я тебя, немчуру треклятую!..

Фон Рихтен, скрестив на груди руки, невозмутимо стоял перед Гришиным.

— Что за крик, господин поручик? Зачем разбрасывать посуду? Отказываетесь от моего предложения? Ваше право. Поверьте, я никоим образом не желал вас обидеть, а хотел оказать дружескую услугу. Как русский дворянин и офицер такому же русскому дворянину и офицеру, находящемуся в стесненных обстоятельствах… Случайно и временно, конечно.

— Это ты русский дворянин? — продолжал бушевать Гришин. — С фамилией фон Рихтен и баронским титулом? Ха-ха-ха! Ай да русак! Природней быть не может!

— Да, я — русский, господин поручик. Будь тем, за кого вы меня принимаете, то есть немцем, я потребовал бы от вас немедленной сатисфакции за оскорбительные слова, высказанные вами в адрес сей нации. Как видите, я этого не делаю, а прошу вас успокоиться и продолжить прерванную трапезу.

— Ты не немец? — опешил Гришин. — Барон фон Рихтен — и вдруг русский? Это как же?

— Очень просто, господин поручик. Мои дальние предки по отцу действительно были германцами, ливонскими рыцарями, но вот уже два столетия как наш род обосновался в России. Больше того, все наши мужчины считают своим долгом и делом чести служить в российской армии.

— Два столетия? Ты, господин капитан, не того… Не привираешь? Это когда же твои ливонские рыцари на русской земле осели? Уж не при царе ли Горохе? До времен государя Петра Алексеевича на святой Руси-матушке иноземцами и не пахло. Ежели, конечно, не брать в расчет всяких там купчишек, послов и прочий залетный люд.

— Вы плохо знаете русскую историю, господин поручик. Надеюсь, вам известно имя царя Иоанна Четвертого?

— Ивана Грозного? А как же?

— Тогда вы должны быть наслышаны о покорении Сибири, свершенном в его правление.

— Обязательно. Сибирское ханство покорил казачий атаман Ермак Тимофеевич со своей храброй дружиной.

— Точнее, он первым начал покорение Сибири. Когда Ермак погиб, за Урал по его стопам были направлены другие казацко-стрелецкие отряды. Среди сих продолжателей дела Ермака были и плененные в Ливонской войне немецкие рыцари. Дело в том, что царь Иоанн предложил каждому из них решить несложную дилемму как закоренелому недругу славянства и православия положить голову на плаху иль как истинному воину Христа нести его святое учение азиатским язычникам. Мой дальний предок барон Ганс Вильгельм Мария фон Рихтен был из тех, кто решил продолжить свой «Дранг нах Остен» и отправился в Сибирь распространять свет истинной веры… с мечом в руках, естественно.

Царь Иоанн был умным политиком: воевал с одними врагами России руками других ее врагов. Например, в Ливонии союзниками русских были покоренные ими незадолго до этого и включенные в состав российского войска казанские татары, а ливонские рыцари дрались рядом с русскими против сибирских татар. В походах Ганс фон Рихтен сдружился с русскими, принял православие, позже женился на дочери казацкого сотника, осел с семьей на Урале. С тех пор Россия не вела ни одной войны, в которой среди ее воинства не сражались бы потомки барона Ганса фон Рихтена. В чине бригадира участвовал в Полтавской баталии мой дед, в Семилетнюю войну в Богемии погиб мой отец, гвардейский подполковник, ныне их дело продолжаем я и мой младший брат… Теперь ответьте, господин поручик, кто я — русский дворянин или треклятая немчура?

Гришин поскреб затылок, виновато потупил глаза.

— Откуда мне, господин капитан, знать вашу родословную? Разрешите от души принести вам извинения. Забудем все, а? Договорились? Кто старое помянет, тому глаз вон.

— Все уже забыто. Да и что помнить? Тем паче, что я полностью разделяю ваши мысли, высказанные о немецких и прочих иноземных офицерах, чья служба в российской армии зачастую оставляет желать лучшего. Гришин оживился:

— Может, вместе пообедаем, покуда запорожцы всю саламаху не умяли? У них аппетит — все не жевавши летит.

— С удовольствием.

Однако пообедать не пришлось — с подзорной трубой в руках к ним спешил Быстрицкий.

— Господа, прошу уделить минуту времени. — Полковой писарь протянул подзорную трубу фон Рихтену. — Что можете сказать о тех людях па берегу?

Капитан повел трубой в указанном Быстрицким направлении. Низкий песчаный берег, вытянувшаяся до горизонта безлюдная степь. Небольшой овальной формы заливчик, врезавшийся в морской берег, широкий, заболоченный в устье ручей, прибежавший из степи в заливчик… Густые камыши по берегам ручья, раскидистые вербы, склонившие ветви до воды. Чуть выше по течению ручья одинокий холм, на нем разбита русская армейская палатка, к коновязи рядом привязаны нерасседланные лошади.

Сбоку палатки горел костер, несколько человек в русской армейской форме, повернувшись лицами к морю, призывно махали руками. Один, в белой рубахе и с непокрытой головой, застыл у входа в палатку с подзорной трубой у глаз.

— Жду вашего ответа, господин капитан, — напомнил о себе Быстрицкий.

— Это русские драгуны, по-видимому, береговой разъезд. Возможно, тот, что мы видели вчера.

— Нет, не тот. Среди скакунов на холме нет серого в яблоках, на которого я вчера обратил внимание, — заметил полковой писарь. — Господин капитан, не могли бы вы объяснить, чем могут заниматься русские драгуны так далеко в степи, исконной татарской вотчине? Ведь до Аккермана, где ближайший русский гарнизон, трое суток плавания.

— Драгуны могут вести разведку или быть посланы к морю специально для связи с нами. Между прочим, я склоняюсь именно ко второй мысли. Смотрите, человек с подзорной трубой — я уверен, что это офицер! — тоже машет нам рукой, а солдаты подбросили в огонь сырой травы, чтобы дым стал гуще. Драгуны привлекают паше внимание и просят пристать к берегу. Убежден, у них есть к нам дело! Возможно, какое-то важное сообщение.

— Конечно, они посланы для встречи с нами, — поддержал капитана Гришин. — Иначе зачем жечь костер и звать нас к себе? Пристанем к берегу и все узнаем… — Поручик с шумом втянул носом воздух. — Далековато, но все равно чую: на огне что-то вкусненькое. — Он погладил живот и мечтательно произнес: — Эх, сейчас бы жареного бараньего бока испробовать! Признаюсь, саламаха да солонина с сухарями мне порядком осточертели.

— Отчего хмуритесь, господин полковой писарь? — спросил фон Рихтен, взглянув на Быстрицкого. — Что-нибудь не нравится?

— Уж больно смело ведут себя драгуны. Разбили палатку у ручья, к коему наверняка наведываются татары, разожгли костер, который может привлечь нежелательное внимание. Они что, за смертью сюда прибыли? Могли бы поискать ее ближе к Аккерману.

— Вы не справедливы к ним, господин полковой писарь. Согласен, драгуны не слишком осторожны.

Но ежели вдоль побережья на изрядном расстоянии стоят их посты, хозяева здесь они, а не татары. Если им поручено встретиться с флотилией, они поджидают ее там, где мы будем обязательно проплывать — у залива и ручья, кои нам надлежит обследовать и нанести на карту. А костер жгут по необходимости, дабы привлечь к себе наше внимание. Что же касается татар, то… волков бояться — в лес не ходить. К тому же я уверен, что драгуны наверняка выслали в степь свои дозоры. Кстати, что думает по поводу полученного с-берега приглашения встретиться с разъездом господин Сидловский?

— Пан полковник решил самолично нанести визит. Вы, господа офицеры, можете отправиться с ним.

Три запорожские чайки отделились от флотилии, взяли курс на заливчик. Бин-баши Насух опустил руку с подзорной трубой, презрительно скривил губы.

Глупые, глупые гяуры, вы вновь клюнули на его приманку и повторно плывете в уготованную для вас ловушку! Плывите быстрей, он подготовил достойную встречу. Если в прошлый раз вам удалось вырваться из западни, теперь этого не случится. Тогда Аллах даровал еще несколько дней жизни, однако сегодня вам суждено расстаться с ней. К сожалению, не всем, а лишь тем, что плывут сейчас к берегу. Ничего, уничтожением этих гяуров он добьется не меньшего успеха, чем разгромом всей их флотилии. Он захватит в плен русского офицера, находящегося с запорожцами, и документы, наверняка имеющиеся с ним в лодке. Это куда важнее, нежели изрубить или перестрелять лишнюю сотню-другую казаков! Не он, а сам русский офицер расскажет очаковскому санджаку об опасности, которую бин-баши Насух отвел от берегов, а может, и от столицы Блистательной Порты! А многоопытный санджак знает, куда отправить пленного вражеского офицера дальше.

Покуда лодки не вошли в заливчик, необходимо в последний раз проверить, все ли готово к встрече «гостей». Итак, засада у берегов ручья. Одами[14] янычар сидит в воде, погрузившись на дно ручья и дыша через выставленные на поверхность камышовые трубки. Их задача — атаковать и связать боем оставшихся в лодках казаков, не позволив им прийти на помощь отправившимся к палатке товарищам. Хорошо замаскировались! В подернутой ряской воде не видно никого и ничего, в камышовых зарослях не шелохнется ни единая метелка… Засада в палатке. Три десятка отборных янычар набились в нее, готовые по первому сигналу бин-баши выскочить наружу и захватить пожаловавших «гостей». Полог в палатке надежно задернут, изнутри не слышно ни звука. На вырубленной ятаганами в камышах перед пригорком просеке, в которую должны войти, чтобы пристать к берегу, запорожские лодки, тоже ничего подозрительного.

Пора надевать тесный русский камзол, сжимавшую голову офицерскую треуголку. И нечего волноваться — все будет так, как задумано. Недаром он еще на Дунае хорошо изучил русских и не раз успешно проводил в их тылу разведку, переодев янычар в одежду врага. Отправляясь в Очаков, он не поленился захватить в своем багаже несколько полных комплектов русской кавалерийской формы и целую коллекцию париков — лишь один Аллах ведает, что может понадобиться правоверному в жизни, особенно на войне! И вот все это пригодилось.

Бин-баши, как и в прошлый раз, лично выбрал место для засады — гяуры никак не могли проплыть мимо удобной бухточки с питьевой водой: для отыскания и изучения подобных мест и была затеяна их экспедиция. По его приказу казаков заранее стали приучать к виду русских конных разъездов у моря, дабы внушить мысль, что турок и татар поблизости от берега нет. С этой целью мнимые драгуны ежедневно меняли под собой лошадей — пусть гяуры думают, что побережье до самого Аккермана надежно прикрыто многочисленной русской конницей.

Кажется, он предусмотрел все. Но так он считал и той проклятой ночью, после которой пришлось переформировывать остатки табора в две одами и навсегда распрощаться с татарским чамбулом, в полном составе ускакавшим невесть куда. Ненавистные гяуры! Как сладка будет месть! Как ждет он этого мига!..

Лодки вошли в заливчик, пересекли его, приблизились к устью ручья. Одна, касаясь бортами прибрежных камышей, поплыла к пригорку, где ее поджидали мнимые драгуны, две другие остались при устье. Бин-баши впился глазами в приближавшееся суденышко. Тот, кого он ждет, здесь! Русский офицер, твое морское путешествие пришло к концу! А что за нелепая фигура рядом с тобой? Казачья рубаха и шаровары, на груди русский офицерский знак, шея повязана армейским форменным шарфом, на голове треуголка. Подвыпивший казак-шутник? Но бин-баши хорошо знает, что в походах запорожцы не пьют. Да и внешностью странный человек не похож на казака: круглолиц, курнос, светловолос, из-под треуголки виднеются коротко стриженные волосы, на которые удобно надевать парик, а недлинный запорожский чуб, на боку шпага, а не сабля. Русский офицер! Еще один русский офицер! Аллах, твои щедроты воистину не ведают границ!

Лодка, плывшая по ручью, замедлила ход, развернулась носом к пригорку, втиснулась в вырубленную в камышах просеку. Два-три взмаха веслами, и она уткнулась в берег. Оба русских офицера поднялись со скамьи, подошли к грузному запорожцу.

— Прошу, господин полковник, — почтительно указал фон Рихтен на сходню, переброшенную па сушу.

Сидловский, крякнув, занес ногу над сходней, по Быстрицкий удержал его за локоть.

— Не торопитесь, ваша ясновельможность. Пускай поначалу кто-нибудь узнает, в чем дело.

Сидловский рванул локоть, с раздражением посмотрел па Быстрицкого.

— Пан писарь, мне надоели ваши вечные подозрения! Забыли, что я полковник, а не малое дитя? Геть с дороги!

Быстрицкий решил пустить в ход последнее оружие — сыграть на тщеславии Сидловского.

— Прекрасно помню это, отчего прошу не торопиться. Кто может командовать разъездом в десяток драгун? В лучшем случае, младший офицер, а то и унтер. Пристало ли запорожскому полковнику первому идти к нему? Не слишком ли много чести? Пускай сам явится к вашей ясновельможности.

Удар был направлен точно в цель — Сидловский убрал ногу со сходни, упер руки в бока.

— Верно. Что-то служивые не больно поспешают к нам. Ждут, пока мы на поклон явимся? Не выйдет! Сами пожалуют как миленькие, коли дело имеется.

— Вам, господа, тоже советую подождать, — обратился Быстрицкий к фон Рихтену и Гришину, с нетерпением посматривавшим на берег. — Сейчас к драгунам отправится куренной с казаками, пригласит к нам их командира. После этого при желании можно будет нанести ответный визит.

— Увы, я не столь щепетилен, как их ясновельможность, — усмехнулся фон Рихтен, ступая на сходню. — Жду вас у костра, господин полковой писарь.

— Я с вами, капитан, — сказал Гришин. — Если меня не обманывают глаза и нос, драгуны намерены угостить нас изжаренным на вертеле бараном. Однако если к барану первыми подоспеют запорожцы, нам останутся от него лишь кости да воспоминания. Поэтому я не намерен опаздывать. Вперед, капитан!

— Будьте осторожны, господа! — крикнул вдогонку офицерам Быстрицкий и перевел взгляд на куренного Прислипу. — Отправишься к драгунам разузнать, в чем дело. Помни, что идешь не к куме в гости, поэтому будь начеку. Ох, друже, не приглянулись мне эти драгуны, смутно на душе отчего-то.

— Тоже полагаю, что нечего им в этой глухомани делать, — ответил куренной. — Ежели надобно из Аккермана нам весть передать, куда сподручней выслать навстречу лодку або канчебас… Ладно, сейчас во всем разберемся. Хлопцы, за мной, — скомандовал он столпившимся за его спиной запорожцам. — И не на жареного барана очи пяльте, а лучше пистоли да сабли к делу подготовьте.

Отправив на берег Прислипу, Быстрицкий, привыкший ко всякому делу относиться со всей ответственностью, прошел на нос чайки.

— Притомились, хлопчики? — обратился он к пушкарям, греющимся па солнышке подле орудия. — Скоро на бережку на травке отдохнете. А покуда наведите-ка пушку на палатку. Да-да, на палатку. И быстрей, быстрей! — прикрикнул он.

Быстрицкий лично проверил точность наводки, присел у пушки рядом с казаком, в чьей руке дымился зажженный фитиль…

Бин-баши с трудом сдержал ликование: оба русских офицера первыми спрыгнули на землю и на добрый десяток шагов опередили следовавших за ними казаков. Пусть подойдут ближе, и можно подать сигнал к нападению. Правда, опасение вызывали направленная на палатку с лодки пушка и мушкеты запорожцев, столпившихся у ее борта. Но для того и сидели в камышах на дне ручья полторы сотни янычар, чтобы не позволить казакам в лодке влиять на ход событий на пригорке.

Офицеры приближались уже к вершине пригорка, с боков их полукругом окружали запорожцы. Лица русских были веселы и беспечны, зато пожилой вислоусый казак, ближе всех пристроившийся к офицерам, настороженно шнырял глазами по палатке, мнимым драгунам у костра и коновязи, обе его ладони лежали на рукоятках пистолетов. Как бы не заметил чего подозрительного или не вздумал обратиться к Насуху с вопросом! Кто знает, как тогда могут развиться события!

Пожалуй, не стоит тянуть время до последнего. Тем более что расстояние до офицеров уже вполне достаточное, чтобы добросить арканы. Дальше все просто: обоих пленников — на лошадей и скорее в степь, а о янычарах, оставшихся на пригорке и в камышах, позаботится Аллах. Еще несколько мгновений, всего несколько мгновений — и план бин-баши будет осуществлен. Пора!

Насух выхватил пистолет, выстрелил в вислоусого запорожца. Но тот был начеку — молниеносно отпрянул в сторону и рванул из-за пояса свои пистолеты. Два его выстрела — и одна казачья пуля вошла в плечо бин-баши, вторая свалила ближайшего к нему телохранителя. Насух схватился за плечо, повернул голову к палатке. Из нее один за другим выскакивали янычары, двое уже вертели над головой арканы.

Однако тут с лодки грянул пушечный выстрел, над пригорком завизжала картечь. Она, словно ураганной силы вихрь, разнесла в клочья полотно палатки, изрешетила находившихся внутри янычар. Рухнула наземь и большая часть тех, что успели выскочить наружу. Но не остались в долгу и турки, находившиеся у костра и коновязи, вслед за бин-баши они дали дружный залп из мушкетов. В русских драгун были переодеты лучшие стрелки табора, цели ими были распределены заранее, поэтому из запорожцев Прислипы в живых осталось всего четверо: он сам, не отходивший ни на шаг от фон Рихтена, и трое сечевиков, оказавшихся за спинами русских офицеров.

— Назад! К чайкам! — крикнул Прислипа фон Рихтену, выхватывая из ножен саблю.

В этот миг рядом просвистел аркан, его петля обхватила шею капитана. Рывок — и фон Рихтен оказался на земле, двое янычар потащили его к себе. Взмахом клинка Прислипа перерубил аркан, протянул свободную руку капитану.

— Вставай! Быстрей! И назад, назад!

Но пути к отступлению не было — турки обступили их со всех сторон. Десяток янычар наседал на фон Рихтена и Гришина, остальные рубились с уцелевшими запорожцами.

— Русских брать живыми! Только живыми! — доносился с вершины пригорка голос бин-баши.

Прислипа в длинном выпаде достал саблей янычара, собиравшегося набросить аркан на Гришина, но и чужой клинок обрушился ему на правое плечо. Куренной хотел перехватить саблю в левую руку, однако удар прикладом мушкета свалил его наземь. Падая, Прислипа успел выхватить из кобуры пистолет и разрядить его в турка, прыгнувшего на него с ременными путами в руке. Куренной собирался вскочить на ноги, но сбоку грянул выстрел, грудь обожгло огнем, сильный удар ногой в живот опрокинул его на спину. Не обращая внимания на боль, Прислипа повернулся на бок, с трудом приподнялся. Что, вражины, небось думаете, разделались с казаком? Ошибаетесь! Покуда казак дышит, он — воин! Куренной дополз к ближайшему убитому запорожцу, вытащил из-за пояса и кобур его пистолеты. Взвел у всех курки, взял два в руки. Держитесь, вороги!..

Быстрицкий не упустил мига, когда драгунский офицер на пригорке выстрелил в сопровождавших фон Рихтена и Гришина казаков. Вот оно то, чего он опасался! Длительное пребывание в должности полкового писаря, связанной с ведением разведки и пресечением происков явных и тайных недругов Сечи, выработало у Быстрицкого качества, прямо противоположные тем, что были присущи основной массе запорожцев. Из его характера давно исчезли беспечность, простодушие, бесшабашность, уступив место осторожности и стремлению досконально проверить и осмыслить всякий подозрительный факт, каким бы малозначительным он ни казался.

При наблюдении за разъездом русских драгун его насторожили два момента: их поведение на вражьей территории как у себя дома и желание заманить мореплавателей к своей палатке. Казалось бы, чего особенного, но в деле, которым занимался Быстрицкий, не существовало пустяков. И он предпринял все, что было в его силах: удержал в чайке Сидловского и послал с русскими офицерами куренного Прислипу с казаками. Оказалось, его подозрения не были напрасны, и теперь предстоит платить кровью за чужую беспечность.

— Огонь! — скомандовал Быстрицкий казаку с фитилем.

Он не увидел результатов пушечного выстрела — вокруг чайки шумно заплескалась вода, зашуршали камыши, и к ее бортам рванулись появившиеся из ручья янычары. По пояс голые, облепленные тиной и ряской, с ятаганами и кинжалами в руках. Ай да басурманы! Научились у запорожцев устраивать засады в воде. Ничего, сейчас отучим! Тем более что за время пребывания в воде порох в ваших мушкетах и пистолетах отсырел и вам придется действовать лишь холодным оружием. Правда, вами займутся другие казаки, потому что Быстрицкому необходимо спешно выручать попавших в ловушку товарищей на пригорке.

— За мной! — крикнул он ближайшим к себе запорожцам и с пистолетами в руках бросился по сходне на берег.

Выстрелом свалил обратно в воду вскочившего на сходни янычара, уклонился от кинжала, который метнул ему в горло стоявший по грудь в ручье рыжебородый турок. Спрыгнул со сходни на берег, бросился вверх по склону пригорка. Быстрей, быстрей! У коновязи костра, где кипел бой, уже не было ни одного запорожца, и фон Рихтен с Гришиным, прижавшись спинами друг к другу, вдвоем отбивались от янычар. Левая рука капитана висела как плеть, голова поручика была окровавлена.

Увидев спешивших от лодки запорожцев, турки напали на русских офицеров с удвоенной яростью. Один из них ловким приемом выбил у фон Рихтена шпагу, кошкой метнулся к нему и обрушил на голову удар рукоятью ятагана. Капитан рухнул наземь, над ним тотчас склонились двое янычар с веревками в руках. Эх, капитан, неужто тебе придется вкусить басурманской неволи? А помочь тебе покуда нельзя: и стрелять далековато, и можно угодить в Гришина.

Турки подняли связанного фон Рихтена, сделали первые шаги в направлении коновязи. Однако прозвучали два пистолетных выстрела, и янычары вместе с капитаном упали. Из высокой травы стрелял кто-то из казаков, отправившихся с русскими офицерами к палатке. Израненный, с разрубленным плечом, залитый кровью, он приподнялся на локте и вновь целился в турок из пистолетов. Да это же куренной Прислипа! Выстрел — и еще один янычар свалился на землю. Но подскочил к Прислипе турок в мундире русского драгуна, рубанул по голове ятаганом. Прощай, куренной! А чего медлишь ты, поручик? Воспользуйся моментом и попытайся пробиться к Быстрицкому и его казакам! Однако Гришин поступил по-другому — встал над фон Рихтеном и продолжил бой. Молодец, поручик, не оставил товарища в беде!

Позади Быстрицкого затрещали выстрелы из мушкетов, трое-четверо янычар упали, остальные бросились врассыпную. Турок в форме русского драгунского офицера выронил ятаган, согнулся, схватился за живот. Отбросив шпагу, Гришин подскочил к нему, обхватил за плечи. Но турок, изловчившись, выхватил из пожен кинжал, вонзил его в грудь поручика. Тот зашатался, выпустил противника, и турок, зажимая рану в животе ладонями, бросился к лошадям. Врешь, вражина, не уйдешь! Быстрицкий на ходу выстрелил в беглеца, но промахнулся. Не торопись, казаче, спешка — плохой помощник. Полковой писарь остановился, положил ствол пистолета на согнутую в локте левую руку, прицелился. Выстрел — беглец споткнулся, рухнул у коновязи. Быстрицкий подбежал к лежавшим на земле фон Рихтену и Гришину, приложил ухо к груди одного, затем другого. Капитан был жив, сердце поручика не билось.

Полковой писарь выпрямился, медленно стащил с головы шапку.

Погибших хоронили на вершине пригорка в общей могиле. Плечом к плечу, руки сложены на груди, у правого бедра обнаженная сабля, у левого — штоф горилки. Покидали землю отважные воины и отчаянные гуляки, не с пустыми руками надлежало явиться им к своим ранее ушедшим из жизни другам-товарищам. В верхнем ряду лежали рядом запорожский куренной Прислипа и поручик русской армии Гришин.

Фон Рихтен захлопнул Журнал экспедиции, откинулся на сложенный вдвое казачий кунтуш, подложенный ему под голову, устало прикрыл глаза.

Вот и все, впереди — Килия, конечный пункт их похода. Из Аккермана флотилия вышла 29 мая, и сегодня, 2 июня, отшвартуется через несколько минут у Килийской пристани. Позади длительный тяжелый путь, бои на море и суше, кровь и смерть товарищей. И все-таки они, полковник Сидловский и капитан фон Рихтен, выполнили свой воинский долг: девятнадцать чаек с казаками и Журналом экспедиции очутились на Дунае.

Запорожцев снова была тысяча: в Аккермане влившиеся в отряд Сидловского добровольцы из числа гребцов-невольников оставили флотилию, а она пополнена до первоначальной численности бывалыми сечевиками. Они были сняты с восьми запорожских постов, выставленных зимой 1770 — 1771 годов между Гарцем на Буге и гирлами Днепра, а также на «отводных караулах» по Ногайскому рубежу[15]. И вот о борта чаек бьется голубая ласковая дунайская волна, а впереди по курсу видна Килийская пристань с толпами встречающих.

Фон Рихтен сунул Журнал экспедиции под голову, натянул ближе к подбородку кафтан. Была вторая половина дня, нещадно палило солнце, а его била дрожь. Пусть бьет — это не беда, беда была раньше, когда запорожский лекарь, некогда сбежавший из австрийской армии чех-ветеринар, боролся за его жизнь и заставил-таки смерть отступить. Отступить, но не выпустить раненого до конца из своих когтистых лап. Хотя теперь капитана ждали госпиталь и настоящие врачи, ему было грустно. Так мечтал попасть в действующую армию, а попал на госпитальную койку. Пока вылечится и получит назначение, наступит осень; с ней окончание активных боевых действий, отвод войск на зимние квартиры. А за зиму может случиться всякое…

Чайка уткнулась носом в преграду, слегка вздрогнула, остановилась, ритмично закачалась на мелкой волне. Тишина взорвалась громом оркестра, приветственными криками, гулом голосов. Застучали по сходням сапоги сбегавших на берег запорожцев, фон Рихтен остался в лодке один. Может, удастся уснуть? Капитан удобнее улегся на скамье, подставил лицо солнцу, постарался ни о чем не думать. Однако уснуть ему не пришлось.

— Барон фон Рихтен? — раздалось рядом по-немецки.

Капитан открыл глаза. Перед ним стоял незнакомец в форме русского кирасирского полковника. Высокий рост, широкие плечи, бравая выправка… Мужественное лицо, воинственно торчащие усы, гордо вскинутый подбородок… Прямо образец мужской красоты! Вот только глаза маленько подводят: пустые, бесцветные, словно вылинявшие на солнце, они мало чем отличались от пары прусских солдатских оловянных пуговиц.

— С кем имею честь? — вопросом на вопрос ответил фон Рихтен по-русски.

— Полковник дер Гольц из штаба их превосходительства генерал-майора фон Вейсмана, — прозвучало по-немецки.

— Чем могу служить, господин полковник? — опять по-русски спросил фон Рихтен.

Дер Гольц усмехнулся.

— Господин барон, неужели вам не надоел чужой русский язык? Конечно, бывают обстоятельства, когда иначе нельзя… Но сейчас, при встрече соотечественников…

— Мы не соотечественники, господин полковник, — перебил дер Гольца капитан. — Вы — немец, я — русский. А поскольку вы имеете честь состоять на русской военной службе и разговариваете со мной, офицером русской армии, потрудитесь изъясняться по-русски. Итак, чем вызван ваш визит?

— Согласно распоряжению господина генерал-прокурора князя Вяземского, Журнал экспедиции из Килии должен быть в кратчайший срок отправлен в Санкт-Петербург. Почтовые готовы, — сказал дер Гольц уже по-русски.

— В своем донесении из Аккермана я сообщил, что тяжело ранен и вряд ли смогу совершить столь длительное путешествие.

— Ваше донесение получено, господин барон. Поскольку вы ранены, а другой офицер, бывший с вами, погиб, их сиятельство граф Румянцев распорядился отправить Журнал экспедиции… — дер Гольц, понизив голос, наклонился ближе к лицу фон Рихтена. — Их сиятельство надеется, что у вас, господин барон, имеется на примете человек, могущий заменить вас.

— У меня есть такой человек. После моего ранения порученные мне обязанности исполнял запорожский полковой писарь Быстрицкий… исполнял весьма усердно и толково. Ему по праву надлежит доставить Журнал в столицу.

— Позвольте дать вам совет, господин барон? — осторожно спросил дер Гольц.

— Слушаю вас.

— Вы прекрасно знаете, какое значение придают в Государственном Совете результатам вашей экспедиции. Вполне естественно, что лицо, доставившее Журнал экспедиции в Санкт-Петербург, будет иметь встречи и беседы с весьма влиятельными особами и наверняка отмечено высочайшей милостью. Так стоит ли посылать с Журналом какого-то писаря, неотесанного казака-головореза, только и умеющего махать саблей да пить водку? Разве сможет он воспользоваться теми многообещающими возможностями, кои откроются перед ним в столице? Разве он оценит ваше расположение к нему? На вашем месте я поступил бы по-другому. Не желаете знать, как именно?

— Продолжайте, господин полковник.

Дер Гольц приподнял полы камзола, присел на краешек скамьи в ногах раненого.

— Я ответствовал бы их сиятельству графу Румянцеву, что такого человека на примете у меня нет. Тогда штаб армии отправил бы с Журналом офицера по собственному усмотрению.

— Который сделал бы в столице блестящую карьеру, — с улыбкой добавил фон Рихтен. — Этот офицер, конечно, оказался бы вашим соотечественником, господин полковник, и в Санкт-Петербурге у него объявились бы могущественные покровители.

— Совершенно верно, господин барон. Одни наши люди помогли бы сделать этому офицеру блестящую карьеру в Санкт-Петербурге, другие содействовали бы успешной вашей карьере здесь, в действующей армии. Как видите, вы тоже не остались бы в проигрыше, господин барон. Как говорится, рука руку моет.

— Заманчивая мысль, господин полковник, и, будь я немцем, возможно, согласился бы с вашим предложением. Однако я — русский и намерен делать карьеру честным путем. Посему в Санкт-Петербург с Журналом экспедиции отправится полковой писарь Быстрицкий. Отправится не собственную карьеру устраивать, а дабы при необходимости дать полный и обстоятельный ответ на любой вопрос, что может возникнуть при чтении Журнала у Государственного Совета.

Впервые за время разговора в глазах дер Гольца появилось осмысленное выражение. Мутновато-непроницаемая пелена в них рассосалась, сквозь нее пробилось нечто иное: то ли крайнее изумление, то ли полнейшее непонимание того, что ему пришлось услышать.

— Вы хотите сказать, господин барон, что отказываетесь от моего предложения?

— Именно, господин полковник, и давайте к нему больше не возвращаться. Ежели вы задумали плести какие-нибудь интриги вокруг полкового писаря Быстрицкого, о нашем разговоре станет известно их высокопревосходительству господину фельдмаршалу. Когда полковому писарю надобно отправиться в столицу?

— Как можно скорее. Сколько времени потребуется вашему протеже для отдыха и приведения Журнала в должный порядок? Сутки, двое, трое?

— Господин полковой писарь может отправиться в путь немедленно. Казачий конвой ему також подготовлен.