"Ой, зибралыся орлы..." - читать интересную книгу автора (Серба Андрей Иванович, Дуров Валерий)

7

Я осмеливаюсь всеподданнейше просить Вашего Императорского Величества удостоить медалями, подобно даваемыми за храбрость солдатам, на знак высочайшего благоволения вашего, каждого из сих запорожских казаков, которые на девятнадцати лодках из Сечи с великою отвагою прошли в Дунай и здесь во всякое дело мужественно употребляются; к чему и вящщее бы они от таковой к себе милости монаршей поощрение возымели; а теперь вышеописанный их подвиг в отбитии турецкой флотилии 6 атаманам по 10 рублей, а рядовым 300 по 2 рубли выдали из экстраординарной суммы в вознаграждение.

Граф Петр Румянцев.1771 г. августа 29-Лагеръ при д. Фальтешти.(Из реляции П.А. Румянцева Екатерине II.)

Секунд-майор Белич быстро прошел по сходне, соскочил на нос чайки. Встал у пушки, окинул взглядом встречавших его запорожских старшин.

Одеты кто во что, с головы до ног увешаны оружием, некоторые перевязаны окровавленными тряпицами. Физиономии — мороз по коже дерет: разбойник к разбойнику. Точно такие, наверное, разграбили и сожгли его родовой маеток[16] во времена не столь далекой гайдаматчины. Это к вам, ставшим олицетворением казачьей вольности и воинского духа, бегут со всей Украины посполитые, оставляя хозяйские поля и экономии без рабочих рук. Это по вашей вине его маеток из года в год не дает полного дохода, и он был вынужден из-за безденежья отказаться от перевода в гвардию.

Теперь он, родовитый украинский шляхтич, должен быть на равных со вчерашним быдлом, сегодня именуемым запорожскими старшинами. Да-да, на равных, ибо сотня Получуба не поступила под его начало, и ему, секунд-майору и кавалеру, предписано действовать вместе с сотником. «Советуясь со старшинами запорожскими, коим образом они найдут возможным осуществить предлагаемое им предприятие». Вот так-то: советуясь, а не командуя.

— Секунд-майор Белич, — сухо и коротко представился Белич крепкому, моложавому казаку в низко нахлобученной на лоб шапке, стоявшему впереди старшин.

— Поручик Ахтырского гусарского полка Пяткевич, — выступил из-за спины Белича один из его спутников.

— Подпоручик Новгородского пехотного полка Пиери, — встал рядом с поручиком второй офицер.

Зачем столько эмоций, подпоручик? Голос срывается от волнения, глаза горят, пальцы на эфесе шпаги дрожат. Эх, молодость! Наслушался разговоров о запорожцах и готов чуть ли не лобзаться с ними. Конечно, они храбрые вояки — этого у них не отнять. Уж на что сдержанно встретил поначалу запорожцев генерал Вейсман, однако и он сейчас относится к ним с явной доброжелательностью. А ведь он проверил запорожцев в таком серьезном деле, как нападение на турецкую крепость Тульчу и находившийся при ней вражеский речной флот.

В том жесточайшем сражении был разбит шеститысячный корпус трехбунчужного паши Ахмета, потерявшего более тысячи убитыми и сто шесть пленными, в бою также было сожжено и захвачено в качестве трофеев много турецких судов. Хотя потери русских войск были немалые: убиты генерал-майор Черешников, три капитана, сто двадцать солдат и ранено до трехсот человек, запорожцы, сражавшиеся в самых опасных местах, потеряли всего семерых казаков убитыми и пятнадцать ранеными.

Считая, видимо, столь ничтожные потери простым везением или случайностью, генерал Вейсман решил использовать запорожцев в другой ответственной операции — совместно с четырьмя батальонами гренадер полковника Пличника напасть на раскольничьи селения в устье Дуная и уничтожить расположенные там турецкие гарнизоны и батарею. Операция была блестяще осуществлена: селения сожжены, турецкие гарнизоны перебиты, батарея захвачена. Весь успех обошелся запорожцам всего-навсего в двух убитых и пятерых раненых!

Затем запорожцы стали нести на Дунае постоянную дозорную службу, имея частые стычки с неприятелем на воде и суше. А в конце июня генералу Вейсману был доставлен ордер от фельдмаршала Румянцева: запорожской флотилии под командованием капитана первого ранга Багаткина перепроводить из Измаила вверх по Дунаю пять русских галер. В Браилове был получен новый ордер: шести чайкам с прикомандированными к ним тремя русскими офицерами во главе с секунд-майором Беличем остаться на месте, а флотилии с двумя русскими офицерами — подполковником Якубовским и ротмистром Сахновским — следовать к реке Яловице в распоряжение генерал-квартирмейстера Боура.

И вот он, секунд-майор Белич, должен нарушить с запорожцами водное сообщение между неприятельскими дунайскими городами Исакча и Мачин…

Нет ничего удивительного, что ты, подпоручик Пиери, с таким восхищением уставился на запорожцев. Еще бы — герои, храбрецы, самое романтическое рыцарство Европы! А вот как ты, мил-друг Николенька, смотрел бы на них, ежели бы логово сих беглых мужиков и смутьянов располагалось всего в нескольких днях пути от твоего родного маетка, а дружки этих храбрецов — а может, даже кто-то из них! — не так давно подняли на пики твоего отца и старших братьев? А, Николенька Пиери? Для тебя, чужестранца, они — не знающие поражений воины, а для меня, украинского шляхтича, — возможные будущие Наливайки, Зализняки, Гонты. А это не одно и то же! Так-то, подпоручик. Однако воевать с ними бок о бок придется тебе и мне: оба мы офицеры и приказ для нас свят.

— Сотник Получуб, — пробасил запорожец в низко надвинутой на лоб шапке.

— Надеюсь, ваши казаки готовы к предстоящему поиску? — осведомился Белич, не обратив ни малейшего внимания на других казачьих старшин.

— Да. Покуда отсыпаются на бережку, а после вечери все как один будут в чайках.

— Где вы намерены действовать?

— Супротив горы Буджак. Там, где в Дунай впадает речка Алалуй. Самое удобное в округе место.

— Как собираетесь попасть туда?

— От нашего Галацкого поста держу путь по речке Микуле, затем через озеро Плоское вхожу в речку Алалуй. Спускаюсь по ней в Дунай и устраиваю в прибрежном кустарнике засаду.

Белич с интересом взглянул на Получуба: сотник точь-в-точь повторил план, разработанный секунд-майором час назад. Однако Белич имел перед глазами карту, а откуда так прекрасно знает местность сотник? Приказ о ночном поиске был получен в полдень, так что обследовать окрестности верхом или на лодке у запорожцев возможности не было. Неужто это вчерашнее мужичье?.. Не может быть!.. А впрочем…

— Сотник, я здесь впервые. Не могли бы вы указать предстоящий маршрут по карте?

— Друже есаул, карту, — спокойно бросил Получуб через плечо.

Один из старшин вытащил из-за пояса свернутую в свиток карту, протянул сотнику. Тот развернул ее, положил на ствол пушки, достал из ножен кинжал.

— Прошу, секунд-майор.

Просто «секунд-майор» без «господин» или «пан»? Что за панибратство? Как он смеет? А почему бы и нет? Получуб — сотник, у него под командованием триста человек при шести пушках — а это сила, которой может распоряжаться далеко не всякий секунд-майор. Как ни прискорбно, но по служебному положению Белич и Получуб примерно равны. К тому же он сам, обращаясь к сотнику, первым опустил обращение «господин» или «пан» и немедленно получил ответ той же монетой.

Оказывается, ты вовсе не так прост, сотник, как кажешься на первый взгляд. На вид мужик мужиком, а прекрасно смог понять, чем и как задеть за живое и поставить на место вознамерившегося показать свое превосходство над тобой офицера. Но как обращаться к тебе в дальнейшем? Без «господина» либо «пана» нельзя: подобная ответная фамильярность для него, потомственного шляхтича, офицера и кавалера, унизительна. Значит, придется перейти на строго официальный тон и называть Получуба «паном» или «господином». Боже, до чего он дожил! Язык не поворачивается! Однако из двух зол нужно выбирать меньшее.

Белич приблизился к Получубу, склонился над картой.

— Я весь внимание, господин сотник.

— Вот наша бухточка… — начал Получуб и легонько ткнул кончиком кинжала в точку на карте.

Чем дольше он говорил, тем в большее изумление повергал секунд-майора. Запорожский старшина прекрасно разбирался в карте! Не просто читал ее, а четко, ясно представлял как общий характер изображенной на ней местности, так и индивидуальные особенности отдельных ее участков. Подобным умением не обладали многие знакомые Беличу офицеры, даже ходившие в немалых чинах и не один год занимавшиеся штабной работой. К примеру: «…у сей излучины надобно отойти от берега на середину реки, поскольку при столь крутом изгибе течение подле него наверняка замедлено и там может иметься отмель, не означенная на карте». Ай да сотник! Хоть сейчас назначай тебя в квартирмейстерскую часть! Тем более что усвоил ты и азы штабной культуры: не тычешь в карту пальцем, а ведешь по ней кончиком кинжала, как указкой. Вот тебе и мужичья порода!

— …А дабы первому узреть неприятеля и внезапно напасть на него, вниз и вверх по Дунаю надобно выслать сторожевые пикеты на челноках, — закончил Получуб.

Белич был слегка раздосадован — столько времени потратить на разработку плана, чтобы услышать точно такой из уст какого-то запорожского сотника. А он рассчитывал, что его взаимоотношения с казаками будут складываться примерно так: он оценивает обстановку и принимает решения, а запорожцы претворяют их в жизнь. Получается, что они спокойно могут обойтись без него. Обидное открытие… И все-таки он покажет Получубу, что прибыл сюда не выслушивать чужие планы и молча соглашаться с ними, а вносить в них и кое-что свое.

— Кто будет командовать челночными пикетами?

— Бунчужные[17] Левко и Вишня. Храбрые, бывалые хлопцы.

— Поручать такое ответственное дело унтер-офицерам? Неужели нельзя послать кого-либо из старшин?

— Никак нельзя, — твердо сказал Получуб. — Под Тульчей я потерял убитым одного куренного, третьего дня в стычке на Дунае был ранен второй, поэтому сейчас в сотне вместе со мной и есаулом всего шесть старшин. Как раз по одному на чайку… А за пикеты, пан майор, не тревожьтесь — бунчужным не впервой идти в дозор.

— Ночная разведка на реке слишком серьезное дело, чтобы доверять ее нижним чинам, — назидательным тоном заметил Белич. — Ежели вы испытываете недостаток в старшинах, готов предложить одного из своих офицеров.

Белич оглянулся и поймал на себе молящий взгляд подпоручика Пиери. «Я! Я!» — казалось, кричали его глаза. Нет, Николенька, терпи — не такому неоперившемуся птенцу, как ты, командовать отборными запорожскими разведчиками. Допусти ты хоть малейшую оплошность, прими не соответствующее обстановке решение — и пятно ляжет на всех нас троих. А не приведи Господь сплоховать или дрогнуть тебе в бою… об этом страшно даже подумать! Зато поручик Пяткович — опытный офицер и храбрый рубака, к тому же сам недавний старшина царского украинского казачьего полка — ему и карты в руки.

— Поручик Пяткович, поручаю вам разведку, — отдал распоряжение секунд-майор. — А с вами, господин сотник, мы снова встретимся перед отплытием…

На место засады запорожцы прибыли в два часа ночи. Ориентируясь на черневшую вершину горы Буджак, заняли позиции у вражеского берега. Впереди — ширь Дуная, позади — массив Буджакской горы, над головой — ветки свисавшего до воды прибрежного кустарника, слева и справа — уплывшие в темноту челночные дозоры.

Время близилось к рассвету, и Белич уже сомневался, удастся ли сегодня встретиться с турками, когда прибыл запорожский дозор, высланный вниз по Дунаю к реке Чулинце. Поручик Пяткович кубарем скатился в чайку, завертел во все стороны головой, ища секунд-майора.

— Я здесь, поручик. Слушаю.

— Турецкая флотилия! Поднимается к Мачину! — выпалил одним духом Пяткович. — Держится своего берега!

— Сколь велика флотилия?

— Четыре больших галеры, три канчебаса. И превеликое множество мелких судов, счесть кои не представилось возможности.

— Что ж так, поручик? Считать разучились?

— В темноте средь волн все лодки издалека не разглядишь, а близко подпустить к себе опасно — берегом вплотную с рекой скачет турецкий конный отряд. Не меньше сотни сабель.

— Быстро ли плывет флотилия?

— Галеры идут на парусах, остальные суда на веслах. Мыслю, что через полчаса турки будут здесь.

— Благодарю за службу, господин поручик. Теперь отправляйтесь к есаулу, его чайка в середине нашего строя. Передайте: когда флотилия поравняется с ним, пусть открывает огонь и начинает атаку. С Богом…

Поручик довольно точно определил численность вражеской флотилии: впереди плыли четыре речные галеры, за ними — три канчебаса, дальше растянулись десятка полтора небольших суденышек и лодок. Конного турецкого отряда, следовавшего параллельно флотилии по берегу, пока заметно не было. Казачьи чайки были расставлены по реке не меньше чем на версту, и неприятельская флотилия медленно приближалась к середине их строя, втягиваясь в подготовленную для нее ловушку. Вот позади чаек раздался конский топот — турецкая конница приблизилась к засаде, двигаясь по другую сторону кустарника, под которым на реке скрывались запорожцы. Что же медлят есаул и поручик? Пора начинать атаку!

Над водой гулко прокатился первый орудийный выстрел, и тотчас выпалила пушка на носу чайки Получуба.

— Вперед, хлопчики! — скомандовал сотник.

Гребок веслами, другой — и чайка вырвалась из-под навеса ветвей, помчалась к ближайшей галере. Одновременно турок атаковали другие чайки: две шли на головные вражеские суда, столько же — на замыкавшие караван лодки, чайки Получуба и есаула наносили удар в центр, разрезая флотилию надвое. Турки были начеку — ответный огонь открыли без промедления. Однако не так просто было попасть в стремительные, быстро маневрирующие среди волн чайки: ядра проносились над головой, поднимали фонтаны воды впереди и сбоку.

— Готовсь, други! — раздался голос Получуба, когда чайка оказалась от галеры на расстоянии пистолетного выстрела.

Часть казаков, оставив весла, встала у бортов с мушкетами, несколько человек склонились над абордажными лестницами. С кормы галеры раздались ружейные залпы, вражеские орудия перешли на стрельбу картечью. Но Получуб прекрасно знал, откуда заходить на абордаж речной галеры — со стороны носа вдоль борта, — и картечь покрывала рябью воду позади чайки.

— Слава-а-а! — И на носу чайки в полный рост вырос Получуб с пистолетами в руках.

Казачья пушка рявкнула в последний раз, сметая картечью снующих по корме галеры турок, зачастили мушкетные выстрелы запорожских стрелков, выбивавших вражеских пушкарей, возившихся у двух длинноствольных фальконетов. Галера и чайка легко коснулись друг друга и тотчас в борт турецкого судна впились крючья запорожских абордажных лестниц.

— Ура-а-а! — И подпоручик Пиери со шпагой в руке очутился на абордажной лестнице в числе первых атакующих.

Браво, подпоручик! Правильно понял, что наилучший способ завоевать уважение и расположение запорожцев — показать себя равным им в бою. Вот и покажи! А поскольку молодость зачастую путает храбрость с безрассудством, он, Белич, будет рядом с тобой и в случае опасности окажет помощь.

Борт речной галеры лишь немного возвышался над чайкой, поэтому наклон абордажных лестниц был незначителен, что облегчало атаку. Меткие пули казачьих стрелков тоже сделали свое дело — экипаж галеры был изрядно выбит и не смог оказать запорожцам длительного сопротивления. А может, не особенно стремился к этому — в воде вокруг галеры виднелось множество голов спрыгнувших в реку турок, пустившихся вплавь к берегу Яростный бой кипел только на корме у пушек да у мачты, на которой ярко горел массивный, изукрашенный резным орнаментом фонарь, чуть ниже которого реял по ветру бунчук из конского хвоста. Теперь ясно, почему Получуб атаковал именно эту галеру! Его наметанный глаз издалека приметил знаки достоинства командовавшего флотилией капитан-паши, и сотник решил лично возглавить атаку на вражеский флагманский корабль. А вон и сам капитан-паша: дородный, рыжебородый, в расшитой золотом феске с кисточкой. Зло кричит на защищавших его янычар-телохранителей, машет ятаганом, а сам нет-нет да и глянет в сторону борта галеры, за которым шумит Дунай.

Подпоручик Пиери врубился в окруживших капитан-пашу янычар, стал шпагой прокладывать к нему дорогу. Осторожней, Николенька! Высокий турок уклонился от удара подпоручика, занес ятаган над его головой. И не прозвучи пистолетный выстрел Белича, не миновать бы Пиери знакомства с вражеским клинком. А подпоручик, ничего не замечая вокруг, рвался к капитан-паше. Срубил одного турка, проткнул второго, сейчас скрестит шпагу с ятаганом капитан-паши. Эх, опоздал! Мелькнул в воздухе аркан, захлестнул шею и правое плечо капитан-паши, прижав его руку с ятаганом к туловищу. Капитан-паша рухнул на колени, выхватил левой рукой кинжал, полоснул им по натянутому аркану. Но несколько вражеских клинков, в том числе и шпага подпоручика, уткнулись ему в грудь. Оставшиеся в живых двое янычар-телохранителей бросили оружие, с безразличным видом скрестили на груди руки подле своего плененного военачальника.

Вскоре победой казаков закончилась и схватка у пушек. Секунд-майор взбежал на корму, окинул взглядом участок реки, на котором развернулось сражение. Чайка есаула и поручика Петковича захватила еще одну галеру, отбиты были и все три канчебаса. Две оставшиеся в турецких руках галеры и мелкие суденышки, спасаясь бегством от казаков, уходили к своему берегу, вслед им палили пушки с чаек.

— А ну, друга, поддайте басурманам жару! — скомандовал Получуб, кивая на трофейные орудия.

Пушкари-добровольцы засуетились на бывшей вражеской батарее, и залп не заставил себя ждать. Перелет! Зато следующий залп был удачен: с одной галеры ядром снесло мачту, две лодки перевернулись. Открыли огонь и другие, оказавшиеся у запорожцев, суда флотилии. Спасаясь от обстрела, многие турки бросались в реку, плыли к берегу. Однако запорожские пули и картечь находили их и в воде. Несмотря на обстрел, обе галеры и несколько лодок все-таки достигли суши.

— Туда! — указал Получуб на приставшие к берегу турецкие суда. — И жару им, хлопчики, жару!

Не прекращая стрельбы, бывшая галера капитан-паши и чайка сотника поплыли к остаткам турецкой флотилии. Туда же устремились другие чайки, а также трофейные корабли с запорожскими экипажами на борту. Турки вначале отвечали огнем на огонь. Однако видя, что казаки приближаются и готовятся к абордажу, покинули суда и скрылись в прибрежном кустарнике. Но едва запорожцы принялись хозяйничать на новых трофейных судах, с суши затрещали мушкетные и пистолетные выстрелы, на причалившие к берегу чайки и канчебасы помчалась турецкая конница, двинулись в атаку янычары и матросы, спасшиеся с судов разгромленной флотилии.

— Не жалей пороха, хлопцы! — раздалась команда Получуба, и он лично встал к трофейному фальконету.

Нескольких залпов оказалось достаточно, чтобы турки отхлынули назад, в темноту, густо покрыв береговой откос и песчаную косу перед судами трупами. Повторная атака была отбита всего тремя залпами, но радоваться было рано — издалека, из степи, донесся нарастающий стук копыт, воинственные крики и протяжное «Алла-а-а!» Белич поспешил к Получубу.

— Господин сотник, к неприятелю подходит подкрепление из Мачина.

Получуба известие нисколько не взволновало.

— Значит, услыхали пальбу на реке або турки в крепость гонца успели отправить.

— Что вы намерены предпринять?

— Отбить турок и заняться добычей.

— Что значит «заняться»? — не понял Белич. — Все уцелевшие суда флотилии в наших руках, мы вольны поступить с ними, как заблагорассудится.

Завладение трофеями и продолжение ненужного нам боя — суть совершенно разные вещи.

— Нет, пан майор, не разные, — возразил Получуб. — Говоришь, мы вольны распоряжаться добычей? Вольны, да не всей. Смотри, — и он указал на турецкие суда, брошенные экипажами у берега. — Одиннадцать шлюпок и лодок с грузами, а увести с собой можно лишь три. Остальные пошматованы ядрами так, что затонут в пути. А поклажа в них знатная: провиант и столь потребный для нашей флотилии припас — парусина, весла, якоря. Оставлять их туркам?

— Зачем? Сжечь!

— С лодками так и поступим, а с поклажей… С места не тронусь, покуда не перегружу все добро на чайки да канчебасы. Потом, разве добыча только на судах? А это? — Получуб вытянул руку в направлении берега. — Погляди, сколько там побитых турок, и при каждом оружие, порох, пули, справная одежда. Господь не простит, ежели мы такое добро на нужды христиан не обратим.

— Вы собираетесь высаживаться на берег? — поразился Белич. — Неприятеля втрое больше и к нему с минуты на минуту прибудет помощь. Это безумие!

— На все воля Божия, — перекрестился сотник. — Не для того мы сию сшибку затеяли, чтоб вернуться драными и голодными… А тебя, пан майор, я не держу. Флотилия разгромлена? Разгромлена. Сообщение по Дунаю к Мачину нарушено? Нарушено. Свое дело ты сделал? Сделал наилучшим образом. Бери с чистой совестью любую лодку, отбитую у неприятелей, и… сообщай поскорее начальству о победе. А я еще маленько тут задержусь… так сказать, передохну с казаченьками после тяжкого боя.

Этому вчерашнему мужику не откажешь в умении удачно иронизировать: «…Бери с чистой совестью любую лодку, отбитую у неприятелей, и… сообщай поскорее начальству о победе». Другими словами, если трусишь — убирайся отсюда побыстрее и подальше под благовидным предлогом. Нет уж! Он, Белич, отвечает за отряд наравне с тобой, сотник, и останется с ним до конца похода: вместе начинали его, вместе и закончим.

Потом, нет худа без добра. Нам с тобой, возможно, предстоит участвовать еще не в одном сражении, поэтому желательно повидать тебя в разных переделках… господин сотник. Напасть на врага внезапно из засады — одно, а сразиться с ним в открытом поле на равных — иное. Да, именно на равных, ибо если турок много больше числом, то запорожцы превосходят их в огневой мощи. А раз так, ему, секунд-майору Беличу, никак нельзя быть в предстоящем сражении посторонним наблюдателем: дров наломает Получуб, а отвечать придется обоим.

— О победе доложим вместе, господин сотник. Как вы собираетесь отстоять добычу? Я имею в виду ту, что лежит на берегу и, по сути дела, покуда ничья.

— Подожду, пока турки навалятся на меня всей силой, остужу их пыл хорошенько картечью и прогоню за гору Буджак.. Коли не желают сидеть смирно на берегу, пускай убираются в степь.

— Вы недооцениваете врага, — назидательным тоном сказал Белич. — Желая взять реванш за поражение на реке, он будет действовать весьма решительно.

— Ошибаетесь, пан майор. Я двадцать лет хожу на нехристей и изучил их породу и повадки дальше некуда… Коли басурманин чувствует свою победу и надеется на богатую поживу, он смел как голодный волк, а ежели считает, что зазря рискует шкурой, ведет себя как шакал. С какой стати турок сейчас полезет под пули? Разве не понимает, что флотилия полностью в наших руках и ее у нас не отбить: в любой момент можем уплыть, спровадив прежде суда на дно або пустив их дымом по ветру. Да и отобьет, что от этого проку простому янычару: добро то на флотилии войсковое, возвратится казне, а не пополнит его карман. Так нужно ли из-за казенного добра подставлять под пули або сабли свою единственную шкуру? Все это турок понимает… К тому же победа от него никуда не денется: рано или поздно мы все равно покинем это место, значит, басурманы нас отсюда прогнали. Вот и выходит, что туркам совсем ни к чему воевать всерьез. Они хоть и басурмане, а себе на уме.

«А ты занятная штучка… господин Получуб. Оказывается, тебе дано не только махать саблей да палить из пушки, но и философствовать. Ну и ну! Век живи — век учись!» — подвел итог длинной речи сотника секунд-майор.

— Как понимаю, отряду предстоит разделиться: часть останется на суднах при артиллерии, часть высадится на сушу. Я намерен принять команду над десантом, — тоном, не терпящим возражений, заявил Белич.

— Ради Бога, пан майор. Только возьмите с собой моего есаула — глядишь, сгодится при случае…

Турецкая конница, прискакавшая от Мачина, ударила по запорожцам с флангов, в центре вновь пошли в атаку янычары и остатки экипажей судов.

— Не меньше двух сотен подмоги, — проговорил стоявший рядом с секунд-майором есаул. — Ничего, как прискакали, так и ускачут.

Он нагнулся к убитому янычару, чьи ноги торчали из-под скамьи, вытащил у него из-за пояса пару пистолетов. Внимательно осмотрел их, щелкнул курками, протянул Беличу.

— Возьми, пан майор. Бой будет жарким, не помешают.

Белич взял пистолеты, а есаул быстро пошел вдоль борта, за которым с мушкетами наготове застыли запорожцы.

— Смотри на меня, а не на турка, братчики! Махну саблей — все разом на берег.

Вот турецкая конница от реки всего в сотне шагов, миг — и она будет на песчаной отмели, откуда рукой подать до судов. Чего молчат пушки? Передние всадники с ятаганами и арканами в руках вынеслись на отмель, и тогда дружно ударили пушки с чаек и трофейных судов. Вражеские наездники были готовы к такой встрече и, защищая себя от картечи, вздыбили лошадей. Крики, ржание, топот! Второй залп — и перед судами вырос вал из конских трупов, а оставшиеся в седлах турки разворачивали скакунов назад.

— Слава! — И есаул с саблей наголо перемахнул через борт, бросился в погоню за турками.

— Слава! — подхватили клич запорожцы и без промедления последовали за ним.

Очутившись на берегу, Белич догнал есаула.

— Строй казаков! Покуда турки не опомнились, надобно закрепить успех.

— Все готово, пан майор!

Действительно, запорожцы без каких-либо команд уже приняли боевой порядок: впереди — полусотня стрелков с мушкетами в руках, за спиной каждого — два казака с парой ружей на каждом плече. Вот оно, излюбленное сечевиками построение, при котором они готовы сразиться с любым числом турок и татар, полагаясь на свое превосходство в «огненном бое». И все-таки наступать с полутора сотнями человек на тысячу рискованно! Тем более что о тактике запорожцев он знает лишь понаслышке, однако ни разу не сталкивался с ней на деле. Больше смелости, секунд-майор: за всякое дело всегда когда-то принимаешься впервые.

Значит, таю никаких каре, штыковых атак, вся надежда на меткость и частоту огня. Итак, куда и как направить свой удар: равномерно по всему неприятельскому фронту или массированно на один из его флангов по типу «косой атаки»? Пожалуй, лучше навалиться на ближний фланг: и собственные силы не будут распылены, и артиллерия с судов сможет стрелять смелее, не страшась поразить своих.

— Теснее ряды! — во весь голос крикнул Белич. — Поручик Пяткович — на левый фланг, подпоручик Пиери — на правый!

Секунд-майор проследил за исполнением отданной команды, махнул шпагой.

— В атаку — марш, марш!

Турецкая конница, отхлынувшая от берега в степь, успела там развернуться и опять мчалась на суда. Едва в темноте обрисовались передние всадники, грянул залп из казачьих мушкетов. Сразу за ним второй, третий. Турки, неожиданно наткнувшись на запорожскую пехоту, круто взяли в сторону, обходя ее. Тогда заговорили пушки и фальконеты с судов. Конница, поражаемая картечью и ядрами с фронта и пулями с фланга, сбилась в бесформенную толпу, которая промчалась вдоль берега и исчезла в степи.

— Стой! Заряжай! — раздалась команда есаула. Не рано ли он прекратил атаку? Турки бегут, подхлестни их в спину еще парой-тройкой залпов, они уже не остановятся! Хотя… Пушечной стрельбы и мушкетной трескотни было предостаточно, а лежавших на земле убитых сипахов можно пересчитать по пальцам. Что ж, полумрак, спешка в стрельбе, быстрое перемещение целей отрицательно повлияли на меткость. Возможно, есаул прав: турки еще в большой силе и удаляться в степь далеко от своей артиллерии опасно.

Запорожцы не успели закончить перезарядку всех мушкетов, а из степи опять накатывался конский топот и крик «Алла-а-а!» На этот раз сипахи мчались не на суда, а на отряд Белича. Мчались всей массой в три сотни сабель и в полный намет. Зрелище не из приятных! Как вовремя есаул остановил строй, дав возможность зарядить большую часть мушкетов и не позволив запорожцам скрыться из глаз своих пушкарей!

Со стороны реки донесся слитный пушечный залп, между отрядом Белича и атакующими турками запрыгали по земле ядра, разорвалось несколько бомб. Конница была еще далековато, осколки бомб не причиняли ей ни малейшего вреда. После орудий с судов ударили фальконеты, рои картечи запели в воздухе. Вновь рявкнули пушки, и ядра с бомбами легли на прежнее место. Ай да сотник! Верно рассудил, что нечего попусту палить по трудно уязвимой в темноте скачущей коннице, куда разумнее поставить огневой заслон перед своими пешими товарищами.

Пушечный залп, выстрелы фальконетов. Еще пушечный залп. Конница быстро приближалась на дистанцию, когда бомбы и картечь перестанут быть просто казачьим щитом, а станут рваться под ногами лошадей и валить из седел всадников. Еще полусотня шагов — и конная лава встретится с раскаленным металлом, несущимся из жерл пушек и фальконетов. Ан нет! Сипахи подняли лошадей на дыбы, часть из них развернулась вправо, другая — влево, и оба отряда помчались параллельно казачьему строю.

— Пали! — срывая голос, крикнул Белич.

Вдогонку удалявшимся всадникам грянул мушкетный залп, некоторые из них выпали из седел. Не нравится! Конской грудью теперь не прикроешься!

— Пали!

Турки, расстреливаемые в спину, стали останавливаться, подчиняясь приказам командиров, принимать боевой строй. Тогда по ним вновь ударили пушки с судов. Первые бомбы разорвались с недолетом, ядра пронеслись над всадниками. Однако следующий залп мог оказаться гораздо точнее, и сипахи, не дожидаясь этого, снова рассыпались в стороны. Пушки и фальконеты палили безостановочно, и вражеские конники в беспорядке носились перед отрядом Белича, не имея возможности принять боевой порядок. Вот он, решающий момент боя! Напасть на деморализованную конницу, прижать ее к горе Буджак, заставить в поисках спасения уйти за гору!

— В атаку — ступай! — скомандовал Белич. Стало рассветать, и он не опасался удалиться от берега. Турецкая конница была на виду и уже не могла незаметно зайти его отряду в тыл и отрезать от реки.

— Пали!

Залп, за ним второй, третий. А с реки летели ядра и бомбы, свистела картечь. Многие турки, ища спасения от огня казаков, начали скрываться за Буджак. Начало бегству положено!

— Пали!

Залп, еще один, и турки двумя потоками хлынули за гору. Подхлестнуть их, не позволить остановиться!

— Из пистолетов — пали!

Белич вместе с запорожцами разрядил вслед сипахам свои пистолеты, повернулся к строю.

— Стой! Заряжай!

Вражеская конница скрылась из глаз, однако долго ли ей появиться из-за горы и атаковать? Поэтому никакой беспечности! Казачьи пушки и фальконеты тоже перестали стрелять, но у каждого орудия стояли наготове канонир с зажженным фитилем в руках. Остальные запорожцы, составлявшие отряд Получуба, виднелись на поврежденных трофейных судах. Вспыхнуло одно из них, второе, третье. Сотник не терял времени попусту.

Когда отряд Белича возвратился к реке, чайки и пригодные к дальнейшему плаванию трофейные суда были готовы в путь. Сам Получуб сидел подле писарчука сотни, склонившегося над листом бумаги.

— На означенной неприятельской флотилии справными взяты четыре галеры, три канчебаса и три малых шлюпки, — диктовал Получуб. — Одна галера вооружена пятью большими медными пушками, из коих три с гербами цесарскими, вторая також о пяти медных пушках, третья и четвертая имеют токмо по одной медной пушке и по два фальконета. На трех захваченных канчебасах взято еще десять фальконетов. Помимо сего, у неприятеля отбиты три небольших судна и несколько малых лодок, однако они оказались побитыми ядрами и, как негодные к употреблению, истреблены на месте…

Получуб заметил спрыгнувшего в чайку есаула, поманил его к себе.

— Чем порадуешь, дружок?

— В степи и на берегу семь с половиной десятков убитых турок. Моя команда не потеряла ни единого казака.

— Сколько раненых?

— Наберется с десяток. Да разве это раны: кого пуля зацепила, кого стрела царапнула. Все затянется через неделю.

Получуб почесал затылок

— На берегу семь с половиной десятков побитых турок, на галерах и прочих судах еще полсотни. Потонуло и ушло на дно от наших пуль не меньше трех-четырех десятков. — Сотник тронул за плечо писарчука. — Уснул? Пиши дальше… Неприятеля было на судах и на берегу не меньше тысячи человек, урон понес он до полутора сот человек убитыми и потопленными. В полон захвачен капитан-паша Гаджа Ассан, командовавший сею флотилией, и два янычара. В моей сотне ни одного казака не убито…

Белич, устало привалившийся плечом к борту чайки и прислушивавшийся к голосу сотника, при его последних словах встрепенулся. Уж не ослышался ли он? Такой бой, столь блистательная победа — и почти без потерь! Вот тебе и вчерашние беглые мужики! А может, секунд-майор, уже не мужики, а прекрасные солдаты, чьей отваге и воинскому умению ты только что был свидетелем? Солдаты? Он назвал солдатами тех, кто, возможно, разграбил и сжег его маеток, предал смерти отца с братьями? Позор! Нет, он никогда не простит быдлу гибель близких и собственное разорение!

Но как тогда объяснить, что совсем недавно он стоял в одном боевом строю с этим быдлом и наравне с ним рисковал жизнью? Как? Только исполнением воинского долга и присяги? Ведь он мог отказаться от предложения действовать вместе с запорожцами и остаться при своем батальоне гренадер. Почему не сделал этого? Прельстился громкой боевой славой запорожцев, уступил зову родной крови? Зов родной крови! Какая глупость! Что общего между ним, потомственным шляхтичем, и собравшимся на Сечи безродным быдлом? Ничего!

Так уж ничего? Разве не под одним знаменем сражались это быдло и его предки-шляхтичи при гетмане Кошке на болотистых низинах Курляндии, спасали с гетманом Сагайдачным на Хотинских полях Польшу, гнали с Украины при гетмане Сирко проклятую унию? Разве не один и тот же боевой клич водил в битвы это быдло и его родовитых предков при гетмане Хмельниченко, когда Украина сбрасывала с себя ярмо Речи Посполитой, и под Полтавой, где Украина вкупе с Россией отстаивала свободу от нового поработителя? Разве не общим именем — украинцы — называли всех вас друзья и враги, разве не одна ненька-земля, Украина, вскормила и вспоила вас? Так почему ты, офицер русской армии Белич, именуешь сейчас своих боевых товарищей-единоплеменников быдлом и беглыми мужиками? Лишь потому, что кто-то из них мог иметь отношение к гибели твоих родных? А может… может…

Что знаешь сегодня ты, украинский шляхтич Белич, о родном народе, чем связан с ним? Да и кто ты сегодня вообще? С семи лет жил у тетки в Смоленске, с тринадцати лет был воспитанником Петербургского шляхетского корпуса, где на отлично усвоил три обязательных для кадета предмета: закон Божий, военные экзерциции, арифметику, а также прекрасно обучился верховой езде и фехтованию, хорошо изучил историю, географию, юриспруденцию, довольно сносно обучился танцам и музыке. Сейчас, в тридцать лет, ты пишешь по-латыни и погречески, читаешь и разговариваешь по-немецки и по-французски, однако с трудом понимаешь по-украински. Кто же ты, родившийся па украинской земле и наполовину забывший родной язык? Украинец ли?

Непросто было на душе у Белича, украинского шляхтича, секунд-майора русской армии и кавалера.

Боли в левом боку и под правой лопаткой Сидловский уже не чувствовал, а может, просто притерпелся к ней: впервой, что ли, дырявил тело старого полковника вражий свинец. Донимала его слабость: третий день не мог ни встать, ни самостоятельно повернуться на здоровый правый бок, трудно было даже писать. Не помогало ни зелье отрядного лекаря, ни микстуры и порошки присланного генералом фон Боуром доктора-иноземца.

Иногда Сидловский впадал в беспамятство, и тогда казалось, что он не па скамье чайки, а в горнице своего родового хутора, и рядом плещется не чужой Дунай, а родной Славутич. Потом сознание возвращалось, а с ним лезли в голову невеселые думы. Неужто одна из турецких пуль оказалась смертельной, и недуг берет свое? Ежели так, сколько ему осталось жить?

А каким удачным был тот бой в низовьях Дуная! Тогда, 4 сентября, он по приказу генерала фон Боура должен был атаковать на турецкой стороне реки у местечка Дуяны вражеское укрепление — бекет, разгромить его гарнизон и уничтожить батарею, мешавшую движению по Дунаю русских судов. Впервые с ним не посылались русские офицеры, и полковник готовился к походу особенно тщательно. Задание фон Боура было выполнено блестяще: укрепление и сами Дуяны взяты штурмом и сожжены, захвачены батарея, шесть Турецких знамен и другая богатая добыча, среди пленных оказался Ага Бин-баша, командовавший турками. Правда, запорожцы потеряли в сражении четверых убитыми и 28 ранеными, и одним из тяжелораненых был он. Как глупо все получилось!

Укрепление уже было разрушено, Дуяны вовсю пылали, запорожцы заканчивали погрузку трофеев в чайки, когда к месту боя подоспела турецкая конница. Обстрелянная фальконетами с чаек и трофейными орудиями, она не стала ввязываться в сражение и остановилась у холма, где недавно возвышалось турецкое укрепление. Из вражеских рядов вырвался всадник в дорогом ярком халате, рысью приблизился к чайкам. Отстав на полкорпуса, за всадником скакал белый жеребец с пустым седлом.

В сотне шагов от уреза воды всадник рванул повод, отчего его скакун взвился свечой, выхватил из ножен ятаган, завертел им над головой. Затем промчался вдоль приткнувшихся к берегу чаек, вновь поднял коня на дыбы, указал клинком на белого жеребца, крикнул что-то насмешливое в сторону запорожцев. Старый, как мир, способ вызова на поединок!

Полковник видел, как у многих казаков загорелись глаза, руки рванулись к саблям, и решил не препятствовать смельчаку, который пожелает схватиться с турком. И тут леший дернул его навести на вражьего удальца подзорную трубу. Навел и не смог отвести! Какое седло было под турком, какая сбруя на скакуне! А полковник с малых лет был не равнодушен к конскому убранству. Кстати, настоящая фамилия его была вовсе не Сидловский. Прозвище Сидло он получил после давнего случая, когда в бытность простым казаком потерял в бою своего коня и, не желая расстаться с седлом, трое суток тащил его на себе, покуда не отбил нового скакуна. Это прозвище сопровождало его до тех пор, пока кошевой не повязал ему на эфес сабли алый бант сотника, и лишь тогда грубоватое «Сидло» было заменено более благозвучным «Сидловский».

Позже, в морском набеге на Варну, он был ранен осколком бомбы в колено, отчего нога стала плохо сгибаться, и ему пришлось навсегда перейти в пешую команду. Перейти перешел, а от стародавней любви к конскому убранству не излечился до сей поры. Дожил до седых волос, ходит в ясновельможных старшинах, а как приметит красивое седло иль богато изукрашенную сбрую — враз становится хлопцем-юнаком Яковом Сидло. Ну прямо нечистая сила вселялась в обычно умного, рассудительного старого полковника!

Она, не иначе она! Чем еще можно объяснить, что он первым шагнул из казачьего строя и направился к турку-забияке. Принял из его руки повод от белого жеребца, стрелой взлетел в седло. Приучая жеребца к своей руке, сделал два больших круга между рядами неприятельской конницы и казачьими чайками, остановился против врага. Отвечая на его приветствие — наклон головы и приложенную к левой стороне груди правую руку — отвесил полупоклон и рванул из ножен верную саблю.

Турок оказался добрым рубакой: сильная рука, быстрый глаз, точный удар. Но были у него недостатки, так часто присущие молодежи, — горячность и переоценка собственных возможностей. На них и решил сыграть более опытный и выдержанный Сидловский. С начала поединка он только парировал чужие удары и лишь изредка наносил свои. Турок, расценив это как признак слабости противника, все более и более смелел, постепенно терял осторожность.

От взгляда Сидловского не ускользнуло, когда турок выпустил из левой руки повод, стал управлять конем легкими ударами коленей и пяток. Вот ты и попался, голубчик! Собираешься в удобный момент перебросить ятаган в левую руку и нанести удар оттуда, откуда казак его не ждет. Старо, старо! Полковник впервые столкнулся с этим приемом три десятка лет назад, и потом множество раз сам мастерски пользовался им. Сегодня он готов посмотреть, как этим приемом владеешь ты, молодой задира.

Турок нанес сильный удар, и едва Сидловский успел отбить его, как ятаган сверкнул уже в левой руке врага. Однако нанести свой коварный удар противник не успел — казачья сабля молнией обрушилась ему на голову. С разрубленным черепом турок рухнул в траву, а полковник тут же ухватился за чужой повод. Быстрей к своим! Но не тут-то было! Огненно-рыжая кобыла поверженного турка, лишившись хозяина и не слушаясь руки чужака, закусила удила и стремглав помчалась к неприятельской лаве.

Вздумала лишить казака законной добычи? Черта лысого! Он справился с твоим хозяином, справится и с тобой! А турецкая лава все ближе, ближе. В конце концов, кобыла замедлила бег и, повинуясь сильной руке Сидловского, начала делать разворот к Дунаю. А вражеская лава уже так близко, что можно различить лица ближайших всадников. Когда полковник с рыжей кобылой в поводу, наконец, поскакал к чайкам, вслед ему раздались выстрелы…

И вот он с двумя пулями — одной в боку, другой под лопаткой — лежит в чайке и не может двинуть ни рукой, ни ногой. Только и хватает его, чтобы с трудом водить пером по бумаге. А с кормы чайки лезет в уши голос войскового старшины Проневича, заменившего раненого Сидловского:

— За победу под Дуянами, особливо за добытые вражьи знамена и плененного пашу, генерал фон Боур все войско Запорожское благодарил и обещался о наших действиях их сиятельству графу Румянцеву и Государыне написать…

Рука отдохнула, полковник опять в состоянии вывести несколько слов. Писать трудно, однако картелюшку[18] своему старому другу, кошевому Петру Калнышевскому, он обязательно должен закончить сегодня.

«…Вельможности вашей от меня и от всей команды в поклон с добутых на той стороне Дуная вещей: шаблю, под серебром ножны, попередник конский с серебряными ручками; пану писарю войсковому Ив. Я. Глобе часы карманные, тоже тамо добуты, серебряные, чрез атамана поповического куреня Петра Мовчана посылаю…»

Сидловский опустил руку с пером, в изнеможении закрыл глаза. Прислушался к голосу Проневича:

— Завтра нам велено выступить в гору Дуная, под село, прозываемое Черноводы, дабы отбить оное у неприятеля. К команде нашей на срок похода причислен Венгерского гусарского полка капитан барон Эренберг…

Значит, опять в поход, навстречу новым боям.