"Таинственный обоз" - читать интересную книгу автора (Серба Андрей Иванович)

3

Безжалостно нахлестывая лошадей, кучер гнал их до тех пор, пока барышня не обняла его сзади за плечи.

— Отдохни, милый. Страшным русским казакам уже не догнать нас, — ласково проворковала она по-французски.

Кучер придержал коней, сорвал с головы облезлый треух, вытер им вспотевшее лицо. Разогнувшись и распрямив плечи, этот минуту назад невзрачный мужичонка превратился в стройного, миловидного, с тонкими чертами лица молодого человека с ниспадающими на лоб и уши светлыми волосами.

— Мари, сколько можно повторять, чтобы ты говорила лишь по-русски, — недовольным тоном проговорил он, поворачиваясь к спутнице. — Или еще раз напомнить, где и зачем мы находимся?

— Прости, Мишель, — виноватым голосом произнесла девушка уже по-русски. — Но после встречи с этими ужасными казаками у меня все вылетело из головы. Насколько ты оказался прав, когда предупредил о возможной погоне и решил затеять этот маскарад.

— Просто я хорошо знаю нашего противника, Мари. Он не так глуп, как считают наши маршалы и генералы. Мы не могли уже столько дней находиться в русском тылу и не вызвать подозрений. Особенно после того, как были вынуждены заменить свои непригодные для здешних снегов повозки на сани. Я стал опасаться погони сразу после посещения монастыря, однако лишь здесь, у развилки, представилась возможность проверить это предположение. Я догадывался, что преследователи обязательно станут ломать голову над тем, какую из дорог мы выбрали, и наверняка будут расспрашивать о нашем обозе встречных. Этими столь нужными им очевидцами мы с тобой, Мари, и стали.

— Милый, но как хорошо русские осведомлены о нас! А тебя словно видели в лицо.

— Страшно не это, Мари, а то, что они почти догнали нас. Правда, нам с тобой удалось пустить их по ложному следу и выиграть этим несколько часов.

Со счастливой улыбкой на лице девушка теснее прижалась к спутнику, стала перебирать пальцами пряди его волос.

— Не зря твой дядя-генерал направил нас с этим солдафоном-капитаном, ты один стоишь больше его эскадрона. А как я рада, что ты, Мишель, взял меня с собой. Я так давно не видела тебя! С начала нашего знакомства еще никогда мы так надолго не разлучались.

— Ты права, Мари. С тех пор, как три года назад в холодном Петербурге молодой француз, учитель танцев, познакомился с хорошенькой соотечественницей-гувернанткой, мы всегда были вместе. Лишь война заставила нас на время расстаться.

— Милый, но она сделала тебя кавалером ордена Почетного легиона. Его ленточка так тебе к лицу, когда ты в мундире! Разве могли мы мечтать о столь высокой награде за свои труды, когда вдали от нашей милой Франции выполняли все, что она нам приказывала? А сколько мы совершили уже после того, как наша армия вступила в пределы России?

— И все-таки война разлучила нас, Мари. Я так тосковал без тебя, однако смог отыскать лишь совсем недавно. Ничего удивительного: люди нашей профессии чаще всего не принадлежат самим себе.

— Зато после этого мы не расставались. Ты даже сейчас настоял, чтобы дядя разрешил нам обоим отправиться за обозом. Как я счастлива, Мишель… — и девушка, закрыв от избытка чувств глаза, уткнулась лицом в густые волосы на затылке мнимого кучера.

— Я тоже, дорогая, — ласково проговорил тот, осторожно освобождаясь от объятий. — Однако необходимо торопиться. Капитан ждет нас, а казаки скоро вновь будут на верном пути…

Выслушав лейтенанта, капитан долго молчал, уставившись отсутствующим взглядом в пламя костра.

— Как быстро русские опять станут для нас реальной угрозой? — наконец спросил он.

— К сожалению, слишком скоро. Правда, нам удалось выиграть у них несколько часов, но нас преследуют казаки, которым неизвестна усталость. Уверен, сегодня к вечеру мы будем иметь честь познакомиться с ними поближе. Если, конечно, не примем к тому времени каких-либо решительных мер.

— Решительные меры — это крайний случай, лейтенант, — назидательно заметил капитан. — Я послан сюда не сражаться с русскими, а спасти от них золото и драгоценности Франции. Чтобы избежать ненужного риска и обхитрить противника, со мной отправлены вы, которые, по словам вашего дядюшки-генерала, весьма умны и сообразительны. Я уже не говорю о прочих достоинствах, которыми должен обладать ваш компаньон по ремеслу, — язвительно усмехнулся капитан. — У вас нет желания делом подкрепить столь лестную характеристику дядюшки? Тем более что после возможной встречи с казаками такого случая уже может не представиться.

Лицо лейтенанта вспыхнуло от негодования, однако он сумел сдержаться.

— Что можете предложить вы сами, капитан?

— Чтобы предлагать, необходимо хорошо знать местность и обстановку, в которой находишься. А со здешними жителями разговариваете лишь вы. Так что все козыри в ваших руках.

— Именно поэтому я настаиваю на решительных мерах. Обмануть казаков снова, как это произошло у развилки, вряд ли удастся. Любые другие подобные полумеры могут лишь задержать их, но не избавят нас от погони. Поэтому нужно устроить русским большое кровопускание, которое надолго отобьет у них охоту к преследованию. У меня есть план, как сделать это.

— Довольно интересно, — с иронией произнес капитан. — Внимательно слушаю.

Лейтенант огляделся по сторонам, вытащил из кучи сваленного возле костра валежника тонкую ветку. Провел ее концом по снегу между собой и капитаном линию.

— Это зимник, по которому мы скачем, в десятке верст от нас его пересекает небольшая речушка. Что интересно, ее питают воды подземных теплых источников, которые не дают ей замерзнуть даже в лютые морозы. Поэтому ее берега представляют сейчас непролазную грязь, и в самом узком месте между ними переброшен мост, по которому проходит зимник. Если его уничтожить… — лейтенант сделал паузу, с улыбкой взглянул на собеседника.

— …то казаки восстановят его в течение нескольких часов, — спокойно продолжил тот. — А если прибегнуть к помощи местных крестьян — и того быстрее. Вы называете это решительной мерой?

— Вы полностью лишены воображения, капитан, — с оттенком жалости заметил лейтенант. — Признаюсь, я ожидал другого ответа. Хотя бы такого… Чтобы восстановить мост, казаки спешиваются, начинают валить деревья, разбредаются по берегу. И совершенно случайно обнаруживают оставленные нами в кустах или на санях те бочонки с наливкой, которой нас угостили в монастыре. Казаки — самые большие в русской армии любители выпить, поэтому моментально осушат бочки до дна. И вот на эту полупьяную толпу, занятую рубкой деревьев и работами на мосту, мы внезапно совершаем нападение… причем предварительно оставив казаков без офицеров. Если умело провести подобную операцию, можно навсегда избавиться от погони. Как нравится мой план, капитан? — прищурился лейтенант.

— Заманчиво, но… К примеру, как вы собираетесь вывести из строя русских офицеров? — поинтересовался собеседник.

— Очень просто. Вы недавно многозначительно упоминали о «прочих достоинствах» моего компаньона, однако, как мне кажется, имеете о них в действительности весьма смутное или превратное представление. Наверное, потому что не представляете их в полной мере. Возьмем такой факт. Мари очень боится попасть в плен, отчего постоянно носит при себе в перстне яд. Уверен, что там доза, способная убить лошадь. Вот я и уговорю ее поделиться ядом с парой-тройкой русских офицеров.

— Для этого необходимо попасть в их общество. А она раскрыла себя в обмане у развилки.

— Пустяки. Всякая женщина, особенно молодая, — великая актриса. Несколько часов назад Мари прекрасно сыграла роль русской провинциальной кокетки. Почему в следующий раз ей не предстать перед той же публикой уже деревенской старухой?

— Не лучше ли будет отравить всех казаков, а не только офицеров?

— Увы, это невозможно по двум причинам: не хватит яда и придется распечатать бочонки, что может вызвать подозрение русских. Итак, принимаете мой план или нет?

— Вы уверены, что компаньонка справится со столь сложной и ответственной задачей?

С тяжелым вздохом лейтенант отвел взгляд в сторону. Он уже привык, что подавляющее число армейских офицеров имели о людях его профессии самое отдаленное представление, отчего в большинстве случаев относились к ним с известной мерой пренебрежения. Эти офицеры привыкли считать, что славу Франции составляют лишь победы ее оружия на полях брани, совершенно упуская из виду, что эти победы не в последнюю очередь были подготовлены именно неизвестными им разведчиками.

Деятельностью французской разведки руководил лично Наполеон, которому принадлежали знаменитые слова: «Всякий генерал, действующий не в пустыне, а в населенном крае, и недостаточно осведомленный о противнике, — не знаток своего дела». Непосредственными помощниками императора по вопросам разведки являлись министр иностранных дел Маре и маршал Даву. Французская секретная служба провела ряд успешных операций против Италии, Германии, Австрии. Начало ее тайной войны против России относится к первым месяцам 1810 года, когда с этой целью было создано специальное разведывательное бюро во главе с французским резидентом в Варшаве Серрой, которого позже сменил дипломат и историк барон Биньон. Руководитель бюро подчинялся лишь трем людям в империи: Наполеону, Маре и Даву. Главнейшими задачами, поставленными перед бюро императором, являлись военный шпионаж против России, перлюстрация и перевод захваченных бумаг и документов, допрос пленных и дезертиров.

Агенты бюро развили бурную деятельность. Они следили на дорогах за передвижениями русских войск, определяли места их дислокации, наблюдали за строительством крепостей, оценивали состояние дорог, по которым в центральную часть России могли быть переброшены войска, занятые пока войной с Турцией. Перед наиболее опытными и квалифицированными агентами ставились более широкие задачи: сбор информации о настроениях населения в русских приграничных губерниях, изучение структуры местных органов власти, продовольственные возможности данных регионов, географические и топографические сведения о бассейнах рек Двины и Днепра. Агентам бюро удалось выкрасть гравировальные доски русской «столистовой» карты, ее надписи были переведены на французский язык. Кстати, именно ею пользовался наполеоновский генералитет во время войны 1812 года в России.

Агентами бюро были собраны подробнейшие данные о наиболее талантливых 60 генералах и 40 старших офицерах русской армии, среди которых значились фамилии Кутузова, Барклая-де-Толли, Милорадовича, Дохтурова, Каменского, Уварова, Тучкова, Кульнева. В декабре 1811 года Даву потребовал от Биньона, чтобы его люди завербовали в качестве агентов «офицера русского главного штаба, руководителя военной администрации, старшего казачьего офицера». Но, увы, подобное желание так и осталось на бумаге. Согласно данным одного из высокопоставленных французских разведчиков Савана, «патриотизм русских делал случаи подкупа военных или гражданских лиц весьма редкими». Не имея возможности задействовать агентуру из местного населения, Биньон пользовался услугами своих соотечественников и других западных европейцев, засылая их в Россию под видом артистов, монахов, путешественников, учителей, отставных русских офицеров.

Однако не дремала и русская контрразведка. Уже с 1810 года она начала вести активную борьбу с французской агентурой, причем ее деятельность курировал лично глава военного ведомства Барклай-де-Толли. В Вильно оказались арестованными русской контрразведкой поручик Дранженевский, при котором были обнаружены сведения о русской армии, и купец Менцель, использовавшийся как агент связи. В Смоленске был взят под стражу французский резидент Ружанский, на Дону в станице Калачинской — французский полковник-штабист Платтер, который с двумя другими агентами под видом отставных русских офицеров совершал разведывательные поездки от Москвы до Архангельска. Были обезврежены десятки иных агентов, рангом помельче, велись розыски многих других, уже разоблаченных, но еще не арестованных. Больше того, русская контрразведка сама перешла в наступление, навязывая французам собственную «игру». Так, в начале 1811 года ею был раскрыт крупный наполеоновский разведчик Саван, который был перевербован и затем почти два года поставлял ведомству Биньона дезинформацию, подготавливаемую русским главным штабом.

Одним из французских агентов, направленным задолго до войны в Россию, был теперешний лейтенант. Уже в Петербурге, где он проживал под видом учителя танцев, ему удалось привлечь к своей тайной деятельности соотечественницу-гувернантку Мари, которая со временем стала его незаменимой помощницей. Зная Мари немалый срок, хорошо изучив ее сильные и слабые стороны, Мишель достаточно четко представлял, на что она способна…

Подняв голову, лейтенант спокойно произнес:

— Капитан, я уверен в ней больше, чем в любом из ваших подчиненных. А может быть, даже чем…

Он не договорил, однако капитан понял смысл недосказанного. Побледнев и закусив губу, он какое-то время молчал, затем хмуро бросил:

— Я должен подумать. Ответ получите у моста…

Стоя у разрушенного моста, прапорщик уныло смотрел на разбросанные взрывом далеко в стороны доски настила, на догоравшие бревна. Мост был переброшен между высокими, крутыми берегами в месте, где они ближе всего подступали друг к другу. Но даже здесь расстояние между берегами составляло не меньше ста—ста двадцати саженей. Протекавшая внизу речушка была неширокой и мелкой, однако ее незамерзающая вода разлилась во всю ширь от берега до берега, превратив это пространство в сплошное месиво из грязи, наполовину растаявшего снега и торчавших, точно копья, стеблей сухого прошлогоднего камыша. Вода в реке была мутновато-желтой, слегка пузырившейся у поверхности, а на морозе словно дымившейся. От речушки даже на расстоянии несло сладковатым, резко удушливым запахом. Преодолеть такую преграду без моста нечего было и мечтать, а он виднелся рядом на две трети разрушенным и сожженным.

Вздохнув, Владимир Петрович направился к расположенному невдалеке от моста пригорку. На нем стояло несколько изб с хозяйственными постройками, обнесенных со стороны леса и подступающего к зимнику болота изгородью из жердей. В одной из изб прапорщика поджидал за столом сотник.

— Казаки говорят, что работы не меньше, чем на четыре часа, — сообщил Владимир Петрович сотнику, занимая за столом место рядом с ним.

— Знаю. Но разве есть иной выход? По воздуху не полетишь, вброд тоже не переберешься, только лошадей сгубишь. А подаваться в обход, не ведая толком здешних мест, дело рисковое: угодишь из огня в полымя. Вот и придется ждать, покуда хлопцы какой-нибудь захудалый настил сварганят. Главное, чтоб он коней выдержал.

На лежанке большой русской печи, занимавшей добрую половину избы, послышались стоны, вздохи. С нее свесились ноги в стоптанных валенках, после чего на пол с кряхтением и причитаниями спустилась тощая сгорбленная старуха с закутанным теплым платком лицом и одетая в потрепанный, явно не по росту зипун. Волоча за собой несгибающуюся правую ногу и опираясь на клюку, она доковыляла до стола, тяжело плюхнулась на лавку.

— День добрый, мать, — приветствовал ее сотник. — Вижу, ты здесь одна. А где остальные?

— Ушли все, касатик, — нараспев, сильно гнусавя, ответила старуха. — Как понаехали эти… французы… все и побежали от них в лес. А чего мне страшиться и от кого хорониться? Никому, кроме Господа, я уже не нужна.

— Что делали здесь неприятели? — поинтересовался прапорщик

— Поначалу про зимник и тракт расспрашивали, потом мост порушили. Чем только он им, басурманам, не по душе пришелся?

— Много их было?

— Немало, сынок, одних саней невесть сколько прикатило. Трое из них басурманы у нас на подворье даже позабыли.

— Что? Позабыли? — встрепенулся прапорщик. — Где они сейчас?

— Небось там, где их оставили за ненадобностью или в спешке. Вон за тем сараюшком приткнулись, коли их ваши соколики уже в другое место не перетащили, — и старуха указала пальцем в маленькое подслеповатое окошко.

Действительно, за указанным старухой сараем стояли трое саней, доверху нагруженных бочонками.

— Осмотреть все до единого, — приказал прапорщик уряднику. — Скажи казакам, пусть ищут на них знак: два маленьких цветочка. За каждый такой бочонок плачу по рублю серебром.

Однако, несмотря на старания казаков, ни одного бочонка с лилиями обнаружить не удалось. Приказав для верности все их распечатать, Владимир Петрович убедился, что бочонки наполнены только порохом. Но если осмотр оставленных французами саней и их поклажи прапорщика заметно раздосадовал, то урядника, наоборот, привел в неописуемый восторг. Довольно щуря глаза и потирая от радости нос, он наклонился к уху офицера, доверительно шепнул:

— Дурни эти францы, ваше благородие. Забыли возле саней со страху наливку, коей их в святой обители одарили.

Прапорщик, поглощенный совсем другими мыслями, с недоумением взглянул на урядника, равнодушно пожал плечами.

— Зачем она им? Только лишняя тяжесть и морока. У французов сейчас головы об ином болят.

— Ничего, пускай напоследок поболят, недолго осталось. Догоним — совсем без голов оставим. А що прикажете с наливкой делать, ваше благородие? — спросил урядник, с нескрываемым вожделением поглядывая на монастырские бочонки.

— Откуда я знаю? Спроси у сотника.

Командир сотни, не посвященный Владимиром Петровичем в тайну французского обоза, а потому не проявивший ни малейшего интереса к оставленным на подворье саням, спокойно сидел в избе на прежнем месте. Старуха услужливо расставляла перед ним на столе нехитрую крестьянскую снедь.

— Откушай, родимый. Небось устал и проголодался.

Остановившийся в дверях урядник, желая привлечь к себе внимание, громко кашлянул.

— Доброй вечери, пан сотник, — проговорил он, когда офицер кинул в его сторону взгляд. — Уж больно хороша закуска! Под такую не грех и чарку пропустить, особливо в непогоду.

— Верно, друже! Где только ту чарку взять?

— Сыщем, пан сотник, — широко ухмыльнулся казак. — Францы бросили на подворье у саней пять бочонков наливки, коей разжились недавно в монастыре. Не знаю, как в обители насчет святости, а в наливках там разбираются добре: сам пробовал и убедился.

Командир сотни мгновенно повеселел, махнул уряднику рукой.

— Тащи бочонок сюда. А еще один отправь хлопцам, что в лесу да на мосту возятся. Пускай маленько согреются изнутри.

Владимир Петрович тронул офицера за локоть.

— Может, не стоит связываться с сим зельем? Ведь оно побывало в неприятельских руках. А один бочонок распечатан и даже начат… Всякое может случиться.

— Никак нет, ваше благородие, ничего, окромя услады, быть не может, — тотчас откликнулся от двери урядник. — Я самолично осмотрел все бочонки и заверяю, що четыре из них, как из монастырских подвалов… не повреждены, по звуку наполнены доверху, на затычках нетронутые монастырские печати. Так що можете пить смело, пан сотник: я в этих делах толк разумею и никогда не подведу, — уверенно заявил он. — А сомневаетесь, готов немедля вкусить зелье из вашего бочонка первым. Коли жив останусь, пейте следом.

Однако командир сотни, истинный казак и потому любитель выпить не меньше подчиненного, уже не слушал его.

— Мать, — обратился он к старухе, — найди-ка нам из чего хлебнуть монастырского дара. Да и лучка принеси на стол побольше: с салом он пойдет на закуску за милую душу.

— Сейчас, родименький, сейчас, — засуетилась старуха, быстро шныряя по избе глазами в поисках посуды. — Куда все запропастилось, с глаз сгинуло?

— Ты что, мать, совсем ослепла? — удивился сотник. — Кружки рядом, вон у тебя под рукой.

— Вправду, сынок, — обрадовалась старуха. — Спасибо, что подсказал, совсем слаба глазами стала. Сейчас и лучку найду.

— Чего его искать? — с раздражением проговорил от дверей урядник, крайне болезненно воспринимавший все, что оттягивало наступление желанной для него минуты. — Он завсегда в сенях на стене связками висит. Проходи, бабка, — и он посторонился, чтобы пропустить женщину в сени. — Щось совсем ты не в ладах с памятью.

Старуха, торопясь прошмыгнуть мимо казака, зацепилась волочащейся ногой за косяк и наверняка распласталась бы на полу, не подхвати ее урядник вовремя за плечи.

— Спасибо, миленький, спасибо, — прошамкала старуха, с неожиданной для своего возраста силой вырываясь из рук казака и моментально исчезая в сенях.

Урядник, оставшись один, оторопело вытаращил глаза, несколько раз с присвистом потянул носом воздух. На его лице отразились смятение и растерянность. Однако голос сотника быстро вернул его к действительности.

— Чего застрял в дверях? Тащи бочонок живей!

— Зараз, пан сотник! — обрадовано воскликнул урядник, поворачиваясь к выходу.

Но с улицы, загораживая двери, входили несколько казаков. Один, косясь на старуху, что-то зашептал уряднику на ухо, после чего тот незамедлительно подошел к офицерам.

— Пан сотник, хлопцы нашли в лесу порубанных людей. Мужики, бабы, детишки — всего восемь душ. Наверное, здешние, що мыслили от францев в чащобе схорониться. Казаки решили предать тела земле и спрашивают, надобно ли кликать на погребение старуху. С одного боку глянуть, среди убитых могут быть ее родичи, с другого — как бы она от дряхлости и волнения сама при похоронах Богу душу не отдала.

— Скажи казакам, чтобы подождали меня, — опережая казачьего офицера, ответил уряднику прапорщик и повернулся к сотнику. — Извините, что распорядился вместо вас, однако обстоятельства вынуждают меня к осторожности и быстроте действий. Ввиду этого прошу вас тоже выйти со мной на подворье,

— Какого лешего я не видывал на морозе? — недовольно пробурчал командир сотни. — Как будто нельзя здесь все обговорить.

— И все-таки прошу вас выйти, — настойчиво повторил прапорщик. — Даже не прошу, а настоятельно требую.

Набросив на плечи бурку, сотник в сопровождении урядника не спеша последовал за Владимиром Петровичем, который вышел на улицу первым и уже беседовал с пришедшими казаками.

— Убиенных восемь, двое вовсе младенцы-несмышленыши, — рассказывал один из черноморцев. — Лежат на берегу в камышах, а сверху на скорую руку валежником закиданы…

— Как одеты? — перебил его прапорщик.

— Кто во что. Мужики в рубахах, бабы в сарафанах, детишки вовсе босые. Видать, не дали им францы перед смертью даже как следует одеться.

— Вокруг изб и в лесу никаких людских следов не встречали? Может, кому-то удалось ускользнуть от французов?

— Чего не видели, ваше благородие, того не видели. Да и как убежать можно было? Их как вывели всех разом, так и порубали у болота в одночас. К чему подобное злодейство?

— Ступайте и похороните убитых по христианскому обряду, — сказал прапорщик. — И поторопитесь с починкой моста.

Когда казаки ушли, Владимир Петрович с непонятным сотнику возбуждением быстро заговорил:

— Слышали? Казаки убеждены, что здешние обитатели не разбежались и не прятались, а были уведены французами из своих жилищ. Представьте, эта же мысль пришла в голову и мне, однако потом старуха уверила нас в их бегстве. Но, помилуй Бог, кто же бежит зимой в лес полуголым неизвестно на какой срок да с босыми детьми? Набросить на плечи зипун или шубейку дело секунды, а верхняя одежда якобы сбежавших по избам… Потом, от чего им бежать? Французы в шубах или плащах, один из них прекрасно говорит по-русски, поэтому их отряд везде сходит за наш. Скрывать свою численность или наличие обоза неприятелям нет смысла: они знают, что мы осведомлены о них полностью. Зачем же им понадобилась сия нелепая жестокость, тем паче, что это первый случай ее проявления? Получается, убитые были им в чем-то опасны или могли стать таковыми в дальнейшем. Но ежели по какой-то неясной для нас причине французы решили отправить всех жителей на тот свет, почему оставили в живых сию старуху? Не нашли на печке? Сомневаюсь. А может, наша встреча с ней один на один им и требовалась, а другие обитатели могли ей помешать? Но чего с помощью старухи они могли надеяться достичь? — в раздумье проговорил прапорщик. — Какая-то несуразица получается.

Сотник потрогал усы, потер подбородок.

— Действительно, слишком мудрено. Хотя, по правде сказать, бабка мне тоже не нравится. Не может сыскать в собственной избе чашки, не ведает, где лук хранится. Да и как она могла узнать про оставленные французами за сараем сани? Уверяет, что весь сегодняшний день с лежанки не спускалась, но ведь с печи сарая-то не видать. Даже если подглядывала за неприятелями в окошко, то из него заметен лишь угол сарая, но никак не место, где стоят сани. Выходит, французы сами сказали бабке про оставленные пожитки? Вряд ли… Как ни кинь, а старуха что-то не договаривает или хитрит. Но для чего? Может, совсем из ума выжила? Непохоже… Верно, прапорщик, не все чисто с нашей бабкой получается, — согласился с выводами Владимира Петровича казачий офицер.

— Да не бабка она, — вступил в разговор урядник, поочередно водя глазами с прапорщика на командира сотни. — Когда она споткнулась о косяк и я подхватил ее, то поневоле облапил. Поскольку зипун на ней худой и драный, то угодил левой рукой в прореху и провел пятерней по телу. И нащупал застежки и пуговки, що держат этот… как его… — от умственного напряжения урядник даже сморщил нос, —… ну, амуницию, що брюхо у баб скрадывает и груди на весу для пущей красоты и нашего соблазну держит. Я с такими штучками еще в седьмом году у австриячек добре ознакомился.

— Корсет? — подсказал прапорщик.

— Он самый, — обрадовался черноморец. — А когда я удержал старуху и снова на ноги поставил, ейная голова как раз супротив моего носа очутилась. И от бабки пахло точно так, как от вчерашней барышни, що нас в обратную от францев сторону направила.

— Нашел чем удивить, — фыркнул сотник. — От всех баб временами одинаково пахнет. Сам должен знать, не дите малое.

— Знаю, — обидчиво поджал губы урядник. — Только от нашей хозяйки и той барышни совсем иной дух исходил… цветочный. Кругом зима и снег лежит, а от них, словно от майского луга, свежестью веет. У австриячек тоже подобная вода имеется, що круглый год цветами пахнет. Запамятовал лишь, как именуется…

— Духи? — снова подсказал прапорщик

— Вот-вот, они самые. Поначалу сей корсет и цветочный запах меня на нехорошую думку навели, а потом из головы все начисто вылетело. Какая думка в ней удержится, коли выпивка рядом?

— Что будем делать? — посмотрел на командира сотни Владимир Петрович. — После нашего разговора старуха мне совсем правиться перестала.

— Чего мудрить? — вскинул брови черноморец. — Сдерем с нее зипун да платок и проверим, что под ними. Коли хозяйка не бабка, заставим все начисто выложить.

— А если откажется? — предположил Владимир Петрович.

— Припугнем. Сначала приставим пистолет к носу и предложим все рассказать по-хорошему. Заупрямится — велю для сговорчивости пяток плетюганов всыпать. Средство надежное и проверенное.

— Может, покуда не трогать, а тайком присмотреть за ней? Ведь не закуску готовить ее здесь оставили, а с каким-то враждебным для нас помыслом. Рано или поздно она его выдаст.

— Зачем понапрасну рисковать и дорогое время переводить? Покуда мы за ней присматривать станем, она подожжет незаметно запальный шнур к паре бочек с порохом, которые где-либо в углу или в подполе припрятаны, и сбежит в лес. Через пяток-другой минут она с дружком-кучером обниматься и миловаться будет, а мы с тобой вверх тормашками на небеса лететь. Правду из нее немедля трясти следует, покуда она никакой шкоды нам не учинила.

— Что ж, сотник, пожалуй, вы правы, — согласился прапорщик.

Войдя в избу, казачий офицер сразу направился к возившейся у стола подозрительной особе, неожиданным рывком смахнул с ее головы платок. Тотчас длинные, каштанового цвета волосы хлынули потоком на плечи мнимой старухи и перед глазами мужчин предстало лицо красивой, совсем еще молодой женщины. Ее нос, часть лба и щек, которые невозможно было спрятать под платком, оказались настолько умело загримированы, что двадцатилетняя красавица выглядела дряхлой старухой.

— Прошу знакомиться, прапорщик, — весело проговорил сотник, указывая на пленницу. — Перед вами очаровательная барышня, которая вчера заставила нас отмахать попусту не один десяток верст. Только что-то быстро ты состарилась, красуля, — с улыбкой обратился казак к женщине. — Ничего, надеюсь, память у тебя осталась прежней и ты сейчас расскажешь, куда подевались твои дружки-французы и что заставило такую милашку обрядиться в чужие лохмотья. Мы ждем…

Но француженка, еще не пришедшая в себя после столь быстрой и внезапной перемены в своем положении, лишь часто моргала длинными ресницами и со страхом смотрела на черноморца.

— Молчишь? — недобро прищурился сотник. — Или снова какую-либо байку для отвода глаз сочиняешь? А ну, выкладывай без утайки: где обоз и зачем оставлена здесь?

Выхватив из-за пояса пистолет, он приставил его ко лбу пленницы, однако Владимир Петрович тотчас отвел оружие в сторону и слегка поклонился женщине.

— Сударыня, мой товарищ погорячился. Как русский офицер и дворянин обещаю, что в отношении вас не будет применено никакого насилия. Но отвечать на вопросы, задаваемые нами, настоятельно советую для вашего же блага. Как настоящего, так и дальнейшего.

Мари уже пришла в себя и сейчас лихорадочно оценивала обстановку. Бежать в данной ситуации было невозможно: рядом стоял сотник с пистолетом в руке, единственное окошко заслонял прапорщик, а в дверях застыл огромный нахмуренный казак с ружьем наизготовку. Значит, для побега нужно было выбрать более подходящее время, а для этого следовало пережить самое ужасное — предстоящий допрос. Правда, прапорщик заявил, что к ней не будет применено никакого насилия, но что значат на войне какие-то слова? Тем более что казачий офицер старше по чину и, главное, в его руках реальные власть и сила: несколько десятков страшных, вселяющих ужас даже своим внешним видом казаков. Откажись она отвечать или скажи неправду, кто знает, как развернутся события дальше?

Что значит честь и даже жизнь молоденькой хорошенькой женщины-пленницы в этой лесной глуши среди толпы далеких от цивилизации и наверняка уже полупьяных мужчин? А любая ее ложь неминуемо вылезет наружу: даже не дождавшись ее сигнала, лейтенант Сези, находившийся сейчас с частью эскадрона невдалеке от нее, обязан все равно напасть на русских. И хотя у нее под рукой надежный перстень с ядом, тем не менее… Почему она должна терпеть насилие и, возможно, расстаться с жизнью? Разве Мари виновата, что русские каким-то образом смогли ее разоблачить и схватить? А отряду лейтенанта Сези ее молчание и смерть не помогут ничем. После ее поимки казаки, без сомнения, примут необходимые меры предосторожности и драгуны Сези в любом случае угодят в их ловушку.

Да и какое ей вообще дело до встреченного первый раз в жизни лейтенанта и его завшивевших солдат? Главное, обязательно остаться в живых и сбежать от русских самой. Лишь тогда она сможет снова встретиться с горячо любимым Мишелем и продолжать вместе с ним путь к счастью.

— Слушаю вас, господа, — сказала Мари, присаживаясь на краешек лавки. — Что вам угодно знать?

— Куда намерен двигаться обоз от моста: по зимнику или в направлении тракта? — не замедлил последовать вопрос прапорщика.

— Это знает только капитан, начальник отряда. Он один принимает решения и не терпит ничьего вмешательства в дела. Иначе всякая тайна, по его мнению, перестает быть ею.

— Он целиком прав, — сказал Владимир Петрович, отметив про себя, что точно из этих соображений он не посвятил в тайну французского обоза никого из своих спутников. — Но зачем оставлены здесь вы, сударыня, нам, надеюсь, будет позволено узнать?

— Капитан специально приказал оставить вместе с санями монастырское вино. Когда казаки должны были перепиться, от меня требовалось подать условный сигнал для нападения на ваш отряд. С этой целью половина наших солдат осталась невдалеке от моста на этой стороне реки и сейчас ждет моего сигнала.

— Где они? Каков сигнал для нападения?

— В полуверсте отсюда у зимника начинается глубокий, заросший лесом овраг. В нем с полудня прячутся шестьдесят наших людей во главе с лейтенантом Сези. Из оврага хорошо виден этот пригорок, и когда я выставлю в окне свечу, она будет служить сигналом для налета.

— Вы можете провести нас к означенному оврагу?

— Увы, господа, я никогда не видела его. Все, что рассказала вам, мне известно со слов капитана.

— Тогда последний вопрос. Здешние обитатели были умерщвлены потому, что в противном случае исключалась наша с вами встреча у моста?

—Да. И потому, что они могли сообщить вам, что половина нашего эскадрона не переправилась через реку, а ускакала назад. Ведь об овраге нам стало известно как раз от местных жителей, когда мы выдали себя за русских солдат.

— Разговор окончен, сударыня. Вам осталось одно: подать в овраг условный сигнал.

Встав с лавки, Мари взяла со стола горящую свечу, подошла к окошку. Медленно переместила огонек свечи вначале из верхнего правого угла в нижний левый, затем наоборот, капнула с кончика свечи на подоконник расплавленным воском, укрепила в нем свечу. Отступила от окна.

— Я сделала все, что вы хотели, — обратилась она к прапорщику. — Надеюсь, за это мне будет оказано снисхождение?

—Да, если вы были с нами откровенны. А это мы сейчас проверим, устроив достойную встречу вашим соотечественникам из оврага. Пока же вам придется остаться здесь. Урядник, позаботьтесь о надлежащей охране сей особы.