"Таинственный обоз" - читать интересную книгу автора (Серба Андрей Иванович)

5

У Мари пока все складывалось прекрасно. Даже лучше, чем она предполагала.

Во-первых, ей сравнительно легко удалось достать себе вполне приличного коня. В глухой лесной деревушке, стоявшей в стороне от зимника, в которую она явилась после бегства от казаков, француженка отыскала дом священника и попросилась у него на ночлег. Уже в сенях, сбрасывая шубу и давясь слезами, она выдала себя за московскую дворянку, жену гвардейца-офицера, отправившуюся на поиски лазарета, где лежит ее раненый муж. Однако в пути на нее напали невесть откуда взявшиеся в этой глуши французы. В результате сего печального происшествия был убит единственный взятый ею с собой слуга, храбро защищавший госпожу от французов, уведена ее лошадь, а сама она обобрана до нитки.

Теперь, одинокая, беззащитная, одетая в нелепые лохмотья, не знающая в здешних краях никого, она решила обратиться к святому отцу с просьбой о помощи. В первую очередь в приобретении хорошего коня и подобающей ее званию одежды. Деньги, которые ей якобы удалось утаить от грабителей-французов, у Мари имелись, причем немалые и в звонкой монете. Поэтому священник тут же отправил попадью за одним из зажиточных деревенских мужичков, а молоденькая дочь попа радушно предложила к услугам потерпевшей свой собственный гардероб. Приобретя необходимое и мигом позабыв об усталости, пережитых ужасах и просимом ранее ночлеге, мнимая московская дворянка без промедления вновь отправилась на поиски раненого гвардейца-мужа.

Во-вторых, Мари смогла без всяких злоключений обогнать на зимнике переправившихся к этому времени через наведенный мост казаков, которые представляли для нее сейчас наибольшую опасность. Мари настигла их возле какого-то еще дымившегося сбоку дороги пожарища, откуда казаки вытаскивали и складывали на обочине обгорелые, изуродованные трупы, остатки оружия и снаряжения, а также сгоняли в табун бродивших по лесу лошадей под седлами, однако без седоков. Русские настолько были поглощены своими делами, что не обратили внимания на быстро проскакавшего мимо них молоденького вихрастого подростка, в которого с помощью переодевания превратилась на сей раз осторожная француженка.

Сейчас, оставив страшных казаков за спиной и снова приняв облик безутешной жены, разыскивающей раненого мужа-гвардейца, Мари со всей возможной скоростью мчалась по зимнику. Однако бессонная ночь и дневная усталость давали о себе знать, скакавшая без передышки лошадь все чаще стала спотыкаться, и француженка решила немного отдохнуть. Увидев одинокий лесной домик рядом с дорогой, она без опаски подъехала к нему, привязала скакуна под навесом вместе с жующими овес двумя чужими лошадьми. Смело вошла в избу и прямо у порога обомлела от страха.

У печки на широкой скамье лежал перевязанный окровавленными тряпками раненый казак. Над ним склонились двое: старушка со снадобьем и казак с перебинтованной головой и рукой на перевязи. Это были бывший пластун Степан и другой черноморец, оставленные Владимиром Петровичем для перестрелки с преградившими путь по зимнику французами. Уничтожив вражеский заслон, однако и сами порядком израненные, казаки нашли приют в сторожке лесника, где раньше них побывали прапорщик с урядником.

Услышав скрип открывшейся двери, старушка и ее помощник одновременно оглянулись. Если на лице женщины отразилось вполне естественное удивление, то казак вначале оторопело вытаращил глаза, но уже через мгновение в них вспыхнула ярость.

— А-а-а! — хрипло и протяжно выдохнул он, хватаясь здоровой рукой за торчавший из-за пояса пистолет.

Лицо казака не говорило Мари ни о чем, поскольку для нее они все были одинаковы, однако его реакция объяснила все. По-видимому, это был один из тех, кто видел ее в избе у разрушенного моста и участвовал в разоблачении как французской лазутчицы. Как некстати свела их сейчас судьба!

Стремглав выскочив наружу и захлопнув дверь перед самым носом бросившегося за ней казака, Мари метнулась к своей лошади, стрелой взлетела в седло. И тотчас от порога прогремел пистолетный выстрел. Заржав, конь стал падать на передние ноги, и Мари, соскочив на землю, бросилась к ближайшим кустам.

— Стой! — раздалось за спиной, и беглянка в страхе оглянулась на голос.

Казак с перекошенным от боли лицом находился от нее в нескольких шагах, и француженка, выхватив один из своих пистолетов, на бегу выстрелила в него. Наверное, пуля попала в цель, потому что преследователь громко вскрикнул. В тот же миг, оступившись в пустоту, Мари покатилась в глубокий овраг, берущий начало в кустах у края пригорка, на котором стоял домик. Падение спасло ей жизнь: посланная вдогонку казачья пуля лишь слегка задела ей бедро. Скатившись по склону на дно, беглянка некоторое время неподвижно лежала ничком, боясь выдать себя звуком, затем осторожно перевернулась на спину и бросила взгляд вверх. Казака на пригорке уже не было, и Мари, поднявшись на ноги и стараясь шагать бесшумно, двинулась по дну оврага в противоположную от домика сторону. Бедро слегка саднило, но не настолько, чтобы мешать ходьбе. Лишь отойдя от пригорка на значительное расстояние, Мари прислонилась к стволу дерева, задумалась.

Конечно, после встречи с ранеными казаками ее положение изрядно усложнилось, однако не стало безнадежным. Она лишилась коня? Но сравнительно недалеко зимник, по которому часто ездят крестьяне, могущие подвезти ее. Да и в лесу наверняка имеются деревни, а поскольку в деньгах она недостатка не испытывает, то приобрести новую лошадь для нее не проблема. Она ранена? Но не настолько серьезно, чтобы безвольно опустить руки и ждать приближения своей кончины. Поэтому нечего раскисать и терять понапрасну время! Скорей из оврага туда, где она вновь станет полноправной хозяйкой собственной судьбы!

На зимнике появляться нельзя: можно снова встретить вездесущих казаков, тем более что часть их может быть специально отряжена для ее поимки. Значит, необходимо искать ближайшую глухую лесную деревеньку, где простодушные и сердобольные русские крестьяне опять придут на помощь несчастной, ограбленной, раненой французами-разбойниками московской дворянке, пустившейся на поиски мужа-гвардейца. Итак, немедленно в путь! Жаль, что придется покинуть овраг, где она куда в большей безопасности, нежели в голом, далеко окрест просматривающемся зимнем лесу. Однако ничего не поделаешь — находясь в овраге, она полностью лишена возможности ориентироваться на местности и выбирать нужный ей маршрут движения.

Выбраться из оврага оказалось не так просто, как она думала. Его склоны были довольно круты и занесены снегом. Каждая попытка Мари подняться к гребню оврага заканчивалась тем, что она, вскарабкавшись на четвереньках до половины склона, неизменно сползала вниз вместе с растревоженным ею снежным пластом. К тому же рана в бедре, поначалу напоминавшая о себе слабым жжением, разболелась вовсю, отдаваясь при каждом шаге острой болью в низу живота. Мари уже решила отказаться от мысли выбраться из оврага, как вдруг заметила невдалеке цепочку лошадиных следов, пересекавших овраг. Вмиг повеселевшая француженка заковыляла к этому месту: там, где по склону смогла подняться к гребню лошадь, это должно быть доступно и человеку. Так и оказалось. Покинув овраг, Мари немного отдышалась и пошла по следам дальше. Дело в том, что неизвестные всадники двигались со стороны зимника в глубину леса и, рано или поздно, их маршрут не мог не привести к человеческому жилью.

Повалил густой снег, усилился резкий, холодный ветер. Рана на бедре горела, словно в огне, не позволяя ступать на ногу и вынуждая осторожно волочить ее по снегу. С залитым потом лицом, задыхаясь от доселе не испытываемой физической нагрузки, громко плача от боли и жалости к себе, Мари едва брела по следу, оставленному в лесу тремя всадниками. Она давно потеряла представление о пройденном расстоянии и времени нахождения в пути. В голове сидела лишь одна мысль: не упасть, потому что подняться она вряд ли уже сможет.

Неожиданно тихий, неясный шум, донесшийся до слуха беглянки, заставил ее остановиться и прислушаться. Она не ошиблась! В направлении, куда вели следы, раздавались конское ржание и стук копыт! И главное, эти звуки приближались к ней! Счастливо улыбаясь, Мари в изнеможении прислонилась спиной к дереву и с надеждой уставилась в темноту ночи. Стук копыт, временами заглушаемый ржанием и храпом, становился все громче и отчетливее, и вот из-за деревьев вынесся всадник. Обыкновенный русский мужик с большой рыжей бородой и топором за поясом! Он был один, его лошадь скакала по тем же следам, по которым шла Мари. Сердце француженки радостно заколотилось: вот оно, внезапно явившееся спасение!

Подпустив поближе лошадь и опасаясь, что мужик, почему-то постоянно оглядывавшийся назад, ее не заметит, Мари сама окликнула его.

— Эй! Эй! Помогите! Помогите!

Увидев прижавшуюся к дереву темную фигуру, русский натянул поводья, остановил скакуна. Его рука потянулась к топору. Тогда, оттолкнувшись плечом от ствола дерева и прыгая на одной ноге, Мари стала приближаться к мужику.

— Помогите… помогите, — продолжала повторять она. — Я тоже русская, я в беде. Помогите!

Рыжебородый снял ладонь с топора, наклонился с коня в сторону женщины. На его лице читалось крайнее удивление.

— Я из Москвы, дворянка. Ехала к раненому мужу-офицеру, он служит в гвардии… В пути напали французы. Они ограбили меня и ранили, — отрывисто говорила Мари, поворачиваясь к мужику окровавленным бедром. — Я еле спаслась от смерти. Помогите мне… Я хорошо заплачу, только помогите.

Не спуская молящих глаз с русского, француженка потихоньку вытаскивала из-под одежды пистолет. Если мужик и захочет ей помочь, он наверняка захватит ее туда, куда скачет сам, — к зимнику, что для Мари крайне нежелательно. Убедить его изменить маршрут и вначале доставить ее в какую-нибудь деревню вряд ли удастся. Да и какие веские доводы она сможет для этого привести, если ближайшее место, где она может рассчитывать на помощь и ночлег, — покинутая ею изба у зимника? А коли так, выход напрашивался один: владелицей лошади вместо русского должна стать она и уже по собственному усмотрению выбрать дальнейший путь.

Держась левой рукой за провисшую к земле под тяжестью снега толстую ветку, Мари сделала еще три прыжка навстречу мужику. И когда тот протянул руки, чтобы поднять ее в седло, выхватила пистолет и выстрелила ему в грудь. Рыжебородый рухнул наземь, а лошадь, напуганная грохотом и вспышкой выстрела у самой морды, взвилась на дыбы, отпрянула в сторону и остановилась в нескольких шагах от мертвого хозяина. Выпустив ветку и отшвырнув дымившийся пистолет, француженка обрадовано заковыляла к лошади, но та, настороженно кося глазом, отступила назад. Мари последовала за ней, однако лошадь, вдруг испуганно дернув головой и тревожно заржав, метнулась вперед. Едва не сбив француженку с ног, она стремительно исчезла в темноте.

И лишь затих между деревьями стук ее копыт, в уши Мари ворвался другой звук — протяжный, заунывный волчий вой. Все набирая силу, он несся со стороны, откуда прискакал мужик. Так вот почему он постоянно оглядывался назад! Вот что заставило стремглав умчаться его лошадь! Объятая ужасом, Мари безвольно опустилась на снег рядом с убитым русским. Оцепеневшим взглядом принялась следить за мелькавшими среди ближайших деревьев несколькими желтоватыми огоньками, которые, приближаясь и увеличиваясь в размерах, стали окружать ее со всех сторон. Что делать? Пистолет разряжен, для защиты имеются кинжал и топор рыжебородого. Но разве сможет она, слабая и к тому же раненая женщина, отбиться подобным оружием от стаи голодных, почуявших близкую добычу волков?

А огоньки все ближе, одна пара светилась уже за соседним деревом в десятке шагов от нее. Мари показалось, что она даже слышит тяжелое дыхание зверя и ощущает смрадный запах из его широко открытой пасти. Конец! Так к чему лишние страдания…

Быстро перекрестившись и шепча молитву, француженка решительно поднесла к губам перстень с ядом…

Маленький, незаметный со стороны костерок, умело разложенный урядником в неглубокой лощине рядом с озером, согревал лишь вытянутые над огнем руки. Однако Владимир Петрович не замечал ни ледяных порывов налетавшего с озера ветра, ни холодных уколов попадавших в рукава и за воротник колючих снежинок: в голове вертелась и не давала покоя навязчивая мысль: что делать?

Допустим, лесник встретит и направит к ним полусотню оставшихся в живых казаков. Пусть его жена или внучата поднимут в деревне и пришлют на помощь еще столько же мужиков. Что это даст? Работы по подъему со дна озера бочонков растянутся не меньше как на несколько часов, а ускакавшие французы могут вернуться к полынье в самое ближайшее время. И не одни, а с подкреплением, намного превышающим число противостоящих им у озера русских.

Как поступить тогда? Уклониться от боя, оставив противника хозяином озера и скрытых в нем сокровищ? А честь русского мундира и ответственность перед памятью тех, кто уже сложил головы в погоне за обозом? Принять неравный бой и доблестно погибнуть? Напрасная, бессмысленная смерть, потому что содержимое бочонков с лилиями в конечном счете все равно достанется врагу! А третьего не дано: их сотня настолько глубоко проникла во вражеский тыл, что не имела со своими никакой связи, в то время как отступавшие по тракту французские колонны находились от озера всего в двух десятках верст. Но ведь должен, обязательно должен быть какой-то разумный выход!

Владимир Петрович уже несколько раз ловил на себе вопросительный взгляд казака и наконец не выдержал.

— В чем дело, урядник?

— Полюбопытствовать хочу, ваше благородие. Що в тех бочонках, которые францы в озере утопили? И отчего в такую стужу мы их караулить должны?

— А сам не знаешь? Или не при тебе от подобных бочонков французский привал у зимника кверху дном поднялся?

— Э, ваше благородие, привал туточки не при чем, — хитро прищурился черноморец. — Ежели бы сейчас в санях был порох, они взорвались бы вместе с бочонками, що францы из них на лед выволокли. Однако вся поклажа уцелела и пошла на дно нетронутой. Да и будь в санях порох, зачем его францам под лед хоронить и лишние глаза да языки после этого убирать? Нет, ваше благородие, в озере упрятан вовсе не порох, а как раз тот груз, из-за которого заварилась кутерьма с обозом, — убежденно сказал казак. — Ну кто стал бы из-за обоза с порохом столько жизней класть и держаться мертвой хваткой даже за утопленные бочонки? Понимаю, що не моего ума дело, и коли не желаете правду мне открыть, Бог вам судья.

Что ж, в наблюдательности и проницательности уряднику не откажешь, и Владимир Петрович после некоторого раздумья решил рассказать ему все, что знал. Какой прок был сейчас от его молчания? Скоро прибудут казаки и мужики, начнут поднимать со дна бочонки, среди которых наверняка окажутся поврежденные взрывами, и все прежде тайное станет явным. Да и разговор с казаком отвлечет Владимира Петровича от навязчивых мыслей о сложившейся ситуации.

Урядник внимательно, перестав дымить своей длинной, с изогнутым чубуком трубкой, выслушал прапорщика, и когда тот смолк, он восхищенно цокнул языком:

— Шесть саней золота и драгоценного каменья! Целая войсковая казна!

Владимир Петрович со смешанным чувством жалости и грусти посмотрел на казака. Вот он, ярчайший пример того, чего опасался главнокомандующий, что заставило его, умудренного жизнью и прекрасно разбиравшегося в людях старика, остановить выбор на Владимире Петровиче, вчерашнем штатском, предпочтя его многим имевшим громкую боевую славу офицерам-рубакам. Причина в том, что ни для главнокомандующего, ни для Владимира Петровича содержимое увозимых французами бочонков никогда не могло быть приравнено к обыкновенному золоту или драгоценностям. И прапорщик решил растолковать собственную точку зрения собеседнику.

— Нет, урядник, это не просто золото и каменья-самоцветы, а кусочек державы русской, частица души нашей общей: твоей и моей, ускакавшего сейчас мужика и твоих другов — казаков. Всего того великого множества россиян, что когда-либо жили на земле нашей и ныне продолжают жить на ней. Потому что не только землю и воды, леса и горы завещали нам отцы и деды, но и свою веру и обычаи, язык и нравы, дела и думы. Не золотую церковную утварь, драгоценные кресты, иконные оклады, не столовое серебро и бесценные украшения похитили у нас чужеземцы, а выплеснувшиеся из русской души наружу и воплотившиеся в сих дивных творениях радость и горе, мудрость и дерзание, терпение и несбывшиеся мечты многих поколений наших предков. Все, чем жили и грезили они всю многотрудную жизнь, что рождало в них богатырскую силу и никогда не позволяло гаснуть надежде и борьбе за лучшую долю. Что завещали они нам, своим внукам, и что обязаны сохранить и оставить нашим детям мы сами. Не золота лишимся мы, россияне, утратив эти неповторимые сокровища, а частицы нашей души и памяти, истории и культуры, без чего немыслима полнокровная духовная жизнь любого народа, тем паче столь великого, как наш.

Низко опустив голову, урядник молчал, и со стороны могло показаться, что он дремлет. И Владимир Петрович с сожалением подумал, что зря затеял разговор. Что мог понять из его объяснений этот простой казак-черноморец? Сын тех непокорных сечевиков-запорожцев, которые всего полсотни лет назад были переселены Екатериной Второй из уничтоженной по ее приказу Запорожской Сечи в предгорья Кавказа. Чтобы там, под пулями и шашками горцев, занятые борьбой за собственное выживание и одновременно расширяя пределы империи в Причерноморье, по Кубани и Тереку, забыли они о своем извечном свободолюбии. А посему какое дело суровому, бесстрашному, но грубому душой и сердцем воину-украинцу до истории и культуры далекой и неласковой для него России?

Урядник вскинул голову, встал в полный рост, молча принялся загребать огромными сапожищами снег и наваливать его на костер. Когда последний трепещущий огонек исчез под высокой белой шапкой, он повернул голову к Владимиру Петровичу.

— Нечего терять время, ваше благородие. Ясно, що францы обязательно вернутся за золотом. Будь их даже пара эскадронов, а с меньшими силами они в эту глухомань не сунутся, остатки сотни не справятся с ними. Значит, бочонки вновь окажутся в неприятельских руках. Дабы этого не случилось, следует любой ценой прикончить тех двоих францев, що поскакали за подмогой.

Владимир Петрович был удивлен.

— Я предлагал организовать преследование сразу же, как только французы покинули озеро. А ты отговорил меня.

— Начинать погоню сразу, по горячим следам опасно. Францы не дурни, обязательно станут проверять петли погони, особливо поначалу, а в зимнем лесу конному схорониться трудно… и кто убегает, и кто догоняет. Обнаружь нас францы первыми, они устроили бы засаду и перестреляли бы нас ни за понюх табака. И еще… — урядник замялся, — разве знал я прежде, що за поклажа спущена под лед и какова ей истинная цена?

— Что предлагаешь?

— Немедля отправиться за францами. И покуда они не успели привести к полынье своих, прикончить их. Как медведя зимой: прямо в собственной берлоге.

— Они опередили нас больше чем на час и успеют раньше достичь тракта. Боюсь, что, когда мы догоним их, тайна озера уже станет достоянием многих.

Черноморец отрицательно качнул головой.

— Нет, ваше благородие. Припомните: многим ли рассказали правду о вражьем обозе вы сами? Только мне, причем в последнюю минуту. Точно так поступят и францы: сообщат о золоте в озере лишь тому, кому надлежит об этом знать. А для этого потребуется времени куда больше, нежели выигранный у нас час. И потом… Мало рассказать о полынье, надобно привести францев на нужное озеро, не спутав его с другими, коих в округе множество. Да и очутись на озере не побывавшие здесь прежде францы, какой с них толк: полынья скоро затянется льдом, а снег и поземка надежно скроют все следы. Поверьте, ваше благородие, ежели мы прикончим пару удравших францев, на всех прочих можно смело плевать с самой высокой кучи.

Владимир Петрович слушал урядника со все возрастающим интересом. Вот тебе и простой казак смог не только понять его объяснение относительно увозимых французами российских сокровищ, но и продумал план их спасения. А он всегда считал казаков только лихими рубаками и не больше. Впрочем, чему удивляться, ежели никогда доселе он не сталкивался с ними. Правда, ему приходилось слышать и о бранных подвигах атамана Платова, и о знаменитой донской казачьей династии Иловайских, а весной этого года видел на столичных улицах и лейб-гвардейскую сотню казаков-черноморцев.

Молодец к молодцу, отборные кони, безукоризненное равнение в шеренгах, залихватская строевая песня… Яркие солнечные блики на изукрашенном золотом и серебром оружии, сверкание гвардейских эполет, широченные синие шаровары с лампасами у офицеров из галуна, а у казаков из узорчатого басона… Сто двадцать один удалец с берегов Кубани: 5 офицеров, 14 урядников и 102 казака. О командире сотни гвардейцев-черноморцев войсковом полковнике Афанасии Бурсаке ходили легенды: сын атамана Черноморского казачьего войска Федора Бурсака, в 14 лет рядовой казак, в 18 — хорунжий, затем, получив блестящее образование и огромный боевой опыт, — адъютант военного министра А. А Аракчеева, потом М. Н. Барклая де Толли. И вот двадцатидевятилетний полковник командует гвардейской сотней казаков-черноморцев, сформированной «во изъявление монаршего своего благоволения к Войску Черноморскому за отличные подвиги их противу врагов Отечества нашего, во многих случаях оказанные, желает иметь при себе в числе гвардии своей сотню конных казаков».

В столице черноморцы пробыли недолго: в середине марта конный лейб-гвардейский полк под командованием генерал-лейтенанта Орлова-Денисова в составе трех эскадронов и сотни казаков-черноморцев отправился на границу с герцогством Варшавским. После начала войны с Наполеоном Владимир Петрович не раз читал и слышал о славных боевых делах гвардейцев-черноморцев. Так, 23 июня под Кочержишками черноморцы выиграли бой с намного превосходящим их в силах противником, за что А. Бурсак был награжден орденом св. Владимира 4-й степени с бантом. Затем 9 июля черноморцы лихой атакой разгромили полуторатысячный авангард французов, а 15 июля участвовали под Витебском в знаменитой атаке конного отряда генерал-лейтенанта Орлова-Денисова. Тогда на глазах императора Наполеона русская кавалерия вырубила 16-й французский конно-егерский полк, около двух рот пехоты и захватила вражескую артиллерийскую батарею, чем повергла Наполеона в ужас…

И вот теперь оказывается, что казаки-черноморцы могут работать не только саблей. Но насколько продуман и осуществим предложенный урядником план?

— Как мы найдем нужных нам французов? — поинтересовался Владимир Петрович.

— До тракта поскачем по их следам, а дальше… дальше язык до Киева доведет. Тем паче що вы, ваше благородие, по-ихнему разумеете. Скажете французам, що мы дружки беглецов, тоже прискакали по золотому делу и нам всем крайне надобно встретиться. Ну а когда нас сведут… — урядник не договорил, но красноречиво положил ладонь на эфес своей длинной сабли.

— Но наш вид… одежда? Незнание пароля, который наверняка установлен для связи ускакавших французов с их отступающими войсками? — продолжал сомневаться в реальности плана урядника прапорщик.

— Вид? Подходящий: столько суток не брились и не чистились, що любая псина нас за своего признает. Одежда? В первой же деревне выменяем на вашу шинель и мою бурку пару тулупов — сейчас все францы, страшась холодов, в них облачиться мечтают. А вот пароль… — черноморец на миг задумался. — Разве не может быть так, що его знают особо доверенные командиры, а не всякий причастный к золотому обозу? Между прочим, щоб разобраться, кто мы такие на самом деле, нас и могут свести с ускакавшими францами.

Чем больше размышлял Владимир Петрович над предложением урядника, тем меньше казалось оно фантастичным. Конечно, в нем имелся ряд изъянов, но в каком серьезном деле не присутствует элемент риска? Зато в случае осуществления этого плана полностью исключалась угроза захвата французами находившегося на дне озера груза.

То, что прискакавшие остатки сотни не найдут Владимира Петровича на условном месте, его не волновало. Все произошедшее на озере собственными глазами видел лесник, и он точно укажет расположение полыньи. Поэтому сотник примет единственно верное решение и без Владимира Петровича. Даже если этого не случится, командир сотни во всех случаях обязан доложить о результатах рейда лично главнокомандующему, а уж тот поймет все сразу. Мысль о том, какую судьбу сулит план урядника самому Владимиру Петровичу и его напарнику, он старался гнать из головы…

По оставленным беглецами следам они скакали почти до самого тракта, и примерно в версте от него были остановлены грозным окликом по-французски:

— Стой! Ни с места!

Едва они остановили лошадей, из кустов по обеим сторонам дороги к ним шагнули несколько темных фигур с ружьями наизготовку. Еще с десяток вражеских солдат, держа всадников на прицеле, продолжали находиться в кустах. Лишь отблески лунного света, игравшего на стволах и штыках ружей, выдавали их присутствие.

— Кто такие? — строго спросил французский офицер, беря под уздцы лошадь Владимира Петровича и вглядываясь ему в лицо.

— Свои. Из штаба корпуса генерала Жюва, — четко ответил по-французски прапорщик.

— Пароль?

— Не имею представления, — как ни в чем не бывало заявил Владимир Петрович. — Вчера вечером мы встретились с казаками и, спасаясь, сбились с маршрута и больше суток проплутали по лесу. По этой причине сегодняшний пароль нам неизвестен, а вчерашний вряд ли нужен вам. Однако за нас могут поручиться те два офицера, что примерно час назад тоже наткнулись на вас.

По губам офицера скользнула язвительная усмешка.

— Хороши поручители: сами не знают пароля. Хотя уверяют, что лично знакомы с маршалом и командиром корпуса, а сейчас выполняют какое-то их сверхважное задание. Я приказал доставить обоих в штаб к полковнику. Пусть он разбирается со столь важными особами.

— Мы выполняли то же задание маршала, что и упомянутые офицеры, и были в одном с ними отряде. Однако после стычки с казаками он перестал существовать, и мы с другом вынуждены были добираться к своим самостоятельно. Мы будем премного благодарны, если вы поможете нам встретиться с ранее прискакавшими сослуживцами.

— Именно это я и собираюсь сделать, — буркнул офицер. — Прошу сдать оружие…

В сопровождении двух конвоиров, упиравшихся Владимиру Петровичу и уряднику штыками в спины, они были доставлены в кишащую французами лесную деревушку. Велев подождать, офицер исчез за дверями избы с замершим у крыльца часовым.

— Прошу, — пригласил он задержанных, вновь появляясь на улице. — Вас ждут.

Войдя в избу, прапорщик и урядник по команде офицера остановились у порога, конвоиры застыли у них по бокам. Посреди жарко натопленной горницы стоял длинный стол, за ним с картами в руках сидели четверо французских офицеров. Еще двое, наблюдая за игрой, виднелись за их спинами. При появлении задержанных игра прекратилась, находившиеся в горнице принялись с любопытством их разглядывать.

— Капитан, это ваши люди? — обратился к одному из игроков в карты грузный офицер, ближе всех сидевший к печке.

— Никак нет, господин полковник, — твердо прозвучал ответ.

— Что скажете вы, лейтенант? — грузный офицер перевел взгляд на другого француза, тонкого в кости, с длинными белокурыми волосами.

— Впервые их вижу.

Полковник, сам того не ведая, намного облегчил прапорщику и уряднику выполнение задачи. Наиболее уязвимым местом их плана являлось то, что ни один из них не знал ускакавших французов в лицо. Поэтому, очутившись в лагере противника, они рисковали попросту не опознать беглецов либо перепутать с кем-то другим. Теперь, благодаря заданным полковником вопросам и полученным ответам, Владимир Петрович и урядник узнали своих противников.

Это было как раз кстати, поскольку развитие событий требовало уже не слов, а немедленных решительных действий. О том, что у них при задержании могут отобрать оружие, прапорщик и урядник предполагали, и с учетом этого фактора заранее обдумали несколько вариантов своих действий. Один их них подходил к сложившейся ситуации.

Переглянувшись с Владимиром Петровичем, урядник зашелся в кашле, страдальчески скривил лицо и шагнул к стоявшей на скамье у двери большой деревянной бадье с водой. Обхватил ее обеими руками, поднес к лицу, приник к краю губами.

— Господин полковник! — громко крикнул прапорщик, привлекая к себе внимание французов. — Разрешите объяснить…

Он не договорил: бадья с водой полетела в грудь одного из конвоиров, с силой вдавила его в бревенчатую стену. Не мешкая, урядник схватил тяжеленную скамью, на которой стояла бадья, размахнулся и обрушил ее на головы второго солдата и доставившего задержанных офицера. Швырнув после этого скамью в сидевших за столом французов, казак одним прыжком очутился подле свалившихся у дверей конвоиров, нагнулся над ними. На полу валялись два ружья с примкнутыми штыками, за поясом офицера торчали рукоятки двух пистолетов. Однако черноморец, не раздумывая, рванул из ножен его саблю. Опытный, умелый рубака не доверял ружьям и пистолетам: казачье тело не раз клевали чужие пули, а он до сих пор был жив. Зато после его страшных сабельных ударов еще не выживал никто.

Выпрямившись и на мгновение замерев перед прыжком, урядник бросил быстрый взгляд по сторонам. Угодившая в стол скамья опрокинула его, заставив игроков разбежаться по горнице. Оправившись от неожиданности, некоторые из них выхватывали из ножен сабли, другие тащили из-за поясов пистолеты. Врагов было шестеро, и двое из них должны были обязательно умереть.

Молниеносный рывок черноморца в сторону лейтенанта, тонкий свист рассекающей воздух сабли — и первый из беглецов, даже не вскрикнув, рухнул на пол. Тотчас горница наполнилась грохотом пистолетных выстрелов, направленных в урядника: одна пуля вошла в раненое на зимнике плечо, другая впилась в грудь. Черноморец вздрогнул, пошатнулся, в глазах потемнело. Однако рука вновь занесла над головой клинок: прислонившись спиной к противоположной стене, напротив казака стоял ускакавший от озера капитан. Уставившись на черноморца расширенными от ужаса глазами, он судорожными движениями рвал из ножен саблю, однако никак не мог вытащить ее до конца. Раскачиваясь на плохо повинующихся ногах, урядник сделал шаг к капитану, но нанести удар не успел. Полковник, укрывшийся поначалу за печью, выступил из-за нее и выстрелил черноморцу в голову из двух пистолетов.

Прапорщик сбросил с плеч тяжелый, сковывавший движения тулуп, уступая дорогу более расторопному казаку, бросившемуся с саблей на лейтенанта, прижался спиной к стене. Затем опустился на корточки у тела офицера-конвоира, выхватил из-за его пояса пистолеты. Щелкнул их курками, повел глазами по горнице. Лейтенант, разбросав руки, лежал на полу с разрубленной надвое до плеч головой, но второй беглец, капитан, был цел и невредим. Не поднимаясь с корточек, прапорщик прицелился, нажал на курок. На груди капитана появилось и стало быстро увеличиваться темное пятно, правая ладонь выпустила эфес сабли. Не обращая внимания на других французов, Владимир Петрович разрядил в него второй пистолет и ощутил, как его спину обдало холодом из распахнувшейся двери. Отбросив пистолеты и схватив с полу ружье, прапорщик хотел обернуться, но было уже поздно. Вбежавший в горницу часовой, стоявший прежде у крыльца избы, сделал длинный выпад и вонзил Владимиру Петровичу в спину штык…

Разгоряченные схваткой французы не успели прийти в себя, как возле избы раздался конский топот и на крыльце загремели тяжелые шаги. Дверь распахнулась, и на пороге появились несколько человек в французских офицерских шинелях. Один из них, с властным надменным лицом, остановил взгляд на полковнике, вытянувшемся перед ним в струнку.

— Что здесь происходит?

— Господин генерал, в мой штаб проникли переодетые русские.

— Я не намерен разбираться, почему ваш начальник караула не научен нести службу должным образом. Я прибыл, чтобы встретиться с моими офицерами.

Лицо полковника побледнело.

— Господин генерал, произошло несчастье: русские их убили. Убежден, что именно с этой целью вражеские лазутчики и проникли в штаб.

Генерал нахмурился.

— Убиты? Оба? Надеюсь, они успели сообщить все необходимое, связанное с их заданием?

— Только то, что я передал вам с посыльным. То есть: груз спасен и находится в надежном месте невдалеке от нашего тракта.

— Где это место?

— Ничего больше мне не известно. Ни о грузе, ни о том, где он спрятан. Капитан собирался доложить об этом лично вам.

Генерал еще раз окинул взором забрызганную кровью горницу, стоявших перед ним с виноватым видом офицеров. Скользнул глазами по раскроенному черепу лейтенанта, по лежавшему ничком у стены бездыханному капитану. Подавляя чувство брезгливости, ощущая, как к горлу подкатывает тошнота, сухо бросил:

— Приведите себя в порядок, полковник. Отправитесь со мной и лично доложите маршалу о случившемся…