"Мурка-моряк" - читать интересную книгу автора (Смуул Юхан)

Детство Мурки

Когда Мурка попал в море, ему было чуть больше года. Но за эту короткую жизнь с ним уже приключились кое-какие истории.

Как-то в марте я зашёл на таллинский рынок. Купив то, что искал, я вдруг обратил внимание на лицо одной старушки, совсем такое, какие в кошмарах снятся детям, после того как они начитаются сказок о злых колдуньях.

Подбородок у неё выступал вперёд. Нос был длинный и острый. Уголки узкого, как щёлочка, рта были опущены. А с морщинистого лица глядели на меня круглые глаза, хитрые и недобрые.

Она заметила, что я смотрю на неё, нагнула голову, приподняла правой рукой угол старинной шали, и оттуда выглянула щенячья мордочка. Нос у щенка был тупой и мокрый. Собачонка приоткрыла один глаз, равнодушно повела взглядом и снова закрыла глаз. Вот ведь соня!

Затем старуха показала мне щенка целиком, и оказалось, что он совсем круглый. От холода щенок начал скулить.

— Милорд! Милорд! — забормотала старуха, гладя его.

Тогда щенок снова открыл один глаз и поднял одно ухо.

Он начинал мне нравиться.

Я подошёл к старухе и спросил:

— Сколько хотите за собаку?

Старуха сделала вид, что не слышит. Она всё гладила щенка, приговаривая:

— Милорд! Милордик! Кто бы сказал, что пёс царских кровей попадёт вдруг на рынок?

Я повторил свой вопрос.

— Пятьсот рублей, — ответила старуха. — Даром чистокровного пса отдаю, молодой человек.

— Двадцать пять рублей могу дать, — сказал я. — Ведь обыкновенная дворняга. Посмотрите на морду! Ну что в ней царского?

— Ошибаетесь, молодой человек, ошибаетесь! У собачки всё породистое — от носа до хвоста. Только не видать пока. А роду она знаменитого.

— В самом деле? — заинтересовался я.

— Её отец — Лорд! — сказала старуха и пытливо взглянула на меня. — А её мать — Леди! — сообщила она затем.

— Имя какое хочешь можно дать. Собака спорить не станет, — возразил я.

— Пёс этот ведёт свой род от барона Нолькена, — решила поразить меня старуха.

Я, однако, не испытывал никаких особых симпатий к барону Нолькену.

Тем временем щенок успел выспаться и теперь оживился. Он зашевелил ушами и открыл глаза-пуговки. И, пока старуха доказывала мне, что это чистокровная легавая, а я уверял её, что из собаки вырастет обыкновенная дворняга, тот, о ком мы спорили, издавал всевозможные звуки, крутил головой и смотрел на меня сердитыми глазами.

Мы торговались долго.

В конце концов я уплатил пятьдесят рублей.

И лишь после того, как Милорд очутился у меня за пазухой, а старуха исчезла, я понял, что совершил самую глупую покупку в своей жизни.

Куда я теперь дену щенка? Кто будет с ним возиться? К чему мне вообще собака? И, кроме всего прочего, я, наверное, в самом деле купил обыкновенную дворняжку. Настоящих легавых никто не продаёт так дёшево.

Так этот щенок и попал ко мне. С ним было много неприятностей. Я положил его спать в коробку от ботинок, но оттуда он вылез.

Он скулил за дверью, его поведение ничем не отличалось от поведения самых обыкновенных щенков; короче говоря, ничто в нём не вязалось с его изысканным именем — Милорд. И я назвал его Муркой.

Мурка рос быстро. Оказалось, что он действительно помесь легавой с овчаркой. Попав однажды к морю, он до беспамятства гонялся за чайками и даже бросался в воду, которую вообще-то ненавидел. Во дворе он загонял кур на крышу, а потом являлся ко мне за похвалой: гляди, мол, какой я молодец! Пришлось отучать его от этого молодечества. Но Мурка всё же не перестал преследовать кур. Только теперь он сперва озирался вокруг и кидался к курам лишь после того, как убеждался, что людей поблизости нет. Но порой я замечал, что у него из пасти торчат белые перья. Тогда его было не дозваться — он стыдился меня.

Впрочем, старый и злой петух отучил его приставать к курам. Когда Мурка снова захотел проверить, быстро ли куры удерут от него на крышу, пёстрый петух вскочил к нему на загривок и принялся действовать клювом и шпорами. Щенок завыл и начал метаться по двору. А петух весь взъерошился, перескочил с головы Мурки на спину и продолжал внушать ему, что приставать к курам — глупое занятие.

После этой «лекции» Мурка провалялся круглые сутки под забором, не желая ни есть, ни лаять. Кур он больше не трогал.

В прибрежной деревне, в которой мы тогда жили, Мурке доводилось встречаться со всякими животными и проверять на собственном опыте, кому кого следует бояться.

Лошадей он опасался. Уж очень они были большие. Но отставших на пастбище коров всегда загонял в стадо. После столкновения с кошкой он долго разгуливал с исцарапанной мордой и навсегда затаил вражду к деревенской кошке. Городские ничуточки его не волновали. Да и какие в городе кошки! Половина из них и мышей-то не видели, а от порядочной крысы любая убежит. Спят себе на диванах, как сурки, иным ещё и подушки подкладывают. Они становятся подлизами и воришками, как все те, кому не приходится собственными силами добывать свой насущный хлеб. Уважающей себя собаке просто унизительно иметь дело с таким противником.

Деревенская кошка бродит сама по себе. Летом её можно встретить в нескольких километрах от дома, на лесной охоте за мышами. Она уже смолоду привыкла сама о себе заботиться и не особенно рассчитывать на человека. Такая за себя постоит. Пришла когда захотела, ушла когда захотела, — сама себе госпожа.

С этими-то деревенскими кошками и приходилось непрерывно воевать Мурке, прежде чем стал он отважным моряком. Мурка загонял их под амбары, на деревья и, подстерегая внизу, лаял до хрипоты.

Как-то Мурка наткнулся на барана. Тот спокойно пасся около огорода на привязи. Мурка подполз к неизвестному зверю сбоку. В нескольких шагах от барана он замер на месте, оскалил зубы и зарычал. Баран повернул к щенку свою крутолобую голову и равнодушно посмотрел на него. Мурка стал подкрадываться ближе, а баран начал поворачиваться к нему. Пёс принялся яростно лаять. Баран сердито тряхнул головой, но не двинулся с места.

«Ав-ав! — протявкал Мурка. — Ты боишься меня?»

Баран мотнул головой.

Мурка, видно, принял барана за большую шерстяную кошку. Но «шерстяная кошка» не выпускала щенка из виду. И едва Мурка подобрался ближе, как баран нагнул голову и — бац! — наподдал ему в бок. Мурка перевернулся, взвизгнул, а потом поднялся и стал потихоньку отступать. Баран за ним. Но гордость не позволяла Мурке пуститься наутёк — он лишь держался всё время на небольшом расстоянии от барана. Когда же натянутая верёвка остановила барана, щенок тявкнул напоследок и отправился домой с солидной неторопливостью пожилой собаки. Только хвост его не торчал, как всегда, а висел и взгляд был стыдливым. Впоследствии он держался от баранов как можно дальше и делал вид, что эти жвачные для него не существуют.

Не пойму, у кого собаки перенимают привычку носить в зубах разные вещи. А плохо воспитанные собаки носят всё, что они могут схватить. Таким был и Мурка. Он уносил дрова от плиты, вытаскивал из-под кроватей и диванов тапочки и туфли. Если их пытались отобрать, он приходил в восторг и принимался носиться по комнате или по двору.

Лето прошло. Мы вернулись в город. А для собаки, свыкшейся за лето с вольной деревенской жизнью, нет ничего хуже тесной городской квартиры, запертой комнаты, вынужденной бездеятельности. Она путается у всех под ногами и всем мешает.

Меня очень сердило, что Мурка таскает всякие вещи. Если он ничего не находил, то принимался вытаскивать книги с нижней полки. А именно там стоят у нас большие ценные книги, которые я очень берегу. И, когда потом, уже во время плавания мы заходили с Муркой в командную рубку, я всегда радовался, что маленькая книжная полка, на которую с интересом поглядывал Мурка, подвешена достаточно высоко. На полке стояли морские лоции[1] и таблицы логарифмов — первые помощники любого штурмана. Но собаку очень трудно отучить от дурной привычки, и кто знает, чем бы всё кончилось, если б Мурке удалось добраться до лоции Норвежского моря!

Наступила зима. Мурка уже перестал расти.

Жилось ему скучно. Когда к нам приходили гости и его запирали в чулане, он лаял за дверью, пока его не выпускали к людям. А уж потом никакой силой не удавалось загнать его обратно.

Весной он начал линять. И некоторые из друзей, приходившие к нам в новом костюме или платье, уходили украшенные Муркиной серо-бурой шерстью.

Большую часть дня Мурка спал от скуки. Он стал вялым и апатичным. И даже слегка ожирел. Глаза у него были грустные. Я с нетерпением ждал весны, чтобы отвезти его в деревню на острова. Но случилось так, что именно весной я отправился в Северную Атлантику, где Мурка стал Муркой-моряком.