"Устрашители" - читать интересную книгу автора (Гамильтон Дональд)

Глава 8

В действительности все получилось не так скверно, как ожидалось. А скорее всего, я был в очень уж плохом состоянии, чтобы полностью оценить искусство доктора Сомерсет и ее присных. Обычно считают, будто измученного, изнуренного субъекта сломить гораздо проще, нежели здорового — однако на сей раз возникло исключение из общего правила.

Я оказался чересчур слаб, и воспринимал происходящее почти в качестве очередной главы из больничного кошмара. А уж к туманным и болезненным больничным кошмарам успел чуток притерпеться за две недели.

На размышление покорному слуге отвели целые сутки, да еще и следующую ночь в придачу. Большую часть упомянутого времени я провалялся в постели и прилежно отоспался впрок, велев себе не думать о плохом. Даже последний болван понял бы свойство предстоявших собеседований, касавшихся участи поганого воздушного извозчика, про которого я и впрямь ничегошеньки не припоминал. Зачем же брать неприятности взаймы у будущего, размышляя над ними загодя?

На второй вечер меня принялись приуготовлять. Словно для операции: очищающие пилюли, клистиры, полный запрет есть и пить. Поутру — дальнейшие меры, долженствовавшие уберечь аккуратную и чистую камеру от моих непроизвольных и неблаговонных выделений. Укол под лопатку. В обычной клинике это была бы инъекция успокоительного или обезболивающего снадобья, но я подозревал, что по кровеносной системе начала блуждать «сыворотка истины»... Скополамин?

Словечко выпрыгнуло на поверхность сознания откуда-то из глубины. И я отверг его. Ибо, неведомо когда, слыхал, будто скополамин полагают нынче старомодным и малополезным препаратом. В подобном вертепе наверняка сыскались бы средства поновее и получше.

Иглу вводил доктор Кэйн. После чего меня усадили в кресло на колесах — это почетное задание поручили светловолосому Томми Траску — и резво покатили к главному корпусу, где господин Дуган исполнил обязанности швейцара, гостеприимно распахнул боковую дверь и пропустил все честное шествие в чертог Торквемады.

Несколько безумцев (или наркоманов), отрешенно слонявшихся меж деревьями на обнесенных колючей проволокой лужайках, не обратили на покорного слугу ни малейшего внимания. А возможно, размыслил я, и глядеть-то не на что. Возможно, я по-прежнему валяюсь на койке в Принце Руперте и вижу дурацкий цветной сон. Ведь немыслимо же! Тебя прилюдно и с великой помпой везут в доморощенное гестапо, а окружающим хоть бы хны! Ни ухом не ведут, ни глазом не моргают!

Хотя, пожалуй, в этом рассуждении я был не прав. Обитатели санатория попросту не желали показаться грубыми и бестактными. Буйнопомешанного, которого даже пришлось помещать в надежно охраняемый «Гиацинт», направляют на первую лечебную процедуру... Ведь нельзя же пялиться без зазрения совести, надобно пощадить беднягу!

Траск вручил подопечного Дугану, коему выпала привилегия доставить меня в августейшее присутствие доктора Сомерсет. Доктор Кэйн приотстал и скрылся из виду. Колоть сыворотку — одно, а присутствовать при отнюдь не целебных сеансах электрошока — совсем иное.

Сеансы начались в кресле: сперва простыми вопросами, затем опаляющими искровыми разрядами. Сеансы продолжились на столе, где было куда способнее подключать электроды к нужным телесным частям. Изобретательность Элси Сомерсет была неистощима и заслуживала гораздо лучшего применения.

Но я сказал немного выше, что к больничным кошмарам успел притерпеться и приспособиться. И знал, как ускользнуть от боли. Следовало всего-навсего отступить в угол комнаты и преспокойно следить за эволюциями лекарей. В данном случае — палачей.

Парня, простертого на столе, я где-то встречал, и считал, что здесь обращаются с ним по-свински, по-скотски — позор и мерзость! Но, ежели призадуматься, я отнюдь не пил с этим субъектом на брудершафт...

Я был изрядно потрясен, даже перепуган, когда внезапно и неведомо каким образом осознал: допрос ведут не первый, а уже второй день. Целые сутки выпали вон из памяти. Провалы разумения, похоже, становились чистейшим хобби. Но об утрате именно этих воспоминаний покорный слуга сожалеть не собирался. Потрясение миновало и страх улегся, когда я сообразил: мозговые предохранители, спасшие серое вещество от недопустимых перегрузок во время воздушной трагедии, милосердно и вполне исправно сработали сызнова. Естественная реакция организма.

Еще меня изрядно беспокоил Наблюдатель. Так я мысленно окрестил его. Маленький пухлый человек в хирургической маске, в хирургической шапочке — лицо почти полностью скрыто — ив белом халате. Он стоял в углу столь недвижно и незаметно, что я даже не сразу приметил эту личность. Невзирая на облачение. Наблюдатель не смахивал на хирурга, да и действий хирургического свойства предпринимать, по-видимому, не собирался. Он вообще не действовал, никак.

Все «процедуры» вершила сквернообразная Элси, а Дуган пособлял ей, когда требовалось употребить физическую мощь. Наблюдатель же просто наблюдал.

Очень редко, очень-очень редко человечек произносил слово-другое. Голос его звучал приятно, речь была правильной, вопреки явному немецкому акценту. Суть изрекаемого тоже бывала правильна и приятна. С моей колокольни глядючи.

— Нет-нет! Полегче, доктор Сомерсет, мы не вправе убить его или изувечить! Лучше дайте пациенту передохнуть, hein?

Впрочем, его присутствие крепко раздражало. Сам не понимаю отчего, но подвергаться пыткам в лапах Элси и Дугана, без свидетелей, оказалось бы проще. Между мною и доктором Сомерсет успела возникнуть классическая любовь-ненависть, вековечное взаимоотношение садиста и жертвы. Я считался драгоценной игрушкой, предметом извращенного, пошедшего по неправильному руслу сладострастия. Элси же числилась тварью, коей предстояло в урочный час принять от меня погибель чрезвычайно медленную, чрезвычайно мучительную и чрезвычайно мерзкую. Наверное, когда введенные наркотики начинали испаряться, и бежать в угол комнаты уже не удавалось, лишь размышления над истязаниями, которым подвергнется эта паскудная бабища — к черту незамысловатое электричество, изобретем вещицы получше! — не дали покорному слуге быстро и непоправимо спятить.

Но свидетелей при столь интимной пыточной оргии, пожалуй, быть не должно. Так я, по крайности, полагал. Все едино, что прилюдно заниматься любовью.

— Думаю, вполне достаточно, — изрек Наблюдатель в один поистине прекрасный день, и приблизился к столу. Впервые за все время он покинул свой пост в углу камеры.

— Вполне достаточно, мадам доктор. Можно счесть неопровержимо установленным: этот человек действительно утратил память, nicht wahr? Более того, для меня очевидно, что необходимых сведений ваши методы получить не помогут. Продолжать бесполезно.

— Дайте еще только...

От огорчения голос Элси сделался еще более грубым и хриплым. Одинокую, страшную как смертный грех, беззащитную девочку лишали главной и, возможно, единственной радости... Я чуть ли не пожалел доктора Сомерсет.

— Нет. Мэдден — или Хелм — должен жить и полностью выздороветь. Я приказываю.

Наблюдатель говорил резко и повелительно.

— Имя, названное по телефону, имя, добровольно повторенное им здесь, безусловно подлинно. Имеются весьма интересные и очень тревожные сведения и о самом Хелме, и об организации, где он служит. Он и впрямь личность исключительная. Дьявольски жаль, что этому господину велели впутаться в наши дела... Сообщаю: при его роде занятий — настоящих занятий, каковые весьма далеки от фоторепортерства — случайные допросы почти неизбежны, их полагают неотъемлемым правилом игры, и мстить за свершенное здесь никому не станут. Но если господин Хелм погибнет, или сделается калекой, вмешаются субъекты, сердить которых не рекомендую. Телефонный звонок в клинику Принца Руперта назначался не столько ему, сколько нам. Чистой воды предупреждение. Думаю, следует внять и вести себя разумно. Как выражаются янки, прикроемте лавочку. Заприте Хелма, лечите, кормите и стерегите, пока не получите от Совета нужных распоряжений. О Вальтерсе придется узнавать иными путями.

Наблюдатель удалился.

Элси освободила меня собственноручно, хотя обыкновенно обязанность сия возлагалась на Дугана. Прежде, нежели расстегнуть ремни и раскрыть зажимы, доктор Сомерсет созерцала вашего покорного слугу нежно, печально и долго. Я чуть было не брякнул: «Поздравляю». Даже когда развитие акромегалии замедляется — похоже, у Элси так и приключилось. — половая сфера страдает, и весьма. Но эта женщина сумела найти блистательную и доступную замену утраченному...

Однако умные карие глаза на рыле Босховской химеры заставили меня прикусить язык. Я выжил отчасти лишь потому, что не дрался и не огрызался. Вел себя смирнее смирного. Не было ни малейшего резона отпускать бессмысленную прощальную дерзость и рисковать головой.

Дуган огорчился не меньше доктора. Так я думаю. Грубо сдернул подопечного со стола, бесцеремонно определил в самокатное кресло, духом домчал до «Гиацинта» и буквально швырнул в объятия Томми Траску.

— Тощая тварь обставила их! — возвестил Дуган Удрученным тоном. — У, жердина стоеросовая! Память, понимаешь ли, отшибло! Пустили бы меня к реостату — соловьем бы разливался, подонок!

— Или превратился от боли в полного идиота, — возразил Траск. — Двуногие овощи не разливаются соловьями, Дуг... Пойдемте, мистер Мэдден, баиньки пора.

— Белено стеречь, — добавил Дуган. — В оба!

— А мы так и стережем, верно, мистер Мэдден? Пойдемте в колыбельку...

Я уснул в упомянутой «колыбельке», улыбаясь будто настоящий младенец. Первая стадия неприятностей завершилась вполне удовлетворительно. Теперь наступал черед стадии второй, но спешить не следовало, ни в коем случае не следовало торопиться! Требовалось хоть немного сил. И ясная голова.

За вычетом завтрака, обеда и ужина, я проспал сутки напролет. Покуда продолжались пыточные сеансы, меня, по вполне понятным санитарным соображениям, кормили впроголодь: капелька бульона, чуток пюре — и достаточно. Теперь же Томми начал приносить еду настоящую, сытную — и я, почти не размыкая век, заставлял себя восполнять утраченные калории. А поев, тотчас валился на постель и снова проваливался в забытье.

Наркотики понемногу прекратили действовать, боль, усталость и отчаяние отступили.

До сих пор я не уделял своей комнате — верней, палате — особого внимания, потому как не рассчитывал сокрушать стены, пилить решетки, вести подкопы. Я не был графом Монте-Кристо, намеревавшимся процарапаться на волю из угрюмого замка Иф. К тому же, насколько помню, парень выбрался в конце концов отнюдь не благодаря землеройным работам.

А вот известное знакомство с местной географией не вредило. Едва лишь сознание полностью прояснилось и витавший перед глазами туман растаял бесследно, покорный слуга взялся изучать немилую обитель, в которую забросила судьба.

Две комнаты и ванная, она же уборная. Определив, как замыкается дверь, я тщательно изучил пейзажи, открывавшиеся из трех наглухо зарешеченных окон. Запомнил, куда убегают мощеные дорожки, где растет сравнительно густой кустарник, откуда светят по ночам прожекторы.

Главным препятствием оставался, разумеется, Траск. Насколько дозволял очумевший мозг, я пытался изучать розовощекого Томми с тех самых пор, когда его приставили к моей персоне постоянным и бессменным караульщиком. Теперь же настала пора подытожить наблюдения.

В Томми было шесть футов росту и двести фунтов весу — одни кости и мышцы, ни унции жира. Даже в лучшие времена я четырежды поразмыслил бы, прежде чем завязать с ним рукопашную. Удлиненные светлые волосы. Мясистое лицо, не лишенное, коль скоро вы помните, известной мальчишеской смазливости. Не слишком-то умен, и отнюдь не зол от природы...

Я, пожалуй, и сам не знал толком, чего дожидаюсь, покуда не наступил решающий вечер. Шестое чувство подсказывало, что именно этот вечер спасителен. Сидя взаперти, я не сделаюсь ни крепче, ни осведомленнее. А задержусь чрезмерно долго — стрясется нечто нежданное и переменит обстоятельства к худшему... Так я мыслил. Но, повторяю, и без шестого чувства не обошлось.

В коридоре послышались шаги Траска. Он тихонько насвистывал, неся узнику очередной полноценный ужин. Сегодня обещана говядина, — вспомнил я. Томми любил приносить по-настоящему вкусные блюда, ему нравилось доставлять пациенту маленькую радость. Накануне меню состояло из псевдо-китайских блюд, размазни, которую уважающий себя китаец постыдился бы, пожалуй, кошке скормить. Надзиратель искренне огорчился моему неудовольствию и посулил восполнить недочет кровавым ростбифом...

Дверь отворилась настежь.

Как было заведено меж нами, я отступил подальше, к самому окну. О мелочах повседневной дисциплины условились давно и вполне дружелюбно.

Траск убедился, что я обретаюсь на безопасном расстоянии, повернулся и поднял оставленный снаружи поднос. Появлялся Томми всегда с пустыми руками, дабы покорный слуга, чего доброго, не вздумал застичь врасплох и ринуться в атаку. Он вошел с обычным, чуть извиняющимся выражением лица: понимаю, приятель, оскорбительные это предосторожности, я вполне тебе доверяю — но служба, ничего не попишешь...

Он закрыл дверь одной рукой, а второй водрузил поднос на маленький столик подле стены. Замок защелкивался автоматически, и с обеих сторон открывался лишь при помощи ключа. Ключ лежал у Траска в кармане.

— Чуть недожарен, как вы и просили, мистер Мэдден, — жизнерадостно уведомил Томми, снимая с блюда крышку. — А я расстарался и даже пива принес. Одну секундочку, сейчас открою... Ножа к ростбифу не полагается, но говядина очень мягкая и сочная, вы прекрасно управитесь и вилкой.

Я ухмыльнулся, приближаясь к столику. Томми предусмотрительно отшагнул.

— Конечно! Принесете нож, а я возьму — да и перережу вам горло. То-то будет смеху! Опасный субъект, вроде меня... О, черт побери!

Опускаясь в кресло, я зацепил столик и опрокинул пивную бутылку.

— Проклятье! Томми, извините, пожалуйста...

Он склонился поднять неразбившуюся посудину. Та катилась по ковру, щедро изрыгая рыжую пену и темное пиво. Томми настиг бутылку, поймал — и внезапно замер, осознав, что делает.

Именно тогда я и сломал ему шею ребром ладони.