"Новая кровь" - читать интересную книгу автора (Асприн Роберт Линн)

Линн Эбби ВИДЕТЬ — ЗНАЧИТ ВЕРИТЬ, ИЛИ ЛЮБОВЬ СЛЕПА…

Иллира проснулась от детского плача и от того, что у нее затекли шея и плечи. Она продолжала лежать, напрягшись, пока кормилица не выбралась из-под одеяла и не прошлепала через темную комнату. Плач сменился довольным чмоканьем. Иллира закрыла глаза и прижалась к руке Даброу. Даброу, не просыпаясь, обнял жену. Плач не потревожил его сна. С какой вдруг стати? Детьми должны заниматься женщины. А этот ребенок так и вовсе не его.

Ясновидящая С'данзо перевела дыхание и теперь лежала, ожидая, пока к ней вернется сон. Иллира слышала, как кормилица уложила ребенка обратно в колыбель и вернулась в собственную постель. Вскоре оттуда донеслось тихое посапывание. Кольцо сильных рук Даброу больше не было удобным и приятным. Оно сделалось ловушкой, из которой Иллира никак не могла освободиться, — ощутимый символ того бремени, которое женщина несла на себе с того летнего вечера, когда ее сводный брат, Уэлгрин, явился к ним в дом с новорожденным ребенком на руках.

Эта идея никогда не казалась Иллире хорошей. Три года назад Иллира родила двойню, мальчика и девочку. Теперь она потеряла обоих детей. Мальчика, Артона, забрали из мира смертных. Прошлой весной он попал под влияние полубога Гискураса и уплыл на Бандаранские острова. Если даже Артон и вернется, то это будет уже не ее сын, а незнакомый бог-воитель. Но этим несчастья Иллиры не ограничились. Примерно тогда же, во время мятежа Ложной Чумы, шайка рыскавших в поисках добычи уличных стервятников убила Лиллис, ее голубоглазую дочь. Иллира пыталась прикрыть малышку своим телом, защитить ценой собственной жизни, но судьба не приняла ее самопожертвования. От этого случая у Иллиры остался глубокий багровый шрам на животе, но он не шел ни в какое сравнение со шрамом, оставшимся у нее на сердце.

Иллира лелеяла свое горе и думать забыла о таких вещах, как жизнь или радость. Она ненавидела пищащий сверток, который Уэлгрин сунул ей в руки. Ей хотелось размозжить голову младенца о ступеньки, потому что он был жив, а Лиллис, ее Лиллис умерла. Но малышка уцепилась своими крохотными пальчиками за палец Иллиры и заглянула ей в глаза. И Иллира увидела, что это дитя останется с ней.

Присущее С'данзо Видение работало странным образом. Оно редко обращалось на них самих, их семью или близких людей, но прекрасно и отчетливо показывало то, что было связано с чужими. Иллира не любила — не могла себе позволить полюбить — свою не-дочь, которую назвала Тревией, и потому образ младенца постоянно мелькал перед ее внутренним зрением, откуда брало начало Видение.

Разве ножки Тревии не были искалечены тяжелыми родами, отнявшими жизнь у родной матери девочки? Разве Иллира не Увидела — эта картинка затмила своей яркостью многие другие — конструкцию из китового уса и толстой кожи, которая должна была помочь выпрямить еще не затвердевшие младенческие кости? Разве Даброу не сделал это приспособление, в точности следуя указаниям Иллиры, и разве кривенькие ножки не стали уже прямыми, как и предсказало Видение?

Иллира совершила чудо для Тревии, которая не была ее дочерью и которую она не любила. Она дала Тревии свободу, а для себя построила несокрушимую западню. Горячие слезы закапали из глаз Иллиры и собрались в маленькую лужицу на сгибе руки Даброу. Молодая женщина, которая однажды уже была матерью, внутренне взмолилась, чтобы слезы не разбудили мужа, и приготовилась коротать долгие часы до рассвета, когда она наконец сможет освободиться.

На эту не-дочь у Даброу и Иллиры уходило куда больше времени и денег, чем когда-то на их собственных детей. Они предпочли держать ребенка при себе, на Базаре, а не отсылать за прочные стены Дома сладострастия, где зачастую оставляли своих ненаглядных малышей небогатые горожане. Поэтому им пришлось нанять кормилицу, женщину, ребенок которой родился мертвым. Кормилица поселилась у них, рядом с кузницей Даброу. В доме сказалось слишком тесно для них, Тревии и кормилицы Сайян, которая сама походила на бездомного ребенка, и они наняли рабочих, чтобы сделать пристройку.

И конечно же, Сайян нужна была еда, одежда и лекарства, когда ей нездоровилось.

К счастью, в эти дни в Санктуарии было много работы. Камень для новых городских стен добывался в каменоломнях, а потом шлифовался. Кирки и деревянные молоты требовали то починки, то замены. В кузне вместе с Даброу работали еще нанятый им кузнец и подмастерье, и хозяин уже поговаривал, а не построить ли еще один горя, побольше. Поистине, тот из жителей Санктуария, кто не зевал, мог в эти дни поймать удачу за хвост. Но и расходы росли, и Иллире часто казалось, что их запас монет скорее тает, чем растет.

Иллира была С'данзо-полукровкой, сполна наделенной их сверхъестественной способностью к ясновидению, но лишенная их терпимого отношения к превратностям судьбы и сопряженной с этим бедности. Иллира была наполовину ранканкой и, видимо, под влиянием отцовской крови жаждала материальной обеспеченности, присущей среднему классу империи. Но последнее время ситуация становилась все хуже и хуже. Даже и без мыслей о Тревии Иллире пришлось в последнее время провести много бессонных ночей.

Вот и сейчас, когда женщина балансировала на грани между сном и бодрствованием, ее мысли вышли из-под контроля и крутились вокруг насущных проблем. Вот вновь проплыло лицо Тревии, словно лист на ветру или щепка в потоке. Иллира попыталась обуздать внутреннее зрение, но у нее ничего не вышло, и случайная картинка переросла в полноценное Видение. Девочка — Тревия — бежала по ухоженному цветущему саду, раскинув руки, беззвучно смеялась и напевала одно и то же слово, повторяя его раз за разом.

Иллира вскрикнула, разорвав оковы Видения. Даброу не проснулся. По правде говоря, он привык к тому, что его жена кричит по ночам. С'данзо, все еще лежавшая в кольце рук Даброу, уставилась в темноту. Теперь она решила не смыкать глаз до рассвета. Видение нельзя будет изгнать из мыслей, если предварительно его не истолковать.

Это казалось достаточно легким. Раз Тревия бежала, значит, ее ножки вырастут прямыми и сильными. Раз она бежала по саду, значит, ее детство пройдет в таком месте, где красота будет вполне позволительной роскошью. Раз она пела на бегу, значит, она будет счастлива. Раз слово, которое произносила девочка, было «мама»…

Нет, Иллира не желала признавать эту часть своего Видения, хотя такое Видение могло сообщить, что она получит тот материальный достаток, которого жаждет. Вместо этого тревога и ощущение одиночества лишь усилились, и вокруг женщины плотным одеялом свернулась тьма. Так длилось до тех пор, пока в щели ставней не начал пробиваться утренний свет.

Даброу пошевелился и отпустил жену. Кузнец был склонен к размеренной и упорядоченной жизни. Он круглый год вставал с рассветом, и к тому времени, когда солнце поднималось над горизонтом, его кузня уже была готова к работе. Обычно вида Даброу, натягивающего на свои широкие плечи кожаную тунику, хватало, чтобы развеять порожденные ночью сомнения Иллиры. Обычно, но не сегодня. Иллира даже не стала рассказывать мужу о посетившем ее Видении. Она оставалась в постели до тех пор, пока Сайян не принялась кормить ребенка. А потом принялась облачаться в свои яркие разноцветные одежды так, словно находилась в трансе.

— Плохо чувствуете себя? — с искренним беспокойством спросила Сайян.

Иллира отрицательно покачала головой и туго зашнуровала розовый лиф. Сегодня утром хриплый голос кормилицы и ее странная, но ритмичная манера построения фраз раздражали Иллиру, и женщина решила игнорировать Сайян.

— Девочка плакала, но только раз. В такое неудачное время, что не спали вы до утра?

Голос Сайян висел в воздухе, словно завитки дыма. Вопросы она строила так, что они непременно требовали ответа. Но сегодня утром этот номер не сработал.

— Травы, что остались от Машицил-Инил — может, заварить их?

— Со мной все в порядке, Сайян, — решила наконец ответить Иллира. — Я спала хорошо. Ребенок меня не беспокоил. Ты тоже. И мне не нужны никакие травы, а только… — Иллира запнулась на вдохе и подумала, что же ей может быть нужно. — Пойду пройдусь по городу. Что мне на самом деле нужно, так это перемена обстановки.

Сайян кивнула. Она недостаточно хорошо знала свою хозяйку и не могла понять, насколько мало Иллира нуждается в каких бы то ни было переменах — а если бы и могла, это вряд ли бы что-то изменило.

Даже не посмотрев на флаконы с косметикой, Иллира уложила волосы узлом и накинула на плечи неброскую тускло-коричневую шаль. В таком виде ее, конечно, не примут за модницу, но зато не соотнесут со С'данзо.

— Вы будете завтракать? — спросила из угла Сайян. Странный ритм придавал ее речи строгие и какие-то материнские нотки.

— Нет, — отозвалась Иллира и впервые за утро посмотрела в глаза кормилице. Той явно сделалось не по себе. — Хочу сладких пирожков, которыми торгует Хакон. Куплю несколько штук по дороге.

Огромные глаза Сайян осветились радостным пониманием:

— Ага, пирожки…

Иллира вдруг обнаружила, что сложила пальцы в знаке опеки. Сайян тоже хотела быть уверенной в завтрашнем дне, а гарантией этого для кормилицы могла быть только беременность ее хозяйки. Не проходило дня без того, чтобы как-нибудь исподтишка, косвенными намеками не затрагивался вопрос о бесплодии Иллиры. Как бы ни заставляла Иллира себя относиться к этому спокойно, несправедливость подобного отношения сокрушала ее. С'данзо поняла, что если она задержится здесь еще хотя бы на минуту, то ударится в слезы, и это отнюдь не пойдет ей на пользу.

— Ну, я пошла, — пробормотала Иллира. Ее голос звучал настолько скверно, что почти соответствовал ее самочувствию.

Даброу наставлял своего нового подмастерье в искусстве раздувания мехов. По низкому голосу кузнеца слышно было, что он с трудом сохраняет терпение. Поскольку сейчас Иллире от мужа ничего не было нужно, женщина решила его не тревожить. Она лишь запахнула поплотнее шаль, чтобы укрыться от летящего со стороны порта обжигающе холодного ветра, и собралась незаметно ускользнуть.

— Госпожа… госпожа Иллира! Подождите!

Иллира отпрянула к стене, не решаясь сделать вид, что не видит и не слышит молодую женщину, которая спешила к ней, пробираясь через толпу, — а толпа по случаю базарного дня была довольно плотной.

— Ох, подождите, госпожа Иллира! Умоляю, подождите!

Иллира подождала, пока незнакомка перевела дыхание и сунула ей в ладонь грязную, выщербленную медную монету.

— Помогите мне, пожалуйста. Я должна его найти. Я искала повсюду. Вы — моя последняя надежда. Вы должны мне помочь.

Иллира заторможенно кивнула и сделала несколько шагов назад, к приемной, где она держала свои карты и прочие принадлежности ремесла С'данзо. Она не могла отказать этой женщине — и вовсе не из-за монеты, как ошибочно полагали сувеш. Не плата вынуждала пускать в ход Видение, а ментальный контакт с посетителем. У Иллиры уже начала кружиться голова от ощущения соприкосновения с иной реальностью. Она бы сильно рискнула, если бы попыталась бежать от возникающей картины.

Иллира толкнула колоду к посетительнице и чуть ли не упала на табурет.

— Разложите их на три стопки! — приказала гадалка. Тасовать колоду было уже некогда.

Посетительница указала, как именно она желает разделить колоду.

— Найдите моего Джимми, пока не стало слишком поздно!

Иллира проглотила готовое вырваться замечание о том, что уже поздно, и выложила возникшие образы: к себе — Копье Воздуха, Семерка Кораблей, Пятерка Руд, от себя — Ураган, Военный Флот и Железный Ключ. Карты преобразились в замок. Замок повлек за собой цепь, а цепь — сырой трюм покачивающегося на волнах корабля. Цепь была не якорной, а галерной. Она тянулась от киля к лодыжке, от лодыжки к запястью, а от запястья к веслу. Воздух пах вином, в которое было подмешано зелье; гулко раздавалось щелканье плети.

Незнакомка опоздала. Иллира видела лица рабов, одно — ясно, остальные — словно сквозь туман, и слышала (это было частью ее дара), как Джимми произнес свое имя. Иллира отделила себя от Видения и попыталась подобрать слова, которые могли бы смягчить безнадежность ее ответа.

— Другую карту, — услышала она собственный шепот. — Ту, которая под Ураганом.

Сувеш, — слово, которым С'данзо называли все другие народы, — могли ничего не знать о ритуалах гадания, но они знали, как должно протекать гадание после того, как они вкладывали монету в ладонь Ясновидящей, — и любое отклонение от привычного порядка вещей наверняка означало плохие новости. Посетительница всхлипнула уже в открытую и потянулась к первой стопке карт.

От стопки отделились две — не одна — карты: сотканный из света и тьмы туннель — Тройка Огня, и темноликое изображение Князя Мира. Иллира взяла обе карты. Лучше от этого не стало.

— Его забрали на корабль, — медленно произнесла С'данзо, собирая ставшие безжизненными кусочки тонкого пергамента. — Он ушел не по собственной воле, — продолжала она, иносказательно сообщив тем самым, что Джимми был продан в рабство. Потом без особой убежденности Иллира добавила:

— И не ему выбирать время или способ возвращения.

С'данзо не смогла заставить себя сказать, что максимумом выбора, который предполагало будущее для Джимми, был выбор между могилой в земле и могилой в пучине морской.

— И что, нет никакой надежды? Не может же быть, чтобы я ничего не могла сделать! Ну хоть что-нибудь! В какой храм мне нужно пойти? Какому богу молиться?

Иллира покачала головой, потом произнесла — уже скорее как женщина, чем как Гадалка:

— Надежда есть всегда.

Посетительница неловко поднялась. Иллира утвердилась в подозрении, что ее клиентке осталось несколько месяцев до родов и что она беднее, чем была Сайян до того, как они взяли ее к себе в дом.

— Возьмите назад вашу монету.

— А от этого что-нибудь изменится?

— Нет, но сегодня и завтра вы сможете купить себе еду.

— Завтра мне не нужна будет еда! — выкрикнула женщина сквозь прорвавшиеся рыдания и выбежала из комнаты.

«Нет, все-таки будет, — подумала Иллира. Перед ее внутренним зрением возникла картинка: бледная женщина и худой ребенок. — Смерть ее минует. Но и жизни тоже не будет».

Грохот трех молотов оборвал Видение. Даброу отстукивал ритм, а двое его помощников били по раскаленному железу. Один делал это правильно: бум — дзынь, бум — дзынь, но второй — наверное, подмастерье, — торопился и выбивался из ритма. Этот рваный, прерывистый ритм эхом отражался от стен кузницы и бил в виски Иллиры, а у нее и так болела голова после бессонной ночи.

— Не могли бы вы держать ритм?! — рявкнула Иллира, высунувшись из-за занавески.

Перестук тут же оборвался. На лицах помощников появилось ошеломленное выражение, а на лице Даброу — обеспокоенное, но понимающее.

— Научиться этому нелегко, — осторожно произнес муж гадалки. Его голубые глаза превратились в узкие щели, и понять, что в них отражается, стало невозможно.

— И чему, спрашивается, он учится? Как доводить меня до мигрени?

Даброу дважды кивнул. Один кивок предназначался помощникам и давал им понять, что можно пока положить молоты, а второй — жене, говоря, что он сейчас подойдет к ней. Кузнец мягко обнял жену за плечи, осторожно подтолкнул ее в сторону приемной и сам вошел следом. Точно так же, как его настоящим домом была кузня, так и эта комната для гаданий была настоящим домом Иллиры. Даброу чувствовал себя здесь непрошеным гостем. Ему все время казалось, что он вот-вот заденет головой за потолочную балку. Он даже присесть не мог, потому что стул для посетителей не выдержал бы его веса.

— Лира, если хочешь, я отошлю их по домам. Но думаю, что дело не в шуме. Что тебя беспокоит, Лира?

Иллира уселась на табурет и почувствовала себя хозяйкой положения. Ей пришлось бы выгнуть шею дугой, чтобы заглянуть в лицо Даброу, но она не собиралась смотреть мужу в глаза. Женщина чувствовала себя так же неуютно, как и Даброу. Она машинально положила руки на гадательный столик и принялась перебирать карты. А потом наконец заговорила, наклонившись к столику, и ее тихий голос только подчеркивал неуклюжесть кузнеца:

— Все и ничего, муж мой. Я не знаю, что меня беспокоит — это уже почти перестало меня волновать.

Карты выскользнули из тонких пальцев и рассыпались по зеленой скатерти.

С тяжелым вздохом Даброу опустился на одно колено. Теперь он смог посмотреть в глаза Иллире, и ей пришлось ответить на этот взгляд.

— Тогда почитай карты для меня. Спроси у них, что я должен сделать, чтобы ты была счастлива.

Иллира отвела глаза и уткнулась в карты — она как раз собирала их в колоду.

— Ты же знаешь, что я не могу этого сделать. Я люблю тебя. Я не могу Видеть тех, кого люблю.

Иллира подняла глаза, думая смутить Даброу, и смутилась сама, без всякого Видения прочитав то, что было написано на лице ее мужа. Даброу сомневался в ее любви. Теперь Иллира признала, что он имеет на это право: она и сама сомневалась. Позвоночник Иллиры пронзила острая боль — она никогда еще не испытывала подобного приступа. Карты рассыпались по столу, а Иллира спрятала лицо в ладонях. Ей и в голову не могло прийти, что Даброу внимательно рассмотрит и изучит каждую открывшуюся карту, прежде чем перегнуться через столик и размять ей шею и плечи.

— Если бы у нас были богатые родственники, а у них было имение, окруженное озерами и лесами, я бы обязательно отослал тебя туда. Тебе вреден сам воздух Санктуария, — сказал Даброу со всем красноречием, на какое только был способен.

Иллира представила себе такое имение и узнала его — именно оно появилось в недавнем Видении, связанном с Тревией. У Иллиры снова вырвалось рыдание, и она затрясла головой, отгоняя пасторальный образ.

— Что с тобой? — спросил Даброу, все меньше понимая происходящее.

— Не знаю. Не знаю… — Но тут, хотя Иллира все еще не понимала сути мучившей ее проблемы, не говоря уже о том, чтобы приблизиться к ее решению, она краем сознания зацепилась за нечто, что могло бы, при определенных обстоятельствах, объяснить ее отчаяние. По крайней мере для Даброу.

— Я проснулась сегодня утром с предчувствием, — призналась Иллира. Она не лгала, а говорила полуправду — она привыкла кормить такой полуправдой всех своих посетителей. — Я хотела уйти из дома, но меня перехватила одна женщина, и предчувствие перешло в Видение. Она хотела знать, куда делся ее любимый, и я нашла его — в цепях, на борту какого-то корабля. И хотя я ясно Видела только его лицо, я совершенно отчетливо понимала, что он там не один, что продали многих в рабство.

Даброу впал в задумчивость. Иллира знала, что так оно и будет. Цепи делались из железа, а потому Даброу знал в Санктуарии каждого, кто мог сделать такой заказ. Взгляд голубых глаз теперь был устремлен куда-то в пространство, — так всегда бывало со всеми лишенными дара сувеш, когда они приводили в порядок свои мысли.

Иллира видела, как сужались его зрачки каждый раз, когда очередная крупица знаний вставала на свое место. Угрызения совести поослабли. Да, она обманом повернула мысли мужа в другое русло, — но ведь она сделала это ради него самого! Иллира собрала карты и завернула их в шелковый платок. Она не обратила внимания на то, что некоторые карты лежали картинками кверху.

— У меня есть кое-что для твоего брата, Уэлгрина, — сказал Даброу и подчеркнул свою мысль решительным кивком.

— Тогда скажи ему об этом сам. Я пойду пройдусь. Но идти в казармы у меня нет никакого желания.

Даброу заворчал, и Иллира подавила вздох. Год назад, даже меньше, ее муж впадал в гнев при одном лишь упоминании имени Уэлгрина. Он обвинял соломенно-волосого брата Иллиры во всех несчастьях. Теперь же, с тех пор, как Уэлгрин вложил в руки Иллиры Тревию, офицер стал желанным гостем в их доме, и двое мужчин частенько посиживали по вечерам в таверне. Даброу зашел так далеко, что предложил оплатить расходы на оформление для ребенка гражданства Ранканской империи, — хотя сейчас само понятие империи стремительно теряло смысл.

Иллира никак не могла представить себе, о чем могут говорить эти два молчаливых человека, пока не поняла, что разговаривают они о ней. Именно она толкнула их друг к другу, когда возвела вокруг себя стену. Но понимание этого факта не вызвало у нее желания что-либо менять.

— Поговори с ним. Можете вместе пообедать. Я не думаю, что вернусь до захода солнца.

Иллира поправила шаль и прошла мимо мужа к двери, не коснувшись его, даже подолом юбки не задела. Подмастерье и наемный работник ушли. Тревия хныкала, невзирая на все попытки Сайян ее успокоить. Это не тронуло сердца Иллиры. Она влилась в базарную толпу, ни разу не оглянувшись назад.

В Санктуарии было всего около двух десятков С'данзо, считая маленьких девочек. Мужчины и дети бродили по городу, оставаясь незамеченными — особенно теперь, когда в Санктуарии начались крупные строительные работы, и сюда каждый день прибывали чужаки со всех концов империи. Но женщины, настоящие или самозваные Ясновидящие, просто-таки прирастали к Базару и редко покидали его пределы. Пройдя по Базару, Иллира узнала множество лиц, но ее, хвала богам, не узнал никто. Она чувствовала себя свободной — и одинокой, каждый шаг, удалявший ее от Базара и кузни, заставлял женщину внутренне сжиматься.

Наконец Иллира добралась до дворцовых ворот. Ее здесь знали — с тех пор, как она навещала своего сына, который рос в королевской детской вместе с богом-ребенком, Дгискурасом. Узнали и на этот раз. Но пока Ил-лира шла по коридорам дворца, с ней не поздоровался никто — именно потому, что ее узнали.

Знавшие ее люди отводили глаза, глядя на Иллиру, и старались как можно быстрее пройти мимо. Возможно, это большая честь — быть матерью будущего божества. Наверняка рабыня-танцовщица, мать второго ребенка, теперь имела собственных слуг и множество нарядов и драгоценностей. Но родство с богом не внушает дружеских чувств смертным. Впрочем, если говорить начистоту, Сейлалха с ее изяществом и красотой свила бы себе роскошное гнездышко и без помощи Дгискураса и Иллиры. Гадалка же была наперсницей чуть ли не половины жителей Санктуария, но при этом у нее сроду не было ни одного друга.

Если не считать Даброу и Уэлгрина, чье отношение к ней по определению отличалось от дружбы. Оставался лишь один человек, перед которым Иллира могла бы излить душу — Молин Факельщик. Что за странная ирония судьбы: безбожная С'данзо идет просить совета у Ранканского жреца. Она решительно зашагала по лестнице, которая вела в не отличавшиеся порядком апартаменты Молина. Иллира отчетливо видела место, к которому стремилась: крытая аркада, согреваемая солнечными лучами и укрытая от ветра. Там даже в такое время года наверняка должны быть цветы.

Маленький внутренний дворик был пуст — его давно уже забросили, и никто не утруждал себя прополкой сорняков. Две отважные розы выпустили бутоны с коричневыми кромками на лепестках. Их запах особенно усиливался перед морозами, несущими цветам гибель. Кроме роз, здесь еще росли желтянки и белые кружевницы, а в самом защищенном от ветра уголке разросся пятачок ярко-красных «демоновых глазок». Иллира была очень рада, что у нее нет аллергии. Она набрала целую охапку цветов, уселась на нагревшуюся на солнышке каменную скамейку и принялась плести гирлянду.

Иллира научилась этому из Видений. Наяву Иллиру не учили этому ни ее мать, ни Даброу, ни даже Лунный Цветок, которая рассказала Иллире все, что та хотела знать о доле женщины и о своем даре. Точно так же Иллира научилась и множеству других вещей: песням и стихам, некоторым тонкостям искусства любви, отдельным приемам в обращении с мечом или ножом. Она знала слишком много для одного человека и потому так любила Лиллис, что стремилась поделиться с ней всеми своими знаниями и обрести наконец человека, который сможет ее понять.

Вот Тревия никогда ее не поймет.

Солнце согрело плечи женщины и наконец-то раскрепостило мышцы, закаменевшие с того самого зимнего дня, когда Иллира последний раз держала на руках свою родную дочь живой. Иллира подняла лицо к солнцу, закрыла глаза и представила себе взрослеющую Лиллис — ребенка, женщину, друга… Она взяла недавнее Видение и изменяла его до тех пор, пока не увидела на месте Тревии Лиллис и не услышала ее смех и единственное слово: «Мама, мама, мама…»

Но смех — как поняла Иллира после краткого мгновения блаженства, — звучал не в воображении, а на самом деле, эхом отдаваясь от стен дворика. Иллира открыла глаза и увидела стайку детей, вторгшихся со своими играми в облюбованное С'данзо убежище. Никого из этих детей она во время своих визитов в детскую не встречала — кроме двух, которые явно были бейсибцами. Это были две девочки — судя по их возрасту, покинувшие родную страну вместе с родителями.

— Теперь ты водишь!

— И не подглядывай!

Водящая — младшая из двух девочек-бейсибок — неохотно отделилась от группы. Ее руки и ноги, выглядывавшие из-под дорогой, но грязной и какой-то бесформенной туники, все сохраняли младенческую пухлость. Походка девочки тоже была еще младенческой, ковыляющей. По мере того как другие дети, так и не заметившие Иллиру, которая тихонько сидела на своей скамейке, потихоньку пытались спрятаться, на лице девочки все отчетливее проступало желание зареветь.

Потом она пожала плечами и закрыла глаза ладошками.

— Вслух! Считай вслух, Ча-бос! — потребовала вторая девочка-бейсибка.

— Один… два… т-т-три…

При счете «четыре» остальные дети с визгом и криками бросились наутек и исчезли, рассеялись в путанице комнат и коридоров. Маленькая девочка, Ча-бос, постояла немного в наступившей тишине и отняла руки от залитого слезами лица. Тут она и заметила Иллиру.

В янтарных глазах девочки дрогнула мигательная перепонка, отличающая изгнанников от жителей континента, и Ча-бос внимательно осмотрела Иллиру. Несмотря на все свои усилия, С'данзо рефлекторно отвела взгляд. Но Ча-бос, по-видимому, не обратила на это внимания — или уже приучилась скрывать свои чувства.

— Я не умею считать до ста! — заявила Ча-бос в полной уверенности, что это все объясняет. Иллира отметила про себя, что бейсибцы, оказывается, способны плакать и одновременно пялиться на тебя.

— И я тоже не умею, — призналась Иллира. У нее никогда не возникало необходимости сосчитать такое большое количество вещей.

Ча-бос поникла. Что за польза во взрослом, который знает не больше ее самой?

— Ну и ладно, — сказала она одновременно и себе, и Иллире. — Все равно они не хотят со мной играть.

Взглянув в огромные неподвижные глаза, Иллира Увидела, что Ча-бос была права. Другие дети не собирались продолжать эту несложную игру. Они задумали что-то более — с их точки зрения — увлекательное.

— Сочувствую. Но ты ведь скоро вырастешь.

— Да, но они ведь вырастут еще больше.

Иллире показалось, что она извивается, как червяк, пытаясь освободиться от взгляда бездонных детских глаз. Она поняла, почему другие наделенные даром женщины С'данзо предпочитают всегда оставаться дома, со своей семьей — где все если, и не любимы, то уж точно знакомы и привычны. Так они могут избегать проклятия Видения, а гадательный стол превращает Видение в профессию, не хуже и не лучше любой другой, не отягченную лишними эмоциями. Иллире вовсе не хотелось знать, что Ча-бос — не обычный ребенок, даже для бейсибки, а дитя бейсы Шупансеи, и что в ее крови уже таится смертельный яд.

— У тебя не может быть друзей, да? — сорвалась с уст Иллиры необдуманная фраза.

Ча-бос стала очень серьезной и медленно покачала головой. Мигательная перепонка скользнула назад — девочка мигнула.

— Ванда. Она заботится обо мне.

Это имя было знакомо Иллире. Ванда, девушка-илсиг, которая каким-то образом попала работать в этот многоязыкий зверинец — дворцовую детскую. Иллира не видела Ванду с тех пор, когда Артона увезли, и почему-то считала, что ту отослали обратно в город.

— Так Ванда все еще здесь?

— Конечно, здесь. Она мне нужна.

Привязанность Ча-бос к Ванде была столь же сильна, как и ее глубокая уверенность в том, что мир — при надлежащем порядке вещей — вращается вокруг ее личных нужд. Девочка провела Иллиру через дворцовый лабиринт в один из внутренних покоев. Судя по царящему в нем беспорядку и по размеру кроватей, здесь теперь находилась детская.

Ванда сидела с иголкой в руках над грудой изорванной детской одежды.

Ча-бос крикнула с порога:

— Это я!

На лице Ванды появилась искренняя радость. Но потом она заметила Иллиру, и радостное выражение сменилось прохладным и сдержанным.

— У меня много работы, — пояснила она, стряхивая одежку с коленей и слегка кланяясь, как было положено в присутствии матери возможного божества. — Как ваши дела?

Иллира кивнула, не находя подходящих слов. Собственно, а что она надеялась получить от этого визита?

— Спасибо, неплохо, — вежливо ответила она, слегка запинаясь от волнения.

Жизнь рядом с детьми помогла Ванде сохранить какую-то часть прежней дерзости и прямоты.

— Что привело вас сюда? — спросила девушка, вновь принимаясь за шитье.

Иллира почувствовала, как ее разум бешено отталкивает малейшие крупицы предзнания. Ванда была дочерью Джиллы и Дало Живописца. Джилле довелось порадоваться, видя, как ее дети вступают во взрослую жизнь, правда, и она похоронила одного ребенка тогда же, когда Лиллис положили в могилу. Джилла нянчилась с Иллирой в холодные и опустевшие недели их общего траура. Ванде наверняка была известна эта печальная история.

— У меня появился ребенок, — произнесла Иллира, решившись поделиться самым сокровенным.

На лице Ванды промелькнули удивление и подозрение, сменившиеся затем маской спокойствия.

— Вам очень повезло.

Девушка говорила нарочито спокойно, словно старалась успокоить душевнобольного.

С'данзо невольно ощутила, как Ванда поспешно дистанцируется от нее. Но отчаяние гадалки пульсировало, словно аневризма, и в конце концов прорвалось в голосе — невозможно было сдержать его. Иллира рассказала, как Тревию в прямом смысле слова всунули ей в руки и как теперь ребенок не дает ей жить спокойно. Она рассказала об искривленных ножках Тревии и о конструкции из китового уса, — эта штука выпрямляла кости, но раздражала кожу младенца, и девочка плакала часы напролет.

Потом Иллира рассказала — не то Ванде, не то себе, — о переменах, которые после появления Тревии произошли с Даброу. С ним самим и в его взаимоотношениях с женой. Как будто одного ребенка можно преспокойно заменить другим и будто бы женщина может испытывать материнскую любовь к любому младенцу, который вертится у нее на руках! Нет, дело, конечно, не в одной только девочке. Есть еще Сайян, которая сама недалеко ушла от ребенка. И новый подмастерье, который хоть и живет где-то в городе со своей семьей, тоже ожидает, что она, Иллира, будет заботиться о нем…

Все время, пока Иллира вела свой несвязный рассказ, Ванда вежливо и внимательно слушала, но взгляд у нее был отсутствующим, и с каждым сказанным С'данзо словом девушка становилась все более сдержанной. Так продолжалось до тех пор, пока Ча-бос, откровенно заскучавшая еще в начале монолога Иллиры, не привлекла к себе внимания взрослых.

Девочка вытащила откуда-то одну из своих ти-коса, миниатюрную копию бейсибского придворного костюма, стеганую и плотно покрытую вышивкой, почти не гнущуюся.

— Надень его! — крикнула девочка и принялась носиться по комнате.

Ленты, прикрепленные к подолу и швам платья, изображали ядовитых бейсибских гадюк, которых держали при себе старшие женщины из семейства Бейсы.

— Ча-бос-ту! — Ванда выкрикнула полное имя девочки, словно пыталась остановить надвигающуюся катастрофу.

Изумрудный и рубиновый шелка, змеясь, обвились вокруг ног девочки. Ча-бос пошатнулась, сперва даже не поняв, что уже не в силах удержать тяжелое, неуклюжее платье. Потом девочка с пронзительным вскриком упала, и на полу образовалась бесформенная груда. Не сразу и разберешь, где платье, а где девочка. Груда эта неподвижно застыла. Взрослые оцепенели. Сперва Иллире и Ванде показалось, что ничего страшного не произошло. Потом валяющаяся на полу куча исторгла душераздирающий вопль.

Ванда подбежала к девочке первой. Приговаривая успокаивающие слова, няня выпутала Ча-бос из груды тканей. Из предплечья девочки торчала щепка длиной с детский палец. (Полы во дворце были обшиты деревянными досками, знававшими лучшие времена.) Ча-бос-ту, вторая дочь Шупансеи и свидетельница всех тех событий, которые привели ее мать в изгнание, в Санктуарий, была ошеломлена видом собственной крови. Все ее тело начало цепенеть, как это бывает иногда свойственно бейсибцам; единственными движениями девочки были судорожные вздохи в промежутках между рыданиями.

Ванда не смогла расслабить руку девочки, и когда она выдернула щепку, из ранки ударила ярко-красная пульсирующая струйка.

— Да сохранит меня всемилостивая Шипри! — запричитала няня, увидев, что широко распахнутые глаза Ча-бос сделались совершенно белыми. — Держи ее!

Ванда сунула ребенка в безвольные руки Иллиры и закричала, призывая дворцовую стражу. Потом она кинулась к куче детской одежды, чтобы оторвать полосу для перевязки. Иллира уселась на пятки и сама оцепенела почти как Ча-бос, почувствовав струящуюся между пальцами теплую кровь.

Это был необычный ребенок — и необычная кровь. С'данзо чувствовала, что в щели между ее большим и указательным пальцами собирается чрезвычайно сильный яд. Иллира гулко сглотнула, содрогнулась и едва не потеряла сознание, когда алая жидкость потекла по ее запястью и дальше — под манжет. В этот момент ее самым большим желанием было бросить Ча-бос посреди комнаты и держаться от девочки как только можно дальше. Но вот вернулась Ванда, зубами разрывая какую-то одежку на полосы, а в коридоре послышался топот стражников.

Иллире не оставалось ничего другого, кроме как сдерживать свое отвращение, пока Ванда обрабатывала рану, а Ча-бос корчилась на руках у С'данзо. Детская комната мерцала от сюрреалистичной нелепости ситуации: какая инфекция могла угрожать ребенку, самая кровь которого была ядом? Потом пришло Видение.

Она находилась в Бейсибской империи и Видела мир ночного кошмара глазами ребенка. Вокруг бушевали гиганты — живые тени, — и сталь в их руках была испятнана красным. Чьи-то холодные, твердые руки держали ее, делая мир диким и безумным.

Мимо проплыло лицо, принадлежавшее наполовину ее матери, а наполовину — безжалостной, скривившейся в гримасе великанше, и эта-то вторая половина и была главной. Везде была кровь. Последняя верная Шупансее крепость пала под натиском врагов, и знатнейшие особы империи яростно дрались за свою жизнь, словно какие-то презренные крестьяне.

Иллира, чьи детские воспоминания хранили не менее выразительные сцены, разделяла ужас Ча-бос-ту — ужас, потрясение и оскорбление: никто из этих гигантов, прежде правивших ее миром, не обращал на нее ни малейшего внимания. Хуже того, ее мать, Шупансея, сама, казалось, впала в беспамятство.

В воспоминаниях Ча-бос Шупансея всегда была рядом, такая внимательная, что девочка не мыслила мира без заботы матери. Ча-бос не в силах была охватить разумом такое изменение вселенной и потому подыскала доступное пониманию объяснение. Она никогда прежде не испытывала подобных чувств и никогда прежде не видела столько крови, значит, причина этих чувств — кровь.

В мире Ча-бос кровь стала олицетворением наивысшего ужаса.

Ванда лихорадочно работала, обрабатывая и бинтуя рану. Она явно знала о том, насколько сильно Ча-бос боится крови, хотя, возможно, и не догадывалась о причинах. Стражники же, хоть и были уверены, что травма не была серьезной и не являлась результатом преступления, устроили немалую суматоху в ближайших к детской комнате коридорах — в основном для того, чтобы показать Шупансее (которую уже известили о случившемся), как ревностно они исполняют свои служебные обязанности. Иллира наблюдала за этой суматохой со значительного расстояния. Она освободилась от детских Видений и тем самым закрылась и от собственного страха перед ядовитой жидкостью, в которой все еще были испачканы ее руки, но благоразумно сопротивлялась полному возвращению в мир обезумевшей детской комнаты.

Гадалка продолжала сохранять отстраненное отношение к окружающему до тех пор, пока через порог не шагнула сама Шупансея, а за ней — принц Кадакитис и десяток придворных. Бейса изящно опустилась на колени и попыталась взять дочь на руки. Ча-бос-ту же явно этого не желала. Она принялась яростно, словно маленький демон, отбиваться, пытаясь уклониться от проявляемого матерью внимания.

— Ваша светлость!.. — предостерегающе воскликнула Ванда, указывая на повязку.

Понимая, что произойдет, если рана снова примется кровоточить, Шупансея отдернула руки.

— Это было слишком тяжелым испытанием для нее, — негромко и торопливо пояснила она Иллире. Бейсибка говорила как обычная мать, которую отверг собственный отпрыск, а не как фактическая правительница Санктуария.

Иллира, хоть она и сама была матерью возможного божества, понятия не имела, как следует разговаривать с женщиной, которая одновременно являлась богиней и императрицей. С'данзо украдкой взглянула на Ванду, поймала ее кивок и предположила, что должна обращаться с Шупансей с той же точно рассчитанной дозой фамильярности, что и со своими клиентами.

— У детей свои соображения, — сказала она с легкой тенью улыбки.

У Бейсы достало хороших манер, чтобы не уставиться с удивлением на С'данзо, но ее ручная змея выбрала этот момент, чтобы прошуршать под одеждой и высунуть ярко раскрашенную головку из-за воротника Шупансей. Она понюхала воздух, показав темно-красный зев и клыки цвета слоновой кости, а потом, пользуясь тем, что женщины застыли в неподвижности, плавно перетекла на рукав Иллиры.

— Не шевелитесь! — предупредила Шупансея. Предостережение явно было излишним.

Отчаянный вопль «Не-ет!» так и оставался непроизнесенным все то время, пока змея пробовала своим раздвоенным языком попавшую на рукав и уже свернувшуюся кровь. Любая мысль о мгновенной смерти казалась незначительной по сравнению с реальностью змеиного языка. Со сдавленным вздохом Иллира резко отшатнулась, швырнув ребенка и змею в разные стороны.

Ча-бос вскрикнула, змея сразу куда-то исчезла, а Ил-лиру тут же окружило разношерстное кольцо дворцовой стражи. Тут были, судя по внешности, и ранканцы, и илсиги, и бейсибцы, у всех у них в руках были копья, и отточенные наконечники с одинаковой неумолимостью целились в горло Иллире.

Стражники считали себя обязанными выполнять свой долг: никто не мог бы сказать, что они отступили от устава, когда мать одного божества бросила на пол ребенка аватары другой богини. На этот раз — в виде исключения, — Санктуарий осознал значимость закона и точного выполнения инструкций. Даже дружные возражения Кадакитиса и Бейсы не смогли избавить С'данзо от процедуры объяснения с командиром стражи.

— Вам не о чем беспокоиться, — заверил Иллиру принц. Когда С'данзо выводили из детской, Кадакитис присоединился к окружавшему гадалку ощетинившемуся копья кольцу. (Шупансея осталась — приглядеть за дочерью и поискать змею.) — Это всего лишь формальность. Распишетесь на нескольких бумажках, и все будет в порядке.

Это заверение доставило мало удовольствия гадалке — Иллира, как и большинство жителей Санктуария, вместо подписи ставила крестик.

Все могло бы пойти иначе, если бы Даброу сопровождал свою жену — ведь он начинал свою жизнь писцом, а не кузнецом, и до сих пор помнил то, в чем уже не испытывал нужды. К несчастью, Даброу даже не было в кузне, когда туда пришел ливрейный слуга из дворца, а Сайян перепугалась до полной потери разума.

Даброу не сказал ей, куда уходит, когда притушил огонь и опустил кожаный полог, отделявший его рабочее место от комнаты Иллиры. Он и себе-то едва признавался, что собирается пойти к дальней стене Базара, туда, где обосновались другие гадалки С'данзо, и попросить у них совета.

Даброу подумал о Лунном Цветке: кузнец был не единственным человеком в Санктуарии, оплакивавшим ее безвременную кончину. Лунный Цветок была немного выше Иллиры, но в прочих пропорциях была подобна Даброу, и кузнец чувствовал себя уютно рядом с ней.

Дойдя до пахнущих ладаном рядов С'данзо, Даброу еще раз пересмотрел свой план. Он уже совсем было решил развернуться и отправиться обратно к семейному очагу, когда попался на глаза женщине, которая после смерти Лунного Цветка стала совсем уж упрямой и неукротимой.

— Приветствую тебя, кузнец, — произнесла высокая и худая старуха. — Что привело тебя сюда?

Ускользнуть от Мегеры нечего было и думать. Она была настоящим олицетворением всех тех историй, которые рассказывали о С'данзо по темным углам. Ни один здравомыслящий человек не сомневался, что у Мегеры хватит вредности и силы проклясть любого, кто не вовремя перейдет ей дорогу.

Даброу смял в кулаке подол туники и шагнул к С'данзо.

— Мне нужно задать один вопрос — насчет карт.

Секунду-другую Мегера осматривала кузнеца с ног до головы, потом откинула занавеску, закрывавшую вход в ее гадальную комнату.

— Ну тогда входи и спрашивай, как полагается.

Мегера жила одна. Никто не осмеливался спросить, была ли у нее когда-нибудь семья. Насколько помнили другие С'данзо и прочие жители Санктуария, Мегера всегда была одинокой. В ее просто обставленном жилище («просто» — по меркам любивших дешевую пышность С'данзо) витал дух безвременья. Деревянный стол потемнел от времени и был отполирован до блеска длительным употреблением.

Карты Мегеры обтрепались по краям, а изображения на них потускнели и были усеяны разнообразными пятнами. Мегера принадлежала к тем гадалкам, которые никому чужому не позволяют прикасаться к амашкики — к картам, Проводникам Видений. Пока Мегера устраивалась на своем табурете, карты каскадом перепорхнули из одной узловатой руки в другую.

— Скажешь мне, когда остановиться, и выберешь первую веху.

Даброу вскинул руки, заслоняясь от порхающих кусочков картона.

— Н-нет, — запинаясь, выдавил он. — Я не буду выбирать карты. Их уже выбрала Иллира. Порхание тут же оборвалось.

— Если она уже выбрала, в чем заключается твой вопрос? — поинтересовалась Мегера, хотя наверняка подозревала, каким будет ответ.

— Она не может читать карты для тех, кого любит.

Иллира даже не раскладывала карты — они выпали у нее из руки. Я верю, что она не может их прочесть, но не верю, что она не может их выбрать.

— Для такого крупного мужчины ты неплохо соображаешь, — сказала Мегера и самодовольно кудахтнула. Даброу сложил руки на груди, но ничего не ответил. — Ну что ж, опиши карты, которые ты видел.

— Их было пять. Я слышал, что их называют Держава, Ртуть, Желудь, Океан и Пустота.

Лет десять, если не больше, Даброу работал неподалеку от Иллиры, не обращая внимания на тонкости ее ремесла. Но оказалось, что он все же многое невольно запомнил, невзирая даже на грохот кузнечного молота. Даброу встретился глазами с гадалкой и увидел в них явное недоверие, но не отвел взгляда.

— Да, пять Прим, — твердо повторил Даброу. Но гадалка не собиралась сдаваться Она невозмутимо положила свою колоду в шелковое гнездышко.

— Полагаю, ты заметил, как лежали карты по отношению друг к другу? Может, какая-то была перевернута или перекрывала другую?

— Они упали из рук Иллиры, — повторил Даброу, подчеркнув слово «упали».

— Ясно.

Последовала долгая пауза.

— Ну что ж, тогда, думаю, безопаснее всего будет принять простейший вариант: когда каждая карта лежит отдельно и прямо. Такой расклад проще истолковать. Тебя ведь устроит самое простое толкование, так?

Даброу кивнул, пропустив мимо ушей прозвучавший в словах гадалки сарказм. Им и раньше приходилось иметь дело с Мегерой. Язвительность была для нее такой же неотъемлемой чертой, как для Иллиры улыбка. Для прежней Иллиры.

— Полагаю, тебе известно, что амашкики делятся на пять семейств: огонь, руда, дерево, вода и воздух, что соответствует пяти элементам, из которых состоит вселенная. Каждое семейство начинается с Примы и заканчивается Копьем. Кроме этого, есть, конечно, карты, не входящие в Семейства, но сейчас они нас не интересуют, потому что ты назвал только Примы. Все Примы.

Даброу снова кивнул. Он действительно это знал. Окружающее С'данзо общество давно уже приспособило амашкики для собственных нужд, отбросив их предсказательные значения. Если пять Прим собирались у игрока, значит, он отхватывал крупный куш.

— Копья защищают. Они суровы, остры и четко определены. Примы же — это начало вещей, — седовласая женщина усмехнулась. — И их конец. Волшебники любят Примы, потому что эти карты означают все. Появление Примы облегчает прочтение предсказания — Иллира вполне могла упоминать при тебе об этом. Две Примы делают его абсолютно определенным. Но пять Прим — это полная нелепость, и ты, кузнец, наверняка должен об этом знать.

На этот раз Даброу издал неразборчивое ворчание, но тоже с утвердительной интонацией.

— Может, Иллира просто укладывала амашкики по старшинству и уронила верхние карты?

— От нее только что ушла посетительница. Если бы я думал, что эти карты выпали случайно, я бы сюда не пришел.

— Тогда вы с ней стоите на развилке дорог. Вам открыты все. Остается только отправиться в путь.

Даброу кивнул — на этот раз словно отвечая собственным мыслям, — как будто слова С'данзо в чем-то совпадали с его представлениями. Старая гадалка прищурилась. В ее возрасте способность Видеть была уже не главным даром. Гораздо большее значение имела ее способность разбираться в поведении людей. Мегера могла читать по жестам с тем же успехом, как другие гадалки — Видеть при помощи карт.

— Если Иллира будет слишком медлить, — сказала иссохшая от старости женщина, — дорога может припечь ей пятки. От судьбы не уйдешь.

— Но Иллира именно это и пытается сделать, амушка, — так С'данзо обращались к бабушке или старшей по возрасту гадалке. — Она Видела Тревию на этом пути, куда бы он ни повернул, но от этого ее сердце лишь ожесточилось.

Мегера фыркнула.

— Иллира — маленькая дурочка. Она должна бы уже знать, что бывает, когда дети запутываются в сетях Видения и судьбы.

Даже сейчас, разбухнув от крепко сбитых чужаков с разных концов империи, Санктуарий оставался подобен небольшому городишке, где все жители так или иначе связаны друг с другом. Это требовало умения не обращать внимания на слухи; а добиться, чтобы не сплетничали о тебе, было вообще невозможно. Весь город знал о детях Иллиры, а Мегера знала и о ее приемной дочери, за которой Иллира хорошо ухаживала, но не любила и дочерью считать отказывалась.

— Чем дольше твоя жена будет избегать того, что пришло к ней в Видении, тем более неизбежными станут эти события, кузнец. На первый взгляд судьба кажется чем-то неопределенным и слабым, ее можно переменить, особенно для молодых. Но видеть ее отчетливо и отказываться, как это делает Иллира… — Мегера покачала головой и пробормотала себе под нос:

— В этой жизни нет ничего случайного. Возможно, Иллира знает, что делает. Но и она не сильнее Судьбы.

Беседа подошла к концу. За занавешенной дверью уже топтался другой посетитель. Даброу пригнулся, чтобы не задеть головой за притолоку.

— Имей в виду, — добавила старая С'данзо, когда занавеска уже опустилась за спиной Даброу, — ты и твои близкие — пешки в игре Судьбы, и вы не почувствуете ее руку у себя на плече.

Даброу покачал головой и двинулся дальше. Он был сувеш; приходя к оракулу, он ждал четких ответов, а на невнятные попросту не обращал внимания. Посещение гадалки С'данзо было в лучшем случае следствием минутного порыва, подобного тому, который заставляет человека внезапно сесть за игру в кости. Даброу был доволен уже и тем, что ничего не потерял, и не особенно огорчался из-за того, что ушел отсюда не мудрее, чем был.

Было около полудня. Улицы заполняли толпы народа. Оба помощника Даброу ушли по домам и сегодня не должны были возвращаться. Даброу мог вернуться в кузню и несколько часов поработать по старинке — в одиночку, — или последовать примеру своего разросшегося семейства и устроить себе сегодня выходной. Даброу решил так и сделать и отправился через весь город ко дворцу.

Уэлгрину и его людям принадлежала первая из трех смен. Они заступали на дежурство в холодные предрассветные часы, а сменялись с постов примерно в полдень. Даже если бы Уэлгрин и не приходился Даброу шурином, кузнец, чтобы поговорить о Видениях Иллиры, все равно предпочел бы обратиться именно к нему, а не к командирам других двух смен, к известному своей продажностью Ай-Гофлану или к убийце Зипу.

А потом, как и подозревала Иллира, они найдут подходящую тему для разговора — примутся говорить о ней. Возможно, дружеская трапеза и несколько кружек эля в «Башке лудильщика» — там собиралось исключительно мужское общество, — окажутся наилучшим лекарством от осточертевших кузнецу невеселых мыслей. Стоило Даброу определиться в своих желаниях и двинуться в сторону казарм дворцовой гвардии, базарная толпа расступилась перед ним.

— Ну вот видите, я же вам говорил, что ничего страшного не случится, — сказал принц Кадакитис, но его голос звучал слишком удивленно, чтобы быть убедительным.

Иллира слабо кивнула. Они могли бы по крайней мере предупредить ее, что этот самый начальник стражи, к которому ее ведут, не кто иной, как ее собственный сводный брат. Уэлгрин имел множество недостатков, но его верность семейству была безукоризненной. Он провел всю процедуру настолько спокойно, насколько это было возможно в обстановке общей паники — ведь чертова змея до сих пор шныряла где-то во дворце.

— Я уверен, что кухни получили достаточное количество продуктов, даже с излишком. Может, кликнуть стражников, чтобы они проводили вас туда? Я сходил бы сам, но… — принц быстро глянул вверх — в той стороне находилась не только детская комната, но и Зал Правосудия, опекаемая Факельщиком казна, и регистратура. Ни муж, ни правитель — так, всего лишь декоративная фигура, — Кадакитис выглядел сейчас даже более юным, чем семь лет назад, когда он впервые появился в городе, наивный, словно щенок. Несомненно, принц сильно повзрослел за это время, но все же еще не стал взрослым.

— Спасибо, — поблагодарила его Иллира, — я вполне смогу найти дорогу самостоятельно.

Принц воспринял эти слова с глубоким облегчением и припустил прочь абсолютно не царственной рысцой. Перед взором Иллиры промелькнуло мимолетное Видение принца, сидящего верхом на серо-стальном жеребце. Потом Видение исчезло, и мыслями Иллиры завладели доносящиеся из кухни соблазнительные запахи. Повара и кухонная прислуга узнают Иллиру и отнесутся к ней с той же отстраненной вежливостью, что и прочие обитатели дворца: они считали, что выше какой-то там молодой С'данзо с Базара, пусть даже эта самая С'данзо пользуется благосклонностью королевской семьи и богов.

Иллира соорудила из шали лямку, повесила плотную плетеную корзину, которая стоила дороже лежавшей в ней еды, через плечо, и вышла на ярко освещенный двор. Она могла бы пойти по Главной Дороге, среди холмов, где деревья переливались всеми оттенками красного, золотого и оранжевого. Или через Обещание Рая — днем там обычно никого не бывало. Или еще можно…

Размышления Иллиры оборвались — она заметила знакомую фигуру, входящую в Западные Ворота. Даброу. Хотя Иллира и сказала себе, что муж всего лишь ищет Уэлгрина, сердце у нее бешено заколотилось. Пару раз, когда кузнец еще был ее опекуном, а не мужем, Иллира сбегала от него, но в последнее время такого не случалось. До нынешнего момента. Иллира мгновенно нырнула за телегу водовоза и согнулась над корзиной, делая вид, что изучает ее содержимое.

Пережидая, пока Даброу пройдет, Иллира всплакнула и подумала о Ча-бос, которая не умела считать до ста. Когда слезы высохли, женщина решила, что теперь, пожалуй, можно безопасно тронуться в путь, и пошла куда глаза глядят — а глядели они в сторону дальней части дворца, мимо разукрашенных ворот, через которые жрецы и боги общались с преходящими мирскими властями.

Сейчас Иллира шла по мощенному камнем дворцовому двору — здесь в очередной раз собирались делать ремонт, — мимо огромных водяных цистерн, которые ставились во внутренних укреплениях во времена осады. Иллира все еще могла видеть телегу водовоза, но она уже вступила на незнакомую ей территорию. Она не знала, как называются представшие ее взору небольшие ворота. Если это вообще были официальные ворота, а не один из тайных ходов Молина Факельщика.

— Эй, душенька, это ты не мне корзинку несешь? — окликнул Иллиру полуобнаженный чернорабочий.

— Нет, там моя еда.

— Точно? Хорошенькая штучка вроде тебя просто не имеет права быть в одиночестве…

Иллира поняла, что этот человек имел в виду. Ее лицо залила краска стыда. Рабочий от всей души расхохотался, а Иллира выбежала через безымянные ворота и оказалась среди сваленных за воротами беспорядочных груд красного песчаника. Ею овладело негодование. Сейчас Иллира желала, чтобы на голову рабочему обрушился весь сонм мелких напастей. Как мог он не узнать в ней почтенную матрону, да еще делать такие непристойные намеки? Иллира к этому не привыкла. К гадалкам С'данзо никогда не обращались с подобными предложениями.

Иллира съела мягкий сыр, даже не почувствовав его вкуса. Пламя позора все еще пылало в ней, озаряя непонимание, с каким относился к ней весь мир. Она ведь вовсе не требует, чтобы ее действительно уважали! Но один лишь эгоизм и упрямство не позволяли тем, кто заявлял, что якобы любит ее, понять, что ее мир — ее счастье, — закончился вместе со смертью Лиллис. Если бы они и вправду любили ее, они бы скорбели вместе с ней и отказались бы от своих бессмысленных попыток развеселить ее и заставить забыть о трауре.

Ее жизнь — трагедия, медленная панихида, которая будет безжалостно тянуться от смерти Лиллис до смерти самой Иллиры. Она стала мученицей — и это ее устраивало.

— Ты не должна так хмуриться.

Иллира отшвырнула корзинку и посмотрела против солнца. Она никак не могла разглядеть мужчину, который столь фамильярно заговорил с ней.

— Тебе следует с большей осторожностью выбирать места, где можно предаваться собственным мыслям.

Иллира не намеревалась терпеть нотаций от какого-то чужака. Да и не от чужака тоже. Ее охватило сильнейшее искушение нарушить свои обеты и запустить в незнакомца полновесным проклятием С'данзо. Но что-то удержало Иллиру — она и сама не поняла, что именно. Вместо этого она спустилась с возвышения и принялась собирать рассыпавшуюся еду.

С этой стороны солнце не светило в глаза, и Иллире удалось рассмотреть мужчину, но она так и не узнала его. На строительстве городских стен сейчас можно было услышать десяток непонятных наречий, но этот мужчина явно не принадлежал к числу строителей. Даже Темпус, вырисовываясь силуэтом на фоне кроваво-красного закатного солнца, не казался таким… таким нездешним, не принадлежащим этому времени и этому месту. Более того, Иллира не могла Видеть ни его самого, ни его тень. Сейчас, когда Санктуарий был свободен от магии, это показалось Иллире дурным предзнаменованием.

— Я свободная женщина, — раздраженно произнесла она и перебралась на другой камень. Теперь освещение позволяло Иллире взглянуть прямо в глаза незнакомцу.

— Здесь — нет.

Незнакомец говорил совершенно спокойно. Его слова не были угрозой. Простая констатация факта, который Иллира по какой-то причине проглядела. Но что можно проглядеть, сидя на забытой куче щебенки спиной к Главной Дороге?

— Посмотри вниз, — предложил незнакомец. Голос его звучал по-отечески и в то же время смущал.

Вниз. Пыль была красной от бурь, многие годы бушевавших над этим песчаником. Здесь ничего не росло. Под ним ничего не скрывалось. Иллира снова не смогла ничего Увидеть.

— Там, где ты сидишь.

Ах, это обычная щебенка. Когда-то, давным-давно, эти камни вытесали и сложили из них стены. Пропади все пропадом, да ведь эти надписи могут быть и на ранканском! А если учесть, что они попорчены временем, да и читать Иллира все равно не умеет… Она сердито вгрызлась в яблоко.

— Ну и что?

— Разве ты слепа, дитя?

Иллира решила, что этот незнакомец в видавших виды доспехах цвета бронзы и с проницательными темными глазами вполне заслужил проклятие С'данзо. У него поубавится высокомерия, когда он почувствует на себе его силу. Иллира обратила свои мысли в древние формулы, потом порылась в памяти, выискивая ритуальные слова, которые должны были слить ее желание с Видением.

Незнакомец подскочил к Иллире, — хотя она ни словом не высказала своего намерения, — и столкнул ее с камня. При этом его ладонь плотно запечатала рот женщины.

— Дура! — воскликнул незнакомец, швырнув Иллиру на землю. — Слепая дура! Сколько раз Санктуарий был по мелочным поводам проклят мелочными дураками, не способными узнать святость даже тогда, когда они встречались с ней лицом к лицу?

Иллира встала и отряхнула юбку от пыли. Незнакомец был слишком искренним в своем возмущении и слишком уверенным, чтобы прямо бросать ему вызов.

— Кто ты такой, чтобы бранить меня? — пробормотала она, глядя в землю. — Кто тебе поручил охранять Санктуарий? Ты просто один из чужаков, которые пришли подзаработать на постройке стены. Это мой дом, и я пошлю его ко всем чертям, если захочу того.

— Ты еще глупее, чем я думал, Иллира.

— Ну ладно, я не хочу, чтобы этот город шел ко всем чертям. Я хотела бы увидеть такой Санктуарий, в котором на улицах растут цветы, а честным людям не нужно прятаться по домам после захода солнца. Я хотела бы видеть такой Санктуарий, в котором мужчины любят своих жен, женщины любят детей, а у детей есть возможность расти не впроголодь. Да кто же не хочет увидеть Санктуарий таким? Но Санктуарий есть Санктуарий, и этого не изменить.

Иллира подняла глаза и бросила на своего собеседника сердитый взгляд, надеясь заставить его получше подумать, прежде чем говорить ей что-нибудь еще в этом же духе.

— Если ты сможешь заставить себя заботиться об этом городе, он может перемениться к лучшему. И может, даже станет таким, каким тебе хотелось бы его видеть.

— Хотела бы я дожить до этого! Кстати, а ты кто такой?

— Зови меня Пастухом.

Иллира наклонила голову и посмотрела на незнакомца повнимательнее. Кем бы он ни был, но домашнюю скотину он явно встречал исключительно в виде жаркого. Скорее уж этот тип похож на странствующего воина. Иллира отметила про себя, что незнакомец оставил на дорожке стреноженную лошадь, и то, что на дорожке сейчас не было прохожих. Не очень-то разумно спорить с человеком, если он носит на поясе и приторачивает к седлу с десяток разновидностей смерти.

— Хорошо, я благословляю Санктуарий…

— Сядь на камень.

Иллира уселась на ближайший камень и откашлялась, прочищая горло.

— Я благословляю Санктуарий! — повторила она. Порыв ветра швырнул ей в лицо пригоршню пыли. Эта пыль и бьющее в глаза солнце снова не позволяли ей хорошо видеть незнакомца. — Пусть его обитатели живут в мире. Пусть его правительство правит мудро. Пусть его стены будут крепкими, а кастрюли — полными. Ну как, этого хватит? — спросила С'данзо, искоса взглянув против солнца.

— Ты забыла о любви.

— Да, правильно. Пусть мужья любят своих жен, женщины любят детей, а дети… дети пусть любят, кого захотят.

— Пусть будет так, — заключил непохожий на пастуха Пастух. — Пусть все растет и зеленеет, ну и так далее. Хочешь выпить?

Он отвязал бурдюк для вина и протянул его Иллире. Иллира взяла бурдюк. У нее промелькнула мысль, что незнакомец хочет поставить ее в затруднительное положение. Немногие из горожанок могли поймать ртом вытекающую из бурдюка струю и не облиться при этом с ног до головы. Иллира могла. Она умела пить из меха — и научилась этому не из чужих видений. Это была одна из немногих вещей, которым ее научил отец. Вино было довольно неплохим — правда, чувствовался чересчур сильный привкус дубильных веществ — и явно нездешним. Иллира поймала ртом последние капли и вернула бурдюк хозяину, улыбнувшись, словно сытая кошка.

— Спасибо, — поблагодарила она и с немалым удовольствием заметила, что ей удалось удивить незнакомца своим искусством.

Незнакомец вскинул бурдюк над головой и развернулся таким образом, что чуть не задел Иллиру спиной. Сам он при этом оказался лицом к солнцу. Иллира не могла понять, с чего вдруг ему понадобилось так странно поворачиваться — ему же было неудобно! Вино струйкой пролетело мимо уха незнакомца и брызнуло на землю.

— Что ты делаешь?! — возмущенно воскликнула Иллира, поспешно подбирая юбку.

Но незнакомец снова сдавил бурдюк. На этот раз он украсил изрядным пятном полустершуюся надпись на камне, прежде чем приспособился и сумел сделать большой глоток. Для воина — а тем более для пастуха — такое неуклюжее обращение с бурдюком выглядело странным. Еще труднее было поверить в случайность, — особенно после того, как незнакомец взглянул на Иллиру и усмехнулся.

— Отсутствие практики, — прокомментировал он свою неудачу. Этому Иллира и вовсе не поверила.

— Я лучше пойду. Уже поздно. Я живу…

Иллира заколебалась: стоит ли говорить чужаку, где она живет. Впрочем, что-то подсказывало ей, что, даже если она и не назовет своего адреса, это не помешает незнакомцу при желании нанести визит им с Даброу. Женщина осторожно соскользнула с камня, избегая соприкосновения и с вином, и с незнакомцем, и сложила остатки своего обеда в корзинку. Ей казалось благоразумным побыстрее убраться подальше от этих камней. Незнакомец все еще продолжал усмехаться, когда каблучок Иллиры коснулся дорожки. Потом он расхохотался, и Иллира опрометью вылетела за ворота.

По правде говоря, было не так уж поздно — не намного позже середины дня, — а Иллира не собиралась возвращаться на Базар до захода солнца. День был приятным и теплым — такого теперь может не выдаться до следующей весны. Иллира решила еще погулять вдоль Главной Дороги и отправилась в путь — через внешний двор, мимо Губернаторской Аллеи.

Торговец Хакон бродил по своему обычному дневному маршруту, распевая: «Пирожное! Пирожное с ореховым кремом!» Несмотря на то, что Иллира недавно поела и в корзинке у нее было достаточно снеди, при этих его криках рот у нее наполнился слюной.

— Два пирожных… — начал торговец, увидев, как Иллира двинулась в его сторону. Потом он узнал женщину и закончил фразу уже тише:

— …за медную монету.

Иллира улыбнулась и протянула торговцу выщербленную монетку, полученную утром. Поскольку она купила два пирожных, второе Хакон завернул в клочок просвечивающего пергамента и сунул сверточек в складки шали Иллиры.

— Изумительно! — пробормотала Иллира, откусив кусочек сладкого пирожного, приправленного пряностями.

— Будет еще вкуснее, если с кем-нибудь поделиться.

Хакон имел в виду Даброу, но Иллире при этих словах представилось лицо Сайян. Иллира подумала: интересно, а кормилица хоть раз в жизни пробовала сладости, продающиеся только в приличных районах города? Маловероятно. Сайян утверждала, что выросла в Низовье, хотя Уэлгрин нашел ее в переулке Развалин. Иллира представила себе, какое выражение появится у Сайян, когда та откусит кусочек еще теплого пирожного, сделанного в форме морской раковины и начиненного ореховым кремом. Она свернула в другую сторону и поспешно направилась к Базару.

Кузня была пуста, но прежде чем Иллира успела забеспокоиться, она услышала плач Тревии и поспешила на этот звук.

— Я купила тебе пирожное, — с этими словами она и влетела в комнату, откинув занавеску.

Сайян улыбнулась, но улыбка почти затерялась среди ее безуспешных усилий успокоить младенца.

— Давай я подержу девочку. Пирожные нужно есть, пока они теплые — так вкуснее.

Иллира подхватила ребенка на руки и, даже не удивившись, обнаружила, что удобно пристроила девочку на сгибе руки. Она, оказывается, помнит, как укачивать ребенка, и пошевелила перед личиком девочки пальчиками. А поскольку пальцы Иллиры блестели от масла и крема, Тревия сочла их исключительно привлекательными. Она тут же потащила пальцы себе в рот и довольно зачмокала. Иллира почувствовала острый край зубок — видимо, они и были причиной плаксивого настроения малышки.

— У нее режутся зубки.

Сайян проглотила кусок пирожного, не разжевывая.

— И острые, верно?

На этот раз напевный вопрос сопровождался легкой улыбкой.

— Точно. Скоро можно начать давать Тревии по утрам жидкую кашку. Я раньше любила варить овсянку, особенно зимой.

Лицо Сайян мгновенно сделалось несчастным. Иллира почти что видела, как Сайян вспомнилось ее прежнее место обитания, где она жила до того, как попала в семейство кузнеца.

— Но нам все еще будет нужен кто-нибудь, чтобы заботиться о девочке. Я С'данзо, а не… — Иллира заколебалась, не понимая, с чего это она собиралась сказать, что она — не мать Тревии. В любом случае это не касалось Сайян. У многих женщин С'данзо было полно детей, постоянно шнырявших под ногами. — Ну, Тревии нужен будет человек, который сможет приглядывать за ней все время, — после легкого замешательства выговорила она. — Здесь, в кузне, довольно опасно. Не то что в других домах, — там ребенок самое большее коленку может расшибить.

Сайян выдохнула с явным облегчением. Она доела пирожное, но ребенок остался на руках у Иллиры. Потом женщины поболтали, сидя в сумерках, как не болтали никогда раньше, хотя ни о чем важном речь не шла. Они говорили о том, что любит есть Даброу и чего не любит, о ярких разноцветных тканях, которые привез караван из Кроу, и о том, женится ли когда-нибудь помощник Даброу.

Иллира бросила взгляд в будущее и покачала головой.

— Я не могу это Увидеть, — пробормотала она и вспомнила слова, которые произнесла, стоя на куче щебня. На мгновение у нее застыла кровь. Незнакомец перехитрил ее. Этот странный человек, который был кем угодно, только не пастухом, перехитрил ее и заставил наложить на Санктуарий небывалое заклятие — благословение С'данзо. Но такой вещи, как благословение С'данзо, просто никогда не существовало раньше. — В каждом, так или иначе, скрыт ребенок…

— Что-что?

Сайян придвинулась поближе, но Иллира не стала ничего повторять. В конце концов, она была всего лишь С'данзо, а Санктуарий был Санктуарием, и вряд ли он мог сильно измениться от ее благословения. Но все же она это сделала, и если этот Пастух еще когда-нибудь встретится ей, она поблагодарит его за то, что он наконец помог ей стать свободной.