Taken: , 1

1. ЭРИК

Одевшись, я пару минут простоял, задумчиво глядя на шпагу. Нельзя сказать, что я, подобно дяде Амадису, вообще избегаю носить оружие, но шпага, доставшаяся мне от долговязого предка, слишком длинная для моего роста и чуть ли не волочится по земле. Обычно я ношу с собой кинжал, тоже не простой, волшебный, который после броска возвращается, как бумеранг, обратно мне в руку – причём так стремительно, что за минуту я могу поразить с расстояния пяти метров точно «в яблочко» добрый десяток мишеней, а иногда и больше. Мой личный рекорд – шестнадцать.

После некоторых колебаний я всё же решил взять шпагу. Чем чёрт ни шутит, вдруг Ладиславу приспичит вызвать меня на дуэль? А драться я предпочитал своей Грейндал, чей клинок был закалён в Горниле Порядка. Некогда эта шпага принадлежала моему деду, королю Утеру, потом перешла в собственность Амадиса (который, кстати говоря, лишь считанные разы брал её в руки), а позже, когда на престол Света взошёл мой отец, ему вместе с короной досталась и Грейндал. Однако он, будучи адептом другой силы, предпочёл не связываться с оружием, отмеченным Янь, а заказал себе новый клинок и освятил его в водах Источника. Вот так Грейндал стала моей.

Впрочем, я сомневался, что Ладислав намерен драться со мной. Будь это так, он прислал бы ко мне своих секундантов с формальным уведомлением о вызове на дуэль – дети Дажа (как, собственно, и дети Света) обожают подобные ритуалы и строго придерживаются их. И вообще, не такой уж Ладислав дурак, чтобы зазря рисковать головой – или, в лучшем случае, задницей. Он прекрасно понимает, что в честном поединке ему меня не одолеть, а пустить в ход коварство… нет, это исключено. Дело даже не в том, что до того злополучного скандала трёхлетней давности мы были добрыми приятелями. Речь шла о чести Дома, а, как известно, вопросы чести, пусть и сомнительного свойства, нельзя решить бесчестным путём.

Я пристегнул к поясу шпагу в инкрустированных ножнах и подошёл к зеркалу. Я был уверен, что со мной всё в порядке, просто не упустил случая лишний раз полюбоваться собой. Конечно, в самолюбовании мне далеко до Нарцисса, но, буду откровенен, что-то нарциссовское у меня есть. Я бы ни с кем не поменялся своей внешностью – уж больно она мне нравится. У меня белокурые с рыжинкой волосы, большие голубые глаза, красивое лицо с типично пендрагоновскими безупречно правильными чертами и стройная фигура с идеальными для нормального мужчины (не дистрофика и не культуриста) пропорциями. Даже мой невысокий по пендрагоновским меркам рост – всего-то метр шестьдесят три – нисколько не портит общей картины. Невесть почему меня считают опасным сердцеедом, но, честное слово, это не так. Напротив, моя беда в том, что я слишком застенчив с женщинами. Возможно, я и пасу глазами каждую встречную юбку, загораюсь при виде мало-мальски симпатичной мордашки… но и только. Да и не очень-то прельщают меня лавры дяди Амадиса или кузена Мела. Я уж не говорю об этом придурке Кевине, который, по-моему, совсем спятил, коллекционируя голубоглазых блондинок. Мне достаточно одной, единственной…

Где ты сейчас, моя единственная?..

Выйдя из своих покоев, я обнаружил, что коридор более людный, чем обычно. Оказывается, минут десять назад, вследствие «мелкого сбоя» в компьютерной сети, обслуживающей системы жизнеобеспечения дворца, все стёкла в окнах этого коридора (и не только этого коридора) потеряли свои затемняющие свойства. Пятеро техников из департамента бытовой магии занимались восстановлением разрушенных чар; за их работой наблюдала группа праздношатающихся бездельников и бьющих баклуши слуг.

Ослепительно-яркое белое солнце Царства Света заглядывало в незащищённые окна и слепило глаза. В середине лета оно было просто невыносимым; в середине лета весь Солнечный Град вымирал, впадая в летнюю спячку. Чтобы невзначай не помешать техникам, я решил обойтись без колдовских штучек, а просто надел весьма кстати прихваченные солнцезащитные очки и уверенным шагом направился к ближайшему лифту.

Дорoгой я думал о том, что мой дед, покойный король Утер, отчасти был прав, когда издал впоследствии отменённый Амадисом запрет на использование компьютеров при дворе и в государственном аппарате. Не то, чтобы я был противником прогресса, но слишком уж часто эти штуковины, по выражению Дианы, «втыкали рога», и винить в происшедшем было некого, кроме неуловимых битов и байтов и совсем уж непонятных «недопустимых инструкций». Последнее вообще чёрт-те что. Если эти инструкции недопустимые, то зачем их, спрашивается, допускают?.. Хотя, возможно, я несу полную чушь. Несмотря на тесную дружбу с Дианой, я мало что смыслю в компьютерах и даже побаиваюсь их. Тётушка Бренда постоянно журит меня, безалаберного, и приводит в пример умницу Кевина… Тьфу! Тоже мне пример!

Присутствующие почтительно приветствовали меня и расступались, давая мне пройти. Мне это нравилось. Я не люблю откровенного подобострастия и лизоблюдства, но почтительность мне по душе. Всё-таки хорошо быть первым принцем королевства, гораздо лучше, чем королём. У моего отца есть долг, есть обязанности, навалом ответственности, а на меня приходится львиная доля почтения к королевской власти. По правде говоря, я не хочу быть королём и вряд ли им стану. Мой отец намерен царствовать не одну сотню лет, а я к тому времени, когда он решит отойти от дел, если останусь жив, буду слишком умён, чтобы принять корону. Дядя Амадис стал по-настоящему счастлив, лишь когда отрёкся от светской власти. Его пример назидателен и вдохновляет меня – как хорошо учиться на чужих ошибках! Кроме того, я не прочь унаследовать от Амадиса титул верховного жреца. Но это не скоро, в далёком, очень далёком будущем. А пока я довольствуюсь положением первого принца со всеми проистекающими отсюда последствиями весьма приятного свойства. К примеру, достаточно мне намекнуть любой приглянувшейся мне барышне… Но нет, вру! Всё не так просто. Как-то раз (впрочем, это было давно, ещё во времена моего сопливого отрочества) я, набравшись смелости, предложил одной очаровательной девушке провести со мной ночь, но это получилось у меня так грубо и неуклюже, что она решила, будто я считаю её шлюхой, и влепила мне пощёчину. Наверное, бедняжка затем целый месяц тряслась, ожидая ареста за оскорбление королевского достоинства…

Возле самого лифта меня окликнул знакомый с детства голос:

– Эрик, постой!

Я с улыбкой обернулся. Я всегда улыбался при встрече с мамой, у меня это получалось непроизвольно, вне зависимости от того, кстати было её появление или нет. Сейчас я предпочёл бы уклониться от встречи с ней, но всё равно был рад её видеть. Я всегда рад видеть мою мать Дану, королеву Света.

Когда-то её звали Бронвен, но тридцать лет назад, выйдя замуж за моего отца и короновавшись, она приняла имя Дана. Почему – это совсем другая история. И совсем неинтересная.

На маминой родине, Земле Артура, её по-прежнему зовут Бронвен – отчасти по старой привычке, а отчасти затем, чтобы не путать с другой королевой Даной, женой моего дяди Артура и моей двоюродной тёткой. Кстати сказать, в этом совпадении имён нет ничего случайного. Но опять же – это совсем другая история.

Говорят, что раньше мама была дурнушкой, но мне с трудом в это верится. Вернее, не верится вовсе. Для меня моя мама самая прекрасная женщина на всём белом свете – и не только для меня. Я с детства привык к тому, что мужчины смотрят на неё с восхищением, а женщины – с нескрываемой завистью. Они завидуют её совершенной фигуре, приятному овалу лица, глазам цвета весеннего неба, нежной белизне её кожи, роскошным золотым волосам. (Впрочем, когда я родился, она была рыжей и зеленоглазой – но все равно прекрасной, – и оттого мои волосы слегка отливаются медью, а глаза, когда я сердит или расстроен, каким-то непостижимым образом становятся изумрудными). С лёгкой руки дяди Артура маму частенько называют Снежной Королевой, с чем я решительно не согласен. По мне, более нелепого, неподходящего прозвища придумать нельзя. Всякому ребёнку известно, что Снежная Королева должна быть высокомерной, надменной и неприступной; моя же мама напротив – очень мягкая и сердечная женщина. Она дружелюбна, приветлива, непосредственна и не стесняется проявлять свои чувства в присутствии посторонних. Вот и сейчас она обняла меня и поцеловала в щеку, как это делала всегда, будь мы на людях или наедине.

– Доброе утро, сынок, – ласково сказала она. – Ты куда-то спешишь?

– Не очень, – уклончиво ответил я, надеясь, что этим её любопытство будет удовлетворено. Однако ошибся.

– Если не возражаешь, зайдём ко мне, – предложила мать и тут же, не сомневаясь в моём согласии, поддела руку под мой локоть и увлекла меня за собой. – Я переправлю тебя в Тоннель из «ниши».

– Это было бы замечательно, – слегка сконфуженно произнёс я, приноравливаясь к её энергичной походке.

Ещё бы! Я постоянно приставал к родителям с подобной просьбой и спускался в Зал Перехода, расположенный на глубине полутора километров, лишь в исключительных случаях, когда и отец и мать отсутствовали, либо были очень заняты. Безусловно, матушка была удивлена тем, что я направился в подземелье, не поговорив предварительно с ней. И не просто удивлена, но и озадачена.

– Сегодня ты при полном параде, – как бы между прочим заметила она, имея в виду прежде всего мою Грейндал. – Что-то я не слышала ни о каких торжествах. Или ты собрался на свидание? Решил произвести на девушку впечатление?

Я начал подозревать, что наша встреча произошла отнюдь не случайно; и если это так, то мне оставалось лишь подивиться тому, с какой невероятной скоростью распространяются по дворцу слухи. Не прошло и десяти минут, как я вышел из своих покоев, а маме, судя по всему, уже доложили, что я куда-то собрался, прихватив с собой дедовскую шпагу.

Вообще-то мама у меня молодчина. С тех пор как мне исполнилось шестнадцать, она старалась не навязываться с чрезмерной родительской опекой, вполне справедливо считая меня достаточно взрослым, чтобы иметь свои секреты, достаточно самостоятельным, чтобы справляться с собственными проблемами, и достаточно рассудительным, чтобы самому решать, когда и к кому обратиться за помощью и советом. Однако тот факт, что я взял Грейндал и попытался покинуть Солнечный Град не совсем обычным для меня путём – через Зал Перехода – лишь бы избежать разговора с ней или отцом, очевидно, встревожил её, и она решила выяснить, что у меня на уме. Маминому чутью можно только позавидовать… и подосадовать, что оно так некстати проявилось.

У меня не было ни малейшего желания лгать, к тому же я не видел в этом никакого смысла. Наряду с острым чутьём, моя мама обладала чересчур богатым воображением, будоражить которое я не собирался. Она могла нафантазировать невесть что, тогда как в действительности ничего особенного не произошло – за исключением того, что я вёл себя попросту глупо. Поэтому я сказал правду:

– У меня свидание, но не с девушкой. Ладислав хочет поговорить со мной.

Мама не сбавила шаг и даже не повернула ко мне лицо, но я почувствовал, как она напряглась.

– Он вызвал тебя на дуэль?

– Пока нет, и не думаю, что вызовет. Во время нашего разговора он вёл себя довольно миролюбиво; правда, был чем-то взволнован. Сказал, что хочет посоветоваться со мной по очень важному делу.

– По какому?

– Понятия не имею. Он даже не намекнул.

– А ты уверен, что это не ловушка?

– На все сто. Я хорошо знаю Ладислава, ему чуждо коварство. К тому же, когда я назначил встречу в доме Дианы, он нисколько не возражал.

Шагов десять мы прошли молча.

– И всё-таки, – произнесла мать. – Что, если ваш разговор закончится ссорой, и Ладислав вызовет тебя на дуэль? Раз ты взял шпагу, то, похоже, не исключаешь такого варианта.

Я пожал плечами:

– Всё может быть. Если Ладиславу невтерпёж разделить участь Зорана, что ж, я доставлю ему это сомнительное удовольствие.

Мама слегка улыбнулась:

– Ты такой же самонадеянный, каким был Артур в юности. – Она хмыкнула. – По крайней мере, во времена своей второй юности. Впрочем, не думаю, что прежде он был скромнее.

Это сравнение мне не понравилось. Нельзя сказать, что я испытывал неприязнь к дяде Артуру. Напротив, я всегда восхищался им, и мне было лестно слышать, что я чем-то похож на него, – но только не от мамы. Сплетники утверждали, что до замужества она была любовницей дяди Артура, и я подозревал, что это правда. Кое-кто заходил ещё дальше, полагая, что эта связь не прекратилась и после того, как мои родители поженились; я очень боялся, что это тоже правда, хотя верить отказывался. Одно время меня мучили сомнения, чей же в действительности я сын, и только проведя тайные научные изыскания (нарушив при этом целый ряд этических норм), я к превеликому своему облегчению убедился, что мой отец – Брендон…

Миновав анфиладу комнат, мы вошли в мамин кабинет, к которому примыкала «ниша» дверь в большой мир, открытая только для адептов Источника. Самостоятельно воспользоваться ею я не мог, поскольку не был адептом и, честно говоря, не очень стремился им стать, так как метил в преемники Амадиса. Хотя, в принципе, одно другому не мешало, исторический прецедент уже имел место – мой прапрадед по мужской линии был королём Света и верховным жрецом Митры, обладая Силой Источника.

– Когда назначена встреча? – спросила мать.

– Через сорок минут, – ответил я, взглянув на часы. – Даже через тридцать пять. Как раз успеваю без лишней спешки.

– Если бы ты спустился в подземелье, тебе пришлось бы поторопиться, – заметила она, лишь констатируя факт, и не стала развивать свою мысль дальше. – Вот что я подумала, Эрик…

– Да?

– Если Ладислав предложит тебе мир, что ты ответишь?

– А я с ним и не ссорился.

– Сынок, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, – сказала мама. – Ведь я вижу, что ты до сих пор любишь Радку и никак не можешь смириться с её потерей, но из-за своей непомерной гордыни… В конце концов, прошло уже три года, страсти улеглись, и никто не станет говорить, будто ты поддался нажиму.

Я вздохнул:

– Увы, мама, нет. Ты ошибаешься. Зоран станет говорить, ещё как станет. Уж он-то зальётся соловьём, такого понапридумывает. А этот старый хрен… пардон, Володарь, заставит меня унижаться.

– По-твоему, просить руки унизительно?

– Нет, но можно не сомневаться, что моё сватовство представят как публичное покаяние. Я этого не потерплю.

Теперь уже вздохнула мама:

– Ты такой же упрямый, как… как и все Пендрагоны. Ты путаешь гордость с гордыней, а признать свою не правоту считаешь малодушием, хотя на самом деле это был бы мужественный поступок.

Я пожал плечами:

– Значит, я недостаточно мужественный.

– Скорее, недостаточно взрослый. – Мама наклонила мою голову и нежно поцеловала меня в лоб. – Мой ты малыш.

Ещё недавно я обижался, когда матушка называла меня малышом, но в последнее время стал относиться к этому спокойно – наверное, повзрослел. А повзрослев, понял, что для матери дети всегда остаются детьми, сколько бы лет им ни было – хоть два, хоть двадцать два (да хоть и семьдесят восемь). И всё же…

– Мама, – сказал я. – Мне надоело быть единственным ребёнком в семье. Я уже вырос – пора бы тебе подумать ещё об одном малыше. Или малышке.

На лицо матери набежала тень и тут же исчезла – но недостаточно быстро, чтобы ускользнуть от моего внимания. Набравшись смелости, я наконец решился задать очень болезненный для меня вопрос, который мучил меня с тех самых пор, как я начал критически воспринимать действительность:

– Ты не любишь отца, мама, ведь так? Ты не хочешь от него детей. А я родился по чистой случайности. Я прав?

Она отступила на шаг и устремила на меня грустный взгляд своих прекрасных голубых глаз.

– Ты прав и не прав, Эрик, – ответила после долгого и напряжённого молчания. – Мы с Брендоном любим друг друга, хотя с твоей точки зрения это трудно назвать любовью. Наш брак – союз двух товарищей по несчастью и, можешь мне поверить, довольно тесный союз.

– Однако… – значительно произнёс я.

Мама села в кресло и в задумчивости склонила голову, золотистые локоны упали ей на лоб.

– Увы, сынок, сердцу не прикажешь… – Вдруг она резко вздёрнула подбородок, взмахом руки отбросила назад волосы и пристально посмотрела мне в глаза. – Но я слишком горда, чтобы становиться в очередь. Надеюсь, ты этому веришь? Я не хочу быть чьей-то второй или третьей женщиной… даже Артура. Ему хватает и Даны с Дианой; пусть они оспаривают его друг у дружки, а я в их игры не играю. Мы с твоим отцом по-своему счастливы, и плевать, что наше счастье шаткое, непрочное; главное – у нас дружная семья, у нас есть сын, которого мы любим и которым гордимся. – Мама встала, подошла ко мне, обняла и положила голову на моё плечо. – Мы очень любим тебя, Эрик. Ты прав, мы зачали тебя по неосторожности, но тем сильнее мы любим тебя, нежданного. Ты наша нечаянная радость. Мы боялись иметь детей и до сих пор боимся. В любой момент наш брак может распасться и тогда… К счастью, ты уже взрослый и способен понять нас.

Минуту или две мы простояли молча, затем мама, немного успокоившись, отстранилась от меня и поправила свою причёску.

– Ладно, сынок, тебе пора… Впрочем… – Она сделала глубокий вздох. – Давай расставим все точки над «i». Ты хочешь знать, изменяли ли мы с отцом друг другу?

– Нет, – без колебаний ответил я и решительно направился к потайной двери в стене кабинета.

Я не лукавил. Я страшно боялся услышать правдивый ответ, а тем более – с именами…

Taken: , 1