"Сборник рассказов" - читать интересную книгу автора (Ермакова Олеся Евгеньевна)

Счастье для богини

«Танец — это жизнь», — упоенно шептали юные танцовщицы. Страсть в их глазах была сильнее любви или веры. Обе они теряли со временем сладость, отравляли послевкусием сомнений, щемящим ощущением пустоты. Огонь же танца сжигал дотла и забирал душу без остатка. Но каждый раз древняя страсть возрождалась, ловила приманкой свободы новую жертву, поэтому была вечна. Многие юные девушки мечтают стать танцовщицами. Так верят в свободу птицы, которых никто не успел поймать.

«Жизнь — это танец», — качала головой молодая наставница. Ее глаза становились темными и непроницаемыми, и как никогда остра была мысль, что внешность не является мерилом возраста для души.

— Госпожа Мейталь, к вам господин Хэлавир с дочерьми. Что им ответить? — голос у десятилетней вестницы по-детски счастливый, ей доверили честь сообщить о прибытии гостей самой главе храма.

Молодая женщина, которую назвали госпожой Мейталь, улыбнулась, выскользнула из плена собственных мыслей и произнесла:

— Скажи им, что они могут подождать в центральном зале.

Мейталь задержалась у зеркала, поправила волосы и накинула тонкую накидку на плечи. Она не собиралась мучить гостей ожиданием, подобная мысль показалась бы ей оскорбительной, просто традиция требовала, чтобы глава храма выглядела, как подобает преемнице легендарной Шадарэ.

Пальцы Мейталь замерли в нерешительности перед разноцветными веерами, лежащими на полке. Одни казались слишком дорогими, вычурными, другие при всей красоте могли навести мысль о неуважении. С раннего детства ей говорили, что самое страшное — оскорбить долг недостойным поведением, нарушить незыблемую цепь традиций, ведь тогда не останется ничего, кроме смерти. Мейталь выросла, но страх остался, вылился в потребность идти по выбранному пути, не делая ни шагу в сторону. Подобная судьба казалась немыслимой для танцовщицы, чья переменчивость вошла в легенды. Что ж, она выбрала своим путем танец, жила в нем и не просила большего.

Лепестки цветов вишневыми каплями легли на раскрытое полотно. Знаменитых мастеров прошлого наделяли мистической властью дарить веерам души. Изысканно и в то же время просто, достойное украшение для главы храма.

Иногда Мейталь тяготило, что она слишком молода для роли верховной жрицы, покровительницы тех, кто часто оказывался мудрее или старше. Но глава храма танцовщиц всегда была молода, и голос традиций милостиво разрешал сомнения.

Гость, которому в храме не подарили танца — неугоден всем существующим богам. Гостеприимство танцовщиц очаровывает, лежит в глубинах веков незримым правилом, обязательством.

Хэлавир был почетным гостем, поэтому удостоился того, что сама глава храма вышла для него танцевать.

Веер раскрылся, как крылья диковинной птицы, вишневые лепестки затанцевали, закружились в вихре, увлекли за собой. Резко распахнулись черные глаза, всколыхнулись края шелковой накидки, лучи харитского солнца нехотя коснулись темных волос и слишком светлой для здешних мест кожи. Мейталь начала танцевать.

Она давно знала, что в танце острее проявляется ее чуждость, непривычность этому миру. Каждым движением, жестом, взмахом веера она вспоминала далекое место, некогда звавшееся домом. Горы и холмы, манящую умиротворенность природы, разноцветных рыбок, стрекоз, едва касающихся гладкой поверхности пруда, непохожие на здешние осени и весны, людей с темными волосами и другим разрезом глаз. Иногда Мейталь казалось, что мастерство ее танца, увековечивающего призрачные образы, проистекает из отчаянного страха все это однажды забыть.

Танцовщица посмотрела в глаза младшей дочери Хэлавира полные восторга, азарта и восхищения, на серьезное лицо старшей, и замерла, позволяя себе вспомнить. Они были детьми той женщины. Ее единственной богини. Тогда Мейталь звали совсем не так…

Чжан Мей не хотела умирать. Ей только исполнилось двенадцать, она была дочерью чиновника и больше всего на свете любила танцевать. Еще недавно отец обещал отвезти их в древний город, где правитель всезнающ и мудр, а женщины собирают волосы наверх и ходят в ярких дорогих платьях. Умирать столь рано печально, некрасиво. Пламя охватило картины деда на стенах и подобралось к циновкам, она начала задыхаться, но попыталась сдвинуть с места упавшую балку. Балка не поддавалась.

Люди, принесшие с собой ненависть, устремились на север, к дому безмятежно спящего в утренний час наместника. Ветер шептал, что они несут с собой запах тлена и смерти, огонь жадно разгорался от пущенных стрел, отражался в темных глазах. Мей не могла знать, что ее крики о помощи некому было услышать.

Крыша проиграла в схватке с драконом, огненные крылья прикоснулись к ней, лаская в жарких объятиях. Говорят, те, чью душу забрало себе пламя, в следующих жизнях не могут найти покоя от жажды. Последнее, что увидела девочка: младший брат, ради которого она и бросилась в огонь, выполз из дома и, борясь с дымом и кашлем, звал сестру. Угасающее сознание попыталось поймать этот голос, оставить последним воспоминанием об ускользающем мире. Чжан Мей больше всего на свете хотела жить, но надеялась, что умереть смогла достойно.

Огонь не оставил ее и после смерти, белоснежное пламя обжигало кожу, окружало со всех сторон, разрывало сухое от жажды горло. Чжан Мей никогда не верила, что попадет в ад. Но это место было адом, и она ничего не могла поделать. Что-то забытое, неуверенное внутри шептало «так нечестно». Дочь чиновника только покачала головой, и темные глаза с опаленными ресницами встретили слепящее солнце. Тут нет ничего странного или нечестного — стоило проснуться раньше и спасла бы обоих. Младшая сестренка сейчас с мамой на Небесах, Мей подобной милости не заслужила.

Ее ад был жарой пустыней с неясными тенями на линии горизонта. Она знала, что такое пустыня, поэтому поняла сразу: не стоит верить миражам. На раскаленном песке боль от ожогов принимала новые оттенки. И тогда Чжан Мей подумала, как глупо было не пожелать смерти. Прикосновения лепестка к водной глади, беспамятства и покоя.

Женщина была миражом, тенью мертвого дерева или просто порождением измученного сознания. Или богиней, одной из небесных драконов, умеющих принимать человеческий облик. Каштановые волосы богини падали на плечи, Чжан Мей смотрела в теплые карие глаза и думала, что видит мираж — даже богини не бывают такими прекрасными. Прикосновение женщины накрыло волной успокоения, покоя, нежности. Удивительно, как в такой жар ее руки оказались прохладными. Вспомнилась мама, ласково обнимающая, прижимающая к груди. Похожая на надломленный цветок в нарядном шелковом халате, улыбающаяся тихой, угасающей улыбкой. Тени, танцующие на поверхности пруда. «Мей, ты теперь старшая».

Холод ее ладоней не казался теперь иллюзорным, с каждым прикосновением женщина забирала боль, одаривая светлыми лучами сочувственной улыбки. «Все будет хорошо», — обещали ласковые прикосновения. Чжан Мей поверила, признала над собой власть чуда — даже если оно окажется миражом — и закрыла глаза.

Мужчина был красив. Красотой чужой, пугающей, непохожей на ту, к которой привыкла Чжан Мей. Темные волосы и загорелая кожа. Глаза у него светло-голубые глаза, как у белого тигра, не умеющего или полагающего ниже своего достоинства прятаться в лесу для удачной охоты. Чуждость этой красоты завораживала, на ее фоне мягкая красота женщины терялась, блекла. Но сравнивать их, будто превозносить хорошие стихи над словами молитвы. Мужчина был красив, но женщина — прекрасна.

Всю дорогу он нес Мей на руках, смутной памятью забытья она знала это. В нем были сила, мужество и благородство. Его любила кареглазая женщина, и он с радостью дарил ей свою любовь. Идиллия достойная старой легенды или одной из песен.

Но Чжан Мей не могла доверять этому человеку, как бы ни относилась к нему богиня. Пусть он добр, благороден и чист душой и сердцем, но она не была уверенна, что у него хватит сил оставаться таким вечно, что всю свою жизнь он не изменит желанию оберегать кареглазую женщину.

Богиня наклонилась, осторожно уложила растрепанные волосы Мей на подушку и произнесла слова, заставившие девочку замереть. Она не понимает ее языка. Мужчин сел рядом и повторил фразу на каком-то другом языке, потом еще раз. Сколько бы он не делал попыток, слова оставались для Чжан Мей бесполезным набором мертвых звуков, и она качала головой. Хотелось заплакать, попытаться выразить слезами всю бездну охватившего ее отчаяния. Но она разучилась плакать, когда мама ушла на Небеса.

Мужчина что-то сказал женщине, слова чужого наречия показались Мей неожиданно резкими. Наверное, он укорил женщину в излишнем добросердечии или сказал, что бестолковую нахлебницу, которая и двух слов сказать не может, стоило бросить в пустыне. Он прав и не мог сказать ничего другого. Она бесполезна. Чужая для этого мира в огромной пустыне. Этого не изменить, глупо думать иначе.

Горький комок застыл в горле.

Не бывает никаких спасительниц и милосердных богинь. Это сказки для младшей сестренки, которой полагается верить, что однажды мама вернется. Если женщина и правда небесный дракон в человеческом облике, главное не следует забывать: драконы и богини не обязаны быть добрыми. Ее спасение лишь мимолетная прихоть. Но и за это стоит быть благодарной.

Спасительница ответила на упрек мужчины со спокойствием и мягкостью, подошла ближе, погладила по голове, села на край кровати и достала толстую книгу в красивом переплете. Чжан Мей повторно покачала головой — буквы казались похожими на диковинных зверей и птиц, сплетались в узоры, но не дарили ей таинства смысла. Если она не понимает слов, то и книги читать не сможет. Богиня улыбнулась, открыла первую страницу. Мей подумала, как глупо было решить, что над ней собираются подшутить. Как вообще можно было сомневаться в божественной мудрости кареглазой женщины? Разве книги состоят из одних только слов?

Женщины на картинке танцевали. Звери и цветы вокруг замерли зачарованные их плавными движениями. Солнце играло на тонкой ткани невесомых накидок.

Чжан Мей никогда не видела ничего прекрасней…

Две недели тепла и заботы минули быстро, унеслись пестрыми птицами за горизонт. Женщина прощалась, и это было печально, почти больно. Пришедший вчера колдун сумел подарить Мей радость понимания чужой речи. Но язык не утратил свою чуждость, его оказалось мало, чтобы понять этих странных людей, любивших пустыню. Она хотела бы стать такой же, как они, понимать, чему может улыбаться кареглазая женщина, знать ее радости и тревоги. Что такого в том мужчине, если ради него она навсегда покидает свой дом?

— Ты будешь вспоминать меня, Мей? — спросила спасительница.

Чжан Мей хотелось закричать, смиренно склониться у ног той, что не подозревала о своей божественности, произнести спокойным и ровным голосом клятву службы, вечной верности, чтобы всегда быть рядом, защищать. Но женщина никогда бы не позволила этого, приняла бы за простую благодарность. От этого прощание выходило еще печальней.

— По законом моего народа за подаренную жизнь я вручаю тебе свою, — на чужом языке вышло фальшиво, неправильно. Подтверждая это, женщина улыбнулась.

— Нет нужды никому вручать свою жизнь. Ты свободна от долгов и служений.

Она была права. Двенадцатилетняя девочка на службе у богини выглядит глупо, смешно. Что сможет она ей дать, от чего защитить?

— Я хочу, чтобы ты нашла свое место в этом мире, стала счастливой. Он непохож на тот, о котором ты рассказывала, но для меня он прекрасен. Мне хочется, чтобы ты сумела его любить так же, как я.

— Я постараюсь.

Говорить, что именно она делает этот мир прекрасным, было глупо. Как и упасть на колени. Женщина сама не верила, что является добрым божеством. На чужом языке Мей не смогла бы ей этого объяснить.

— Что ты собираешься делать дальше, Мей? Я попросила колдуна позаботиться о тебе, пока ты не выберешь свой путь.

— А что собираешься делать ты? — робко спросила девочка, поражаясь собственной дерзости. Если бы она не предчувствовала ответ, то ни за что не спросила бы.

— Я поеду туда, где нет ни степей, ни пустынь, а только леса и равнины. Я хочу быть с ним рядом на самом-самом краю света, — улыбнулась богиня мечтательно. — Хочу дом с огромным садом и растить его детей. В саду можно посадить стройные степные злаки, дети будут играть рядом с ними, а я рассказывать сказки. Может быть, однажды покажу им свою родину. Скажу, что она не такая, как на картинках. Тебе, наверное, неинтересно?

«Я отправилась бы за тобой на край света. Но ты не захочешь», — подумала Чжан Мей, но вместо этого произнесла:

— Ты говоришь красиво. Я бы хотела посмотреть на этот дом.

— Знаешь, Мей, я так сильно люблю его, что забываю обо всем. Даже о том, что мой долг заботиться не о себе, а исцелять других. Мне кажется, что если его не будет на свете, я умру. Я такая глупая. Такая эгоистка.

Мей улыбнулась.

— Ты даришь людям надежду и исцеление. Разве нельзя тебе быть счастливой?

Женщина рассмеялась и добавила:

— Только не говори опять, что я богиня. Если бы богини были такими, то мир давно бы скатился в бездну. Ты не обязана ничем платить за свое спасение.

Однажды утром, не до конца проснувшись, Мей произнесла вертящиеся на языке слова вслух. Тогда женщина тоже долго смеялось.

— Я хочу, чтобы ты когда-нибудь полюбила кого-нибудь также сильно, как я. Мне хочется делать невообразимые глупости, но на душе давно не было так хорошо. Как будто летаю.

Краткий стук и мужчина заглянул в комнату.

— Нам пора.

— Я знаю, подожди еще немного.

Время уходило, утекало быстрее песка в настольных часах.

— Ты когда-нибудь вернешься? — не удержалась от вопроса Чжан Мей, стараясь как можно лучше запомнить лицо богини.

— Конечно, мне же захочется познакомить с тобой моих детей. Будь счастлива, Мей.

Когда колдун предложил ей выбор, она отправилась в храм. Чжан Мей умерла в слепящем пламени, окончательно исчезла с уходом богини. Мейталь собиралась стать танцовщицей.

Мейталь думала, что никогда больше не увидит женщину, спасшую ей жизнь. Это было правильно. Чудо происходит в жизни лишь однажды, а она удостоилась внимания светлого божества. Чего еще просить у Небес?

Танец стал жизнью, избранной дорогой. Чуждость ее красоты притягивала взгляды. А необычный разрез глаз и происхождение стали темой множества загадок и слухов. Некоторые танцовщицы относились к ней с неприязнью, завистью. В чем-то они были правы: она не имела права занимать здесь место.

Мейталь не заметила, как смогла полюбить Хариту и обрела подруг. Юные танцовщицы не уставали удивлять ее. Они были смешливы и всегда готовы к очередной проказе, выросли среди удивительных сказок и восторженной делились ими. Могли дразнить своей красотой заглянувших в храм мужчин и одновременно до изнеможения выкладываться на тренировках. Часто ругались, ссора была готова вспыхнуть от малейшей искры, но они никогда не помнили долго зла. Рассказывая о традициях кровной мести, смеялись, как будто поражаясь про себя — неужели этим глупым мужчинам совершенно нечем заняться. Танцовщицы походили на диковинных птиц, и Мейталь, казалось, что ее тоже ненароком научили летать.

Господин Хэлавир был добрым и щедрым, даже жены его приветливо улыбались, а не изводили приглашенную танцовщицу ревнивыми взглядами. Мейталь нравилось для него танцевать.

Опоздать было немыслимо, даже если танцовщицам охотно прощали задержки. Прошло уже три года, но больше всего на свете она боялась обмануть возложенное доверие. Подруги смеялись над такой точностью. Мейталь им завидовала. Они родились здесь, с детства были частью диковинных традиций и обрядов, никто никогда не сможет их упрекнуть в том, что они чужие этому месту и делают что-то не так. Когда-то и у нее тоже было куда пойти.

Загорались вечерние огни, стражи закрывали городские ворота, ремесленники убирали товар, а замужние женщины в расшитых узорами платках спешили по домам — готовить ужин или встречать супругов. Суета затопила узкие городские улочки, купалась в золотисто-алых лучах заходящего солнца, завладела на миг сердцами людей. Яркое платье танцовщицы уже не выделялось, казалось уместным, так легендарный королевский зверинец был бы не мыслим без сказочных птиц. В воздухе смешались запахи пряностей, налитого в светильники масла и тепло остывающих крыш. Древнее спокойствие пустыни материнской лаской накрыло город. Закатная и предрассветная Харита стала тем, что Мейталь сумела всей душой полюбить.

Мужчины улыбались спешащей танцовщице, и не было ничего дурного в их взглядах. Они являлись скорее данью ее диковинной красоте, юности и мастерству — это было приятно. Мейталь любила мужчин, с ними было хорошо и легко, от нее не требовали ни оставаться, ни служить. Танцовщица не обязана против воли быть с кем-то рядом, а обидеть танцовщицу по древней традиции считается дурным знаком. Традиции это мира были странными, но Мейталь научилась любить их.

С мужчинами было просто и не так одиноко, а еще они умели отгонять дурные сны.

Каждую ночь ей снился дом. Сначала объятый хищным пламенем, с криками тех, кто не сумел спастись из ловушки. Потом сны успокоились и стали страшнее. Мейталь видела только пепел на месте, где раньше стоял маленький город.

Женщина шла, опустив голову, потертый платок скрывал сгорбленные плечи, на руках ее спал ребенок. Женщина была одинока, покинута и несчастна — ей некуда было пойти.

Мейталь задержала взгляд на хрупкой фигурке и подумала, что тоже могла выглядеть так. Чужая девочка в чужом мире. Но женщине было тяжелее — этот мир был ее родиной.

В Харите женщина не может быть брошена на волю пустыни. Всегда рядом должен быть тот, кто сможет защитить — отец, братья, муж, сын. Если обижает муж, всегда есть опора семьи, если не ладится с семьей — можно надеяться стать женой хорошего человека. Если случайная немилость богов не дала ни того, ни другого… Что ж, можно стать танцовщицей или пойти в храм, в болезни просить помощи целительниц. Пустыня жестока, но учит общности, готовности помочь тем, кто стоит рядом. Иные не выживают.

Женщина была одной из тех, кто уехал когда-то за чудом или неземной любовью, отказался от рода, покинул родные края. Разбился вдребезги, потерпев неудачу, узнал, что не всем мечтам суждено сбыться, а закованная в цепи традиций родина — место не из худших. Мейталь слышала много таких историй. Женщину было жаль. Она любила и поехала с ним «на самый край света», мечтала построить дом, полюбить чужую родину, родить детей. Когда ребенок родился, то диковинная игрушка, загорелая красавица из далекой страны, успела ему надоесть, стала не нужна.

По странному наитию танцовщица остановилась, а потом забыла, обо всем на свете. Долге, традициях и том, что надо спешить. Женщина обернулась, печально посмотрела по сторонам. Отчаяние отражалось в карих глазах богини. Девочка, которую звали Чжан Мей, прошептала имя и решительно бросилась вперед.

— Мей… — тихим удивленным эхом отозвался знакомый голос.

— Ты такая красивая стала, Мей, — попыталась улыбнуться женщина. Мейталь ненавидела того, кто разучил ее улыбаться.

— Ребенок не проснется? — все еще шепотом спросила Мей. И испугалась знакомого некогда взгляда.

— Не проснется до утра. Магия. Ничего страшного. Тебе надо идти?

Как будто они встретились мимоходом во время вечерней прогулки. Женщина старательно изображала уверенность, спокойствие в голосе. Страх, безысходность, тонкой фигуры и заострившихся черт красивого лица так просто не скроешь. «Останься. Не уходи», — умолял взгляд против воли.

«Почему каждый раз, встречаясь с тобой, я остаюсь лишь ребенком, который не может тебя защитить?» — с горечью подумала Мей.

— Ты сидела у моей кровати каждый раз, когда я открывала глаза. Я никуда не пойду без тебя.

Она походила человека, которому подали руку в шаге от обрыва. Смотрела удивленными глазами с зарождающейся надеждой. Неужели все настолько плохо? Как кто-то осмелился довести до такого состояния доброе светлое божество?

Мей поправила на плечах смутно знакомый платок и осторожно взяла на руки ребенка богини. Девочка. Красивая, наверное. Спокойствие и деловая сосредоточенность цепко держали разум, помогали подавлять эмоции. Здесь и сейчас Мей выросла, стала старше, но радости это не принесло.

Женщина покорно шла следом за пятнадцатилетней танцовщицей. Мей с неудовольствием начала отмечать незамеченные при первом взгляде детали. Темные тени под глазами, зарождающиеся скорбные морщинки в уголках губ, странную неуверенную походку, говорившую, что ее обладательница давно не может отдохнуть и едва стоит на ногах.

Найти дорогу в знакомый дом не составило труда. Здесь в представлении танцовщицы всегда царил покой и уют, люди были внимательны и добры. Здесь можно найти постель и горячий ужин. Господин Хэлавир молод для главы такого важного и древнего рода, но очень добр. Он не станет упрекать ее в том, что она притащила в его дом чужую женщины с ребенком, почему-то Мейталь казалось, что будет именно так. А танец… она станцует ему лучший из своих танцев в следующий раз. Грань хочет отобрать у нее богиню, она не может позволить этому случиться.

Интуиция не подвела танцовщицу. Господин Хэлавир не стал задавать вопросов, распорядился выделить комнату и нагреть воды, а самая молодая его жена с молчаливого согласия богини взяла спящего ребенка. Глава древнего рода умел понимать без слов.

Когда дверь закрылась, Мейталь села на край широкой с пологом кровати и задала самый главный вопрос:

— Что с тобой случилось?

— Ты такая заботливая. Переполошила всех этих господ. У тебя будут из-за меня проблемы? Не стоило.

— Мне все равно, — танцовщица посмотрела богине в глаза. — Что он сделал с тобой? Если эта тварь осмелилась…

Женщина снова попыталась улыбнуться.

— Не надо так, Мей. Он не виноват. Он ведь, правда, на мне женился. Просто я была дурой. Так его любила, что лишилась рассудка. Мы слишком разные оказались, Мей. Его раздражали мои пациенты, живущие в нашем доме. Он пытался запретить мне лечить, предлагал просто пойти работать в больницу. Чтоб никаких чудес и спасений возле его дома. Я так не смогла. Он был колдуном, знаешь? Они творят волшебство каждый день, поэтому в настоящие чудеса не верят. Он любил меня, правда, любил. Только хотел, чтобы я была только его, стала одной из этих светских дам. Я так не умею. Пыталась, не смогла. Мне было бы проще жить, как дома, быть даже неединственной супругой. Только чтобы был Дом и сад. Чтобы каждый день его ждать, разогревать ужин. Он сказал, что не обязательно мне тратить время на глупости — достаточно нанять слуг… А потом я узнала, что у него есть другая женщина. Я все еще любила его и смогла смириться, только однажды предложила взять ее второй женой. Он разозлился, кричал, что вовсе ее не любит, а я ненормальная. Что нормальная жена в жизни бы такого не сказала. Тогда проснулась гордость. Я забрала ребенка, хлопнула дверью и не захотела возвращаться. В той стране все проще — подписала какие-то бумаги и перестала быть его женой. Но гордость от боли не лучшее лекарство. Бумаги не говорили, что можно больше его не любить… А потом мне захотелось домой. Дома не оказалось лучше.

— Любой рад приютить целительницу в своем доме. Тебе стоило только попросить.

Женщина посмотрела удивленно и равнодушно ответила:

— После того, как мы расстались, меня покинул дар. Я не могу никого исцелять, Мей.

Хотелось пообещать, что все непременно вернется, стоит только подождать. Но Мей давно узнала, как жестоки напрасные надежды. Когда-то она верила, что сможет вернуться домой.

— Знаешь, я ведь хотела сегодня отказаться от ребенка. Оставить спящую Шанарэ у какого-нибудь богатого дома. Поэтому заплатила за то заклинание колдуну. В Харите не принято бросать найденных у порога детей. Это много лучше, чем иметь дурную мать.

— Дети любят свою мать, какой бы она не была. У твоей дочери не дурная мать — у нее самая лучшая.

Мей погладила богиню по волосам, как некогда успокаивала младшую сестру. Ей хотелось бы забрать у нее эту тьму и горечь — тоску женщины по любимому мужчине, отчаяние целительницы, потерявшей дар. Это неправильно, она несет в этот мир смысл и свет и не должна так страдать. Почему добрые божества всегда такие беззащитные?

«Если бы я родилась мужчиной, то смогла бы тебя защитить. Я могу делать это и сейчас, но ты не захочешь», — мысли танцевали, ускользали далеко за горизонт.

Она ничего не сможет, богиня ведь знает, что она лишь танцовщица. На сколько бы старше не чувствовала себя Мей, любой скажет, что пятнадцатилетняя девчонка не сможет оберегать ребенка и взрослую женщину. Ребенку нужны тепло и родной дом. Ребенку нужен отец. Богине — тот, кто о ней позаботиться.

«Я найду тебе мужчину, который сможет тебя защищать. Который не посмеет обидеть», — пообещала Мей, а вслух произнесла:

— Господин Хэлавир добр, он не обидит ни тебя, ни твою дочь. Ты можешь остаться на несколько дней. Если потребуется, я оплачу расходы.

Женщина подняла голову и задала вопрос:

— Зачем ты все это делаешь, Мей? Я спасла тебе жизнь, но ты не обязана спасать меня вечно. Знаешь, ты гораздо сильнее, чем я.

Девочка, которую звали Чжан Мей, давно знала ответ.

— Я однажды сказала, что ты богиня. Богинь полагается защищать.

Белая лента танцевала в руках. Ослепительно белая лента. Ускользали солнечные лучи, и теплые блики свечей играли на полоске светлого шелка. Лента изгибалась, переливалась многослойным разноцветьем, завораживала своим совершенством.

Тянулся древний напев, поднимались выше женские голоса, все яростней играли музыканты. Мейталь кружила по залу. Музыка звала, манила, позволяла жить своей жизнью звенящим браслетам, тонким юбкам и пышным лентам и объединяла их.

Одобрительно перешептывались гости. Счастливый муж добродушно улыбался, а трехлетняя Шанарэ щурила от восторга лазуревые глаза, смеялась и хлопала в ладоши. Легко и светло становилось на душе от незамутненной детской радости, согревающей, как лучи солнца. Как будто она подарила ребенку не один из множества танцев, а редкую небесную птицу.

Самый прекрасный и чистый танец — свадебный. Светом и любовью полны глаза, замирает робкая вера в счастье, надежда на зарождение новой жизни. Танцевать на свадьбе — большая честь, удостаиваются ее лишь самые прекрасные и талантливые среди танцовщиц. Не каждая сможет подарить людям радость, разделить с ними праздник и сдержать горечь в улыбке. Никогда она не станцует на собственной свадьбе, никогда не наденет свадебного наряда и не повяжет белых лент, а та, кто все же решится, навсегда перестанет быть танцовщицей.

Мейталь танцевала. Маленькая девочка в глубине души улыбалась своей богине. Мягкая ее красота в обрамлении светлого свадебного наряда была спокойной и благостной. Улыбка богини стала лучшей наградой, как мечтательное выражение на лице Хэлавира и смех маленькой Шанэ.

«Будьте счастливы», — тихо прошептала на родном языке Чжан Мей, и слова утонули в торжественности напева.

Сегодня праздник, и только самые близкие пришли его разделить. Даже солнце, казалось, прониклось людской радостью и светило осторожно и ласково, без привычного жара.

«Я не смогла подарить тебе мечту, вернуть счастье. Поэтому мне пришлось придумать для тебя другое: легче, чем полет бабочки, невесомее, чем лунная дорожка по воде. Я подарю тебе покой, мужчину, который будет о тебе заботиться, любить и не посмеет обидеть. Он не будет задавать вопросов и заглядывать в прошлое. Надеюсь, для тебя это действительно станет счастьем».

Лента взвилась в последний раз и плавно скользнула вниз, Мейталь опустила руки и завершила танец. Благодарный взгляд богини намного важнее последовавших аплодисментов.

Танцовщица поклонилась хозяевам и гостям и покинула зал. Она вернется совсем скоро, только снимет торжественный наряд и полагающиеся статусу украшения. Зайдет в этот зал не приглашенной танцовщицей, а дорогой гостьей. Шанэ непременно спросит, зачем тете Мей нужны были все эти наряды и можно ли ей померить бусы. Думая об этом, Мей продолжала улыбаться. Чего грустить? Мир был светел, добр и пронизан теплым божественным светом. Впервые за минувшие годы она подумала, что именно здесь ее место и дом.

Наши помыслы и желания так иллюзорны.

— Что ты здесь делаешь? — окликнула ее вышедшая навстречу тень, исполненная гордости и уверенности в своей правоте. Мужчина считал, что весь мир подвластен его воле.

Глаза тени были надменны и холодны и принадлежали прошлому.

«Его не может здесь быть», — мысль помогла обрести решимость. Она не отдаст так просто то, что сумела сберечь, а созданное не даст разрушить. Он не имеет права здесь находиться.

— Это мне полагается спрашивать, какого демона ты здесь забыл, — резко отозвалась Мейталь с просыпающейся злостью.

Время для раздумий ему не требовалось, он знал, что ответить.

— Я пришел за своей женщиной. Я заберу ее с собой. Меня не интересует, что говорит крашенная девка-танцовщица.

«Мое. Ты не осмелишься даже прикоснуться», — хищно шептала тьма в глубине души и стремилась кинуться и показать зубы. Сейчас она едва ли от него отличалась, но это меньше всего ее волновало.

— Надо же, — приторно-сладко пропел голос. — Он пришел за своей женщиной. Как мило — сейчас разрыдаюсь. Она не вещь, чтобы ее можно было так просто забрать себе. Да и твоей собственностью она никогда не была. Или, как в древние времена, у нас появилось рабство?

Маг нахмурился, и огненный шар пролетел рядом с танцовщицей, едва не опалив щеку. Мейталь улыбалась.

— Я сказал тебе заткнуться. Я пришел за ней и собираюсь поговорить. Кто ты такая, чтобы мне мешать?

Проснувшаяся в душе темная тварь умела защищать свое и отвечать на вызовы. Чжан Мей позволила ей временно захватить власть. Она не даст ему снова сделать богиню несчастной.

— Долго же ты шел для безутешного супруга.

— Это не твое дело, — рявкнул маг. — Она собрала вещи, забрала ребенка и выбила из тварей-юристов развод. Я за нее волновался!

— Трогательно, — умились танцовщица, не переставая с вызовом улыбаться. — Так трогательно. Ты за нее волновался. Почему же тогда за три года не соизволил узнать, хотя бы где она и что с ней. Когда я встретила ее, она едва не умерла в придорожной канаве. Что за семейная жизнь у вас была, что целительница лишилась на время дара?

— Я не собираюсь слушать твои нотации, — холодно отрезал мужчина. — Хотя… кажется, я тебя вспоминаю. Ты то отродье, которое она спасла в пустыне? Я сразу говорил, что нужно тебя добить…

Чжан Мей впервые подумала, как легко и приятно будет применить ловкость и скорость танцовщиц для убийства. Накинуть ему на шею белую ленту, а потом долго с наслаждением затягивать, слушая предсмертные хрипы. Как будто музыка…

Мей испугалась собственных мыслей и темную тварь внутри постаралась прогнать.

— Может, я не имею право судить, но одно знаю точно. Она счастлива без тебя. Я не позволю тебе это разрушить. У нее теперь другой муж.

Она не думала в тот момент, сможет ли танцовщица противостоять магу.

— Как чудесно ты все устроила. Если ты, узкоглазая кошка, не сгинешь с моего пути, то пожалеешь. Ты плохо слышишь? Раз. Два…

На «три» Чжан Мей увернулась от заклинания и прыгнула, сумела все-таки достать врага.

— Дрянь, — выругался мужчина, недоуменно потирая разбитую губу. И только сейчас танцовщица поняла, что его стороны это была даже не демонстрация силы, а просто желание напугать.

Она ничего не сможет противопоставить боевому магу. Отчаяние и злость сделали свое дело — от новой силовой волны, раскрошившей камни под ногами, она увернулась. Но чужеземная богиня риска Тайлин едва ли в следующий раз явит свое расположение.

Когда ее швырнуло о землю, Мей показалось, что из легких выбили воздух и переломали ребра. Голова раскалывалась на части, перед глазами появлялась и исчезала мутная пелена. Краем сознания она слышала, как жалобно задребезжали причудливые витражи в двери, рассыпались разноцветьем осколков. Она словно стала этими осколками.

Чжан Мей попыталась встать, опираясь на стену, и гордо поднять голову. Единственное, что вышло — не упасть, поддавшись слабости.

— Ты не понимаешь с первого раза? — снисходительно поинтересовался маг. — Мне повторить?

— Попробуй, — хрипло произнесла Мейталь, сумев овладеть непослушным голосом.

Сейчас смерть сорвется с его ладоней и все закончится. Чжан Мей с улыбкой шагнула ей навстречу. Умирать теперь было совсем не страшно — она уже умирала, а в этот раз уйдет, защищая богиню. Смерть не менее достойная, чем предыдущая. Как говорит древняя книга: нет такой ошибки, которой не искупить правильной смерти.

— Разве это достойно поднимать руку на слабую женщину? — от удивления Мейталь закрыла и снова открыла глаза. — Что позволило вам громить мой дом и нападать на гостей?

Голос главы дома был исполнен твердости и осознания своей силы, он мягко укутывал, обещал защиту и позволял на время совладать с болью. Спокойный и торжественный в свадебном наряде, Хэлавир напоминал бога. Все будет хорошо. Добрые боги всегда побеждают злых.

— Прошу меня извинить, — светски улыбнулся маг, выражая неискреннее сожаление. — Я хотел только встретиться со своей женой и ребенком. Ваша «гостья» дурно воспитана и кинулась на меня, словно дикая кошка. Мне пришлось защищаться. Разбитые стекла я, несомненно, оплачу, как и расходы на новую дверь.

— Видимо, произошло недоразумение, но впредь прошу вас быть осторожней с моими гостями. У нас боевая магия не принята в качестве средства для ведения споров.

— Я постараюсь учесть ваш совет.

— Рад, что мы смогли найти общий язык. А теперь мне хотелось бы знать, что вы хотели от моей жены и моего ребенка?

Маг печально вздохнул, беспомощно пожал плечами и улыбаться перестал.

— Все-таки мы не сможем договориться.

— В этом я с вами соглашусь, — кивнул Хэлавир и вытащил из-за пояса фамильную саблю. А маг… Мей показалось, что клинок он достал прямо из воздуха.

Оружие двигалось в их руках с грацией и скоростью лучших танцовщиц, клинки скрещивались, резко разрубали воздух. Движения походили на ритм какого-то диковинного танца. Этот короткий бой был исполнен мужества — Чжан Мей любовалась.

Харитцы странный народ, но споры привыкли решать правильно — в поединках. Мей нравился этот обычай, ее предки тоже думали так. Силы выглядели равными, но танцовщица чувствовала, кто должен одержать победу. Первый мужчина богини отчаян, напорист и быстр — хорошие задатки для бойца и мужа, но второй… Про недолгую службу Хэлавира в составе пограничных отрядов до сих пор рассказывают легенды. Уйдя в отставку, он не забросил тренировки и сам стал учить своих сыновей. Варед с братом соперничали между собой, но превзойти отца уже не пытались. Лишь по-юношески непримиримый Марек не оставлял попыток.

Хэлавир победит, тьма отступит перед его доблестью и все закончится.

Так бывает в сказках и легендах. В смутных тенях сказок ее родины или пахнущих солнцем и пряностями харитских легендах.

В жизни редко играют честно.

Магу приелась игра в древнюю честь, и следующий удар он не стал отражать клинком.

Несмотря на все страхи Мей, хозяин дома поднялся, выругался, сплюнул выбитые зубы и оскалился оставшимися так, будто преимущество осталось за ним.

Чжан Мей слышала про диковинную магию, которой может овладеть каждый харитец, но никогда в нее не верила. Когда Хэлавир третье заклинание отбил саблей, она начала сомневаться.

— Знаменитые харитские фокусы, да? — засмеялся маг. — Жаль, что не хватит их надолго.

Старшие сыновья мужчины с ненавистью смотрели на чужака. Как смеет какой-то чужак оскорблять их родину и отца? Хэлавир покачал головой — это был его бой.

«Он проиграет», — вдруг подумала Мей, и от этой мысли кровь снова стала подступать к горлу, стало трудно дышать.

«Он храбрый, надежный и сильный. Он всегда будет защищать ее любой ценой — в этот раз я не ошиблась. Но сегодня он проиграет».

Заклинание загорелось ярким серебряным клубком, раскинулось паутиной. Хэлавир не успел предупредить удар, его поволокло назад и с силой откинуло в сторону. Кашляя и опираясь на руку старшего сына, Хэлавир сумел встать. И в этот момент Чжан Мей поняла, что сейчас ему еще хуже, чем пришлось ей.

«Он не выдержит. Никто не выдержал бы еще одного удара. Он умрет и тогда все закончится».

Темная пелена подкралась неслышно и звала слабеющее сознание уйти следом.

Мейталь не видела, когда она появилась — должно быть вышла на шум драки или разбившихся стекол. Шанэ нерешительно выглянула из-за маминой юбки.

— Дорогой, — обеспокоено позвала женщина и только потом заметила, кто стоит напротив ее мужа. На мгновение она застыла, взгляд ее скользнул по ранам Хэлавира и задержался на Мей, едва стоявшей на ногах. Карие глаза стали еще темнее, в них появился непривычный холод, металл отточенной ярости.

Женщина решительно шагнула вперед, ветер развевал длинные волосы, пышные юбки свадебного наряда и белые ленты на тонких запястьях. Чжан Мей почувствовала, как сгустилась в воздухе грозная древняя сила. Целительницы даруют жизнь, но никто не задумывается, а могут ли они ее отбирать. Если Хэлавир лишь внушал уважение к неведомой мощи Хариты, то женщина стала ее воплощением. «Иногда великие драконы спускаются с Небес, обращают взгляд свой на землю, и тогда никто не в силах скрыться от их гнева». Она не напоминала богиню сейчас — она ей была.

«Я знала. Я всегда знала, что она такая». Хэлавир был лишь хранителем и защитником. Это она грозное доброе божество.

— Уходи, — властно приказала богиня. — Он мой муж. Мне не о чем с тобой говорить.

Маг был не из тех, кто боится богов или верит в них.

— Мне все равно, с кем ты спишь, милая. Я пришел не за тобой. Я пришел забрать своего ребенка.

Шанарэ как раз решилась выглянуть из-за маминой юбки и кинулась к раненному Хэлавиру.

— Папа, папочка! Тебе больно?

Мужчина пристально смотрел на лазоревые глаза и непривычно светлую для харитского ребенка кожу девочки, а потом понял. Но свою догадку не успел озвучить.

— Почему ты обидел папу? — со взрослой строгостью спросила Шанэ, тщательно копируя недавний тон богини. Папу она любила очень сильно и, как мама, собиралась его защищать. Чужак, который обидел папу и тетю Мей, ей не нравился.

— Я… я не буду больше, — севшим голосом ответил мужчина, похожий сейчас на провинившегося ребенка.

— Ты уверен, что ребенок когда-нибудь был твоим? — равнодушно докончила богиня и подошла к мужу. Всем своим видом давая понять, что ничего, кроме исцеления его ран, ее больше не заботит. Богини умеют быть жестокими.

Чжан Мей видела, как скрылась за домами потерянная фигура мага, слышала, как что-то спрашивала у мамы без меры любопытная Шанарэ, а потом тьма забрала ее с собой.

— Знаешь, Мей, у меня была мечта, — богиня сидела на краю ее кровати, и Чжан Мей показалось, что вернулось прошлое. Разве что наивным ребенком в чужом мире она давно перестала быть.

Женщина сейчас напоминала обыкновенного уставшего человека, а не грозную богиню. Взгляд отстраненный, почти потухший, морщинки в уголках опущенных губ.

«Ты победила, но не рада своей победе», — вдруг поняла Мей.

— Я мечтала, чтобы он любил меня вечно. Сейчас это кажется глупым, но тогда я верила.

— Это не глупо.

— Боги порой буквально понимают наши мечты. Он все еще меня любит.

— Да какая это любовь, если он обращается с тобой, как с вещью? — возразила Чжан Мей.

Ее учили, что любовь — это преклонение, сложный ритуал, желание заботиться и защищать, приносить радость. Любовь — чудо более хрупкое, чем капля росы, упавшая на тонкие лепестки цветка. Разве, причиняя боль, можно сберечь?

— Это тоже любовь, Мей. Любовь как потребность, желание обладать, зависимость. Такой она тоже бывает, пожалуй, чаще. Скажу тебе вещь еще более чудовищную, после которой ты можешь от меня отвернуться и оказаться правой. Я все это время, купаясь в вашем внимании, любви и заботе, мечтала, чтобы он за мной вернулся. В один прекрасный день просто вломился в дверь. Если бы он пришел вчера, я бы кинулась к нему на шею, предала вас и пошла, куда он захочет. Чтобы просто быть с ним рядом.

— Почему же ты сказала ему уйти? — неуверенно спросила Мей. — Это ведь была твоя мечта.

— Он опоздал. Иногда это случается даже с самыми мудрыми и сильными. Я осталась, потому что решила его забыть, не могла так просто разрушить все то, что вы мне дали. Вы были так заботливы со мной. Так странно. Я ведь, кажется, ничем подобное не заслужила.

— Ты любишь Хэлавира? — спросила Чжан Мей. Запоздалый ужас и чувство вины стали горьким ядом. Она построила для богини счастье и ни разу не поинтересовалась, нравится ли оно ей. Посадила птицу в золоченную клетку. Даже не спросила, чего она хочет. Как она могла быть такой эгоисткой?

Богиня, словно прочитав ее мысли, рассмеялась. Смех вышел живым, почти настоящим.

— Глупая, — как ребенка ее погладили по голове. — Неужели ты решила, что в чем-то виновата? Нет, Мей, это ты — божество посланное мне из другого мира, сколько бы ни говорила обратное… Если бы не ты, я бы тогда умерла, и неизвестно, что случилось бы с Шанарэ. Ты показала мне, что всегда есть ради чего жить. А мой муж… Я люблю его улыбку, люблю его мудрость и доброту и хочу подарить ему ребенка. Только любовь это другая. Знаешь, когда пламя прогорает, остаются угли, которые все равно могут согреть. Я счастлива, Мей, если это для тебя так важно.

«Я никогда не смогу понять ее до конца».

Глаза женщины лучились тем же мягким светом, что и в момент их встречи, но Чжан Мей научилась чувствовать затаенную на дне грусть.

— Если ты счастлива, то почему грустишь?

— Людям свойственно грустить, когда разбиваются их мечты, становится ясно, что были они недостижимыми и глупыми. Это больно: осознавать, что добровольно отказалась от того, чего всегда хотела. Что выросла из этого и не дождалась. Так странно. Ведь оно же рядом — счастье полное радости и покоя, стоит только протянуть руку. А тебе жаль другого — несбывшегося, разбитого.

Чжан Мей молчала. Ее мечты были близки и далеки одновременно, подобны птицам. Она хотела сделать богиню счастливой, обрести дом и танцевать. Вторая мечта была недостижима, оставалась лишь мечтой о доме, которого никогда не будет. Но, чтобы она делала, если бы все мечты исполнялись? Тогда не о чем стало бы мечтать. Поэтому девушка могла только разделять чужую грусть.

— У меня есть одна просьба. Можешь меня за нее презирать. Она глупа и эгоистична. Будь я такой сильной, какой ты меня считаешь, то не стала бы просить. Ты столько для меня сделала… Если сможешь, больше не приходи.

«Когда отказываешься от мечты, самое страшное — каждый день видеть человека, который это понял, и смотреть ему в глаза», — донеслось непроизнесенное вслух.

— Я сделаю все, как ты захочешь, — сказала Чжан Мей и закрыла за собой дверь.

Мейталь танцевала. Как не танцевала, наверное, никогда прежде и не сможет танцевать потом. Память возрождалась и сгорала в стремительном вихре, погребальным костром догорала в глазах. Сегодня, не на церемонии похорон, а глядя в глаза ее родных, она навсегда прощалась с прошлым.

Богиня ушла. Только не в туманную бездну, а прямиком на Небеса и грустить по ней не стоит. Ее жизнь была исполнена добра и света, смерть ничего не смогла изменить.

Хэлавир стал теперь старше и еще мудрее, в рыжих волосах можно найти серебристые нити седины. Много забот у главы великого дома.

Шанарэ, некогда смеявшаяся и хлопавшая в ладоши, теперь выглядит серьезной и не по годам ответственной. Ведь она старшая, а о младшей надо заботиться и защищать. Она до невозможности похожа на отца и совсем немного на мать. Синие глаза лучатся спокойным светом — ей, несомненно, перешел дар утешать и исцелять. Принесет ли он ей счастье? Да и саму Мейталь сможет ли она вспомнить?

У второй дочери богини, которую она так мечтала подарить мужу, с серьезной сестрой на первый взгляд ничего общего. Смуглая кожа, фамильная хэлавировская рыжина и огонь танцовщицы в карих глазах. Если Шанэ — луна и звездное небо, то Дина — солнце и ветер.

«Я не стану делать из тебя танцовщицу», — решила Мейталь, глава храмовых танцовщиц, позабывшая отчий дом. — «Ты ее дочь и не обретешь от этого счастья. Ради одной мечты тебе придется разбить другие. Я не повторю прошлых ошибок».

— Как тебя зовут? — спросила Мейталь, заранее зная ответ.

— Динара Хэлавир, — гордо ответила девочка и тут же обернулась к сестре и отцу. Вдруг она чем-то оскорбила сиятельную госпожу.

— Ты не станешь танцовщицей, Динара Хэлавир, — ровным голосом сказала Мейталь. — Я просто буду учить тебя танцевать.