"Сети соблазна" - читать интересную книгу автора (Бэлоу Мэри)

Глава 15

Джеймс чувствовал себя так, словно он живет затаив дыхание. Он прожил в Данстейбл-Холле почти две недели, и за все это время ни разу не случилось каких-либо неприятных инцидентов ни в доме, ни по соседству, ни с его женой. Неужели можно надеяться, что в жизни его воцарятся мир и покой?

Но покой этот давался непросто.

Чета Кокинз была недовольна. Нет, их настроение было угадать нелегко, это так; ни разу за все годы, что он их знал, он не видел, чтобы кто-то из них улыбался, хмурился или как-то иначе выражал свои чувства.

Кокинз маячил у него под рукой в день приезда, после того как домоправительница проводила Мэдлин в ее апартаменты. Среди прочего дворецкий сообщил своему хозяину, что взял на себя смелость устроить так, чтобы молитвы в этот вечер читались в главном холле, а не в кухне, как это бывало, когда хозяин не жил дома.

Полчаса чтения Библии и молитв вечером и пятнадцать минут утром – таково неизменное правило в Данстейбл-Холле.

Джеймс ничего не сказал, но позволил слугам собраться после обеда. И взял с собой Мэдлин. И сообщил, глядя на их молчаливые ряды, что отныне никаких обязательных молитв не будет.

– Однако, – добавил он, – у вас будет полчаса по вечерам и пятнадцать минут по утрам, в течение которых вы можете заниматься чем вам угодно. Те из вас, кто хочет молиться, могут делать это в одиночку либо группами, которые вы можете организовать между собой по вашему усмотрению.

Раздался шепот, быстро стихнувший под взглядами Кокинза и его супруги.

– Кажется, у вас еще осталось двадцать минут, – продолжал Джеймс, – идите и проведите это время, как вам хочется.

– Смею заверить вашу милость в своем глубочайшем уважении, – проговорил Кокинз, когда растерянные слуги разошлись, – лорд Бэкворт был очень строг касательно молитв.

Джеймс ничего не сказал, только перевел взгляд на стоящего перед ним человека.

Кокинз чопорно поклонился.

– Будет сделано, как вам угодно, милорд, – сказал он.

– Работы всегда больше, чем времени, – заявила миссис Кокинз. – Я прослежу, милорд, чтобы каждый из слуг был занят как следует.

– Вероятно, я неточно выразился, – спохватился Джеймс. – Я хотел сказать, что у каждого слуги в этом доме, в том числе и у вас, миссис Кокинз, будет немного свободного времени и утром, и вечером.

– Да, милорд, – ответила та, склоняя голову. Но Джеймс понял, что Кокинзы недовольны.

Когда они вернулись в гостиную, Мэдлин рассмеялась.

– Ах, Джеймс, – сказала она, – это было замечательно. Вы видели их лица? И вы держались так сурово! Наверное, сам герцог Веллингтон дрогнул бы перед вами.

Джеймс стоял лицом к камину и усмехался. Он еле сдерживал смех. Но и вспомнить ему было о чем. О том, как болели ноги, о скуке. О многочисленных наказаниях, если он или Алекс пошевелятся за эти полчаса либо зевнут; о часах, когда они стояли на коленях в классной комнате, читая Библию и пропуская трапезы.

Много лет тому назад он отверг отцовского Бога. И только после пребывания среди безлюдных просторов Канады он стал задаваться вопросом, существует ли Бог вообще. И если он существует, то должен быть совершенно не похож на отцовского Бога. Ему не нужен был отцовский Бог, даже если бы он существовал. Он боролся бы с таким Богом до самой смерти.

Когда он отвернулся от камина, было уже поздно присоединяться к смеху Мэдлин. То, что он сказал, удивило и ее; и его самого.

– Я буду проводить это время – и утром, и вечером – в личных размышлениях, – сказал он. То не было шуткой. Ему было любопытно самому прочесть Библию. Является ли библейский Бог действительно Богом гнева? Воспоминания подсказывали, что это, возможно, не так, хотя вырос он именно с таким давящим впечатлением. – Вы же, Мэдлин, можете проводить это время, как вам угодно.

Смех замер у нее на устах. Она словно бы не знала, что ему ответить. А он был смущен своими словами. Он стоял и сурово смотрел на нее, стиснув руки за спиной, до тех пор, пока она, вспыхнув, не подошла к фортепьяно, за которым и провела последующий час.

Кажется, он совершенно не в состоянии разговаривать с ней. И чем больше он велел себе расслабиться и сказать ей то, что ему хочется ей сказать, тем менее возможным представлялось ему держаться с ней хоть сколько-нибудь естественно.

Даже еще до случая с молитвами у него была возможность установить с ней более нежные отношения. Когда они вышли к обеду, он усадил ее в конце длинного стола, а сам уселся напротив.

– Разве необходимо, – спросила она, едва заметно улыбаясь, – сидеть так далеко друг от друга, Джеймс?

Ему и в голову не пришло размышлять над этим. Они просто сели так, как всегда сидели его мать и отец.

– Кокинз, – сказал он, – поставьте, пожалуйста, прибор ее милости справа от меня. И делайте так всегда.

Когда она села на новое место, весело улыбаясь ему, он посмотрел на нее и спросил:

– Вам здесь удобнее?

Он не совсем понял, почему ее улыбка тут же исчезла, а в глазах появилась враждебность.

– Благодарю, здесь отлично, – откликнулась она; голос ее звучал холодно, спина была прямой, и она сидела, не касаясь ею спинки стула. – Мне сообщили, что вы потребуете от моей горничной носить эту отвратительную форму, в которую одеты все в доме, и стягивать волосы сзади тугим узлом, как это делают все служанки. Да будет вам известно, я этого не желаю. Я не стану терпеть такую мелочную тиранию.

– Господи, Мэдлин, – проговорил он, раздражаясь оттого, что она подумала, будто подобное указание может исходить от него, – неужели вы думаете, что меня заботит, как одета ваша горничная? Это просто смешно.

И они молча принялись за суп.

– Я полагаю, что домашняя прислуга, за исключением дворецкого и моего лакея, – это ваша сфера, – продолжал он, сознавая, что в этом доме подобные слова произведут полный переворот. Его мать никогда ни во что не вмешивалась. – Вы можете произвести любые перемены, какие вам заблагорассудится, Мэдлин.

С некоторым огорчением он прислушивался к собственному голосу – повелительному, небрежному, звучащему так, словно его не интересовало ничто, имеющее отношение к ее миру.

– Хорошо, – сказала она. – Смею вас уверить, перемены будут.

Основное блюдо они съели молча.

– Мне нравится моя спальня, – весело проговорила наконец молодая женщина. – Она светлая и просторная.

– Надеюсь, в таком случае вам понравится и моя тоже, – отозвался он, – поскольку спать вы будете именно там.

– Вот как? – На щеках ее проступил румянец, глаза засветились, и это вызвало в нем прилив желания.

Но Джеймс осознал, что это он сказал громко в присутствии дворецкого и двух лакеев, стоявших, подобно деревянным статуям, у буфета, и что выразило ее лицо. И вместо того чтобы просто улыбнуться ей или совершенно переменить тему, он все испортил окончательно.

Джеймс посмотрел ей прямо в глаза.

– Попробуйте лечь спать где-нибудь в другом месте, – заявил он, – и я приду и уведу вас силой.

Мэдлин отшатнулась, словно он ударил ее. И он понял, что слова его прозвучали не как шутка или вызов. Они прозвучали как угроза.

В последующие полторы недели после их прибытия в Данстейбл-Холл он научился проводить как можно больше времени без нее в течение дня и сводить все разговоры исключительно к домашним делам. И между ними установилось некое подобие мира. Мэдлин изучала, как ведется дом, и излагала свои пожелания миссис Кокинз. У горничной, которая принесла им завтрак на четвертый день, из-под чепца выглядывали локоны. Услышав похвалу Мэдлин, девушка вспыхнула и улыбнулась.

Мэдлин казалась не очень несчастной.

И если он оказался совершенно неспособным выказывать ей свою любовь словесно или выражением лица, он пытался возместить это по ночам. Она действовала на него как наркотик. Он пристрастился к этому наркотику задолго до их приезда в Данстейбл-Холл.

Но то была потребность не только в личном удовлетворении. В нем жила не менее сильная потребность любить ее, сделать так, чтобы ласки и для нее превратились в прекрасные и совершенные переживания. И его главное утешение, главная надежда в течение первых дней их семейной жизни заключались в том, что это ему в основном удавалось. Она почти так же, как и он, наслаждалась любовными играми и училась приумножать и свое наслаждение, и его.

Если бы только он мог прошептать ей что-нибудь! Но он не мог, поэтому и не стал размышлять об этом. В целом его семейная жизнь устраивалась значительно лучше, чем ему казалось в день свадьбы.

Хотя, конечно, оснований для радости не было. После того как они прожили дома неделю, она сообщила ему с вызывающим видом, что не забеременела.

– Ну что ж, – сказал он, скрывая разочарование, – кажется, вам не стоило выходить за меня, Мэдлин. Вы могли выскользнуть из этой сети и остаться свободной.

– Я вышла за вас не поэтому, – возразила она.

– Почему же?

– Не знаю, – ответила она, помолчав. – Возможно, из неосознанного желания быть наказанной.

Нет, особой гармонии в их браке не было. Только хрупкий мир.

Он много времени посвящал осмотру своего поместья; он ездил вместе с управляющим, расспрашивая его о том, как ведется хозяйство. Хотя он и жил дома до двадцати шести лет, отец никогда не разрешал ему помогать в делах имения. Его неосведомленность в этих вопросах была почти полная.

Постепенно он выяснил, что условия, в которых живут его работники, плата, которую они получают за свой труд, просто плачевны. У арендаторов накопилось множество жалоб, на которые никто не обращал внимания. Неотложных дел было очень много. Но первые недели он только смотрел и слушал, не делая никаких поспешных выводов и решений, которые со временем могли бы оказаться гибельными.

Он совсем забыл, что за пределами его владений существует целый мир. Во времена его отца другого мира как будто не существовало. С соседями почти не общались, поскольку все они рано или поздно признавались безбожниками. Алекс и ему было не с кем играть в детстве, кроме как друг с другом. Любой ребенок, с которым они могли бы поиграть, только совратил бы их с пути истинного.

Поэтому ему показалось довольно странным, что их пригласили на обед и на вечерний прием в дом мистера Хупера, процветающего землевладельца, чьи владения соседствовали с его владениями на западе. После спора о границах владений, имевшего место двадцать или около того лет тому назад, Хупера вычеркнули из списка знакомых.

– На завтра мы приглашены на обед к нашим соседям, – сказал он Мэдлин, войдя в ее утреннюю гостиную, где она писала письма.

– Вот как? А я уже начала было задаваться вопросом, есть ли у нас вообще соседи, хотя в прошлое воскресенье в церкви народу было очень много.

– Мой отец почти ни с кем не общался, – пояснил он. – Возможно, они думают, что и я такой же. А может быть, так оно и есть.

– Нет, вы не такой, – возразила молодая женщина. Потом проказливо улыбнулась – он нечасто видел у нее на лице такое выражение, когда она смотрела на него. – Тессу, верхнюю горничную, которая немного хромает, застали у конюшен вчера вечером, она целовалась с одним из конюхов. Миссис Кокинз сообщила мне, что обоих слуг уволили тотчас же.

– Хм! – отозвался он смущенно. – Я, без сомнения, пожалею о том, что вступился за них.

– Сегодня утром вы сказали мистеру Кокинзу, что они должны остаться и получить разрешение обвенчаться. По тому, как миссис Кокинз рассказывала мне эту историю, я поняла, что во времена вашего отца, Джеймс, подобные скандальные происшествия считались недопустимыми.

– Ну, – ворчливо отозвался он, – этот человек – хороший конюх.

– А, это объясняет вашу снисходительность, – проговорила она. – Сегодня утром я получила письма от Анны и Аллана Пенворта.

– Пенворта? – нахмурился он. – Он что же, пишет вам? Разве он не знает, что вы вышли замуж?

– Разумеется, знает. Иначе с какой стати он послал бы свое письмо сюда? В прошлом году мы часто переписывались. Он пишет, что ходит на своей искусственной ноге до тех пор, пока весь не покрывается синяками. – Она засмеялась. – Нет, вы только вообразите! Я обручилась с ним, полагая, что он будет нуждаться во мне до конца дней своих. Он просто чудо! Он пишет, что, вероятно, приедет в Лондон на следующий сезон.

– Ну и что же, вы туда не поедете.

– Я и не собираюсь, – ответила она. Потом нахмурилась. – Почему вы так смотрите на меня?

– Если вы думаете, что я потерплю, что вы переписываетесь с вашим прежним поклонником и намереваетесь встретиться с ним, – сказал он, – вы плохо меня знаете, Мэдлин. Вы можете жалеть о том, какого мужа вы выбрали, но выбор уже сделан.

Она отбросила гусиное перо, брызнув чернилами на наполовину исписанный лист бумаги, лежащий перед ней на секретере, и вскочила.

– Что вы хотите сказать? – воскликнула она. – Что мы с Алланом обмениваемся любовными посланиями? Что я обмениваюсь подобными посланиями с полудюжиной других мужчин? Или с дюжиной? Что я собираюсь тайно встречаться с ними со всеми? Как вы смеете говорить мне такие вещи!

– Вы всегда были неисправимой кокеткой, – сказал он. – Не знаю, с чего это я стал бы ожидать, что теперь вы изменились.

– А вы всегда были тираном, лишенным чувства юмора, – бросила она. – Я не знаю, почему единственный случай со слугами заставил меня решить, что вы изменились. Я обманулась. В будущем, Джеймс, я не стану даже пытаться рассказывать вам о том, что мне пишут, и вообще рассказывать вам хоть что-нибудь о своей жизни. Я все буду держать при себе, а вы можете думать и воображать все, что вам заблагорассудится.

– Я сокрушен, – сказал он. – У нас были такие тесные отношения до этого.

– Возможно, со временем я заведу любовника, – отозвалась она. – Я думаю, что настанет день, когда мне захочется внести в мою жизнь немного света и волнений. А от вас я, разумеется, не получу ни того ни другого.

Несколькими шагами он пересек комнату и схватил ее за руки так крепко, что она вздрогнула.

– Если я не могу внести в вашу жизнь волнения, – сказал он, – так это потому, вероятно, что ваша палитра перенасыщена пустой фривольностью. Вы можете попробовать завести любовника, Мэдлин, – себе на гибель. – Его глаза, устремленные на нее, сузились; дыхание участилось.

Она посмотрела на него и рассмеялась.

– Подите прочь, – сказала она. – Полагаю, следующим вашим движением будет сунуть меня под мышку и отшлепать так, что я до конца дня пролежу на кровати вниз лицом. Или поцеловать меня с такой яростью, что губы у меня распухнут и всю неделю будут синими. Не разочаровывайте же меня, Джеймс. Играйте роль деспотичного лорда и хозяина. Она вам так хорошо удается!

Джеймс уронил руки и стоял, не сводя с нее глаз; плечи его опустились. Боевой пыл исчез из ее глаз. Мэдлин опустила их вниз.

– Наверное, ваш отец разговаривал с вами и вашей матушкой именно таким образом, – сказала она. – Но со мной вы не будете так разговаривать, и не мечтайте. А если вы меня ударите, я отвечу вам тем же. Если же вы употребите меня от злости или из желания наказать, я уйду от вас. – И она посмотрела ему в глаза.

– Я никогда вас не ударю, – проговорил он, – как бы вы ни вызывали меня на это. Что же до остального, если вы от меня уйдете, я явлюсь к вам и верну обратно. Даже если вы спрячетесь на краю света. Вы моя жена, и таковой вы пребудете до тех пор, пока мы оба живы.

«Потому что вы нужны мне. Потому что я люблю вас. Потому что я снова и снова хочу сделать вас счастливой. Потому что одна мысль о том, что вы обратите внимание на кого-то другого, приводит меня в бешенство». Он глубоко заглянул ей в глаза; на лице его была маска. Потом он повернулся и вышел, не сказав больше ни слова.

Хуперам была послана записка, в которой сообщалось, что их приглашение принято.

Мэдлин очень обрадовалась, узнав, что по крайней мере один раз они побывают в гостях. В первую неделю после их приезда в Данстейбл она как-то не замечала отсутствия гостей. Слишком была занята тем, как приспособиться к совершенно новому окружению – к большому и мрачному дому, которому вовсе незачем быть мрачным, к суровой и неулыбчивой домоправительнице, которая многие годы вела дом так, словно находилась на военном посту, и к угрюмому, грубому мужу.

Приспособиться ко всему этому было нелегко. На душе У молодой женщины было тяжело, и ее так и подмывало отказаться вообще от всякой борьбы. Судя по всему, дом был поставлен хорошо. Почему бы и не оставить все как есть, вместо того чтобы изо дня в день устраивать с миссис Коллинз сражение двух характеров? И мужу угодить она не могла. Она попыталась. Несколько раз она попробовала сделать вид, что он в точности такой же, как любой другой человек из ее окружения. Она попыталась улыбаться и болтать с ним с таким видом, словно ожидала получить в ответ улыбки и болтовню.

Но он, как всегда, смотрел сквозь нее своими темными глазами, казавшимися при этом непроницаемыми. И разговаривал резко и только по сути дела. И ни разу не улыбнулся.

Велико было искушение игнорировать его, уйти в свой собственный мир. Но не в ее характере стоять в стороне, а ведь ей придется прожить с этим человеком всю жизнь. Кроме того, ей хотелось участвовать в его жизни. Она его любила.

Но как можно жить одной жизнью с тем, кто совершенно ни на что не реагирует?

Только в постели все было по-другому. Тут она могла угодить ему так же, как и он ей. Они могла греться в великолепии их ночей. Она могла прожить той любовью, которую получала и отдавала по ночам.

Нет, не могла. На самом деле удовлетворения от половой жизни было ей мало. Он никогда не отрицал, что чувствует к ней тягу. Но все яснее и яснее становилось, что тяга эта чисто телесная и что именно по этой причине он на ней и женился. Она нужна ему только для постели. Он с раздражением мирился с ее присутствием в доме в дневное время, чтобы пользоваться ею по ночам.

Это было не очень-то лестное открытие. Она чувствовала себя личностью в гораздо меньшей степени, нежели до замужества. Поэтому приходилось бороться. Если бы она не боролась, ее ум деградировал бы и она стала бы относиться к себе только как к забаве собственного мужа.

Порой она его ненавидела.

А к концу первой недели она ощутила, как одинока их жизнь, и спросила немного нерешительно, будут ли они наносить визиты и принимать гостей. Как может она приглашать гостей, если ее так и не познакомили ни с кем из соседей?

Чувство неудовлетворенности возникло примерно тогда же, когда молодая женщина обнаружила, что она не забеременела. Несколько дней она чувствовала сильное разочарование и уныние, хотя и твердила себе, что это смешно. Их браку всего две недели плюс одно свидание за неделю до того. Возможно, к концу следующего месяца ей повезет больше. Или к концу следующего. Возможно, ей придется набраться терпения и ждать несколько месяцев.

Но ей двадцать шесть лет, столько же, сколько Эллен, у которой уже двое детей, и она на год старше Алекс. Возможно, у нее никогда не будет детей. Возможно, в дополнение ко всему остальному их брак окажется бездетным.

Смешно бояться этого, пробыв замужем две недели.

Мэдлин очень обрадовалась, когда получила приглашение от мистера и миссис Хупер, а Джеймс согласился принять это приглашение.

– Какого они возраста, Джеймс? – спросила она, когда они сидели в карете, направляясь в Мортон-Грейндж. – У них есть дети? И как вы думаете, мы будем там единственными гостями или будет еще кто-то? – Она волновалась так, словно снова была девушкой, первый раз выезжающей в свет. Она ехала на свой первый прием, будучи Мэдлин Парнелл, леди Бэкворт. Она впервые встретится со своими соседями.

Джеймс сидел напротив, в углу, и смотрел на нее взглядом, в котором, казалось, было что-то веселое. По Джеймсу всегда очень трудно что-нибудь понять.

– Им около пятидесяти, я полагаю, – ответил он. – У них пятеро детей. Трое старших – люди семейные и с родителями не живут. Относительно двух других я ничего не могу сказать. О том, будут ли там другие гости, я понятия не имею.

– Но в приглашении говорилось о вечернем приеме, так же как и об обеде, разве нет? – Во взгляде ее было выражение торжества. – Это должно означать, что будут другие гости.

– Полагаю, что так, – ответил он.

Он казался не таким неприступным, как всегда. Мэдлин бросила взгляд на свое бледно-зеленое платье, поверх которого была надета ротонда.

– Не вызовет ли у кого-нибудь возражения, что я не в трауре? – спросила она. – Вы в черном, Джеймс, и отсутствие на мне траура очень заметно.

– Какое мне, черт побери, дело, будут они возражать или нет? – отозвался он.

– Ваш отец был их соседом.

Он засмеялся и повернулся, чтобы выглянуть в окно.

– Так что же? – сказал он. – Это меня должно заботить, в трауре вы или нет, Мэдлин. Я уже сказал вам, что я сделаю с любым черным предметом, который вы наденете вопреки моей воле.

Она откинулась к спинке сиденья, на мгновение ее настроение упало.

– В этом нет никакой необходимости, – сказала она. – Вы же знаете, я вовсе не намереваюсь поступать вопреки вашей воле. Вам незачем говорить со мной так, словно вы сердитесь.

– Тогда почему вас беспокоит, что подумают соседи? – спросил он. – Ваше дело – нравиться мне, разве не так? Неужели вас волнует, что думают о вас соседи?

– Разумеется, волнует, – возразила она. – Я собираюсь прожить здесь до конца дней своих в качестве вашей жены. И с ними я также буду жить в непосредственной близости до конца дней моих. Я надеюсь обзавестись друзьями и добрыми знакомыми. Разумеется, мне хочется им понравиться. Что же до того, чтобы нравиться вам, меня ждала бы ужасная участь, сделай я это единственной целью моей жизни, не так ли? Понравиться вам невозможно.

– Мне нравится, когда вы не перечите мне то и дело, – сказал он.

– Если вам нужна покорная мышка, – возразила она, – вы не правильно выбрали себе жену.

Она очень рассердилась, и от ее хорошего настроения не осталось и следа. Вечер был испорчен. Только она не собирается позволять ему поступать с ней таким образом. Она не собирается позволять ему омрачать себе настроение всякий раз, когда они, по несчастью, оказываются в обществе друг друга. Она твердо решила провести этот вечер хорошо, и именно так она его и проведет.

Спустя несколько мгновений она снова обратила к мужу веселое лицо.

– А мы сможем принимать, Джеймс? – спросила она. – Данстейбл-Холл – превосходное место для приема гостей.

– Вы здесь хозяйка, – ответил он. – Если вам угодно принимать, мы будем принимать.

Она легко рассмеялась и посмотрела на него сверкающими глазами.

– Если мне угодно? – переспросила она. – Неужели вы решили, что ваше дело – отчасти, конечно, – угождать мне, Джеймс? Как мое дело – угождать вам? И я угожу вам, если окажется, что я умею принимать гостей? Вы станете мной гордиться?

– Какое у вас странное настроение, – заметил он. – Как у ребенка, которому дали сладкое.

– Но мне на самом деле дали сладкое, – сказала она. – Меня везут на прием к Хуперам, и мой муж только что сказал, что мы можем принимать, если мне так угодно. Джеймс, – она протянула руку и легко коснулась его руки, – вам грозит серьезная опасность стать похожим на человека.

И она весело засмеялась.

Ну разумеется, подумала она немного погодя, убирая руку и поворачиваясь к окну и пытаясь снова поднять себе настроение, он все понял неверно. Челюсти у него сжались, глаза сверкнули.

– Вам угодно смеяться надо мной, – сказал он. – Неужели это все, что я могу получить за то, что проявил по отношению к вам немного доброты, Мэдлин?

– Но я не смеялась над вами, – огорченно возразила она. – Я шутила.

– Прошу прощения, но тот, кто мало похож на человека, не всегда может распознать шутку.

– Ах, да вы просто смешны! – воскликнула молодая женщина.

– Разумеется, – сказал он, отворачиваясь от нее.

Мортон-Грейндж оказался большим зданием из серого камня, хотя его отнюдь нельзя было поставить на одну доску с Данстейбл-Холлом. Гостей собралось немного. По пышным, хотя и несколько встревоженным приветствиям мистера и миссис Хупер Джеймс понял, что они с Мэдлин здесь почетные гости. Хозяева и соседи, без сомнения, любопытствовали узнать, окажется ли он таким же, как его отец, или к нему можно относиться скорее как к предводителю их сообщества. Хотя он и вырос в Данстейбл-Холле и жил там все время, если не считать четырех последних лет, он был, по существу, им незнаком.

Он представил свою жену мистеру и миссис Хупер, а также мисс Кристине Хупер; Тимоти Хупер, судя по всему, уехал из дому ровно год назад; его преподобию мистеру Хурду и миссис Хурд; мистеру и миссис Трентон, Марку Трентону и мисс Генриетте Трентон; мистеру Пальмеру и его сестре; Карлу Бисли, при виде которого он удивился – если только прием этот действительно давался в его, Джеймса, честь. Ожидались также и другие гости.

Мэдлин просто блистала, как всегда, когда оказывалась в обществе. Он заметил, что не прошло еще и десяти минут с момента их появления, как она уже покорила большую часть присутствующих, если не всех. А во время обеда с того конца стола, где сидела Мэдлин по правую руку от мистера Хупера, все время слышался оживленный разговор и смех.

– Мы будем слушать музыку и играть в карты, милорд, – объяснила ему миссис Хупер. – Моя Кристина хотела танцевать, и, конечно, молодые люди были очень рады, но, учитывая недавнюю кончину вашего батюшки, мы отказались от этого.

После обеда мисс Пальмер играла на фортепьяно, а Марк Трентон пел. Мисс Хупер играла на арфе, и Мэдлин тоже уговорили сыграть на фортепьяно, хотя она уверяла со смехом, что соседи больше никогда не станут настаивать на этом.

– Итак, Бэкворт, – сказал Карл Бисли, подходя к Джеймсу, – вы вернулись домой.

– Как видите, – отозвался тот. – А вы по-прежнему управляющий у Питерли?

Бисли склонил голову.

– Мне кажется, все здесь немного удивились, узнав, что вы везете домой молодую жену, – сказал он. – Или вы увидели, что в конце концов проходит даже самая большая любовь в жизни? Или вы решили, что целесообразно будет присовокупить к вашему титулу также и жену?

– Вероятно, вы предпочтете сами разобраться в этом через несколько лет, – ответил Джеймс.

Одно время они были чем-то вроде друзей – настолько, насколько он вообще мог подружиться с кем бы то ни было во времена своего возмужания. Они вместе ездили верхом, вместе ходили на рыбалку, вместе мечтали о будущем. Карл был подопечным герцога Питерли, сыном герцогской кузины. Он поселился в поместье Питерли, будучи еще совсем маленьким. Как и его сестра Дора.

– Бен и Эдам Драммонды не приедут сегодня, – сказал Карл с полуулыбкой. – Боюсь, что я любопытнее их.

– Весьма вам признателен, – сказал Джеймс.

Братья Драммонды были процветающими арендаторами Питерли. Они были немного старше его и Карла и никогда не были его близкими друзьями. Они никогда ничего не значили для него, пока их младший брат Джон не женился на Доре.

– А вы слышали, что Джон Драммонд вернулся? – спросил Карл, небрежно глядя на него и в то же время наблюдая за своим старым другом.

– Нет, – ответил тот так же небрежно, – у меня почти не было возможности узнать здешние новости.

– Кое-кто поговаривал, что этот факт повлиял на ваше решение вернуться домой как можно быстрее после смерти отца.

Да, конечно, Бенджамен и Эдам поговаривали об этом. А может быть, и Джон. И сам Карл.

– Нет, – сказал Джеймс, – я ничего не знал.

– У моей сестры уже четверо детей, – сказал Карл.

– Вот как? – Джеймс смотрел, как Мэдлин выслушивает похвалы соседей по поводу своей игры, смеется и принимает руку мистера Пальмера, который помог ей встать с табурета.

Он чувствовал, как кровь стучит у него в висках. Дора вернулась. Как все просто. Несколько лет тому назад ему казалось, что он своротил горы и землю, но так и не нашел ее. И вот теперь он здесь уже целых две недели и не знает, что она тоже здесь.

У нее четверо детей. Дора с четырьмя детьми. Трое из них – дети Джона Драммонда.

Он повидается с ней. Он посмотрит, что с ней сталось. Во что он ее превратил.

И увидит наконец своего ребенка. Своего сына. Все эти сведения он вытянул из Карла, все, кроме имени мальчика. Теперь ему почти девять лет.

– Мне нужно пойти познакомиться с леди Бэкворт, – с улыбкой проговорил Карл.

Джеймс смотрел, как он идет к Мэдлин через всю комнату. Вскоре она уже улыбалась и вела оживленный разговор. Карл был высоким, атлетически сложенным джентльменом, белокурые волнистые волосы его всегда казались слегка растрепанными. До этого мгновения Джеймс не понимал, каким привлекательным мужчиной стал его прежний друг.