"Корпорация" - читать интересную книгу автора (Беляева Виктория)

2

15 мая 2000 года, понедельник. Озерки.

Снились Старцеву несусветные гадости. Оттого он даже рад был проснуться раньше времени – с бьющимся сердцем и неприятной сухостью во рту. За окном спальни, растревоженные ярким солнцем, криком кричали вороны. Анюши рядом не было – передвигалась бесшумно где-то в глубине дома. Она любила вставать рано, раньше всех в доме, выпить в одиночестве чаю, почитать в тишине. Посмотрев на часы и сообразив, что подыматься еще не время, Старцев снова закрыл глаза.

Сладкой дремы не получилось. Под закрытыми веками меж плывущих цветных пятен с отвратительной реальностью проступил официальный бланк Генеральной прокуратуры Российской Федерации с заключением о незаконности продажи ОАО «Снежнинская горная компания», полученный, как и было предсказано Шевелевым, 10 мая.

В полном согласии с наиболее пессимистическими ожиданиями топ-менеджмента «Росинтера», заявление генпрокурора, параллельно озвученное на всех телеканалах, вызвало в бизнес-сообществе государства Россия реакцию самую бурную.

С некоторым опозданием (череда майских праздников дала о себе знать) выстрелили заряженные Щегловым заказные материалы – и растворились в информационном цунами.

Подконтрольные и просто дружественные «Росинтеру» СМИ гневно кричали о том, что попытка отобрать у частного бизнеса наиболее лакомый кусок – затея неслыханная и противоречащая нормам демократического общества, и что же это будет, если сейчас начнут пересматриваться все приватизационные процессы? Этак колченогая экономика страны и вовсе рухнет подкошенной!…

СМИ неподконтрольные и принадлежащие наиболее прочно стоящим на ногах соперникам Корпорации – новобранцам посткризисной волны, – тихо ликовали: так им, правильно! Пришло время подвинуться тем, кто нахватал активов в эпоху раннего рынка, пришло время делить собственность заново.

СМИ, представлявшие тех, кто, как и Старцев, принадлежал к олигархом поколения «семибанкирщины», реагировали осторожней. Черт его знает, что это за новые тенденции демонстрирует власть, может, и под нашими хозяевами скоро дрогнет и поплывет земля? Поэтому писали в основном, туманно-неодобрительно, особенно намекая на недовольство иностранных инвесторов, и так боящихся, как огня, непредсказуемой экономической политики РФ. Пророчили негативную реакцию Международного валютного фонда и изгнание России из мировой «восьмерки».

Печатные органы левых бесновались и улюлюкали: ату их, ату, давно пора! Все отобрать, все поделить, да сгинет в пучине народного протеста проклятая капиталистическая зараза, да здравствует власть Шариковых – ныне и присно, и во веки веков, слава КПРФ!

Государственные издания и позиционирующиеся как таковые, морально-этических, а также экономических аспектов предпочитали не касаться. Эти с державным пафосом акцентировали внимание на том, что пора, давно пора усилить государственный контроль и показать частному бизнесу, кто в доме хозяин. Размышление на тему усиления государственных позиций сводились к истеричному – кто всех перекричит, кто первым успеет высунуться – одобрению всех действий верховной власти скопом и льстивых оценок курса, взятого президентом. Имеет ли президент хоть какое-то отношение к акции генпрокуратуры, издания деликатно умалчивали.

Ведущие деловые газеты (из тех, кого купить за деньги было сложно, а на интерес – слишком хлопотно) отписались взволнованно-нейтрально. Мол, что-то такое происходит, что-то странное и беспрецедентное, а что из этого выйдет и к чему приведет – кто ж его знает!

Как бы то ни было, газетная шумиха сыграла против Корпорации. Репутация «Росинтера» дала трещину, ее непобедимая мощь оказалась под вопросом. Реакция общества последовала незамедлительно.

Курс акций Снежнинской горной компании резко пополз вниз. Под благовидным предлогом задержался с подписанием контракта новый, крайне аппетитный клиент Росинтербанка, еще неделю назад выражавший безоговорочную готовность к сотрудничеству. Странно повели себя американские партнеры, ранее заявлявшие о намерении вложить пять миллионов долларов в модернизацию производственных площадок Уральского моторостроительного комплекса, входящего в Корпорацию. Угроза потери Снежнинской «горки» сказалась почти на всех направлениях деятельности Корпорации, и противостоять этому было непросто.

В истории приватизации Снежнинской горной компании, а затем – ее приобретения корпорацией «Росинтер» было, конечно, немало белых пятен. Не то, чтобы совсем белых, но не слишком прозрачных, это уж точно.

Когда-то давно снежнинское предприятие, крупнейший в СССР производитель цветных металлов, жило спокойной и сытой жизнью. Вся продукция закупалась государством по оборонному заказу, заботиться о завтрашнем дне и принимать самостоятельные решения никому не приходило в голову. Но в начале девяностых грянул рынок, и жизнь в Снежном переменилась. Резко. Круто. Страшно.

«Оборонка» умирала. Госзаказ на металл некоторое время еще продолжал существовать, но за него уже не платили. Поскольку жить как-то было надо, под долги государства брались все новые и новые кредиты.

Вскоре стало понятно, что долги растут, а ситуация с госзаказом если и меняется, то в худшую сторону – государству уже не нужен был снежнинский металл, ни за деньги, ни даром. «Теперь – каждый сам за себя», – сказала власть, как когда-то капитан легендарного «Титаника».

Нужно было искать новые пути сбыта.

Никель, кобальт и медь оказались востребованы на мировом рынке. Казалось бы – вези да продавай, да получай горячие живые денежки, да ничего не бойся. Но мысль о том, что каждый сам за себя, была понята старым руководством Снежнинского комбината слишком буквально.

Откуда не возьмись, появились фирмы-посредники, взявшие у комбината подряд на реализацию снежнинского металла. Без них продавать востребованный на западе продукт оказалось никак нельзя. Однако и у самих посредников взять да организовать сбыт тоже отчего-то не получилось. Для этого пришлось обратиться к субподрядчикам. У тех тоже что-то там не срослось – и Снежнинский комбинат на рынке представляли уже компании третьего колена – суб-субподрядчики.

Фокус был несложен. Фокус был в том, что комиссионные посредников в сумме составляли около 80 процентов от продажной стоимости металлов. А все посреднические компании принадлежали на деле руководству комбината и нужным этому руководству людям из властных структур.

Оставшиеся после дележа копейки не покрывали расходов предприятия. Зарплату сотне тысяч рабочих платили от случая к случаю, оборудование, требующее постоянного дорогостоящего ремонта и модернизации, ветшало и выходило из строя. Просроченные кредиты – крупнейшие из которых принадлежали финансовым структурам «Росинтера» – не возвращались. Долги росли. В 1996 году состояние предприятия, к тому времени акционированного и превращенного в ОАО «Снежнинская горная компания», по-русски характеризовалось просто и коротко: жопа. Полная, беспросветная.

К тому времени один из ключевых постов в правительстве России занимал человек, чья способность мгновенно выдавать неожиданные решения была широко известна. Олег Старцев.

Оставив на Малышева растущую империю, носящую тогда имя ЮНИМЭКС-группы, Старцев окунулся в политику. Ему казалось, еще немного – и застрявшая в болоте безвременья страна дрогнет, выпростается из грязи и, медленно набирая обороты, двинется вперед. К другой жизни. К другим отношениям. К неоновому свету цивилизации, к строгим и ясным законам, к предсказуемой власти, к справедливым судам, к разумному государственному устройству…

Страна не двигалась. Любая попытка расшевелить, раскачать эту глыбу лишь глубже погружала ее в чавкающую трясину. Любые начинания рассыпались в прах, сталкиваясь с продажностью и трусостью чиновников, не желающих брать на себя какие бы то ни было решения, и тем более – отвечать за последствия.

Между тем, видно было, что долго так продолжаться не может. Впору было заработать икоту, бессонницу и запор на нервной почве, просматривая регулярные сводки о финансово-экономической ситуации в России. Закрывались предприятия, росла безработица, отсекались десятилетиями отлаженные кооперационные связи, не родившись, умирали отраслевые рынки. Доходные виды бизнеса в такой стране ограничивались полузаконными операциями с перекачкой бюджетных средств, спекуляцией валютой и ценными бумагами, да торговлей наркотиками.

Ни то, ни другое, ни третье Старцеву не подходило. Встречаясь с западными бизнесменами, он ловил себя на том, что почти завидует им. Они не стеснялись быть богатыми и довольными жизнью. Они не стеснялись своего бизнеса. Они строили дома и корабли, делали компьютеры и детские игрушки, перевозили грузы, добывали руду и нефть, проводили чистые и легальные операции с чистыми же и легальными деньгами.

В России тоже кто-то владел добывающими, перерабатывающими и производящими предприятиями. При этом добывалось мало, перерабатывалось плохо, а производилось так, что производимое никто не желал покупать.

Одной из важнейших причин такого положения дел молодые реформаторы, к числу которых, по утверждению газет, принадлежал и вице-премьер Старцев, видели в руководстве предприятий, в его неспособности – а часто и в нежелании – что-то изменить.


Ибо у руля предприятий оставались те, кому уже дано было имя пренебрежительное, но точное – красные директора.


Руководители советского призыва, выросшие на подачках и безнаказанности плановой экономики и в момент акционирования сумевшие прибрать к рукам значительные пакеты родных предприятий, искренне считавшие эти предприятия своими, не смогли адаптироваться к переменам, происходящим в стране.


Гибель системы государственного заказа оставила заводы и фабрики без гарантированного потребления их продукции. А значит – и без оборотных средств, потребных на поддержание производства, его модернизацию и освоение новых видов продукции. Внутренний рынок практически умер, на внешний нужно было пробиваться, а для этого требовались новые специалисты, новые подходы и – деньги, деньги, деньги… Деньги, которых не было.


Жалкие копейки, которые удавалось заработать, уходили чаще всего мимо кассы: их поглощали теневые структуры, как правило, самим красным директорам и принадлежащие. Предприятия же, лишенные финансирования, чахли и умирали.


У государства, владевшего основными промышленными активами, средств на поддержание промышленности не было. Средства были у нескольких финансовых групп – таких, как Группа ЮНИМЭКС. Каждая из финансовых структур готова была не только выложить деньги за право владения металлургическими и нефтяными гигантами, но и инвестировать в их развитие значительные суммы. Однако, гиганты оставались в цепких морщинистых руках красных директоров.


Государству нужны был деньги. Промышленности нужны были хозяева, способные думать по-новому и работать в условиях новорожденного российского рынка. Финансисты имели деньги, умели адаптироваться к переменам окружающего рынка и готовы были вкладывать силы и средства в производство – но в свое производство.


В такой вот ситуации и родилась в правительстве идея залоговых аукционов.

Идея была проста: раз государству нужны деньги, а частному капиталу – промышленные активы, то возьмите у частного капитала деньги и отдайте ему активы. Но не навсегда, а на время. На год, на два. Отдайте, и посмотрите, что он сможет сделать.

Наладишь работу, сохранишь людей, сумеешь отыскать сбытовую нишу и обеспечить портфель заказов – владей на здоровье. Не сумеешь – нечего тебе в промышленном секторе делать, вот тебе твой залог, и иди вон отсюда.

Идею принимать не спешили. Проекты лениво перетекали из инстанции в инстанцию, сопровождаемые уклончивыми резолюциями. За это время Старцев ушел в отставку и вернулся к ЮНИМЭКСОМ.

Идея постепенно обрастала слухами и сплетнями. Общество, озадаченное результатами ваучерной приватизации, реагировало по-разному: кто-то предрекал раздачу ценнейшего государственного имущества по дешевке, кто-то, многозначительно кивая, утверждал: «Все скупит Запад, чтоб превратить нас в рабов». Кто-то видел в залоговых аукционах чуть ли не панацею от всех финансовых и экономических болезней, постигших несчастную Россию с развалом старой системы. Эти последние пророчили золотые реки, которые потекут в государственный бюджет, и наполнят его до краев, и устроят всеобщее счастье.


Но золотых рек не получилось. Просто потому, что не было в стране таких денег. Ни у кого.


Баснословно богатые на фоне общей российской бедности, финансовые группы находились лишь в стадии становления. Шальные деньги были деньгами быстрыми, нежданными, приятными, что там говорить – но по меркам мировым весьма и весьма скромными. Посему и суммы залогов за активы крупнейших предприятий России баснословными не получились.


Так за 51 процент акций Снежнинской горной компании, одного из крупнейших в мире предприятий цветной металлургии, правительство запросило 170 миллионов долларов. Это было бы всего 170 миллионов, продавайся такое предприятие где-нибудь в Канаде, где нашлось бы немало богатых покупателей. Но это были целых 170 миллионов в нищей Российской Федерации.


Ибо к стоимости запущенной и разваленной СГК следовало прибавить еще миллионов триста, которые требовалось вложить в ближайшие же годы в ее инфраструктуру. А в качестве приданого за Снежнинской горной государство давало еще полмиллиарда долгов, накопленных прежним руководством компании.


И все же… И все же Олег Старцев, подписывая заявку на участие в залоговом аукционе, твердо знал, чего ему хочется. Ему хотелось Снежнинской горной компании – разворованной, обветшалой, но все еще потенциально мощной «жемчужины отечественной металлургии». И Старцев свою жемчужину получил – как получал все, к чему стремился.

За год, на который в управление «Росинтеру» были переданы активы Снежнинской компании, в Снежном многое переменилось. На подъем предприятия отрядили Сашку Данилова – и Старцев быстро понял, что не ошибся. У парня руки чесались, так хотелось себя показать.

В течении года он отлеплял от жирного вымени компании присосавшихся пиявок-посредников. Воевал с профсоюзами. Перетасовывал кадры. Отслеживал и пресекал бесконечные ручейки, по которым утекали в чужие карманы снежнинские денежки. Пытался – и, кажется, не безуспешно – объяснить, в чем разница между словами «работать» и «находиться на работе». Учил других и учился сам – тому, например, чем отличается руководство финансовой структурой, где на 10 миллионов оборота двое служащих, три компьютера, да пять квадратных метров офисной площади – от управления гигантским предприятием, в котором одних только заводов и фабрик – с десяток, да людей по этим заводам и фабрикам тысяч сто.

В развитие «горки» корпорация вложила немало сил и средств. Ибо ясно было как дважды два: никто и никогда не сможет отобрать у Корпорации Снежнинскую компанию, потому что никто и никогда не вернет отданного за нее залога. Нечего отдавать. Что не разворовано, то проедено.

А посему через год, когда государство в очередной раз развело руками, не обнаружив возможности вернуть залог, «Росинтер» стал полноправным владельцем контрольного пакета акций ОАО «Снежнинская горная компания». Вкупе с попутно приобретенными там да сям портфельными пакетами, под контролем корпорации оказалось около 80 процентов одного из самых дорогих и перспективных предприятий страны.

К сегодняшнему дню, а именно – к 15 мая 2000 года – Снежнинская «горка» не просто встала на ноги. Она завоевала четверть мирового рынка и научилась диктовать западным потребителям свои условия. Она избавилась от долгов, овладела искусством жить в мире с собственным коллективом и с властями любого ранга. Она отреставрировала и привела в порядок значительную часть производственных площадей, а после затеяла десятилетнюю программу коренной модернизации. Рваный засаленный ватник советских времен сменился безупречным пиджаком делового костюма, и даже менеджеры младшего звена привыкли, лениво растягивая слова, рассуждать: «Мы, как цивилизованная компания…»

И теперь эту компанию у «Росинтера» пытались отобрать. Не просто у «Росинтера», не просто у Корпорации – у конкретных людей. У Старцева. У Малышева. У Денисова. У тех, кто немало в нее вложил средств, сил и души, и привык считать ее своею. И сильно ошибался тот, кто думал, что отобрать СГК у трех неслабых и сильно рассерженных мужиков удастся без боя.

…Запиликал будильник, и Старцев вздрогнул. Дом немедленно отозвался на звук, задышал, расправился анфиладой комнат, откуда-то быстро-быстро пришлепали тапочки жены – Старцев встретил ее, уже сидя в постели.

– Как ты? – спросила Анюша.

Он лег с больной головой, и сейчас верная супруга готова была немедленно его лечить, спасать, поднимать на ноги…

– Нормально, – он пожал плечами.

В самом деле, ничего не болело. По крайней мере, голова.

Не умываясь, он прошел в соседнюю комнату, где устроен был маленький спортивный зал. Обвел глазами беговую дорожку, тренажеры для проработки пресса и мышц спины, установки со всевозможными штангами и противовесами. В сегодняшнем настроении он мог выбрать только одно – и выбрал: тугую сытую грушу, отозвавшуюся на удар молниеносным движением навстречу. Он молотил ее короткими прямыми ударами, заставлял дергаться, точно пьяного паяца, длинными боковыми. Сонные мышцы просыпались, наливались горячей силой, через четверть часа установилось сбившееся было дыхание – несмотря ни на что, Старцев оставался в форме.

Когда, освеженный душем, чистый и благоухающий, он вошел в залитую солнцем столовую, семья была в сборе. Анюша наливала детям чай, одновременно тихо выговаривая Андрюшке за скверную осанку. Андрей, склонившейся над тарелкой с кашей (совершенно несчастное лицо у ребенка, не ценит дитя чудесных свойств геркулеса), обрадовался, с размаху хлопнул по протянутой отцовской ладони. Любаша подставила для поцелуя тугую щечку.

Ему всегда было приятно смотреть на своих детей. Выхоленные, вылизанные Анной, они были олицетворением счастливого детства. Старшей, Любаше, зимой исполнилось семнадцать. Может, красавицы из нее и не вышло, но на пристрастный отцовский взгляд, девочка была прелестна: чистая кожа, ясные глаза, всегда гладко расчесанные темно-пепельные волосы. Перед Любой стояла тарелка с тертой морковкой: Анна где-то вычитала, что морковь улучшает память, а это очень важно, когда у девочки на носу выпускные экзамены, потом вступительные.

Младший, Андрюшка, был больше похож на мать – хрупкий, невеликого роста, с нежными серыми глазами. На вид – типичный хлюпик. Но ежедневные тренировки – теннис, бассейн, айки-до – потихоньку делали свое дело: он все чаще демонстрировал отцу растущую мускулатуру, из тщедушного неженки постепенно превращаясь в жилистого и шустрого пацана. Да, Олег Старцев вполне мог гордиться своими детьми.

– Ты еще не разговаривал с дядей Севой? – спросила Любашка, приканчивая морковку, и переходя к йогурту.

Старцеву стало неловко:

– Нет, Люб, пока что-то не получилось. Но ты же понимаешь, я о таких вещах не забываю…

«Дядей Севой» дочь называла бывшего однокашника Старцева, ныне возглавлявшего одну из кафедр их общей алма-матер. Куда идти учиться после школы девочке из приличной семьи, если девочкина мама до обморока боится отпускать ее за рубеж? У Старцева сомнений не было – туда же, где учился он сам, в МГИМО. Чтобы Люба поступила, даже просить никого не нужно – достаточно напомнить Севе, что дитя подросло.

– И не надо, не говори с ним, – дочь выковыривала из йогурта кусочек персика, – Я еще раз подумала и решила. Я туда не пойду.

Глаза чадолюбивого родителя медленно поднялись от чашки с дымящимся кофе.

– Как это понимать?

– Па, – дочь отложила ложку, – Ты подожди. Ты не нервничай. Ну, сам подумай – какой из меня экономист?

Люба успевала на отлично по всем предметам – сказывались и благодатные гены, и условия, старательно создаваемые матерью для идеального гармоничного развития детей. Но девочка права – ее пятерки по математике сильно отличаются от пятерок по истории, например. Точные науки не вызывают у Любы Старцевой ни вдохновения, ни любопытства. Все это так, но менять решение накануне вступительных экзаменов…

– И что дальше? – спросил Старцев нехорошим голосом.

– Дальше? Дальше – юрфак МГУ. Ты не волнуйся, па, – заметив, что отец напрягся, хитрая девчонка подошла к нему, обняла за шею, потерлась щекой, – У меня получится. Вот посмотришь.

Старцев взглянул на жену. Анюша страдальчески свела брови: да, вот такая у нас с тобой дочь. А что делать?

– Я сейчас буду думать, с кем договариваться, – вздохнул он, – На вскидку вспомнить некого, значит, придется искать. А ты через неделю скажешь, что опять передумала, и попросишься в балетное училище…

– В балетное не попрошусь, – пообещала дочь, – У меня подъем низкий и растяжка плохая, не возьмут. А договариваться ни с кем не надо. Я сама.

– Чего – сама? – рассердился отец, – Ты собираешься менять документы и поступать под другой фамилией, да? А если нет, то представь себе следующее: как только станет известно, чья ты дочь, любой экзаменатор, у которого в этот день будет плохое настроение, завалит тебя на первом же вопросе – для восстановления социальной справедливости в отдельно взятом вузе страны.

– Почему ты думаешь, что тебя так все не любят? – тихо спросила дочь.

Он не нашел, что ответить. Посмотрел на часы – уже минут пять, как пора было выехать из дому. Взял со спинки стула пиджак, прихватил портфель и пошел.

* * *

Приоткрыв глаз, Малышев покосился на соседнюю подушку. Чуда не случилось – на подушке по-прежнему покоилась голова безмятежно спящей актрисы Кукулиной.

Золотистые локоны актрисы Кукулиной, как и положено по законам жанра, разметались. Разумеется, ее прелестные пухлые губки приоткрылись. Без сомнения, ее длинные ресницы трепетали… При взгляде на младенчески спящего златокудрого ангела, Малышев поморщился.

У президента Росинтербанка Сергея Малышева была одна странная на взгляд прочих особенность – он терпеть не мог спать с женщинами.

Нет, не в том смысле. В том смысле у Сергея Малышева все было в порядке, тьфу-тьфу-тьфу, сплюньте немедленно через левое плечо!… Болтать, флиртовать, целоваться, заниматься сексом, валять дурака и развлекаться с женщинами он мог, хотел и умел. А вот спать рядом, в одной постели – увольте!

Во– первых, извольте всю ночь себя контролировать -не всхрапнуть, не задеть ненароком. Во-вторых, просто тесно. Сто девяносто восемь сантиметров малышевского тела требовали пространства. На половинке кровати – какой бы просторной кровать не была – Малышев умещаться не желал.

В– третьих, ему не нравились лица спящих женщин. Все, что наяву жило и менялось, слепило улыбкой, трогательно морщилось, играло и звало -все это гасло, меркло и расплывалось, стоило чаровнице забыться сном.

Еще больше он не любил лица женщин проснувшихся. Припухшие неосмысленные глаза, всклокоченные волосы, мятый след на щеке… И ведь тут же бросится целовать, зубы не почистив! А если сбегает и почистит – еще хуже.

Словом, Малышев не любил спать с женщинами и умело избегал подобных ситуаций – уходил сам или тактично выпроваживал даму сердца.

Но Ариадна Кукулина была не подмосковной пэтэушницей, выбившейся в модельки. Ариадна Кукулина была знаменитой актрисой, любимицей миллионов, да к тому же барышней из хорошей кинематографической семьи. Отправить ее домой среди ночи было неловко. Самому уходить из своей же спальни – тоже, вроде, не к лицу…

И ему еще советуют жениться. Добровольно обречь себя на еженощную муку и ежеутренние терзания. Жестокие, неумные люди!

Он посмотрел на будильник. Без десяти семь. Накинув халат и стараясь не шуметь, чтоб не спугнуть раньше времени спящую красавицу (заморгает ресницами, заулыбается, не помня о мутных глазах – ох, нет!), Малышев вышел из спальни.

Душ. Хорошо бы, конечно, холодный, прямо-таки ледяной, да с бодрым кряканьем. Как в романах пишут. В романах что ни супермен, то извращенец отъявленный: любит ледяной душ, а кофе пьет непременно «крепчайший», обязательно «обжигающий» и уж точно без сахара. Малышев в супермены не метит, к мазохизму позывов не чувствует, а посему душ – теплый, а кофе – сладкий и лучше со сливками.

Кофе он сварил сам. Умел. Еще умел заваривать чай (лучше бы в пакетиках) и жарить яичницу. На этом кулинарные таланты президента Росинтербанка заканчивались.

Впрочем, никаких особых кулинарных талантов Малышеву для жизнеобеспечения не требовалось. Едва кофе вскипел, мяукнул домофон, и через минуту человек в белой хлопчатобумажной куртке вкатил в столовую сервировочный столик, с которого и составил проворно на стол целую гору тарелок, тарелочек, вазочек, мисочек.

Свежайшие блинчики, еще горячие, еще трепещущие, золотились на белом фарфоре, и с них стекало, тая, бледно-золотое масло. К блинчикам – джемы, светящиеся янтарем и рубинами в хрустальных плошках. Застенчиво предлагала себя холодная телятина – нежная, розовая, до прозрачности тонко нарезанная. Яркие, как с картинки, овощи, возлегали на гофрированных листьях греческого салата, и рядом – малая серебряная чаша с чудовищно крупными иссиня-черными маслинами, которые привередливый Малышев любил до исступления, до истечения слюны. Вот и сейчас он немедленно подцепил маслинового монстра и отправил в рот.

А на столе появлялись тарелки новые и новые: с бело-золотыми клинышками чизкейка, заштрихованными карамельными нитями, с фаршированными яйцами, с лоснящейся ветчиной, с пирожками, с диетическими галетами и антидиетическим, возмутительно калорийным печеньицем, которого Малышев в задумчивости съедал, бывало, и по килограмму в один присест.

Оставалось разбудить Ариадну Куклину, романтично позавтракать и трепетно попрощаться – навсегда, ибо дальнейшее продолжение отношений совершенно невозможно. У Ариадны положение девушки на выданье, а холостячество Сергея Малышева давно колет глаза всем светским маменькам и тетушкам. Не стоит усложнять ситуацию. Неделя на роман – и так многовато.

Проводив человека в белой куртке, Малышев прошел в кабинет, выдвинул ящик стола. Оттуда вынул загодя припасенный футлярчик синего бархату, открыл и полюбовался. Стильная подвеска из белого золота с пятью крохотными сапфирчиками. То, что надо. Правильно выбрали, вовремя доставили – на Малышева работали толковые люди! Значит, спасибо, дорогая. Спасибо и – прощай!…

– Доброе утро!

Малышев аж вздрогнул от неожиданности. В дверях кабинета стояла Ариадна Кукулина – одетая, причесанная, даже уже и в туфельках, и сумочка в руке.

– Извини, Сережа, мне пора. У меня сегодня съемки с утра.

– М-м-м… – растерялся Малышев, тиская футлярчик, – А позавтракать?

– Я так рано не ем, – проинформировала Ариадна, улыбаясь. – Чудесный был уик-энд. Спасибо за внимание.

– Подожди! – Малышев уже оправился от неожиданности.

Подошел к Ариадне, обнял.

За годы практики ритуал расставаний был отработан до мелочей. Объятие объятию рознь – в данном случае не призыв, но прощание ясно и недвусмысленно выражало оно. Последующие реплики не оставляли вариантов для толкования.

– Это было замечательно.

Было, но, увы, прошло. Больше такого шанса не представится.

– Ты очаровательна.

Горечь разлуки в голосе – ах, как жаль расставаться! – и мужественный вздох: жаль, но надо. Я мужчина, я все стерплю, даже разлуку с тобой, дорогая!

– Я хочу, чтобы ты помнила обо мне…

С этой репликой вручается прощальный подарок. Все, что тебе остается отныне – помнить, потому что сказка закончена, и вообще мне пора…

Ариадна открыла футляр, посмотрела, похвалила:

– Прелесть, – футляр захлопнулся, – Я обязательно буду о тебе помнить. У меня вообще память хорошая.

Улыбнулась, легко поцеловала в щеку – и ушла. Подарок остался на столе.

«Да– а-а!» -глубокомысленно сказал себе Малышев. «Вот ведь, какие бывают бабы» – сказал он себе чуть погодя, переходя в столовую и запихивая в рот остывающий блинчик. «Какая-то она… странная какая-то» – решил он по пути в гардеробную. На этом его мысли об Ариадне кончились – предстоял трудный день, и было, о чем подумать кроме.

Люди на набережной, спешащие по делам в этот оглушительно яркое майское утро, могли видеть, как из ворот сквера, окружающего новенький особняк, вышла молодая женщина в больших, на пол-лица, солнцезащитных очках. Лицо свое молодая дама старательно уворачивала от спешащих прохожих, будто боялась быть узнанной. Быстрыми шагами она доцокала до проезжей части, первым же взмахом руки остановила машину и юркнула на заднее сидение, не споря ни о цене, ни о маршруте. «Вот гад!» – отчетливо сказала дама, едва машина тронулась. «Что, простите?» – опешил водитель. «Я не вам!» – вздохнула женщина и отвернулась к окну. Глядя на точеный профиль в панорамное зеркало, водитель подивился – странная пассажирка как две капли воды была похожа на знаменитую Ариадну Кукулину.

* * *

Человек-легенда, директор Корпорации по безопасности Георгий Петрович Шевелев, явился на службу как обычно – за полчаса до начала рабочего дня.

Секретарши еще не было. Собственноручно заварив себе пол-литровую кружку до горечи крепкого чаю и всыпав в эту кружку шесть кусков рафинада, Георгий Петрович расположился за рабочим столом, выложил перед собой чистый лист бумаги, хлебнул чаю, взял карандаш и крепко задумался.

Фрагменты информации, пришедшие за истекшую неделю из восемнадцати разных источников – от служащих генпрокуратуры до оперативных сводок ФСБ – как элементы игры паззл, складывались в картинку. Но картинка при этом получалась какая-то неправильная – шиворот-навыворот и задом наперед.

Выходило так, что идея снова вернуться к событиям четырехлетней давности и оспорить правомерность владения «Росинтером» Снежнинской компанией, родилась сама собой. Соткалась из воздуха, в котором витала трижды обороненная Президентом фраза о необходимости срочного усиления государственного контроля над всем на свете.

Такого не бывает. Идея, пусть даже и витающая в воздухе, должна осесть и обрасти подробностями в чьей-то конкретной голове. Представить же себе, что этой конкретной головой стала голова генерального прокурора России, искушенный Шевелев не мог.

Хотя бы, потому, что генпрокурор – человек осторожный. К тому же – твердо помнящий, что достичь высокого поста сложно, а вот потерять его – легче легкого, что и было наглядно продемонстрировано его многострадальным предшественником. Для этого можно даже не нарушать закон и не становиться продажной сволочью – достаточно однажды не прочувствовать момент, оказаться неадекватным ситуации, просто по-человечески ошибиться, поставив не на того – и все, прощай широкое кожаное кресло главного хранителя законов страны!

В данном же случая ситуация была совсем не та, чтобы кидаться в атаку на корпорацию «Росинтер».

Заявление нового Президента России о том, что отныне лидеры частного бизнеса будут равноудалены от государственной власти, услышали и запомнили все. Те же, кто хоть немного разбирался в структуре взаимоотношений власти и бизнеса, успели также заметить и другое, о чем немедленно сложили анекдот: «У нас все равны. Поэтому, либо будем сажать всех, начиная с Гусинского, либо не будем сажать никого, начиная с Березовского».

Равноудаленности не получалось. Кто-то из олигархов быстро был взят в оборот и терял одну позицию за другой. С кем-то власть играла в прятки, как с малым дитятей: а где же это наш Боренька? А вот он, наш Боренька, спрятался за платочком! Ути, нехолосый нас! – а теперь убегай скорее, а то догоню-догоню-догоню… Догоню – не помилую.

Кто– то поднялся на гребне новой волны, с нужного боку прислонился к нужному человеку. Кто-то же -и среди этой немногочисленной группы оказался тандем Старцев-Малышев – успешно делал вид, что происходящее его не касается вовсе.

На протяжении последних лет владельцы «Росинтера» демонстративно избегали контактов с властью. Действий правительства не комментировали, в заварушки не лезли, не хвалили и не критиковали нового монарха. Словом, успешно создавали видимость полной отчужденности от политических баталий.

Видимость, только видимость! Ибо заниматься бизнесом, не касаясь белыми перчатками политического дерьма в насквозь политизированной стране не сумел бы и архангел Гавриил. Ни Старцев, ни Малышев архангелами не были.

Медленно, кропотливо, они заново собирали лоббистскую группу «Росинтера», распавшуюся было после смены правительства и нового набора Государственной думы. Вкладывали деньги в перспективных политиков, консультировали, продвигали, бережно подращивали свежие кадры.

Однако же, хранили и лелеяли репутацию людей аполитичных, навеки углубившихся в создание денег из денег.

Так, заботясь, конечно же, только и исключительно о наращивании собственной финансовой мощи, владельцы Корпорации с полгода назад вдруг взяли да и вошли в полумертвый, чахлый, давно всеми забытый Союз российского бизнеса.

СРБ, созданный на заре российского рынка, представлял из себя группу восторженно настроенных предпринимателей крайне либерального толка, романтиков первой демократической волны. Любой здравомыслящий человек, сознающий, что на либеральных мечтаниях далеко не уедешь, еще десять лет назад предрек бы Союзу верную гибель. И был бы, в сущности, прав. За несколько лет люди, составлявшие ядро Союза, растратившие творческий жар на теоретизирование и защиту демократических химер, не сумевшие создать собственного крепкого бизнеса, оказались в аутсайдерах. Их обскакали другие – быстрые, практичные и нахальные, с жесткими глазами и крепкой хваткой. К моменту, когда взоры Малышева и Старцева обратились на СРБ, Союз представлял из себя сборище стареющих романтиков, столь неудачно положивших жизнь на создание российского рынка, что теперь плодами их трудов пользовались совсем другие люди.

В несколько недель владельцы «Росинтера» сумели войти в доверие руководства СРБ, выйти на ключевые посты Союза, завлечь туда же еще с десяток успешных и заметных на небосклоне отечественного бизнеса людей и скромно среди них раствориться. Стареющие романтики и опомниться не успели, как оказались в плотном кольце энергичных предпринимателей-практиков.

Обновленный Союз российского бизнеса, вывернутый наизнанку, вытряхнутый, продутый новыми ветрами, больше не походил на ветхую рвань, дотлевающую на задворках рынка. Поддержанный многими из сильнейших промышленников и финансистов страны, он превратился в мощный лоббистский союз, готовый на равных разговаривать с властью. Значимость СРБ была наглядно продемонстрирована, когда новой, ниоткуда возникшей силой заинтересовался Президент.

Еще до окончательного утверждения в роли главы государства, будущий верховный правитель публично высказался в том смысле, что считает своим долгом уважать интересы столь авторитетной организации. И слова подтвердил делом – коротким, но плодотворным приемом лидеров СРБ в Кремле. По результатам приема резко поднялись политические котировки участвовавших во встрече бизнесменов, в числе которых был, разумеется, и Олег Старцев.

С тех пор Президент встречался со Старцевым дважды – все по делам Союза российского бизнеса. Старцев не вошел в число доверенных лиц молодого монарха, но, кажется, не особо к этому и стремился. Ему довольно было того относительного покоя, которое обеспечивало прикрытие набирающего обороты СРБ. В день рождения Корпорации, как очередное доказательство сдержанного (и, может быть, вынужденного) благорасположения, Старцев получил от Президента очередную охранную грамоту – приветственное послание.

Таким образом, среди равноудаленных олигархов Старцев оказался в наиболее удачном положении: не отвергнут, не обласкан, а как бы сам по себе. Начать с ним войну в такой ситуации было бы странно.

Шевелев вздохнул, приложился к кружке с остывающим чаем. Почесал карандашом в рыжих волосах и энергично начертал на листе цифру «1».

Вариант первый. Вопреки имеющейся информации, Кремль по какой-то причине недоволен Старцевым. В Генпрокуратуру поступила негласная команда на уничтожение. Этот вариант не годится. Уважительные слова в недавнем интервью Президента, относящиеся к деятельности СРБ, направленное по случаю дня рождения Корпорации приветствие полностью данный вариант исключают. Осторожный политик – а именно таким, похоже, был новый Президент – не станет на глазах у восхищенной публики благостно отзываться о том, кто завтра будет объявлен гадом и нарушителем законности.

Карандаш яростно вывел на листе двойку.

Вариант второй. Генпрокурор занялся историей приватизации Снежнинской «горки» самостоятельно, от чистого сердца и от желания продемонстрировать новому правителю служебное рвение. Вариант второй на правду тоже не походил: такая самодеятельность чревата монаршим гневом, а генерального прокурора РФ трудно было назвать человеком рисковым. Да ведь и, кроме того, были, были на слуху дела куда более скандальные, чем продажа СГК, были люди, разоблачение которых принесло бы генпрокурору политических дивидендов много больше!…

Вариант третий – песня на заказ. Заказчиком выступает кто-то из соперников Старцева по бизнесу. Но, во-первых, нынешний генеральный прокурор имеет репутацию человека непродажного. Хм… А впрочем, чего только не бывает на свете!… Да, и как бы там ни было, трогать Старцева сейчас просто рискованно, такой риск никакими взятками не окупится, а рисковать прокурор, как уже решено, не станет. Это во-вторых. В-третьих же – и это самое главное! – какие такие соперники у Старцева? Кто?

Все войны – захватнические и освободительные – закончены. Никто из толкающихся на пятачке отечественного рынка не предъявляет Корпорации никаких претензий. Ни на чью любимую мозоль не наступил «Росинтер», ни у кого не попытался оттяпать лакомого куска. Агрессивная политика первых лет существования Корпорации закончилась, ключевым понятием нового периода стало слово «стабильность»…

– Доброе утро, Георгий Петрович! – в кабинет заглянула секретарь Валентина, женщина средних лет, плотного сложения и умеренного темперамента, – Почту принесли. Посмотрите?

Шевелев вздохнул, отложил карандаш и принял от Валентины увесистую папку с надписью «входящее». Начинался рабочий день.

* * *

– Привет, котятки! – Леонид Щеглов вошел в помещение, где размещался Департамент информации и общественных связей корпорации «Росинтер».

Помещение было расчерчено тонкими перегородками в человеческий рост, отъединявшими друг от друга различные подразделения Департамента. В полученных сотах размещались: Отдел информации и мониторинга, Аналитический отдел, Отдел рекламы, Отдел компьютерных разработок и полиграфии, Отдел связей с органами власти и общественными организациями, Отдел корпоративного PR, Отдел по связям с прессой, Отдел по делам благотворительности, именуемый в дирекции то «бюро добрых услуг», то «сиротским приютом» – и Отдел спецпроектов.

Получивший образование в Московском Краснознаменном военном институте (по специальности спецпропаганда) и восемь лет назад закончивший службу в Главном разведывательном управлении в чине капитана, Леня Щеглов умел придать голосу и звучную раскатистость командирского рыка, и обаяние дружеского участия. На голос приветливо рявкнувшего Щеглова повернулись десятки голов, из-за перегородок высовывались улыбающиеся лица.

«Здравствуйте, Леонид Валентинович!», «Здравия желаем, товарищ командир!» и даже «Как дела, Ленечка?» – радостно полетело со всех сторон.

Директор Департамента общественных связей «Росинтера» пользовался среди подчиненных славой человека с крайне переменчивым настроением.

Для тех, кому предназначалось высокое искусство его пиара – для журналистов, политиков, руководителей Корпорации – он всегда оставался обаятельным зубоскалом, умудряющимся любую архиважную мысль обернуть, как конфетку – фантиком, незатейливой солдатской шуткой – и выглядеть при этом не дураком, а, напротив, человеком умным и с тонкой душевной организацией.

Сотрудникам же Департамента не раз доставалось вкусить прелестей того грозового состояния души шефа, который назывался «опять у Щеглова критические дни». В такие дни над низкими перегородками летали шаровые молнии, искрили стены и пол дымился под ногами.

Периоды мрачного расположения духа директора Департамента PR имели причины личного характера. Тридцатисемилетний Леонид Щеглов, будучи дважды разведен, второй уж год подряд находился в состоянии поиска той, кому надлежало стать третьей по счету мадам Щегловой. Рассматриваемые варианты по разным причинам (от «ноги коротковаты» до «беспросветная дура») оказывались непригодными, и в перерывах между быстротечными интрижками, в моменты горести и разочарований, Щеглова и настигали те самые «критические дни», от которых тяжко приходилось всякому сотруднику Департамента.

Нынче же, судя по игривому «Привет, котятки!», в личной жизни Леонида Валентиновича наблюдался очередной взлет, и Леонид Валентинович были благостны и изволили радоваться жизни. Подчиненные немедленно обрадовались тоже, и было это не выражением их холуйской сущности, как мог бы подумать человек непосвященный, а радостью искренней, непритворной – ибо, несмотря ни на что, Леонида Валентиновича в Департаменте любили.

Сотрудницы ценили шефа за мужское обаяние, мобилизующее их фантазию и подвигающее на смену причесок и одежд. Сотрудники – за профессионализм и быстроту реакции, за бойцовский характер и благородное иезуитство бывшего гэрэушника. Словом, Леню Щеглова было за что прощать и было за что любить.

Щеглов прошел в кабинет, отгороженный здесь же, в углу – но не тоненькими перегородочками, а честными, плотными, звуконепроницаемыми стенами. Похвалил прическу секретарши Оли и попросил кой-кого пригласить. Через несколько минут шестеро человек собрались у круглого стола в его кабинете, о стены которого бился, не проникая внутрь, прибой человеческих голосов, телефонных звонков, пиликанья факсов, стрекот принтеров, копировальных аппаратов и машинок для уничтожения документов. За круглым столом сидели начальники шести ключевых отделов Департамента PR.

Ближе всех к дверям, аккуратно выложив на колени длиннопалые руки и блестя очками, сидел начальник Отдела информации и мониторинга Дима Кудрявцев, еще в советском прошлом успевший защитить кандидатскую по социологии. Димин отдел был началом и концом всей работы, проводимой Департаментом. Именно он исследовал колебания общественного мнения относительно Корпорации вообще и каждого ее подразделения в частности, изучал отзывы о Корпорации в прессе, замерял политическую температуру в тех отраслях бизнеса, где Корпорация имела свои интересы. Он же отслеживал результаты деятельности Департамента по материалам печати и электронных СМИ.

Закинув ногу на ногу и сложив на груди руки, сидел однокашник Щеглова, кончивший курс пятью годами позже и возглавлявший ныне Аналитический отдел Департамента, Миша Гончаров. Мишин отдел занимался тем, что полученную Кудрявцевым информацию сортировал, анализировал и на ее основе делал выводы и прогнозы: как отозвалась в сердцах общественности задуманная Росинтербанком реструктуризация, какими словами встретит пресса отставку Денисова и его выборы в губернаторы, какая сволочь заказала очередную статью, представляющую руководство «Росинтера» беспринципными стяжателями, а также, что подумают умные люди о приобретении Корпорацией контрольного пакета питерской «Энергии» и что следует сделать, чтобы их мысли об этом были позитивными.

Этим бесценным рекомендациям надлежало со священным трепетом следовать Отделу по связям со СМИ, начальник которого, Артем Еремин, сидел аккурат напротив Гончарова и всем своим видом выражал живой интерес к происходящему. К досаде Щеглова и великому огорчению Гончарова, «смишный» отдел бесценными рекомендациями, как правило, не пользовался. Как неоднократно объяснял Еремин, в его задачу входило, в первую очередь, оперативное реагирование на ситуацию и выпекание тех информационных пирожков, которые смогут заглотить и переварить господа журналисты. То же, что предлагал Гончаров, и что так нравилось Щеглову и руководству Корпорации, журналисты заглатывать отказывались, справедливо считая это впариванием, лечевом и лапшой на уши. Но Теме Еремину следовало отдать должное: имея за плечами десятилетний опыт журналиста-международника, он знал потребности бывших коллег не понаслышке, и все-таки ухитрялся «впиарить» им нечто, что представляло промежуточное звено между журналистским «хочу» и корпоративным «надо».

Отдел связей с органами власти и общественными организациями представлял Роман Иванович Бочарников. Единственный из сотрудников Департамента, он уважительно именовался по имени-отчеству, потому что единственному из сотрудников, Роману Ивановичу перевалило за пятьдесят. И даже за шестьдесят. И приближалось уже к шестидесяти пяти. Руки плохо сохранившегося Романа Ивановича терзал старческий тремор, волосы давно превратились в редкий белесый пух, но цепкая память держала сотни важных и нужных имен, а вехами в долгом, бурном трудовом пути, пройденном Романом Ивановичем по коридорам и кельям государственной власти, стали столь многочисленные и разветвленные знакомства в различных, подчас неожиданных областях, что адекватную замену дедушке русского пиара вряд ли удалось бы найти.

Необычайно серьезным и даже будто бы надутым изнутри этой своей серьезностью казался начальник Отдела корпоративного PR Федя Аржанников. Главной и единственной служебной обязанностью Феди было окучивание трудовых коллективов предприятий, входящих в «Росинтер». Совокупное количество народу в этих коллективах, разбросанных по городам и весям Отчизны, перевалило за триста тысяч – кабы всех под ружье, вышла бы армия для среднего размера европейского государства. Но народ чувствовать себя единой армией все никак не хотел: то питерцы требовали повышения зарплаты, то уральцы брали моду сбегать на другие предприятия, то металлурги из города Нижний Вяз, где Корпорация не так давно прикупила внушительный, вроде бы, пакет акций Нижневязовского комбината, отказывались признавать свою причастность к великой империи «Росинтера». Кнутами и пряниками для заблуждавшихся коллективов занимался в Корпорации департамент по работе с персоналом, Федя же работал над материями более тонкими. Посредством размещения заказных материалов в региональной прессе, издания корпоративных газеток и многокрасочного журнала, организацией в содружестве с кадровиками всякого рода слетов и семинаров для молодых специалистов, бригадиров и представителей других слоев и прослоек, а также посредством иных, недоступных простому смертному профессиональных кунштюков и примочек, трудился он над умами и душами трехсот тысяч людей. Он выращивал и взлелеевал в их сердцах чувство гордости за свою принадлежность к Корпорации и чувство неизбывного долга перед мудрым и чутким ее руководством, каковое (чувство) наряду с обещаниями квартальной премии заставляло бы их еще энергичнее стремиться к выполнению и перевыполнению текущих планов.

Но наиболее лакомую, наиболее таинственную часть работы Департамента PR захватил и ни с кем не собирался делить Отдел спецпроектов. Из самого названия ясно: в этом отделе занимались не абы чем, а проектами исключительно специальными, в которые еще и не все прочие сотрудники Департамента посвящались. Руководил отделом Вася Кан, человек средних лет, ничего не выражавший своим корейским лицом. Кто был Вася Кан в прошлом, какие грехи и подвиги были на его счету до прихода в «Росинтер» – не знал никто. О его настоящем коллегам оставалось только догадываться. И они догадывались – о том, что именно Кан в прошлом году с блеском провел серию региональных выборов «старцевского призыва», приведших в Государственную думу дюжину лояльных к Корпорации людей и утвердивших их там на весьма и весьма приличных постах. О том, что именно он помог Александру Денисову получить кресло губернатора «маленького, но гордого» округа. О том, что приложил Кан руку и к информационной войне двухлетней давности, в ходе которой оказалась потоплена не одна репутация, но зато была спасена и теперь цвела пышным цветом последняя цитадель «Росинтера» на карте нефтяных морей России – в меру обильное и комфортное для эксплуатации нефтегазовое месторождение «Ярнефть».

Вот таких шестеро бойцов-молодцов сидели в кабинете Щеглова, готовые к немедленному и конструктивному общению. Иного общения на летучках у Щеглова, представлявших нечто среднее между политинформацией для личного состава и заседанием редколлегии, ждать не приходилось.

Бросив пиджак на стол и оставшись в демократичной ленинской жилетке, Щеглов пал в пустующее за круглым столом кресло.

– Доложить обстановку! – скомандовал он, и ткнул подбородком в сторону начальника Отдела информации, – Давай, Дима!

– Обстановка следующая, – Кудрявцев осмотрел свои длинные пальцы и заговорил нудным голосом, – Пресса захлебывается. За неделю – более трехсот сообщений, связанных с деятельностью Корпорации, что в два с половиной раза превышает обычную активность. Из них две сотни, с учетом информагентств, посвящены наезду прокуратуры, – Кудрявцев пялился на свои ладони, как будто считывал оттуда цифры. Черт его знает, может у него, как у семиклассника, и правда ладони в шпаргалках? – Из этих материалов, примерно, сорок процентов имеет нейтральную оценку деятельности прокуратуры, еще по двадцать, где-то, процентов, поровну то есть, окрашены нейтрально-положительно и нейтрально-отрицательно, десять процентов активно одобряют действия прокурора, и оставшиеся десять – активно наши. Снова поровну, – как-то по-детски заключил Кудрявцев и даже руками развел. Никаких шпаргалок на ладонях, разумеется, не было.

Щеглов перевел взгляд на «эксперта по журналистам» – на Тему Еремина.

– Все правильно! – усмехнулся тот, – Эти десять активно наших – наш же старый пул.

Журналистский пул «Росинтера» – круг корреспондентов и редакторов, более-менее лояльно относящихся к Корпорации. Лояльных – но отнюдь не ручных. Годы уходят на официальные переговоры, дружеские беседы, на убеждения и толкования, на дозированное прикармливание эксклюзивной информацией – и все равно никто и никогда не даст вам гарантий, что завтра гордый и подозрительный к пиарщику журналист не выдаст чего-нибудь, идущего вразрез с «генеральной линией» департамента информации. И то, что сегодня «свои» журналисты отписались все-таки в защиту «Росинтера», следовало принимать не только как заслуженную победу Департамента над недоверием пишущих, но и как нечаянный подарок судьбы.

Щеглов кивнул и обратился к начальнику Аналитического отдела:

– Ну, главный по анализам, а десять активно ненаших – это кто?

Миша, привычный к солдатскому юмору, на «анализы» не обиделся:

– Смеяться будете, товарищ командир. Никакой закономерности!

– А может, в программке изъян? – поддел коллегу Кан, блестя узкими глазками.

Смешно, ага. Обхохочешься.

Миша Гончаров, питавший непобедимое пристрастие к новым технологиям и свято верящий в могущество научно-технического прогресса, в начале года, попыхтев пару месяцев, презентовал публике уникальный пакет компьютерных программ собственного изготовления, тут же получивший название «Излови гадину». Пакет был призван определить автора и заказчика печатного материала, иными способами не определяемых.

Первая программа пакета проводила дотошный стилистический анализ исследуемого печатного материала, сравнивала с имеющимися в памяти другими статьями и заметками, просчитывала стилистические совпадения и выдавала список возможных авторов. Вторая, учитывая специально загружаемую информацию – тематика, дата выхода, издание, затронутые по данной тематике лица и многое другое – с некоторой долей вероятности выдавала список возможных заказчиков.

На представлении пакета широким слоям общественности, которые изображали столпившиеся у гончаровского монитора сотрудники Департамента, Миша провел эксперимент: сосканировал текст какой-то мерзкой заметушки, мелко куснувшей могучую пяту «Росинтера», и запустил программу.

После десятиминутного хрипа и скрежета процессора, программка выдала на монитор список в двести одиннадцать фамилий. Гончаров почесал в затылке и сообщил, что с авторством сложно, дело это тонкое, а вот заказчика вычислить – это получается лучше. Он запустил вторую программу, и еще через четверть часа, когда у публики совсем уже почти пропал интерес к новинке, программа выдала еще сто двадцать три фамилии и названия, среди которых фигурировал и сам «Росинтер».

На радостное ржание коллег Миша реагировал достойно: работа над программой еще не завершена, и он намерен ее совершенствовать. Но идея-то, идея-то хорошая!… «Дай-ка глянуть! – попросил проходивший мимо Тема Еремин, и, наискось пробежав глазами заметушку, забормотал как бы про себя, – Причастные обороты… так… специфические вводные конструкции… так… злоупотребление разделительными союзами… ага…, – и уверенно заключил, – Написано Колькой Стрелковым, бывшим корреспондентом „Коммерсанта“, а ныне вольным художником. И написано, судя по всему… – он еще раз вгляделся в мелкие строчки, – по заказу Люськи Бондаревой из агентства „Китайцев и партнеры“. Что стоит твоя программа, Мишка, по сравнению с опытом и профессиональной компетентностью живого человека?». Миша хлопал глазами, глядя в честное лицо товарища. И только подошедший Кан спас Гончарова. Кан сказал: «Ну чего ты, Мишка, уши-то развесил? Тема вчера с Колькой Стрелковым водку хлестал „У Петровича“. Колька напился, все и рассказал…»

… Щеглов дождался, пока смех утихнет, и задал Гончарову новый вопрос:

– Ну, а если без программки? Что значит – никакой закономерности?

– Лень, – Гончаров приналег на стол и приготовился загибать пальцы, – Вот сам смотри. Материалы полностью соответствуют редакционной политике каждого издания, – и загнул мизинец, – Подписаны реально существующими журналистами, – загнул безымянный, – и, судя по всему, именно им и принадлежат, – к первым двум присоединился средний палец, – Спектр изданий слишком широк, чтобы заподозрить спланированную акцию, – указательный прильнул к ладони, – А главное, на хрен не нужно было никому заказывать эти материалы. Реакция изданий была заведомо известна. Видишь? – и, загнув последний палец, Гончаров показал шефу кулак.

– Принимается, – отреагировал Щеглов, – Хотя, ни черта не понятно.

– Леонид Валентинович, – вступил в разговор Бочарников, – Непонятно, если исходить из того, что в прессе должны быть заказные материалы. Но можно танцевать от другого. От того, что никто не собирался ничего размещать.

– И что? – напрягся мыслью Щеглов.

– Ну… – Роман Иванович потрогал дрожащей дланью ручку, лежащую на столе – и ручка отозвалась мелкой дробью о полированное дерево, – Скажем, реакция прессы была просчитана, и удовлетворяла требованиям организатора акции. Или, скажем, никакого организатора не было вовсе.

– И в проблемах «Росинтера» никто не виноват? – насмешливо уточнил Щеглов, – Просто, так карта легла – так, что ли?

– Почему нет? – пожал хрупкими плечами Бочарников, – Ситуация непростая. Новая власть. Никто еще не понял условий игры, никто не уверен в своих позициях. Каждый пытается придумать, как заработать очки.

– Роман Иваныч, – осторожно сказал Кан, – Но так очки вряд ли заработаешь. Так можно заработать и пинок под зад. Если Корпорацию не трогали, когда позиции были послабее, то какой же смысл делать это сейчас?

– А не во всем, Василий Алексеевич, может быть смысл, – глубокомысленно заметил Бочарников.

Спорить никто не решился.

– Ладно, – кивнул, наконец, Щеглов, – У тебя, Федя, что?

– У меня все по плану, – отозвался знаток корпоративного пиара Аржанников, – Конкурс детских рисунков «Росинтер» – наш общий дом». Торжественное чествование ветеранов Корпорации с награждением памятными медалями. Сверх плана – работа со Снежнинской компанией.

На этих словах низкие веки Кана дрогнули – проявил интерес.

– Двое сотрудников выехали на место для разъяснительной работы с профсоюзным активом «горки» и редакцией Снежнинской многотиражки, – предоставил подробности Аржанников. Он происходил из семьи потомственных комсомольских вожаков и выражался соответственно.

– Молодец, Федя, – ласково похвалил Щеглов, – Ладно, бойцы, всем спасибо, все свободны! – хлопнул он по столу ладонью и, дождавшись, пока «бойцы», заскрипев креслами, встанут и двинутся к выходу, шепнул негромко Кану, – Ты останься пока.

* * *

Бурлит, через край переливается жизнь в центральной конторе «Росинтера». Не два, не три, а целых семь этажей стеклянного здания близ Садового кольца занимают ее службы и подразделения. Две тысячи ее сотрудников день за днем проходят в это здание через сложную систему контроля, через воротца металлоискателя и рентгеновские взгляды охранников, пересекают мраморный холл, в сияющих лифтах взлетают к этажам.

В маленькой комнате на втором этаже гудят сверхмощные блоки офисного сервера, принимая и отправляя по каналам Всемирной Паутины миллионы байт информации. Работает внутриофисная локальная сеть, в считанные мгновения соединяя пользователей со всех семи этажей. Ежедневно обновляющаяся антивирусная программа сканирует приходящие документы, безжалостно отсеивая зараженные файлы – случайно ли заслали в офис вирус, или со злым умыслом был отправлен шпионский «троянский конь», это уже будет разбираться служба защиты информации… Молодые ребята, не носящие галстуков, системные администраторы Центрального офиса, прижимая к плечу плоские радиотрубки, снуют по этажам, появляются то здесь, то там – техника есть техника, сбоит, капризничает, а каждому из этих нервничающих клерков-юзеров и барышень-чайников работать надо прямо сейчас, так что: «Димочка, зайди, посмотри, зайчик… виснет весь день комп проклятый…» А чего ж ему не виснуть, ха-ха… Windows от сотворения мира глючил и глючить будет…

Здесь же, рядом с компьютерной службой, работает канцелярия Центрального офиса. Щелкают проворные девичьи пальчики по клавишам. Здесь оформляются приказы и распоряжения, здесь принимают форму официального документа решения Совета директоров и Правления, запросы в государственные организации, договоры, соглашения, контракты, деловые письма, отчеты, бюджеты. Здесь регистрируются внутренние документы и приходящая в офис почта, и почта исходящая. Несколько курьеров забирают у стойки канцелярии пакеты и папки, отправляются развозить их по московским офисам…

В другом крыле второго этажа живет своей жизнью хозяйственная часть. Там работают неторопливые и основательные люди, снабжающие обитателей Офиса всем, необходимым для работы. Там, в недрах душноватых комнат-чуланов, в коробках и ящиках, в мешках и пакетах, таятся целые горы сокровищ: несметное число пачек с плотной белой бумагой, карандаши и ручки, блокноты и органайзеры, скрепки, кнопки, маркеры, степлеры, и такие вот разноцветные липучие бумажки, и толстые картонные папки, и блоки дискет, и картриджи для офисных принтеров, и телефонные аппараты, и аппараты факсовые, и душистое мыло для офисных уборных, и чистящие порошки, и ковровые дорожки, и электрические чайники…

Внизу, в подземном гараже, стоят рядками автомобили: «мерсы», «ауди», «вольво», «лексусы», большей же частью – BMW, любимая марка Корпорации. Особняком расположились две «бээмвухи» Старцева и Малышева – с удлиненной базой, на заказ сделанные, покатые и стремительные. Под темным сверкающим лаком их корпуса скрывается настоящая броня, тонированные стекла пуленепробиваемы. Здесь же, рядышком – по первому классу оснащенная автомойка, крошечная мастерская. Водители пьют чай в просторной комнате на первом этаже, откуда ведет в гараж хромированная винтовая лесенка. Команда «на выезд!» – и несколько секунд всего нужно, чтобы спуститься к машине, запустить двигатель и ждать, пока откроются двери лифта, и выйдет из лифта вечно спешащий шеф…

Комната личной охраны, «лички» – тут же, на первом этаже. В этом подразделении Службы безопасности Корпорации работают такие добры молодцы, что хоть в боевиках снимай: мускулистые, аккуратные, с внимательным и настороженным взглядом – настоящие супермены. Ангелы хранители ждут своего часа: пока «объект» в офисе, за его безопасность отвечает внутренняя охрана, «личка» же присоединяется к «объекту» на выезде…

Ах, как вкусно пахнет на третьем этаже!… Пахнет кофе и свежими блинчиками. Впрочем, все всегда свежее в просторном, желтом-синем офисном кафе, ничем не напоминающем унылую ведомственную столовку. Приветливые официантки в белейших блузках порекомендуют вам что-нибудь из фирменных блюд – несложных, но вкусных и сытных, и удивительно дешевых. Кипит работа в белоснежной кафельной кухне, пузырятся супы в трехведерных баках, шкворчат огромные противни с котлетами толстыми и румяными. Толстые и румяные повара движутся в клубах пара под аккомпанемент звякающей посуды и радио «Европа Плюс». Скоро обед, скоро заполнят кафе торопящиеся люди, и каждого надо будет накормить вкусно и в срок…

Накормить девушек из протокольного отдела и хмурых ребят из охраны. Накормить юристов из Правового департамента и пиарщиков. Накормить финансистов, бухгалтеров, экономистов, аналитиков, специалистов по корпоративному капиталу и фондовым рынкам, асов снабжения и сбыта, водителей, секретарей, уборщиц…

Бурлит, вскипает жизнь в центральной контроле «Росинтера». Снуют люди, звонят телефоны, мерно гудит техника.

Но наступает вечер, и тише становится в здании. Пустеют рабочие места, гаснут экраны мониторов. Первыми уходят со службы люди подневольных профессий – уборщицы и курьеры – и матери-одиночки, спешащие в детские сады. Следом покидают офис почтенные отцы семейств из нижних чинов, тянутся по запруженным улицам на новых «жигулях» и стареньких иномарках к семейным очагам, к борщам и телевизорам.

Молодые и ретивые, рвущиеся к новым служебным высотам, еще корпят над документами, но скоро приходит и их черед покидать офис и, нырнув в теплую утробу метро, долго-долго ехать в свои Бирюлево, Медведково, в Чертаново и Теплый Стан.

Разъезжается на новеньких автомобилях публика посолидней, ждут их холостяцкие и семейные квартиры, окнами выходящие на тихие переулки и цепенеющие скверы. Закончив дела, твердыми шагами дельных, уставших за день людей выходят из своих кабинетов начальники отделов и руководители департаментов.

Снимая с лиц корпоративную заботу, спускаются вниз топ-менеджеры Корпорации. Спускаются в подземный гараж, где уже ждут их низкие, просторные, до зеркального блеска отполированные автомобили с тонированными стеклами. Заждавшиеся шоферы перестают зевать. Лаковые автомобили набирают скорость на округлом пандусе, вырываются на волю, в клейкий бензиновый воздух, быстро, плавно, словно бы и не касаясь колесами земли летят по меркнущих улицам… Кончается рабочий день.

* * *

День был какой-то суматошный, встреча за встречей. Он устал.

По мере того, как гасло заоконное небо, просторный кабинет в седьмом этаже здания наполнялся уютным вечерним светом – была включена лампа над рабочим столом, после и верхние светильники. В таком освещении особенно хороша была высокая, чудесных пропорций комната.

Хороши были шоколадного цвета панели, кругом обегающие стены, очертившие выступы полуколонн, грот ниши, где светились изнутри туго набитые темными переплетами книжные шкафы. Хороши были царственные краски толстых ковров на полу, блики на хрустальном иллюминаторе стенных часов, матово лоснящиеся горизонтали мебели – темной, дорогой, исполненной на заказ. Декоратор, всем сердцем полюбивший каштаны и шоколад, и цвет кофейных зерен, и бархатные провалы умбры, и мягкость благородной сиены, так и задумал эту комнату – в вечернем цвете, свете, где славно думается и мудро живется…

Хозяин великолепного кабинета в седьмом этаже здания близ Садового кольца сидел за бескрайним столом в покойном кожаном кресле. Долгий-долгий день, до отказа наполненный встречами, совещаниями, переговорами, вымотал его: под глазами выпукло легли тени, сухо блестел напряженный лоб, уголки губ опустились книзу. В данный момент президент корпорации «Росинтер» Олег Старцев, безжалостно теребя нос, слушал человека, сидящего напротив.

Человек был высок ростом – много выше Старцева, – узок в кости, с сухим продолговатым лицом. Рано начавший седеть, к нынешним своим сорока восьми поседел окончательно. Неторопливый, негромкий, с неожиданными для взрослого мужика глазами умного ребенка, этот человек нравился Старцеву.

Звали же человека так: Игорь Мстиславович Голубка.

Год назад Голубка, курировавший промышленные активы Корпорации, пришел к Старцеву с идеей. Экономика страны понемногу стабилизируется, начал Голубка издалека. Прогнозируется в ближайшие годы некий промышленный рост. И этот промышленный рост неизменно повлечет за собой увеличение потребления электроэнергии. Между тем, умирающие мощности РАО ЕЭС этой потребности не покроют: оборудование электростанций стареет, выходит из строя и требует замены. Значит, РАО вынуждено будет свои мощности реконструировать, а это, Олег Андреевич, многомиллионные заказы на новое оборудование, технику, комплектующие… Так-так, кивал Олег Андреевич.

И далеко не все необходимое оборудование, продолжал Голубка, Чубайс сможет закупить на Западе. Современные разработки западных энергомашиностроительных концернов попросту не впишутся в устаревшую инфраструктуру РАО – станции при царе Горохе строились, сплошной раритет, тут только отечественное машиностроение помочь сможет… Так что, Олег Андреевич, если не хотим отстать от времени – пора нам в энерогомашиностроение протискиваться… И Олег Андреевич с живейшим интересом выслушал Игоря Мстиславовича, развернувшего перед ним следующую картину.

В стране на данный момент, на начало 1999 года, два крупных машиностроительных концерна: «Объединенные заводы» Мамуки Джапаридзе и производственное объединение «Энергия», принадлежащая некоему Петру Юровскому.

Мамукины завода твердо стоят на ногах, да и ссорится с Мамукой нет никакого резону. А вот на «Энергию» надо бы посмотреть повнимательней.

Юровский, завладевший «Энергией» в 1996 году, к настоящему моменту ее практически развалил. Концерн в долгах, как в шелках, никому в мире не известная марка продаваться не хочет, на некогда славных предприятиях «Энергии» – мерзость запустения, неплатежи зарплаты и полный моральный упадок в полураспущенных коллективах.

Между тем, в объединение Юровского входят реально известные и потенциально благополучные питерские предприятия – «Петербургский завод турбин», производящий паровые, гидравлические и газовые турбины для электростанций, и предприятие «Энергосила», выпускающая очень неплохие электрогенераторы. И если сегодня инвестировать в их развитие несколько сотен миллионов, завтра от этих заводов можно получить очень приличную прибыль.

Идея Старцеву понравилась, он дал распоряжение вопросом заняться, и через месяц уже все необходимые данные по «Энергии» Юровского были собраны.

Выяснилось, что крупнейшим кредитором «Энергии» оказался славный концерн «Simens», профинансировавший некогда кое-какие проекты Юровского. Юровский, против ожиданий западных партнеров, обязательств не выполнил, деньги же безвозвратно исчезли. Двадцать миллионов долларов, которые Юровский получил от концерна, «Simens» привык считать пропавшими навеки, и внезапное предложение Старцева выкупить эти долги счел приятным сюорпризом.

Весной 1999 «Росинтер» выкупил двадцатимиллионный долг «Энергии» и немедленно начал процедуру банкротства. Юровский попытался оспорить процесс в нескольких судах, однако, суды, один за другим, приняли решение в пользу «Росинтера». И в августе 1999 года к руководству «Энергией» приступил внешний управляющий Илья Лобанов, каким-то удивительным образом оказавшийся весьма близким к «Росинтеру» человеком.

Лобанов руководил «Энергией» правильно. Под его контролем были реструктурированы другие долги концерна, получен был некоторый кредит «Росинтербанка», позволивший выплатить зарплату питерским рабочим и начать процесс сбора разбежавшихся от бескормицы ценных кадров. А в начале 2000 года, за пару месяцев до описываемых событий, «Росинетр», ставший крупнейшим кредитором «Энергии», потребовал возмещение двадцатимиллионного долга.

Денег на это у концерна, разумеется, не было. Тогда Лобанов как бы нехотя выдвинул предложение, которое «Росинтер» как бы нехотя принял: провести дополнительную эмиссию акций «Энергии», и воздать «Росинтеру» долг акциями концерна. В этом случае расчеты оказывались таковы, что «Росинтер», прежде и рядом не стоявший с «Энергией», получал 51 процент ее акций и полный контроль над ее предприятиями.

Надо ли говорить, что эта блестящая идея совсем не понравилась Петру Юровскому. Едва совет директоров «Энергии» принял решение о проведении допэмиссии, немедленно началась новая серия судебных исков. По этому-то поводу и отчитывались сегодня перед Старцевым Игорь Голубка и начальник Правового департамента «Росинтера» Тамара Железнова.

– Суд сегодня прошел в Петербурге, – говорила Тамара, – Наши ребята отзвонились, там все в порядке. Завтра вернутся, будут подробности, но это уже несущественно… Юровскому отказано в удовлетворении иска в связи с отсутствием нарушений действующего законодательства, – она откинула за плечо мешавшие локоны, – Он заявил, конечно, что подает на апелляцию. Но я не думаю, что это что-то изменит. По сему, питерцы уже могут подавать документы на допэмиссию в ФКЦБ.

– Вот ФКЦБ меня как раз и волнует, – проговорил Голубка, – если сейчас на Корпорацию так взъелась прокуратура, нет никакой гарантии, что и ФКЦБ не захочет им подпеть. Зарубят документы на корню…

Тамара кивнула, соглашаясь:

– Согласно, Игорь Мстиславович. Но все равно мы об этом не узнаем, пока не подадим заявку, верно?… Два судебных решения в нашу пользу – это кое-что, и вряд ли ФКЦБ будет оспаривать законность сделки. В этом случае они, скорее, будут цепляться к оформлению документов. Но мы подстрахуемся, я отряжу питерцам в помощь Женю Зенгера – он человек педантичный, и на ценных бумагах собаку съел, – она улыбнулась, вспомнив негласную кличку своего зама – Евгения Борисовича за глаза звали не иначе как «Зэебэ».

– Окей, – подытожил Старцев, – значит, начинаем проведение допэмиссии. – Спасибо, Игорь Мстиславович, не буду вас больше задерживать, семья, поди, заждалась… Как дела у ваших, кстати?…

– Все хорошо, Олег Андреевич, – Голубка улыбнулся, – Димка уже третий класс заканчивает… отличник…

Поздний и единственный сын Голубки, Димка, родился хилым и болезненным. С младенчества не вылезал с «больничных», а два года назад у мальчишки обнаружили жуткое какое-то заболевание почек, из-за которого почки отказывались фильтровать кровь. Малейшая инфекция, попадавшая в организм, грозила смертью. Восьмилетний парень был объявлен инвалидом, жизнь семьи превратилась в ежедневный кошмар.

Ребенку требовалась пересадка хотя бы одной здоровой почки, но ни за какие деньги Голубка не сумел найти ни донора, ни хирурга, готового провести столь сложную операцию на маленьком, истощенном постоянными болезнями теле. Когда слухи об этом дошли до Старцева, он вызвал Голубку к себе, продержал в кабинете четверть часа, после чего зам, курирующий промышленные активы, вышел из кабинета главы Корпорации со странно дергающимся лицом и красными глазами, а Старцев отдал секретарше Наталье распоряжение: разыскать… договориться… если потребуется – соединить, я буду говорить сам… Через неделю мальчика прооперировали в одной из лучших германских клиник, а еще через два месяца худой, бледный, с синими тенями под глазами, но живой и находящийся вне опасности Дмитрий Голубка вернулся домой.

Этот, как бы ненароком, походя совершенный Старцевым, поступок сделал его почти богом в глазах Димкиной матери, да и самого Голубки…

– Ну, привет ему, – улыбнулся Старцев, – Всего доброго, Игорь Мстиславович… А вы, Тамара Александровна, задержитесь пока…

Голубка покинул кабинет, оставив шефа беседовать с директором Правового департамента.

Тамара была единственной женщиной, добравшейся до высшей ступени управленческой лестницы «Росинтера». Не потому, что отцы-основатели Корпорации не верили в женский разум, а потому, что так уж как-то складывалось.

Подававшие надежды дамы-менеджеры, еще вчера так стремившиеся к служебным вершинам, вдруг выходили замуж и рожали детей, вылетая из непрерывного, ежесекундно менявшегося процесса созидания большого бизнеса. Или вдруг начинали плести интриги, ссорясь со всеми подряд и превращая вверенное им подразделение в змеиный клубок. Или обнаруживали, что чрезмерно длинный рабочий день плохо влияет на супружескую жизнь и воспитание детей, и оказывались перед выбором: на семью наплевать, или на работу. Ни то, ни другое карьерному взлету не способствовало.

С Тамарой же ничего такого не случалось. Она развелась еще до того, как девять лет назад пришла в первый старцевский офис в качестве юриста, да так с тех пор и не вышла замуж. Детей не было. Никаких преград не вставало между ней и работой. При этом на загнанную рабочую лошадку она походила меньше всего.

Госпоже Железновой, директору Правового департамента Корпорации, было тридцать шесть. Несмотря на долю грузинской крови, обещавшей раннее увядание, выглядела Тамара несколькими годами моложе.

Темные природные кудри вились по плечам вольно, никогда ничем не собранные, ни в какие узлы не скрученные. Белокожее лицо с неправильными, в общем, чертами – вот и подбородок тяжеловат, и нос мог бы быть поизящней – хранило выражение спокойного радушия. Среди белесого славянского племени главный юрист Корпорации смотрелась экзотической птицей.

Тамара свои особинки знала и любила, подчеркивая непохожесть на прочих: тяжелыми серьгами, браслетами – старинными, или под старину, сладкими пряными духами, совсем не офисной одеждой – всегда что-нибудь длинное, плещущее у ног, да с каким-то палантинами или шалями. Красавицей эту женщину не называли, но мужчины ей вслед оборачивались.

– Рассказывай, Тома, – улыбнулся навстречу Старцев.

– Рассказываю, – Тамара присела в кресло, только что покинутое Голубкой, отбросила мешавшие волосы – вспыхнули искрами браслеты – и раскрыла блокнот, – Мы еще раз пересмотрели материалы Генпрокуратуры. Все их претензии базируются исключительно на разнице толкования равных по силе законодательных актов. Они ссылаются на Закон о приватизации, мы же основываемся на указах Президента. Значит, чтобы решить вопрос о легитимности приватизации Снежнинской «горки» необходимо сначала дать заключение по легитимности Президентских указов. Это, разумеется, может решать только Конституционный суд, но в Конституционный суд прокуратура не сунется без указания нового Президента. А новый Президент, насколько я понимаю, такого указания не даст. Устраивать разоблачения предшественника… нет, насколько я понимаю, это – не в его стиле.

– Умница, – резюмировал Старцев.

Эта женщина всегда возвращала ему хорошее настроение. Она ни на что не жаловалась, в делах была собранна и легка, а в словах не фальшивила. Ее «ты», обращенное к Старцеву в приватном разговоре, и «вы», предназначенное для общения прилюдного, публичного, были одинаково искренни.

– Олег, – Тамара подперла голову рукой, и снова вспыхнули на браслетах камешки, – А теперь ты мне расскажи. Ты что-нибудь узнал? Что происходит-то?

Старцев вздохнул. В последнюю неделю ему ежедневно задавали этот вопрос человек десять. И столько же раз он сам задавал этот вопрос другим – Сереге Малышеву, Шевелеву, Щеглову, Березникову, да той же Тамаре Железновой.

– Мутно все как-то, – пожаловался Старцев, – По всему выходит, что наезд – инициатива прокурорская. При этом он ведет себя крайне уверенно, и четко знает, что делает именно то, что нужно. Откуда у него такая уверенность – неизвестно. На то, что акция согласованна с Кремлем, не похоже. Но при этом и попыток остановить процесс Кремль не делает. То ли, действительно, решил остаться над схваткой, то ли… – Старцев потер переносицу.

– Ну, а ты-то сам что думаешь? – спросила Тамара.

– Я-то? – он откинулся на спинку кресла, – Я-то думаю, что без советчиков не обошлось. При этом речь идет не о заказной акции, с этим прокурор связываться не будет.

– Шантаж? – блеснула глазами Тамара.

– Вряд ли. Нечем, вроде, шантажировать. Теперь, я думаю, нескоро по телевизору будут показывать «человека в сауне, похожего на генерального прокурора». Теперь все похожие на генеральных прокуроров люди дома моются, в ванне… – он усмехнулся, – Ну, а раз купить его не могут, шантажировать нечем, остается одно – убедить. В том, что на нашей «горке» он заработает себе лавры борца за соблюдение законности.

– Убедить его в этом на существующем материале… – Тамара постучала наманикюренным ногтем по блокнотику и покачала головой, – Невозможно!

– Конечно, невозможно, – кивнул головой шеф, – Следовательно, что-то кроме этого ему подсунули, – и, видя, как повела тонкой бровью Тамара, махнул рукой, – Знаю, что нечего. Знаю. Но это же не проблема. Если требуется что-то, чего в реальности не существует, надо это что-то выдумать.

– Что, Генпрокуратура будет строить обвинение на фальсифицированных документах? – нахмурилась Железнова.

– Нет. И с чего ты взяла, что фальшивка будет в бумажном виде? Это может быть что угодно. Слух, например. Неправильно представленная ситуация. Словом, любого рода обман. Думаю, – Старцев примолк, но все-таки высказал, – Его подставили.

– Да кто?!

– Хм… – улыбка у Старцева вышла кривоватой, – Желающие найдутся. Да ну его, прокурора, к лешему. Слушай, я тут вчера с Мариком беседовал, он из Мадрида прилетел. Знаешь, кого он там встретил?

И Старцев принялся рассказывать об их общих знакомых, когда-то работавших в «Росинтере», после отъединившихся, создавших собственный бизнес. Бизнес, однако, законным не получился. Полгода назад общими знакомыми заинтересовались органы, началось следствие, и, покинувшие Россию предприниматели коротали теперь время среди дворцов и замков Кастильи.

Тамара слушала, все так же подпершись рукой, мерцала темными глазами в каких-то бархатных ланьих тенях. Тени сгущались за окнами, почти скрытые тяжелыми занавесями, тихий-тихий вечер спускался на Москву. Тишина стояла в небе, в самом зените, и не имела никакого отношения к реву машин, летящих по улицам, где уже зажигались золотые и белые шары фонарей.

Тамара слушала эту тишину. И голос. Ах, какой голос у Олега! Низкий-низкий, мягкий, теплый, закроешь глаза – шоколад и каштаны, и медовые отсветы – слова плавятся, льются, и совершенно неважно, что он говорит, главное – как, и кажется, этот голос можно потрогать рукой, опустить ладонь в теплый поток…

– Тома! Але! – он помахал ладонью, – Я тебя теряю!

Она вздрогнула. Сморгнула.

– Я спрашиваю, говорила ли ты об этом с Малышевым?

– О… О чем?

– Ты что, ничего не слышала?

Старцев смотрел на Тамару. Тамара – на Старцева. Действительно, не слышала. Слушала – и не слышала. Ой, мама, неловко как…

– Странно, – сказал Старцев наконец, – Глаза были открыты, я видел. Или ты спишь с открытыми глазами?

Тамара молчала, с ужасом чувствуя, что краснеет – горячим заливало щеки, уши, даже шею. Вот уж не помнила за собой такого свойства.

– Устала, – констатировал Старцев, – Я тоже устал, – взглянул на часы, -Начало одиннадцатого. Ужас. Давай-ка по домам!

Они попрощались, и спустя несколько минут Старцев уже спускался вниз по мраморной лестнице.