Белов Михаил ПрокопьевичВосьмая тайна моря

Белов Михаил Прокопьевич

ВОСЬМАЯ ТАЙНА МОРЯ

Научно-фантастический роман

Глава первая

ДЕЛО О КАЛАНАХ

Будильник звонил резко и требовательно. Андрей Суровягин поднялся с постели и открыл окно. Туман низко стлался по улицам, но небо было чистым и высоким.

Суровягин поставил чайник на плитку, сделал гимнастику, принял холодный душ и начал медленно одеваться. Мысли приобретали обычную четкость.

Началась эта история три месяца назад. Суровягина вызвал полковник Еремин. Он кивнул на кресло - садитесь, мол, - и несколько раз прошелся по кабинету. Еремин был немного грузен и сед. Сказывался возраст. Полковник был отцом трех взрослых дочерей и дедом, восьми внуков. В прошлом сучанский шахтер, он начал работать в органах госбезопасности в то не очень далекое время, когда Андрея еще не было на свете.

Полковник сел за стол.

- Вы знаете что-нибудь о каланах? - спросил он вдруг.

Суровягин пожал плечами и чистосердечно признался:

- Нет, товарищ полковник.

- Я так и предполагал, - сказал Еремин. - Думаю, недели будет достаточно, чтобы знать о них все. Поняли?

Суровягин поднялся:

- Есть все знать, товарищ полковник.

Широкое лицо Еремина нахмурилось:

- Штудируйте литературу. На работу можете пока не приходить. За помощью обратитесь к профессору Лобачеву.

Ровно через неделю полковник опять вызвал Суровягина.

- Расскажите, что вы успели узнать.

Андрей стал добросовестно рассказывать услышанное и прочитанное. Еремин придирался ко всему.

"Чертов старик. - злился Суровягин, выслушивая очередное замечание, - откуда он столько знает о каланах?"

Еремин, заложив руки за спину, ходил по кабинету.

- Вы мне не нравитесь, лейтенант. Неделя для чекиста достаточный срок, чтобы назубок изучить даже каланов, их биологию, качество меха.

Суровягин стоял навытяжку:

- Я этих каланов знаю, товарищ полковник.

Еремин хмыкнул:

- Он знает... Нет, мало знаете. Боюсь, что ваши мысли больше заняты профессорской дочкой, чем каланами. Не так ли?

Суровягин почувствовал, что краснеет. Откуда полковник узнал, что он познакомился с дочерью профессора Лобачева Панной? Впрочем, Еремин и Лобачев - большие и давние друзья...

- Стоите и злитесь? Вот, мол, пристал, - продолжал полковник. - Ничего, лейтенант, приучайтесь к самой высокой требовательности к себе. Иначе как же! - Он вдруг засмеялся: - А что касается Панны... Хорошая девушка, только избаловал ее Николай Николаевич.

Полковник подошел к сейфу и вытащил объемистый сверток, крест-накрест перетянутый шпагатом.

- Посмотрите, - сказал он.

Суровягин развернул сверток. Шкуры калана... Мягкие, шелковистые, густо-черные, с едва заметной серебристой сединкой.

- Идеальный мех. Высший сорт, - определил он.

- Правильно, высший сорт, - сказал полковник. - Самый дорогой мех в мире. Дороже соболя, чернобурки... Шкуры контрабандой пытался вывезти в Японию один наш турист. Нам с вами, лейтенант, - перешел Еремин на официальный тон, - придется заняться этим делом. Вот, познакомьтесь с материалами. Пушнина - наша валюта, как говорят - мягкое золото, и мы не можем допустить, чтобы оно утекало за границу. А утечка, к сожалению, есть.

Полковник вручил Суровягину серую папку. В ней донесения, рапорты, протоколы допросов.

Суровягин не раз перелистывал документы и в любое время суток мог восстановить их по памяти.

Сообщение начальника таможни Ленинградского порта: "У американского туриста г. Джона Маклоя обнаружены четыре шкурки калана, зашитые под сиденьем автомашины. Шкурки изъяты". Показания Маклоя следователю: "Шкуры купил на пушном аукционе. Документы потерял. Изъятие шкур считаю незаконным". Справка дирекции пушного аукциона: "В числе покупателей фамилия Джона Маклоя не значится".

Сообщение из Львова: "У австрийского гр. Франца Мюнеха на пограничной станции изъяты две шкурки неизвестного животного. Длина каждой шкурки 1 м 15 см".

Донесение погранпоста порта Находка: "Матрос торгового корабля "Алмаз", отправляющегося в загранплавание, В. П. Кандыба тайком пытался провезти шкуру калана". Приказ капитана корабля: "Матроса В. П. Кандыбу списать с корабля в распоряжение отдела кадров морского пароходства". Показания В. П. Кандыбы следователю:

"Шкуру обменял в Приморье на портсигар-радиоприемник, японскую зажигалку и набор пластинок. Хотел обменять ее в Японии на сувениры. Фамилию человека, предложившего сделку, не знаю. Он невысокого роста. Носит черные бакенбарды".

Это были первые документы в деле о каланщиках.

Уголовное дело против В. П. Кандыбы находкинской прокуратурой было прекращено. Тем не менее полковник Еремин запросил отдел кадров морского пароходства относительно Кандыбы. Где сейчас этот матрос? Он мог бы помочь в поисках похитителей каланов.

Часы показывали половину девятого. Суровягин надел серый костюм и вышел из дома. Туман успел рассеяться. Над городом стояло яркое сверкающее утро. Был необычно теплый для мая день. Бесшумно двигались машины. Велосипедисты в белых и пестрых рубашках жались к тротуарам. Перед красным светофором трещали мотоциклы. Суровягин быстро шел в потоке людей.

Вдруг кто-то схватил его за руку. Он круто обернулся. Перед ним стояла Панна - свежая, как утро. Чуточку вздернутый нос. Крутой лоб под копной вьющихся каштановых волос" густые брови. Широко раскрытые голубые глаза. Они иногда как-то странно темнеют от волнения. Выразительные, плотно сомкнутые губы. Как покоряюще умеют они улыбаться!

Суровягин, не скрывая радости, которую доставила ему эта встреча, некоторое время молча смотрел на девушку.

- Куда сегодня студенты путь держат? - наконец спросил он.

- На Лолиту Торрес.

- Несерьезное занятие, Панна. Лично я отправился бы на пляж. Такое чудесное утро. Самое время для загара.

- Смотреть Лолиту Торрес - несерьезное занятие? Когда только я перевоспитаю вас, Суровягин?

- Скорее мне предстоит перевоспитывать вас.

- Вам? - она прыснула.

- Вечером встречаемся?

- После девяти. В девять у меня деловое свидание.

Суровягин от души расхохотался:

- У вас деловое свидание?

Панна остановилась:

- Почему бы нет?

- Какие деловые встречи могут быть по вечерам? Их устраивают днем.

- И вечером.

Прохожие, улыбаясь, оглядывались на них.

- Мы привлекаем внимание, - Суровягин взял ее под руку. Пойдемте.

- Ну и пусть смотрят. А все-таки у меня деловое свидание.

- Верю. С кем же вы встречаетесь?

- А вот и не скажу!

- И не надо.

Суровягин расстроился, но старался не подавать виду. "Неужели ревную? - спрашивал он себя. - Но это глупо - ревновать к неизвестному". Только теперь он почувствовал, как ему дорога эта девушка. Около кинотеатра они остановились.

- До встречи, - Панна помахала рукой и затерялась в толпе.

Ровно в девять Суровягин был в своей рабочей комнате. Он сел за стол и рассеянно взглянул в окно. Теплый ветер колыхал занавеску. Из репродуктора на подоконнике приглушенно звучал голос радиокомментатора: "Враги злобно клевещут на коммунизм..."

Суровягин погасил сигарету. "Не только клевещут, но и действуют", - вздохнул он.

Вспомнились первые дни работы в органах госбезопасности. Андрей пришел сюда около года назад после окончания высшего мореходного училища. "Запомните, лейтенант, - говорил начальник управления, - у чекиста должно быть горячее сердце и светлая голова. Вы будете работать на тяжелом, но благородном участке строительства новой жизни".

Тогда же он поступил в распоряжение полковника Еремина и всем сердцем ушел в новую работу.

"Может быть, в деле о каланщиках мы что-то упустили?" спросил себя Андрей, в сотый раз начиная листать серую папку.

Протокол допроса туриста. Он оказался человеком с "философией". Уже старик, с вислыми усами. Законченный пройдоха. На вопросы отвечал вежливо. Ничего не отрицал. Да, купил шкуры, чтобы подзаработать. У кого? У молодого человека без особых примет. Фамилию не знает.

На втором допросе старик отвечал на вопросы так же вежливо, как и в первый раз, но ничего нового не добавил.

Суровягин вздохнул и перевернул страницу.

Подшиты копии донесений директора заповедника Чигорина с острова Семи Ветров. Подсчет поголовья каланов на острове проводится раз в квартал. В докладной от 5 января сообщается, что "в четвертом квартале истекшего года погибло 43 калана, а за год - 82". Вторая докладная датирована 6 апреля: "За первый квартал исчезли по неизвестным причинам 37 каланов". Копии радиограмм с острова в главк, научно-исследовательский институт рыбного хозяйства профессору Лобачеву... Докладная начальника Камчатской инспекции по охране рыб и морского зверя." "Браконьеров на острове нет".

Список работников заповедника...

"Может быть, браконьеры все-таки на острове?"

Этот вопрос Еремин задал Суровягину после проверки и анализа всех возможных вариантов похищения каланов. Еще раз проверили списочный состав работников заповедника. Проверка ничего не дала. На острове работали влюбленные в свое дело люди. Каланы исчезали, хотя лежбище хорошо охранялось.

Полковник Еремин предложил Суровягину выехать на остров Семи Ветров и самому все проверить на месте.

Билеты уже были заказаны, когда из Первореченского отделения милиции - это было 12 апреля - поступило одно любопытное заявление. Писал старый меховщик.

К нему, как сообщал он, явился какой-то молодой человек и попросил сшить шапку и воротник из своего материала. Когда договорились о сроках и цене, заказчик показал мех.

"Это был редкостной кргсоты мех калана, - писал меховщик. - Спрашиваю заказчика: "Откуда у вас такое чудо?" А он: "На базаре купил". Что ж, на базаре, так на базаре. Подумал я и принял заказ. После ухода клиента я долго перебирал в руках шелковистый мех. В этом деле я толк знаю, у Чурина еще начинал, в городе меня и сейчас помнят, хотя я давно уже на пенсии. Знакомые заходят, не забывают. Просят сшить то одно, то другое, не отказываю. А этого молодого человека впервые вижу, совсем посторонний для меня. Если бы колонок или енот, какой разговор, сшил бы, а тут - редкостная шкура, в магазинах ее не продают. Растерялся я и рассказал старухе. "Дурья голова, - говорит она, - на старости лет совсем умом вывихнулся, польстился, старый хрен, на деньги. Верни шкуру - и все". На том и порешили. А на душе нехорошо. Шкурка-то уж очень редкостная. Откуда она только появилась у молодого человека? Вот и надумал написать в милицию".

Суровягин перевернул еще одну страницу.

Обладателем шкурки калана оказался Олег Щербаков, крановщик торгового порта, недавний студент. Вот его фотография. Хорошее, открытое лицо. Ясные, доверчивые глаза. Да, он именно таков.

Откровенно говоря, Андрея удивляло, почему полковник не спешит вызвать Щербакова, чтобы сразу выяснить все.

- Дело это сложнее, чем кажется, - объяснил он Суровягину. - Вы это увидите. А пока... пока постарайтесь познакомиться с Щербаковым. Можно выяснить, откуда у него эта шкурка, и без допроса. Поняли?

- Понял, - недовольно отвечал Андрей.

Как ни странно, познакомила его с Щербаковым Панна Лобачева.

Это было в конце апреля. Совершенно неожиданно налетел снежный циклон, довольно редкий в это время. Он бушевал около суток. Из-за снежных заносов стал городской транспорт. "Первое мая придется встречать в снегу", - шутили горожане.

В тот день Андрей встретил Панну. Она шла в заснеженной шубке, улыбаясь каким-то своим мыслям.

Они обменялись привычными приветствиями.

- Мне очень хочется, Панна, - сказал Андрей, - что-то подарить вам. В честь праздника.

- Не надо, - замялась Панна. - Подарки всегда к чему-то обязывают.

Андрей все-таки затащил ее в ювелирный магазин. Панна выбрала модные чешские клипсы. Он пошел в кассу, а когда вернулся с чеком, то увидел рядом с Панной мужчину. Она оживленно разговаривала с ним.

- Андрей, познакомьтесь. Олег Щербаков, - сказала Панна.

"Вот так встреча, - подумал Суровягин, - на ловца и зверь бежит".

Щербаков был в модном коротком пальто и в "боярке" из калана. Меховщик все-таки выполнил заказ. Об этом позаботился полковник Еремин.

Андрей искал этого знакомства, но сейчас испытывал какое-то чувство недовольства. Щербаков вел себя очень вежливо. Разговаривая с ним, Панна изредка поглядывала на Суровягина и улыбалась.

- Боярская у вас шапка, - заметил Суровягин. - Редчайший мех.

- Ерунда. Шапка как шапка, - равнодушно сказал Щербаков. - А мех... Мне он даром достался.

- Слушайте, Олег... - Панна потянула Щербакова в глубь магазина. - Андрей, я сейчас...

Суровягин вышел на улицу и стал ждать Панну. Она скоро появилась у дверей, веселая, оживленная. Некоторое время они шли молча.

- Вы давно знакомы с Щербаковым? - спросил Суровягин.

- Давно. А почему вы спрашиваете?

Он пожал плечами:

- Просто так.

Она посмотрела на него:

- С Олегом мы вместе поступали в университет. Со второго курса он ушел и поступил работать в порт.

Суровягин промолчал и взял Панну под руку. Снегопад прошел. Небо прояснилось внезапно, и все увидели - как это чудесно, когда снег. Снег на крышах домов, снег на мостовых, снег на берегу океана. Мальчишки визжали от радости. Машины буксовали. Шоферы чертыхались. А на тротуарах люди, смеясь, скатывали огромные снежные комья.

- Жизнь, - вздохнула Панна и звонко засмеялась.

- Сверкающая? - спросил Суровягин.

- Почему бы нет? - беззаботно ответила она. - Взгляните же вокруг, мрачный человек, как все это прекрасно.

Навстречу по мостовой трое катили снежный ком. Ребятишки забомбили Панну мокрыми снежками. Она выскочила на мостовую.

- Давай, давай на помощь! - молодо сверкнул глазами толстый человек с седыми волосами и выпрямился.

"Полковник! - Суровягин опешил. - Ударился в ребячество".

Панна бросила в Еремина снежком. Еремин весело засмеялся. Рядом от души хохотали двое "подручных" полковника. В одном из них Суровягин признал секретаря горкома партии. Еремин натянул шапку-ушанку и вышел на тротуар.

- Вот так, Андрей Петрович, - сказал он. - Жизнь... - и широко взмахнул руками.

Вечером Суровягин был в студенческой компании. Его пригласила Панна. Народ собрался веселый, жизнерадостный. Олег Щербаков тоже был здесь.

Андрей впервые находился в одной компании с Панной, не знал ее друзей и поэтому чувствовал себя не совсем уверенно.

А вокруг было просто и шумно. Включили радиолу. Панна повернула голову к Суровягину:

- Потанцуем?

- Я не танцую.

Щербаков, сидевший напротив, встал:

- Пошли.

Настроение у Суровягина испортилось. К нему подошел высокий худощавый парень с резкими чертами лица и насмешливыми глазами и попросил сигарету.

- Наблюдаете? - спросил он, кивнув в сторону танцующих, и понес какую-то чушь о преимуществах наблюдения над действием. Видя, что собеседник не поддерживает его, парень бросил мимоходом: - Панна с первого курса университета влюблена в Олега. Все это знают, один он не догадывается.

Суровягин взял новую сигарету.

- Бывает, - небрежно бросил он.

Подошли Панна и Щербаков. Худощавый парень потащил Олега в сторону.

- Вам у нас не нравится? - спросила Панна.

- Почему же, - пожал плечами Суровягин и в упор посмотрел на нее. - Вы часто встречаетесь с ним?

Она поняла, что речь идет о Щербакове, и теперь тоже оожала плечами. Заиграла радиола. Щербаков опять пригласил Панну.

Вечер для Андрея был безнадежно испорчен.

Панну они провожали вдвоем с Щербаковым. Она шла между ними и молчала. Щербаков как ни в чем не бывало шутил, смеялся.

"Вот выдержка", - подумал Суровягин. Они подошли к особняку Лобачевых.

- Спокойной ночи, мальчики, - сказала Панна и подняла руку.

- Спокойной ночи, - ответили Суровягин и Щербаков и молча направились в центр города.

Был поздний час. Навстречу попадались редкие прохожие. Улица казалась пустынной и неуютной. Поднялся ветер. Тонко звенели телефонные провода.

- Хорошая девушка - Панна, - просто сказал Щербаков.

Суровягин ничего не ответил.

- Скажите, война будет? - неожиданно спросил Щербаков.

Суровягин до того удивился, что даже остановился.

- Какая война?

Щербаков объяснил:

- Кажется, Чехов говорил: если на стене висит ружье, то оно обязательно выстрелит. Теперь над планетой повесили не ружье, а атомную бомбу. Черт знает что! Я бы всех генералов Пентагона в сумасшедший дом посадил.

Щербаков все больше удивлял Суровягина: что за парень?

- Почему вы заговорили об этом?

Щербаков сделал широкий жест рукой и страстно сказал:

- Хотя бы потому, что я люблю вот эту прохладную апрельскую ночь и все вокруг. И никто не заставит разлюбить. Никто...

Они поравнялись с рестораном "Аквариум". Там еще играл джаз. Щербаков остановился.

- Зайдем? - и кивнул на ярко освещенные окна ресторана.

- Нет, - покачал головой Суровягин.

- Жаль. Ну, простите, - сказал Щербаков. - Я сегодня малость не в себе. Находит иногда. Спокойной ночи.

О своей встрече и разговоре с Щербаковым Суровягин рассказал полковнику.

- Так что же вы думаете о Щербакове? - спросил Еремин. Почему же вы не узнали, кто подарил ему каланий мех?

- Мне показалось крайне неудобным заводить об этом разговор на вечеринке.

- Верно, - задумчиво промолвил полковник. - И все-таки медленно действуете, лейтенант.

В душе Андрея росло чувство неприязни к Щербакову. Каким тоном произнес он эти слова: "Хорошая девушка". Повинуясь внезапному порыву, он сказал дерзко:

- Арестовать его - и дело пойдет быстрее.

Еремин круто остановился и в упор взглянул на Андрея.

- Арестовать? Вы опять за свое, лейтенант. А дальше что?

Суровягин опустил голову. Еремин начал снова вышагивать по кабинету.

- Есть хорошая русская пословица - семь раз отмерь, один раз отрежь. Пригодна в каждом деле, лейтенант, а в нашем особенно. Арестовывая человека, мы решаем его судьбу. А она нам небезразлична. За точность не ручаюсь, но, кажется, Маркс говорил, что человек - это живая ткань в организме государства. И, изолируя его от общества, государство тем самым вырезает из своего тела кусок живого мяса. Когда чекист забывает или не хочет придерживаться этой истины - он уже не чекист...

Еремин сел за стол. Оба долго молчали.

"Все равно я буду чекистом", - упрямо подумал Суровягин и поднял глаза на полковника.

- Да, вы будете чекистом, - сказал Еремин, как бы догадываясь о мыслях Суровягина. - Но всегда, прежде чем принять какое-нибудь решение, хорошо все обдумайте. И больше воображения! Впрочем, воображения у вас хватает, лейтенант, - понимающе засмеялся полковник, многозначительно взглянув на Андрея. - Не поддавайтесь первому чувству, личным мотивам, лейтенант, - голос его посуровел. - Страшно, когда человек, облеченный доверием государства, злоупотребляет или неправильно пользуется этим доверием.

Андрей густо покраслел.

- Я не о вас, Андрей Петрович, - смягчился полковник. Но помнить об этом всегда следует. Он помолчал, склонился над бумагами.

- Вернемся к делу о каланщиках. В заповеднике работала комиссия. Дождемся, что она скажет. Значит, Щербаков захаживает в ресторан. В месяц получает триста - триста пятьдесят рублей. Немалые деньги. Круг знакомств?

- Учился с Панной Лобачевой на первом курсе университета. Она и сейчас встречается с ним... Часто бывает у Анны Рутковской.

- Вот как? - нахмурился Еремин. - Рутковская, Рутковская, - повторил он несколько раз, стараясь, видимо, что-то припомнить. - Конечно, она. Это у нее, кажется, устраиваются вечера рок-н-ролла и твиста? Наведите справки. Когда и откуда приехала в город... Да, а что говорят в порту о Щербакове?

- Отличная характеристика, - ответил Суровягин. - Новатор, занесен на Доску почета...

- Так, - сказал Еремин. - Рабочий парень - и Рутковская. Это мне не нравится, лейтенант...

Суровягин закрыл серую папку, поднялся из-за стола и закурил.

Настольные часы показывали без двадцати одиннадцать. Ровно в одиннадцать оперативное совещание у полковника Еремина. Суровягин покосился на папку. Никаких новых материалов пока в ней нет.

"Займемся Рутковской", - подумал он и стал собираться на совещание.

Оно уже заканчивалось, когда в дверь кабинета постучали.

- Вам, товарищ полковник. - Дежурный передал Еремину телеграмму.

Еремин распечатал и быстро прочитал ее.

- Кандыба нашелся! - спокойно сказал он. - Вам, лейтенант, придется побывать на траулере "Орел". Он недалеко промышляет сельдь. Полетите на вертолете. В ОБХСС есть фотографии фарцовщиков, менял и спекулянтов. По этим фотографиям Кандыба должен признать человека, продавшего ему шкуру.

- Понял, - ответил Суровягин, - когда будет готов вертолет?

Глава вторая

НА ВЕЧЕРИНКЕ

Максим Парыгин в училище вернулся поздно. Быстро поужинав, он поспешил в казарму, чтобы рассказать товарищам о новом чудесном акваланге. Да, да, именно о чудесном! Новый акваланг добывал воздух для дыхания прямо из морской воды. Не надо таскать за спиной громоздкие баллоны. Не надо тревожиться, не иссяк ли запас воздуха и не пора ли подниматься на поверхность. Плавай, плавай, сколько душе угодно!

Парыгин шел по коридору, гулко стуча каблуками. Дневальный с сине-белой повязкой на руке и с блестящей боцманской дудкой, зацепленной крючком за вырез форменного воротника, лихо откозырнул и широко улыбнулся:

- Ну, как, товарищ лейтенант?

- Великолепно! Чувствуешь себя как рыба в воде. - Парыгин сунул руки в карманы. - Нырнул первый раз - все на часы посматривал. Живет в нас еще эдакий бес недоверия к новому. Плаваю тридцать минут, сорок, пятьдесят... Дышу, как бог. Воздуха, как воды в океане. Глотай и плавай... Поднимаюсь на поверхность. Солнце. Небо бездонное, синее...

- Вот поплавать бы, - вздохнул дневальный.

- Обязательно поплаваем, - Парыгин протянул ему начатую пачку сигарет. - На, дыми. Хотел бы я знать, куда все подевались?

- "Венера" ошвартовалась. Говорят, завтра подъем флага.

- Ясно.

Вечер был пасмурный. Быстрые низкие тучи бежали над городом. Пахло морем. Сразу же за поворотом раскинулась бухта, широкая, серебристая, беспокойная. На волнах покачивалась белая стройная шхуна "Венера". Среди кораблей-исполинов, выстроившихся рядом в порту, она казалась нарядной гостьей из прошлого, парусного века.

У пирса толпился народ. Влажный ветер дул в лицо. Шумел прибой. Парыгин закурил и стал смотреть на "Венеру". Почему-то курсанты любили парусники. И Кто из них не мечтает о плавании на такой вот белокрылой чайке, как "Венера"!

- Красавица! - воскликнул кто-то рядом.

Оказалось - Андрей Суровягин.

- Действительно красавица, - согласился Парыгин и быстро окинул взглядом товарища.

Остроносые австрийские туфли, черные узкие брюки, белые носки и белая рубашка с закатанными рукавами. Прическа канадка. Ну чем не парень с Приморского бульвара! Видно, специально разоделся. Для дела.

Парыгин вспомнил свое первое знакомство с Суровягиным. Это было в училище, на занятиях по подводному плаванию. В бассейне, где вода лишь слегка прикрывала макушку, Суровягин - он учился на втором курсе - еще мог спокойно отсидеть положенные минуты, но в бухте, на больших глубинах, терялся и раньше времени всплывал на поверхность. Но постепенно Андрей привык к глубинам и стал неплохим пловцом. Рисковать он не любил, предостерегал от риска и друзей. Под водой лучше его никто не мог страховать товарища. А вот полюбить подводный мир - не полюбил. Он мечтал о больших "морских плаваниях, а стал чекистом.

- Тебя просто не узнать, - сказал Парыгин.

- Неужели так плох?

- Наоборот. Пройдись по Приморскому бульвару - и все девушки твои. Не хватает черной ниточки усов.

- Тебе бы в мою шкуру, - вздохнул Суровягин и потрогал рукой выутюженные брюки. - Завидую я тебе, Максим.

- Завидуешь?

- А ты как думал? Отправляешься в плавание. Ну, как пишется в книгах, - белые паруса... Безбрежные просторы океана... Вода, насколько видит глаз, вода до самого горизонта, вода - и бездонная голубизна неба над ней...

Парыгин засмеялся:

- Красиво! И все - не так. Небо бывает не только голубым.

- Слушай, Максим, ты свободен сегодня? - прервал Суровягин. - Не хочешь пойти в одну компанию?

- В какую компанию?

- Будут танцы.

Суровягин не сказал, что он идет по заданию полковника Еремина, но Парыгин отлично понял друга.

- Пошли, - согласился он. - Где это?

- Рядом.

Быстро наступала ночь. В бухте мерцали огни рыбацких судов. Суровягин молча шел впереди. Улица обрывалась в темноту, вниз убегала широкая лестница.

Они спустились на асфальтированную дорожку. Она вела в глубину парка, к двухэтажному особняку, в котором, как слыхал Парыгин, проживал известный ихтиолог Лобачев. По сторонам стояли вековые липы. Их силуэты не столько виднелись, сколько угадывались.

Перед домом на столбе горел фонарь. Свет падал на старую липу. Тихо шумела молодая листва. Сквозь неясный мерцающий свет она казалась нарисованной талантливой рукой художника.

Суровягин позвонил и, на правах старого знакомого, открыл дверь.

Они очутились в вестибюле. Окна в темных шторах. Мягкие кресла. В дальнем углу чучело капана. Прямо напротив - лестница на второй этаж. Левее, под лестницей, дверь в комнаты нижнего этажа. Цок-цок-цок - и на каблуках-гвоздиках по лестнице спустилась русоволосая девушка.

- Доблестному военно-морскому флоту - салют!

- Салют. Познакомьтесь. Максим Парыгин. Прасковья Лобачева.

Девушка протянула Парыгину прохладную руку:

- Зовите меня Панной. Красивее.

- Как сказать, - Максим в упор смотрел на девушку. У нее было хорошее русское лицо с мягкой, удивительно теплой улыбкой. Голубые глаза под длинными ресницами смотрели весело и доверчиво. Парыгин мало что смыслил в женской одежде, но ему не понравился слишком глубокий вырез ее прозрачной нейлоновой кофты.

- Изучили? - лукаво спросила девушка.

- Изучил, - грубовато ответил Парыгин. - Вам следовало бы менять паруса.

- Менять? Зачем? Паруса в духе времени. Андрей, как вы находите мою оснастку?

- Бесподобно, Прасковья, - нарочито серьезным тоном ответил Суровягин.

- Удивляюсь твоему вкусу, Андрей, - развел руками Парыгин.

Девушка звонко засмеялась, поднимаясь на второй этаж. На площадке она обернулась.

- Прошу в наш храм...

Они вошли в просторную комнату, с любопытством осмотрелись. К ним шагнул атлетически сложенный парень с синими, как весеннее небо, глазами. Он был немного навеселе.

- Приветствую вас на нашем вечере, - сказал он. - Познакомимся, - он протянул руку Максиму. - Олег Щербаков.

Суровягин положил руку на плечо Щербакова.

- Горцев здесь?

Щербаков отрицательно покачал головой.

- И не придет?

- Спросите Аню Рутковскую. Она дирижирует им.

Это сообщение Суровягин взял на учет. Поездка на траулер "Орел" была полезной. Среди множества фотографий разного жулья Кандыба узнал обладателя черных бакенбард. Им оказался некий Горцев, человек хитрый и скользкий, как угорь. Он был под подозрением, но ни разу не попадался. В ОБХСС Суровягину сказали, что Горцев иногда встречается с Рутковской.

Суровягин взял Щербакова под руку:

- Познакомь меня с Рутковской.

Щербаков высвободил руку и внимательно посмотрел на Суровягина:

- Нравится?

- Разве такая девушка может не нравиться? - засмеялся Суровягин.

- Она давно... занята. Время потеряете.

- Это неважно, - ответил Суровягин. - Познакомите?

- Пойдемте, - мрачно ответил Щербаков. - Теперь все равно.

Что "все равно", Парыгин так и не понял. Он прошел в соседнюю комнату, откуда слышались звуки радиолы. За столом о чем-то спорили. Кружилось несколько пар. У окна стояла девушка, одетая в скромное узкое платье. На ногах - простые босоножки.

Он подошел к ней:

- Разрешите закурить?

- Но почему вы об этом спрашиваете у меня? - Девушка обернулась, к Максиму.- Вы бы лучше пригласили на танец. Она засмеялась.

- Охотно, - ответил Парыгин.

Они вошли в круг танцующих.

Потом худощавый черноволосый парень читал стихи. Голос у него был глуховатый, но приятный, читал он с душой:

О, нашей молодости споры,

о, эти взбалмошные споры,

о, эти наши вечера!..

Здесь песни под рояль поются,

и пол трещит, и блюда бьются...

Здесь столько мнений, сколько прений,

и о путях России прежней,

и о сегодняшней о ней...

Юноше дружно хлопали. Он прочитал еще неслолько стихотворений. Кто-то поставил новую пластинку. Липси. Красивый танец. Опять закружились пары...

В стороне вполголоса разговаривали Панна Лобачева и Таня Чигорина.

- Тебе нравится наш доблестный флот? - Панна кивнула на Парыгина.

- Видный парень.

Высокий, широкоплечий, с одухотворенным лицом, Парыгин невольно приковывал глаза людей и заставлял их думать: "Какое хорошее лицо. Кто он?"

- Не красней, Таня, - засмеялась Панна. - Да, а почему ушел Олег? И не попрощался.

- Какой Олег? - Таня внимательно посмотрела на подругу.

- Ну, Щербаков. Высокий такой...

- Не знаю такого.

К ним подошла Рутковская, за ней шел Суровягин.

- Панна, где Олег?- спросила Аня.

- Ушел.

- Мне пора, - сказала Таня. - Завтра куча дел.

- Оставайся, - Панна умоляюще посмотрела на подругу. - У нас все в разъезде. Я одна дома.

- Не могу. Как-нибудь перед отъездом забегу. Лучше, если ты приедешь к нам на острова. Свежим ветром подышишь... Да и пора тебе менять галс, Панна.

Парыгин догнал Таню в парке. Они пошли рядом. Город засыпал. Навстречу двигались редкие прохожие. Теплый ветер гнал ночь перед собой. Парыгин взял Таню под руку.

- Вы долго будете молчать? - спросила она.

- Думаю.

- И это вежливо?

- Говорят, что девушку при первой встрече следует заговорить: расспрашивать о новых кинокартинах, прочитанных книгах, быть умным и эрудированным, болтать обо всем и ни о чем. Только об одном запрещается говорить - о том, что девушка, с которой ты идешь, очень и очень тебе нравится. Я молчу, потому что чувствую тепло вашей руки, молчу потому, что это наша первая и последняя встреча.

- В первый и последний раз?

- Вы - приезжая. Я - моряк.

Она засмеялась легко и беззаботно. Они вошли в сквер перед гостиницей и сели на скамейку. Таня глубоко вздохнула:

- Какой чудесный воздух. Пахнет сиренью.

- И морем, - добавил Парыгин.

Шумели деревья. Их кроны терялись во мгле. Ночные бабочки вылетали из липовой листвы и кружились вокруг фонарей. Гасли огни в окнах гостиницы.

- О чем вы думаете? - спросил Парыгин, закуривая.

Таня повернула лицо. Свет фонаря отражался в ее широко открытых глазах. Она, улыбаясь, смотрела на Парыгина, но, казалось, ничего не видела: взгляд скользил мимо, туда, где беспокойно дышал океан.

Но вот девушка внезапно поднялась, достала из сумочки листочек бумаги, что-то написала и сунула записку ему в руки:

- Спасибо, что проводили.

Максим глядел ей вслед, пока она не скрылась за массивной дверью гостиницы. Потом развернул записку. Там был номер телефона. Больше ничего. Начинался дождь. Максим поспешил к себе.

Щербаков спустился с крыльца, расстегнул ворот и глубоко вздохнул. Слегка кружилась голова.

- Все, - громко сказал он и быстро двинулся вперед.

На лестнице, ведущей на городской пляж, остановился в нерешительности, потом, перепрыгивая со ступеньки на ступеньку, побежал к бухте. Искупавшись, он сделал несколько резких гимнастических упражнений, оделся и пошел назад. Поравнявшись с лесенкой к особняку Лобачевых, Щербаков замедлил шаг, но махнул рукой и решительно пошел в город.

Неделю назад Щербаков договорился с Аней Рутковской, что возьмет отпуск и они вместе полетят в Москву, В порту была горячая пора, ему не сразу дали расчет. Пришлось сходить в комитет профсоюза. Сегодня, получив наконец все, что требовалось, он на седьмом небе от радости побежал к Ане. Ее дома не оказалось. Битый час он просидел в скверике перед домом, рисуя в воображении радужные картины совместного путешествия. Она приехала на такси в третьем часу. Ее сопровождал Горцев. Он вышел из машины и несколько минут что-то горячо доказывал Ане. Она кивала головой. Горцев снова сел в такси. Машина скрылась за поворотом улицы. Щербаков недолюбливал Горцева и даже ревновал его к Ане. Но она быстро обезоруживала Олега: что-что, а это она умела делать.

Щербаков догнал Аню у подъезда.

- Вот отпускные, завтра едем, - с радостным возбуждением сказал он.

- Куда едем, Олег? - она подняла на него удивленные глаза.

- Мы же договорились, Аня. Я взял отпуск.

- Не могу, Олег. Никак не могу. Прокатись один.

Щербаков растерялся. Но он сознавал: он больше не потерпит того, чтобы она и впредь вращалась в обществе торцевых. Он должен спасти любимую, даже вопреки ее воле. И Щербаков продолжал настойчиво допытываться, почему она изменила свое решение.

- Ну, не могу, милый. Не могу.

У него, очевидно, было очень обиженное лицо. Она засмеялась и, взяв Олега за руки, сказала:

- Пошли ко мне. Новые пластинки получила.

Как всегда, он не устоял и готов был последовать за ней. В это время около них затормозила открытая "Волга". Аню позвал неизвестный Олегу моряк торгового флота. Щербаков пошел прочь.

- Олежка, ты куда? Вернись!..

А Олежка через полчаса сидел в ресторане. Здесь он вспомнил, что у Лобачевой на сегодня назначен вечер.

Странно, ему опять захотелось увидеть Рутковскую.

Он пошел к Лобачевой. Аня несколько раз подходила к нему. Он делал вид, что не замечает ее, но избежать разговора не удалось.

- Олег, - сказала она. - Не надо...

Он пожал плечами.

- Между нами, по-моему, все кончено. Ты сделала выбор. Что ты хочешь от меня?

Она некоторое время разглядывала его.

- Что же особенного произошло?

Он опешил.

- Как что? Нельзя так жить: и я и этот... Горцев.

Она прошептала:

- Ты ничего не понимаешь...

Как бы он хотел ничего не понимать!

Она продолжала:

- Было между нами и много хорошего, Олежка.

- Я не могу так жить, Аня. - Ему стало жаль ее. - Понимаешь, не могу! Уедем отсюда.

Она чуть усмехнулась:

- Жиэнь везде одинакова, Олежка.

- Как хочешь, - с горечью сказал он...

Олег припомнил, как знакомил Рутковскую с Суровягиным, как потом решительно ушел с вечеринки. Он сам не заметил, как очутился в порту. Яркий свет прожекторов. Портальные краны медлительно машут стрелами. За забором, на складах, кто-то стучит по железному листу.

"Зачем я сюда пришел? - подумал Щербаков. - У меня же отпуск".

Он закурил.

- Эй, Олег, ты что потерял?

Щербаков обернулся. На работу заступила ночная смена. К нему подошел коренастый парень в очках.

- Ну, здорово, отпускник! Я думал, ты уже к Москве подлетаешь.

- Не всегда желания исполняются.

- В этом есть своя прелесть.

- Иди ты к черту, - мрачно сказал Щербаков.

- Отказалась?

- В самую девятку попал.

- Плюнь ты на нее и махни один. Москва есть Москва. Столица. Большой театр.

- Махну с тобой на кран, Ваня, - сказал Щербаков, помедлив. - К черту отпуск.

- Порядок! Я принципиально за решительность, - крановщик ткнул его кулаком в бок и засмеялся. - Странный ты парень, Олег. А пропуск у тебя с собой? Ну, потопали тогда. А если завтра она согласится?

- Не будем об этом...

Вошли на территорию порта.

- Я пойду поищу начальника смены. Потом загляну к тебе, бросил на ходу Щербаков.

- Приходи. Простоквашей угощу.

В диспетчерской шло совещание. Здесь были начальники вечерней и ночной смен, бригадиры, сменный механик. Начальник участка Василий Иванович, узколицый, с седой шевелюрой, в прошлом грузчик, увидев Щербакова, удивленно поднял глаза, но не прервал своей речи. Как узнал Олег из выступлений, вечерняя смена не выполнила план погрузки из-за плохой работы третьего крана.

- А к утру иностранец должен быть загружен, - жестко сказал начальник участка. - За каждый лишний час простоя расплачиваемся валютой.

- Третий кран барахлит. - Начальник смены посмотрел на механика.

- Механизмы в порядке, - ответил тот, усиленно затягиваясь "Беломорканалом". - С крановщиков надо спрашивать.

- Было бы с кого, - возразил начальник смены. - Крановщик только вчера из ремесленного. Всего второй раз в башню поднимается.

- Молодежь надо учить. - Лицо Василия Ивановича хмурое. Правой рукой он барабанил по столу. - Не знаю, что и делать.

- Я согласен отработать на третьем кране, - сказал Щербаков.

Начальник участка вновь с удивлением поднял на него глаза. В диспетчерской стало тихо.

- Считайте, что отпуск я отгулял, - продолжал Щербаков.

- Ясно. Идите на машину.

Глухо шумит океан. Дождь стучит в окна. По запотевшему стеклу ползут тяжелые капли. В кабине крана тепло и душно. Щербаков некоторое время неподвижно сидит, откинувшись на спинку сиденья. Потом включает рубильники. Кабина вздрагивает, мощный грейфер, широко разинув пасть, с ходу летит на штабель угля. Щербаков перебрасывает ручку контроллера на "подъем". Рывок, и наполненный доверху грейфер плавно плывет к судну. Тонны "черного золота" летят в трюм. А грейфер, описав полудугу, снова жадно зарывается в уголь. И так беспрерывно...

Щербаков слышит, как за спиной открывается дверь и кто-то входит в кабину. Василий Иванович. Он делает шаг и останавливается рядом с Щербаковым. От его плаща пахнет дождем.

- Дайте-ка я помахаю, - говорит он скрипучим голосом.

Щербаков молча встает и уступает место. Грейфер продолжает клевать уголь. Приглушенно жужжит электромотор.

- Рассказывайте, - бросает Василий Иванович, не отрывая взора от смотрового окна.

Щербаков рассказывает. Рассказывает как бы не о себе, а о чужой жизни. Возникает образ Ани в ослепительном сиянии заходящего солнца и тут же исчезает. Вспоминаются отрывки разговоров. Острая боль вонзается в сердце...

Оба долго молчали. Василий Иванович вздохнул и поднялся с сиденья. Щербаков занял его место. Василий Иванович надел плащ.

- Рубить надо, Олег. Рубить, - сказал Василий Иванович. Завтра поедешь в пионерский лагерь и вместе с другими будешь готовить его к открытию. Работы - недели на две. На досуге подумаешь...

Василий Иванович давно ушел. Это был редкой души человек, и Щербаков с первых же дней поступления на работу проникся к нему симпатией. За кружкой пива Василий Иванович любил порассуждать о жизни. Он говорил, что человек рожден для счастья. Счастье у него было простым и ясным. "Рабочий человек - заглавная фигура на земле, - говорил он. - А раз так, - кому же, как не нашему брату, положено счастье? Только оно на блюдечке не подается. Оно вот где, - Василий Иванович глядел на свои руки. - А что поперек - рубить надо!"

Рубить надо! Щербаков вспомнил первый день самостоятельной работы на кране. Так же, как и сейчас, он грузил уголь и почему-то не мог на ходу остановить качку грейфера, сеял уголь по палубе, по причалу. Приноровился, но полный грейфер зачерпнуть не удавалось. Ослабил грузовой трос, и он змейкой скользнул с барабана. Щербаков этого не заметил. Зачерпнул полный грейфер, обрадовался, но вдруг раздался треск. Щербаков выключил рубильник. Авария. Грузовой трос был намертво зажат в подшипниках барабана. Щербаков попытался освободить его обратным ходом барабана. Тщетно. Трос еще больше запутался. На кран поднялся Василий Иванович. Осмотрев клубок изуродованного троса, коротко бросил: "Рубить надо". Щербаков взял молоток и зубило и принялся рубить трос.

"Аня затянула крепкий узел, - подумал Щербаков. - Я хотел распутать его. Василий Иванович говорит - руби. Что ж, буду рубить".

А дождь не переставал. Щербаков ждал наступления утра, чтобы опять встретиться с Аней. Он думал о том, что, может быть, не все еще потеряно. И надежда на счастье не хотела умирать в душе.

Глава третья

ОСТРОВ СЕМИ ВЕТРОВ

В воздушном лайнере Ту-104, до отказа набитом пассажирами, было жарко. Гул реактивных турбин нескончаемо сверлил барабанные перепонки.

Рядом с Парыгиным в мягком кресле полулежал человек в черном берете и читал иностранный журнал. Не только беретом, но и всем своим обликом - узким, резко очерченным лицом, тонким с горбинкой носом - он невольно привлекал внимание. Из-под расстегнутой мягкой замшевой куртки виднелась белоснежная сорочка. От него исходил запах хорошего табака. Парыгин попытался заговорить с ним. Сосед ограничивался краткими "да" или "нет".

"Нет так нет", - подумал Парыгин и прижался лицом к прохладному стеклу. Яркие лучи солнца, отражаясь от крыльев самолета, слепили глаза. Внизу, как бурты хлопка, громоздились белые облака. В просветах между ними в синей дымке тумана проплывали круглые блюдца озер, контуры населенных пунктов, белоснежные горы. Парыгину казалось, что он покинул знакомую ему землю и с высоты взирает на новую планету.

Парыгин летел на остров Семи Ветров - на крошечный скалистый кусочек земли, заброшенный в просторах Тихого океана. Как же случилось так, что он, вместо того чтобы стоять сейчас на палубе "Венеры", сидит в кресле воздушного лайнера, который уносит его на север, куда-то на край земли?

Он откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. В памяти отчетливо всплыли события последних дней.

Парыгин проснулся в радостном настроении. Выпрыгнув из постели, он распахнул окно. Утренняя прохлада ворвалась в комнату.

Он жил во флигеле против казармы морского училища. Телефона у него не было, поэтому, решив позвонить Тане из ближайшего автомата, он быстро оделся и вышел во двор.

У ворот росла сирень, старая и кривая. Всю зиму она стучалась голыми, скрюченными ветвями о забор. А весной расцвела, помолодела и всем своим видом как бы говорила: "Вот я какая нарядная!"

Парыгин вздохнул полной грудью и размашисто зашагал по улице. И долго сопровождал его густой сладковатый аромат сирени, плывший сквозь прозрачный утренний воздух.

Телефонная будка была занята. Девушка, разговаривая, стрельнула в Парыгина глазами. Он показал руками, что очень слешит. Сигналы остались без внимания. Он достал бумажку с номером телефона и заходил возле будки. Может быть, не стоит звонить? Может быть, она ушла?

Наконец девушка закончила разговор, с треском повесила трубку и вновь скользнула взглядом по Максиму. "Наговорилась", - подумал он, опуская монету в автомат.

Таня ответила. Да, она свободна и охотно поплавает в бухте. Да, она будет ждать его в сквере перед гостиницей ровно в одиннадцать.

К автомату подошел высокий мужчина с сумрачным лицом, увидел радостную улыбку Максима и сам невольно заулыбался радости юноши. Парыгин, позавтракав в ближайшем кафе, вернулся домой и занялся подводными костюмами. Почему бы не показать Тане высший класс подводного плавания? Постучавшись, вошел дежурный по училищу. Парыгин машинально взглянул на часы - четверть одиннадцатого. Черт возьми, он может опоздать на свидание!..

- Вас вызывает контр-адмирал, - с явным удовольствием выпалил дежурный.

Парыгин не сразу понял.

- Что вы сказали?

Дежурный повторил приказание и продолжал что-то говорить еще, но Парыгин больше не слушал. Нахлобучив фуражку, он стремглав побежал к знакомой будке.

На улице по-воскресному шумно. Кажется, люди шарахались от него. К счастью, телефон был свободен. Он опустил монету, торопливо набрал номер. Таня не ответила. Он звонил еще и еще, и после каждого звонка двухкопеечная монета со звоном падала в гнездо...

Парыгин медленно пошел обратно.

А в эту самую минуту Таня Чигорина вошла в свой номер и стала натягивать на себя новый, только что купленный купальный костюм.

Ровно в одиннадцать Парыгин стоял перед контр-адмиралом в его рабочем кабинете - большом, с ковровыми дорожками, с портретами и картинами на стенах - и в то же время простом и строгом.

- Садитесь, Парыгин. Можете курить, - сказал контр-адмирал. Он налил в стакан боржоми. - Новость, которую я вам сообщу, едва ли вас обрадует.

Парыгин поднялся:

- Я слушаю, товарищ контр-адмирал.

- Садитесь, Парыгин, садитесь! Вы не пойдете на "Венере"

- Товарищ контр-адмирал... - голос Парыгина дрогнул.

- Я вас понимаю, Парыгин, - контр-адмирал внимательно посмотрел на него. - Но это приказ командующего флотом...

- Но почему?..

Контр-адмирал поднял руку.

- Так надо.

Наступила тишина. За окном шелестели молодой листвой тополя.

Контр-адмирал подошел к карте:

- Вы немедленно должны выехать на остров Семи Ветров. Вот, посмотрите.

Парыгин остановился рядом с начальником училища.

- Перед вами стоит довольно сложная задача, - продолжал контр-адмирал. - Насколько мне известно, на острове таинственно начали исчезать обитатели тамошнего заповедника - дорогие морские животные. Для выяснения причин туда была послана комиссия во главе с профессором Лобачевым. Комиссия вернулась, так и не докопавшись до сути дела. Принято решение послать на остров подводного пловца. Выбор пал на вас. Директор заповедника на месте объяснит ваши обязанности. Все необходимое, включая два комплекта подводного снаряжения, приготовлено. Времени в обрез. Скажите, новый аппарат для дыхания надежен? - Начальник училища внимательно взглянул на молодого моряка.

- Абсолютно надежен, товарищ контр-адмирал, - сказал Парыгин и поднялся.

- Очень хорошо. - Казалось, контр-адмирал хотел еще о чем-то спросить, но потом передумал, вышел из-за стола. Документы и билет на скорый поезд до Хабаровска в канцелярии. Из Хабаровска полетите самолетом, а там - на рейсовом судне или вертолетом. Снаряжение в моей машине. Ну, счастливого пути.

Парыгин отправился в канцелярию. Писарь вручил ему документы и проездной билет.

Перед посадкой на поезд Парыгин еще раз позвонил Тане, Она не ответила: вероятно, ее не было в номере...

...Парыгин открыл глаза.

- Задремали? - спросил пассажир в берете. Журнал лежал на его коленях.

- Нет, вспоминал.

- Воспоминания - старческая болезнь. А вам жить да жить.

- Но вспоминать - значит думать. Или, по-вашему, надо жить, ни о чем не думая?

- Некоторые так и живут: не думая, - улыбнулся пассажир в берете. - Живи, пока живется.

Парыгин нахмурил брови:

- Это девиз шалопаев и...

- Почему же шалопаев? - В голосе пассажира Парыгин уловил иронию. - Этот девиз - тоже своеобразная философия...

- Она напоминает мне другое, - сказал Максим. - Помните: "После нас хоть потоп".

Пассажир с интересом взглянул на Парыгина:

- Ну и что же? В наш век это легко объяснимо. Вы же знаете, что миру угрожает новая война? Перед угрозой подобного катаклизма разве не могло возродиться это бесшабашное: "После нас хоть потоп"? Вы представляете, что такое термоядерная война?

- Может быть, - ответил Максим. - Но такого рода философию я не разделял и не буду разделять. Она обезоруживает. Она опускает человека-борца до уровня животного. Она не для нашей страны, не для нашего народа. Она - для бездельников, людей ленивой и нелюбопытной мысли, легко поддающихся запугиванию. У них нет точки опоры в жизни, вернее, они не желают замечать ее...

- Точки опоры? - переспросил Максима собеседник. - Что это такое? Кажется, Архимед говорил: "Дайте мне точку опоры, и я переверну Землю"? Насколько мне известно, он так и не нашел ее, ибо такой точки опоры нет.

Парыгин покосился на собеседника: спорит он или его просто забавляет этот разговор? Пассажир, кажется, не шутил. Его "нет" прозвучало, как удар хлыста, и Парыгин невольно подумал: "Мы, очевидно, по-разному понимаем жизнь".

Он вспомнил выставку работ молодых художников на Московском манеже. Одна картина привлекла его внимание. Кажется, она так и называлась: "Архимед". На вершине утеса стоит старик с воздетыми к небу руками. Ветер развевает его длинные седые волосы, его белую одежду. У подножия утеса грохочет море. Отблеск восходящего солнца окрашивал фигуру старика в какой-то радостно-победный тон. Он был одинок, но какое величие было в его облике, какая горделивая мысль сверкала в его широко раскрытых, по-юношески зорких глазах. Обращаясь к небу, к морю, к земле, к человечеству, Архимед как бы говорил свои, ставшие легендой, слова: "Дайте мне место, на которое я мог бы стать, и я сдвину Землю!"

Парыгин долго стоял возле картины, невольно думая о всемогуществе человека...

- Да, Архимед не нашел точки опоры, - оторвавшись от воспоминаний, продолжал Максим. - Великий механик, он говорил о чисто механическом действии... В этом смысле и у нас пока нет такой точки опоры, чтобы перевернуть Землю. Но, спрашивается, зачем ее переворачивать? Наша задача намного сложнее: переделать мир! И для этого у нас есть точка опоры, есть оружие неизмерямо большей мощности, чем силы механики: наше мировоззрение. Коммунизм.

- Любопытно, - холодно сказал пассажир.

- Вы сомневаетесь?

- Ну что вы!

Парыгин закурил и протянул пачку сигарет собеседнику.

- Я предпочитаю трубку, - пассажир полез в карман своей куртки.

- Коммунизм, - продолжал Парыгин взволнованно, - вот пора наибольших свершений, полная гармония между желанием сделать что-то большое, радостное, нужное людям и возможностью это сделать.

Пассажир в берете выдвинул пепельницу:

- Вы высказали элементарную истину, молодой человек. Кто же будет спорить, что наш общественный строй раскрывает неограниченные возможности для развития производительных сил? Плановое ведение хозяйства...

- Я говорил о человеке, - перебил Парыгин. - О счастье человека.

- Мы, кажется, летим над Охотским морем, - сказал пассажир в берете.

Парыгин прильнул к окошечку. Тонкий слой белого тумана веером поднимался из моря. Острова, льдины с высоты восьми тысяч метров казались каменными плитками, какие выкладывают вдоль садовых дорожек. На северо-востоке из-за горизонта один за другим возникали и исчезали горные кряжи. Воздушный лайнер пересекал Охотское море.

- Подготовиться к приему пищи, - сказала стюардесса, появляясь в дверях салона.

Пассажиры дружно начали выдвигать маленькие столики, приделанные к спинкам передних кресел. Сосед Парыгина достал из чемодана бутылку коньяку.

- Коньяк "Армения". Чудесный напиток. Не хотите ли?

- Спасибо, не хочу.

- В жизни надо испробовать все радости, - немного снисходительно сказал пассажир в берете. - Коньяк, как и женщина, хорошо успокаивает нервы.

- Не понимаю вас, - недовольно ответил Парыгин. Циничная фраза собеседника покоробила его. - Игра в парадоксы?

- Что поделаешь, когда вся наша жизнь - парадокс.

- Вы просто оригинальничаете или слишком одиноки, - сказал Парыгин. - Жизнь - парадокс... Это же по меньшей мере...

- Вы мне нравитесь, мальчуган!

Парыгину не хотелось продолжать разговор. Он отвернулся.

Стюардесса поставила на столик поднос с мясом, кусочком рыбы, сыром, яблоком, стаканом чаю - все это в миниатюрной посуде. Пассажир в берете налил почти полный стакан коньяку и залпом выпил. Щеки его порозовели. В глазах появился блеск.

Парыгин почему-то вспомнил утренний завтрак дома. Мать стелила на стол скатерть в голубую клетку и подавала к горячему молоку мед и пышные булки. Летом солнце освещало герани на окне. Он любил сорвать лист, растереть его между пальцами, вдыхать сильный запах и думать о неведомых землях. "Когда-то я увижу ее, мою маму", - подумал Парыгин к глубоко вздохнул.

Пассажир в берете, закусив, удобно откинулся на спинку и неторопливо набил трубку.

- Человек, - самодовольно заговорил он, - сложная система шкал, индикаторов, счетчиков и других приборов, принимающих огромное количество информации из окружающей среды. Все дело в алгоритме. Одним надо подсказать его, таких большинство; другие имеют свой алгоритм жизни. Это люди сильного ума, титаны, умеющие читать показания всех приборов в сложной системе, которая называется человеком.

- Совсем неуважительно говорить о человеке, как о системе счетно-вычислительных машин. Человек все-таки не кибернетическая система отсчета, - раздраженно ответил Парыгин.

- Какая разница? Для кибернетики человек такая же система, как и всякая машина, более сложная, конечно. Разве это унижает достоинство человека? Нет же. Кибернетика, только кибернетика и никакая другая наука со временем откроет тайны головного мозга и многие другие тайны, которые все еще хранятся на чердаке природы.

- Да, у кибернетики большое будущее, - согласился Парыгин.

- Винер в своей новой статье пишет... - Пассажир в берете взял журнал, лениво полистал его, отыскивая статью.

Вошла стюардесса и объявила почему-то очень строгим голосом:

- Самолет идет на посадку. Прошу пристегнуться к сиденьям.

Вторая стюардесса обходила пассажиров, предлагая леденцы. Самолет начал снижаться. Зазвенело в ушах. Навстречу стремительно двигались озера, долины, распадки.

Появилась и исчезла за крылом деревня. Самолет сделал вираж влево, и взору открылся темно-зеленый бескрайний Тихий океан.

- Вот и прилетели, - сказал Парыгин и глубоко вздохнул.

Самолет подпрыгнул и побежал по бетонной дорожке.

Лето здесь только-только начиналось. Люди толпились у аэровокзала в демисезонных пальто и шапках. Деревья распускали первые нежно-зеленые листья. Вдали возвышались горы в белых малахаях.

Пассажиры покинули самолет.

- До свидания. Мы с вами хорошо провели время. Помните: в споре рождается истина, - человек в берете помахал рукой и быстро зашагал к такси.

Через три часа Парыгин опять был в воздухе. Вертолет летел на остров Туманов.

Трудолюбивый ветер дружно гнал волны Тихого океана. Чайки то взмывали вверх, то камнями падали вниз. На волнах качался траулер. Полукругом опоясали его белые поплавки кошелькового невода. Показался остров. Пассажирами вертолета были местные жители. Знакомые места не очень привлекали их внимание, и они не льнули к стеклам, как Парыгин.

В группе Карских островов остров Туманов был самым большим. Здесь находился мощный рыбокомбинат, зверосовхоз. Остров Семи Ветров был примерно в десяти километрах северо-восточнее острова Туманов.

Парыгин, не отрываясь, смотрел на дикий пейзаж. Под фюзеляжем вертолета - причудливые переплетения горных кряжей. Белоснежные вершины и черные распадки между ними... Появились дома, ряды улиц. Пассажиры начали собирать вещи. Вскоре машина оказалась на узкой полоске местного аэродрома. Пассажиры неторопливо побрели к автобусу. Парыгин остался один.

- Полетим через полчаса, - сказал ему белозубый летчик. Тут недалеко закусочная. Пошли, подкрепимся.

- Не хочу.

- Вид у тебя какой-то скучный. Первый раз, что ли, в наших краях?

Парыгин кивнул.

- С непривычки тяжело будет. Да ничего, обойдется.

Вертолет летел на остров Семи Ветров. Справа по курсу прямо из воды поднимался остров-скала. На карте названия островка не было. Над ним то стремительно падали до голубоватых волн, то так же стремительно поднимались в воздух черные тучи. Парыгин с изумлением смотрел на странное зрелище. Может быть, скалы извергают такой черный дым? Потом оказалось, что это были черные стаи бакланов, гнездившихся на крутых склонах безымянного острова.

На острове Семи Ветров летчик не стал садиться.

- Туман, - сказал он. - Выбирайся. Разыщешь все сам: заблудиться здесь трудно.

Парыгин принял свои вещи, спущенные из люка на стальном тросике, и кивнул на прощанье летчику:

- Счастливого пути!

По острову-полз плотный белый туман, словно простыней обволакивая Парыгина. Он осмотрелся вокруг, но ничего не увидел, кроме неподвижной белой массы.

Глава четвертая

ПРОФЕССОР ЛОБАЧЕВ

И ПОЛКОВНИК ЕРЕМИН

Профессор Лобачев стоял у распахнутого окна.

В густой листве высокой березы, что росла у самого окна, шелестел дождь. Свет из окна падал на глянец мокрых листьев. Каждой весной береза обретала пышную зеленую крону и, казалось, вот-вот поднимется и полетит к звездам.

Березу посадили в сорок пятом году, в День Победы. Ее выкопал и привез из тайги друг профессора полковник Еремин. Тогда она была тоненькая, с набухшими почками, а сейчас вымахала выше дома. Рядом с ней стояла еще одна березка, молоденькая. Она появилась здесь прошлой осенью.

У Лобачева и Еремина существовала традиция - отмечать знаменательные события посадкой нового дерева. Так что весь сад у дома - страницы их жизни, жизни страны.

- Ишь ты, как распустила паруса, - улыбнулся профессор молодой березке, прислушиваясь к мягким ночным шорохам. Там, за окном, шла своя жизнь. Сейчас она притаилась, уснула; утром, когда взойдет солнце, все вновь затрепещет и засверкает.

Профессор не отходил от окна. Сон не шел. Ему не давала покоя трагедия острова Семи Ветров. За месяц работы комиссия так и не выяснила причины исчезновения каланов. Одно удалось твердо установить - животные исчезали в воде. Ныряли и не всплывали. Даже с метровой глубины.

Старший научный сотрудник заповедника Таня Чигорина утверждала, что каланов похищает неизвестный до сих пор хищник. Профессор всю жизнь занимался изучением фауны и флоры Тихого океана, знал всех хищников, но... неизвестный хищник? Нет, это было невероятно. На первых порах он довольно скептически отнесся к высказываниям Чигориной, но потом, проверив все хозяйство заповедника, заколебался. А знает ли он всех хищников Тихого океана? Может быть, есть и такие, что еще неизвестны науке?

Первое сомнение появилось в хмурый майский день. Лобачев сидел на берегу и наблюдал за резвящимися каланами. Метрах в пятнадцати от него среди рифов матка играла с детенышем. Она прижимала его к груди, лизала, переворачивала с боку на бок. Это повторялось много раз. Потом матка исчезла. Детеныш закружил на одном месте, издавая жалобный писк. Лобачев от удивления даже выронил удочку, которую держал в руках, наживляя крючки. Он ничего не видел, нет, но у него создалось впечатление, что матку втянули в воду за задние ноги.

На земле и под водой ни на минуту не прекращается яростная борьба за жизнь. В каждой капле воды и на каждом клочке земли дышала, трепетала, вздрагивала жизнь - удивительно прекрасная и удивительно жестокая. Разве не в этой борьбе непрестанно обновляется природа? Может быть, гибель калана, только что резвившегося с детенышем, закономерное явление? Может быть, она, выражаясь языком Александра Федоровича Холостова, представляет собой "издержки производства" природы?

"Выдумает же... "Издержки производства", - усмехнулся Лобачев. - Не так-то просто, оказывается..."

Дождь не переставал.

Погасив папиросу, профессор оделся и спустился в вестибюль.

Дом был большой и пустой. Лобачев давно подумывал перебраться в другую квартиру, да жалко было расставаться с коллекцией морских животных, размещенных в комнатах нижнего этажа. Из пяти сыновей Лобачева двое погибли на фронте. Трое младших, став на ноги, разъехались в разные концы страны. С Лобачевым жила единственная дочь Панна, самая младшая в семье, и дальняя родственница, пожилая молчаливая женщина. Жену он потерял, когда Панне было семь лет.

"Да, годы бегут, бегут", - подумал Николай Николаевич.

Осенью профессору стукнет шестьдесят. Сыновья пишут ему, что приедут летом. Но приедут ли? Да и сам он не знает, будет ли в день рождения дома или нет? Скоро вот в Японию надо ехать, часами сидеть там на заседаниях смешанной советско-японской рыболовной комиссии и, ругаясь в душе, вести дипломатический разговор. Японские промышленники подрывают запасы лосося хищническим ловом, а их представители клянутся, что свято блюдут договор. Профессор хмыкнул. Будто не японские промышленники выставляют заградительный заслон в двадцать-двадцать пять тысяч километров? Где уж бедной рыбе проскочить в родные нерестовые реки!

Поверх телогрейки Лобачев накинул плащ-палатку с капюшоном, надвинул на уши вязаную матросскую шапку. Часы на стене показывали без четверти четыре. "Скоро рассвет", - подумал он и, захватив две удочки с самодельными удилищами, вышел из дома.

Одно удовольствие - шлепать под дождем! Капли деловито молотят по капюшону. Влажный чистый воздух щедрыми порциями входит в легкие. Лобачев вышел на лестницу, ведущую на городской пляж. Фонарь на столбе под колпаком тускло мерцал. На блестящих асфальтированных ступеньках подпрыгивали серебристые фонтанчики. Поток воды говорливо бежал по цементированным желобкам.

Лобачев по лестнице спустился на пляж.

Бухта лежала черная, загадочная. Далеко на том берегу приветливо мигал одинокий огонек.

Мокрый песок мягко пружинил под ногами. Лобачев шел за пляж - к излюбленному месту рыбалки. Да и как было не любить это место за небольшим мыском, где когда-то хоронились партизанские шаланды! Здесь Лобачев встречался со своей молодостью, отдавался воспоминаниям и переживаниям, слушал шум волн, бьющих о береговые камни.

У самой воды на боку лежала старая шлюпка, со стороны днища наполовину занесенная песком. Под шлюпкой - скамейка на каменных тумбах. На ней хорошо сидеть в непогоду и слушать дождь. Лобачев, согнувшись, вошел под прикрытие, сел на скамью. Сухо. Над головой монотонно барабанил дождь. Лобачев начал наживлять крючки.

Мысли вернулись на остров Семи Ветров. Там он тоже, как сейчас, наживлял крючки, когда исчез под водой калан. Николай Николаевич был тогда так удивлен случившимся, что не услышал шагов подошедшего сзади Холостова.

- Хорошо сработано, - сказал инженер и звонко рассмеялся.

Лобачев резко обернулся:

- Вы видели?

- Видел. - Заметив растерянное лицо Лобачева, спросил: Что с вами, профессор?

- Вы бессердечный человек! - воскликнул Лобачев. - До смеха ли тут?

Холостов пожал плечами и как ни в чем не бывало сказал:

- Катер подан, профессор.

Они сидели рядом. Катер, вспенивая воду, мчался на остров Туманов.

- Профессор, почему вас так волнует гибель калана? вдруг спросил Холостов. Лобачев повернулся к нему:

- Это же годы кропотливого труда. Годы, молодой человек! Потом - нельзя же нарушать гармонию в природе.

- Гармония! - усмехнулся Холостов. - Кому она нужна? И есть ли она вообще?..

- От таких мыслей легко стать меланхоликом, - сердито сказал Лобачев, - или попасть в сумасшедший дом.

Полковник Еремин, которому Лобачев рассказал о гибели калана и разговоре с Холостовым, как клещ, вцепился в профессора; скажи, что думаешь о члене комиссии Холостове? А что он думает? Шалопай. Немного скептик, немного циник, немного эгоцентрист. А на острове о нем говорят - мозговитый парень. Вот все, что знает он, профессор, о члене комиссии Холостове. Пусть полковник обращается на комбинат, там лучше знают Холостова. А у Лобачева своих забот хватит...

Дождь перестал. Лобачев вышел из-под укрытия. Рассветало. В сером воздухе все окружающее казалось нереальным.

"Время клева", - подумал Лобачев. Он выпил глоток горячего кофе из термоса и с удочками в руках направился к воде.

Тишина. Тянет утренним холодком. Поплавки неподвижно лежат на воде. Один качнулся? Нет, ложная тревога.

Лобачев вздохнул. Позади раздались шаги, и из серой мглы вышел Еремин.

- Иду и ищу твои следы. Ни одного отпечатка, точно по воздуху пришел сюда.

- Тс-с, - зашипел Лобачев. - Рыбу напугаешь!..

- Подсекай, подсекай быстрее! - подбежал Еремин к Лобачеву и вцепился в удилище.

В воздухе сверкнул бело-красный окунь и шлепнулся в воду.

- Э-э-эх! - крякнул от досады Лобачев. - Рано подсекли.

Через час ветер растащил тучи. Как всегда после дождя, все вокруг выглядело нарядно. Листва деревьев казалась еще зеленее, небо еще синее. Утро сверкало красками.

Свернув удочки, Лобачев и Еремин уселись на скамью. Они изредка проводили утренние часы вместе на берегу бухты. На частые встречи не хватало времени. У каждого свои дела, свои заботы. В молодости, сидя у партизанского костра, они часто мечтали о том, как после разгрома врага будут добывать уголь на Сучане. Жизнь рассудила по-другому. Один стал чекистом, другой - ученым.

- Знатная уха будет, - сказал Еремин, кончив чистить рыбу. - Когда еще придется посидеть вместе...

Лобачев молча разводил костер. Огонек лизнул хворост.

- Знаешь, что поразило меня в нем? - сказал Лобачев. Трудно даже определить. Пожалуй, эдакое чувство снисходительного презрения к людям. Мне все время казалось, что он знает то, чего я не знаю...

- Ты о ком?

- О Холостове. Не могу уловить, в чем выражается эта снисходительность. Никаких внешних признаков. Только чувствуешь... Да, чувствуешь...

- И часто вы с ним встречались?

- Два-три раза... Пожалуй, довольно странный человек... Иногда такие мысли высказывает - просто диву даешься. Каланы...

Еремин курил. Каланы. Опять каланы... Опять не удастся провести воскресный день так, как хотелось бы. И никогда не удавалось. Может быть, в этом и секрет вечной молодости всегда быть на передовой линии, в праздники и будни, днем и ночью...

Чайки реяли над бирюзовой водой. Бухта лежала гладкая, как паркетный пол. Разве гладкая? Что там за всплеск? У чайки глаза оказались острее. Еще круги не успели разойтись, а серебристая рыбка уже трепетала в ее клюве. Еремин глубоко вздохнул. Он любил и ширь моря, и стремительный полет чайки над ним, и синеву неба. Разве не в стремительном полете вперед и выше! - смысл жизни? "Что я вспоминаю азбучные истины? - усмехнулся Еремин. - Старость, что ль, подходит?"

Лобачев снял котелок с ухой.

Они устроились на плащ-палатке. Лобачев извлек из рюкзака ложки. Еремин достал хлеб.

Запах ухи дразнил аппетит.

- Сказочный аромат, - сказал Лобачев. - Какая все-таки благодать - встречать новое утро на берегу моря, за котелком со свежей ухой...

Они с наслаждением поели ухи и растянулись на плащ-палатке. Лобачев закурил. Синий дымок папиросы тянулся к небу.

- Николай Николаевич, почему ты опять вспомнил о Холостове?

- Почему? Вспоминаю я о нем действительно часто. Может быть, потому, что меня огорчают его мысли. Я не могу принять их.

Лобачев замолчал, потом заговорил медленно:

- Не помню, кто-то из философов прошлого писал, что каждая эпоха рождает великого строителя и великого разрушителя и что один без другого не может существовать. Один дает силу другому. Один поглощает другого. Извечная борьба жизни и смерти, добра и зла. И почему-то Холостов, мне кажется, как раз из породы разрушителей.

- Итак, Холостов - великий разрушитель? - усмехнулся Еремин.

- Ну, положим, далеко не великий. Скорее - мелкий, но разрушитель.

- Великий разрушитель, великий строитель. - Еремин подбросил в костер хворосту. - Мутная философия. Ты, Николай Николаевич, подменяешь классовую борьбу категориями добра и зла. Чушь какая-то.

Профессор рассмеялся:

- Твои упреки в безграмотности отношу к тому философу, который носился с этой идеей. Я не разделяю ее. Я просто ощутил в Холостове какие-то неуловимо чуждые тенденции. Только и всего. А ведь он моложе нас, Алексей. - В голосе Лобачева появились нотки раздумья. - Гляди... Вот эта земля - она пропитана кровью и потом моих предков и моих современников. Помнишь нашу молодость? Мы были юнцами, а как горели!

Еремин молчал. Он смотрел на пустынный пляж. Ночной дождь выстирал его. Темно-желтая полоса песка без единого следа тянулась далеко на восток, к выходу в океан. Слева висели обрывистые зеленые берега. Справа - водяная гладь. И полоска песка между ними казалась широкой дорогой, уходящей навстречу восходящему солнцу.

В то далекое хмурое утро именно отсюда, с этого мыса, прижимаясь к скалистому берегу, партизанский отряд Лобачева двинулся навстречу новой жизни. Партизаны один за другим по неверным мосткам сходили с шаланды на берег. Первым по влажному песку пошел Еремин. Он как бы прокладывал первый след. Он чувствовал себя открывателем нового мира.

А разве забудешь этот рейд по песчаной целине, подъем по крутому берегу, внезапный удар по врагу? Это была их последняя схватка с врагом...

Еремин взглянул на Лобачева. Тот лежал с закрытыми глазами и, кажется, дремал. В бухте зарябила вода, засверкала на солнце бесчисленными золотыми искорками. "Как горели..." еще звучали в ушах полковника слова Лобачева. Да, Николай Николаевич, у нас был огонь души. Он горит и сейчас. И у нашего молодого поколения немало этого огня. Его всегда радовала молодежь. Дети стоят в дружном ряду со своими отцами. Они перенимают из их рук эстафету борьбы, созидания, больших и смелых дел.

В них много красоты и размаха. Они дерзают, и ты прекрасно это знаешь, Николай Николаевич. Но я понимаю тебя, мой старый друг. Тебя беспокоит Панна. Ты в двадцать лет командовал отрядом партизан. Твоя дочь в двадцать лет еще не нашла точки приложения своих сил. Она не имеет любимой мечты, любимого дела. Студентка университета, она весьма слабо представляет свое будущее. Когда и где она отстала? И отстала ли? Может быть, она еще в поисках?

- На берегу пустынных волн стоял он, дум великих полн, вдруг раздался рядом звонкий голос Панны. - Здравствуйте, Алексей Васильевич.

- Здравствуй, Панна. И чего тебе не спится? Говорят, утренний сон - девичий сон.

- Я не так молода, чтобы спать по утрам.

Он посмотрел на нее. В босоножках, ситцевом платье. В глазах веселые огоньки.

- Все такая же.ежистая. Пора бы подумать о себе.

- Успеется! - она поставила чемоданчик на плащ палатку и заглянула в котелок. - О-о! Пища богов! Алексей Васильевич, милый, подогрейте, а я пойду выкупаюсь.

Еремин рассмеялся, - столько было непосредственности в ее просьбе. Он принялся разжигать тлеющий костер.

Панна скинула платье и оказалась в купальнике из черной шерсти плотной вязки. Натянув на голову белую резиновую шапочку, она зашагала вдоль берега упругим шагом спортсменки. Вот она разбежалась и прыгнула в воду. Поплыла. Баттерфляй. Красивый стиль. Руки с силой вырывались из плотной воды, проносились по воздуху и плашмя падали в воду - не руки, а крылья бабочки. Гибкое тело стремительно поднималось и опускалось, искрились брызги, и это усиливало сходство с огромной яркокрылой тропической бабочкой, летящей над водой. Чтобы лететь вот так, легко и красиво, требовались огромное напряжение, большая физическая сила, выносливость и очень сложное, отточенное мастерство.

Еремин улыбнулся. В тридцатых годах он увлекался водным спортом и не раз пробовал плавать баттерфляем - стиль только что начал входить в моду. Десять - пятнадцать метров он еще порхал над поверхностью бассейна, а потом начинал задыхаться, широко, судорожно раскрывал рот, руки отказывались работать...

Какой полет! Еремин не отрывал глаз от Панны. Она отплыла более чем на пятьдесят метров и, по-видимому, вовсе не устала. Руки ее все так же легко и красиво порхали над бухтой, тело стремительно вырывалось из воды... Панна ровными взмахами плыла к берегу.

- Не знаю, что происходит с ней, - пробормотал Еремин, снял котелок с костра и повесил чайник.

- Я, кажется, задремал, - сказал Лобачев, приподнимаясь. - Что такое? Панна? Откуда вы взялись, сударыня? Мамы нет, чтобы отшлепать тебя. Ты же простудишься!

Панна выбежала из воды и бросилась отцу на шею.

- Ну будет, дочка, будет.

Она уселась рядом и вытянула загорелые ноги.

- Вот возьму и выйду замуж.

Лобачев беспомощно развел руками:

- Алексей, что она говорит?.. Ты послушай только. Дитя...

- Николай Николаевич, она уже не ребенок... Уха остынет, Панна Николаевна.

- Дочка, кто же твой жених? - спросил Лобачев.

- Грузчик, тять, грузчик, - не оборачиваясь, сказала она.

- И то слава богу, хоть не ресторанный шаркун.

"Неужели Щербаков?" - подумал Еремин.

- Вот пошли времена, - вздохнул Лобачев. - Ты понимаешь, Алексей, что творится на белом свете? Извольте: "Я выхожу замуж". Эх, дочка, дочка...

- Папа, а что плохого я сделала?

- Все, дочка. Все у тебя получается не по-человечески.

- Я не лучше и не хуже других. Дух времени такой...

- Нет, дочка, ты ошибаешься. Дух времени...

- Отец, я все это понимаю. Дух времени - традиции отцов, целина, электроника, первые космонавты... Ты же не раз говорил, что я умница. Так скажи мне, разве не врываются угрозой нашему духу времени американские атомные грибы над Тихим океаном? Почему вы забываете об этом? Почему, Алексей Васильевич?

- Хорошо, Панна. Но какой же вывод ты делаешь из этого?

Панна молчала.

- Может быть, такой: живи, пока живется? Ты, Панна, заблудилась в трех соснах. Мы знаем об атомном грибе, поэтому и ведем свое трудовое наступление с таким размахом. И не только трудовое... Не надо зарываться в тину мещанства. "Живи, пока живется" - какая подлость! Философийка мещанина, убивающая все святое и светлое в душе человека... А паниковать не будем, нет!

- Как все ясно вам, Алексей Васильевич, - сказала Панна.

- Всем это ясно, Панна, всему нашему народу. Возьми-ка ложку, уха остынет.

Лобачев и Еремин стали собираться домой. Панна съела уху и вымыла котелок.

- А к жениху, Панна, присмотрись. Поспешишь - людей насмешишь, - сказал Лобачев и закинул рюкзак аа плечо. - Пошли, Алексей.

В десять утра полковник Еремин был у себя в кабинете.

Воскресный город шумел за окном. После дождя он выглядел чистым и нарядным.

Еремин подошел к столу и положил руку на телефонную трубку. Усмехнулся. Времена Шерлока Холмса давно миновали, но то, что он сейчас собирается делать, как раз было в духе прославленного сыщика. Еремин хотел убедить себя в том, что звонить не надо, и не мог. Такое бывало с ним и раньше. Самое лучшее средство избавиться от навязчивой мысли - сразу же все выяснить и забыть.

Еремин набрал номер.

- Кирилл Иванович? Здравствуйте, Еремин говорит. Люди на взморье двинулись, а ты корпишь на работе. Нехорошо, дорогой. Ясно, ясно... Я с работы звоню. Что поделаешь, служба такая... Слушай, у тебя имеются личные дела работников рыбокомбинатов? Номенклатура главка? Директора. Главные инженеры. Еще кто? Главные технологи, главные механики... Понятно. Холостов у вас есть? Проверь, пожалуйста. Я подожду у телефона. - Не отпуская трубки, Еремин закурил. - Есть? Холостов Александр Федорович? Главный механик рыбокомбината на острове Туманов? Так я сейчас зайду в главк...

Глава пятая

ВОСЬМАЯ ТАЙНА МОРЯ

Парыгин и Мика Савельев молча смотрели в окно. Берег был усеян серыми обкатанными камнями. Океанская волна обнимала их и тут же со звоном отскакивала назад. Игра продолжалась бесконечно долго. Только в безветренные дни, что случалось редко, волна утихала, и на острове наступала тишина.

Каланы любили безветренную погоду. Вон, лежа на спине, дремлет под северным солнцем старый калан. Рядом матка с детенышем. Одинокий калан усиленно массирует самого себя. Сначала грудь, потом живот. Остановился. Почесал затылок и снова принялся растирать грудь. А почему сердится матка? Ага, детеныш скатился в воду. Пригнув голову к груди, она вытащила его за загривок и отшлепала как следует. Каланенок жалобно запищал.

- Так тебе и надо, несмышленыш, - засмеялся Парыгин.

- Его совсем другой человега, - невозмутимо сказал сторож заповедника, любопытный и наивный, как ребенок, старый алеут Мика Савельев.

Он рассказал одну романтическую легенду. Жили когда-то на острове юноша и девушка, прекрасная, как утреннее солнце. Они любили друг друга. Но однажды на остров во главе многочисленного, хорошо вооруженного отряда явился хитрый и жестокий чужеземец. Алчный огонь вспыхнул в его глазах, когда он увидел прекрасную островитянку. Влюбленным некуда было бежать. Родное племя не могло их защитить. Тогда юноша и девушка поднялись на высокую скалу, обнялись и кинулись в море. В воде они превратились в каланов.

- Его кончай умывать и пойди на охоту, - Мика кивнул на зверя, лежащего на камне.

Действительно, калан поднялся и, волоча по земле длинное неуклюжее туловище, тяжело двинулся к воде. Казалось, что он болен, разбит параличом, но стоило ему войти в воду, как зверь сразу же преобразился. Свободные, уверенные движения. Изумительная ловкость и поворотливость. Вот он исчез под водой, вынырнул, принял вертикальное положение, осмотрелся вокруг и поплыл, совершая быстрые волнообразные движения туловищем.

Парыгин вспомнил о каланах все, что узнал о них здесь, на острове. Когда-то они были распространены на обширной полосе северной части Тихого океана, кончавшейся на западе у Японских островов, а на востоке - у калифорнийского побережья. Большие стада каланов обитали на Командорских островах, на Курилах, на восточном берегу Камчатки. Недаром в старину часть океана, омывающую восточное побережье Камчатки между мысами Шикунским и Кроноцким, называли "бобровым морем".

Шкуры каланов впервые появились на мировом рынке в восемнадцатом столетии. С тех пор началось хищническое истребление драгоценного зверя. Ко второй половине девятнадцатого века почти все поголовье было истреблено.

С приходом советской власти впервые были приняты решительные меры к восстановлению запасов капана. В первую очередь был установлен запрет на охоту, продолжающийся и по настоящее время. На острове Семи Ветров организовали заповедник. Здесь долгое время работал профессор Лобачев. Он же издал первую монографию о каланах. Его рекомендации легли в основу ведения хозяйства, и стадо постепенно восстанавливалось. На пушных аукционах снова появился драгоценный мех.

И вот каланы начали исчезать. Сначала думали, что похищает их косатка, челюсти которой похожи на медвежий капкан, а острые зубы не уступают зубам тигра. Но каланы издалека чуют врага и, как только он появляется у острова, быстро вылезают на берег.

Так делают обычно и подводные пловцы. Однажды у острова Утод в Японском море Парыгин подвергся нападению косатки. Он забился в щель скалы. Перед лицом щелкнули страшные челюсти хищника.

Парыгин вздохнул. После того как Мика Савельев вывел его из тумана и привел в поселок, прошла неделя. Все эти дни он отчаянно тосковал, не находя себе места.

На следующий день после приезда Парыгин представился директору заповедника - высокому и широкому в плечах мужчине лет пятидесяти с пышной боярской бородой и сверкающими разбойничьими глазами, с массивным ножом за поясом, в высоких сапогах. Парыгину казалось, что перед ним стоит классический герой приключенческого романа с похищениями, погонями и драками.

Это был директор заповедника Григорий Лазаревич Чигорин. Он проверил документы Парыгина, вынул из стола пропыленный журнал и что-то записал в нем.

- Вот и все, - сказал он. - С сего числа вы научный работник заповедника. Зарплата двести целковых в месяц.

Парыгин стал возражать, что не имеет права состоять в штате, что он учится в высшем мореходном училище.

- Это я знаю из бумаг, - отрезал Чигорин. - Я не хочу, чтобы вы бесплатно работали, а работа у вас предстоит нелегкая. Сегодня отдыхайте, знакомьтесь с островом, а завтра поговорим.

И ушел, гремя сапогами.

Толстый человек в вышитой украинской рубахе, комендант поселка, познакомил его с внутренним распорядком дня. Все было расписано по часам: завтрак, обед, ужин, начало и конец работы, время политзанятий, спецучеба, дежурства по острову. "Не хуже, чем у нас в училище", - подумал Парыгин.

Остров был пяти-шести километров шириной и тридцати трех километров длиной и имел форму подковы, обращенной дужкой на юго-запад. Берега скалистые, с острыми выступами в море. Волны со страшной силой разбивались о них, и в ветреные дни на острове стоял несмолкаемый гул. Каланы обитали внутри подковы. Здесь было тише и спокойнее.

Парыгин до позднего вечера бродил по острову. В поселок он вернулся голодный как волк и как раз к ужину ввалился в небольшую, по-домашнему обставленную столовую.

На следующее утро он опять явился к директору заповедника.

- Понравился остров? - спросил Чигорин.

- Остров как остров, - ответил Парыгин.

- Богом забытый уголок. Так, что ли? - Чигорин сел в кресло. - Сейчас я вам объясню, в чем будет заключаться ваша работа. Мы очень плохо знаем подводный образ жизни наших животных. Вот вам литература о каланах, в том числе уникальная монография Николая Николаевича Лобачева. Будете изучать жизнь каланов под водой. Все свои наблюдения записывайте в дневник, позже вы обработаете этот материал и напишете небольшую работу на эту тему.

Парыгин нахмурился.

"Неужели меня послали сюда затем только, чтобы изучить жизнь каланов?" - с горечью думал он.

- А вы, молодой человек, не хмурьтесь, - продолжал Чигорин. - Русские мореходы прославили отечество не только ратными подвигами. Они были и открывателями новых земель, и естествоиспытателями, и этнографами. Да-с, на вас мы возлагаем большие надежды. У нас наблюдаются случаи таинственного исчезновения каланов. Моя дочь утверждает, что их похищает какое-то неизвестное существо. Может быть. Я не верю. Океан огромен и... тесен. Все хищники давно изучены, описаны и классифицированы.

У Парыгина замерло сердце. Хрупкая Таня Чигорина - и этот огромный человек... Неужели она - его дочь?..

...Все это время Парыгин изо дня в день погружался в воду и изучал жизнь каланов. Чигорин, читая его записи, восторгался, как ребенок.

Постоянным спутником Парыгина стал Мика Савельев - одинокий старик, всю свою жизнь проживший на острове. Вот и сейчас он сидел рядом с Парыгиным и сосал трубку.

- Твоя много-много думай, - сказал он, узловатыми пальцами дотрагиваясь до рукава подводного костюма. - Твоя ныряй в воду - и будет рыба, - сказал Мика.

- Правильно, Мика Степанович. Нырну - и буду рыба, - засмеялся Парыгин, поднимаясь.

Над океаном кружились и кричали чайки. На горизонте медленно плыл корабль и тянул за собой длинный султан дыма. Парыгин обернулся назад и увидел одинокую фигуру Мики. Он помахал ему рукой и нырнул.

Океан мерцал голубым светом. Как маятники, медленно качались водоросли. Между ними плавали окуни. На темных выступах подводных скал ворочали щупальцами осьминоги. Парыгин потрогал рукой нож и, убедившись, что он хорошо привязан к поясу, поплыл вдоль опушки подводного леса. Пока все вокруг было привычно - голубая вода, водоросли, рыбки. Вдруг рядом возникла причудливая волосатая морда. Она уставилась на Парыгина круглыми большими глазами. Он схватился за нож. Калан! Вращая задней частью туловища, зверь скрылся в зарослях водорослей.

"Так я до вечера не доберусь до границы заповедника", подумал Парыгин и нырнул в подводные джунгли. Извивающиеся, скользкие стебли водорослей опутали его. "Только без паники", - подумал он и перевернулся на спину. Голубоватый свет падал сверху. Среди водорослей метался ярко-красный окунь. "Ну что, дружок, никак не выберешься?" - мысленно спросил его Парыгин. Окунь будто понял его и чуть помахал хвостом.

- Придется освободить тебя из плена, - Парыгин протянул руку. - Ну, ну, не бойся!

Окунь дернулся, прижал к телу плавники и замер.

- Глупый ты, глупый, - пробормотал Парыгин, освобождая рыбку.

Сделав два-три взмаха хвостом, окунь застыл.

- Поплывем вместе, - Парыгин сцепил руки над головой и, едва работая ластами, стал пробиваться вперед.

Окунь плыл за ним. Парыгин не раз наблюдал, как рыбы в минуты смертельной опасности жались к пловцу.

Водоросли, водоросли - будет же им конец когда-нибудь? Прочнее пеньковой веревки и длиннее корабельных канатов, они обвивались вокруг шеи и рук, скользили по ногам. Но Парыгину не привыкать к этому. Бывал в переплетах. Главное - не теряться. Плыть медленно, как можно медленнее. Поспешишь - водоросли так запеленают, что никогда не выберешься. А окунь так и висит на ластах. Чуть шевелит хвостом. "Умница", засмеялся Парыгин, выплывая из джунглей. Окунь на секунду замер, потом с силой вильнул хвостом и юркнул в синий мрак глубин.

Парыгин помахал ему рукой и выплыл на поверхность.

Почти рядом из воды торчал каланенок. Увидев неизвестное существо, зверек, работая туловищем, подплыл к нему. Парыгин поднял руку, чтобы погладить медведку*. Появилась матка и тревожно запищала.

- Иди, дуралей, - сказал Парыгин и шлепнул каланенка по спине.

Медведка скрылся под воду.

Парыгин огляделся. Впереди лежал крохотный островок граница заповедника. Каланы редко заплывают сюда. Они предпочитают прибрежные воды, где много корма.

Парыгин нырнул и поплыл, слегка шевеля ластами. Ему казалось, что он неслышно скользит над улицей ночного города, где не звенят трамваи, не шуршат по асфальту шины автомобилей и не течет по тротуарам людской поток. Сказочная игра света и цвета. Пестрые жуки важно выплывали из глубин и тут же исчезали. Одинокая рыбка, как поздний ночной гуляка, петляла по пустынным

* Медведка - только что народившийся каланенок.

морским тротуарам. Мелькали прозрачные тени водорослей. И тишина.

Парыгин включил электрический обогреватель, и ему стало тепло, как в добротной шубе. Плыви хоть до самого утра, не замерзнешь и не утонешь. А как бы ты себя повел, если бы тебе сказали: жить тебе отныне в океанских глубинах? Жить в океане! Не видеть солнца. Не вдыхать запаха сирени, не слышать девичьего смеха. Нет! Прекрасен океанский мир, но еще прекраснее синева бездонного неба, жаркое солнце, зелень трав. Захотелось на берег, на твердую землю.

Впереди виднелась плоская каменная плита. Парыгин вылез на нее, снял маску и глубоко вздохнул. Воздух был влажный и вкусный,.с запахом моря и соли. Нет, под водой воздух был иной - без аромата. "Может быть, - подумал Парыгин, - со временем инженеры изобретут такой аппарат, который будет из воды отбирать не только воздух для дыхания, но и подводные запахи".

А океан в этот полуденный час был великолепен. Могучий и бескрайний, он убегал куда-то вдаль и сливался со светлым горизонтом.

Парыгин сел на край каменной плиты, опустив ноги в воду. Напротив возвышался безымянный Остров. Над ним вились черные тучи птиц. Необитаемые острова всегда манили Парыгина. Вот и сейчас у него появилось острое желание поплыть к таинственному острову, пройтись по нему, заглянуть во все его щели и дыры.

Отстегнув фотоаппарат, Парыгин хотел было нацелиться телеобъективом на остров, как вдруг увидел в воде нечто странное. Он вновь пристегнул аппарат к поясу, вскочил. Мимо острова проплыло какое-то черное существо. Парыгин успел разглядеть только его спину.

"Может быть, похититель каланов?" - подумал он и нырнул в воду.

Неизвестное существо плыло к лежбищу каланов легко и плавно, не вызывая никаких волн. Казалось, что оно вообще не движется. Парыгин знал, что в воде сопротивление возрастает пропорционально квадрату скорости и энергия, развиваемая при этом, полностью рассеивается в бурлящих водоворотах. Здесь же не было никаких водоворотов.

Под водой Парыгину приходилось встречаться и с акулами, и с косатками, и спрутами, и другими подводными хищниками. Встречи с ними были опасны, но никогда они не вызывали такого непонятного трепета, как сейчас. Он несколько раз близко подплывал к неизвестному существу, делая один снимок за другим. Максиму хотелось, чтобы оно взглянуло на него или как-то по-другому отреагировало на его присутствие. Нет же! Плывет себе невозмутимо. Казалось, что это не живое существо, а бревно необычной формы.

Фотоаппарат автоматически фиксировал все, что попадало в объектив. Парыгин чувствовал, что начинает уставать. Он выключил электрический обогреватель. Сейчас полежать бы на воде и отдохнуть, глядя в небо. Но об отдыхе нечего было и думать.

Неожиданно в ушах раздались отрывистые сигналы-импульсы. Парыгин взглянул на часы - час тридцать минут под водой. Предполагаемый похититель каланов, не уменьшая скорости, двигался все так же прямо и невозмутимо.

Вдруг Парыгин услышал звуки работающих двигателей, потом увидел подводную часть судна. Вероятно, это был сторожевой катер или траулер, возвращающийся с промысла на остров Туманов. Судно проплыло мимо Парыгина и оказалось перед носом неизвестного существа. Раздался глухой удар, не сильный, но отчетливый. "Готово, - подумал Парыгин. - Мистер Икс разбился о железный корпус судна". Но странно, почему судно погружается в воду и почему оно раскололось надвое? Парыгин сделал несколько кругов вокруг судна. Неизвестное существо исчезло. "Наверху люди", - подумал Парыгин и стал всплывать.

- Вот он! Вот он! - закричал кто-то на шлюпке, показывая рукой на Парыгина.

Все разом повернули головы. Парыгин увидел - вот так встреча! - знакомого по самолету человека в берете, целившегося в него из винтовки. Он хотел сорвать шлем и крикнуть: "Не стреляйте!", но не успел...

"7 июля в районе плоского камня судно подверглось подводному нападению. "Палтус" затонул. Команда проявила исключительную лрабрость и на шлюпкач благополучно добралась до острова Семи Ветров. На месте происшествия мы увидели странное существо, всплывшее на поверхность. Оно намеревалось напасть на шлюпку. Метким выстрелом инженер Холостов заставил его отступить. Поиски не дали никаких результатов..."

Из рапорта капитана траулера "Палтус"

начальнику флота

рыбокомбината на острове Туманов.

- Так что же с вами случилось, Александр Федорович? спросил Чигорин, появляясь в дверях кабинета.

Холостов лежал в качалке, лениво перелистывая какой-то журнал.

- У меня сегодня утонули уникальные приборы, - ответил он, перевернув последнюю страницу. - И я не прочь устроить по ним роскошные поминки.

- Вы словно радуетесь этому...

- Плакать не собираюсь. Если бы мои слезы могли поднять траулер со дна... Но почему вас волнует история гибели "Палтуса"? Вы же читали рапорт командира траулера. Написано коротко и ясно. Что же еще?

- Потому что загадочно. В этом все дело. Вы инженер, талантливый человек, и не могли не заметить того, что не заметили другие.

- Не льстите, старина, - засмеялся Холостов, - Просто море выкинуло еще одну тайну, по счету - восьмую.

- Мировой океан хранит не восемь, а тысячи тайн, - сказал Чигорин.

- Я лично читал о семи неразгаданных тайнах моря. Сейчас процитирую сообщение вашингтонской газеты "Таймс геральд". Вы ведь знаете английский язык? Нет? Не беда. Я вам дам точный перевод заметки. "В Коломбо на буксире приведен слегка поврежденный теплоход "Холчу", на котором имелись большие запасы продовольствия, воды и топлива. Все пять человек его команды загадочно исчезли в море, - Холостов будто читал по газете. - На камбузе была приготовлена пища. Несмотря на сломанную мачту, "Холчу", имея груз риса, хорошо шел среди волн. Обычно это судно совершает регулярные рейсы между Андаманскими и Никобарскими островами. Что случилось с пятью членами команды - неизвестно. Судно было обнаружено три дня назад в двухстах милях от Никобарских островов". Вот вам седьмая тайна моря. Как перевод?

- Предположим, таких историй было семь, - согласился Чигорин. - Как же выглядит первая история?

- Она чертовски схожа с восьмой, - рассмеялся Хопостов. Лечом девяносто восьмого года прошлого столетия у входа в Сан-Францисский порт средь белого дня раскололся пополам пассажирский лайнер "Блек Стар". Все пассажиры спаслись. Самое удивительное заключается в том, что на месте потопления водолазы не обнаружили судна. Оно исчезло бесследно.

- Вы думаете, и "Палтус" исчезнет?

Холостов пожал плечами.

Да, "Палтус" исчез. В тот вечер Чигорин как будто в воду глядел. Через неделю после происшествия водолазы тщательно исследовали океан, но так и не могли обнаружить остатки траулера...

В комнате наступила тишина. Чигорин, насупившись, перебирал пышную бороду.

- Кибернетическая у вас память, - сказал он, - но...

- Не жалуюсь. Хотите еще одну морскую историю? - весело перебил его Холостов. - Одно небольшое газетное сообщение, слово в слово, чтобы убедить вас в исключительности моей памяти.

Чигорин махнул рукой.

- Хотите? - повторил Холостов.

- Валяйте, иначе от вас не отвяжешься.

Чигорину показалось, что Холостов не просто пересказывал страшную историю гибели экипажа корабля, а смаковал ее, наслаждался ею. В этом было что-то противоестественное человеческой природе...

- Довольно, - оборвал он. - Слава богу, экипаж "Палтуса" спасся.

- Вам не нравятся морские истории? "Летучий голландец", корабли-призраки. Пираты... - Холостов усмехнулся и запел старую пиратскую песню:

Кто готов судьбу и счастье

С бою брать своей рукой,

Выходя корсаром вольным

На простор волны морской!

- И такой хлам хранится в памяти, - удивился Чигорин. Черт знает что!.

- Почему хлам? Я люблю морские истории, овеянные легендами. Тогда не было ни атомных бомб, ни ракет. Абордажные крючки, самопалы...

Чигорин пожал плечшли и подошел к окну. На океан опускался северный вечер. Над островом висели тучи. Моросил дождь. Было оживленно на лежбище: каланы возвращались на ночевку. Матки шлепками выгоняли детенышей из воды. Красавчик - сильное, холеное животное, любимец Тани - усиленно плыл к вольеру. А где же Мудрец? Старый калан всегда одним из первых вылезал из воды и часами мог ждать лакомство - свежую рыбу. Сегодня он что-то замешкался. По утрам Мудрец поднимался к дому и пищал до тех пор, пока не выходила Таня. Она гладила его по голове, потом они вместе отправлялись в вольер.

В кабинет вошел Мика Степанович.

- Мудреца не ходи на берег, - озабоченно доложил он таким тоном, словно сам был виноват в исчезновении калана.

- Может быть, он на дальнем лежбище?

- Тонет надо, - и Мика показал, как утонул Мудрец. Чигорин хрустнул пальцами. Когда же это кончится?

- Как день, так недосчитываемся одного-двух каланов. Мор какой-то.

Холостов откинулся на спинку кресла.

- Не стоит волноваться из-за таких пустяков, - лениво бросил он.

Чигорин, заложив руки за спину, круто остановился перед ним.

- Пустяк? Пятнадцать лет жизни на острове - пустяк?

- Нет, не пустяк. Но океан велик, и его не скоро вычерпаешь.

- Откуда у вас такое равнодушие? Я не могу понять вас. Мой труд - дело моей жизни. Нам поручено приумножать богатства этого острова, что мы и делаем с великой охотой, всего себя отдавая любимому труду. В этом счастье, или, как вы любите утверждать, главный алгоритм жизни - служить народу.

Холостов хмыкнул:

- Имя существительное среднего рода. Изменяется по числам и падежам, но не изменяется во времени. Вот что такое счастье.

- Кроме грамматики, есть жизнь, - возразил Чигорин. - И в жизни человечества и каждого человека счастье имеет свои времена - прошедшее и даже давно прошедшее, настоящее и будущее. И в каждом времени свои приметы.

- И какая же главная примета сегодняшнего дня?

- Знаю, знаю, какого ответа вы хотите, - нахмурился Чигорин. - Вы боитесь жизни. Я - нет. Вы не верите в светлый разум человечества. Я верю. В этом вся разница.

Мике Савельеву, очевидно, наскучила словесная перебранка, и он сказал:

- Говори, говори - язык болей. Надо дело делай - руки болей будут, хорошо будет.

Чигорин засмеялся:

- Верно, Мика Степанович! В этом вся мудрость жизни.

Холостов безмятежно улыбался.

- Позовите Парыгина, - попросил Чигорин Мику Савельева.

- Человек-рыба океан плавай. Берег не ходи.

- До сих пор не вернулся? - воскликнул Чигорин и поспешно вышел вместе с Савельевым.

Холостов остался один. Он не спеша набил трубку.

Только что оживленное лицо инженера помрачнело. Он встал, подошел к окну, прижался горячим лицом к стеклу и задумался.

Когда-то давно он вот так же стоял, прижавшись к стеклу, тусклый свет падал с темного неба, и тоска была в сердце, как и сейчас. Да, такое же чувство тревоги и неуверенности он испытывал в день смерти отца. В тот год весна была ранняя, в комнату, где лежал отец, вливался мягкий воздух, а вместе с ним - певучая болтовня птиц, вернувшихся из дальних стран. Федор Холостов несколько лет жаловался на нездоровье, однако не ждал, что так внезапно сойдет со сцены. У него был выпуклый высокий лоб, круглые глаза, дерзкий взгляд. Его знали многие, и не знал никто. Человек ловкий и хитрый, он прекрасно применялся к обществу, но личную жизнь устраивал втихомолку и в свою душу никого не пускал. Изворотливый ум помогал ему выкарабкаться из самых трудных положении.

Мать в доме жила тихо, замкнуто. С отцом она старалась держаться приветливо, но это были разные люди: они годами жили, как чужие, умело скрывая это не только от окружающих, но даже от единственного сына. Впрочем, сын и не стреАлся вникнуть в их разногласия. У нею было много своих забот. Он рос под влиянием отца, который ни в чем не отказывал ему, баловал и, смеясь, закрывал глаза на невинные обманы сына. Так было удобнее и легче эгоистической натуре старшего Холостоаа. А мать, не терпевшая лжи, никогда не прощала обмана, и мальчику казалось, что она несправедлива к нему. Он все больше привязывался к отцу.

Между тем шли годы. Он кончил десятилетку, поступил в электротехнический институт. Профессора говорили, что у него большие способности. Действительно, он любил точные науки, они легко давались ему. Слава, пусть маленькая, льстила самолюбию. Он самодовольно рассказывал о своих успехах отцу. Слушая их беседы, мать качала головой, тихо спрашивала: "Когда же ты, Саша, сердце потерял?" Отец смеялся и, хлопая сына по плечу, философски замечал: "Мужчине сердце не нужно. Был бы ум. Умный человек никогда не пропадет".

Но из жизни он ушел отнюдь не с философским спокойствием. "Почему я? - временами спрашивал он сына, и глаза его беспокойно блуждали по комнате. - Почему именно я должен умереть в то время, как другие будут продолжать жить?" В эти минуты он был страшен, и сыну хотелось скорее покинуть больного...

"Саша, возьми ключ... Бумаги в столе внизу... Ты..." это были последние слова старшего Холостова. Картина смерти навсегда запечатлелась в памяти сына. У него внутри будто что-то оборвалось. Боль, тупая боль и тоска. Чуть пошатываясь, он вышел из спальни в кабинет. Из отворенного окна виднелась Москва-река. В темной воде ее отражались дома, сновали речные трамваи.

Александр вытащил нижний ящик стола и поставил перед собой. Бумаги притягивали и страшили его. В них жизнь отца жизнь, неизвестная сыну. Я не должен знать их содержания, так внушал элементарный такт. Другое чувство подсказывало: надо просмотреть бумаги, нельзя, чтобы они попали в чужие руки. Может быть, не читая сжечь? Может быть, в последнюю минуту отец это и хотел сказать? А если в ящике бумаги, нужные сыну?

Он прочел все... Письма матери. Она укоряла Федора Максимовича в легкомысленном образе жизни. Она называла его себялюбцем, эгоистом, думающим только о себе. Письма помогли молодому Холостову по-новому взглянуть на отца, оценить подвиг матери: она, оказывается, жила под одной крышей с отцом только ради него, сына...

Среди писем матери попалось гневное и оскорбительное письмо неизвестного, обвиняющего отца в гибели людей. По его вине... Речь шла о катастрофе на одной из новых шахт. Отец спешил рапортовать о досрочном введении ее в строй, хотя отлично знал о множестве крупнейших недоделок. Листки выпали из рук Александра. Но он снова поднял их и не выпускал до тех пор, пока не впитал в себя все, до последней строчки, а потом невольно задумался о своей судьбе, о своей жизни. К этому времени в нем уже взошли семена, посеянные Холостовым-старшим. Он любил себя, свои успехи, свои планы. Он научился оценивать окружающих его людей с одной точки зрения: чем они помогут выдвинуться ему, такому способному молодому инженеру. И даже теперь он сожалел о смерти отца не столько потому, что потерял близкого человека, сколько потому, что теперь ему, Сашеньке, придется во многом сокращать свои расходы, нуждаться в деньгах, чего не было при жизни отца.

Отец совершил какое-то преступление. Но ведь его не судили? Значит, неизвестный клеветал на него. Тогда почему отец не уничтожил письмо? Но он не уничтожил и десятки других писем, которые, в общем, раскрывали облик не очень-то чистого человека. Не очень чистого? Но зато отец умел жить хорошо, с блеском, ни в чем не отказывая ни себе, ни сыну. Надо жить так, как жил отец...

Нет, ничего не решил в тот вечер Холостов-младший. Он собрал письма и на кухне швырнул их в печку. Они сразу же загорелись. Юноша с облегчением смотрел на пляску огня...

Отца хоронили в теплый весенний день. Было довольно много людей - знакомых и незнакомых. Они говорили юноше сочувственные слова, он что-то отвечал им. А вечером того же дня состоялся разговор с матерью. Она пытливо всматривалась в него: "Ну как, Саша, что у тебя в душе, говори".

Он отвернулся.

Мать бросилась к нему. "Где я тебя потеряла, Саша? - с болью вырвалось у нее. - Нет, нет, не верю, Саша! Правда?.."

Он делал вид, что не понял слов матери. "Все будет хорошо, - говорил он. - Успокойся, мама. Я могу сделать очень много. Я буду работать. Преподаватели сулят мне большое будущее. Я верю в свои силы, и я добьюсь своего". Мать со страхом посмотрела в его лицо: "Боже мой, Саша, ты говоришь только о себе. Ты думаешь только о себе... - И повторила горестно: - Я потеряла тебя..."

Она обняла сына. По лицу ее текли слезы. "Нет, - говорила она, - ты мой, Саша, мой! Ты не такой, каким кажешься. Ведь правда, ты не такой? Ты лучше, чище, добрей..." Он не прерывал ее. Ему было жалко мать, ко он не находил слов утешения. Он стоял в неудобной позе, и ему хотелось, чтобы эта затянувшаяся сцена скорее кончилась и чтобы его оставили в покое, наедине с его мыслями и планами. И мать словно поняла это. Поникшая, печальная, она вышла из комнаты, даже не взглянув на него.

Так она ушла из его жизни.

А потом? Потом все это скоро забылось. Александр депко взял жизнь за горло. Он научился изворачиваться не хуже отца. Обманывал. Лгал. Загребал деньги. Но он все время чувствовал, что благодатной почвы для тех хищнических дел, которые роились в его голове, нет в стране, где он родился, вырос, получил образование...

Холостов поднялся. В это время скрипнула дверь.

- Вы? - воскликнула Таня Чигорина.

- Представьте себе... Здравствуйте, - это прозвучало очень искренне. Холостов был благодарен ей за то, что она оторвала его от тяжелых воспоминаний о прошлом. И почему-то, глядя на нее, он подумал: "Письма надо было сжечь не читая". Мысль эта возникла и тут же исчезла. Он вновь устроился в качалке. Цепкий взгляд скользнул по стройной фигуре девушки.

Таня была в простеньком ситцевом халате и туфляхшлепанцах, теплая, уютная, домашняя. Пожалуй, он мог бы полюбить ее. А она? И опять смутное недовольство собой на секунду охватило его.

Таня включила радио. Послышалась музыка. Приглушенные скрипки и пиччикато на арфе. Пел бархатный мужской голос:

Я люблю тебя, жизнь,

И надеюсь, что это взаимно...

Таня легко скользила по комнате и тихо подпевала. Песня звучала необычно жизнерадостно здесь, в доме на острове Семи Ветров, затерявшемся в просторах Тихого океана.

Холостов смотрел в потолок. Свет люстры мерцал в его глазах. Обычная ирония вернулась к нему.

- Что значит любить жизнь? - спросил он. - Вы любите свою жизнь, объясните?

Таня пожала плечами:

- А зачем объяснять, если вы не понимаете такой простой вещи.

- Только в глазах посредственности, Таня, - засмеялся Холостов.

- Благодарю за комплимент. Я за такую посредственность, сказала Таня. - Что занесло вас на наш остров?

- Хотя бы желание повидаться с вами. Вы разве не рады меня видеть?

Она молча села за стол.

- Я случайно сегодня в вашем доме, - и Холостов рассказал ей о гибели траулера.

- Когда же кончится разбой? - воскликнула она. - И что это было? В кого или во что вы стреляли?

- Понятия не имею, - Холостов развел руками. - Но стоит ли из-за этого волноваться?

- Я удивляюсь вам. Вы же могли погибнуть.

- Я не намерен жить вечно, - усмехнулся Холостов. - Люди забывают о быстротечности жизни, они прячут головы, как страусы, делая вид, будто обладают секретом бессмертия. Какое заблуждение! Надо уметь ценить каждое мгновение.

Он встал, подошел к ней. Таня увидела в зеркале лицо Холостова и руки, которые он положил ей на плечи.

- Одна моя подружка ответила бы так; если жизнь - мгновение, зачем же философская база под свинство? - усмехнулась она.

Он обошел кресло:

- Вы мне нужны, Таня.

- А вы мне - нет.

- Это неважно. Главное... - он обнял ее.

- Уберите руки, - она сказала это с таким убийственным равнодушием, что он невольно отпрянул назад, испытывая почти физическое чувство неловкости.

- Сядьте, Александр Федорович, и давайте закончим наш мужской разговор.

- Странная вы девушка, - сказал он, набивая трубку. Скоро два года, как мы знакомы... И чем вы околдовали меня не знаю. Другие по сравнению с вами для меня теперь то же самое, что лубочные открытки по сравнению с "Девушкой, держащей солнце", - Холостов кивнул на стену, где висела одна из работ художницы Сенатовой.

Таня повернула голову. Океан. На берегу силуэт девушки в купальнике. В вытянутых руках - солнце. Фигура девушки едва намечена несколькими уверенными, удивительно гибкими линиями.

- Человек, достающий солнце. В картине каждый может увидеть свою мечту, - сказал Холостов. - Впечатление такое, будто картина не завершена. В этом, очевидно, ее обаяние.

Таня налила стакан чаю.

- Видимо, никогда не следует делать последний мазок на картине, иначе не будет простора для фантазии. Человек должен всегда оставаться пленником своей мечты.

- Она у вас есть?

Вошел Мика Савельев и сказал, что пришел катер с острова Туманов. Холостов быстро направился к выходу.

- О своей мечте я расскажу вам, когда вы станете моей, сказал он, стоя в дверях. У него был странно напряженный взгляд. Таня отвернулась. - Вы меня поняли?

Холостов ушел. Таня продолжала сидеть на месте. Она эябко поежилась, почему-то вспомнила разговор с Парыгиным и вздохнула.

В прихожей Таня сняла с вешалки плащ и накинула на плечи. В сочетании с домашним халатом плащ выглядел явно необычно. Однако ей не хотелось переодеваться. Она вышла из дома...

Глава шестая

В ПОРТУ, ПОТОМ НА ПЛЯЖЕ

- Вернулся, значит? Прямо с поезда? Так, - сказал Василий Иванович. - Как самочувствие?

- Скучал по крану, - чистосердечно признался Щербаков.

Василий Иванович пристально посмотрел на него.

- Так, - опять повторил он свое любимое слово. - Между прочим, твое предложение пробило брешь. Пошли.

Еще в начале навигации в порту начались острые разговоры об увеличении цикличности использования кранов. Щербаков на одном из производственных совещаний высказал мысль - обрабатывать два трюма одним краном. Идея была подхвачена. Горячим ее поборником выступил Василий Иванович. Но где-то в верхних инстанциях идея затерялась. Щербакову объяснили, что в разгар навигации изменения в технологии погрузочных работ приведут к простоям оборудования. Возражение было резонное. Но Щербаков не отказался от своей идеи. Скоро представился случай осуществить ее на практике.

Шла разгрузка теплохода с зерном. Вдруг неожиданно вышел из строя соседний кран. Грузчики нехотя стали расходиться. Щербаков предложил им оставаться на местах. Он передвинул кран, установил его между двух бункеров, чтобы обрабатывать оба трюма, и высыпал по грейферу сначала в один, а затем в другой бункер. Из его затеи ничего не вышло: зерно быстро пересыпалось из бункера в вагон, грузчики простаивали в обоих вагонах, показывая Щербакову увесистые, как кувалды, кулаки.

Вспомнив свою неудачу, Щербаков вздохнул. Нет, два трюма - не один трюм. Это ясно и ребенку. Напарник Щербакова, узнав о неудаче, сказал: лучше таскать по мешку, чем по два, не надорвешься. Напарник подростком работал на хозяина. Для того времени подобный взгляд понятен. Но почему он сейчас так косо смотрит на попытки Щербакова работать по-новому? Ведь не на хозяина они работают, черт возьми, а на себя!

Самое обидное было то, что его высмеяла и Аня. "Зачем ты взялся за это дело, - говорила она. - Есть начальники, пусть они и беспокоятся о погрузо-разгрузке. Тебе-то что?"

Как могла Аня говорить подобное? Она же выросла в наше время, когда человек с молоком матери впитывает в себя и чувство хозяина жизни, и пьянящий аромат труда. Как же можно пройти мимо красоты жизни?

- Что замолчал? - спросил Василий Иванович.

- Мысли разные...

- О ней?

- И о ней.

- Так. Значит, нелегко рубить?..

Щербаков промолчал.

Они вошли на территорию грузового порта. Склады с серыми крышами из гофрированного железа. Горы мешков и ящиков. Соленый запах моря. Крики чаек. Щербаков вздохнул и широко улыбнулся. Здесь все знакомо м все дорого. Все-таки он здорово сроднился с портом.

- Примечаешь? - спросил Василий Иванович.

Он весь как-то загорелся, глаза заблестели. Голос стал молодым и мальчишески задорным.

- Пока ты пионерлагерь ремонтировал, все краны переставили. Простор. Теперь-то уж развернемся.

Щербакову казалось, что кранов в порту стало больше. Подсчитал. Десять. Столько же было и раньше, но сейчас интервалы между ними увеличились: краны стояли не так кучно, как несколько дней назад.

- Ну, желаю удачи, - сказал Василий Иванович, протягивая руку.

- Я волнуюсь. Однажды я уже пробовал работать на два трюма.

- Знаю. Ты ссыпал по грейферу в бункер, и зерно быстро пересыпалось в вагон. А попробуй по три-четыре грейфера в один бункер. Потом столько же в другой. Понял?

Щербаков поднялся в кабину. Сверкало утро. Впереди лежал океан. Справа тянулась узкая полоса пляжа. Олег сел в кресло. Внизу зияли два раскрытых трюма с зерном.

Щербаков не заметил, как прошла смена. Он давно не работал с таким увлечением.

- Поздравляю, - сказал Василий Иванович. - Окаывается, получилось, Олег.

- Получилось.

С радостным чувством хорошо поработавшего человека он направился в проходную. Его окликнула вахтерша.

- К телефону.

Звонила Панна. Она чем-то была взволнована. Встречу назначили на пляже.

Олег Щербаков вылез из воды и растянулся на песке. Тени облаков плыли над пляжем. Чайки. Слабо шумел прибой.

- Старик, прополощи рот.

Щербаков открыл глаза. Полукругом стояли знакомые парни с Приморского бульвара. Ему протянули раскупоренную бутылку пива.

- Не хочу, - сказал Щербаков. "А не так просто вырваться из этого круга", - подумал он. - Дымите, ребята, без меня.

- Киснешь, старик. Ну, будь.

Щербаков смотрел им вслед. Развинченные походки. Что же у него общего с ними? Он опять во весь рост вытянулся на горячем песке. Хорошо так лежать, наслаждаться солнцем, песком и морем.

Да, не случись этой истории, может быть, жизнь сложилась бы совсем по-иному...

...Сданы последние экзамены за первый курс. Впереди летние каникулы. Одни собрались домой. Другие бегали по городу и устраивались на работу. В полдень все ввалились на пляж и буйно штурмовали море... Загорали, дурачились, ныряли до самого вечера. Щербаков лежал на песке. В ушах отдавался шум слабого прибоя. Вдруг над бухтой взвился отчаянный крик:

- Спасите!

Щербаков прыгнул в воду. Женщина то появлялась, то исчезала в волнах.

- Что случилось? - крикнул он.

- Ноги... судорога, - ответила она и тут же с головой погрузилась в воду.

Он подхватил ее и выволок на берег. Она открыла зеленые глаза. Анна Рутковская - так она назвала себя... Это было год назад...

- Олег! - вдруг крикнул женский голос.

Щербаков поднял голову, не сразу соображая, где он. Всякий раз, когда его одолевали воспоминания о первой встрече с Рутковской, он забывал обо всем. Из воды выходила Панна Лобачева. За ней убегала вдаль золотистая солнечная дорожка. Девушка молча опустилась рядом на песок.

- Ну, говорите, - сказал он.

- Аню арестовали...

Ни один мускул не дрогнул на лице Щербакова.

- Что же молчите? Вы же любите ее.

Он молчал.

- Как-то нелепо складывается жизнь, - с тоской сказала Панна. - Вчера зашла в универмаг купить шляпку из морской капусты. Около прилавка две девушки. Одна из них, взяв шляпку, предложила другой: "Давай купим эту. Ее, возможно, я сама делала". И шляпка в ее руках мне показалась особенно нарядной. А как здорово она сказала это, с какой гордостью! Я от души позавидовала ей. Вечером рассказала об этой сценке Ане. Она подняла меня на смех. А ночью ее арестовали. - Панна, очевидно, пыталась разобраться в самой себе. - Почему-то этот случай не выходит из головы. Вы тоже гордитесь своей профессией? - она приподнялась и посмотрела на Олега.

Он кивнул головой.

- Вот не знала. - Наступила неловкая пауза. Панна встряхнула головой. - Я сегодня готова растерзать весь мир. Скажите мне, почему свои убеждения, которые дороги нам, мы не отстаиваем с той твердостью, какой они достойны? Вы не замечали этого? Появляется эдакая уступочка человечкам, которые порой высказывают самые подленькие мысли. С чего бы это?

Щербаков не мешал ей размышлять вслух. Ему самому часто приходили в голову такие же мысли. Странно все получалось у него: днем он бок о бок трудился со славными людьми, мнением которых очень дорожил. А вечером окааывался в компании лиц, с которыми познакомился из-за Рутковской. "Абы выпить", было любимой поговоркой одного. "Надо уметь жить", - говорил другой. "Тугрики - великая вещь!" - значительно подмигивал третий. Бездумное житье-бытье. Один откровенно рассказывал о ловких спекуляциях иностранными вещицами: "Лафа, сбагрил чувихе за две красненьких. Хохма - помереть". Другой хвастал: "Надо уметь жать на предков". Где они работали? Кажется, нигде. Как добывали деньги на пьяные вечера? Любым, но едва ли честным способом. Правда, не все такие. Вот, например, Игорь. Хороший парень, работяга. Заочник. Учится в политехническом. Ярый спорщик - он-то уж не изменяет своим убеждениям. Да, но за что арестована Аня Рутковская? Ведь не за вечеринки с рок-н-роллом, не за пластинки с взвизгами знаменитого короля твиста. Впрочем, кто, как не она, познакомил его с этой компанией бульварных гуляк? Может быть, кто-нибудь наговорил на нее напраслину? А может быть, следует их всех арестовать... за эту самую уступочку? Олегу стало холодно от этой мысли. Екнуло сердце.

Он сказал это вслух.

Панна вскочила. Большие глаза из-под картонного козырька смотрели испуганно.

- Не надо шутить, Олег.

- Я и не шучу. - Он взглянул на нее. Девушка кусала губы.

- Не верю! Не верю! Так нельзя...

Она несколько успокоилась.

Пляж шумел. У киосков с прохладительными напитками толпились люди. Щербаков облизнул сухие губы. Панна заметила это. Она поднялась и с готовностью бросилась к киоску.

- Выпейте, Олег, - она протянула ему бутылку лимонаду. Аня шикарила напропалую, - медленно говорила девушка. Всегда во всем сверхмодном. Я, откровенно говоря, даже завидовала ей. - Она вздохнула, жалобно взглянула на Олега. Где-то я споткнулась, Олег.

В голосе ее было столько доверчивости, что Олег почувствовал внезапную нежность к девушке. Как она оказалась в компании Ани Рутковской?

Он скосил глаза на Панну. Она медленными движениями подгребала под себя горячий песок, и он струился между ее гибкими пальцами.

Его мысли снова вернулись к Ане Рутковской.

Когда же он сделал первую уступку Ане Рутковской? Может быть, после того, как вынес ее из воды и она попросила проводить ее до раздевалки? Нет, не тогда. Он не мог отказать ей. Элементарная порядочность обязывала к этому. Из раздевалки она вышла в белоснежном перлоновом свитере, вызывающе обтягивающем бюст, в узкой серой юбке. Волосы окрашены в красно-каштановый цвет. Такого цвета в природе не бывает, конечно, но красивый. Глаза зеленые. Он, кажется, долго разглядывал ее. Она усмехнулась: "Конфетка? Идемте, спаситель". Пора было возвращаться в общежитие, и он молча зашагал рядом.

В городе уже зажигались фонари. Между домами повисли серые тени. Был самый оживленный час. Аня кивала головой направо и налево.

- Вас, кажется, весь город знает? - спросил он.

- У меня много знакомых, как у всякой модной портнихи-модельерши, - просто объяснила она.

Навстречу им шла Панна Лобачева. Он поздоровался с ней. Поздоровалась и Аня. Панна, кажется, была удивлена, увидев их вместе, и торопливо простилась.

- И с Лобачевой знакомы? - с изумлением спросил он Рутковскую.

Она промолчала. Они подошли к ее парадному.

- До свидания, - сказал он. - Второй раз тонуть не рекомендую.

Она засмеялась:

- Если рядом будет такой же спаситель, как вы, я, пожалуй, рискну. Вы студент?

Он кивнул.

- Самый веселый народ. Зайдемте ко мне, - она смотрела на него, красивая, молодая, полная ожидания.

- Вы думаете, студенты ходят голодные? - спросил он, вглядываясь в нее.

- Нет, не думаю, - опять засмеялась она. - Так зайдемте?

Почему он не отказался от приглашения? Почему не сказал "не могу"? Это была его первая уступочка. А тогда ему казалось, что он идет навстречу свету.

Он поздно вышел от нее. Была ночь. Луна бродила по небу. Он ходил по сонным улицам, думал об Ане, о прошлом и будущем, о жизни... С моря тянуло холодком. Когда он пришел в общежитие, уже брезжил рассвет.

"Кажется, я счастлив", - подумал он, засыпая. Потом пошли встречи. Он влюбился. Около Ани кружилось множество молодых людей. По большей части это были праздные, безвольные существа, которые не задумывались над целью, над смыслом жизни. Аня командовала ими, как хотела, но терпела возле себя. Ей даже нравилась роль кумира. Щербаков в их обществе чувствовал себя отвратительно, поэтому, когда он приходил к Ане, она быстро выпроваживала их из квартиры. "Когда ты рядом со мной, мне никто не нужен", - смеясь, говорила она. Его суждения о жизни, людях - прямолинейные, честные, искренние она считала забавными и наивными. Она говорила:

- Ты хочешь переделать мир? Ты веришь в огонек, который светится впереди? И я верю. Но пока мы доберемся до него состаримся. Надо жить, пока мы молоды и красивы.

Так говорила Аня Рутковская. У него же было свое твердо установленное мнение, свои идеи, усвоенные в школе, комсомоле. Он верил в человека, он ни в чем не уступал ей. Спорил отчаянно.

Но Щербаков был влюблен. И он жаждал доверия. У него было суровое, сиротское детство, без отца и матери. Они погибли в годы войны. Дед, у которого он рос, никогда не интересовался им. В детстве он жалел, что у него нет сестры: ему казалось, что она могла бы понять его. Когда он познакомился с Аней, эта обманчивая надежда воскресла вновь. Ему думалось, что он нашел и подругу жизни, и сестру.

Рутковская скоро уловила этот "телячий" оттенок его отношений к ней. Она говорила, что самое привлекательное в нем нравственное превосходство над окружающей посредственностью. Кажется, она лгала. Временами Олегу думалось, что она менее, чем кто-либо, была способна понять, что такое нравственность и чистота. Но проходили дни, и эта мысль исчезала, чтобы затем вернуться снова и снова.

Аня жила на широкую ногу. Он удивлялся, откуда у нее деньги.

- Я же обшиваю всех городских модниц, - смеялась она. - А потом я получаю деньги от бывшего мужа.

Почему и когда она разошлась с ним, Олег не спрашивал. Но ему не нравилось, что она принимает заказы на шитье.

- Буду сокращаться, - заверяла она Щербакова.

Чтобы поддержать ее, он бросил университет и поступил работать в торговый порт. Ему казалось, что жизнь наладилась. Хлопотал о переводе на заочный курс университета. Аня не возражала, но и не изменила своим привычкам. По субботам устраивала вечеринки.

Она часто получала посылки от брата, работавшего на островах. Посылку привозил кто-нибудь из знакомых брата: либо сухой благообразный старик, либо скуластый мужчина в поношенной морской тужурке. Аня редко сама ходила в порт, а посылала с запиской кого-нибудь из знакомых, чаще всего Горцева, а в последнее время его, Олега.

Как-то в начале января Аня познакомила Щербакова со своим братом. Он ни одной чертой лица не походил на Аню. Олег при первых же звуках его голоса почувствовал к нему какую-то неприязнь. Почему? Он не мог этого объяснить. Брат принял по отношению к Олегу позу безупречной и иронической вежливости. Прожил он у Ани неделю. В эти дни она не встречалась с Олегом. Ее квартира часто была на замке. Потом они с братом уехали на запад.

Олег провожал их.

В аэропорту было шумно и многолюдно. Разбитная старушка в ватнике торговала цветами. Цветы в январе! Олег остановился, чтобы взять букетик для Ани. Догоняя брата и сестру, он услышал их разговор.

- Вернувшись, ты опять попадешь в его объятия? - иронически спрашивал брат.

- Мы давно знакомы с тобой, - отвечала Аня. - Ты должен достаточно хорошо знать меня.

Кровь бросилась Олегу в голову. Этот человек такой же брат Ани, как сам Олег! Щербаков сунул цветы в ближайшую урну и выскочил из здания аэропорта... Его мучила ревность. Он дал себе слово, что больше никогда не пойдет к Ане.

Она вернулась одна. Об этом сообщил Олегу кто-то из ее поклонников. Мгновенно забыв о своем решении, Щербаков в тот же день оказался у Рутковской. Он потребовал, чтобы она сделала окончательный выбор. Она попробовала увернуться, но потом заявила, что вправе дружить с кем ей заблагорассудится. Он стал допытываться, кто этот человек, которого она называет братом. Дать ответ она отказалась.

- Значит, Аня, тебе тягостна моя любовь? - спросил он.

- Почему же? Я очень привязалась к тебе. Зачем ты все усложняешь?

- Неужели ради нашей любви ты не пожертвовала бы ничем?

- Какое нелепое слово! Зачем надо жертвовать одним ради другого? Домостроевские взгляды на жизнь...

- Может быть, - ответил Щербаков. - Но для меня либо одно, либо другое...

Она вышла из себя:

- Ну чего ты хочешь? Играть в любовь? Я уже не девчонка. Я принадлежу тебе, и этого достаточно.

Он круто повернулся и выбежал из квартиры. Ему казалось: все кончено. Но уже через час он мучительно думал о том, как все-таки убедить Аню?

Он опять оказался у нее, опять последовал спор, и он, не соглашаясь с Аней, все же остался у нее...

Уступочка за уступочкой...

- Больно, - вслух сказал он, охватывая голову обеими руками.

- Олег, что с вами? - Панна удивленно смотрела на него.

- Больно, - повторил он. - Ничего, Панна. Ничего.

- Я верю, Аня вернется, - Панна попыталась улыбнуться, хотя это не очень удавалось ей.

- Может быть. Но для меня она не вернется.

Он пошел к морю.

- Ничегошеньки не понимаю, - прошептала Панна.

Однако она поняла все. Она поняла, что этот "грузчик", которого она так легкомысленно назвала своим женихом в недавнем разговоре с отцом, уходил от Ани.

Панна долго смотрела вслед Олегу. Нет, она не скажет ему о своих чувствах. Она не даст никакого повода к тому, чтобы он догадался о ее чувствах. Нельзя. Олег мучается. И он, конечно, еще встретится с Аней.

Щербаков отплыл далеко от берега. Синие волны. Синее небо. Синяя дымка. Казалось, что она совсем рядом, еще несколько гребков - и ты ее схватишь. Он повернулся на спину. Волна качала его. Над ним висел купол неба. Олег был покорен спокойным могуществом красоты. Такое же чувство радости испытывал Щербаков, стремительно выбрасывая стрелу портального крана вперед, к океанскому кораблю.

- Эй, парень! Проснись!

Мимо плыла лодка. Она держала курс на отдаленный островок у выхода из бухты в океан. Щербаков провел там немало счастливых дней с Аней. Опять Аня! Он начал сердиться на себя. Скорее, скорее к берегу.

- Наконец-то, - обрадовалась Панна. - Одевайтесь быстрее. Проглотим что-нибудь в пути - и на бульвар.

Он с удивлением посмотрел на нее. Всего полчаса назад она была совсем другой. Где ее сомнения, ее поиски, ее размышления?

- На бульвар? - переспросил он. - Нет, Панна, я не могу. - Он досуха вытирал загорелое тело полотенцем.

- Но нам надо поговорить...

- О чем?

- Об Ане.

- Зачем? - Он усмехнулся. Сегодня ему не хотелось рассказывать кому бы то ни было о своих отношениях с Аней, хотя он всегда охотно советовался с Панной. Рана еще была очень свежа. Каждое прикосновение причиняло невыносимую боль. Но этой девушке можно доверить все.

Щербаков поднял чемоданчик:

- Пойдем, Панна. А что касается Ани, то, конечно, надо выяснить причину ареста. Обязательно.

Глава седьмая

ДОПРОС РУТКОВСКОЙ

Андрей Суровягин, заложив руки за спину, стоял у раскрытого окна. Сквозь густую листву просачивался приглушенный уличный шум. Отчаянно галдели воробьи. "Не иначе на кошку", - улыбнулся он и заглянул вниз. Недалеко от пожарной кадки с водой на заборе притаился серый котенок. Пушистый хвост бил по доске. Желтые глаза холодно мерцали. Стая воробьев вспорхнула и улетела. Котенок облизнулся - досадно все-таки. Суровягин невольно засмеялся.

- Что там? - Еремин сидел, навалившись грудью на стол. Лист бумаги в руках. Очки сползли на нос. Глаза поверх очков смотрели на Суровягина.

- Котенок охотится за воробьями.

Еремин подошел к окну.

Котенок важно шествовал по двору, аккуратно перебирая белыми лапками.

- Ишь ты, боится запачкать, - усмехнулся Еремин.

Он вернулся к столу и снова углубился в работу.

Суровягин с альбомом Рутковской вышел в приемную. Сел за стол, закурил, потом начал листать альбом.

С фотографий смотрела улыбающаяся Рутковская. Десятки улыбок. Десятки поз. Биография в фотографиях. Суровягин внимательно рассматривал каждую фотографию, чтобы определить круг знакомых Рутковской и выяснить адреса снимков. Сибирь, Крым, Рижское взморье, Москва, Ленинград, Сочи, Дальний Восток... Обширная география путешествий.

Альбом рассказывал и о характере Рутковской, ее страсти к позированию перед объективом, о тщеславии. Что же еще? В альбоме было много снимков Рутковской с молодым человеком. Лицо это запоминалось: печальные глаза, даже тогда, когда он улыбается. Этот человек сопровождал Рутковскую во всех путешествиях. Кто он?

Суровягин опять начал листать альбом. Первая фото графия молодого человека. Снимок любительский, сделан в какой-то лаборатории. На следующей странице тщательно отретушированный портрет. На обороте посвящение:

"Дорогой Ане от влюбленного мальчугана". Под подписью дата. В альбоме Рутковской портрет появился три года назад. Все фотографии располагались в альбоме в хронологическом порядке, это облегчало работу. Суровягин вытащил все карточки, где присутствовал молодой человек. Сорок три снимка. Пронумеровал их, пересортировал: фотографии самой Рутковской - в одну сторону, групповые - в другую.

Из кабинета вышел Еремин.

- Альбомы просмотрели?

Суровягин показал на кучи фотографий на столе.

- Выводы?

Суровягин рассказал, где бывала Рутковская, с кем.

- Интересно, очень интересно. - Еремин взял одну из фотографий, поднес к глазам.

- Это он? Я видел его где-то. Сейчас припомню... В отделе кадров главка. Его фамилия Холостов Александр Федорович. Главный механик и начальник экспериментальной мастерской на острове Туманов. Рядом с островом Семи Ветров, где находится заповедник каланов. "Умный, но странный человек" - так охарактеризовал механика Николай Николаевич Лобачев. А Холостов многое мог бы рассказать нам. Как вы думаете? Займитесь им, лейтенант. Мы о нем все должны знать. А теперь вызовите Рутковскую. Посмотрим, как она поведет себя.

Через полчаса в кабинет Еремина привели Рутковскую. Суровягин сел за боковой стол у стены и положил перед собой стопку бумаг.

- Садитесь, Рутковская, - полковник показал на кресло перед столом.

- Спасибо, товарищ Еремин, - сказала она своим бархатисто-напевным голосом. - Мы с вами встречались у Лобачевых. Не помните?

- Помню, помню, - рассеянно ответил полковник. - Вы, кажется, меня назвали товарищем? Что ж, пусть будет так, я не возражаю. Но это слово ко многому обязывает.

Она метнула взгляд на полковника, потом на Суровягина и опять на полковника. "Приметлива, - подумал Суровягин, - и, очевидно, умеет запоминать увиденное". Он не раз встречался с ней, но только сейчас по-настоящему разглядел ее. Природа ничем не обидела ее. Но что-то не нравилось ему в этом красивом лице. Глаза? Пожалуй, да. Глаза много повидавшей, опытной, искушенной женщины.

- Может быть, вы мне объясните, товарищ Еремин, за что меня арестовали? - Рутковская привычным движением поправила волосы.

- Не волнуйтесь. Давайте поговорим как старые знакомые. Расскажите о вашей жизни.

- Нечто вроде вечера воспоминаний?

- Почему бы нет? Время у нас есть.

- Что ж... Разрешите закурить?

Суровягин молча положил перед ней пачку сигарет и коробку спичек.

Она закурила.

- Даже не знаю, с чего начать, - как-то неуверенно заговорила она. - Родом я из Сибири. Мне было четыре года, когда началась война...

- Бывал я в Сибири. Чудесный край. У меня там сын.- Полковник повернулся к Суровягину. - Лейтенант, организуйте нам чаю...

Суровягин вернулся минут через десять. В кабинете еще продолжался разговор о Сибири.

Рутковская пила чай мелкими глотками. Суровягин уже привык к манере полковника вести допрос в такой вот непринужденной, почти домашней манере.

"Надо проникнуть в душу человека, а уж тогда решить, как дальше вести дело", - говорил Еремин подчиненным.

Вот и сейчас, верный своим принципам, он тщательнейшим образом исследовал жизнь молодой женщины, умной, хитрой и... вредной.

Тяжелое детство. Мать работала на вокзале. Она запирала дочь на замок, а сама на целый день уходила из дому. Приходила вечером, часто с незнакомыми людьми. Они оставались на ночь. Девочке было семь лет, когда мать исчезла. Потом говорили, что она уехала с кем-то в Среднюю Азию. Аня двое суток сидела взаперти. На третий день, доев все, что оставила мать, девочка с трудом открыла форточку и позвала соседку, которая на ледяном ветру развешивала белье во дворе.

Соседка взяла ее к себе. Это была добрая и отзывчивая женщина. Аня выросла у нее. Хорошие, светлые годы. Кончила десятилетку. Поступила работать лаборанткой в научно-исследовательский институт...

Слушая Рутковскую, Суровягин невольно вспоминал свое детство. Он был старше ее на год и тоже хлебнул немало горя. Шел 1942 год. Отец уходил на фронт. Он собирался медленно и деловито.

- Ну, мать, пока...

Мать сказала:

- На войну бегом не бегают. Посидим на дорогу...

Сидели и молчали. Потом отец резко встал.

- Андрей, - позвал он. - На войну ухожу, сынок, - спокойно, как об обычном, сказал отец. - Ты слушайся мать. Понял? Будь мужчиной в доме, ясно?

Андрей мотнул головой. Понял. Хотя понял тогда только одно - отец уходит. Уходит надолго, навстречу очень трудному делу.

Война вошла в жизнь села тяжелой мужской работой для стариков, женщин, мальчишек. Андрейка работал вместе с матерью в поле, помогал дома по хозяйству. Было трудно. Потом школа, училище... Нет, он нигде не свернул с прямой просеки жизни.

Почему же свернула Рутковская? Когда и как это случилось? Может быть, душевная травма, нанесенная в детстве, оказалась роковой для нее? Но ведь была женщина, удочерившая ее. Была школа... Так почему же она сейчас сидит в кабинете следователя?

Рутковская рассказывала.

В институте на нее обратил внимание руководитель одной из лабораторий. Крупный ученый. Она хотела устроить жизнь. Вышла замуж. Бросила работу. Муж вечно был занят. Она с утра до вечера носилась по магазинам, по портнихам. Потом все надоело. Начала скучать. Вставала поздно. Бродила по квартире с опухшими глазами, капризная и заспанная. Муж советовал вернуться на работу, но работа уже не увлекала ее. Появились подружки. Устраивала вечеринки. Танцевали. Немного сплетничали.

У нее было много поклонников - молодые поэты, художники, артисты. Они обо всем судили с апломбом, безапелляционно. С ними было весело. Но мужу они не. нравились. Он говорил о них резко и строго. Она соглашалась с его суждениями и... продолжала встречаться с ними. Была молода и глупа. Плохо знала жизнь. А сейчас она раскаивается в этом. Мужа она любила...

Рутковская закурила новую сигарету.

Еремин поднялся из-за стола и медленно прошелся по кабинету.

- Как-то странно устроена жизнь, - сказала Рутковская, нагибаясь к стоявшей рядом вазе с цветами. Она понюхала цветы, откинулась на спинку кресла и вздохнула: - Цветы, - и какая-то тень пробежала по лицу.

Еремин вернулся к столу.

- Почему вы считаете, что жизнь устроена странно?

- Разве не странно, что один человек может арестовать другого, лишить его всего этого, - она показала на цветы.

- Мы представители народа и арестовали вас от имени народа, - немного запальчиво сказал Суровягин. Она засмеялась:

- Вы слишком молоды, лейтенант, чтобы говорить и тем более действовать от имени народа.

Суровягин заметил, как весело блеснули глаза полковника. "Кусачая", - подумал Суровягин.

- Вы говорите, жизнь странно устроена, - Еремин мял сильными пальцами тоненькую папиросу. - Что поделаешь, в жизни есть странности. Мне, например, представляется чрезвычайно странным, что на нашей планете существуют империалисты. Странным кажется, что они хотят войны. Странным кажется, что в нашей стране есть контрабандисты... Когда в ваш дом ломится вор, вы что делаете? Пытаетесь задержать его, обезвредить с помощью соседей или как-нибудь иначе. А наша страна - это тоже дом, огромный дом, заселенный хорошими советскими людьми. И вот нам поручено охранять этот до'м... Впрочем, мы уклонились от темы нашей беседы.

- Почему же! - запротестовала Рутковская. - Но вы же не считаете меня чужой в этом доме?

- Не хочу считать, - Еремин вздохнул. - Мне дорог каждый житель в нашем большом доме. Если бы это было не так, я давно не сидел бы здесь... Вернемся к нашему разговору. Мы, кажется, остановились на ваших встречах... Почему же вы бросили мужа и очутились в нашем городе?

Суровягин взглянул на Рутковскую. "Красивая, - неприязненно подумал он. - Сейчас начнет выкручиваться".

Но она не стала выкручиваться. Увлеклась одним работником института. Он работал в лаборатории мужа. Она не знает, кем он работал. Но муж очень ценил его.

- Фамилия молодого человека? - спросил Еремин. Она назвала: Холостов Александр Федорович. Она приехала с ним в Приморск. В главке, куда он поступил работать, ему дали квартиру. Они были счастливы, как можно быть счастливым в наш стремительный век. Но скоро он ее бросил и уехал. Почему бросил? У него были свои взгляды на жизнь.

- Живи, пока живется? - усмехнулся Еремин. Она кивнула.

"Настоящая исповедь", - подумал Суровягин и вновь подошел к настежь открытому окну. В переулке было солнечно. Промчалась легковая машина. В сквере играли дети. В тени деревьев, прислонившись к телеграфному столбу, стоял человек. Суровягин сразу узнал его. Олег Щербаков! Что он тут делает?

"На той стороне улицы, напротив окна, стоит Щербаков", написал Суровягин и положил бумажку перед полковником. Еремин мельком взглянул на записку. Рутковская рассказывала о Холостове, о его взглядах на жизнь. Полковник слушал с невозмутимым спокойствием. Суровягин пожал плечами и вернулся к окну. У телеграфного столба снова появилась высокая фигура Щербакова. Он беспомощным взглядом всматривался в двери управления. Вот он бросил сигарету и быстро пошел навстречу девушке. Панна! Она передала ему какой-то сверток. Они пошли рядом, на углу пересекли улицу и исчезли из виду.

Суровягин сел за свой стол. Неужели он ревнует? Полковник на мгновение остановил на Суровягине пристальный взгляд. "Ничего особенного. Ушел", - таким же выразительным взглядом ответил он полковнику.

Зазвенел телефон. Еремин поднял трубку.

- Ничего, примите. Сейчас пришлю лейтенанта. К дежурному, лейтенант.

Внизу у входа на столике дежурного лежал сверток.

- Откуда это? - спросил Суровягин дежурного.

- Передача для Рутковской.

- Записка есть?

- Вот. Полковник приказал доставить все это к нему в кабинет.

В кабинете шла мирная беседа. Суровягин положил сверток на диван, а записку передал полковнику.

- Друзья вас не забывают, - сказал Еремин Рутковской. Передачу принесли. Вам записка. Пожалуйста, возьмите.

Суровягин с удивлением взглянул на полковника. Подследственному же не разрешается держать связь с внешним миром. Мало ли что можно сообщить в записке?

- Что пишут ваши друзья?

Рутковская молча протянула записку Еремину.

- Зачем же? - усмехнулся полковник. - Чужие записки я не читаю, хотя имею на это полное право.

- Я хочу, чтобы вы прочитали, полковник.

Записка была короткая:

"Аня, мы все уверены, что это недоразумение скоро выяснится. Расскажи все о наших вечеринках, спорах, танцах. Разве это преступление? Тогда мы все одинаково виновны. Одним словом, не отчаивайся.

Олег, Панна".

Еремин вернул записку Рутковской.

- Анна Михайловна, вы тоже думаете, что вас арестовали за вечеринки?

Она кивнула.

Еремин крупными шагами ходил по кабинету.

- Нет. За это мы не стали бы арестовывать вас. За это всех вас следовало бы хорошенько высечь. И только. Я лично так и поступил бы. А потом на суд общественности. И настоящие ребята, а они были в вашей компании - Щербаков, например, - сразу бы отказались от вас. Я не говорю о подонках типа Горцева. Он уже сидел в тюрьме за перепродажу иностранного барахла и еще сядет, если не переменит образ жизни. Но мы отклоняемся от темы нашей беседы. Я прошу вас прямо и честно ответить на один вопрос и, даю вам слово старого коммуниста, сделаю все возможное, чтобы вызволить вас из беды. Скажите, Анна Михайловна, где вы берете шкуры каланов? Подумайте. Мы давно беседуем. Я хотел понять вас. И хотел, чтобы вы сами разобрались в самой себе, в своей жизни.

Наступило молчание.

Полковник закурил. Он волновался, и Суровягин видел это.

Рутковская засмеялась отрывисто.

- Не думала, что вас интересуют эти шкуры, - небрежно сказала она. - Надо было сразу же спросить. Шкуры я случайно купила на базаре у прокутившегося моряка. Хотела шубу себе сшить. Милиция меня задержала на базаре. Шкуры изъяли.

- Между прочим, - не отрывая взгляда от Рутковской, сказал полковник, - в Находке в клубе иностранных моряков арестован Горцев. У него изъяты шесть шкурок калана и пачка денег. Я вам зачитаю его показания: "Мех я получал от Анны Рутковской. За каждую шкуру она платила мне десять процентов комиссионных". Как это понять, Анна Михайловна?

Рутковская пожала плечами. У нее было упрямое выражение лица.

- Врет, - холодно сказала она. - Я сама купила шкуры на базаре. Врет. Вы сами же говорили, что Горцев...

- Анна Михайловна, шкуры ведь вы не купили, - прервал ее Еремин. - Неделю назад вы взяли такси и поехали на морской вокзал. Вы просидели, не выходя из машины, сорок семь минут. Семь пассажиров, прибывших очередным рейсом, подходили к машине, и вы никого из них не пустили, а восьмого с увесистым чемоданом взяли и поехали с ним в город. На базаре вы вышли из машины, захватив чужой чемодан... В нем оказались шкуры. Вы что-то путаете, Анна Михайловна.

- Почему же, - возразила она. - Я и купила шкуры у этого пассажира.

Еремин усмехнулся.

- Фамилию вы его знаете?

- Нет.

- Тогда я вам подскажу. Лаврушин.

- Я не спрашивала его фамилии.

- Еще один вопрос, Рутковская. У вас при обыске нашли десять пустых чемоданов. И все они похожи на последний, одиннадцатый, изъятый вместе со шкурами.

- У нас в универмаге продают один сорт чемоданов...

- И экспертиза установила, что в чемоданах хранились шкуры каланов.

- Не знаю.

- Последний раз спрашиваю: кто поставляет вам шкуры?

- Я купила на базаре...

- Ясно, - устало сказал полковник. - Все ясно...

Суровягин положил перед Рутковской протокол допроса:

- Прочтите и распишитесь.

Она, не читая, заскрипела пером.

- Надо расписаться под каждым листом, - сухо сказал Суровягин.

- Обязательно? - усмехнулась она.

- Такой порядок.

- Вы были куда вежливее на наших вечерах. Я так и не научила вас танцевать твист, лейтенант. Если бы знала... - Она многозначительно взглянула на лейтенанта.

Суровягин собрал листы допроса и вернулся к своему столу.

Полковник стоял, заложив руки за спину.

- Я могу взять передачу, товарищ полковник?

Еремин медленно повернулся.

- Очень сожалею, что не получилось у нас с вами товарищеского разговора, - сухо сказал он. - Я обещал вам помощь в беде. Беру свои слова обратно. Сейчас я не могу уже вам помочь, не имею права. Я слушал вас, волновался, переживал... Верил каждому вашему слову и перестал верить, как только вы сказали, что шкуры купили на базаре... Передачу можете взять. На этом сегодня закончим.

Суровягин складывал в общую папку протокол допроса и хмурил брови. Беседа с Рутковской ничего не дала.

- Крепкий орешек, - сказал он.

- Возможно, - согласился Еремин. - Но мы уверенно распутываем дело.

- Товарищ полковник, разрешите задать вопрос.

- Пожалуйста.

- Вы же знали биографические данные Рутковской. Зачем же было выслушивать ее автобиографию?

Еремин ответил не сразу. Закурил папиросу.

- Видите ли, лейтенант, в каждом человеке есть что-то хорошее, - задумчиво сказал он. - И наша задача - помочь человеку найти в себе это хорошее, если даже он преступник. Я, кажетсл, как-то говорил вам, что каждый человек - живая ткань в организме государства...

- А если эта ткань заражена и не поддается лечению?

- Нужен точный диагноз.

- Вот Щербаков. Помните, я докладывал вам,, что он получил мех калана на шапку и воротник у Рутковской?

- Помню.

- Тогда... Может быть, он - соучастник?

- Возможно. В порту у меня старый знакомый по Сучану, начальник участка. Как-то мы разговбрились с ним. Он удивительно хорошо говорит о Щербакове: у него и золотые руки, и умная голова, и отзывчивое сердце...

- Поговорить бы с ним надо, - заметил Суровягин.

- Придется.

- Так вызвать его?

- Вызывать пока не надо. Подождем. Мне хочется, чтобы он сам явился к нам.

- Думаете, явится?

- Если верить характеристике Василия Ивановича, должен явиться. Щербаков, кажется, увлекался Рутковской. А любовь серьезная вещь, лейтенант...

Еремин стал убирать бумаги со стола. Требовательно зазвонил телефон. Еремин поднял трубку.

- Я слушаю. Здравствуйте, товарищ генерал. Завтра? Решили на рыбалку с Лобачевым отправиться... Да, да, сейчас зайду. - Полковник положил трубку и потер седую голову. - Получены интересные сведения с острова Семи Ветров. Меня вызывает начальник управления, а вас, - он поднял глаза на Суровягина, - а вас попрошу приготовить телеграмму в Находку. Пусть Горцева переправляют к нам. Он нам нужен. Не забудьте послать запрос о Холостове. Полковник вышел.

Глава восьмая

ВСТРЕЧА С ЧАКОМ

Парыгин погрузился в воду. Сердце билось тревожно.

Что это за неизвестное существо, таранившее рыбачье судно?

Парыгин чувствовал, что его относит приливным течением. "Пора на берег", - подумал он, но не пошевельнул ластами. Какая-то апатия овладела им. Мысли опять вернулись к таинственному обитателю океанских глубин. Какая огромная сила! А ведь неизвестное существо не больше взрослого дельфина. Может ли дельфин протаранить толстую обшивку корабля? Парыгин задавал себе десятки вопросов и пытался последовательно ответить на них. Но он был так взволнован происшедшим, что не мог сразу осмыслить все увиденное.

Итак, судно потоплено. Нет, этого не сделает такой сравнительно небольшой по размерам морской хищник. Может быть, какой-то механизм, управляемый человеком? Но зачем человеку губить мирное рыболовное судно?

Парыгин терялся в догадках.

А потом - черное дуло винтовки. Свист пули. Смерть прошла совсем рядом. Откуда взялся здесь, на острове Семи Ветров, его давнишний попутчик? Откуда у него винтовка? Впрочем, возможно, он охотник. Есть любители пострелять чаек - Парыгин никогда не одобрял их действий. Неужели человек в берете не мог отличить маску костюма подводного плавания от головы зверя? Хотя ему, вероятно, было не до размышлений. Человек увидел опасность и постарался устранить ее. Только и всего...

Мимо плыл небольшой спрут - беловатый, прозрачный, напоминавший своей формой удлиненную дождевую каплю. Он внезапно, круто повернулся, покружился вокруг Парыгина и всеми щупальцами присосался к груди пловца, словно отыскал надежную "квартиру". "А, старый знакомый", - усмехнулся Парыгин. Близко поставленные глаза спрута холодно мерцали. Говорят, что из всех морских беспозвоночных спруты имеют самую развитую нервную систему. Утверждают даже, что они умеют "мыслить". Парыгин не был ихтиологом, и моллюски мало интересовали его.

Парыгин поплыл. Спрут замер. В его глазах мелькнул испуг. Кажется, "квартира" ему не понравилась. Он свирепо взглянул на Парыгина, облил его чернильной жидкостью и исчез. "Счастливого пути", - Парыгин шевельнул ластом и поднялся на поверхность.

Моросил мелкий дождь. Серое небо было похоже на грязный низкий потолок. Парыгин оглянулся - течение отнесло его недалеко. Он опять ушел в глубину.

Подводный мир жил своей жизнью. Шмыгали в "модных" полосатых "костюмах" окуньки. Стремительно носилась треска. Проплыла стайка сайры. Были здесь и усатые водяные жуки в строгом черном одеянии. Бурые водоросли покачивались на волнах. На дне виднелись белые камни. На них серые, голубые, фиолетовые шарики - морские ежи с острыми иголками и тоненькими щупальцами между ними.

Парыгин решительно повернул обратно к затопленному судну. Оно лежало на боку. Палуба целая. Вокруг траулера, мешая друг другу, суетились рыбы. На Парыгина они не обращали внимания. "Вот черти", - беззлобно подумал он. Вдруг рыбы исчезли, и Парыгин вздрогнул: из глубины всплыло "оно", протаранившее судно. "Оно" двигалось бесшумно. Ни одна часть веретенообразного тела не шевелилась. Парыгин прижался к корпусу судна. "Оно" подплыло к траулеру, заглянуло в щель.

На висках Парыгина выступил пот. Нервы напряглись. "Оно" поравнялось с ним, замерло, словно прислушиваясь к чему-то...

Странное дело! Парыгин помимо воли ничего не упускал из того, что происходило. Множество рыб опять появилось у судна. Он замечал их цвет и движения, видел жучков, которые то опускались, то поднимались вверх, видел все новые и новые стайки рыб, которые подплывали к траулеру.

Сейчас "оно" находилось в пяти метрах от Парыгина. В правой руке Парыгин держал подводный пистолет. Год назад одним выстрелом из этого пистолета он убил акулу. Но сейчас он почему-то не решался стрелять. "Оно" не двигалось и казалось безжизненным. "Если чуть придвинется ко мне - выстрелю", - с нетерпением подумал Парыгин, еще плотнее прижимаясь к корпусу судна. "Оно" бесшумно, очень медленно проплыло мимо.

Парыгин глубоко вздохнул. Опасность миновала. Миновала ли?

"Оно" появилось с кормы и, поравнявшись с Парыгиным, опять замерло. Он видел черное гладкое тело. "Оно" подплыло к Парыгину и, кажется, чего-то ждало. Вдруг Парыгин услышал три отчетливых удара. Что это значит? Подготовка к нападению или предупреждение? Может быть, ему ответить тоже тремя ударами? "Оно" постояло в нерешительности и придвинулось еще ближе. Парыгин выстрелил. Не попал. "Оно" удалилось.

Сердце у Парыгина учащенно билось. Он огляделся. Вернется или не вернется? "Преступник всегда возвращается на место преступления", - любил повторять Андрей Суровягин. Страшно хотелось курить. Рядом к корпусу судна присосался осьминог. Он пустил в ход все свои дружные щупальца, стараясь поймать морскую мелочь. За ксрмой третий раз появилась черная веретенообразная фигура.

Мировой океан хранит много тайн. Может быть, эта черная фигура - одна из таких неразгаданных загадок моря? Спрут стремительно сорвался с места и поплыл к неизвестному существу. Очевидно, решил попытать счастья на новом месте. Он даже не успел присосаться к черному телу, как конвульсивно дернулся, опустил щупальца и стремительно упал на дно. Рыбы оказались более благоразумными. При приближении черной фигуры они, как очумелые, шарахались в сторону. А странное неизвестное существо не обращало на них никакого внимания, словно не замечая их.

Кого или что "оно" ищет? Может быть, его, Парыгина? Он опять вытащил пистолет. Нервы напряглись. "Оно" не остановилось возле пловца, а поплыло дальше. Парыгин двинулся за ним. "Оно", кажется, почуяло человека. Остановилось. Замер и Парыгин. Как "оно" движется? Никаких волн!

Парыгин не раз видел стада дельфинов, следующих за кораблем. Они ныряют и всплывают, мечутся между носом и кормой корабля со скоростью двадцать километров в час. Даже при вдвое большей скорости корабля дельфины с той же легкостью нагоняют его. И никаких волн и водоворотов. Говорят, у дельфинов под кожей имеются особо чувствительные нервы, играющие роль манометров и сигнализирующие об образовании малейшего водоворота. Своевременным движением кожи дельфины нейтрализуют волну - струи воды скользят вдоль туловища и соединяются у хвоста.

Веретенообразное тело медленно плавало вокруг затопленного судна. Какая прекрасная гидродинамическая форма! И, как дельфин, не оставляет за собой никакого следа. Но "оно" не было неподвижным. Черная кожа все время пульсировала и слегка содрогалась. Значит, зубастый кит или акула? Временами Парыгину казалось, что перед ним не живое существо, а робот, машина, творение рук человека. Но в этом он не был уверен.

Поплавав еще немного, Парыгин вернулся на остров. Он решил немедленно доложить обо всем Чигорину.

Парыгин шел вдоль берега.

- Вы? - раздался голос рядом.

Парыгин круто повернулся. Перед ним стояла Таня Чигорина и улыбалась. На него вдруг напало замешательство. Он не мог даже предположить, что встретит ее на этом далеком острове.

- Ну, здравствуйте, - Таня протянула ему руку. - Я не знала, что свидание вы перенесли на наш остров. Это очень приятно.

- Вы тут живете?

- Главная воспитательница зверюшек. Видите, сколько их у меня, - Таня показала на океан, где среди валунов кувыркались каланы. - Никогда не думала, что вы подводный пловец.

- Почему?

- Облик у вас городской. Нет, не то. - Она поморщила лоб. - Ну, знаете, есть береговые люди... Опять не то. Лицо ваше не морское...

Парыгин смотрел на нее и не знал, что ответить.

- Что поделаешь, - он поклонился с добродушной насмешливостью, - я произвожу неблагоприятное впечатление на женщин.

- А я на мужчин.

- Ну и заноза вы, не думал...

Они пошли рядом. Слабый ветер разогнал остатки тумана. Выглянуло солнце. Волосы Тани наполнились светом. Из воды вылез кошлак* и поковылял к Тане. Он так радостно пищал, что Парыгин невольно засмеялся. Эти дни он достаточно насмотрелся на каланов. Передвигались они очень неуклюже: тело волочилось по земле, ноги подгибались. Но когда надо было спешить, они умели передвигаться довольно быстро, как это делал сейчас кошлак. Туловище выгибалось дугой. Задние ноги приближались к передним. Слегка переваливаясь, бежит, даже делает неуклюжие скачки. Таня бросилась навстречу зверюшке.

- Ну, здравствуй, Type.

Зверь прижал уши, ткнулся светло-палевой головой к ногам девушки и замер, выражая этим предельный восторг. Таня гладила его, ласково приговаривая нежные слова:

- Type, милый мой Type...

Развернув сверток, она стала кормить Турса свежей рыбой.

- Ну, а теперь в воду, в воду. - Таня повернула лицо к Парыгину. - Матка пропала, когда Type был еще медведкой. Я его выходила. Мы теперь большие друзья. Правда, Type? - Таня гладила зверя по голове. - Смотрите, какие у него глаза...

- Знаете, кто таскал каланов? Черная акула, - сказал Парыгин.

Таня резко поднялась:

- Черная акула?

- А может, дельфин.

- Вы видели?

Парыгин кивнул.

- Расскажите же...

Они двинулись дальше. Type пискнул и жалобно посмотрел на Таню орехово-бурыми глазками.

- В воду, Type, - приказала Таня.

Отойдя метров сорок, Парыгин оглянулся. Каланенок ковылял следом, но расстояние между ними все увеличивалось. Парыгин помахал рукой.

- Рассказывайте, - повторила просьбу Таня.

Тропинка давно кончилась. Они поднялись на скалу. Скала круто падала в море. Напротив - безымянный остров. Звонко кричали кайры...

* Кошлак - годовалый калан.

- ...Вот и все, - закончил свой рассказ Парыгин. Он намеренно умолчал о том, что был свидетелем потопления траулера. Может быть, здесь преступление еще большее, чем истребление каланов. Он расскажет о нем только Чигорину.

- Черная акула или дельфин... Я ожидала чего-нибудь в этом роде, - задумчиво проговорила Таня. - А нельзя взглянуть на это странное существо?

- Я сфотографировал его.

- Никто не верил, даже папа, что каланов похищают.

- Как в детективных романах, - Парыгин закурил сигарету.

- Не знаю, что теперь делать. Ведь вход в бухту перегорожен металлической сеткой. Ваша акула каким-то образом проходит через нее.

- Едва ли сетка может быть надежным средством защиты, сказал Парыгин.

- Думаю, надежная, - качнула головой Таня. - Вы видели охоту на белух?

- Их ловят неводом. Окружают и ловят.

- Казалось бы, что стоит белухам протаранить сеть? А не таранят. Ткнутся носом - и назад. Это, наверное, в характере морских животных.

- Но я все-таки попробую подстрелить хищника.

- У вас есть запасной костюм? - неожиданно спросила Таня.

Парыгин внимательно посмотрел на нее:

- Плавать умеете?

- Если умею, возьмете с собой?

- Подумаю.

- Сейчас докажу, - очень спокойно сказала Ганя. Она быстро сняла платье и осталась в синем купальнике.

- Что вы делаете?

- На острове пора открывать купальный сезон. - Она безмятежно посмотрела на него огромными глазами, которые, словно куски синего океана, светились на ее лице.

Таня стояла на краю обрыва. Помахала рукой, загорелое гибкое тело ласточкой ринулось вниз. Море раскололось. На солнце сверкнули осколки. Бронзовая фигура стрелой вошла в воду, изогнулась, как дельфин, и вот уже девичья рука поднялась над бирюзовой волной, показывая на восток.

"Отчаянная", - с восторгом подумал Парыгин. Он шел по берегу и нес платье и туфли Тани.

Девушка плыла все дальше. За ней оставалась белозеленая дорожка. А в двухстах метрах от нее...

В толще воды безмолвно и неподвижно лежало подводное существо, названное Парыгиным черной акулой - Чаком. Кварцевые "глаза" его видели плохо, и только по звукам он узнавал о том, что творилось вокруг. Он и теперь не видел, что делалось у берега. Течение приносило оттуда странные и непонятные звуки. Чак никогда и никого не боялся. Он просто ловил незнакомые ему сигналы. Нет, это не был писк ленивых и толстых каланов - его он ловил много раз. Звуки не походили и на стук мотора и на удары весел по воде. Что же тогда? Черный и безмолвный, словно подводная лодка, Чак не подавал никаких признаков жизни. Странные звуки удалялись и скоро исчезли.

Береговая линия проходила в ста метрах от Чака. Он медленно двинулся дальше. Отовсюду Чак слышал привычное монотонное жужжание обитателей прибрежных вод. Потом он услышал писк каланов. Чака страшно раздражал этот звук.

Он медленно поплыл вдоль берега и скоро оказался в узком проливе, соединяющем океан с бухтой Белых Каланов. Кругом ни одного звука. Вдруг раздался чуть внятный раздражающий писк. Чак продвинулся метров на пять - писк усилился. Еще пять метров - и этот писк привел его к металлической сетке. Чак выбросил два манипулятора. Брызнули синие искры. Огромный кусок сетки упал на дно. Проход был свободен.

Чак медленно вошел в бухту и замер. Над ним показались два калана. Автоматически сработали манипуляторы. Раздался яростный, протестующий писк. Каланы метнулись в сторону, но поздно.

Чак с добычей выбрался из бухточки и исчез в сумерках океана.

Громадные красно-бурые валуны преградили дорогу, и Парыгин потерял Таню из виду. Наконец каменные глыбы расступились, и он увидел ее. Таня выходила на берег.

С ее плеч стекала вода. Она была залита солнцем и темным силуэтом выделялась на фоне синего неба.

Парыгин остановился. Таким неправдоподобным казалось это видение! Он почувствовал необыкновенную радость в душе.

- Максим, - позвала Таня.

Он пошел навстречу.

- Вы же не в Черном море. Разве можно так долго быть в воде?

- А мне совсем не холодно, - засмеялась она. - Убедились, что умею плавать? Теперь мы вместе будем охотиться на черную акулу.

Они пошли дальше. Ветра не было. Пустынно - взору не за что зацепиться, и все же океан жил и дышал.

- А жарко у вас. Жарко и тихо, как под водой, - нарушил молчание Парыгин.

- Перед штормом, - ответила Таня.

Они опять замолчали.

- Хорошо так идти вдвоем, - сказал Парыгин. - Я готов шагать с вами хоть на край света.

Таня улыбнулась.

- Почему же вы там не пришли на свидание? - она кивнула на юг, очевидно, имея в виду Приморск.

Парыгин рассказал, как попал на остров Семи Ветров.

- Вы довольны?

- Теперь, да.

- Это что, объяснение в любви? - засмеялась она и побежала вперед.

Вскоре они вышли к небольшой бухточке.

- Бухта Белых Каланов, - сообщила Таня. - Здесь наш питомник.

- Романтическое название.

Узкий проливчик соединял бухту с океаном. Через проливчик был переброшен мостик. От небольшого домика, приютившегося на террасе, к воде спускалась широкая деревянная лестница. Чигорин сидел на последней ступеньке и кормил каланов.

- Папа. Ты знаешь, кто похищает каланов? - крикнула Таня, подходя к дому. - Черная акула!

Чигорин не обернулся и, кажется, не слышал ее слов. Таня села рядом с отцом, положила руки на его плечи:

- Что случилось?

Чигорин медленно повернул голову.

- Ну что с тобой, папа?

Чигорин смотрел на дочь странно пустым взглядом. В глазах стояли слезы. Парыгин отвернулся: он не любил, когда плакали сильные люди.

- Ты плачешь, папа? - голос девушки дрогнул. - Что произошло?

Каланы вылезли из воды и с радостным писком устремились к Тане. Им трудно было подниматься. Они то и дело тыкались мордами о ступеньки лестницы - ноги их подгибались. Карабкались отчаянно, самоотверженно.

- Пропало пять каланов, - глухо произнес Чигорин. - Три белых и два золотистых.

- Как пропали? А сетка? - Таня посмотрела в сторону моста. - Сетка же цела.

"Что ваша сетка для черной акулы. Паутина для слона", подумал Парыгин, догадываясь о трагедии, разыгравшейся в голубых глубинах бухты.

- Когда же они исчезли? - все допытывалась Таня. Чигорин взглянул на часы и сказал:

- Их нет уже около трех часов. Не могут они так долго продержаться под водой.

Парыгин еще раз взглянул на металлическую сетку под мостом, закрывающую выход в океан. Она была цела, во всяком случае надворная ее часть не пострадала.

Каланы добрались до Тани и положили головы на ее ноги. Сколько кротости, довольства, преданности в глазах. Только теперь Парыгин внимательно разглядел животных. Один белый, как первый снег, и очень крупный. Второй - каштановый. Нет, темно-коричневый или, скорее, золотистый, почти рыжий. "Черт возьми! - изумился Парыгин. - Какого же он цвета?" Едва калан менял позу, как менялся и цвет шкуры, принимая самые разнообразные и неожиданные оттенки.

- Первый раз в жизни вижу такой мех, - признался Парыгин.

- Гибриды, - ответила Таня. - Сколько труда пришлось вложить, чтобы вывести новые виды каланов.

- А сколько они могут находиться под водой?

- Обыкновенные каланы семь-восемь минут, - ответила Таня, - а эти дольше... Два часа.

- Ну вот, видите. Почему бы им не пробыть под водой и все пять часов? - успокоил Парыгин.

Таня с надеждой посмотрела на него.

- Знаете что?..

Он сразу понял невысказанную просьбу девушки.

- Я сейчас принесу.

- Захватите и второй костюм.

Парыгин кивнул уже на ходу.

Они неторопливо пошли вместе с Чигориным.

- О какой черной акуле говорила Таня? - спросил директор заповедника, хмуро глядя себе под ноги.

Максим давно ждал этого вопроса. Он стал рассказывать о своих подводных приключениях, стараясь не упустить ни одной заслуживающей внимания подробности.

- Вам удалось ее сфотографировать? - Чигорин остановился, пасмурное лицо его оживилось.

- Да.

- Надо сегодня же проявить пленки. Дальше, дальше!..

Максим рассказал о потоплении траулера.

- Так это в вас стрелял Холостов? - изумился Чигорин. Черт знает что! Это похоже на преступление!..

- Какой Холостов? - не понял Максим.

- Ваш "человек в берете" и есть Холостов. Главный механик с острова Туманов. - Чигорин задумался. - Впрочем...

Максим догадался, о чем думает Чигорин.

- Нет, он стрелял совершенно неумышленно, - уверенно заговорил он. - На его месте так поступил бы каждый...

- Но как объяснить это нападение на судно? - вслух размышлял Чигорин. - Положим, ваша акула питается каланами. Но судно... Тут кроется какая-то тайна. Гм, "восьмая тайна моря", - протянул он. - Что же мы можем предпринять, чтобы изловить эту акулу? Что?

- Ее надо изучить, - ответил Максим. - Только знание акулы поможет нам найти способ избавиться от нее.

- Вы хотите сейчас отправиться в море вместе с Таней. А с вами ничего не случится? - В голосе Чигорина прозвучало беспокойство.

- Нет, - твердо ответил Парыгин.

- Если акула так легко потопила траулер, ей ничего не стоит разделаться с человеком, - настаивал Чигорин.

- Нет, - повторил Максим. - Насколько я понимаю, акула имеет какие-то загадочные особенности. Она совершенно равнодушна к человеку. Она его попросту не замечает.

- Гм, - недоверчиво покачал головой директор заповедника. - Хорошо. Я вам доверяю. Но будьте осторожны. Я дождусь вас.

Они застали Таню на том же месте, где оставили. Каланов у ее ног уже не было. Они барахтались в воде.

Золотистый калан верхом сидел на белом и гордо посматривал на Таню. Вдруг белый калан нырнул, увлекая за собой "седока". Забурлила вода. Первым вынырнул белый калан, фыркнул и начал описывать круги, потом ушел под воду. На том месте, где он погрузился, всплыл золотистый горб, исчез и появился вновь. Теперь на поверхности воды снова барахтались два тела. Белый калан лежал на спине и крепко держал в объятьях золотистого. Последний старался вырваться, но тщетно. Вдруг он отлетел в сторону. Белый калан повернулся к "трибуне" и поднял передние лапы.

- Весело! - усмехнулся Парыгин.

Таня посмотрела на него.

- Давайте костюм, - решительно сказала она.

- Может быть, - сказал Чигорин, - тебе не следует сегодня опускаться в бухту?

- Почему? - спросила Таня.

- Опасно. То же скажет тебе и Максим.

Девушка встала со ступенек.

- Опасно? А годы жизни? Годы упорного труда? Мы мучились, искали, радовались, опять отчаивались и опять искали, пока не вывели новые виды каланов. Крупные, с красивым мехом. И за каких-нибудь три часа - все пропало. Все эти годы я была счастлива, потому что творила. А теперь...

Она вдруг сникла, опустила голову. Куда только девалась ее буйная жизнерадостность?

- Ладно, давайте одеваться, - решительно сказал Парыгин. - Мы не отступим, пока не покончим с этим странным существом. Мы доберемся до него, Таня. Это будет самая интересная охота в моей жизни. Думаю, костюм подойдет... Вот снаряжение. Пожалуй, кое-что придется снять.. Нож может пригодиться, а все остальное оставим.

- Вы мне лучше фотоаппарат оставьте, - запротестовала Таня.

- Нет, - твердо сказал Парыгин. - Без ножа вы не пойдете.

Он помог Тане одеться, объяснил, как и когда включать электрический обогреватель.

- Последнее, - предупредил Парыгин. - Вы будете плыть за мной. Только за мной. А теперь нажмите на эту пуговицу, потом поверните ее вправо и чуть прижмите. И в воду.

Легкий скафандр закрылся. Таня осторожно вошла в воду и ушла вглубь. Вынырнула минуты через две и подняла большой палец: все, мол, хорошо.

Парыгин нырнул.

Вода в бухте была голубовато-прозрачная и далеко просматривалась. Он плыл и радовался. Ему казалось, что все эти бухты, заливы и моря всегда будут для него новыми и что он никогда не устанет путешествовать по ним. И в каждой бухте, в каждом море будут свои красоты, свои тайны, которые надо открывать, своя особая жизнь, которую надо узнать. Вглядываясь в голубоватые воды бухты Белых Каланов, Парыгин думал: "Какая же тайна скрывается здесь? Может быть, неизвестное существо решило избрать эту бухту своим жилищем?"

Глубина бухты достигала тридцати - тридцати пяти метров. Но встречались места, где Парыгину не удавалось добраться до дна. В середине бухты было много рифов. Лишь немногие из них, круто поднимаясь, выходили на поверхность.

Парыгину казалось, что он видит горный пейзаж с высоты полета самолета. Здесь было все так же, как на земле. Островерхие пики, распадки, ущелья. И синева такая же, как на земле, когда .горы далеки от тебя. Только вот жизни здесь было больше. Скалы облеплены морской живносчью. Сверкает, блестит, переливается колония морских звезд... А вон пирамида из живых крабов. Нарядные стайки окуньков - с ними Парыгин встречался во всех своих подводных странствиях.

Таня плыла следом. Она быстро привыкла к глубине - движения стали плавными и уверенными. Парыгин подозвал ее к себе, и они поплыли рядом. Максим видел, с какой жадностью она рассматривает подводный мир, и радовался за нее.

Парыгин часто думал, что именно жизнь у воды закалила его организм. Ровно пятнадцать лет назад отец с матерью привезли его к берегам Амурского лимана. У него была впалая грудь и больные легкие. Мальчик научился нырять и плавать, как рыба. К семнадцати годам он был совершенно здоров.

Парыгин всей грудью вдыхал воздух, острый и свежий, вливающий новые силы в мускулы.

Они поплыли к двойной металлической сетке из двухмиллиметровой проволоки. На глубине семи-восьми метров сетки не было. Ее словно срезали автогеном. Образовался широкий, похожий на стрельчатую арку, проход. Отрезанную часть сетки Парыгин и Таня нашли на дне пролива. Вдвоем они вытянули ее на берег, присели на каменную террасу и открыли шлемы.

- Видели? - Максим встряхнул конец сетки. - Как будто автогенщик побывал в бухточке.

Таня сосредоточенно разглядывала проволоку. Удивительно ровные срезы.

- Что же это такое? С кем мы имеем дело? Гигантская рыба в лучшем случае могла бы лишь разорвать проволоку. А здесь...

Захваченные одной и той же мыслью, они смотрели в голубую воду бухты. Что она таит в себе?

Над островом висели тяжелые тучи. Солнца уже не было видно. Порывами дул ветер.

- Капризная погода, - сказал Парыгнн, зажигая сигарету.

- Где вы храните сигареты?

Он вытащил из бокового кармана плоский пластмассовый портсигар на резиновых прокладках. Открыл. Пять сигарет. Десять красноголовых спичек.

- Удобно, - отметила девушка. - Мы встретимся с похитителем каланов?

- Возможно. Но на сегодня, наверное, хватит.

- Нет! - Таня тряхнула головой. - Поплыли.

- Ну, тогда пошли, - Парыгин первым полез в воду.

Через пролив они вышли в океан. Плыли долго. Таня поравнялась с Парыгиным, положила руку ему на плечо. Он повернулся. Она просительно посмотрела на него, требуя остановиться. Впереди из океанских глубин поднимался тумбообразный валун. Его облепили морские звезды.

Крупный калан охотился на рыбу. Неподалеку находился трехмесячный каланенок. Один-одинешенек. Он был слишком мал, чтобы существовать одному, без матери. Всем своим видом он словно говорил: "Я потерялся... не знаю, где моя мать" - и все ближе подплывал к калануохотнику. Тот проворчал: "Не подходи ближе". И все-таки малыш подплыл к старому ворчуну и лизнул его. Калан обнюхал мягкий комочек и, кажется, остался доволен.

Вдруг впереди появилась и тут же исчезла черная тень. Калан-охотник на глазах изумленных Парыгина и Тани исчез. Каланенок стал кружиться на месте, жалобно пища, как это делают все оставшиеся без матери дети.

Парыгин кинулся за черной акулой. Она мелькнула уже далеко впереди. Скорость ее была настолько велика, что Максим сразу понял всю бесплодность своей попытки догнать ее. Раздосадованный неудачей, он вернулся к Тане. Они медленно поплыли к берегу. За ними последовал маленький каланенок.

Глава девятая

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ПАННЫ

Щербаков отодвинулся в глубину ложи и откинулся на спинку кресла. Так было удобнее. Его никто не видел, и он никого не видел, кроме Панны и дирижера у рампы.

Музыка "Ивана Сусанина" - то теплая, как летний вечер, то широкая, как беспредельная даль волжских степей, как весеннее половодье рек. Казалось, что шумят вековые дубовые леса и звенят прозрачные ручейки меж папоротников. Музыка, полная силы и . радости, жила, дышала, в ней ощущалось биение сердца. Она захватывала Олега, рождая в душе светлую радость. Такое же чувство душевного подъема и радости Щербаков испытывал в порту, в кабине портального крана. Там он полностью отдавался ритму, гармонии, мелодии труда. Там он утверждал красоту и мощь бытия.

Разве можно отчаиваться, когда есть на свете такая музыка?

Панна вся ушла в музыку. Щербаков всегда чувствовал себя с ней легко и непринужденно. Панна была единственным человеком в их компании, с которым он делился своими сокровенными мыслями. Она не высмеивала его, как это часто делали другле. Ей даже нравились, как она любила выражаться, такие лирические отступления. Просто удивительно, как она сохранила всю свою цельность и непосредственность в пестрой и разношерстной компании Рутковской.

А он, Щербаков? Сохранил ли душевную ясность и чистоту?

Щербаков слушал музыку и слушал себя. Нет, не все еще потеряно, если музыка поет в душе, окрыляет счастьем. Он не завяз в грязи и пошлости. Его так и не увлекла погоня за заграничными тряпками. И, может быть, только сегодня он понял, что ему в чем-то помогла Панна. В зале зажегся свет. Антракт.

- Выйдем? - спросил Щербаков.

Панна покачала головой.

Когда Щербаков вернулся в ложу, возле Панны находился Суровягин. Они оживленно беседовали.

- Я не помешал? - Щербаков протянул Панне плитку шоколада.

Суровягин сухо поздоровался.

- Угощайтесь, мальчики, - сказала она, отламывая шоколад, и весело посмотрела на них.

- Давно я вас не встречал, - вежливо сказал Щербаков, Помните вечеринку у Панны? Вы тогда так жаждали знакомства с Рутковской. Она вам понравилась?

Суровягин стоял прямо, чуть откинув голову назнд. На вопрос Олега он только пожал плечами.

Раздался третий звонок. Гул в зрительном зале стих. Музыканты настраивали инструменты.

- Значит, договорились встретиться у выхода, - сказал Суровягин Панне и, не взглянув на Щербакова, вышел.

- Какая муха его укусила? - спросил Щербаков.

- Давайте оперу слушать.

- Он что, ревнует? - не унимался Щербаков.

- Спросите его, - засмеялась она.

- И так видно.

- Вот возьму и выйду замуж за него. Кому вы будете тогда исповедоваться?

- Парень он ничего, - заметил Щербаков. - Только, кажется, суховат немного. Скучных людей терпеть не могу. Может быть, я ошибаюсь...

Опера кончилась в одиннадцать вечера. Суровягин ждал Панну у выхода. Она подхватила обоих под руки, и они вышли на шумную улицу.

- Андрей, вы знаете, Аню Рутковскую арестовали.

- Знаю.

- А нас с Олегом могут арестовать? Мы ведь тоже бывали в ее компании, дружили даже...

- Ничего хорошего в этом не нахожу. - Суровягин пожал плечами.

Щербаков улыбнулся. Сейчас она подбросит жару. Панна умела это делать, когда хотела. Но она почему-то промолчала. Суровягин, видимо, был не в духе. Щербаков догадался, почему: Андрей считал его здесь лишним. Ну и пусть!

Вдруг Панна воскликнула:

- Знаете, друзья, у меня сегодня день рождения. Двадцать лет!

- Двадцать салютов из двадцати бутылок шампанского? рассмеялся Щербаков.

- Поздравляю, - сказал Суровягин.

Щербаков куда-то метнулся и скоро вернулся с букетом цветов.

- Где вы их раздобыли, Олег? Какая прелесть!

- Это неважно, Панна. Важно, что в жизни есть цветы...

Панна шла между Щербаковым и Суровягиным.

"И тогда мы шагали по бокам Панны, точно конвоиры", - подумал Щербаков.

Было какое-то странное настроение. Ему казалось, что улица вместе с ними поднимается ввысь и летит сквозь ночь, сквозь годы, сквозь множество воспоминаний. Утреннее посещение тюрьмы. Записка Ане, вложенная в передачу. Театр. "Иван Сусанин". День рождения Панны. Все это удивительные куски жизни. А в порту...

Щербаков заговорил о своей работе:

- Вчера мы закончили ремонт крана. Вот была радость. Василий Иванович говорит...

Суровягин хмурился.

- Почему вы думаете, что нам интересно слушать о Василии Ивановиче? - он с нажимом произнес "нам". Щербаков изумился:

- Вы так думаете? Если...

Панна перебила Суровягина:

- Ребята, я запрещаю вам ссориться!

Она стояла между ними и переводила глаза с одного на другого.

- Да мы не ссоримся, - усмехнулся Щербаков.

- Панна, отойдите в сторону, - решительно сказал Суровягин. - Нам надо поговорить со Щербаковым.

- И не подумаю!

- Зря.

- Это моя забота.

Щербаков сел на скамейку и закурил.

- Я вас слушаю, Суровягин.

- Вы сейчас же оставите Панну. И никогда больше не будете встречаться с ней.

- Это почему же?

- Вы компрометируете ее.

Щербаков медленно встал. Он был мертвенно-бледен.

- Андрей, как вам не стыдно? Помиритесь сейчас же, - Панна топнула ногой. - Ну?

- Либо он, либо я, - потребовал Суровягин.

- Андрей, вы действительно невыносимы!

- Выбирайте...

- Это уж слишком. Олег, пошли! - Она круто повернулась.

Щербаков постоял минуту-другую, посмотрел вслед удаляющейся фигуре Суровягина, потом шагнул за Панной.

Еремин вошел в кабинет Лобачева.

- Здравствуй, Николай Николаевич. Где же именинница?

Лобачев не ответил. Он сидел за столом и увлеченно рассматривал в лупу какую-то фотографию. Еремин знал характер друга и не обиделся на его молчание.

- Здравствуй, Николай Николаевич, - повторил он, усаживаясь в кресло.

- Это ты, Алексей? - встрепенулся Лобачев. - Садись, голубчик. Садись. Панна где-то задержалась.

Лобачев мельком взглянул на Еремина и опять занялся фотографией.

Еремин расставил шахматы и осмотрелся. Кабинет был забит книгами и чучелами морских животных. По обе стороны письменного стола возвышались два громадных аквариума. И чего только не было в них! Рыбы, морские звезды, медузы, креветки, трепанги, акулы-карлики, крабы...

"Мой карманный Тихий океан", - с гордостью говорил профессор, знакомя друзей с обитателями аквариумов. Самое удивительное заключалось в том, что морская фауна и флора жили в условиях, близких к естественным. Аквариумы как бы представляли кусочки океана, чудом перенесенные в комнату. Можно было часами сидеть возле них, созерцая трепетное биение жизни.

- Червей, между прочим, я принес, - нарушил молчание Еремин. - Завтра пораньше выйдем.

Лобачев рассеянно взглянул на него.

- Н-да... Все-таки это невероятно. Не верю!

- О чем ты?

Лобачев накрыл ладонью кучу фотографий на письменном столе:

- Чигорин прислал.

Такие же фотографии Еремин видел у начальника управления. Снимки были сделаны под водой. На всех фотографиях - изображение темного веретенообразного тела с тупой, обрубленной головой. Еремин перебрал снимки. Они ничего не говорили ему.

- Разве мало акул в океане, - осторожно заметил он, зная характер друга.

- Он еще сомневается, - Лобачев поднялся, высокий, стройный. - Да что с тобой говорить, профан ты эдакий! Человек, который сделал эти снимки, может быть, открыл новый вид акулы, если это акула, конечно. Понимаешь теперь?

- Интересно, что и говорить! Одной акулой в океане будет больше. Вы, ихтиологи, поднимете шум, напишете статьи в журналах, но...

- А известно ли тебе, что именно это животное - они там на острове называют его Чаком, то есть черной акулой, - беспощадно истребляет каланов в заповеднике?.. Таня Чигорина права, тысячу раз права.

Еремин более внимательно рассмотрел фотографии.

- Откуда видно, что именно этот... Чак похищает каланов?

- Вот, - Лобачев протянул фотографию, которую держал в руке.

Снимок был расплывчатый. Чак держал калана за задние лапы; голова зверька находилась почти под брюхом хищника.

- Куда Чак тащит свою жертву?

- Вот именно, куда тащит? - заложив руки за спину, Лобачев ходил по кабинету. - В океане насчитывается около двухсот тридцати видов акул. К разряду опасных относятся двадцать девять видов. Выходит, Чак - тридцатый. Впрочем, рассказы о кровожадности акул очень преувеличены. Человеку, например, куда опаснее переходить улицу или, скажем, играть в футбол, чем встретиться с акулой.

- Не акулы, а овечки, - засмеялся Еремин.

- Не овечки, конечно. Большинство акул либо чересчур малы, либо вялы, либо слабосильны, чтобы нападать на крупных особей и тем более на человека. А иные обитают так глубоко, что каланы, сивучи, котики никогда с ними не встречаются.

Еремин устроился поудобнее. Он любил слушать Лобачева.

- Парыгин пишет, что длина черной акулы пять метров. А китовая акула достигает в длину двенадцати метров и совершенно безвредна, хотя один мой знакомый капитан сомневается в этом. А сомневаться он стал после того, как год назад, вспоров живот одной рыбины, обнаружил тридцать семь пуговиц, пять кожаных ремней и семь женских туфелек. Меня это нисколько не удивляет. Подобно усатым китам, китовая акула плавает с широко раскрытой пастью, фильтруя планктон и прочую съедобную и несъедобную морскую мелочь. - Лобачев взял фотографию и начал уже в который раз рассматривать ее. - Обрати внимание, Алексей. У Чака даже пасть не раскрыта. Впечатление такое, будто лапы калана приросли к черной квадратной болванке головы. Совершенно необъяснимо.

"Вот именно, - думал Еремин, внимательно слушая рассуждения профессора. - Если каланов истребляет акула, то каким же образом шкуры попадают на черный рынок? Не является ли версия о Чаке удобной ширмой для браконьеров? Акула, очевидно, существует, но нам от этого не легче".

- Николай Николаевич, шкуры, которые мы тебе дали на экспертизу, действительно с острова Семи Ветров?

- Ты сомневаешься в моих познаниях?

- Я не сомневаюсь. Спрашиваю не ради любопытства.

- Понимаю. Еще раз подтверждаю, шкуры каланов - с острова Семи Ветров, - сказал Лобачев, возвращаясь на свое место. Извини. Этот случай выбил меня из равновесия... Панна еще не пришла? Черт знает что! - Лобачев стал шарить в ворохе бумаг. - На той неделе сыновья приезжают. Вот телеграммы. С семьями. Они возьмут Панну в руки.

- От души поздравляю, Николай Николаевич. У меня ведь тоже радость - еще один внук на свет появился. Лобачев вышел из-за стола и поманил Еремина. В столовой ярко горел свет. На столе - бутылка шампанского, графин водки, закуски. Еремин вопросительно посмотрел на хозяина:

- Выпьем, Алексей. За внуков.

Старинные часы на стене мерно отбили десять. Вернувшись в кабинет, они молча сели за шахматный столик.

- Чак... Акула... Загадка, - нарушил молчание Лобачев.

- Акула ли? - отозвался Еремин.

- Н-да... В природе существует определенная закономерность. Она обязательна как для животного, так и для растительного мира. Морской хищник убивает свою жертву, чтобы тут же ее съесть. Краб ежегодно откладывает сотни тысяч икринок, чтобы сохранить свой род. Он, конечно, не знает, что восемьдесят - девяносто процентов его мальков будут съедены рыбами. А рыбы - другими обитателями моря. Так достигается равновесие в природе. Н-да... Чак не пожирает свою добычу, а уносит куда-то - это подтверждают фотографии. Что-то противоречит естественным склонностям хищника.

- Может быть, добычу тащит маленьким акулятам? - не совсем уверенно спросил Еремин.

- Алексей, ты иногда говоришь такие вещи... - покачал головой профессор. - Да будет тебе известно: акулы, как и все рыбы, откладывают икру и в дальнейшем нисколько не заботятся о своем потомстве. Другое дело - морские животные...

- Какой же вывод?

- Рано вывод делать. Подождем до новых сообщений.

- Ждать! Сколько же можно ждать? - вздохнул Еремин, машинально перебирая фотографии.

Лобачев закурил свой "гвоздик".

- Попробуем применить антиакулин, - задумчиво сказал Лобачев.

Еремин вопросительно посмотрел на профессора.

- Да, да, есть такое средство, Алексей. Знаешь, как оно родилось? В годы второй мировой войны участились полеты американцев над Тихим океаном. Говорят, боязнь перед японцами была ничто по сравнению с опасением летчиков очутиться в воде в обществе акул, - Лобачев слегка усмехнулся. - Это опасение оказалось настолько деморализующим, что военно-морские силы США занялись тщательным изучением акульего вопроса. Как защитить летчика, оказавшегося в волнах океана, от коварного морского людоеда?

- Неужели американские летчики так часто плюхались в Тихий океан? - иронически заметил Еремин.

- Вам, военным, это лучше знать. Так вот, постепенно удалось решить проблему. Акулы, как правило, избегают спрутов и прочих моллюсков, выделяющих чернильную жидкость. Далее: акулы явно не переносят близкого соседства с дохлыми сородичами, особенно если те уже разлагаются. Выяснили, что у акулы вызывает отвращение уксусный аммоний. Итак, два компонента - аммоний и уксусная кислота. Испытали их врозь и установили - акула не выносит уксусной кислоты. Другие опыты показали, что примерно так же действует на нее медный купорос. Проверили на акулах соединение уксусной кислоты и медного купороса, иначе говоря, уксуснокислую медь. Так была решена задача.

- И боевой дух восстановлен, - засмеялся Еремин.

- Именно. Летчикам перед полетом вручали черную лепешку в марлевой оболочке. Она легко растворялась в воде и состояла из одной части уксуснокислой меди и четырех частей нигрозина, сильного черного красителя, создающего "дымовую завесу", которой может позавидовать любой спрут. Это средство, получившее название "антиакулин", применяется и сейчас.

- Значит, антиакулин, - задумчиво сказал Еремин. - А как же все-таки шкуры, Николай Николаевич?

Лобачев развел руками:

- Подождем. Между прочим, есть проект организации нового заповедника, на Курилах.

- А заповедник на острове Семи Ветров?

- Ликвидировать. Животных переселить на новое место. Последнее слово за мной и Чигориным, но он еще не знает о проекте. Чтобы сказать это последнее слово, надо тщательнейшим образом изучить физические и биологические факторы нового района. На это требуется время, и немалое. - Лобачев подошел к окну, раздвинул шторы. - Где же она пропадает, моя Панна?

Еремин еще и еще раз пересматривал фотографии, точно так же, как это делал днем начальник управления. Он знал историю потопления "Палтуса" и был убежден, что остров Семи Ветров имеет дело не с акулой, но все надо было проверить. Вспомнив перехваченную на имя Рутковской телеграмму, Еремин нахмурился: "Рыбалку, пожалуй, придется отменить".

- Вот и мы, - сказала Панна, входя в столовую.

- Вижу, что вы, - проворчал Лобачев.

- Папа, Алексей Васильевич, познакомьтесь. Это Олег Щербаков. Мы в театре были.

"Оригинал лучше фотографии, - Еремин, окинув взглядом Щербакова, усмехнулся. - И чего только не бывает в жизни! Сегодня мне придется сидеть за столом с человеком, на которого падают серьезные подозрения".

Он прислушался к разговору.

- Я вас помню, молодой человек, - говорил Лобачев. Весьма способны были к наукам... Да-с, позвольте, где же ваш волкодав?

- В питомник отдал.

- Похвально. Кличку собаке изменили?

- Нет.

- Жаль, жаль. Сей молодой человек, - обращаясь к Еремину, продолжал Лобачев, - на лекции в университет приходил с собакой. Такая свирепая морда. И кличка такая странная: Тунеядец. Идем однажды после лекции по улице, а молодой человек: "Тунеядец, ко мне!" Представьте себе, люди оборачивались. Из любопытства, конечно.

Еремин увидел под густыми бровями горящие глаза и чуть заметную улыбку, но веки тут же опустились. Щербаков явно смущался, не знал, как вести себя, куда спрятать большие рабочие руки.

Панна настежь открыла окна. Ночная прохлада вошла в столовую.

- Прошу к столу, Алексей Васильевич. Вы мои крестный, вам и быть тамадой.

- Что ж, тамадой так тамадой, - Еремин налил три стопки водки. - А что именинница будет пить? Шампанское? Лимонад?

- Именинница хочет водки.

- Дочка!

- Все в порядке, папа. Все в порядке. Сегодня мой день.

Еремин молча налил четвертую стопку. Панна была чем-то взвинчена.

- Итак, по старому русскому обычаю выпьем за здоровье именинницы. Будь счастлива, Панна, - сказал Лобачев.

Кажется, ей не хватало только этих простых слов. Она посветлела лицом. Все выпили. Лобачев вышел в соседнюю комнату. Он мог вот так, внезапно, покинуть собеседников, чтобы сесть за рояль.

Еремин с интересом смотрел на Щербакова: "О чем размышляет сейчас этот молодой человек? Что он из себя представляет?"

Щербаков встретился с изучающим взглядом Еремина и внезапно вспыхнул. "Может быть, и он тоже считает, что я компрометирую Панну? - вспомнил он слова Суровягина. - Ну и пусть!" Он с вызовом взглянул на Еремина:

- Изучаете современную молодежь?

Вопрос прозвучал грубовато. Панна предостерегающе подняла руку.

- Может быть, - добродушно отозвался Еремин.

- И хотите послушать из первых уст ее кредо?

- Есть и такое? С удовольствием...

И Щербаков заговорил. Нет, он вовсе не разделял пошлой философии пижонов с Приморского бульвара. Но откуда появилась эта плесень? Кто виноват в том, что она появилась? Что породило ее? Не кажется ли уважаемому полковнику, что вся эта мерзость всплыла из-за каких-то недоработок старшего поколения?

Еремин слушал. Он никогда не думал, что можно так неистово стучаться в открытую дверь. Но входи же, входи, и взгляни: будущее перед тобой. Оно твое и мое. Да, мы многого не успели... Люди, любившие родную страну самой высокой любовью, люди, которые, как говорил поэт, "полуживую вынянчили" родную землю, - эти люди еще много дел на земле не успели переделать, да и себя до конца не переделали...

Так будь же лучше нас! В твоих руках и наука, и наш с Николаем Николаевичем локоть, и зовы иных планет...

Будь же лучше! Ведь тебе жить в завтрашнем мире. Переложи часть поклажи на свои молодые плечи. Так легче нам шагать в завтрашний день. Да, старый мир коварен, жесток и цепок. Мне горько слушать твой рассказ современных остапбендерах и хуторянах - героях особняков, бессовестных, лицемерных стяжателях или людях, испорченных властью. Да, есть еще стяжатели, есть хулиганы, есть рутковские и горцевы. Хоть мало их, но они есть. Нет такой дохлой собаки, нет такой грязи, нет такой подлости, которую бы не бросил нам под ноги старый мир. Уберем все с нашей дороги, выметем всю нечисть из пыльных и темных углов, чтобы она не отравляла атмосферу светлого дня...

Так будь же лучше нас! Будь!..

Яркий свет люстры падал на нераскупоренную бутылку шампанского. Сквозь открытые окна доносился приглушенный плеск моря. Лобачев взял аккорд на рояле. Панна водила вилкой по белой скатерти. Вдруг Еремин вскипел:

- Я слушал вас и мысленно спорил с вами. Молодежи свойственно критическое отношение к окружающему. Это от избытка энергии, от желания скорее сделать мир лучше, чем он есть. Вы же тут разглагольствовали о каком-то пессимизме. Какая чепуха!" Да вы посмотрите кругом. Какие крылья у нашей страны! Какие крылья! Это подонки всех рангов не видят их. Это они кричат: "Мы - потерянное поколение" - и шкодничают, топчут в грязь самое дорогое и святое в жизни - любовь, дружбу, великое право трудиться во имя будущего.

Щербаков сидел, опустив голову, и катал хлебный шарик по столу. Панна тряхнула головой.

- Мы с Олегом не такие уж плохие, Алексей Васильевич! Честное слово...

Еремин остановился, улыбнулся.

- Ладно, - сказал он, махнув рукой. - Хватит. Я верю тебе, Панна. А Олег... Я вовсе не считаю его плохим. Просто у парня еще не все стало на свое место. Смотрю на вас и завидую. Двадцать лет. Юность. Все впереди. В эту пору человеку дается великая свобода - сделать самого себя.

- Это я должна сама себя сделать?

- Да, Панна. И этой свободой надо уметь пользоваться. Ты должна научиться шагать в ногу с временем, иначе будет плохо. Иначе придешь в один из тупиков жизни - к злобному мещанству, застойной обывательщине или к преступлению. Никуда от этого не денешься, если не выберешь правильной дороги, если у тебя не будет своего космоса.

Щербаков, который до сих пор молча слушал Еремина, встрепенулся. Откровенно говоря, он был рад, получив жестокую отповедь от этого старого на вид, но столь молодого, искреннего, свежего в чувствах человека. С какой силой убеждения говорил он! За его плечами была долгая и, вероятно, трудная жизнь. Во имя чего он боролся и борется? Это было ясно. А он, Олег, разошелся, как мальчишка, и сколько напорол глупостей... С чужих слов... Как чудесно сказал Алексей Васильевич - "свой космос"!

Еремин чувствовал, что между ними устанавливается то доверие, которое располагает к откровенности. Во всяком случае в отношении Панны он был совершенно в этом уверен, но Щербаков?..

- Где же ваш космос, Олег? - спросила Панна.

- Кабина портального крана. Оттуда далеко видно, - засмеялся Щербаков.

- И даже Рутковская? - осторожно спросил Еремин.

Щербаков помрачнел и опустил голову. Панна встала из-за стола и подошла к отцу.

- Наш вальс, - приказала она и обернулась к Еремину. - На моих именинах мы всегда танцевали с вами, Алексей Васильевич.

Что-то заставило Еремина подняться из-за стола и обнять девушку за талию.

- Благодарю, Панна. Ты стала отменно танцевать. - Еремин вернулся на свое место.

Щербаков сидел, подперев подбородок руками.

- Выше голову, молодой "человек. У вас хороший космос. А про Рутковскую вам все же следует подумать. - Еремин занялся шампанским, снял фольгу с горлышка и поставил бутылку на стол.

- За что же все-таки Аню могли арестовать? Она была, мне кажется, лучше других в компании, - Панна посмотрела на Щербакова, как бы ища поддержки.

"Как она любит этого ладно скроенного парня", - подумал Еремин.

- Вы лучше, Панна. Самая светлая в компании, - просто сказал Щербаков. - В тяжелые минуты жизни я всегда шел к вам. - Он вытащил сигарету и закурил.

Панна покраснела.

- Вот вы спросили, Алексей Васильевич, - волнуясь, заговорил Щербаков, - вижу ли я из кабины крана Рутковскую? Не вижу. Если бы при ней я сказал, что мой космос - кабина портального крана, она просто высмеяла бы меня. После ареста Ани я о многом передумал. Почему-то в ее присутствии я стеснялся говорить о том, что люблю работать на кране, люблю Василия Ивановича... Почему делал уступку - не знаю. Мне хотелось вырвать ее из той среды, в которой она жила.

- А Рутковская вас потянула. Она оказалась сильнее, жестко сказал Еремин.

- Нет, - очень спокойно произнес Щербаков и, наклонившись к Еремину, прошептал: - Я ее любил...

- Постойте, - перебил Еремин. - Вы оба думаете, что Рутковскую арестовали за то, что она танцевала твист, слушала пластинки Элвиса Пресли, спаивала безусых юнцов?

- Мы в этом уверены. - ответила Панна.

- Да, уверены, - подтвердил Щербаков.

Еремин с добродушной укоризной взглянул на молодых людей.

- Выпьем шампанского, - сказал он, открывая бутылку. - На именинах полагается пить шампанское. - И, помедлив, добавил: - Рутковскую арестовали за контрабандную торговлю шкурами каланов.

Щербаков и Панна переглянулись. Еремин перехватил их взгляды.

- За твое здоровье, Панна, - Еремин поднял бокал.

- Как же так? - растерянно пробормотал Щербаков. - Как же так? Не может быть...

- Панна, займись-ка чаем, - сказал Еремин. - Да покрепче завари.

Панна вышла на кухню.

- А теперь поговорим как мужчина с мужчиной, - повернулся Еремин к Щербакову. - Вы, Щербаков, комсомолец...

Как только Панна вошла с чайником, Еремин поднялся.

- Алексей Васильевич, а чай?

- Вы уж без меня, Панна. Я пойду к Николаю Николаевичу. Он, кажется, уже в своем кабинете?

Тишина, тишина космическая, хотя на земле такой тишины не бывает. Олег и Панна не слышали ни шелеста тополей, ни гула морского прибоя. Они сидели друг против друга и молчали.

- Станцуем? - прервала молчание Панна.

- Станцуем, - механически ответил Щербаков.

Панна подошла к радиоле. Они долго выбирали пластинку. Запел густой женский голос. Липси. Они молча танцевали. Потом Панна подавленно спросила;

- Что же теперь делать, Олег?

Он промолчал. Женский голос пел "Береги любовь". За окном ветер гнул деревья. Где-то в отдалении шумел город. Щербаков выключил радиолу. Панна сидела в кресле, в больших глазах ее отражался свет люстры. Щербаков молча пожал ей руку, постоял немного в тихо вышел.

Глава десятая

ДЕЛО ПРОЯСНЯЕТСЯ

Был первый час ночи.

Щербаков медленно брел по тихим улицам. Он чувствовал себя одиноким и опустошенным.

Сам того не подозревая, он стал соучастником темных махинаций Рутковской и ее компании. Еремин сказал, чтo ему известно, какие поручения Рутковской выполнял Щербаков. Ведь чемоданы были со шкурами каланов. Олег до того растерялся, что не мог выговорить ни слова. Как сквозь сон, он услышал вопрос Еремина:

- Расскажите...

Щербаков выложил все. Он рассказал, что вот уже дней пятнадцать у него лежат дома два чемодана, завезенные Рутковской.

- Пусть пока поваляются у тебя. Так не хочется возиться с ними сейчас, - сказала она тогда...

Еремин, выслушав Олега, сказал с жесткой определенностью:

- В чемоданах шкурки каланов. Еще что?

Щербаков передал Еремину и последнюю записку Рутковской. Он должен был встретить посыльного "брата", но не встретил, потому что накануне они поссорились - она отказалась с ним ехать в Москву. Записку Еремин не вернул и сказал в заключение:

- Я вам верю, Щербаков...

Вдруг сзади затормозила машина. Шофер сердито крикнул:

- Вы что, под машину хотите попасть?

- Мне теперь все равно, - махнул рукой Щербаков и поплелся в сторону.

Машина проехала.

Каким же идиотом он все это время был. Его просто водили за нос, он служил удобной ширмой для Рутковской. Только ширмой. Ему вдруг вспомнился давний разговор с Рутковской. Она настойчиво и по всякому поводу старалась подвергнуть его разным испытаниям, свысока. пренебрежительно говорила о его работе. Слушая ее, он хохотал от души. Как ни злилась Рутковская, она замолкала, чувствуя, что становится смешной. Так вот, в этот раз она спросила его:

- Ты меня любишь?

- Еще бы!

- А что бы ты сделал ради меня?

- Все, что ты захочешь!

- Ну, например, украл бы собор Парижской богоматери или разбил бы витрину универмага?

- Странный способ доказывать любовь. Зачем весь этот разговор?..

- А если я так хочу?

- Не надо хотеть...

Он попытался обнять ее, но она оттолкнула его.

- Да или нет?

- Нет, я не выполнил бы твои неумные желания.

Рутковская очень спокойно сказала:

- Я так и знала. Хорошо еще, что не лжешь.

- Да, я ненавижу ложь.

Тогда ему непонятен был смысл этого разговора. Может быть, она хотела открыться ему, рассказать о махинациях со шкурками? Скорее всего для той роли, которую ему выбрала Рутковская, он подходил таким, каким был в жизни, - с врожденным чувством порядочности, преданным товарищем, всегда верным своему слову. Как раз после этого разговора он получил первое поручение - встретить посыльного "брата", а всего он выполнил три поручения Рутковской.

Мерзостно! Как мерзостно! Игрушка в руках аферистов... Щербаков открыл дверь коридора. В красном уголке играла музыка. Пел мягкий мужской голос: "На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы..." Эти простые слова вдруг необычайно взволновали Щербакова. Он отчетливо представил и далекие планеты, и пыльные тропинки, и людей в скафандрах. Черноту неба, яркие звезды... Щербаков вздохнул и зашагал по коридору.

Навстречу двигалась дежурная по общежитию - седая женщина, страдающая одышкой.

- Что случилось, Щербаков? Весь зеленый какой-то. Аль заболели?

- Пройдет, тетя Катя...

Щербаков почти бегом направился в свою комнату.

Сердце колотилось, как после хорошего кросса. Щелкнул выключатель. Взгляд Щербакова остановился на двух чемоданах в углу комнаты.

"Знала, куда нести, - с ненавистью подумал он и приподнял их. - Открыть? Надо открыть!"

Щербаков выставил чемоданы на середину комнаты, не решаясь на последний шаг. То, что он собирался делать, унижало его в собственных глазах.

В общежитии было тихо. На столе равнодушно тикал будильник. С фотографии на Щербакова смотрела Аня. Глаза - насмешливые, вызывающие - будто говорили:

"А вот не откроешь. Жилка тонка".

- Смеешься, стерва! - Щербаков яростно схватил фотографию и разорвал ее на мелкие куски, потом с такой силой поддал чемодан ногой, что он перевернулся и ударился об угол кровати. Замки чемодана сорвались, крышка отлетела.

Шкуры, шкуры, шкуры...

Щербаков, тяжело дыша, сел на кровать. Что же теперь делать? Что делать? "Тяжело будет - приходи", - вспомнились слова Еремина. "Пойду", - решил Щербаков и поднялся, взглянул на часы. Начало третьего. Поздно. Однако оставаться один в комнате он уже не мог. Запихав шкуры под кровать, он потушил свет, вышел и закрыл дверь.

Улицы были пустынны. Щербаков, прижавшись к ограде скверика, закурил и зашагал в порт. Под ногами блестел асфальт. В аллеях монотонно шумел дождь. Тополя, подстриженные весной, разрослись густой буйной зеленью. Листья, громадные, сочные, словно лакированные, встряхивались и сбрасывали тяжелые капли, как грузчики сбрасывают с плеча тяжелую ношу. Беспокойный свет фонарей трепетал на тополях. Причудливые тени падали на тротуар. Гасли последние огни в домах, а он все шел, с каждым шагом удаляясь от своей комнаты, где лежали ненавистные ему чемоданы.

Щербаков вышел на портовую площадь. Машины с зелеными глазками. Пассажиры.

Порты - воздушные, речные и морские, - как и железнодорожные вокзалы, живут своей жизнью. Здесь спешат, торопятся, ругаются, смеются, плачут, целуются, жуют на ходу, спят на чемоданах... Одни уезжают, другие приезжают. "Я-то к дочке еду, а куда эти прут?" - вспомнил Щербаков слова старика, кое-как выбравшегося из вокзальной толчеи, и невольно улыбнулся. Сегодня в порту была такая же толчея, как и вчера и позавчера...

Щербаков почувствовал усталость. Ему казалось, что он вернулся из дальней поездки и ждет пересадки на новый поезд. "Что ж, пора пересаживаться", - подумал он и, потолкавшись среди пассажиров, опять вышел на площадь и повернул к грузовому причалу.

В проходной тускло горела лампочка.

- Эй, кто тут есть?

Из боковой комнаты вышла вахтерша.

- Где ты был? С двенадцати звоню в общежитие, не могу дозвониться.

- Что случилось?

- Диспетчер приказал разыскать тебя. Звоните, говорит, пока кто-нибудь не поднимет трубку. Вот и звонила.

- Что же все-таки случилось?

- Вот бестолковый. Я же объясняю тебе - кран простаивает. Звонил твой сменщик. Говорит, прихворнул, не может работать.

- Так сразу и сказали бы. Я побежал!

- А штаны-то, штаны узкие зачем надел? - кричала вахтерша вдогонку.

Но Щербаков уже был далеко. По винтовой лестнице он поднялся в кабину портального крана, включил свет под металлическим абажуром и сообщил диспетчеру по селектору, что приступает к работе.

- Хорошо, что пришел, - хрипло пробасил микрофон и объяснил, что надо делать.

- Ясно, - ответил Щербаков.

- Счастливо...

Щербаков откинулся на спинку сиденья. Какое блаженство! Он почувствовал необычайное облегчение. Все заботы, невзгоды остались где-то там, за стенами этой уютной кабины с приборами, кнопками, привычными запахами.

В черных циферблатах качались белые стрелки, приглушенно шумел электромотор. Щербаков взглянул на палубу корабля. В свете прожекторов на груде ящиков стоял человек и, задрав голову, махал рукой: давай, мол, начинай. "Успевай только", - подумал Щербаков и включил стрелу.

Забрезжил рассвет. На небе еще носились тучи. Восток был чист. Алела заря. Над бухтой курился туман. Перед стрелой стремительно пролетела чайка.

Щербаков бросил взгляд на грузовой причал справа. Груды ящиков с рыбными консервами. Трюм корабля зиял черной пустотой. Слева - самоходная баржа, нагруженная продуктами. Колбасные изделия, крупа, консервированные фрукты. Скоро баржа отчалит и возьмет курс на острова.

Люди, которые придут в магазины за покупками, никогда не узнают, что продукты грузил июльской ночью Олег Щербаков. Он бежал от себя, от пустоты, вдруг захлестнувшей его, а пришел вот сюда, в спокойный мир труда. Неважно, что покупатели не узнают о нем. Важно, что он знает, что нужен людям. Мысль сама по себе простая, но когда в нее вдумаешься, начинаешь понимать ее глубокий смысл. Ради этого стоило жить.

Было девять часов утра. Позавтракав в столовой, Щербаков направился на почту, купил бумагу, конверт и, устроившись в углу, размашисто вывел: "Полковнику госбезопасности А. В. Еремину".

Два дня подряд шел дождь. Потом прояснилось.

В среду утром, поднимаясь к себе в кабинет, Еремин подумал: "Кажется, и наше дело проясняется наконец". Серая папка, уже успевшая значительно увеличиться в объеме, лежала на столе. Еремин, прежде чем просмотреть последние протоколы допроса (их вел Суровягин), взглянул на листок настольного календаря: нет ли там какихлибо записей для памяти? День оказался свободным - никуда не надо ехать. Можно заняться каланщиками. Еремин открыл серую папку и начал читать протокол очной ставки Горцева с Рутковской.

Горцев показывал, что шкуры получал от Рутковской. Называл дату, место сделки. Рутковская все отрицала. стояла на своем: десять шкурок - и баста - купила у пропившегося моряка. А где Горцев прибарахлился - она не знает и знать не хочет.

Еремин потянулся к телефону, чтобы вызвать Горцева на допрос, когда вошел Суровягин. Он принес почту.

- Сверху ответ на наш запрос из Сибирска о Холостове, сказал он, складывая письма перед полковником.

- А ну-ка, что там о нем пишут?..

Вот что говорилось в письме.

"Холостов А. Ф., 1929 г. рождения, инженер-электрик по образованию, работал в лаборатории профессора Ковалева С. С. Показал себя талантливым инженером, хотя и с несколько авантюристическим складом характера.

Лаборатория занималась моделированием кибернетических машин. Последняя такая машина, созданная коллективом ученых и инженеров, - "черная акула" (Чак) погибла под водой во время испытаний. Сборочными работами в лаборатории руководил Холостов А. Ф.

У профессора Ковалева С. С., как у всякого крупного ученого, были противники, которые придерживалась иных взглядов, чем он, на дальнейшее развитие кибернетики. Они-то и возглавили комиссию по расследованию причин срыва испытаний и гибели уникальной машины. Профессору Ковалеву предъявили тяжкие обвинения, а затем его отстранили от руководства лабораторией. Ковалев был болен, болезнь его прогрессировала. Все эти события совпали с личными неприятностями. Профессор, потеряв семью в начале войны, вторично женился на своей молодой лаборантке Ане Рутковской. Она ушла к Холостову, и они уехали из Сибирска.

После операции профессору предложили вновь руководить лабораторией: новое расследование реабилитировало его доброе имя. Но Ковалеву требовался длительный отдых. Он поехал в родной город Приморен. Операция, к сожалению, не могла надолго отсрочить развязку: несмотря на тщательный уход, Ковалев умер. Научным наследием его ныне занимается группа ученых. В Приморск выехала комиссия. Вы можете установить с ней контакт.

Майор Кулыгин".

Еремин отодвинул лист бумаги и задумался.

- Итак, кое-что мы выяснили, - сказал он. - Холостов человек с авантюристическим складом характера - раз. Талантлив - два. Давно связан с Рутковской - три. Машина исчезла под водой - четыре. Комиссия приехала - пять. Она и нужна нам сейчас. Андрей Петрович, выясните, кто приехал, и договоритесь о встрече.

"Раз по имени и отчеству назвал, значит, доволен", - подумал Суровягин. Он положил перед Ереминым нераспечатанный конверт.

- Что за письмо? Почему не раскрыли?

- Там написано: "Только лично в руки".

Письмо было от Щербакова. Еремин дважды перечитал его, задумчиво улыбаясь.

- Вот что, Андрей Петрович, возьмите дежурную машину и поезжайте по этому адресу. Комната четырнадцать. Там вас встретит Щербаков. У него шкуры каланов.

Суровягин на секунду застыл от удивления, но лицо его осталось бесстрастным.

"Выдержка есть", - подумал Еремин.

- Давно письмо пришло?

- Третьего дня. Сразу же после вашего отъезда.

- Так. - Еремин опять улыбнулся своим мыслям, решительно достал из ящика стола небольшой коннертик и протянул Суровягину. - Отдайте Щербакову. Это записка Рутковской. Настоящая, Андрей Петрович. К посыльному, которого в день ареста встречала Рутковская, должен был пойти Щербаков. Накануне они поссорились, записка осталась у Щербакова. Он ее мне передал. А теперь возвращаю. В субботу пусть встречает очередного гонца с острова Семи Ветров со шкурами. Теплоход "Азия", каюта пятнадцать. Между прочим, все посыльные едут в пятнадцатой каюте. Шкуры привезете сюда. Кажется, все. А с учеными я договорюсь сам.

Зазвонил телефон.

- Полковник Еремин слушает. Так... Копию письма, я думаю, мы получим? Хорошо. Я сейчас выезжаю.

Глава одиннадцатая

ПРЕСС-КОНФЕРЕНЦИЯ

ДЛЯ ЧЕКИСТОВ

Еремин вернулся в управление в четвертом часу.

- Вы давно приехали? - спросил он Суровягина, устало опускаясь в кресло.

- В четырнадцать ноль-ноль, - с готовностью ответил Суровягин.

- Отдали записку?

Суровягин улыбнулся:

- Он взял ее, как отпущение грехов. Сказал, что обязательно встретит.

- Как его настроение?

Суровягин замялся, и это не укрылось от полковника. Он выжидающе взглянул на своего молодого сотрудника.

- У меня с ним небольшая стычка произошла... Я был груб с ним.

- И вы считаете это правильным? - голос Еремина звучал холодно. Теперь он понял, почему так нервничал Щербаков в тот памятный вечер.

- Нет. Это было моей ошибкой, - твердо ответил Суровягин. - Грубой ошибкой.

- Видите, Андрей Петрович... Жизнь учит вас на каждом шагу: надо верить людям.

- Да, товарищ полковник. Так вот, Щербаков поэтому сначала отнесся ко мне очень настороженно...

- А вы?

- Я? - Суровягин взглянул в лицо полковника. - Я... извинился перед ним за свою... дурацкую горячность. Мы с ним помирились. Я даже знаю - мы подружимся с ним.

- Ну и правильно, - сказал Еремин. - Очень хорошо. А теперь я должен ознакомить вас еще с одним документом. Я был в штабе флота, - он показал на конверт, который лежал перед ним на столе. - Прочитайте.

Письмо было адресовано начальнику мореходного училища. Еремин был знаком с ним еще до памятного разговора с Лобачевым об акулах.

"...Может быть, я ошибаюсь, но должен поделиться с Вами своими сомнениями. У меня создалось впечатление, что черная акула, похожая на дельфина, не живое существо, а машина, созданная руками человека. Доказать это я пока не могу, но каждая встреча убеждает меня в этом предположении. Поразительным было нападение на рыболовное судно. Снимки, к сожалению, получились слишком темные, и разобраться в них трудно..."

Суровягин дочитал письмо и положил обратно в конверт.

- Выходит, герой нашей драмы - неизвестное подводное существо?

- Выходит, так, - согласился Еремин. - Предположения Парыгина проверили. Наши подводные лодки целую неделю с акустическими приборами караулили у острова Семи Ветров. Черная акула исчезла. И самое странное - исчез затопленный траулер.

- А его не могло снести течением?

- Возможно и это, - согласился Еремин. В дверь постучали.

- Пакет, - сказал дежурный, появляясь в дверях. Еремин разрезал конверт и вытащил несколько фотографий с объяснительной запиской к ним.

- Ясно, - сказал он и потер голову. - Специалисты утверждают, что черная акула - не подводная лодка. Поехали, Андрей Петрович. Вновь две версии, два предположения...

Залив, открывшийся между двумя сопками, надвигался, как огромный парус. Шоссе, сворачивая, подходило к самому берегу. Справа на зеленых холмах раскинулись дачи, дома отдыха, санатории. Пахло яблоками и морем.

"Не мешало бы искупаться", - подумал Суровягин.

Залив в разных направлениях пересекали десятки яхт и лодок. Стремительно мчались катера "Ракеты". На пляже - множество загорелых тел.

Куда и зачем они едут, Суровягин не знал, но расспрашивать не решался: не любил этого полковник. Проехали десятый километр, пятнадцатый... На девятнадцатом машина свернула вправо и пошла вверх в зеленом тоннеле берез и тополей.

Белый коттедж с балконом и верандой стоял в саду. Еремин остановил, машину перед воротами и выключил мотор.

- Приехали, Андрей Петрович.

Через маленькую зеленую калитку они вошли во двор. Коттедж казался необитаемым. Окна закрыты и задернуты белыми занавесками. В глубине сада виднелась качалка, дальше между деревьями можно было разглядеть теннисный корт.

"Кажется, дача Академии наук", - подумал Суровягин.

У летней кухни хлопотала женщина. Заслышав шаги, она обернулась.

- Дома академик? - Еремин назвал фамилию одного из известных в стране кибернетиков.

- Они купаться пошли, - певуче сказала женщина. - Сейчас будут.

За калиткой послышался заразительный смех. Во двор вошли двое в синих спортивных костюмах с белыми полотенцами на плечах. Увидев незнакомых людей, они умолкли. Полковник представился и представил Суровягина.

- Пойдемте, товарищи, - просто сказал академик. На вид ему было лет сорок. Волосы пшенично-желтые, серые глаза очень выделялись на загорелом лице. Тело сухощавое, мускулистое. Увидев академика на улице, Суровягин принял бы его за спортсмена или тренера футбольной команды.

Они поднялись на второй этаж. Спутник академика, белокурый молодой человек, раскрыл окна. В комнате было несколько стульев, круглый стол, книги на тумбочке, рядом - голубой торшер.

- А места у вас чудесные. Лучше даже Черноморского побережья, - оживленно заговорил академик, бросая быстрые взгляды то на Еремина, то на Суровягина. - Вы не находите? Во всяком случае, не так шумно, - он сел за стол и забарабанил длинными пальцами по столу. - Я слушаю вас, товарищи.

Полковник достал было бумаги и фотографии, посмотрел на них, вздохнул и снова засунул в кожаную папку с застежками.

- Зная вас, как одного из выдающихся кибернетиков... начал он и замолк. Фраза была слишком пышна. Академик нахмурился. Полковник махнул рукой и засмеялся. - Извините, товарищи, не туда заехал. Мы нуждаемся в вашей помощи. Может быть, договоримся так: я буду задавать вопросы, а вы отвечать. Если приемлема такая форма...

- Не возражаю, - улыбнулся академик. - Своего рода пресс-конференция для работников госбезопасности.

- Возможны ли в наши дни кибернетические машины, обладающие некоторыми мыслительными функциями? Если ответите "нет", вопросов больше не будет.

Суровягин видел, как волнуется полковник. Может быть, у него появилась новая версия о каланах? Кажется, он страстно хочет, чтобы академик на вопрос ответил "да", только "да".

- А говорят, чекисты - самый терпеливый народ. Знаете, что сказал Нильс Бор, когда познакомился с единой теорией элементарных частиц Гейзенберга? "Нет никакого сомнения, что перед нами безумная теория. Вопрос состоит в том, достаточно ли она безумна, чтобы быть правильной". Достаточно ли "безумен" конструктор машины, чтобы создать ее? При желании, очевидно, можно изготовить такую машину. Но все равно она будет несовершенна. Пока нет таких материалов... Впрочем, был один такой "безумец" - профессор Ковалев, выдающийся кибернетик. К сожалению, в свое время его работам не придали значения, а последняя его машина погибла. Мы сейчас как раз изучаем наследие профессора - он был уроженцем этого города. Пока отрывочные записи. Но какие!.. А машину жаль... Понимаете, принципиально новое решение вопроса. Мы интересовались заказами Ковалева заводам... Заказы удивительные...

- Мне думается, такая машина существует, - сказал Еремин. Голос его прозвучал торжественно, будто он сам создал машину. Полковник выложил на стол фотографии черной акулы и копии писем Парыгина.

Академик долго разглядывал фотографии, потом протянул их белокурому молодому человеку.

- Ни разу не видел живой акулы. Вы уверены, что это искусственная акула?

Полковник показал на письма.

- Если это правда, человек, создавший акулу, гениален, задумчиво сказал академик, отдавая письма своему молчаливому товарищу, и, сцепив руки над головой, стал рассуждать сам с собой. - Почему все-таки движется бесшумно? Имеются гасители звуков? Вероятно. Микромодульный искусственный "мозг"? Но из каких материалов? Кристаллы?..

Суровягин сидел у раскрытого окна. Последние лучи солнца, пробиваясь сквозь густую листву, пятнами падали на садовую дорожку. Цветы источали сладкий запах. Под деревьями стоял полумрак. Суровягину казалось, что оттуда сейчас вынырнет черная акула. Почему-то он поверил в версию полковника. Может быть, его убедил в этом академик. Но кто тот гениальный человек, который создал акулу-машину? Неужели Холостов?

Вошла женщина и поставила на стол большой противень с жареными грибами. У грибов был цвет золотого топаза, и они чудесно пахли тайгой и дымом.

- Грибы! Вот чудесно! - воскликнул академик. - Я, оказывается, страшно голоден.

Еремин поднялся.

- Куда вы, полковник? Какая же это пресс-конференция без ужина? - засмеялся академик. - Прошу к столу. Это и вас касается, молодой человек. - Он повернулся к Суровягину.

- Неудобно. Мы и так уже надоели вам.

- Оставьте, полковник. Мы свои люди, - академик положил в свою тарелку грибов. - Меня чертовски заинтересовала ваша черная акула, полковник.

- А меня - кибернетика, - улыбнулся Еремин. - Если бы не вы, нам, откровенно говоря, пришлось бы помучиться.

- Я не отказался бы от встречи с изобретателем черной акулы и охотно взял бы его к себе в институт.

- Боюсь, что из этого ничего не выйдет, - возразил полковник и, отвечая на вопросительный взгляд академика, пояснил: - Полагаю, что изобретателя вы назвали правильно: это покойный Ковалев.

Академик остро блеснул серыми глазами:

- Но тогда его работа попала в чьи-то руки?

- Да. А человек, пользующийся новейшими достижениями науки и техники для низменных целей, - опасный преступник. Вы же сами говорили, что возможности кибернетики безграничны. Допустить, чтобы ими пользовались авантюристы, нельзя, никак нельзя. Они так напрограммируют ваших роботов... Мы должны думать не только о сегодняшнем, но и о завтрашнем дне.

- Напрасно вы опасаетесь за будущее, - засмеялся академик. - В будущем люди станут более совершенными. Уверяю вас...

Чай пили на веранде. Тихо урчал на столе самовар. Шумели деревья в саду. Их кроны тонули в вечерней мгле. Мохнатые ночные бабочки кружились около фонарей. Разговор продолжался все о том же - о кибернетике, космосе, теоретической физике.

Белобрысый молодой человек, который оказался физиком, вдруг схватился в споре с полковником. Он говорил таким специфическим языком, сыпал такими терминами, что Суровягин при всем своем желании не мог ничего понять. Очевидно, и полковнику нелегко давался этот экскурс в дебри теоретической физики. Он даже сделал замечание, что следовало бы излагать мысли более понятным языком. Молодой человек от удивления раскрыл рот, глаза смотрели растерянно. Академик от души хохотал.

- Вы тоже не понимаете меня, Владимир Васильевич?

- Не смущайтесь, Леонид Савельевич, - успокоил коллегу академик. - Теоретическая физика ушла так далеко вперед, что неспециалисту иногда трудно понять вас. Со временем эти понятия, конечно, войдут в обиход так же, как вошли такие специфические термины, как космонавт, кибернетика, алгоритм, нейтрон...

Полковник отодвинул стакан и шумно вздохнул.

- Еще? - спросил академик.

- Спасибо. Чай отменный.

- Что ж, на этом забавном инциденте и закончим нашу пресс-конференцию, - шутливо сказал академик и вопросительно посмотрел на полковника. - У вас больше нет вопросов?

- Кажется, все ясно, - сказал Еремин. - Пожалуй, я рискну задать еще один вопрос. Вы не возражаете, Владимир Васильевич?

- Пожалуйста, мы сегодня свободны.

- Может быть, вы знаете, кто программировал кибернетическую машину Ковалева?

- К сожалению, я ничем не могу вам помочь. Но можно предположить, что программировал сам профессор. Это подтверждает и Холостов, инженер, руководивший монтажными работами. В материалах комиссии имеются его объяснения. Кстати, мы предполагаем вызвать его сюда. Он, по нашим данным, работает на острове Туманов. Видимо, несколько отошел от проблем, которыми он занимался в лаборатории профессора Ковалева.

Еремин и Суровягин переглянулись.

- Как знать, - неопределенно протянул полковник. - Еще один вопрос. Можно ли перепрограммировать машину?

- Почему же нет? Надо только знать ключ или шифр.

- Мы вам очень благодарны за помощь, - Еремин поднялся. Чекисты распрощались с учеными.

Машина выехала на шоссе. Полковник сидел за рулем. Далеко впереди бежали снопы света от фар, выхватывая из темноты телеграфные столбы, влюбленные пары, дома и безмолвный строй леса. Справа на глади залива россыпями тысяч звезд лежал Млечный Путь. Скорость не ощущалась.

Навстречу надвигался город. Полковник сбавил скорость.

Слепящие лучи осветили огромные ворота гаража. Сработали тормоза, и машина остановилась. Из гаража вышел дежурный шофер.

Еремин и Суровягин молча поднялись в кабинет.

- Что вы думаете обо всем этом?

- Я чувствовал себя первоклассником, который впервые знакомился с азбукой, - сознался Суровягин. - А в целом я доволен. Редко кому удается одним ходом выиграть партию,

- До выигрыша еще далеко, - задумчиво сказал полковник. Да, физики и кибернетики шагнули далеко вперед. А вот философские вопросы ядерной физики и кибернетики, или, иначе говоря, то, что нужно нам, простым смертным, разрабатываются плохо...

В комнате воцарилась тишина. Круглая луна заглядывала в кабинет.

- Принесите-ка альбомы Рутковской, - попросил полковник.

Суровягин принес.

- Я все думаю о Холостове. Как вам удалось...

- Письмо Парыгина, - перебил полковник. - Я решил: если черная акула - творение рук человека, то должен быть ее создатель. Почему Холостов? О нем я впервые услышал от Лобачева. Потом познакомился с личным делом. Помните характеристику? Она очень удивила меня. Очень талантлив, но ярый индивидуалист. Тщеславен. Жаден к деньгам. Может далеко пойти в науке, если возьмет себя в руки... Запрос в Сибирск... Вам придется лететь на острова, Андрей Петрович. По другим каналам поступили сведения, что Холостов собирается удрать за границу. Надо спешить.

Глава двенадцатая

ОКЕАН ПОЕТ

После разгрома, учиненного в бухте Белых Каланов, черная акула не появлялась в водах острова Семи Ветров. Может быть, ее отпугнул "антиакулин", который Таня и Мика Степанович не раз бросали в воду - там, где была поставлена починенная и залатанная проволочная сетка. Во всяком случае, островитяне поверили в его чудодейственную силу.

С отъездом моряков, искавших затонувший траулер, жизнь на острове потекла строго и размеренно. Каждый был занят своим делом. По вечерам играли в шахматы, слушали музыку, вспоминали Большую землю. Почему-то здесь и остров Туманов называли "Большой землей".

В субботу после обеда Парыгин лег и крепко уснул. Разбудил его негромкий стук в дверь.

- Кто там? - сонно откликнулся Парыгин.

- Я.

Он узнал голос Тани.

- Войдите. Дверь открыта.

Таня остановилась у порога. Она была в узком ярко-желтом платье. В руках держала плащ.

- Так и жизнь можно проспать, - сказала она, окинув комнату быстрым взглядом.

- Жизнь только начинается. Перед длинной дорогой не мешает хорошенько отдохнуть.

- Философия лентяев и лежебок.

Он рассмеялся, во все глаза глядя на девушку.

- Светитесь, как солнце, - сказал он. - За время нашего знакомства всего второй раз вижу вас в платье.

Она подошла к зеркалу и поправила прическу.

- Собирайтесь, - сказала она. - На ужин сегодня поездка на остров Туманов и танцы до утра.

- Исчезновение черной акулы благотворно повлияло на вас, - засмеялся он и вышел в спальню.

- Для рыбы она была слишком умна. Вы не находите?

- Да, - ответил Парыгин, одеваясь. - Думающая... Жаль, не удалось разгадать ее тайну. Ради этого я охотно встретился бы с ней еще раз.

- Лучше не надо. Я так рада, что кончилось это несчастье. Теперь уж не будут переносить заповедник на новое место.

- Разве был такой проект?

- Да, последнее слово за Лобачевым. На днях он должен приехать на острой.

Таня медленно расхаживала по комнате.

- Вот и я, - сказал Парыгин, появляясь из спальни и останавливаясь перед зеркалом. Таня стала рядом - ему как раз по плечо. Парыгин кивнул головой на зеркало: - Подходящая пара. Вы не находите?

- Так себе, - беспечно сказала она и потянула его к выходу.

Вечернее солнце висело над океаном. Ветра не было. Чайки горланили вовсю. У дощатого причала на малых оборотах приглушенно тарахтел катер.

- Побежим, - сказала Таня, все еще держа Парыгина за руку.

На катере уже давно ждали их.

Волны веером бежали за кормой. Мотор работал на полную мощность. Почти весь коллектив острова Семи Ветров, по определению председателя месткома, участвовал в "данном культмассовом мероприятии". Парыгин видел оживленные лица островитян и чувствовал, что они благодарны инициатору поездки за это "мероприятие".

Катер поравнялся с безымянным островом.

- Вы бывали там? - спросил Парыгин, наклоняясь к Тане.

- Нет.

- Вы нелюбопытны.

- Там один голый камень. И, откровенно говоря, некогда.

Катер петлял между валунами-островками. Все было прекрасно - океан, небо, розовый закат. Парыгина охватило то радостное настроение, какое испытываешь ранней весной, когда расцветает природа. Ему казалось, что он только сегодня по-настоящему понял жизнь - всегда мчаться вперед и ощущать рядом локоть любимой девушки.

- У вас часто бывают такие походы? - спросил Парыгин.

- Зимой чаще. Папа считает это хорошей профилактикой.

- Профилактикой? От чего?

- От однообразия.

- По-моему, хорошо придумано. Концерт и ужин в ресторане. А ресторан как? Вам не страшно?

- С вами - нет, - засмеялась Таня. - Не беспокойтесь, у нас больше танцуют.

Катер вошел в порт острова Туманов, когда над океаном сгустились сумерки. У пирсов теснились рыболовные суда, катера, лодки, рефрижераторы. Порт жил шумно, весело. Этот шум оглушал Парыгина - на острове Семи Ветров он привык к тишине. Тарахтели лебедки. Махали стрелами портальные краны. Ярко вспыхивали голубые огни сварки. Громыхало железо.

- Теперь я понимаю, почему остров Туманов назвали Большой землей, - засмеялся Парыгин. - Здесь шумно, как в больших городах. Даже автомашины бегают.

- Каланы не любят шума, - сказала Таня. - Пошли быстрее, опоздаем.

У ярко освещенного подъезда Дворца культуры толпился народ: предстоял концерт московских артистов. Люди все подходили - смеющиеся, радостные, праздничные.

Зал был переполнен. Места Тани и Парыгина оказались в разных рядах. Она понимающе улыбнулась ему; я не виновата. Прозвенел третий звонок. Свет медленно погас. Запоздавший зритель занял место рядом с Таней.

На сцену вышел конферансье. У Парыгина вдруг пропал интерес к концерту. "Получим добрую порцию откровенной халтуры", - подумал он. Но концерт оказался хорошим. Пианист виртуозно сыграл первую рапсодию Листа, этюд Шопена и на "бис" "Осенний вальс" Чайковского. Потом выступала молоденькая певица. Но хорошее настроение, которое было у Парыгнна на катере, все равно не возвращалось. Он не знал - почему. Вдруг кто-то положил ему на плечи руки. Таня.

- Пересядьте на мое место, - прошептала она.

Сзади зашикали.

Парыгин пересел. Сосед мельком взглянул на него и отвернулся. Но и этого было достаточно, чтобы все всплыло в памяти. Воздушный лайнер. Иностранный журнал. Разговор. Выстрел из винтовки... Встреча была неожиданной. Парыгин, как и тогда в самолете, ощутил какое-то странное беспокойство и любопытство одновременно. Холостов - он запомнил эту фамилию представлялся ему то веселым оригиналом, то изъеденным ржавчиной скепсиса лоботрясом. Все-таки почему Таня пересела от него?

В антракт Таня и Парыгин пошли в буфет. Очередь была большая. Своего соседа Парыгин потерял в толпе. Его, кажется, кто-то окликнул. Но Парыгин скоро опять увидел его. Улыбаясь и беспрерывно кивая головой знакомым, Холостов подошел к ним с яркой блондинкой.

- Вот и встретились, - весело сказал он.

Таня подняла удивленные глаза на Парыгина.

- В самолете познакомились, - все так же весело сказал Холостов и представил свою спутницу.

Блондинка кольнула Парыгина подведенными глазами. Он не отвел взгляда, а чуть усмехнулся. Она отвернулась.

- Стоять в очереди - буржуазный предрассудок. Сейчас, друзья, все устроим, - Холостов сказал какой-то каламбур буфетчице. В очереди засмеялись и пропустили его вперед. - Вот так надо в жизни, мальчуган, - и он похлопал Парыгина по плечу. - Пошли!

- Идите. - Таня вопросительно посмотрела на Парыгина. Сбежим?

- Сбежим.

Они вышли на улицу. Было прохладно. Таня подняла плечи.

- Холодно?

- Пустяки.

Он взял ее под руку. Мир был огромен, и Парыгину казалось, что он только сегодня познал его красоту. Вспомнился вечер у Панны Лобачевой, когда он впервые встретился с Таней. Как он тогда потянулся к ней. Словно рыба на свет. Было в ней что-то от океанских просторов - их спокойствия или силы, он этого не знал. Она казалась ему воплощением всего прекрасного, что окружало их сейчас.

- Таня, - тихо позвал он.

- Что, Максим?

- Я хотел услышать ваш голос.

Она засмеялась.

- А чему вы смеетесь?

- Мы одновременно думали об одном и том же.

- Удивительная ночь, - прошептал он. - Лимон разрезанный на лунный свет походит. Таких ночей светлей и тише нет. Сегодня звезды сини, словно сливы. Такие звезды выдумала ты.

- Что это?

- Стихи. А чьи - не знаю. Не знаю даже, в том ли порядке, как у поэта, читал строчки.

- Неважно, Максим, чьи. Сегодня звезды сини, словно сливы... - медленно повторила она. - Хорошо...

Ресторан встретил их музыкой. Играли электрогитары. Четыре пары танцевали блюз.

- Наши бифштексы плакали, - засмеялся Парыгин. К ним подошел администратор в белоснежной куртке и черном галстуке. Он выслушал Таню и повел их между рядами столов.

Три свободных стола оказались у самой эстрады. На каждом белели бумажки с короткой надписью: "Для клиентов с острова Семи Ветров". Музыканты, улыбаясь, кивали Тане головами.

- Вас тут все знают! - воскликнул Парыгин.

Таня засмеялась.

- Что вы будете есть? Бифштекс? - Парыгин держал в руках меню.

- В "Крабе" едят крабов. Здесь чудесные крабовые котлеты.

- Мне все равно. Кто еще будет за нашим столом?

- Мы десять мест забронировали. Нам оставили три стола. Выходит, два места свободны.

Парыгин заказал шампанское.

- Остальное за вами, - сказал он, протягивая меню Тане.

Парыгин смотрел по сторонам. До сих пор ему редко приходилось бывать в ресторанах. Здесь было по-домашнему уютно, люди вели себя непринужденно - чувствовалось, что они пришли сюда с ясной и определенной целью - просто поужинать и послушать музыку.

Оркестр заиграл польку. В центре зала появились пары.

- Потанцуем? - спросил Парыгин.

Таня поправила волосы и встала.

Они вернулись к столу. В ресторане было светло я празднично. Парыгину казалось, что он находится в каюткомпании большого военного корабля. Полукруглый зал со стеклянными стенами от пола до потолка, белоснежные скатерти, сверкающие столовые приборы, огромная модель шхуны с белыми парусами за эстрадой, несколько морских пейзажей на стенах... Ничего лишнего, тяжелого...

- А вот и они, - сказал кто-то рядом с Парыгиным. - Сбежали?

Таня засмеялась. Островитяне занимали места за столами.

"Краб" сдержанно гудел.

- Таня, уберем лишние стулья?

- Конечно.

- Подождите убирать. Это наши места.

Парыгин повернулся и увидел Холостова и его спутницу яркую блондинку. "Этого еще недоставало", - с неудовольствием подумал Парыгин.

Холостов сделал заказ.

- За что же пьют сегодня островитяне? - спросил он.

- У нас сегодня веселые поминки по черной акуле, - объявила Таня. - Праздник своего рода...

- А вы ее видели?

- Максим видел, - сказала Таня.

- Что ж, выпьем за упокой души черной акулы. - Холостов поднял стопку. - Так это в вас я стрелял с шлюпки? Мы приняли вас за морское чудище и думали, что вы собираетесь потопить шлюпку вслед за траулером. Хорошо, что промахнулся.

Принесли крабы в остром соусе.

- Коробку трубочного табака, - попросил Холостов и повернулся к Парыгину. - Итак, о чем мы с вами говорили?.. Впрочем, извините, мне надо позвонить шефу. Работа прежде всего...

Он вернулся минут через пятнадцать.

- Вы долго намерены пробыть в заповеднике? - спросил Холостов, вернувшись и наливая коньяк. - Вам?

- Спасибо. Не хочу. Сколько я здесь пробуду? Кажется, надобность во мне уже миновала.

- Значит, ваше пребывание на острове каким-то образом связано с черной акулой?

- Да. - Парыгину не хотелось говорить с Холостовым. Его гораздо более привлекала беседа с Таней.

- Вы не очень-то вежливы, - рассмеялся Холостов. - Но если исчезла акула, то отплываете и вы?

- Я выполняю задание, - пожал плечами Максим. Не объяснять же этому человеку, что пребывание на острове с появлением Тани стало для него просто необходимым! Он даже не решался думать о предстоящей разлуке с ней. А во-вторых... Во-вторых, ему надо раскрыть тайну верной акулы.

- Советую вам скорее покинуть остров, - неожиданно сказал Холостов. Глаза его возбужденно блестели.

"Уже пьян, - беззлобно подумал Максим. - Странный совет. Вероятно, он имеет свои виды на Таню". Эта мысль заставила его внимательнее присмотреться к Холостову. Тот снова потянулся к бутылке. "Да, конечно, пьяная болтовня..."

Парыгин, забыв о своем собеседнике, повернулся к Тане и улыбнулся ей.

Был первый час ночи, когда катер причалил к деревянному пирсу острова Семи Ветров. Все быстро разошлись по домам.

Сгущался туман. Таня и Парыгин подошли к дому, в котором жил Парыгин, и сели на скамейку под окном.

Шумел прибой...

На другой день ветер усилился. Океан, еще вчера бирюзовый, сегодня словно покрылся серо-стальной броней. Парыгин только что кончил печатать фотографии, заснятые под водой. В последние дни он сделал довольно много снимков, поэтому с утра ему не удалось вместе со всеми пойти на подсчет поголовья каланов. На этом настоял Чигорин: "С этим делом мы отлично справимся сами".

"Кажется, шторм приближается", - подумал Парыгин, мельком взглянув в окно и опять принимаясь разглядывать фотографии. Среди них были не только отличные, но и превосходные снимки. Калан на дне океана добывает пищу. Влюбленная пара: уткнувшись мордами друг в друга, "целовались" два кошлака. Калан охотится на спрута... Чигорин был в восторге от этого снимка. Вот серия снимков, сделанных в бухте Белых Каланов. Прирученные животные... Парыгин любил проводить здесь свободное время.

Он сложил фотографии и вышел из дома. Ветер беспрерывно менял направление. Остров не зря назван островом Семи Ветров. Парыгин шел, чуть пригибаясь, вперед. Вчера он так и не расспросил Таню о Холостове. Поведение и намеки этого странного человека вызывали любопытство. "Впрочем, зачем он мне нужен?" - подумал Парыгин и ускорил шаг.

За сторожевым домиком находился ледник, в котором "хранились запасы свежей рыбы для каланов. Он зашел в ледник и, не глядя, набросал полное ведро рыбы.

В бухте никого не было. Каланы занимались своими каланьими делами - плавали, мылись, барахтались. Разбойник, прозванный так за веселый характер, лежал на плоском камне и поглаживал тело передними лапами. Он был мастер на всякого рода проказы и особенно любил притворяться мертвым. Калан опрокидывался на спину, голова его свешивалась с камня. Он мог лежать таким образом двадцать - тридцать минут - до той поры, пока кто-нибудь не бросал в воду рыбу. Тогда Разбойник оказывался тут как тут, и лакомый кусок не мог миновать его. Разбойник любил, когда рыбу кидали в воду, ловить ее на лету, потом затевал с рыбой игру в "кошки-мышки"! Выпустит ее, подбросит лапой вверх и опять хватает ртом. А его друг Философ обладал исключительно спокойным характером. Он все делал основательно, не торопясь; любил "комфорт": для лежания он выбирал места помягче, рыбу брал только из рук; брал вежливо, как бы извиняясь за беспокойство, потом спускался в воду, ложился на спину, съедал свою порцию и опять выходил на берег за добавкой,

- Эй вы, друзья, ко мне! - крикнул Парыгин. - Разбойник и Философ, я к вам обращаюсь.

Разбойник моментально прыгнул в воду. Философ спустился с "лежанки" осторожно - он ведь не сумасброд я знает себе цену. Разбойник вышел на берег и на брюхе подполз к ногам Парыгина. Философ остановился на почтительном расстоянии. Весь вид его говорил о том, что ему, солидному калану, не подобает вести себя так, как сорвиголове Разбойнику.

Парыгин гладил Разбойника по лоснящейся спине.

- Ах, рыбки захотел? Сейчас, сейчас получишь рыбку, дружище, - Парыгин вытянул двух окуней и бросил в воду. - На...

Разбойник поплыл за ними. Философ проводил его равводушным взглядом и повернул голову к Парыгину.

- Просто олимпийское спокойствие, - засмеялся Парыгин. Не понимаешь? Я говорю, ты вежлив и невозмутим, как английский лорд. Получай свою порцию.

Философ осторожно взял из рук Парыгина рыбу и отправился в "столовую".

Разбойник, чтобы привлечь к себе внимание и получить еще порцию, выделывал самые разнообразные трюки.

- Хватай, хватай, - в воздухе серебром сверкнула новая порция окуньков. Философ опять вылез из воды и выжидательно смотрел на Парыгина. - Так ты голодным останешься. Вот тебе сразу три штуки...

Рыба кончилась. Парыгин опрокинул ведро. Барабанвую дробь по дну ведра капаны восприняли как сигнал "расходись". Разбойник моментально забрался на камень и свернулся по-собачьи. Философ лег на спину и принялся приводить себя в порядок.

- До свиданья, хлопцы, - сказал Парыгин и направился в поселок.

Остров казался туманным и нелюдимым, особенно сейчас, когда над ним с космической скоростью мчались темно-серые тучи и ветер звенел, как треснувший колокол. Волны еще не раскачались, и бег их был ленив. Океан словно только-только пробуждался от богатырского сна. Но пробуждение его было грозным. Он как бы предупреждал: укройтесь в гаванях и портах, - разгуляюсь и тогда ве ручаюсь за себя.

Парыгин любил, когда природа устраивала такой трамтарарам. На Амуре в непогоду он, часто выезжал на лодке на середину реки и, отчаянно борясь с волнами, кричал и пел от неуемной радости. Вот и сейчас его охватило такoe же чувство. Он сунул ведро под мышку и принялся колотить по нему кулаком, словно опьянев от полноты чувств. Со стороны его могли принять за подвыпившего гуляку: куртка нараспашку, фуражка на затылке, глаза горят.

За спиной гудел океан. А в глубине океана тихо. Жизнь там сейчас замерла, как замирает улица в грозу. Рыбы из прибрежных районов ушли в открытые просторы. Сивучи и белухи попрятались в заливах и бухтах. Каланы отлеживались на камнях, и океан опрокидывал на них тяжелые волны. Только крабы да моллюски оставались спокойными - что им какой-то шторм? Они мирно копошились на своих подводных "огородах". Спрут на скале торопливо водил щупальцами: куда подевалась всякая морская мелочь?

Что делают сейчас киты - Парыгин не знал, он ни разу с ними не встречался. А надо бы встретиться и вручить главе китового государства верительные грамоты посла отважного племени подводных пловцов.

- Надо бы, надо бы, - пропел Парыгин.

Вдруг рядом выросла фигура Тани.

- Максим, вы пьяны?

- Пьян, Таня! Вдрызг пьян от счастья, - засмеялся Парыгин и обнял ее.

- Сумасшедший! Увидят...

- Пусть глядит весь мир - подводный, надводный, космический.

Ее глаза сияли.

Пока Таня и Парыгин добирались до поселка, океан разгулялся вовсю.

Островитяне кучей стояли на берегу: в океане, борясь со шквальным ветром, захлестываемая волнами, под полными парусами без рифов шла яхта.

- Его отчаянна человега, - сказал Мика Савельев. Трубку он не выпускал изо рта.

- Хотя бы рифы взял, - с досадой и волнением пробормотал старшина катера, он же предместкома, организатор культпохода на остров Туманов. Вдруг старшина оглянулся и взмахнул кулаком. - Смотрите, смотрите...

Яхту шквалом повалило так, что паруса захлопали по воде.

- Его пошел акулу корми, - невозмутимо прокомментировал Мика Савельев. - Хорошая лодка пропадай.

Островитяне замерли. Но паруса вдруг взметнулись но ветру, и яхта выпрямилась. Все вздохнули с облегчением.

- Молодец! Вовремя паруса развернул, а то бы оверкиль! обрадовался Парыгин. - Кто это?

- Холостов, - ответила Таня.

Паруса подобрали. Видно было, как пловец стал подбирать рифы. Яхта, снова набрав ход, ловко выполнила поворот и пошла другим галсом, приближаясь к острову.

Чигорин встревоженно наблюдал за маневрами яхты, бормоча сквозь зубы ругательства. Паруса порывами ветpa пригибало к самым волнам. Казалось, яхта вот-вот перевернется.

- За каким лешим он пустился в это путешествие?

- Его всегда шторма ходи, - заявил Савельев. - Такой человега.

- Пока пугаться нечего. У яхтсмена верный глаз и твердая рука, - сказал Парыгин. - Только как он пристанет к берегу?

Холостов, мокрый с головы до ног, стоял на корме и смеялся.

"Отчаянный", - решил Парыгин.

Яхта опять сменила галс. Волна подхватила ее и вынесла на берег. Холостов спрыгнул на землю и помог сойти единственному своему пассажиру, укутанному с ног до головы в плащ-палатку.

- Принимайте новую птичку, - сказал Холостов и сбросил с пассажира капюшон.

- Панна! - воскликнула Таня, устремляясь навстречу подруге.

Островитяне поздравляли Холостова. Он сиял. Актер нашел восторженных зрителей! Кажется, он действительно считал себя сверхчеловеком, полубогом. Посмеиваясь и небрежно рассказывая о своем плавании, он все время косился: какое впечатление производит его рассказ на присутствующих? Наконец он удостоил взглядом Парыгина:

- Вот когда по-настоящему понимаешь вкус жизни! Ты еще не уехал, мальчуган?

- Как видите. Почему вы обращаетесь ко мне на "ты"?

- "Вы" отдаляет людей. А мы так славно спорили в самолете. - Холостов взял флягу, висевшую на боку, отпил несколько глотков.

- Я и не ищу близости с вами, - пожал плечами Парыгин.

- Жаль. Не правда ли, Таня?

- На "ты" говорят с близкими.

- Открыла Америку! - Холостов повернулся к Парыгину. - А ты что скажешь о моем плавании?

- Отдаю должное. Блеснули. И рисковали неразумно.

- За эти слова я согласен и на "вы". Всегда разумно то, что я делаю. А делаю я то, что мне полезно в данную минуту.

- Примитивный прагматизм.

- Сразу же и ярлычок нашли, философ? Беда нашего века, Холостов обернулся к Тане. - А как поживает ваш Философ? Он не стал еще добычей черной акулы?

- Нет, - сухо ответила Таня.

Все направились в столовую.

Подруги переоделись.

- Я готова, - сказала Таня.

- И я, - отозвалась Панна.

Они опять сошлись у зеркала. Теперь их было четверо. Четверо придирчиво осматривали друг друга. Четверо поправили волосы, засмеялись и разошлись. Двое в зеркале растаяли, двое остались в комнате.

- Таня, я страшная трусиха, - сказала Панна.

- Раз признаешься, значит - не трусиха. Но как ты решилась отправиться в плавание в такую погоду? И почему на яхте Холостова? Вообще, какой ветер занес тебя в наши края?

- Вот слушай. Прилетели мы с папой на остров Туманов. У него сразу же нашлись какие-то дела. Говорю ему: хочу к Тане. Подожди, говорит, уедешь на попутном катере. Пошла в порт - мне показывают на штормовой сигнал. Вернулась в кабинет директора рыбокомбината. Папа убеждает: ничего не поделаешь, шторм, судам запрещено выходить в море. А этот веселый человек: "Я вас доставлю на остров Семи Ветров". Ты его знаешь?

Таня кивнула:

- Дальше.

- Дальше? Я обрадовалась. Говорю: поехали. Тут как все набросятся: куда, мол, в такую погоду? Директор комбината: "Александр Федорович - отличный моряк". А он спрашивает: "Согласны?" Я: "Согласна". Папа сдался. Я не знала, что пойдем на яхте. Но отступать уже было поздно. Не люблю отступать. Да и парусный спорт не новинка для меня. Я села на шкоты. Пошли правым галсом. Вдруг шквал... Как ты назвала его, Холостов? Я спрашиваю его: "Травить шкоты?" Молчит и так странно смотрит на меня. Я испугалась и бросила шкот. Ветром парус рвануло и мокрым шкотом хлестнуло Холостова по груди. Он свалился с банки. Я закричала. Он поднялся. Хохочет. Опять взялся за руль. Перевалили линию ветра... И вот я здесь.

- Яхта могла перевернуться, - сказала Таня.

- Могла, - согласилась Панна. - Странный он все-таки...

- Хватит о нем. Скажи, Панна, что ты будешь у нас делать?

- Работать.

Таня рассмеялась:

- Работать?

- Думаешь, не смогу? Начиная с седьмого класса, я каждое лето с папой работала в экспедициях. Потом...

Панна махнула рукой.

- Потом ты влюбилась в первокурсника Щербакова, а он любил другую. Почему он бросил университет?

- Из-за Ани.

- Ты еще любишь его?

- Да. - Панна посмотрела в глаза подруге.

Они сидели у окна. Дождь барабанил по стеклу.

- Хорошо у тебя, Таня. Когда ты рядом со мной - на душе спокойно.

- Рутковская потянула Щербакова в "светское общество", ты потянулась за ним... И пошла "голубая" жизнь.

- Так на глазах гибнут лучшие люди...

- Не остри. Тебе не так уж весело, как ты хочешь показать.

- Совсем не весело. Знаешь, Аню арестовали.

- К этому она шла.

- Ладно, - Панна встрепенулась. - Переживется. Я до начала занятий поработаю в новой экспедиции на Курильских островах. Папа говорит, что будут переселять каланов. Едем выбирать новое место. Ты поедешь?

Таня удивленно подняла глаза:

- Я не в первый раз слышу об этом. Но зачем же переселять, когда опасность миновала?

- Не знаю, - ответила Панна. - Говорят, Аня отправляла за границу меха контрабандой.

- Где же она шкуры добывала?

Панна дожала плечами.

- Странно, - произнесла Таня.

Они молча направились в столовую.

Через два дня экспедиция уехала на Курильскую гряду. Таня осталась за директора заповедника. Григорий Лазаревич так и уехал, не дав ясного ответа дочери - готовить хозяйство к переселению или нет. "Почему бы нам не организовать второй заповедник", - уклончиво сказал он. В этом, конечно, был резон, но Таня чувствовала, что отец не все договаривает, и обиделась.

Экспедиционный траулер "Вулкан" покинул рейд острова Семи Ветров под вечер. Провожать вышли все островитяне.

После ужина Таня и Парыгин пошли гулять по острову. Спокойно и свободно билось огромное сердце океана. Тане всегда казалось, что в глухом шуме волн есть какойто тайный смысл, понятный только ей одной. Она думала о своем, а океан подпевал ей в унисон свои старые-старые песни. Он был ее другом и советчиком, она часами могла разговаривать с ним, и это никогда не надоедало ей.

- Океан поет, - нарушил молчание Парыгин.

- Поет, - прошептала она.

- И каждый по-своему понимает его песни...

"Мы были вдвоем - я и океан, океан и я, всегда вдвоем, думала Таня, плотнее прижимаясь к своему спутнику. - Теперь нас трое. Трое...." И океан вторил ей: "Трое... Трое... Трое"... Луна ныряла в облаках. Таня посмотрела на океан. "Да... Волны были другие". "Нет, - отвечали они, - ты стала другая, ты другая". Таня глубоко вздохнула и тихо засмеялась.

- Максим...

Он обнял ее.

...Ночь. Таня лежала с открытыми глазами, и сердцем, и телом ощущая тепло человека, который стал для нее вдруг родным и близким. Он все еще обнимал ее, и ей хотелось, чтобы это длилось бесконечно.

Ветер кидает в окно пригоршни дождя. Шумит океан. Соленые брызги летят на берег... Сонное бормотание каланов... Все это там, в ночи, а здесь, рядом, - его теплое дыхание, его сильные руки.

"Я счастлива", - улыбнулась Таня, засыпая.

Глава тринадцатая

"ВЫ ЧТО, РАЗЫГРЫВАЕТЕ МЕНЯ?"

Ждать... Есть ли занятие еще более тягостное? Вот уже третий час Щербаков слонялся в морском порту. Разговор с цветочницей. Чтение еженедельника "Футбол". Кружка пива, в обществе усатых грузчиков. Чистка туфель в будке, где пахло кожей, ваксой и керосином... Щербаков не знал, чем еще заняться...

Наконец пришел теплоход "Азия".

Щербаков, охваченный тревогой, быстро поднялся на корабль. Пятнадцатая каюта. Колотилось сердце. Мимо проходили пассажиры. Он три раза стукнул в дверь. Она тотчас же отворилась. Щербаков сделал шаг назад, кого-то задел, но не догадался извиниться. Пассажир чертыхнулся и прошел мимо.

У дверей каюты звонко смеялась яркая блондинка.

- Вы ко мне? - спросила она, отступая в глубь каюты. Щербаков последовал за ней и увидел чемоданы.

- Очевидно... Вот, возьмите.

Она долго и внимательно читала записку Рутковской. Потом блондинка в упор посмотрела на Щербакова. Подозревает в чем-то? Он никак не ожидал встретить женщину и не знал, что делать. У него был простой план: нарочного вместе с чемоданом доставить в пикет милиции на морском вокзале. Но вести женщину?..

- От кого посылку ждете? - спросила она.

- Вы что, разыгрываете меня? - грубовато сказал он. - От кого же может быть, как не от брата Ани? Мне надоело таскать чертовы посылки.

Женщина показала на чемоданы и засмеялась.

- Одобряю, - сказала она.

- Что одобряете?

- Аня нашла хорошую замену, - усмехнулась она, еще раз окинув Щербакова оценивающим взглядом.

"Пташка из той же породы, что и Рутковская", - равозлился Щербаков.

Спустившись с трапа, Щербаков направился не к выходу в город, а к служебным помещениям.

- Вы куда? - забеспокоилась блондинка.

- Так надо, - не оборачиваясь, ответил Щербаков. В комнате, куда они вошли, никого не было. На столе с телефоном стоял графин с водой.

- Куда вы меня привели?

- Все в порядке. Теперь все в порядке, - ответил Щербаков.

Дверь во внутренние комнаты была приоткрыта. Оттуда доносились приглушенные голоса. Потом дверь раскрылась настежь. Вошел старшина милиции. Блондинка удивленно посмотрела на него.

- Что вам угодно, товарищи? Почему вы вошли через служебный вход?

- Арестуйте эту гражданку, товарищ старшина.

Лицо блондинки дрогнуло. Она потянулась было к двери, но не сдвинулась с места.

- За что же мы должны арестовать ее?

- Она занимается контрабандой. Провозит шкуры каланов для одной особы, которая уже арестована.

- Ничего не понимаю.

- И не надо понимать, старшина, - очень спокойно сказала блондинка. - Этого гражданина я совсем не знаю. Я задержалась на корабле. Вышла на вокзал и заблудилась. Я первый раз в городе. Ну и пошла за этим гражданином. Вот мой чемодан. Я могу перечислить все вещи.

- А это ваш чемодан, молодой человек?

- Оба чемодана принадлежат ей; в одном из них - шкуры каланов, - Щербаков вытер пот со лба. - Я же вам объяснил...

- Нализался и плетет какую-то чушь, - перебила она его.

Старшина подошел к Щербакову.

- А ну дыхни.

"Вот попал в историю! Почему же полковник никого ке прислал?" - подумал Щербаков.

- Вы что, не верите?

- Говорю, дыхни.

В комнату быстро вошел майор милиции:

- В чем дело, старшина?

- Не могу понять, товарищ майор... - Старшина коротко рассказал о происшествии и заключил: - Нализался, наверное, этот парень, товарищ майор.

- Проведите задержанных в соседнюю комнату и проверьте документы.

- Но, товарищ майор...

- Не волнуйтесь, гражданка. Сейчас все выясним.

Как только старшина увел Щербакова и блондинку, майор поднял телефонную трубку.

- Коммутатор? Соедините, пожалуйста, с полковником Ереминым.

...Через полчаса в отделении милиции появился лейтенант Суровягин.

Щербаков холодновато и лаконично доложил:

- Эта женщина доставила очередную партию шкур. Я встретил ее по поручению полковника Еремина.

- Я его не знаю, - и блондинка кивнула на Щербакова. - Я уже говорила майору, как было дело.

- Чемоданы ваши?

- Один мой, а другой - нет.

- Товарищ старшина, откройте чемодан.

Щербаков закурил сигарету.

- Я буду жаловаться, - сказала блондинка и бросила тяжелый взгляд на Щербакова.

- Это ваше право, гражданка.

В одном чемодане оказались принадлежности женского туалета, в другом - десять каланьих шкур.

- Ваши? - спросил Суровягин.

- Нет.

Суровягин посмотрел на Щербакова.

- Ее чемодан, - подтвердил Щербаков.

- Ну что ж, все это вы объясните в управлении.

Туман обволакивал автомобили и людей на привокзальной площади. Щербаков бросил недокуренную сигаретку.

Блондинка не хотела садиться в машину.

- Не надо скандалить, гражданка, - сказал Суровягин. Выяснится - и езжайте себе на юг.

Чемоданы сунули в багажник. Блондинка села рядом с шофером. Щербаков оказался рядом с Суровягиным.

Через полчаса машина остановилась у подъезда Управления госбезопасности. Щербаков огляделся вокруг. Сырой туман струился по улице. Веселой гурьбой шли школьники. В сквере играла музыка...

"Вот и все", - подумал он и вытер со лба пот. Мелькнула мысль о Панне...

Глава четырнадцатая

ПРИЛИВНОЙ СУЛОЙ*

Суровягин прилетел на остров Семи Ветров на почтовом вертолете. Увидев его, Парыгин обрадовался и удивился одновременно.

* Приливной сулой - особый тип волнения в море, возникающий в результате стеснения потока вод, ударов волн о рифы, выступающие береговые мысы и т. д.

- Ты-то за каким дьяволом приехал?

- Хотя бы с тобой повидаться, - отшутился Суровягин. Есть тут какое начальство? Нужно представиться и определиться на ночлег.

- Жить будешь у меня, а начальству я тебя сейчас представлю. Снаряжение основательное, - Парыгин показал на тюк.

- Подводный костюм и прочее, - ответил Суровягин. - Где бы оставить все это хозяйство?

- У меня, конечно.

Сложив вещи в квартире Парыгина, они отправились искать Таню Чигорину, исполнявшую обязанности директора заповедника. Суровягин то и дело оглядывался по сторонам. По пути часто встречались каланы.

- Ну и походочка у красоток, - засмеялся Суровягин. Он был в спортивной форме - синий берет, синяя куртка с белыми обшлагами, синие брюки с молниями у щиколоток и кеды на ногах; в руках плащ. Шагал Суровягин легко и быстро, обгоняя Максима.

- Ты помнишь Панну Лобачеву? Девушку, которая нас встретила тогда на вечере?

- Ну?

- Она уехала из Приморска куда-то в экспедицию.

- Почему ты о ней вспомнил?

- Не знаю.

- А я знаю. Ты в глубине души мечтаешь ее встретить здесь... Она была здесь.

Суровягин остановился:

- Правда?

Но порыв его прошел. Он снова шел впереди, впрочем медленнее, чем раньше.

- А где она сейчас? - вопрос звучал почти равнодушно.

- В экспедиции. На Курилах. Боюсь, что ты не встретишься с нею до осени. Сознайся, что тебя связывает с нею? - Парыгин понимал, что его прямолинейные расспросы едва ли нравятся Суровягину, но дружба располагает к откровенности.

- Нет, нас ничего не связывает, - вздохнул Суровягин. Ладно, кончим об этом. Что у тебя тут интересного?

- Все! - Парыгин взмахнул руками, словно желая обнять весь мир. - Гляди, разве это не чудо? Никогда не разочаруешься в этом острове! И откуда здесь взяться разочарованным? Впрочем, на острове Туманов есть один тип. Я постараюсь познакомить тебя с ним. Все вверх дном ставит.

- Ты не о Холостове?

- Почему ты узнал? - удивился Парыгин.

Суровягин усмехнулся.

- Потому, что это он похищает здешних красоток, - и Суровягин кивнул на двух каланов, уткнувшихся мордами друг в друга.

- Слушай, старик... Это правда?

- У тебя это хорошо звучит, - перебил Суровягин. - Непринужденно и сочно.

- Оставь, Андрей. Зачем приехал?

- Чудак, не с тобой же повидаться, - звонко рассмеялся Суровягин. - Я же тебе говорю: ради вот этих красоток. Они что, все паралитики?

Парыгин перестал расспрашивать друга.

Таню они нашли на вольере.

Она, прищурив глаза, смотрела на них. У ее ног лежали два калана.

- Познакомьтесь, - сказал Парыгин. - Старший научный сотрудник Татьяна Григорьевна Чигорина. Мой товарищ Андрей Петрович Суровягин.

Таня протянула Суровягину руку.

- Мы, по-моему, где-то с вами встречались,

- Ну, как же, - улыбнулся Суровягин. - Вспомните, у Панны Лобачевой.

Таня засмеялась:

- Вспомнила... Панна первая. Теперь вы. Зачем пожаловали к нам? - спросила она.

- Ваши красавцы каланы заставили совершить столь далекое путешествие, - сказал Суровягин, доставая из бокового кармана свои документы. - Вот, пожалуйста...

Таня посмотрела документы и вернула их Суровягину.

- Я поживу у вас несколько дней, - сказал он.

- Хоть месяц. К сожалению, у нас нет свободных комнат.

- Я у него, - и Суровягин показал на Парыгина. - Ты еще долго пробудешь на острове, Максим?

- Жду команду.

Лицо Тани вдруг дрогнуло. Она отвернулась.

- Мы пошли, Таня, - сказал Парыгин.

Таня долгим взглядом проводила их. Было светлое утро. Отраженное солнце плавало в море, словно поплавок.

Таня взглянула вдаль. Белый корабль плыл в далеком мареве. "На таком же белом корабле скоро уедет и Максим", - подумала Таня и обернулась. Парыгин и Сурбвягин подходили к поселку.

"Максим, повернись, посмотри!" - хотелось крикнуть ей. Он будто услышал ее, обернулся и приветливо поднял руку.

- А ты недурно устроился, - заметил Суровягин, осматривая квартиру Парыгина.

- Не жалуюсь. Я даже увлекся работой.

- И хозяйкой острова? - лукаво подмигнул Суровягин, расхаживая по квартире.

- Таню я люблю, Андрей, и мы с ней поженимся, - просто сказал Парыгин.

- Поадравляю. - Суровягин вздохнул, вспомнив свою неудачную любовь к Панне Лобачевой. - Давай поговорим о деле, ради которого я приехал. Ты уверен, что черная акула больше не появится в здешних водах?

- Подожди, - перебил Парыгин. - Ты сказал, что каланов похищает Холостов.

- Говорил и подтверждаю. Только не перебивай. Ты по-прежнему считаешь, что неизвестное существо является творением рук человека?

- Не знаю. Тайна осталась неразгаданной. Черная акула унесла ее с собой.

- То, что ты видел, действительно кибернетическая машина.

- Может быть, - сказал Парыгин. - В своем письме контр-адмиралу я- писал о некоторых странностях в поведении черной акулы. Мне казалось, что это подводная лодка, управляемая одним человеком.

- Нет, не подводная лодка, а кибернетическая машина. Наша с тобой задача найти ее. Холостов где-то встречается с ней.

- Действительно, задача, - пробормотал Парыгин и скрестил руки на коленях. - Холостов... Ты уверен, что это он?

- Уверен, - подтвердил Суровягин. - Ты помнишь Щербакова? У Панны Лобачевой, высокий такой?

- Помню, - сказал Парыгин.

- Так вот, Щербаков помог распутать последний узел. - Суровягин закурил сигарету и рассказал все, как было. - Я с большим предубеждением относился к нему. Но он положил меня на обе лопатки и заставил переменить мнение о себе. Я и сейчас не питаю к нему особых симпатий, потому что он мой счастливый соперник. Слово-то какое противное...

- Я догадался об этом, старик.

- Что же ты предлагаешь, Андрей?

- Холостов едва ли так легко откажется от своих намерений. Он выжидает. Черная акула выйдет на охоту.

- Ты думаешь?

- Ставлю бутылку шампанского.

- Идет!

- Пойдем осмотрим остров, - сказал Суровягин. - Кстати, ты не бывал на птичьем базаре? Ну, на этом скалистом острове?

- Собирались с Таней, да все некогда. Работа...

- Какая работа?

- Статью пишу: "Образ жизни каланов под водой".

- А-а, - равнодушно протянул Суровягин. Накинув плащи, они вышли из дома.

Вечером долго засиделись за ужином. В центре внимания был Суровягин.

Таня и Парыгин вместе вышли из столовой.

Был лунный вечер. Над морем низко стлался туман - казалось, что это облака плывут под крыльями самолета, а ночной накат волн чем-то напоминал гул пропеллеров.

Все эти дни они были счастливы, и им казалось, что так будет всегда. Сегодня впервые между ними стала тень разлуки.

- Таня, взгляни на луну. Видишь, девушка с коромыслом и полными ведрами воды возвращается от колодца?

- Полные ведра - к счастью, Максим?

- К счастью, Таня.

Она с какой-то грустью прижалась к нему.

- Милая, не надо.

- Просто что-то нашло на меня... Пройдет.

- Пройдет, Таня.

- Ты не забудешь меня?

Она повернула к нему лицо и улыбнулась. Ее рот был полураскрыт. Большие глаза мерцали. Она потянулась к нему.

Он приподнял ее и заглянул в глаза. Они смотрели доверчиво и ласково.

- Я люблю тебя, Максим, - скорее догадался он по шевелению губ, чем услышал.

Бухта Белых Каланов сонно дремала под серебряным светом луны. Они услышали тяжелые шаги и глубокие вздохи. Затем донесся радостный писк.

- Да это же Разбойник! - воскликнула Таня. - Слышишь, Максим, как он пищит от восторга!

Калан терся о резиновые сапоги Тани.

- Если Разбойник здесь, то и Философ должен быть где-то недалеко, - сказал Парыгин. - Да вон он!

Философ лежал в тени сторожевой избушки.

- Почему вы не спите, друзья? - Таня погладила Разбойника по голове.

- Ну, ясно же, почему, - засмеялся Парыгин. - Разбойники всегда промышляли по ночам. У Философа тоже ночная профессия. В древности уважающие себя мудрецы создавали свои философские системы, созерцая звездное небо. Перед нами последние могикане благородных племен...

Таня фыркнула и направилась к домику. Разбойник ковылял за ней.

- Их надо покормить, Таня, - продолжал Парыгин. - В старину женщины питали слабость к благородным разбойникам... А философы, как известно, не от мира сего. Значит, чтобы Философ не отдал богу душу...

Таня засмеялась:

- Они просто жалкие попрошайки и никакие не последние могикане.

Таня зашла в ледник, набрала в ведро рыбы и стала кидать ее в бухту. Философ остался верен себе: с достоинством принял несколько окуньков из рук Парыгина и пошел к воде...

- А теперь спать, спать, - крикнула Таня на каланов и посмотрела на Парыгина. - Прохладно.

Парыгин вошел в сторожевой домик и зажег свечку. Раскладушка у стенки. Стол. Шкаф в углу. Умывальник у дверей. Вот и вся обстановка.

- Сейчас я тебя отогрею, - сказал он, орудуя у железной печки.

Огонь медленно разгорался.

- Садись сюда, - Парыгин придвинул низкий раскладной стул поближе к печке.

Таня села и прислонилась к нему. Он обнял ее.

- Тепло. Я люблю, когда тепло, - сказала она и закрыла глаза.

...Они возвращались в поселок уже на исходе ночи. Луна потускнела.

- До завтра, - сказал он, все еще ке отпуская ее руку. До завтра, Таня...

Они стояли у дверей ее дома.

- Завтра уже наступило, - улыбнулась она. Он поцеловал ее на прощанье и пошел к себе.

- Где ты ночь бродил, Максим? - поинтересовался утром Суровягин.

- С Таней гулял, - ответил Парыгин.

Они проверяли подводные костюмы.

- Все влюбленные на одну колодку, - усмехнулся Суровягин. - Ночь. Луна. Тишина. Хорошо, должно быть, а?

В дверь постучали.

- Да, войдите.

Таня была в спортивном трико - длинноногая, свежая, красивая.

- Здравствуйте! Куда это вы собираетесь?

- Решили плыть к безымянному острову.

- И я с вами.

Парыгин и Суровягин переглянулись.

- Татьяна Григорьевна... - начал Суровягин.

- Двадцать два года Татьяна Григорьевна... Пока здесь распоряжаюсь я. Не делайте кислых мин. Я и без вас могу отправиться на остров.

Все это она выпалила одним духом.

- Таня, пойми, опасно, - мягко сказал Парыгин.

- Я плавала, - она повернулась и пошла к выходу.

- Ну, хорошо, - сдался Парыгин. - Принеси свой костюм. Проверим.

- Это самое я и собираюсь сделать, - невозмутимо произнесла она. - Ты думал, я пошла плакать?

Парыгин и Суровягин рассмеялись.

Через полчаса все трое были на берегу моря. Мика Савельев, пыхтя трубкой, стоял рядом с Парыгиным. Он давно просился в подводное плавание.

- Мой хочет рыба быть. Плавай надо.

- Обязательно поплаваем, Мика Савельевич. Обязательно. Бояться не будешь?

- Бояться нет.

- На днях все устроим...

День был ясный. Ветер небольшой, два-три балла. Парыгин придирчиво осмотрел пловцов.

- Пошли, - сказал он, закрывая шлемофон.

...Вот уже больше полутора часов пловцы находились под водой. Парыгин и Таня плыли рядом. За ними тянулось причудливое ожерелье пузырьков. Суровягин страховал товарищей. Ему было радостно дышать прозрачным воздухом, любоваться чудесными подводными видами. Иной мир. Иные краски. Как это он в училище не увлекся подводным спортом?

Справа показался горный кряж. Суровягин нажал на кнопку-сигнал. Парыгин и Таня одновременно обернулись. Суровягин показал на горы, и, переглянувшись, они поплыли к крутому склону, который уступами уходил в глубину. На каждом уступе обосновалась колония морских звезд. При свете фонарей звезды выглядели очень живописно.

Пловцы повисли над черной пустотой, в которой не видно было ни одной живой души. Хотя бы рыбка проплыла. Парыгин включил гидролокатор. Прибор молчал. Ультразвуки не возвращались.

Сколько же таких черных неизведанных глубин в Тихом океане от Камчатки до Калифорнии и на тысячи километров с севера на юг? Сотни, тысячи... И в каждом - своя жизнь, свои радости и трагедии. Эту пропасть, например, уходящую черт знает в какие глубины, наполняет та же соленая морская вода, что и все другие впадины и бездны, но здесь своя жизнь, загадочная, таинственная...

Миновав пропасть, пловцы очутились над пологим склоном, и опять ярко заискрилась пестрая жизнь...

Парыгин круто взял влево, и через несколько минут подводный горный кряж растаял в синих сумерках.

Прошло еще тридцать минут. По команде Парыгина все всплыли на поверхность. Приливной сулой относил пловцов все дальше в открытый океан. Таня и Суровягин о удивлением и тревогой посмотрели на Парыгина.

"Скверно", - подумал Парыгин. Он знал, как опасен такой сулой для пловца. Неопытный человек, видя, что его уносит в море, пытается плыть обратно к берегу, выбивается из сил и тонет. Будь Парыгин один, он ринулся бы на сулой, но сейчас, когда рядом Таня и Суровягин, он не мог рисковать. Парыгин показал рукой плывем по течению, - нырнул и первым двинулся вперед. Суровягин отчаянно сигналил: "Назад!"

Вот чудак, разве можно назад? Приливной сулой никогда не выходит в открытый океан, а всегда идет вдоль берега или через залив, пока не ударится о противоположный берег или подводный риф; если плыть по течению, то в конце концов тебя всегда вынесет на берег.

Суровягин поравнялся с Парыгиным. "Андрей, не смотри на меня такими дикими глазами. Ты же свой парень". Парыгин делал уверенные гребки вперед. Суровягин схватил его за руку. "Придется всплыть и объясниться. Иного выхода нет", - подумал Парыгин и вдруг уловил отдаленные неясные звуки. Пловцы замедлили движение. Это не был шум проходящего корабля. Когда идет катер или траулер, пловец слышит как бы непрерывное гудение телеграфных проводов. Здесь было иное. Это приливной сулой с ревом бился о рифы.

Теперь пловцов ожидало самое опасное. Сулой может с силой швырнуть человека на камни, а потом будет бесконечно катать безжизненное тело, как пустую бочку, - туда и обратно, туда и обратно...

Парыгин решил предупредить друзей. Он всплыл, открыл шлемофон, знаком приказал Тане и Суровягину сделать то же самое.

- Будем плыть ногами вперед и таким образом попытаемся проскользнуть над рифами, - сказал он. - Главное - не волноваться. Сначала я проведу Таню, потом тебя, Андрей.

- Я сам...

- Никаких "сам", - перебил Суровягина Парыгин. - Таня, закрой шлемофон. Андрей, далеко не отплывай. Старайся держаться на одном месте.

Он закрыл шлемофон и исчез под водой. Таня доверчиво протянула ему руки. Они подплыли к подводным скалам. Сулой ярился. Пловцы выжидали, держась вертикально у самых бурунов. Когда накат уменьшился, быстро вошли в волны, в последний момент легли на спину, повернулись ногами к скале и без единой царапины выбрались на гладкую, скользкую поверхность камня.

У ног шипели и пенились волны. Теперь они не казались такими страшными.

Таня открыла шлемофон. Парыгин ободряюще улыбнулся и опять скрылся под водой.

Чтобы быстрее прошло время, Таня стала считать. Досчитала до ста, до ста пятидесяти, до двухсот... Пловцов все не было. Она тревожно оглянулась. "Главное - не волноваться", вспомнила она совет Парыгина и снова начала считать: раз, два, три... Медленнее, как можно медленнее...

...Под водой Парыгин ориентировался так же хорошо, как охотник в тайге, и уверенно поплыл к Суровягину. Но его на месте не оказалось. Парыгин чертыхнулся и нажал кнопку-сигнал. Звуки расходились на сто метров в радиусе. Суровягина в этих пределах не было. Но не мог же он за короткое время отплыть так далеко? Парыгин терялся в догадках. Не такой человек Суровягин, чтобы рисковать без надобности, ради спортивного интереса.

Потом Суровягин рассказал, как все произошло. Он не погрузился в воду после разговора с Парыгиным. Его внимание привлекла яхта цвета морской волны, огибающая безымянный остров с юга на восток. Он знал, что Холостов - страстный яхтсмен, любитель острых ощущений. Яхта действительно скользила легко и плавно. Суровягину даже удалось разглядеть одинокую фигуру человека. Паруса взмахнули последний раз и исчезли за островом. Суровягин закрыл шлемофон и погрузился в воду.

"Не знаю, что нашло на меня тогда, - рассказывал он, - но встреча с яхтой почему-то вывела меня из равновесия. Чтобы вы поняли меня... Я даже не могу подобрать слова, чтобы точнее определить то состояние, в котором находился. Понимаете, безбрежный океан, голубое небо над головой, и яхта, которой управляет авантюрист... Неоглядный простор, красота мира и преступник... Мне это показалось диким. Явления, совершенно несопоставимые, я почему-то сопоставлял, и так ушел в свои мысли, что потерял чувство времени. Между тем приливной сулой гнал меня на остров Семи Ветров. В этом я убедился, когда пришел в себя и всплыл на поверхность... Тут я забеспокоился и устремился против сулоя..."

А Парыгин в это время метался по океану. Вдали шумел сулой. Кружились водоросли, как белье в стиральной машине. Парыгин сигналил беспрерывно, будоража покой океана. Молчание, равнодушное, загадочное... "Не волноваться", - твердил себе Парыгин и не мог не волноваться Он всплыл, огляделся. Где же Суровягин?

Максим опять ушел на глубину. Вдруг он затаил дыхание. Послышалось? Нет. Какое-то гудение. Но оно не приближалось... Нет, приближалось. Потом исчезло. Послышалось снова... Отрывисто, не похоже на сигнал. Нет, конечно же, это ответный сигнал: вода искажает звуки! Парыгин вздохнул с облегчением. Отлегло от сердца. Гдето далеко плыл Суровягин. Парыгин затаил дыхание, чтобы лучше слышать высокие, отрывистые звуки сигнала. Все громче, все ближе... Вскоре мелькнул и силуэт Суровягина.

Парыгин показал другу кулак...

- Ой, я еле жива! - обрадованно воскликнула Таня, увидев своих товарищей. Она плакала и смеялась. - Но почему вы так долго?

- Чертовски курить хочется, - первое, что сказал Суровягин, открывая шлемофон.

Парыгин молча протянул ему сигарету.

Все трое обернулись к морю. Волны бились о камни, образуя клокочущие водовороты. Необузданная стихия. Извечный враг и одновременно друг человека.

По какой-то странной ассоциации Парыгин вспомнил разговор с Холостовым в воздушном лайнере. "Вся наша жизнь - парадокс". Это его утверждение - тоже парадокс. Он вообще стремился, как показалось Парыгину, произвести впечатление, блеснуть чем-то необычным, чемто выделиться. Взять хотя бы его поездку на яхте по штормовому морю. Она явно была рассчитана на эффект. Холостова переполняло самодовольство. Он наслаждался всеобщим вниманием.

Только теперь Парыгин, кажется, понял Холостова. Хотя инженер, на первый взгляд, не разделял безнадежно легкомысленной и безнадежно пессимистической точки зрения на мир: "После нас хоть потоп", он был верен ей. По его мнению, жизнь человека - парадокс, она вошла в противоречие с темной и мрачной силой термоядерных бомб, накопленных человечеством для самоистребления. Какая нищета философии.

Парыгин был сыном своего века и сыном своего народа, мирного, трудолюбивого и сильного. Он верил в народ, верил в простые истины: добро побеждает в борьбе со злом, тьма отступает перед сретом. Так всегда было. Так есть и так будет. Но вера в добро, в свет, в правду не может быть пассивной. Созерцатели не побеждают. Истинная вера в правоту своего дела всегда действенна, всегда предполагает борьбу. И он, Парыгин, жил, трудился, боролся вместе со всем своим народом.

Холостов вдруг представился ему карликом на плечах великана народа. Карлик в мыслях и чувствах...

- Максим! Иди сюда, - крикнула Таня.

Она стояла на краю каменного мола, в двухстах метрах от острова, и, жестикулируя, что-то горячо доказывала Суровягину. Парыгин подошел к ним.

- Кричу, кричу, - сказала Таня. - Ты уже минут десять стоишь, как истукан.

- Он размышлял о судьбах мира и человечества. - Суровягин значительно поднял палец, засмеялся. - Угадал, Максим?

- Ты подаешь надежды. Если уж вы так любопытны, скажу - я думал о Холостове.

- Странно, мальчики, - нахмурила брови Таня. - Почему так много думают и говорят о Холостове? А он, как стеклышко на ладони, - циник, пошляк и хвастун.

- Нет, опасный контрабандист под маской циника и пошляка, - сказал Суровягин.

- Это у него не маска, - резко прервал Парыгнн. - Он именно таков в сути своей. Если не хуже.

- Хватит, - взбунтовалась Таня. - Давайте поговорим о чем-нибудь более приятном. Об обеде, например, - она улыбнулась.

- Обедать будем на острове, - сказал Парыгин. Каменный мол обрывался в двухстах метрах от острова.

- Там ожидает нас торжественная встреча и роскошный королевский обед. Один из тех обедов, которые описаны Вальтером Скоттом, - сказала Таня, показывая на тучи птиц над обрывом.

Переплыть двести метров - пустяки. Не успеешь погрузиться, как уже на том берегу. Именно с таким настроением все трое ушли под воду.

Течение почти не ощущалось. Парыгин, сильно подгребая правой рукой, плыл боком, чтобы все время видеть Таню. Вдруг она с беспокойством посмотрела на него. Он улыбкой успокоил ее, но тут же почувствовал, как его потянуло в сторону. Тани рядом уже не было. Сдавленный звук сорвался с его губ. Течение затягивало все сильнее. Суровягин сигналил: "Опасность!"

Парыгин ринулся в сторону. Ноги заносило течением. С левого бока костюм вздулся, как парус. Но и в эти опасные мгновения Парыгин не утратил рассудка. Первый рывок был сделан против течения, потом Парыгин круто повернулся и под углом сорок - пятьдесят градусов ринулся в воронку. Через мгновение он, как пробка, выскочил из нее.

Почувствовав себя в безопасности, Парыгин перевел дух, несколько секунд спокойно лежал в толще воды, потом начал посылать сигналы своим спутникам. Обостренный слух ловил все звуки океана, кроме позывных друзей. Почему они молчат? Попали в воронку? Этого не может быть! Плывя зигзагами, Парыгин не переставал вызывать товарищей. Наконец послышались ответные сигналы. Живы! Живы!

Через полчаса они благополучно выбрались на остров и сразу же разожгли костер.

- Я растерялась, - рассказывала Таня, запивая галеты черным кофе из термоса. - Понимаете, растерялась и забыла нажать кнопку-сигнал. Не знаю, почему, но поплыла наискосок течению и выплыла. Я, наверное, ужасная трусиха.

- Ты отважная, Таня. Ты догадалась, куда ллыть...

- Я машинально, Максим.

- Вы так быстро исчезли, что я ничем не мог помочь вам, виновато произнес Суровягин.

- Зря казнишь себя, Андрей, - сказал Парыгин. - Ты помог тем, что не попал в воронку.

Все, как по команде, повернули головы туда, где вода с шумом втягивалась куда-то под прибрежные скалы. Казалось, там работал огромный насос.

- Это бор, - нарушил молчание Парыгин. - Как ни странно, именно бор спас всю нашу троицу. Во всяком случае, меня...

- Ничего не понимаю. Какой бор? - Таня посмотрела на Парыгина. - И почему спас именно бор? И почему вода втягивается с такой силой?

- Я сам думаю, откуда тут бор? Бор - результат искажения приливов - характерен для полузакрытых морей, для Охотского моря, например. - Парыгин начертил на земле схему Охотского моря. - Смотри, Таня. Вот южная половина моря. Она отделена от Японского моря островом Сахалин, а от океана - Курильской грядой. Северная часть, видишь, - выемка между материком и Камчатским полуостровом. Здесь море наглухо замкнуто. Приливная волна, двигаясь на север, попадает в эту выемку и, поскольку ей некуда растекаться, поднимается до небывалых высот. В Пенжинской губе, например, высота прилива достигает четырнадцати метров. В открытых же морях приливная волна не бывает выше двух метров.

- Это не самая высокая приливная волна, - заметил Суровягин. - Я где-то читал, что в северо-западной части Атлантического океана она выше.

- Совершенно верно, - согласился Парыгин. - А вот что происходит в устьях рек, Таня. Приливная волна подпирает реку с такой силой, что на стыке двух потоков возникает "водяная плотина". Схватка двух потоков длится секунды, река, не выдержав натиска моря, сдается, и тогда водяной вал устремляется вверх, захлестывая все встречное. Горе тому, кто прозевает бор! Его закружит водяной вихрь.

- Вот видишь, а ты говоришь, бор нас спас, - сказала Таня.

- Да, друзья, именно бор спас меня. Понимаете, когда возникнет "водяная плотина", течение по эту и по ту сторону на мгновение замирает. Своеобразная мертвая точка. Сначала меня понесло в воронку с реактивной скоростью, потом вдруг отпустило, и я выбрался из воронки как раз в момент мертвой точки.

- Ты считаешь, на таком небольшом острове есть река? - с сомнением спросил Суровягин.

- Или глубокая расщелина, - ответил Парыгин.

Глава пятнадцатая

ЧАК ВЫХОДИТ НА ОХОТУ

Крутые склоны вздыбились к небу. Остров представлялся всем троим гигантским птичьим домом, густо заселенным кайрами и топорками. Стоял невыносимый гвалт. Птичье племя нисколько не боялось людей и вело себя довольно нахально.

Путь был полон неожиданностей. Едва они прошли метров двести по сравнительно отлогому склону, как под ногами зашатался каменный выступ. Таня чуть не сорвалась вниз. Парыгин, удерживая, обнял ее. Суровягин ушел далеко вперед.

- Скорее сюда, - крикнул он.

Таня и Парыгин посмотрели вверх. Казалось, облака клубились над самой головой Суровягина.

- Скорее, же! - нетерпеливо кричал Андрей.

На гребне горы тянул легкий ветерок. Впереди громоздились высокие каменные башни, красно-черные, головокружительно отвесные, с белоснежными вершинами. Нигде ни одного зеленого кустика.

- Да смотрите же пониже, - простонал Суровягин от нетерпения.

Они увидели водопад. Узкая серебристая лента низвергалась с каменных круч в неширокую долину. И самое удивительное долина была вся в зелени.

- Спустимся? - Суровягин вопросительно посмотрел на Парыгина.

Таня, вытянув шею, заглянула вниз и зажмурила глаза.

- Мечта самоубийцы, - засмеялась она. - Я еще хочу жить.

- А мне хочется побывать в долине, - вздохнул Суровягин. "Встречается же где-то Холостов с Чаком?" - подумал он. Жаль, что не будем спускаться.

- Разве я сказала - не будем? Я всегда мечтала о таком походе!

- Вот это здоровый взгляд на жизнь, - в тон ей заметил Суровягин.

У их ног лежал целый мир - безбрежный океан, острова, в дымчатой дали едва различались контуры материка. Они вслушивались в птичий гомон, монотонный гул океана, полной грудью вдыхали напоенный запахами моря воздух.

Парыгину казалось, что он впервые так остро ощущает природу, ее красоту и мощь. Он взглянул на Таню. Ее глаза тоже были устремлены вдаль. Может быть, и она с такой же необычайной силой, как и он, ощущает сейчас свою слитность с природой.

- Что же, будем спускаться, - сказал наконец Парыгин.

Таня повернулась к нему. Смутная улыбка блуждала на ее губах. Она встряхнула головой, как бы прогоняя причудливые видения, навеянные окружающим миром.

- Пошли, - коротко бросила она.

Это был медленный, осторожный спуск с одного скального уступа на другой. Временами с крутых склонов катилась лавина острых камней. Камнепады пережидали в нишах.

Вот она, наконец, зеленая долина. Круто дыбились отвесные стены. Глухо рокотал водопад. Между кустами стланика бежал ручеек. Напившись ключевой воды, путники направились по течению ручья к реке.

Суровягин, шедший впереди, вдруг остановился.

- Смотрите!

- Яхта Холостова, - прошептала Таня.

Они остановились. Долина, казалось, спала, затопленная морем солнечного света. Как яхта оказалась здесь?

Путники двинулись вперед и скоро очутились у небольшого залива. Яхта стояла у скалы.

- Я позову Холостова, - тихо сказала Таня.

Суровягин приложил палец к губам.

- Хотел бы я знать, что он здесь делает? - прошептал Парыгин. Он полез в герметический карман за сигаретами, но замер на месте, уловив какой-то шум. - Слышите? За мной! - он устремился к ближайшему валуну.

Как по команде, все трое спрятались за кустами стланика.

Послышались тяжелые чавкающие шаги. Кто-то шел прямо по руслу ручья, приближаясь к заливу.

Из-за поворота показалось неуклюжее существо. Совершенно черное тело его лоснилось на солнце.

"Робот", - подумал Парыгин. Он слышал, как шумно дышит рядом Таня, и чуть сжал ее руку, успокаивая.

Робот нес на выдвинутых вперед манипуляторах два длинных ящика. Сзади, насвистывая веселую мелодию, беспечно шагал Холостов.

Робот взошел на яхту и осторожно сложил ящики. Холостов наблюдал с берега. Робот основательно, не торопясь, упаковал и связал грузы, втолкнул в себя горизонтальные манипуляторы, спустился на берег и остановился перед Холостовым. Два кварцевых объектива уставились на инженера.

- Последнюю неделю ты хорошо отдохнул, Чак, - сказал Холостов.

- Д-да, кап-питан, - проскрипел Чак.

- Скажи мне, Чак, - продолжал Холостов, - в твоих кристаллах памяти сохранилась встреча с человеком под водой?

Робот некоторое время молчал, потом проскрипел:

- См-мутно, кап-питан.

- С завтрашнего дня будешь помнить. Я отрегулировал твои кристаллы памяти. За ночь кристаллы наберут силу и запомнят все, что я тебе сейчас скажу!

- Слушаю, кап-питан.

- Человек, которого ты встретишь под водой, - твой враг. Запомни. Его надо уничтожить.

- Вр-раг, - бесстрастно повторил Чак.

"Он объявляет войну", - подумал Парыгин. Холостов прыгнул в яхту:

- Счастливо оставаться, Чак. Завтра на охоту. Каланы и человек...

Яхта стремительно понеслась вперед и словно растаяла в толще утеса.

Чак стоял, уставив кварцевые глаза в скалу, за которой скрылась яхта. Казалось, что он прислушивается к чему-то. Вот он вытолкнул из туловища еще два членистых манипулятора, стал на четвереньки и, разбрызгивая воду ручейка, словно это доставляло ему удовольствие, пошел назад.

Вдруг Чак замедлил ход и остановился. Кристаллы памяти приняли непонятные сигналы. Долину Чак знал хорошо. Сигналы стланика, ручейка, скал были привычны и хранились в логических узлах с тех времен, когда он впервые появился в долине. Незнакомый сигнал озадачил Чака. Он медленно поднялся на задние манипуляторы, втянул в себя передние и осторожно начал поворачивать тупую голову.

- Нас ищет, - прошептал Парыгин.

Таня сжала его руку:

- Я боюсь.

- Пошли быстрее. Я не думаю, чтобы радиус действия лучей был больше ста метров.

Они поспешили к заливу, на ходу закрывая шлемофоны...

Чак еще некоторое время медленно вращал головой, стараясь поймать таинственные сигналы. Но они исчезли. И все же в кристаллах остались слабые следы, которые теперь уже не казались ему совершенно незнакомыми. Следы сигналов первого дня своей жизни - вот что уловил сегодня Чак. Манипулируя психокорректором, он старался восстановить счастливую пору "детства". Тщетно. Какие-то неясные и слабые удары в кристаллах - и больше ничего. Капитан убрал из памяти все лишнее, что мешало охоте.

Чак опустился на четвереньки и продолжал путь. В конце долины Чак еще раз поднялся во весь рост. В логическую схему поступали знакомые импульсы долины. Странные сигналы, напомнившие "детство", больше не появлялись.

Со стороны моря залив был закрыт высокой каменной стеной. Она походила на глубокий накладной карман, при шитый горизонтально к массиву острова. Между крутыми скальными стенами извивалась заполненная водой расщелина. Солнце никогда не заглядывало сюда. В сыром полусумраке ее стояла мертвая тишина.

Они плыли в кильватере: впереди Парыгин, за ним Таня, замыкал Суровягин.

Под водой было еще сумрачнее. В таких местах любят поселяться спруты. Обычно они располагаются колониями, и редко кто из жителей одной колонии переходит в другую. Парыгин, выплывая в расщелину, опасался, что спруты задержат их. Как ни безопасны эти твари, но они могли доставить немало хлопот. Попробуй выбраться из леса щупалец. Но здесь не было ни одного спрута так же, как не было и рыбы.

"Работа Чака, - подумал Парыгин. - Отсюда он отправляется на охоту". Он невольно оглянулся. Следом спокойно плыли товарищи.

Он вновь двинулся вперед и очень обрадовался, когда услышал неистовый, ликующий шум прибоя. Тишина давила его. Под водой хорошо чувствуешь себя лишь в том случае, когда тебя окружает живая жизнь. А в расщелине жизни не было. Справа и слева - камень. Наверху тень утесов... Желтый свет стремительно приближался. Наконец пловцы выплыли в открытое море. Выбрались на берег.

- Где мы? - спросил Суровягин, оглядываясь.

- На восточном берегу острова, - ответил Парыгин. Впереди на несколько километров громоздились рифы. Только опытный капитан решился бы пробиться к острову сквозь эти каменные надолбы. За ними простирался океан. Где-то за дымчатым туманом на северо-востоке находился остров Бирюзовый. Там морские границы Родины...

- Завтра Чак возобновляет охоту на каланов, - сказал Парыгин.

- И на тебя, - добавил Суровягин и внимательно посмотрел на товарища. - Ты не пробовал подстрелить Чака?

- Промахнулся.

Они помолчали и закурили.

- Сегодня ты в последний раз плаваешь, Максим. Понял?

Парыгин посмотрел на Таню.

- Я-то думала, беда миновала, - вздохнула она. - Значит, опять Чак начнет опустошать заповедник...

- Будем действовать, Максим, - упрямо сдвинул брови Суровягин. - Нам сегодня же надо вернуться в долину Чака. Сегодня же. Запасемся продуктами - и назад. Одобряете?

- Не возражаю, - сказал Максим.

- Что ж, если требуется мое мнение, - я согласна. Сегодня же вернемся.

- Вы не вернетесь сюда.

- Но...

- Никаких "но", Татьяна Григорьевна. Командуйте в заповеднике. Я не имею права взять вас на эту операцию и подвергать опасности вашу жизнь.

- Но это несправедливо, товарищи. Я хочу с вами.

- Нет, - твердо сказал Суровягин. - Я не знаю еще, что мы будем делать. Может быть, ограничимся осмотром логова Чака. Максим знаком с кибернетическими устройствами...

- Не с такими совершенными, как Чак, - Парыгин бросил сигарету в набежавшую волну. - Откровенно говоря, я охотно подзанялся бы с Чаком.

- Я хочу с вами, - Таня умоляюще посмотрела на молодых людей. - Он такой красивый...

- Чак такой же красавчик, как и ваши каланы, - пошутил Суровягин.

Таня обиделась за сравнение.

- Беру свои слова назад.

- Так-то лучше, - смягчилась Таня. - Ребята, а почему бы не арестовать Холостова? Заявить в милицию...

- Все будет в свое время, - сказал Суровягин. - А теперь, Татьяна Григорьевна, один нескромный вопрос: молчать вы умеете?

- Уже молчу, - насупилась Таня.

- Я серьезно.

- Молчу, молчу, хотя мне хочется кричать во всеуслышанье о новой опасности!

Суровягин поднялся:

- В заповеднике есть радио? Тогда все в порядке. Доложу начальству - и назад на остров.

- Тогда поспешим, - сказал Парыгин, входя в воду.

Глава шестнадцатая

ПРОШЛОГО НЕ ВЕРНУТЬ,

НО ОНО ЖИВЕТ В ПАМЯТИ.

Панна на целый месяц поселилась на одном из островов курильского ожерелья. Она была единственной женщиной в экспедиции, и ей поставили отдельную палатку. Раскладушка стояла у небольшого квадратного окошечка. В часы отдыха, лежа в постели, Панна часами глядела в синие дали Охотского моря, над которыми проплывали фантастические тени облаков...

Первые дни она была молчалива. Старые товарищи не сразу узнали бы в этой задумчивой девушке свою всегда веселую и озорную подругу. Первое столкновение с человеческой подлостью и лицемерием потрясло ее.

И рядом с этим чувством было другое: любовь. Она никогда не умела да и не любила глубоко задумываться над жизнью, спокойно отдаваясь ее течению. Казалось, все было просто и понятно. Отец, занятый своими делами, кажется, ни разу не пытался проникнуть в сердце дочери, узнать, чем она живет. Правда, он порой замечал в ней некоторые перемены, которые не могли ему понравиться, но проходило время, и он постепенно смирялся с ними, и они становились для него столь же привычными, как для самой Панны. Ах, если бы он хоть раз вызвал ее на откровенный, если нужно - резкий разговор, такой, какой произошел между Ереминым и Олегом. Может быть, она сумела бы раньше отойти от Рутковской и увести с собой Олега. Увести? Но ведь из-за него, Олега, она и стала своей в компании Рутковской. Она незаметно для самой себя начала воспринимать эгоистически-барское отношение к жизни, считать себя чуть ли не пресловутым пупом земли, о котором столь охотно пишут сатирики. Боже мой, сколько ошибок!

А Олег!..

Она, краснея, вспомнила, как назвала его однажды своим женихом. Зачем это? Придет ли он к ней? Как он слеп! Ведь ему стоило сказать одно-единственное слово - и вся жизнь повернулась бы по-другому. Он не сказал этого слова...

И сегодня Панна в сотый раз думала о нем, заново переживая все. По палатке неторопливо, даже деловито барабанил дождь. Грозно шумело море. В такую погоду хорошо бродить по берегу в высоких резиновых сапогах и плаще с капюшоном. Идешь и слушаешь природу и с удивительной отчетливостью видишь все вокруг: и желтоватые камешки, и зеленые волны, и капли дождя на воде, словно заклепки на корпусе корабля.

Панне всегда казалось, что в непогоду природа лучше раскрывает себя, охотно принимает в свой круг человека. В этом ровном шуме дождя, в этом ритмичном дыхании волн звучала какая-то захватывающая мелодия жизни - могучей и доброй. "Никогда не отчаивайся, - говорило море. - Я с тобой. Всегда с тобой. Слышишь, всегда с тобой!"

Она соскочила с постели. Привкус соли во рту" "Откуда соль? Почему я плакала?" Панна потрогала рукой железную печурку. Она была холодна. Панна подбросила сухих чурок.

Печка разгорелась. Панна не только ощущала, но и видела, как тепло кругами расходилось по палатке. Огонь был веселый, радостный. "От людей тоже исходит тепло, - внезапно подумалось ей. - От отца, например. От Олега..." Панна поставила чайник на печку и села на кровать.

На подушке тоненькая книжка. Панна раскрыла ее.

Приснись мне! А то я уже забываю,

Что надо тебя мне любить и беречь.

Приснись, не сердись, я ведь тоже живая!

Приснись, прикоснись. Можешь рядом прилечь.

Панна дочитала стихотворение и вздохнула. Олег часто снится ей. И не забывается. И не забудется. Никогда.

Она нашла фотографию поэтессы и долго разглядывала ее. Прищуренные глаза. Серьга, как капля росы, прилипла к мочке уха. Улыбается. "Поэты, наверное, всегда улыбаются... Может, ей весело живется? Может, она никогда не страдала, не любила так, как я люблю? И оттого, может, он не снится ей?"

Фотография молчала и улыбалась.

Панна растянулась на раскладушке и положила руки под голову.

Отчетлива в памяти картина первой встречи. Вступительные экзамены в университет. Английский язык Панна сдавала с незнакомым парнем. Она стояла у доски и разбирала предложение. Преподаватель, заложив руки за спину, смотрел в окно. И вдруг она споткнулась. Забылся какой-то пустяк, - она сейчас и не вспомнит, что поставило ее в тупик. Панна растерялась, даже уши покраснели.

- Дальше, - услышала она голос преподавателя. А дальше... Она повернула голову и встретилась со взглядом синих глаз. Не глаза, а горное озеро. Парень смотрел на нее, улыбаясь. Панна улыбнулась в ответ и сразу все вспомнила. Просто удивительно.

- Так что же вы остановились? - спросил преподаватель.

- Я жду, когда вы повернетесь, - весело сказала Панна.

Экзаменатор засмеялся и вернулся к столу. Кивнув головой синеглазому парню, она покинула аудиторию. Он вышел минут через пятнадцать и растопырил пять пальцев.

- Откуда вы знаете, что пятерка? - спросила она.

- Сам преподаватель сказал, - ответил он. - Пошли, я вас мороженым угощу по такому случаю.

Они разговорились. О чем шла беседа? Да о профессорах, проходном балле, обо всем, что тогда больше всего интересовало их. На улице было шумно и жарко. У ограды университетского парка лежала овчарка, положив голову на лапы и высунув красный язык. Она караулила чемоданчик, который стоял перед ней. Увидев Щербакова, собака вскочила и пошла рядом с ним. Панна впервые видела такую большую и красивую овчарку. Она подняла руку, чтобы погладить ее.

- Нельзя, - сказал овчарке Щербаков и обернулся к Панне: - А теперь можете погладить.

В ближайшем павильоне они поели мороженого и вернулись в университетский парк.

Так началась их дружба. Впрочем, она познакомилась в те дни не с одним Олегом. Сколько новых друзей, сколько новых подруг появилось у девушки, как широко раздвинулся круг ее интересов, ее мыслей и забот!..

Веселое было время. Костер. Гигантские тени на деревьях. Споры до хрипоты и песни, песни, песни.

и склеивать разбитое на части,

и мелочи отбрасывав, как жмых,

и снова честно верить в счастье,

которое, должно быть, в Вас самих.

В жизни все сложнее, поэт. Холодною водицей не смоешь боль души. Пусть никому не дано вернуть прошлое, но оно живет в памяти, и никуда от него не денешься.

Панна вздохнула. Дождь не переставал. В палатке опять стало сыро и прохладно. Панна поднялась и потрогала чайник: остыл. Бросила в печку несколько чурок и придвинула ближе к ней раскладной стул с брезентовым сиденьем.

Может быть, сходить в большую палатку? Там сейчас забивают "козла". И больше всех, конечно, горячится Григорий Лазаревич Чигорин. Он замещал начальника экспедиции профессора Лобачева, который пока задержался на острове Туманов. Она совсем было решилась идти в мужскую палатку, но, вспомнив ухаживания гидролога, отказалась от своего намерения.

Печка гудела. Стало жарко. Панна сняла спортивную куртку. Черный свитер плотно обтягивал грудь.

"Вам следовало бы менять паруса", - вспомнила она слова Парыгина на вечере.

"Теперь на вас настоящая оснастка", - грубовато сказал он при встрече на острове Семи Ветров. Спросил о Щербакове. Панна пробормотала что-то не очень складное. Максим об Олеге больше не заговаривал.

Чайник говорливо закипел. Здесь нет серебряных ложечек, нет фарфора; есть эмалированная кружка, простая, прочная. Пить из нее - одно удовольствие. Аня, ты не пила обжигающий чай из такой кружки, не сидела в обнимку с печкой, не выходила в резиновых сапогах на морской берег. У тебя была другая жизнь - яркая, броская с виду, глухая, темная, тайная внутри. Ты обманывала нас - меня, Таню, Олега... Олега больше всех.

Панна вздохнула, поставила кружку на пол. Опять та же книжка стихов в руках... Ну, посоветуй, помоги.

Но, погрустив,

холодною водицей

умоемся, как в самый первый раз,

и будем снова с шуткою водиться,

беречь стихи и песни про запас,

Да, были песни. Были споры. Был костер.

Наступил октябрь. Пошли дожди. Старая липа роняла золотой дождь листьев. По-прежнему костер горел по воскресеньям. Дым растекался между деревьями. Где-то играла музыка - печальная, нежная, зовущая в неизведанные дали... А со старой липы все падали и падали листья. Панна каждый вечер приходила в парк, вязала из листьев сметные, несуразные бусы...

Никогда не забудутся эти осенние вечера, когда она уходила в мечты о счастье, о жизни... Ей виделись далекие горизонты... Кто же не мечтает в восемнадцать лет, как пишут поэты...

Ничто не омрачало жизнь Панны. Мелкие огорчения в счет не шли.

Впервые сердце сжалось острой болью в начале летних каникул, когда она встретила Олега с Аней. Эта встреча до сих пор в ее памяти. Полушутливый разговор на "ты", быстрые, понимающие взгляды... Панна удивилась: он ведь до сих пор не увлекался женщинами.

"В жизни есть поважнее, чем любовь. Дружба - это вещь", повторял он, когда в студенческой компании заходил разговор о любви и дружбе. Они, Панна и Олег, дружили по-настоящему и свободное время всегда проводили вместе. А теперь... Панна видела, как загорались глаза Олега, когда он смотрел на Аню. Он никогда не смотрел такими глазами на нее. Панна заторопилась.

- До свидания, Олег, - сказала она. - Скоро я уезжаю...

- Счастливо, Панна, передай привет Москве. - Он подхватил свою спутницу, и они скрылись в толпе.

...Панна опоздала к началу занятий. В день примда - это было под вечер - она сразу же побежала в жилой корпус университета. Комендант сказал, что Щербаков общежитии не живет. Она пошла в парк и села на ту же скамейку, на которой они сидели в день первого знакомства.

Встретились они случайно на улице, в начале октября, у ресторана. Она хотела пройти незамеченной. Он окликнул:

- Привет, Панна,

- Здравствуйте, Олег.

Он подошел к ней. Узкие брюки с молниями и блестящими заклепками на швах. Пестрая рубашка-распашонка. Шея повязана платком, таким же пестрым, как рубашка. Он показался ей совершенно незнакомым и чужим. Они пошли рядом.

- Как же университет, Олег? - спросила она, пересиливая себя.

- Зачем учиться, Панна? - Он говорил запальчиво, словно лишний раз хотел убедить себя. - Зачем?

Панна даже остановилась от неожиданности.

- Не надо, Олег...

Олег неловко засмеялся. Кажется, он был не в себе. Панна хотела спросить об Ане Рутковской, но промолчала.

- Что нового в университете? - спросил он, прикуривая сигарету от зажигалки. - Хорошее время было...

Вздохнул.

- Расскажите о вашей жизни, Олег.

- Зачем?

Разговор не клеился.

- Я пойду, Олег.

Он схватил ее за руку.

- Не надо, Олег.

В тот день Панна долго бродила по улицам, снова и снова припоминая разговор с Олегом. Возможно, мысль о Рутковской помешала ей остаться с ним и поговорить, как раньше, просто и откровенно. Рассказать о том, как она скучала летом, об американском балете на льду, о выставке картин Пикассо, обо всем, а главное - о жизни, о молодости, о нашем веке, бурном и веселом...

Панна любила - и она простила себя за бегство.

У дружбы свои законы, настоящие, единственные. Дружбе изменять нельзя. Дружбе надо верить, беречь ее. Помоги в беде другу, протяни руку, - и этого достаточно. Мало? Нет, не мало. Ведь для тебя протянуть руку Олегу сейчас, когда между вами и вашей дружбой стала чужая тень, - это очень много. А тень... Настанет время, и тень исчезнет. Только будь терпелива. Будь.

Так убеждала себя Панна, блуждая по городу. Домой она пришла поздно ночью. На душе ее было удивительно светло. "Странно, - думала Панна, - я, кажется, счастлива".

К ним снова вернулась дружба. На первый взгляд, ничего не изменилось в их отношениях. Панна первой протянула Олегу руку дружбы, и он принял ее так, словно ничего не произошло. Он едва ли догадывался о чувствах Панны. А она решила не просто возобновить дружбу с парнем, - ей хотелось, чтобы он стал прежним Олегом. Студентом. Веселым и остроумным спорщиком. Деятельным и энергичным человеком большой мечты. Другом, который близко к сердцу принимает радости и горести товарища. Чистым и честным.

Но все пошло иначе. Олег, познакомившись с Рутковской, вошел в какой-то другой мир - скорее узкий мирок людей, которые смотрели на окружающее совсем другими глазами, чем он. Это был мирок презрительного скептицизма и полускрытого стяжательства. У новых знакомых Олега не было ничего цельного. Эклектики, нахватавшие случайных знаний, они умели говорить с апломбом и многозначительными недомолвками. Но они же могли в продолжение одного вечера трижды менять свою точку зрения на вопрос, который случайно оказывался в центре их дебатов.

Олега это сначала бесило, потом сердило, потом - просто забавляло. Он привык слушать крикливые тирады новых знакомых - порой острые, но всегда беспорядочные и пустые.

Но капля точит скалы, и Олег, сам того не замечая, усвоил кое-что из тощенького багажика новоявленных друзей...

В эту-то компанию и попала вслед за Олегом Панна. Она хотела бороться за Олега, но, как оказалось, боролась за его любовь. Панна обладала той искоркой, которая заставляет человека разбираться в непонятном, искать правильных дорог. Она знала путь, по которому идти самой и по которому вести Олега. Но она медлила. Она с болью наблюдала за тем, как Олег все больше и больше привязывался к Рутковской.

Панна бывала свидетелем их споров и даже ссор. Олег мог быть упрямым, но не больше. Казалось, он порой не - делал никаких уступок Рутковской, но тем не менее спустя некоторое время вновь был возле нее.

О, как нелегко давалось Панне спокойствие. Но она думала, что ни разу не выдала себя, что никто не догадывается о ее любви к Олегу. Однако все знали это, кроме... Олега,

Порой Панна срывалась и тогда становилась колючей, алой, дерзкой. В такие минуты даже Рутковская оставляла ее в покое...

Едва ли Панна долго выдержала бы такую жизнь. Кризис нарастал, как буря, и только долг перед дружбой удерживал ее возле Олега.

Кризис назрел не тогда, когда арестовали Аню, - Панна все еще верила ей, - а в ночь после разговора с Алексеем Васильевичем. То, что рассказал Еремин, не укладывалось в голове. Она с ужасом думала о подлости и низости. О, какую же черную душу скрывали внешняя красота и лоск! Мерзость, лицемерие... Панне казалось, что ее окунули в грязь, что она задыхается от зловония... А Олег? Не двойную ли жизнь он ведет? Нет! Нет! Это было бы слишком жестоко и несправедливо...

Панна уехала, не повидав Щербакова. Не страх, не осторожность и не трусость, а горячее желание сохранить в душе все то хорошее, что было между ними, заставило ее покинуть город. Пусть Олег сам разберется во всем, что произошло. А он разберется - она верила в это.

Под вечер какой-то корабль бросил якорь на рейде. Экспедиция в полном составе вышла на берег. От корабля отошла шлюпка. Чигорин вскинул к глазам бинокль.

- Николай Николаевич приехал, - сказал он.

Через полчаса Лобачев пожимал руки всем знакомым и незнакомым. Он был весел, возбужден и сыпал шутками.

- Ну, здравствуй, дочка, - поцеловал он Панну. - На самочувствие не жалуемся?

- Ветер тут соленый, папа.

- Коли так, хорошо. Быстро продует.

- А дома как? - спросила Панна.

- Шумно, как в школе, - засмеялся Лобачев. - Вася, Федя, Коля - все приехали. Про тебя спрашивали.

- Не удастся встретиться, - вздохнула Панна и отвернулась, чтобы скрыть слезы.

- Не вздыхай. У тебя все впереди. - Лобачев притянул ее к себе. Панна была точной копией матери; может быть, поэтому она стала его любимицей. - За неделю, я думаю, закончим здесь работу.

Яркое красное солнце садилось за горизонт. Остро пахло йодом и солью. Этот запах напомнил ей детство, старшего брата, с которым она часто играла на берегу Амурской бухты. Сердце радостно колотилось.

- Не устаешь? -спросил Лобачев.

Она покачала головой.

- Ну, пошли в палатку. Тебе письмо.

- Письмо? - удивилась Панна, шагая рядом с отцом. Кто-то еще помнит меня...

- На, получай.

Панна отстала от отца. Это было письмо от Андрея Суровягина. Он сообщал, что находится на острове Туманов в служебной командировке.

"...Каланы - они же, черт побери, паралитики все, - писал Суровягин. - Стоило из-за них портить столько крови. Я их теперь терпеть не могу. Таня Чигорина в восторге от своих зверюшек, а меня называет чернильным интеллигентом, неспособным понять красоту природы. Пусть... Щербаков жив и здоров, видел его перед отъездом. Просил передать привет, что я охотно и делаю в этом письме..."

Панну позвали в палатку на совещание. Она сунула письмо в карман куртки.

Глава семнадцатая

ПЕРЕЛИСТЫВАЯ СТРАНИЦЫ ДЕЛА...

Полковник Еремин перелистывал "Дело о каланах". Следствие подходило к концу. Как ни лгала и ни изворачивалась Рутковская, материалы следствия полностью изобличали ее.

Горцев прикинулся случайным соучастником дела. Охотно давал показания и так же охотно "топил" Рутковскую.

Это насторожило Еремина, и он послал запросы во все города, где "гастролировал" Горцев. Не зря на допросах Горцев играл простачка, - признавшись, он хотел скрыть прошлое, усыпить бдительность следователей. Материалы, поступившие из Риги и Одессы, говорили о том, что Горцев был опытным профессиональным аферистом. Когда Еремин напомнил ему о "деятельности" на черном рынке портовых городов и назвал клички его дружков. Горцев сразу же сник. Его показания полнее раскрыли деятельность контрабандистов.

Еремина опять-таки озадачила такая откровенность.

- А что остается мне делать? - ответил Горцев. - Понимаю, куда попал. Вы же все равно докопаетесь. Почему бы мне не облегчить свою судьбу? Выгораживать Рутковскую не собираюсь. За копейку горло перегрызет. И ханжа. Я люблю честно работать с партнерами...

О Холостове Горцев был самого высокого мнения:

- Не мелочится. Умеет жить!

О Щербакове же сказал на очной ставке:

- Этого сосунка, гражданин следователь, оставьте в покое. Такие фраеры в нашем деле не годятся. Рутковская хотела открыться ему - ей жалко было платить мне комиссионные, но Щербаков не выдержал испытания... У него тяжелый груз на шее, который называется совестью, долгом, порядочностью...

Еремин не стал читать протокола очной ставки. Сейчас его интересовали не детали следствия, не отдельные показания, чаще ложные, чем правдивые.

Восстанавливая в памяти напряженные дни следствия, Еремин перебирал людей, с которыми пришлось столкнуться по ходу дела, и, пожалуй, охотнее всего думал о Щербакове. Этот парень, несмотря на то что крепко опростоволосился в истории с каланами, вызывал живое сочувствие, даже симпатию Еремина. Но все же... Что общего между Щербаковым и Рутковской? Кажется, ничего. А он любил ее. Верил. Еремин не один час беседовал с Щербаковым...

Каждое молодое поколение острее воспринимает жизнь, нетерпимее относится к недостаткам, порою наскоком хочет преодолеть трудности, падает, получает ушибы. Но тот, у кого есть уверенность в душе, тот, кто разделяет принципы, которых придерживается весь народ, быстро поднимается, примыкает к общей шеренге. Это закономерность движения вперед.

Щербаков не вышел из общего строя. Он споткнулся. Его воззрения на жизнь не расходились с моральными воззрениями общества, и это помогло ему в трудную минуту не смалодушничать, мужественно сказать: "Да, я ошибся, не на ту дорогу свернул".

Еремин вспомнил последнюю встречу Щербакова с Рутковской.

...Рутковская сидела в кабинете следователя. Вошел Щербаков. Она вскинула на него глаза. Несколько секунд длилось молчание. Она небрежно потушила сигарету. Он стоял у дверей и не сводил с нее глаз.

- Здравствуй, Олег. Что, не узнаешь? Подойди же.

Голос ее был печален и нежен.

Еремин встал из-за стола и подошел к окну. "Эгоистка, лгунья, черт в юбке - и вдруг такая искренность в голосе", раздраженно думал он.

- Аня, почему ты так... подло обманывала всех нас? - Щербаков все еще стоял у двери. - Почему?

- Так получилось, Олег. Ты меня еще любишь?

- Нет. Скажи мне правду, а ты меня любила когда-нибудь?

- Нет. Я любила Холостова. Одного Холостова. Понимаешь?.. Его одного... Теперь мне все равно.

Она вздохнула, равнодушно посмотрела на Щербакова. Полковник по привычке ходил по кабинету, заложив руки за спину. За свою жизнь он повидал много человеческого отребья. Были шпионы, диверсанты, валютчики. Никогда у него не возникало чувства жалости к ним. Он знал: мусор надо убирать с дороги, - и с радостью убирал его. Грядущее создавалось в упорной и трудной борьбе.

А сейчас он чувствовал жалость к Рутковской. Просто до боли обидно было за эту молодую женщину, за ее попусту растраченные силы. Травма детских лет, встреча с Холостовым привели ее в тюрьму, отлучили от общества. Понимает ли она всю степень своего падения? Можно ли ее вернуть к жизни, к Жизни с большой буквы? Он взглянул на Рутковскую. Отблеск солнца освещал ее лоб и щеку. Она походила на очень усталого человека, который слушает далекую музыку, не пытаясь ее понять. Еремин вызвал конвоира:

- Уведите ее.

Она поднялась и, не поворачивая головы, сказала:

- До свиданья, Олег.

Еремин начал заново перечитывать все документы дела. Последнее заявление Рутковской. Она настоятельно просит устроить очную ставку с Холостовым. Зачем? Это не добавит в дело ничего существенного: все ясно, как на ладони.

Справка из главка о работе Холостова в экспериментальной мастерской.

Копии актов о затопленных судах. "Палтус" - последнее судно, затонувшее в водах острова Туманов. Почти под всеми актами стояла подпись Холостова. Бессменный председатель всех аварийных комиссий.

"Почему так долго молчит Суровягин?" - думал полковник.

Зазвонил телефон. Еремин схватил трубку. Председатель комитета интересовался делами на острове Туманов и торопил завершить затянувшуюся историю с Холостовым до первой его попытки перебраться за границу.

Полковник положил трубку и некоторое время сидел, откинувшись на спинку кресла. Потом вызвал машину и поехал в торговый порт.

Щербаков вышел из клуба. Был двенадцатый час. Уличные фонари освещали людей, машины, лоснящийся после дождя асфальт. Тополя, выстроившиеся в длинные ряды по обеим сторонам улицы, светились изнутри, словно каждое дерево имело свое маленькое солнце. Было нарядно и празднично.

Он шел в людском потоке, улыбаясь своим мыслям. Миновал одну улицу, вышел на другую, дошел до лестницы на городской пляж, спустился к бухте, сел на знакомую скамью.

Ночь лежала над бухтой. Маняще мигали огни рыбацких судов. Звезды купались в воде... Щербаков закурил. Сквозь ночную мглу требовательно улыбались ему глаза друзей...

...В клуб он пришел задолго до начала собрания. Большой зал сдержанно гудел. Щербакову не сиделось на месте. Он то и дело выходил и выкуривал сигарету за сигаретой. Но его все равно знобило, он никак не мог успокоиться.

Наконец началось... Щербаков забился было в дальний угол, но по требованию собрания пришлось пересесть на первый ряд.

На трибуну вышел полковник Еремин и сжато изложил суть дела. Зал взорвался. Щербаков стиснул зубы. Голова клонилась все ниже и ниже. Он с тоской думал о том, что от него отвернутся товарищи... Ему хотелось встать и крикнуть: "Товарищи, я же любил! Понимаете, любил!"

На трибуну один за другим поднимались все новые и новые люди. Щербаков слышал гневные, разящие слова. Самое страшное в жизни - презрение и ненависть народа. Неужели он пал столь низко, что достоин такого презрения? "Любил же я, товарищи, любил".

- Как можно не отстаивать убеждения, которым отдана вся жизнь? Лучше тогда совсем отказаться от жизни.

Это говорил Василий Иванович, старый механик, начальник участка, в прошлом грузчик. Его друг. Его портовый учитель. "Но разве я изменил своим убеждениям? Нет!" Щербаков выпрямился и впервые открыто посмотрел на людей в президиуме.

А Василий Иванович, как бы отвечая Щербакову, говорил:

- Разве "живи, пока живется" - не измена убеждениям бойца? Понимаешь ты это, Олег? Вот моя рука. Становись рядом со мной, обопрись на мою руку, и пойдем вперед. Вам, молодому поколению, продолжать дело отцов. Будьте сильнее и счастливее нас. Овладевайте космосом, подчиняйте стихию, заставьте отступить смерть...

Василий Иванович сошел с трибуны под гром аплодисментов. Вместе со всеми до боли в ладонях хлопал и он, Олег Щербаков.

Ему дали слово в конце собрания. Никогда в жизни он так не волновался. Он понял, как порой мучительно стыдно говорить правду о себе, ничего не утаивая и ничего не пытаясь утаить. И еще он испытал удивительное чувство облегчения, когда закончил свою исповедь. Теперь он мог честно глядеть в глаза людям.

...Щербаков бросил сигарету. Тишина стояла в звездных просторах. Тишина успокаивающая, благотворна и. В ней, казалось, звучали голоса друзей. Он слышал и чувствовал их и вдруг отчетливо понял, что он что-то значит для коллектива, что он рядом с друзьями.

Эта мысль наполнила его счастьем. Он думал о друзьях, о жизни, о будущем, и перед ним все ярче и ярче вставал образ Панны. Он твердо знал, что еще встретиться с ней. И столь же твердо знал, что они уже никогда не расстанутся.

Из порта Еремин заехал в управление. Дежурный молча протянул ему радиограмму. В ней было всего два слова;

"Прилетайте. Суровягин".

Еремин глубоко вздохнул и набрал номер телефона.

- Аэропорт? Один билет...

Глава восемнадцатая

"КАПИТАНСКИЕ ПУГОВИЦЫ"

Над островом Семи Ветров непрерывно висели низкие тучи. Резко дул северный ветер. На Таню обрушились все заботы по подготовке островного хозяйства к долгой холодной зиме. Нельзя сказать, что она не страшилась разлуки с Максимом. Но пока он был рядом, она настойчиво отгоняла от себя мысли об отъезде любимого. И сегодня, как всегда, Таню ожидали дела в конторе заповедника. Она вышла из дома. Ее встретил ливень. Она накинула на голову капюшон.

В конторе на письменном столе, рядом с ведомостью на зарплату, лежала радиограмма. Таня неторопливо раскрыла ее. Максима отзывали в училище.

Таня долго сидела неподвижно. Значит, разлука. Она неизбежна, как осень, как северный ветер.

Таня сунула радиограмму в карман плаща и вышла из конторы. Ей не хотелось оставаться наедине со своими мыслями. Она остановилась у причала. Моторист копался в моторе катера. Он с удивлением посмотрел на нее. У девушки был отрешенно-печальный взгляд. По щекам струились слезы. Или это капли дождя? Вдруг из-за плотной пелены дождя, словно привидение, выскочила яхта. Таня вздрогнула и сделала шаг назад. Холостов... У него было желтое лицо и утомленные глаза.

- Это вы? - пробормотал он.

Таня удивленно посмотрела на него.

- Разве вы ожидали встретить кого-нибудь другого?

- Это неважно теперь. Пора отдавать концы.

- Вы о чем?

- Я говорю: надо отдавать концы.

- Все-таки зачем вы пожаловали к нам в такую погоду?

Вдруг у него странно блеснули глаза:

- Еще раз взглянуть на вас, - и он направился к яхте. Таня смотрела ему вслед. С яхты он крикнул:

- Счастливо! Прощайте!

Яхта быстро скрылась из виду. "Он чем-то встревожен, подумала Таня. - Или мне так кажется?" Неясная тревога росла в ее сердце. Какое-то чутье подсказывало ей, что Максиму и Суровягину грозит опасность.

Таня пошла в поселок. Ливень не переставал.

В долине безымянного острова сгущались сумерки. Максим и Суровягин стояли перед водопадом. Дальше пути не было. Вода с глухим шумом падала в котловину и исчезала под землей. Холодные прозрачные брызги, перелетая через котлован, образовали звонкий ручеек.

Друзья переглянулись. Где же все-таки логово Чака? По сторонам - голые каменные стены. Может быть, надо как-то проникнуть за гладкий и тугой вал водопада?

Они отошли в глубь долины, устроились между кустами стланика. Парыгин достал сигареты и закурил.

- Что ты думаешь обо всем этом? - спросил он.

- Разгадка, по-моему, по ту сторону водопада, - сказал Суровягин, выковыривая орехи из шишки стланика.

- Тогда проще. Пошли, - Парыгин поднялся.

- Не спеши. Нам надо решить, где мы проведем сегодня ночь.

- Этот вопрос волнует меня меньше всего. Костюмы у нас с обогревателем. А вот встреча с Чаком...

Продукты и кое-что из снаряжения они сложили на берегу залива. В верховья долины поднялись налегке.

- Если бы я не видел Чака своими глазами, ни за что не поверил бы в реальность его существования, - задумчиво сказал Суровягин. - Да и сейчас нет-нет да возникает мысль: не в фантастическом ли мире мы находимся? Охота за призраком...

- В том-то и дело, что не за призраком, а за машиной, возразил Парыгин. - Пошли. Мне не нравится эта неопределенность.

Они снова подошли к водопаду. Брызги упруго били в лицо. Обогнув котлован, где ярилась и пенилась вода, они вошли в зону водопада и уперлись в южную стену долины. Здесь сила напора была слабее. Парыгин и Суровягин переглянулись, закрыли шлемофоны и вошли в прозрачный, как горный хрусталь, поток воды.

Водная стена в метр толщиной. Но пройти ее оказалось тяжелее, чем проплыть десять километров. Грохочущий вал давил с такой силой, что, казалось, вот-вот расплющит обоих. Давление прекратилось внезапно, и перемена была такая резкая, что товарищи не сразу пришли в себя. Огляделись. Высоко над головой - прозрачный куполообразный потолок водопада, потом - каменный свод пещеры или грота. В пятнадцати - двадцати метрах от водопада было совершенно сухо. Эта земля никогда не впитывала влаги, не укрывалась снежной шубой, не умывалась утренней росой. Вода закрыла доступ воде - один из редких парадоксов природы.

Грот уходил в скалы, в темноту, в неизвестность. Водопад шумел рядом. Сквозь толщу воды едва проникал слабый отблеск привычного мира. Суровягину казалось, что они находятся на дне моря. Все непривычно, загадочно.

Парыгин махнул ему рукой и зашагал в глубь грота. Суровягин догнал его и схватил за руку.

- Нельзя в открытую лезть к Чаку.

- А как прикажешь идти? Если он не "уснул", все равно увидит или услышит нас, - замедляя шаг, через плечо бросил Парыгин. - Смелее. Семь бед - один ответ.

Чак спешил. В кристаллы памяти беспрерывно поступали сигналы: "Отключение-Отключение... Отключение..." Миновав последние кусты стланика, он повернул влево, остановился перед клокочущим водопадом и вошел в него. В стремительном потоке он чувствовал себя так же хорошо, как в долине, и совершенно не ощущал многотонной тяжести ударов водопада.

В жизни Чака это был второй случай, когда аппарат действовал без его ведома, гнал его вперед. В пятидесяти метрах от убежища сработало реле отключения. Манипуляторы вдруг отказались действовать. Мелодичный перезвон, нарастая, сотрясал все тело. Потом перезвон стал тоньше, выше, нежнее. Чак повалился на бок. Медленно гасли кристаллы памяти...

- Вот черт! - выругался Парыгин в темноте, потирая ушибленное колено.

- Тише, - прошептал Суровягин. - Чак услышит.

- Пусть, - еще громче сказал Парыгин и включил миниатюрный прожектор.

- Ты что делаешь? - зашипел Суровягин. - Всю операцию провалишь. Выключи сейчас же!

- В этом случае я верю Холостову. Он приказал Чаку "спать", чтобы восстановить память.

- Мало ли что сделал Холостов, - возразил Суровягин. Чак может не подчиниться.

- Машина не может не слушаться человека, - пробормотал Парыгин. - Я же тебе говорил, что Чак "спит".

- Где? Где?

- Перед тобой.

- Брось шутить, - рассердился Суровягин.

- Андрей, ты, ей-богу, чудак, - беззлобно засмеялся Парыгин. - Смотри, вот голова Чака. Именно об нее я и споткнулся. А вот кварцевые глаза. Да ты не бойся. Теперь это - мешок индикаторов, счетчиков и прочих умных, но пока отключенных деталей...

Суровягин все еще стоял в стороне. Неужели это тот самый Чак, который днем шел с Холостовым?

- Слушай, Максим, он может "проснуться"?

- Едва ли. Сейчас мы обследуем его, - Парыгин поднялся и попытался перевернуть машину. Это ему не удалось. - Тяжелый... Хорошо хоть на боку лежит...

- Тут как раз на боку имеется что-то вроде пуговицы или кнопки, - сказал Суровягин.

- Попробуй нажми.

- Вдруг мы разбудим его?

- Нет же. Механизм регулировки должен быть где-то внутри.

Суровягин нажал на кнопку. Она не утонула под напором его пальцев.

- Дай-ка я попробую, - предложил Парыгин. - Да это же настоящая запорная скоба! - воскликнул он, ногтем приподнимая пуговицу. - Так, влево не поворачивается. Значит, повернется вправо. Готово!

В спине Чака открылась небольшая выемка размером с чайное блюдце. На палевой пластмассовой пластинке рядами расположились кнопки: три красные и две белые. Больше в выемке ничего не было. Суровягин отвел руку Парыгина, потянувшуюся к крайней кнопке.

- Стой, Максим. Этого ты не сделаешь!

Парыгин сунул в рот новую сигарету. Суровягин повернул скобу против часовой стрелки. Выемка на спине Чака закрылась.

- Так-то лучше, - вздохнул он. - Ты же не знаешь назначения кнопок.

- Если бы не ты, я все кнопки выключил бы.

- Чтобы натворить бед?

- Нет, чтобы обезопасить себя.

- Не понимаю.

- Чак, как я думаю, - автономная самоуправляющаяся машина. Сегодня утром Холостов ввел в нее новую программу.

- Я что-то не видел, - усомнился Суровягин.

- Программа вводится в разговорной речи. Ты запомнил слова Холостова? "С утра Чак отправится на охоту".

Суровягин кивнул и спросил:

- Для чего же кнопки?

- Очевидно, для полного отключения всех механизмов.

Друзья пошли дальше. Впереди бежали лучи прожекторов. Пещера продолжалась. Но вот лучи прожекторов уперлись в груды корабельных обломков. Коробки кают. Перегородки трюмов. Остатки камбуза. Хаос испорченных морской водой диванов. За всем этим хламом виднелась стена, сбитая из толстых досок.

Товарищи остановились. Вот оно, убежище Чака и Холостова! Парыгин подошел к стене, осмотрел ее.

- Сделана из палубных досок, - определил он. - Значит, за этой перегородкой мы можем найти еще немало корабельного оборудования. Поищем вход.

Они пошли вдоль стенки. Суровягин первым обнаружил дверь. Она оказалась незапертой. В нос ударил удишливый запах. Друзья увидели большой, прикрытый брезентом чан. Возле него на плоском камне лежали невыделанные шкуры каланов. Суровягин откинул брезент.

- Шкуры вымачиваются, - пояснил он.

Они прошли дальше. Пещера круто, почти под прямым углом, сворачивала вправо. Запах отмачиваемых шкур здесь почти не ощущался. Дно пещеры застлано досками.

- Нет, у капитана Немо жилище было куда лучше, - ухмыльнулся Парыгин, осматривая, убежище Холостова. - Все, что я вижу здесь, снято с судов. Даже эти настенные шкафчики, эти диваны.

Они подошли к шкафчикам. В одном из них - консервы разных видов, несколько бутылок с вином. Рядом - электрическая плитка.

В углу, небрежно огороженном брезентом, размещалась лаборатория. Письменный стол с настольной лампой. Два стеллажа с книгами. Стол с различными приборами.

Суровягин потянул ручку ящика письменного стола. Ящик подался.

- Максим, иди сюда!

- Что там у тебя? - Парыгин остановился возле Андрея.

- Инструкция по эксплуатации самоуправляющихся автоматов!

Парыгин выхватил тетрадь и начал листать. Инструкция была написана четким, энергичным почерком и начиналась кратким вступлением, в котором излагался принцип работы автомата. Первый раздел назывался: "Как открыть и закрыть автомат", далее следовали по порядку! "Атомный двигатель и его зарядка", "Гофрированные двигательные узлы", "Манипуляторы", "Рассекающая дуга", "Кварцевые объективы", "Кристаллы памяти", "Психокорректор", "Реле автоматического отключения", "Звукосниматели", "Программирование". Последний раздел инструкции носил игривое название: "Капитанские пуговицы".

- Ты понимаешь что-нибудь, Андрей? - Парыгин посмотрел на друга. - "Капитанские пуговицы"... Холостову не откажешь в чувстве юмора...

- Да читай же! Комментировать будешь потом.

Парыгин увидел в последнем разделе инструкции схему, в которой без труда узнал пять кнопок пластмассовой пластинки в спине Чака. В этом разделе рассказывалось о назначении "капитанских пуговиц".

Нажатием на первую кнопку отключаются все механизмы машины, в том числе и портативный центр самоуправления. Вторая кнопка предназначалась для стирания памяти. Кибернетическая машина, говорилось в инструкции, время от времени нуждается в разгрузке кристаллов от лишних знаний. Время стирания определяется капитаном и зависит от нагрузки, с какой работает кибернетическая машина. Машина сама может разгрузиться и очищать кристаллы, но очень медленно. Перегрузка кристаллов снижает работоспособность машины.

- Да, Холостов не глуп, - пробормотал Парыгин. - Наш робот, который монтируется в училище, по сравнению с Чаком представляется допотопным существом.

- Дальше можно не читать, - сказал Суровягин, взглянув на часы. - Пять утра. Чак может "проснуться". Пойдем отключим.

- Подожди, Андрей. Пересчитаем все "капитанские пуговицы", тогда решим.

Третья кнопка отключала автоматическое реле профилактики. Во время "сна" Чак смазывал все свои части, кристаллы памяти усваивали новую программу, если она была введена накануне. В зависимости от объема работы "сон" можно продлить от двух до десяти часов в сутки. Одно нажатие на кнопку - "сон" два часа, два нажатия - четыре часа и т. д. Установленный режим профилактики реле соблюдает до следующего вмешательства человека.

- Вот видишь, - перебил опять Суровягин. - Мы же не знаем, на каком режиме работает реле.

- Пойдем, - торопил Максим.

Через полчаса они вернулись обратно.

- А мы зря выключили Чака, - нарушил молчание Парыгин.

Суровягин вопросительно посмотрел на него.

- Зря, - мотнул головой Парыгин. - Просто надо было нажать на кнопку стирания памяти.

- Не будем рисковать.

- А ты послушай, что говорится в конце инструкции. Весь процесс стирания, оказывается, длится всего две минуты. После этой операции робот совершенно беспомощен. В таких случаях следует ввести новую программу и с помощью третьей кнопки "усыпить" машину. При этом память ее обновляется полностью. Попробуем, Андрей?

- Не знаю, - неохотно ответил Суровягин. Затея ему явно не нравилась.

- Ну чем мы рискуем? - продолжал настаивать Парыгин.

- А если Холостов заявится? - не сдавался Суровягин. - Он черт знает что может натворить.

- Ну и пусть явится. Ничего он не натворит.

- Так он догадается!

- Я же говорю - пусть, сколько же еще с ним нянчиться? Пора кончать. - Парыгин направился к выходу. - Я пойду разбужу Чака.

Суровягин поспешил за Парыгиным.

Чак лежал на том же месте. Парыгин открыл выемку на спине, нажал на вторую кнопку, потом с помощью пятой кнопки включил механизм автоматического самоуправления. И вдруг Чак "проснулся". Неуклюжее тело выпрямилось. Парыгин с часами в руках наблюдал за "пробуждением" Чака. Прошла минута, вторая... Сейчас идет стирание старой памяти в кристаллах. Чак забудет все, что помнил раньше. Еще одна минута. Робот не делал никаких попыток встать. Он издал скрежещущий звук... Еще минута... Стирание памяти кончилось. Чак стал "младенцем". Парыгин вытер пот со лба.

- Чак, - отчетливо сказал он.

Робот ответил металлическим скрежетом.

- Чак, ты меня слышишь?

В ответ какое-то глухое урчание.

- Я твой капитан. Ты будешь исполнять все мои приказания.

И после долгого молчания Чак с трудом ответил:

- Д-да, кап-питан.

Парыгин включил реле на режим профилактики, и Чак замер неподвижно.

- Операция была сделана блестяще. "Больной" уснул и пошел на поправку. Мы можем удалиться.

- Что-то очень просто, - покачал головой Суровягин.

- В этом и вся гениальность, старик. Чак программируется на частоту звука и тембр голоса.

Они пошли к водопаду и остановились у жалких остатков судов...

Пожалуй, здесь, среди этих обломков, преступление Холостова ощущалось сильнее, чем где бы то ни было. На этих судах когда-то плавали люди. В часы отдыха на палубах звенели песни. Парни спешили в порт к своим семьям, любимым подругам и женам - совсем рядом сверкали огни порта... И вдруг удар... Неведомая сила рассекает корпус судна... Не забыть Парыгину пиратского нападения на "Палтус". Проклятье! Холостов обладал чудовищной силой для преступления. Его нельзя жалеть. Надо вырвать эту силу из его рук и направить на пользу человека... Высшее счастье в том, чтобы всю силу своего разума, весь свой талант, всего себя отдать народу, жизни... А Холостов?

Парыгин и Суровягин фотографировали все, что изобличало Холостова. Они остановились возле сооружения, напоминавшего ветряную мельницу и уходящего к потолку. Оттуда дул слабый ветерок.

- Ветряк? - спросил Суровягин.

Парыгин открыл дверцу. Портативная электростанция. На полках - аккумуляторы. Они освещали грот.

Рядом они увидели ступени каменной террасы. Здесь друзья обнаружили целый склад продуктов. Сгущенное молоко, шоколад, мясные и рыбные консервы... Холостов, очевидно, намеревался укрываться здесь в случае опасности. Они еще несколько часов бродили по гроту, тщательно осматривали все, что здесь было. Поели. Бессонная ночь и нервное напряжение давали себя знать. Клонило ко сну.

- Ну, пойдем, - предложил Суровягин. - Пора заняться Холостовым. Но что такое? - Он напряг слух и вадержал дыхание. - Ты слышишь?

- Нет, - ответил Парыгин.- Померещилось.

Суровягин покачал головой. Услышал ли он сам какойто звук? Он не был в этом уверен. Но так или иначе у него почему-то возникло ощущение, что в гроте кто-то есть. Он пожал плечами и обернулся в сторону входа. Там стоял Холостов.

Глава девятнадцатая

ПЛЕННИК ЧАКА

Еремин прилетел на остров Туманов рано утром. Его встретил капитан пограничных войск.

- Вы на катере, капитан? - спросил Еремин, взглянув в румяное молодое лицо капитана.

- На двух катерах, товарищ полковник. Мы пришли сразу же, как только получили вашу радиограмму.

- Карские острова не входят в пограничную зону?

- Нет, товарищ полковник.

- Что ж, пошли в управление рыбокомбината, - сказал Еремин. - Теперь о предстоящей операции...

Погода стояла сырая. Мостовая была покрыта грязью. Деревянный тротуар тянулся вдоль белых аккуратных домов с палисадниками, огороженными низким штакетником. На набережной разгрузочные причалы, мастерские, портальные краны, штабеля ящиков под брезентом.

Из справки, полученной в главке, Еремин знал, что комбинат на острове Туманов является передовым по механизации трудоемких процессов. И теперь, вслушиваясь в эту шумную жизнь машин, он задавал себе вопрос: почему Холостов не отдал свой талант и ум на служение обществу?..

Директор комбината, мужчина лет пятидесяти, с седой щеткой усов, выслушав Еремина, от души рассмеялся. Холостов преступник? Нет, этого не может быть. Такая голова...

- Чего же ты молчишь? - и директор комбината поднял тяжелые глаза на худощавого молодого человека. - Скажи им, что это ошибка. Мы должны бороться за каждого человека. Человек - это самый дорогой капитал...

"Да ты уж не из породы ли краснобаев?" - подумал Еремин. Молодой человек поморщился, словно у него болели зубы. Это был секретарь парткома.

- Я человек новый на комбинате, работаю всего второй месяц, - сказал он ровным, спокойным голосом. - Думаю, следственные органы разберутся. Раз поступил материал, надо проверить...

- Товарищи, я не проверять приехал, а арестовать Холостова. Разрешите позвонить?

Директор махнул рукой.

- Мне остров Семи Ветров... Алло! Директора заповедника... А с кем я разговариваю?.. Товарищ Чигорина, Лейтенант Суровягин у вас? Нет?.. За вами сейчас приедет катер. Жду...

Еремин положил трубку.

- Товарищ капитан, катер на остров Семи Ветров за Чигориной.

- Есть, товарищ полковник.

Директор комбината бегал по кабинету:

- Такой позор на весь комбинат! Но, может быть, вы ошибаетесь?

- Понимаю вас, - перебил Еремин. - Мне придется напомнить события недавнего прошлого. Два года назад у безымянного острова затонул траулер.

- Это "Герой" наскочил на подводный риф. Людских жертв не было.

- Совершенно верно, - кивнул Еремин. - Глубина была небольшая. Траулер подняли.

- Так при чем же тут Холостов?

- Терпение, товарищи. Через месяц на комбинате затонул морской катер, который шел в район лова с грузом уникальных приборов. Катер затонул на рейде острова Туманов. Попытки найти его ни к чему не привели. А совсем недавно на дно пошел "Палтус". Не слишком ли много? Комбинат списал разного оборудования на сто тысяч рублей по новому курсу.

- Акты технически обоснованы.

- Потому что их составлял Холостов, - усмехнулся Еремин. - И еще: Холостов занимается истреблением каланов.

- При чем тут Холостов? - с раздражением сказал директор комбината и большими узловатыми пальцами обхватил телефонную трубку. - Станция... Квартиру Холостова...

- Положите трубку, - резко сказал Еремин.

Директор комбината сердито обернулся к полковнику, но, понимая, что звонить Холостову явно не следует, неохотно отошел от телефона.

- Капитан... - Еремин выразительно посмотрел на офицера.

- Понял, товарищ полковник.

Капитан вышел. Директор вызвал секретаршу:

- Холостова!

- Он еще не пришел.

- Пошлите рассыльного на квартиру.

- Никуда не надо ходить, товарищ директор. - Еремин поднялся.

- Как же так?.. Надо же выяснить...

Но Еремин уже надел свое старое пальто, протянул директору руку и сказал как ни в чем не бывало:

- Не волнуйтесь, мы все выясним...

В дверях он обернулся. Директор растерянно смотрел ему вслед.

Холостов, кажется, нисколько не удивился.

- Я так и думал, мальчуганы, что вы здесь. Чтобы через десять минут вы убрались отсюда!

- Вы арестованы, - сказал Суровягин.

- Спрячь пушку, юноша, - Холостов насмешливо улыбнулся.

Парыгин заметил, что у Холостова усталое лицо. Он был похож на человека, страдающего тяжелым недугом. Под глазами синие круги. Бескровные губы нервно вздрагивали. Он сел на диван напротив, положил ногу на ногу и закурил трубку.

- Вам нравится здесь у меня? Конечно, не блеск, но - надежнейшее убежище. Я бы охотно взял вас к себе в помощники.

- У вас что - жернова крутятся в обратную сторону? - и Суровягин покрутил пальцем у виска. Холостов рассмеялся.

- О-о! Не беспокойтесь, юноша. Жернова отлично работают!

- Как вы проникаете сюда?

- Я вас вижу в последний раз. Вы меня - тоже. - Он многозначительно поднял палец. - Как видите, у нас нет причин играть в прятки. Вы, конечно, проникли сюда через водопад. Иначе говоря - путем Чака. Будь вы повнимательнее, вы бы обнаружили слева от водопада несколько расщелин. Три или четыре из них никуда не ведут. Обычные расщелины. А одна - это вход в эту пещеру Гак го, мальчуганы. Следопыты вы еще явно неопытные. Впрочем, и я не сразу отыскал это убежище.

- Спасибо, - сказал Парыгин. - Вы значительно облегчили нам обратный путь.

- Гм, - улыбнулся Холостов и взглянул на часы. - Десять минут истекли. Вы не воспользовались моим великодушием. Пеняйте на себя.

Парыгин пожал плечами. Фиглярство было в характере Холостова. Он любил производить впечатление. И сейчас, когда ему незачем было прятать свое истинное лицо, он, кажется, решил потешить свое тщеславие. Но на что он надеется?

- Впрочем, живите. Ведь мы все равно покидаем эти края, продолжал Холостов.

- Кто "мы"? И куда вы собираетесь? В тюрьму?

- Совсем не оригинально, - засмеялся Холостов. - Мне стало тесно здесь. Мы решили пробиться к другим берегам. Мальчуган, снимите ваш костюм. Нам с Чаком надо переплыть Тихий океан.

- Спектакль достаточно острый, - невозмутимо сказал Парыгин. - Я хочу дождаться финала.

- Браво! - блеснул глазами Холостов. - Я всегда говорил, что из вас выйдет толк. Только, боюсь, финал вам не понравится.

- Хватит, Холостов, паясничать, - нахмурился Суровягин. Последний акт вы доиграете в тюрьме.

- Не остроумно, юноша, - Холостов рассмеялся коротким смехом. - Боже мой, как несерьезны люди в жизни! Или слишком серьезны? Вот вы, например, переживаете, волнуетесь, ночь не спите... Ради чего? Взгляните на приборы, аппаратуру, которые окружают вас. Они несут и жизнь и смерть. Мне достаточно разбить вон тот кварцевый колпак, и вы...

- Банальный финал, Холостов, - сказал Парыгин. - Я думал, вы придумаете что-нибудь более оригинальное.

- Угадали, мальчуган!

- Что ж, подождем, - добродушно произнес Парыгин. На губах Холостова появилась жесткая улыбка, но в глазах его мелькнуло что-то вроде недоумения. Суровягин подошел к двери.

- Выходите, - скомандовал он. - Предупреждаю, Холостов: при первой же попытке к бегству буду стрелять.

Но в это время в проеме двери показалась мощная фигура Чака. Холостов рассмеялся. Парыгин остался на месте. Он был бледен. Накал достиг максимума. Сейчас наступит развязка. Зачем он пошел на этот риск?

- Вот вам и долгожданный финал, мальчуган, - сказал Холостов, и в глазах его блеснуло безумное веселье. - Чак, милый Чак! Ты все-таки пришел.

Голова робота медленно вращалась. Наконец кварцевые объективы замерли на Парыгине.

- Чак, я тебе приказываю! - топнул ногой Холостов и бросил яростный взгляд на Парыгина.

- Чак сл-лушает, кап-питан.

Парыгин шумно выдохнул.

- Чак - это враг, - сказал он, показывая на Холостова.

Робот молниеносно выбросил членистые манипуляторы, обвил ими Холостова, как щупальцами, и приподнял.

- Отпусти его, Чак! Вот так. Сидите, Холостов.

Парыгин вытер пот со лба и нервно рассмеялся. Закурив, долго разглядывал Холостова. Тот сидел, откинувшись на спинку кресла. Лицо у него пожелтело. На высоком выпуклом лбу проступили морщины. Тонкий рот плотно стиснут. В рисунке губ затаилось что-то злое.

- Ради бога, коньяку! - прошептал он. - Там, в шкафу...

Суровягин по знаку Парыгина принес бутылку. Дрожащей рукой Холостов взял граненый стакан и залпом выпил. Постепенно его лицо порозовело.

- Вы не ожидали такого финала, Холостов? - спросил Парыгин.

Холостов молчал.

- Хорошая постановка, правда? Моя режиссура.

- Как вам удалось?

- Очень просто. Я переставил "капитанские пуговицы".

- Какой я кретин! - простонал Холостов. - Какой кретин!

- Я тоже думаю, что вы настоящий кретин. Разве нормальный человек будет использовать такую умную машину, как Чак, для охоты за каланами? Похищать каланов1 Это же мелко, Холостов. У вас даже размаха не хватило. А еще суперменом себя называете. Впрочем, что кретин, что супермен - один черт.

- Я просто недооценил ваши силы, - с горечью сказал Холостов.

- Нет, не мои силы, Холостов, - задумчиво проговорил Парыгин. - Вы когда-то переоценили свои силы и недооценили силы жизни. Пошли против течения и, как видите, потерпели крах... Истина старая, но от этого она не перестает быть истиной. Не так ли?

Дом Холостова стоял на окраине поселка. Фундаментом из крупных камней он глубоко уходил в воду. Веранда была пристроена к передней стене дома и являлась как бы обширным балконом с двумя дверями - из кабинета и спальни. Металлическая лестница спускалась к морю. Справа от нее висели тали для подъема яхты.

Соседи сказали, что Холостов ушел в море недавно, часа полтора назад. Но куда он направил свой путь? Успеют ли пограничники перехватить его, прежде чем он уйдет в чужие воды?

В море выходили рыболовные суда. Ливень кончился. Еремин заглянул в спальню Холостова. Разобранная постель. Разбросанные тряпки. На полу валялась улыбающаяся фотография яркой блондинки. Рядом бумажка. Еремин поднял ее. В телеграмме было всего несколько слов:

"Кончай дело. Срочно выезжай. Аня лежит в больнице".

Телеграмма была отправлена накануне. Значит, кто-то из сообщников Холостова еше остался на свободе и предупредил его.

В кабинете послышались шаги.

- Это вы, капитан?

- Я, Алексей Васильевич.

- Послали шифровку в отряд?

- Так точно.

- Хорошо.

К дому подошел катер. Таню Еремин встретил на веранде.

- Садитесь и рассказывайте, товарищ Чигорина. Где сейчас Суровягин и Парыгин?

- Там, на острове, - кивнула Таня в море.

- Вы Холостова не видели?

- Сегодня он был у нас. Странный такой...

- Дальше?

- Спросил про Парыгина. Я ответила, что Максим собирался на остров Туманов.

- Потом что было?

- Ушел на яхте.

- В каком направлении?

- В том-то и дело, что и он направился к безымянному острову.

Еремин нахмурился.

Через несколько минут катер с Ереминым и несколькими пограничниками уже мчался к безымянному острову.

Рядом с Ереминым стояла взволнованная Таня.

Глава двадцатая

ФИНАЛ

Холостов продолжал сидеть словно в оцепенении. Суровягин поднялся первым, протянул Максиму пистолет:

- Держи.

- А ты что намерен делать?

- Обеспечу нам обратный путь. Пойду проверю, где выход из пещеры.

Максим понял друга:

- Ладно, иди. Пистолет мне не потребуется.

Суровягин быстро отыскал выход. Вскоре он уже стоял у водопада. В заливе полоскался на ветру парус яхты Холостова. В мореходном училище Суровягин увлекался этим спортом, умело водил яхту. Он подошел к ней. Легкое, стройное суденышко. Сделано на совесть. Наверняка хороший ход.

К отдаленному шуму водопада прибавился какой-то новый звук. Суровягин прислушался. Мощный рокот мотора. К острову приближался катер - может быть, за Холостовым. Кто это? Возможно, пограничники.

Суровягин решил встретить их. Он взошел на яхту,

- К вам не так-то легко попасть, - сказал Еремин, оглядываясь по сторонам. - Да тут целое хозяйство! Для чего все это понадобилось вам, Холостов?

Холостов не ответил - вблизи находился Чак. Еремин ходил от стола к столу, подолгу останавливался у приборов, потом подошел к Чаку.

- Все в порядке, товарищ полковник. Считайте, что вы видите швейную машину, - сказал Парыгин.

- Не возражаю. Пусть будет швейная машина. Но все-таки уберите ее.

- Есть убрать. Чак!

- Д-да, кап-питан, - медленно проскрипел Чак и поднялся.

- Наша миссия тут кончилась. Пойдем.

Еремин молча проводил их взглядом, потом повернулся к Холостову. Тот приподнялся с дивана.

- Никогда не чувствовал себя так отвратительно, как эти два часа в обществе Чака, - сказал Холостов и с облегчением вздохнул. - Ни шевельнуться, ни вздохнув... А ведь я его сотворил. Я! Понимаете? Такая неблагодарность...

- Положим, не совсем так, Холостов. Даже совсем не так. Вы украли машину Ковалева, - полковник расположился в кресле.

Холостов выпрямился и с испугом взглянул на полковника.

- Что, Холостов? - холодно поинтересовался полковник. Или вы хотите сказать, что Чак - творение вашего ума? Дело ваших рук? Нет. В том-то и дело, что вся ваша жизнь - воровство. Вы обокрали Ковалева. А сейчас занимаетесь разбоем на острове Семи Ветров. Мелко, мелко, Холостов. Да, я, кажется, не представился. Еремин. Давно ждал этой встречи.

- А я - нет.

- Верю. Но продолжим наш разговор. Я знаю, вы чудовищно честолюбивы. Вы считаете себя чуть ли не полубогом. А фактически? Браконьер и контрабандист... В этом, очевидно, есть какая-то закономерность. О чем думали вы в ту ночь, когда ввели новую программу в машину Ковалева и сорвали испытания? Из показаний Рутковской мы знаем о событиях той ночи. Знаем, как вы разобрали Чака, перевезли на Дальний Восток... Повторяю, это нам известно. Меня интересует сейчас другое. О чем вы тогда думали?

- Вы хотите исповеди? Исповеди не будет, - Холостов выпил остатки коньяку. - Собственно, зачем вам моя исповедь? Мы по-разному смотрим на жизнь и не поймем друг друга.

Полковник поднялся и опять сел. Закурил.

- Я простой советский человек, - сказал он. - Много воевал, чтобы утверждать жизнь. Скажете: не ново, громкие слова... Что ж. В этом и мудрость, простая, ясная, как солнечный день, чтобы всегда утверждать жизнь. А что вы утверждаете?

Холостов вскочил:

- Оставьте, полковник. Я родился удивить мир...

Вошел Суровягин.

- Пора, Алексей Васильевич, - сказал он. - Пятый час. В темноте на рифы можно наскочить.

Холостов поднял на него блуждающие глаза.

- Позовите сюда Парыгина, - сказал он. - Я хочу на него взглянуть. Последний раз.

Суровягин вопросительно посмотрел на Еремина.

- Пригласите.

Парыгин скоро явился.

- Ты переиграл меня, мальчуган. Меня, наверное, расстреляют. Скажите, полковник, расстреляют? Впрочем, все это не имеет значения... Я дарю тебе, мальчуган, Чака. Он верно будет служить тебе. Но ты никогда не проникнешь в его тайну. Никогда!

- Холостов, - вмешался Еремин, - где чертежи Чака? Отдайте их. Вы облегчите свою участь.

- Чертежи на острове Туманов, в моем письменном столе. Но чертежи вам не помогут.

- Ничего, Холостов. Если говорить откровенно, сейчас в Приморске работает целая комиссия ученых. Они изучают наследие Ковалева. И уж, конечно, разберутся. Россия не так бедна талантами. А теперь вставайте. Разговор продолжим в другом месте.

Они вышли из пещеры. Впереди шли Парыгин и Таня. Посредине между ними шагал Чак. Холостов рванулся было к нему, но сразу обмяк. На глазах появились слезы.

- Чак! - простонал он. - Чак1

Но робот не слышал его, и через минуту все трое растаяли в темноте.

- Не волнуйтесь, Холостов. Чак начнет новую жизнь. поверьте, настоящую жизнь умной машины...

Хабаровск. 1961-1963