"Бездна" - читать интересную книгу автора (Бенчли Питер)

Глава 3

– Никого не осталось в живых? – спросила Гейл.

– Один человек, – ответил портье, дородный британец средних лет, – но, кажется, он недавно тронулся.

– Тронулся?

Портье постучал пальцем по голове:

– Рехнулся. О, рассказы об этих событиях заняли бы целые тома, но две трети из них могут оказаться чистой выдумкой. Есть здесь один человек, который мог бы помочь вам, – Ромер Трис. Он побывал на месте каждого кораблекрушения на Бермудах, половину их обнаружил сам. Если кто-нибудь и знает эти воды, так это он.

– Его номер есть в телефонной книге? – спросил Сандерс.

– У него нет телефона. Единственный способ встретиться с ним – поехать к нему домой, на остров Сент-Дэвидс.

– Хорошо. Я видел несколько мопедов у входа. Их сдают напрокат?

– Маленькие – да. – Портье помолчал. – Мистер Сандерс... вы знаете о Сент-Дэвидсе?

– А что нужно о нем знать? Я видел его на карте.

– Они не слишком... гостеприимны... там. Они не считают себя жителями Бермуд, они – островитяне Сент-Дэвидса. Там есть мост, Севернский мост, соединяющий остров с остальными. Если он разрушится, то никогда не будет восстановлен.

Сандерс рассмеялся.

– Кто же они такие – отшельники?

– Нет, но они гордые люди и, кроме того, обиженные. Они устанавливают собственные правила, и правительство Бермуд смотрит на это сквозь пальцы. У них взаимное соглашение, думаю, можно определить его как компенсацию за рабство.

– Рабство?

– Предки жителей Сент-Дэвидса были рабами. Половина – индейцы-могикане, нарушители законов, высланные туда американскими колонистами. Другая половина – неукротимые ирландцы, их высаживали с кораблей британцы. С течением времени они вступали в браки между собой, и в конце концов там создалось племя с таким свирепым нравом, что трудно себе и представить.

– Звучит очаровательно, – сказала Гейл.

– При дневном свете, мадам. Но не прогуливайтесь в Сент-Дэвидсе после наступления темноты. Сандерс задумчиво произнес:

– Благодарю за совет. Я оставил наши баллоны для воздуха под навесом. Можно снова зарядить их воздухом?

Портье ответил не сразу. Чувствовалось, что он испытывает замешательство.

– Я хотел спросить вас, мистер Сандерс. – Он вынул две кредитные карточки. – Эти карточки, которые вы мне дали. Простите мое невежество, но я не знаком с ННАН.

– О, конечно, – мягко сказал Сандерс. – Национальная независимая ассоциация ныряльщиков. Теперь развелось так много ныряльщиков, что старые ассоциации уже не справляются со всеми любителями.

– Конечно. – Портье сделал пометку в блокноте. – Это для отчетности. Надеюсь, вы понимаете.

– Все правильно.

Гейл и Дэвид вышли на берег и взяли напрокат мопеды в велосипедной лавке. Пока клерк оформлял заказы, Гейл шепотом спросила:

– Что за проблема с карточками?

Сандерс ответил:

– Я таки предполагал, что это их заинтересует. С каждым годом они ужесточают правила. Нельзя получить воздух без кредитных карточек.

– Но мы никогда их не оформляли.

– Знаю. Я заказал эти карточки в Нью-Йорке.

– А что такое ННАН? Такая организация существует?

– Я не знаю. Но не беспокойся. Они никогда не проверяют. Им просто надо отчитаться в своей документации.

– Нам нужно было, вероятно, взять годичный курс, – сказала Гейл. – Вчера я первый раз ныряла в этом году.

– Кому это нужно – тратить четырнадцать вечеров по вторникам на бассейн? – Сандерс обнял ее за талию. – Все у тебя будет прекрасно.

– Я беспокоюсь совсем не о себе. Они прослушали инструкции о том, как управлять мопедами. Клерк указал на ряд шлемов и спросил:

– Какие у вас размеры головных уборов?

– Забудем об этом, – сказал Сандерс, – ненавижу эти штучки.

– Это закон. У вас нет выбора. Полиция может конфисковать у вас мопеды.

– Мне кажется, – раздраженно сказал Сандерс, – что я способен решить этот вопрос для себя сам... – Он остановился, почувствовав ладонь Гейл на своей руке. – О, конечно.

Гейл положила полотенце со вчерашними находками с “Голиафа” в корзинку, закрепленную над задним колесом своего мопеда, и постучала по карману рубашки, чтобы убедиться, что ампула на месте.

Они сели на мопеды и направились на северо-восток по Южной дороге. Ветер дул на юго-восток, и, пока они двигались по дороге, нависающей над южным берегом, Сандерс указал ей на рифы: там, где вчера было спокойное место для якорной стоянки их лодки, сегодня кипели пенистые буруны. Волны разбивались о скалы. Даже береговая стена рифов не сдерживала гонимую ветром воду, и по берегу гулял прибой.

Дорога была заполнена маленькими тихоходными такси, водители которых, зная друг друга всю свою жизнь и встречаясь каждый день, импульсивно приветствовали коллег жестами и пронзительными сигналами клаксонов.

Казалось, здесь не существовало обычного дружеского соседства между домами, мимо которых они проезжали. Здания по правой стороне дороги, с прекрасным видом на океан, были просторными, хорошо ухоженными и, очевидно, дорогими. Те же, которые располагались по левой стороне, гнездились ближе друг к другу на холмах и были гораздо меньше. Каждое дуновение ветерка было насыщено густыми запахами, приятными и раздражающими, острыми и сладостными.

Они миновали Девоншир и округ Смит, повернули налево на дорогу Харрингтон-Саунд и двинулись по длинной дамбе через Кастл-Харбор к острову Сент-Джордж.

Согласно дорожному указателю, городок Сент-Джордж находился налево; они свернули направо, через Севернский мост, и двинулись по узкой дороге, параллельной выезду в аэропорт, по направлению к Сент-Дэвидсу.

Сандерсы ожидали найти там уютное, зажиточное сообщество, но обнаружили беспорядочно разбросанные известняковые коттеджи, соединяющиеся между собой грязными тропинками. Было похоже на то, что некто набил мешок этими коттеджами, поднял его в воздух на высоту десять тысяч футов и неосторожно развязал мешок, позволив его содержимому беспорядочно разместиться на окружающих холмах. Только одно строение казалось расположенным нужным образом: это был маяк на вершине холма.

Они остановились у дороги, и Сандерс развернул карту, которую раздобыл в отеле.

– Вот, – сказал он. – Это здесь. Наверху – маяк Сент-Дэвидс.

– Давай спросим кого-нибудь.

– Конечно. Спроси любого из этих тысяч людей. Он взмахнул рукой в направлении холма. Там не было ни мопедов, ни машин, ни пешеходов. Казалось, город необитаем.

За поворотом, в пятидесяти ярдах, они заметили нарисованный от руки знак, который гласил: “Ленч у Кевина”.

– Кажется, там пусто, – сказала Гейл.

В стене лачуги не было двери, зато поперек дверного проема свисали остатки занавеси из бус, укрепленной на красной палке. Сандерс постучал костяшками пальцев по стене. Ответа не последовало.

– Есть здесь кто-нибудь?

– Что вы хотите? – спросил голос, исходивший откуда-то с дальнего конца длинной стойки.

На мужчине не было рубашки, кожа его была темно-коричневой, живот – толстым и безволосым. Глаза казались черными дырами над шарообразными щеками.

– Мы разыскиваем Ромера Триса, – сказал Сандерс.

– Здесь его нет.

– Где бы мы могли его найти?

– Он вам не достопримечательность для проклятых туристов.

– Мы не туристы, – сказал Сандерс, – и не поэтому нам нужно повидаться с ним. Мы хотим расспросить его о корабле.

– О кораблях он знает, – менее заносчиво произнес человек. – Это точно. Насколько необходимо вам поговорить с ним?

– Что? – Сандерсу потребовалось некоторое время, чтобы понять, что имеет в виду Кевин. – Ах да. – Он вынул из бумажника пять долларов и положил на стойку.

– Кажется, вам не так уж и сильно хочется его повидать.

Сандерс начал было говорить что-то, но, взглянув на Гейл, замолчал и положил еще пять долларов:

– Теперь достаточно сильно?

– На верху холма, где маяк.

– Он живет на маяке? – спросила Гейл.

– Именно там. Это его маяк.

Маяк прилепился на плоском мысу так высоко над морем, что сам источник света возвышался всего на пятьдесят – шестьдесят футов над землей. Хорошо протоптанная дорожка вела туристов к передней части маяка. Маленький белый дом, окруженный оградой из штакетника, ютился с подветренной стороны. На воротах было выведено краской: “Частное владение”. Сандерсы прислонили мопеды к ограде, открыли калитку и прошли по короткой дорожке к дому. По обе стороны от передней двери, там, где надлежало располагаться цветочным клумбам, стояли чаны размером с ванну, наполненные прозрачной жидкостью. На дне чанов виднелись куски проржавевшего металла – гвозди, пряжки, коробки, пистолетные стволы и бесчисленные предметы, не поддающиеся определению.

Гейл выставила вперед свой узел из полотенца.

– Думаешь, наши находки похожи на эти?

– Похоже, что так. Возможно, это химическая ванна для очистки металла.

Передняя дверь в доме была открыта, но за ней оказалась еще сетчатая дверь, закрытая на засов изнутри. Сандерс постучал по раме и позвал:

– Эй! Мистер Трис?

– В этом проклятом маяке везде раскиданы брошюры. Из них можно узнать все, что вам нужно.

Голос был глубокого тембра, акцент несколько походил на английский или шотландский.

– Мистер Трис, нам хотелось бы узнать ваше мнение о нескольких предметах, которые мы нашли.

Сандерс взглянул на Гейл. Когда он снова обернулся к решетчатой двери, то вдруг обнаружил, что смотрит в лицо самого большого человека, какого когда-либо встречал.

Он был почти семи футов росту, с грудью столь широкой, что рубашка расползалась по швам. Черные, коротко остриженные волосы образовывали острый мыс на середине его лба. Посредине тонкого и длинного носа виднелась вмятина, как если бы он был когда-то проломлен и не вправлен должным образом. Лицо имело треугольную форму: широкие скулы над впалыми щеками, тонкогубый рот над острым, выдающимся подбородком. Кожа была коричневой и сухой, похожей на пережаренный бекон. Лишь глаза, светлые, бледно-голубые, выдавали присутствие в этом человеке не только индейской крови.

– Мы не туристы, – сказал Сандерс. – Человек в “Апельсиновой роще” сказал, что, может быть, вам захочется взглянуть на некоторые вещи, которые мы сняли с корабля.

– Что за человек?

– Портье.

– Бриско, – сказал Трис. – Я не принадлежу к числу его чертовых коридорных.

– Он сказал только, что никто, кроме вас, не сможет помочь нам, а вы можете.

– Какой корабль?

– “Голиаф”.

– На этой шаланде не может быть ничего стоящего. Даже если и есть, пока никто ничего такого там не обнаружил. – Трис поверх их голов посмотрел на мопеды. – Вы проделали весь путь на этих развалюхах?

– Да.

– Хорошо, так что же вы нашли? – Трис открыл защелку на решетчатой двери и вышел на дорожку, закрыв дверь за собой. – Это все здесь? – спросил он, указывая на полотенце в руке Гейл.

– Да.

Гейл передала ему узел. Трис присел на корточки, положил узел на дорожку, развязал и оглядел ложки и вилки, оловянную чашку, бритву и масленку.

– Это мусор с “Голиафа”, без сомнения. – Он выпрямился. – Вы получили ответ на свой вопрос. Стоило ли из-за этого ехать сюда?

Сандерс заметил:

– Есть еще одна вещица.

Он кивнул Гейл, она вынула ампулу из кармана своей рубашки и передала ее Трису.

Трис положил ампулу себе на ладонь. Он уставился на нее, не проронив ни слова. Сандерс заметил, как ходят желваки на его челюстях, как будто он скрежещет зубами.

Наконец Трис зажал ампулу в кулаке. Он поднял голову и взглянул на море.

– Проклятье! – сказал он. – Тридцать два года, и наконец все оказывается правдой.

– Что...

Трис обернулся к Сандерсу, оборвав его вопрос:

– Кто еще видел эту вещь?

– Ну... – запинаясь, начал Сандерс.

– Я спрашиваю, кто еще?

– Прошлым вечером, – сказал Сандерс, – какой-то человек пытался купить ее у нас. Темнокожий. Сказал, что его интересует стекло. А еще эту вещь видел официант из отеля.

Трис засмеялся зло и презрительно.

– Стекло. – Он поднес кулак к лицу Сандерса и разжал пальцы, заставляя его взглянуть на ампулу. – Вы знаете, что там внутри? Морфин, чистый и благостный, и его здесь хватит, чтобы устроить человеку праздник на целую неделю там, на звездах. Неудивительно, что кто-то пытался купить его у вас. Это доказательство одной легенды.

– Какой легенды?

Трис поглядел на Сандерса, на Гейл, затем снова на Сандерса.

– Я бы даже и не подумал рассказывать вам ее, но теперь, когда им стало известно, что вы нашли ампулу, они все равно скоро сообщат вам эту легенду. Пошли.

Они последовали за Трисом в заднюю часть дома. Он повел их в кухню, большую и просторную, с видом на море. Повсюду – на скамьях и круглом столе – были разбросаны бутылки и сосуды с химикалиями, горелки Бунзена и инструменты: зубоврачебные буры, щипцы, ножи, молотки, долота. Он подвел их к стульям, стоящим вокруг стола.

У Гейл пересохло в горле, и она спросила:

– Можно стакан воды?

– Если мне удастся найти стакан, – сказал Трис, роясь в куче на стойке.

Гейл увидела на столе стакан, наполовину заполненный жидкостью.

– Это годится, – сказала она и хотела дотянуться до стакана. – Только чтобы вода была не холодной.

Трис наблюдал за ней, ожидая, когда стакан окажется всего в дюйме от ее рта. Затем рассмеялся:

– Боже, девочка, не пейте оттуда. Один глоток – и вас впишут в книгу истории.

Гейл опешила:

– Что это?

– Соляная кислота. Прочищает кишки, это точно. – Он нашел стакан, наполнил его водой из-под крана и протянул ей. – Вот. Это добавит вам только ржавчины.

Сандерс услышал у себя за спиной ворчание. Он обернулся, не зная, чего ожидать, и увидел сидевшую на подоконнике собаку из породы терьеров, среднего размера, с лохматой мордой. Она угрожающе рычала на него.

Трис успокоил ее:

– Все в порядке, Шарлотта, глупая ты сука.

Глаза собаки неотрывно следили за Сандерсом. Она зарычала снова.

– Я сказал, что все в порядке!

Трис выхватил стакан из рук Гейл и плеснул водой в собачью морду. Собака поджала хвост и слизнула воду с усов.

– Будь умницей. Это не туристы. По крайней мере, сейчас не туристы.

Собака спрыгнула с подоконника и начала обнюхивать брюки Сандерса.

– Она чувствует себя оскорбленной, потому что вы вошли сюда, а она вас не заметила, – сказал Трис, – Она любит сперва облизать гостя.

– Она действительно кусается? – спросила Гейл, следя, как холодный нос собаки исследует колено Сандерса.

– Надеюсь, что да. Она породистая, тренированная на туристах. – Трис оперся об стену и поинтересовался: – Что вам известно о “Голиафе”?

– Вообще-то ничего, – ответила Гейл.

– Быть может, одна вещь, – произнес Сандерс. – Спасатель на берегу сказал, что на нем, как известно, перевозили боеприпасы.

– Ага, – сказал Трис. – И это тоже. “Голиаф” – грузовой деревянный парусный корабль, снабжавший провиантом и всякими товарами Европу во время второй мировой войны. Имело смысл перевозить грузы на деревянных судах: несмотря на их тихоходность, они не притягивали магнитные мины, а идя под парусами, не производили шума, различаемого подводными лодками. “Голиаф” был всегда сильно нагружен. В его декларации были записаны тонны боеприпасов и медицинских препаратов. Он затонул осенью 1943-го, сломал хребет на скалах, рассыпав все свои внутренности на многие мили вокруг места крушения. В течение нескольких недель люди набрасывались на любую чертову чепуху, которая всегда валяется на пляже. Я спускался в него два-три раза в пятидесятые годы и снял тонну меди – глубинные заряды и артиллерийские снаряды. По всему дну была раскидана радиоаппаратура. Вы никогда не видели ничего подобного. Но никто не нашел никаких медицинских препаратов.

– А что они должны были из себя представлять? – спросила Гейл.

– Ничего нельзя сказать с уверенностью. В декларации было сказано: медицинские препараты, и точка. Это могло быть что угодно: сульфамидные препараты, перевязочный материал, йод, хлороформ... Через пару лет после войны, кажется, это было в сорок седьмом, кошмарный ураган разбил “Голиаф” в щепки. Большинство людей после этого забыли о нем, но не все.

– Портье рассказал нам, что один человек спасся, – перебил его Сандерс.

– Да, один спасся. Он был в состоянии не лучшем, чем корабль, но выжил. Некоторое время после выхода из госпиталя он продавал вещички с “Голиафа”, а за выпивку рассказывал байки о крушении. Однажды вечером, прилично напившись, он наплел кучу чепухи о целом состоянии в наркотиках, бывших на борту “Голиафа”. “Тысячи и тысячи ампул морфина и опия, – сказал он, – упакованные в коробки из-под сигар”. Он объявил, что нес личную ответственность за них, говорил, что знает, где они находятся, но не доверился ни одному человеку. Днем позже его подловили и избили люди, которым хотелось побольше узнать о тех наркотиках. Он клялся, что не помнит, о чем говорил, уверял, что не знает ничего о наркотиках вообще. Он никогда не повторял этот рассказ. Но и одного раза оказалось достаточно. Слухи распространялись, и вскоре уже говорили, что на дне лежат наркотики на сумму в десять миллионов долларов. Люди искали. Бог мой, они препарировали остов корабля всеми мыслимыми средствами, исключая разве только пинцеты, но ни разу не нашли ни одной ампулы. По крайней мере, до сих пор.

– Почему же одна из них выплыла теперь?

– Морское дно подобно живому существу. У него свои причуды и капризы. Оно обожает дурачить вас и находится все время в движении. Шторм меняет его лицо, изменение в течениях может вывернуть его наизнанку. Однажды вы нырнете на место кораблекрушения и не найдете ничего. Потом вдруг на целую ночь задует ветер, и на следующий день в том же самом месте вы обнаружите целый ковер из золотых монет. Такое случается. А в последние шесть недель у нас здесь было четыре вполне приличных шторма.

– Дэвид думает, что эта ампула могла вынырнуть из лазарета, – сказала Гейл.

– На “Голиафе” не было лазарета. Возможно, они возили лекарства для команды, и, если бы это был любой другой корабль, я тоже подумал бы, что ампула выпала из судовой аптечки. Но не на этом судне. Следует надеяться, что вы нашли одну и единственную ампулу, оставшуюся на судне.

– Почему? – спросил Сандерс.

– Потому что есть люди, готовые перерезать вам глотку только за часть тех наркотиков, которые, как утверждают сплетни, находились на судне. Что вы рассказали о находке этому типу вчера вечером?

– Ничего. Мы ведь и не знали ничего, за исключением того, что нашли ампулу в районе крушения “Голиафа”.

Трис выглянул в окно. Затем спросил:

– Не хотите ли вы совершить еще одно погружение, осмотреться еще раз? Не сегодня, конечно. Сегодня море может раскрошить ныряльщика на мелкие куски. А завтра?

Сандерс взглянул на Гейл.

– Конечно.

– Важно выяснить, есть ли там еще ампулы. Если нет, то прекрасно. Но если есть, мне бы хотелось поднять их все, прежде чем каждый пустоголовый прощелыга отсюда и до Багамских островов пронюхает об этом и начнет за ними нырять за любые гроши. Я сделал бы все сам, но это было бы равносильно отмашке флага на старте соревнований. – Трис начал искать что-то в своих многочисленных коробочках. – Всякий раз, как я промочу ноги, газеты начинают трубить о найденном сокровище. А теперь, когда кто-то знает, что на “Голиафе” действительно что-то может быть, спуститься вниз было бы все равно что прийти с повинной.

Он глубоко засунул руку в ящик, вынул оттуда два камня размером с кулак и положил их на стол.

– Если вы набредете еще на такую ампулу, положите один из этих камней на ее место. Сверкающие осколки – это отражатели инфракрасного света. Я спущусь вниз ночью с инфракрасным фонарем и пошарю вокруг.

– Хорошо, – сказал Сандерс. – Мы отправимся завтра.

– Если позволит ветер.

Гейл встала и, поднимая узел со стола, заметила черный комочек, найденный Дэвидом. Она указала на него Трису:

– Это уголь?

– Нет. – Трис поднял кусочек. – Это какой-то сульфид. Если хотите, я могу посмотреть, что там внутри, но есть опасность его разрушить.

– Ничего страшного.

Трис взял с полки молоток и нож, сел за стол и положил черный комочек перед собой. Молоток выглядел игрушечным в его громадной, иссеченной шрамами руке; ноготь его большого пальца был не меньше головки молотка. Но гигант пользовался инструментами с такой ловкостью и аккуратностью, какая под стать резчику камней. Он осмотрел комочек, царапая его в разных местах, обнаружил трещину шириной в человеческий волос вблизи центра и поставил острие ножа на эту трещину. Он стукнул по резцу всего раз, и комочек развалился на две части.

Рассматривая обе половинки, Трис улыбнулся:

– Вот это здорово. Не могу четко прочесть дату, но все равно – первоклассно.

– Что же это? – спросил Сандерс.

– Предок проклятого доллара. Скелет восьмерика. – Не понимаю.

– Взгляните. – Трис поднял обе половинки к свету. В черной массе Сандерс увидел слабые отпечатки креста, замка и льва, стоящего на задних лапах. – Когда-то это была серебряная монета. Когда она попала в соленую морскую воду, то начала окисляться. Затем превратилась в сульфид серебра. Все, что осталось, – лишь тень от монеты. Так обычно происходит с серебром. Оно сохраняется хорошо только в том случае, если его достаточно много или если оно тесно соприкасается с железом.

– Вы имеете в виду испанский восьмерик? – спросила Гейл. – Но этого быть не может!

– Это именно так, девочка. Восемь серебряных реалов, такая же распространенная в те времена монета, как и шиллинг.

– Она равна доллару? – спросила Гейл.

– Нет. Я имею в виду, что знак доллара произошел из восьмерки на этой монете. Посмотрите сюда. – Трис сдул пыль с темного кусочка и провел по нему пальцем. – Испанские банкиры обычно регистрировали монеты достоинством в восемь реалов следующим образом: Р 8. Это было неудобно, поэтому они сократили запись вот так. – Он наложил 8 на Р и стер несколько линий, после чего осталось $.

– Сколько лет этой монете? – спросила Гейл.

– Не знаю. Не могу прочесть дату. Во всяком случае, не меньше двухсот.

– Быть этого не может!

Трис засмеялся.

– Ну-ка, скажите, – спросил он терпеливо, – где вы ее нашли?

Гейл ответила:

– На “Голиафе”.

– Это невозможно. – Трис помолчал, затем спокойно продолжил: – “Голиаф” пустил пузыри в 1943-м. На нем не было испанских монет.

– Но мы нашли ее именно там. В скалах.

– Ну да, – сказал Трис. – Их находят время от времени. Иногда их даже выносит приливом на берег.

– Может быть, там еще остались монеты? – спросила Гейл.

– Ага, – засмеялся Трис. – А под этим местом может быть Атлантида. Вы нашли одну монету, даже не монету, а скелет монеты. Представьте такую вещь: предположим, прямо сейчас происходит землетрясение, эта проклятая скала рушится и мы погружаемся в море. И предположим, через триста лет после этого какие-то ныряльщики натыкаются на следы этого крушения и тут же находят монету, выпавшую из моего кармана. Так вот, они были бы полными идиотами, если бы заключили из этого факта, что наткнулись на груду сокровищ, образовавшуюся в результате какого-то крушения на Бермудах.

– Но здесь вполне могут быть еще такие же монеты, – сказал Сандерс.

– Конечно. Не стану отрицать этого. В море существует больше тайн, чем мы можем себе вообразить, и время от времени оно открывает нам одну из них, но только тогда, когда ему этого захочется. Обычно же оно просто издевается над вами, подбрасывает всякие пустячки, чтобы поддерживать в вас интерес. А затем плюет вам прямо в глаза.

– Я читал где-то о малыше, который прогуливался по песку и споткнулся о золотую цепь ценой в пятьдесят тысяч долларов.

Трис кивнул.

– Такое случается. Но если вы будете бродить вокруг и ждать, когда это произойдет именно с вами, то просто сойдете с ума.

– Должны ли мы искать завтра еще монеты? – спросила Гейл.

– Нет. Вы не различите их, если даже они упадут вам на ногу. Ради бога, не подбирайте каждый черный комочек, который попадется вам на глаза.

Трис провел Сандерсов из задней части дома к передней двери. Собака следовала за ними, принюхиваясь и вертя хвостом.

– Как мы сможем связаться с вами? – спросил Сандерс.

– Как и сегодня. Путь, конечно, длинный, но зато гости бывают нечасто и они искренни. В случае необходимости можете позвонить моему кузену Кевину.

– В “Ленче у Кевина”? Мы останавливались там, чтобы разузнать, как вас найти.

Должно быть, по лицу Сандерса скользнула тень неудовольствия, так как Трис рассмеялся и спросил:

– Сколько это вам стоило?

– Десять долларов.

– Он из разряда жуликов, этот Кевин. Хоть и порядочный с виду, но, если есть возможность высосать деньги, хотя бы из грязи, он не сможет устоять.

– Мне показалось, что он... очень защищает вас, – сказала Гейл.

– Так оно и есть. Большинство здешних жителей таковы. Это традиция.

– Защищать вас?

– Защищать любого из нас, Трисов, хранителей маяка. Когда эти проклятые подонки бросили нас здесь, как рабов, в восемнадцатом веке, они поставили над нами шерифа и кучу негодяев, чтобы держать нас в узде. Но рабство не пришлось нам по нраву, и через некоторое время мы скальпировали шерифа и бросили его со всей его бандой на корм рыбам. Тогда они решили оставить нас в покое. Мы установили свой собственный порядок. Трис был избран вождем по двум причинам: мы всегда были более высокорослы, чем остальные, и кроме того, Трисов здесь оказалось больше, чем всех других. Поэтому мы всегда продолжали свой род, чтобы помочь нашим людям в трудные времена. Так длится уже больше столетия.

– Вы и сейчас вождь? – спросила Гейл.

– Отчасти. Эта работа не занимает много времени. Я разрешаю споры и веду переговоры с бермудцами, когда возникает необходимость, что, слава богу, происходит редко. Еще я смотрю за маяком, и это единственная работа, за которую мне платят. Но это неплохая работа, особенно тогда, когда вы еще не начали ее выполнять. Это похоже на то, как быть этим проклятым принцем Уэльским. Когда был жив мой отец, островитяне оплатили мое обучение в Англии. Существует убеждение, что вождь Должен быть образованным. Не знаю почему: ученая степень никак не может помочь в наказании негодяя или при возвращении владельцу украденной козы.

– Значит, здесь случаются преступления, – сказала Гейл. – Нам советовали не выходить из дома после темноты.

– Не стоит об этом упоминать, особенно среди жителей Сент-Дэвидса. Но предупреждение нелишне: у приезжающих на острова есть чем поживиться.

– А когда вы уйдете на отдых, – сказала Гейл, – ваш сын займет ваше место?

– Это бы так и было, – чересчур ровным тоном ответил Трис, – если бы у меня был сын.

Что-то в его голосе смутило Гейл. Сандерс заметил ее беспокойство и сменил тему:

– Мы оставим ампулу у вас?

– Хорошо бы, – сказал Трис. – Здесь не найдется дурака, который бы пришел ко мне за ампулой, и уж конечно ни один пьянчуга не отважится напасть на меня, чтобы порыться в моих карманах. – Он двинулся к калитке. – Подумайте хорошенько, действительно ли вы хотите этим заняться. Ведь у вас отпуск. Стоит ли ввязываться в подобные дела, если у вас нет к этому особого интереса?

– Что может случиться? – спросила Гейл.

– Вряд ли произойдет что-нибудь особенное. Но никогда нельзя поручиться за людей, если они почуяли запах денег. Особенно это относится к местным черным ублюдкам.

Трис заметил реакцию Гейл на слова “черным ублюдкам” и сказал:

– Расист. Предубежденный мерзавец. Фашист. На самом деле у меня нет предубеждений, но есть свои пристрастия. И свои причины для этого. Черные на Бермудах имеют достаточно оснований для недовольства, и они жалуются. Но они должны многое сделать, чтобы заслужить мое уважение.

– Но вы не можете...

– Ладно, – прервал ее Сандерс, – не станем превращать эту встречу в симпозиум по этническим проблемам. – Он обратился к Трису: – Увидимся завтра.

– Хорошо.

Трис открыл перед ними калитку и захлопнул ее, когда они вышли. Как только дверь закрылась, собака поднялась на задние лапы, поставила передние на ограду и снова начала рычать и лаять. Трис рассмеялся:

– Теперь вы снова стали туристами. Они покатили свои мопеды вниз по холму к дороге, начинавшейся от маяка.

– Мы должны быть твердо уверены в том, что хотим заниматься этим делом, – сказала Гейл.

– Я-то уверен. Прекрасная возможность сделать что-то полезное. Меня всего переворачивает, когда я читаю о том, что сумели совершить другие люди, или пишу о хороших временах, в которые жили другие. Нельзя весь свой век жить чужой жизнью. Это все равно что мастурбировать от колыбели до могилы.

Когда Дэвиду было семнадцать и он учился в выпускном классе школы, в программе занятий по английской литературе значился “Уолден”[1]. Большинству одноклассников Сандерса книга показалась скучной и безжизненной, неким собранием афоризмов, которые следовало запоминать, выпаливать наизусть на экзаменах, а потом благополучно забывать.

Но Сандерс настолько заинтересовался отношением Торо к жизни, что изготовил себе две дощечки с его изречениями. На одной было: “Большинство людей проживает жизнь в безмолвном отчаянии”, а на другой: “...Я хотел бы жить осмысленно, сталкиваться только с существенными фактами жизни и определять, сумею ли я познать то, чему они могут научить, и не открыть для себя, когда придет время умирать, что я и не жил”.

Потрескавшиеся и потускневшие со временем, эти дощечки все еще висели над его рабочим столом.

Когда он поступил в колледж, то как-то побывал на лекции Жака-Ива Кусто и к концу вечера понял, что хотел бы жить жизнью Кусто. Он писал ему письма (не получив ни разу ответа) и проезжал более двухсот миль, если не больше, чтобы послушать лекцию Кусто и увидеть один из его фильмов. Однажды после лекции он заговорил с Кусто, который ответил ему вежливо, но твердо, что уже набрались сотни претендентов для работы на борту “Калипсо” и, если Сандерс не имеет диплома морского исследователя или подводного фотографа, у него нет надежды даже на рассмотрение его кандидатуры.

Сразу же после окончания колледжа Сандерс завербовался в армию по полугодовому контракту. Когда служба закончилась, он женился на девушке, с которой встречался еще со старших курсов колледжа. Он не горел особым желанием жениться, но теперь, когда стало очевидным, что надо заняться какой-то постоянной деятельностью, Сандерс подумал о браке как о приключении: по крайней мере, это было нечто, чего до сих пор он не делал.

Дэвид и Глория переехали в Вашингтон. Дэвид избрал себе для подражания Кеннеди. Он плавал, ходил под парусами, играл в американский футбол. Он даже привез с собой рекомендательное письмо от одного профессора истории, бывшего одноклассником Джона Франклина Кеннеди в Гарварде. Ему казалось, что он мог бы работать составителем речей, младшим, конечно, сидя по правую руку от Теда Соренсена, сочиняя эпиграммы для Вождя Свободного Мира. Ему подсказали, что лучший путь найти работу в правительственных кругах – это принять участие в экзаменах на чин для работы за рубежом. Он выдержал письменный экзамен, но провалился на устных. Он никогда не узнал о причинах своего провала, но догадывался, что одному экзаменатору, видимо, не пришлось по душе, когда, отвечая на его вопрос о своих увлечениях, он твердо сказал: “Подводное плавание и охота на китов”.

Письмо друга его отца помогло получить работу в “Нэшнл Джиогрэфик”. После года сочинения заголовков, не в силах смотреть на штатных авторов, возвращающихся из экзотических командировок подтянутыми и загоревшими, он спросил своего босса, сколько нужно еще времени, чтобы его приняли в штат. Ему ответили, что нет никакой гарантии вообще, что он когда-нибудь станет штатным сотрудником. Лучший способ продемонстрировать свой талант издателям, сказал его босс, – это писать по собственной инициативе и без контракта очерки и рассказы для журнала.

Он уволился с работы и начал забрасывать редакторов небольшими рассказами об удаленных от цивилизованного мира уголках земли, но вскоре понял, что прежде, чем редакторы начинают оценивать произведение, они хотят иметь настолько выразительный и детализированный его конспект, какой может подготовить только человек, непосредственно знающий предмет повествования.

Сандерс никогда не бывал к западу от Миссисипи, и Сент-Круа был единственным местом за пределами континента, которое ему удалось посетить за всю свою жизнь. Он принялся писать роман и написал уже около двадцати страниц, когда Глория объявила, что, несмотря на старательное использование всех известных науке контрацептивных средств, кроме воздержания, она беременна.

После мрачного пьяного вечера с одноклассником из колледжа Сандерс начал подумывать о работе на Уолл-стрит. Расцвет финансовой деятельности на рынке ценных бумаг в середине шестидесятых только начинался, и друг Сандерса зарабатывал тридцать тысяч в год, не делая, по его собственному признанию, практически ничего. Конечно, убеждал себя Сандерс, он ничем не хуже своего приятеля, и он почувствовал даже некую притягательность в рассказах о молодых “гангстерах” с Уолл-стрит. Он переехал в Нью-Йорк, снял квартиру на Восточной 70-й улице, прочел несколько книг, завязал несколько полезных контактов и нашел работу – и все это заняло меньше месяца.

К удивлению Сандерса, работа пришлась ему по вкусу. Она была легкой, волнующей и довольно выгодной, он был жизнерадостен, любил рисковать деньгами, и его успешные операции (в которых он просто следовал советам более опытных брокеров) быстро обеспечили его таким количеством клиентов, с каким ему и хотелось работать. Упадок, начавшийся в 1968 году, застал его, по крайней мере на бумаге, весьма преуспевающим дельцом. Сандерс перестал работать на твердом окладе и сделался частным брокером, зарабатывая исключительно на комиссиях, получаемых от покупок и продаж ценных бумаг для своих клиентов. Он был очень хорошим специалистом в этой области, верил, что обладает особым даром предвидения грядущих изменений на рынке, и получал удовольствие, рискуя в соответствии со своими предчувствиями. Три конкурирующие фирмы пытались переманить его к себе, искушая прекрасными заработками. Сандерс отказался, предпочитая непредсказуемую жизнь брокера, работающего от заказчика. Тот факт, что он никогда не знал, сколько денег заработает, волновал и привлекал его. Он рассматривал это как свободу. Если не удастся заработать на жизнь, ему некого упрекать в этом, кроме себя. Если он преуспеет (как это и было на самом деле), не было никого, с кем он должен был делить свой успех.

Однако его жена Глория рассматривала эту свободу, эту бесшабашность как сумасшествие. Она была дисциплинированна, никогда не рисковала, любила знать точно, сколько денег в каждом из конвертов, которые она хранила в ящичке, помеченном наклейкой “бюджет”. Там были конверты с деньгами на пищу, одежду, игрушки, развлечения и учебники.

К 1971 году у Сандерса было двое детей, кооперативная квартира на Западной 67-й улице и дом в Уэстгэмптоне. Дэвид знал, что должен считать себя счастливым человеком, но испытывал скуку. Его раздражала Глория. Она была заинтересована и по-настоящему осведомлена только в двух сторонах жизни: одежде и еде. Их сексуальная жизнь носила регулярный характер и была совершенно предсказуемой. Глория утверждала, что ее привлекает секс, но отказывалась даже обсуждать способы превращения его в более увлекательное занятие, не говоря уже о каких-либо экспериментах. Сандерс обнаружил, что во время занятий любовью фантазирует о кинозвездах и секретаршах.

Вскоре его работа стала надоедать ему. Он доказал себе, что может делать деньги на рынке любого вида, и одинаково радовался, зарабатывая и тратя их. Но чувство вызова судьбе ушло. Он становился раздражительным и начал совершать необдуманные поступки.

Время от времени Сандерс все еще мечтал о работе с Кусто, держал себя в великолепной физической форме, как бы ожидая телефонного звонка от подводного исследователя. Но его не удовлетворял сам процесс тренировки тела, ему хотелось проверить себя. Однажды он намеренно набрал десять фунтов лишнего веса, чтобы убедиться, что специальная диета, составленная им самим, позволит сбросить его за три дня. В другой раз он на пари решил пробежать десять миль. Он свалился на шестой миле, но нашел утешение в заверении своего друга-доктора, что, принимая во внимание тот факт, что Сандерс не готовился к марафону, он должен был свалиться на второй или третьей миле. Он увидел телевизионное шоу о парении в воздухе на большом аэростате и решил построить самостоятельно такой аппарат. Он создал его и намеревался испытать, прыгнув с Адирондакской скалы, но эксперт по воздушному скольжению сумел убедить его, что аэростат не удовлетворяет требованиям аэродинамики: стропы были слишком слабы и могут порваться, при этом корзина сложится в воздухе, а Сандерс камнем упадет на землю.

Лишь одну неделю в году он не чувствовал себя в неволе – ту зимнюю неделю, когда дети гостили у дедушки с бабушкой, его жена посещала целебные источники в Аризоне, а он уезжал заниматься подводной охотой в один из Средиземноморских клубов на Карибах.

Он встретил Гейл в подобном клубе на Гваделупе или, вернее, под клубом. Они были на экскурсии с гидом в коралловом саду. Вода была чистой, и солнечный свет передавал все натуральные краски подводного царства. После нескольких минут следования за дотошным гидом, останавливавшимся перед каждым образцом морской флоры и добивавшимся, чтобы все ныряльщики внимательно осмотрели все экземпляры, Сандерс покинул группу и позволил себе проскользнуть к самому рифу на дне моря. Он чувствовал, что оказался при этом не в одиночестве, но не обращал внимания на фигуру человека, следовавшего за ним. Он позволил себе лениво двигаться по течению, совершая большие круги.

Он плыл вдоль основания рифа, всматриваясь в трещины. Маленький осьминог пересек его путь, выпустив черную жидкость, и исчез в глубине скал. Сандерс подплыл к отверстию, в которое нырнул осьминог, и попытался выманить его из укрытия, когда почувствовал, что кто-то коснулся его плеча. Он обернулся и увидел женское лицо, побелевшее от страха, с расширенными и выпученными глазами. Она подала ему условный сигнал ныряльщика, что у нее кончился воздух, – пальцем провела поперек шеи, будто разрезала ее.

Сандерс сделал вдох и передал ей свой загубник. Она глубоко вдохнула дважды и передала загубник ему. Так, вместе дыша, они выбрались на поверхность.

Они доплыли до лодки с группой поддержки и взобрались в нее.

– Спасибо, – сказала Гейл. – Это было ужасное чувство, как будто сосешь пустую бутылку из-под колы.

Сандерс улыбнулся и стал наблюдать, как она обтирается полотенцем.

Она показалась ему наиболее привлекательной из всех женщин, каких он когда-либо видел, – не классически красивой, но привлекающей всем своим существом. Ее коротко остриженные светло-каштановые волосы пестро выгорели на солнце. Гейл была почти так же высока ростом, как Сандерс, около шести футов, с гладкой и безукоризненной кожей, за исключением шрама от аппендицита, видимого над нижней частью бикини. Ее загар был невероятно ровным; единственные участки кожи, не имевшие медово-коричневого тона, остались между пальцами ног, на ладонях рук и на сосках ее грудей, которые Сандерс увидел, когда она наклонялась, чтобы затолкать полотенце под скамейку. Руки и ноги были длинными и тонкими. Когда она стояла, мышцы ее икр и бедер двигались так явно, будто кожа была бумажной. Глаза лучились ярко-синим цветом.

Гейл увидела, что он наблюдает за ней, и улыбнулась.

– Вы заслужили награду, – сказала она. В тоне ее голоса не было ничего необычного, но манера разговаривать с легкой доверительностью придавала словам особое значение. – Как-никак вы спасли мне жизнь.

Сандерс рассмеялся.

– Реальной опасности не было. Если бы я не оказался рядом, возможно, вы выбрались бы на поверхность самостоятельно. Там глубина не более пятидесяти футов.

– Это не для меня, – сказала Гейл. – Я бы поддалась панике. Задержала бы дыхание или сделала еще что-нибудь в этом роде. У меня пока нет большой практики в нырянии, чтобы знать, как вести себя в подобных случаях. Так или иначе, я угощу вас ленчем. Идет?

Сандерс внезапно занервничал. Никогда – ни в школе, ни в колледже, ни после – женщина не приглашала его на свидание. Он не знал, что сказать, поэтому ответил:

– Конечно.

Ее полное имя было Гейл Сирс. Ей было двадцать пять, и она работала помощником редактора в маленьком престижном издательстве Нью-Йорка, специализировавшемся на выпуске научных книг социальной, экономической и политической тематики. Она была членом обществ “Общее дело” и “Пресечение роста населения”. В течение первого года после окончания колледжа она делила квартиру с другом, но теперь жила одна. Гейл определяла себя как индивидуалистку: “Думаю, вы могли бы сказать, что я эгоистичная личность”.

После ленча они играли в теннис, и, если бы Сандерс не был в эту пору в хорошей спортивной форме, она бы его победила. Она стояла на основной линии и посылала длинные низкие удары, заканчивающиеся далеко в углах. После тенниса они плавали, обедали, пошли на прогулку по пляжу и затем – так же естественно, как если бы это было запланировано в графике атлетических тренировок – провели бурную ночь любви в бунгало у Гейл.

Когда все произошло в тот первый раз, Сандерс приподнялся на локте и взглянул на нее. Она улыбалась. Ручейки пота приклеили пряди волос к ее лбу.

– Я рада, что ты спас мне жизнь, – сказала она.

– Я тоже. – Затем он добавил, не осознавая причины своего вопроса: – Ты замужем?

Она нахмурилась:

– Что за глупый вопрос?

– Извини. Мне просто хотелось узнать.

Она довольно долго молчала.

– Я чуть не вышла замуж. Но, слава богу, одумалась.

– Почему “слава богу”?

– Из меня получилась бы кошмарная жена. Он хотел иметь детей, а я – нет, по крайней мере, в то время я не хотела детей. Они осложняют жизнь, ограничивают свободу.

Через два дня после возвращения в Нью-Йорк Сандерс съехал из своей квартиры и начал оформлять документы на развод. Он знал, что ему будет не хватать детей, и так это и случилось, но постепенно его вина перед ними стала тускнеть, и он вскоре поймал себя на мысли о том, что радуется встречам с детьми, не испытывая болезненного сожаления о том, что они больше не могут жить с ним.

Он никогда не требовал и не получал от Гейл каких-либо обязательств. Он знал, что влюблен в нее, но был уверен, что если начнет преследовать ее, то получит отказ, как потерявший голову подросток. Он дважды приглашал ее на обед, прежде чем сообщил, что оставил жену, и, когда наконец сказал ей об этом, она не спросила почему. Ей хотелось только узнать, как Глория восприняла эту новость. Он ответил, что она отреагировала нормально: после короткой сцены со слезами признала, что он несчастлив с ней и что брак их непрочен. А как только адвокат убедил ее, что предложение Сандерса о разделении имущества было действительно столь щедрым, как он заявил ей об этом, – он остался без единой ценной бумаги вообще, – она уже не казалась обиженной.

В течение нескольких следующих месяцев Сандерс виделся с Гейл так часто, как ей этого хотелось. Он знал, что она встречается с другими мужчинами, и терзал себя жуткими фантазиями, рисуя в воспаленном воображении подобные свидания. Но у него хватало ума и осторожности не спрашивать ее об этих друзьях, а она не стремилась делиться с ним такой информацией. Хотя он и Гейл говорили о будущем, о вещах, которые им хотелось бы делать вместе, они никогда не обсуждали возможность вступления в брак. По сути, в этом не было большого смысла: легально Сандерс до сих пор был женат. Он вообще боялся говорить о браке, опасаясь, что предложение приведет к тому, что Гейл будет рассматривать его как угрозу своей свободе.

Сандерс всегда думал о себе как о человеке с нормальной чувственностью, но в те первые месяцы знакомства с Гейл он открыл в себе огромный запас примитивной страсти, и иногда ему приходило в голову, что его можно классифицировать как сексуального маньяка.

Что касается Гейл, для нее секс был способом выражения любого чувства – удовольствия, гнева, голода, любви, отчаяния, обиды, даже ярости. Подобно алкоголику, которому немного надо, чтобы найти повод для выпивки, Гейл могла какое угодно событие – от первого опавшего осенью листа до годовщины отставки Ричарда Никсона – объявить поводом для любовных утех.

Когда был установлен день окончательного развода, Сандерс решил просить Гейл выйти за него замуж. Он проанализировал свои доводы, и они показались ему вполне логичными, разве что несколько старомодными: он обожал ее, он хотел жить с нею, и он нуждался в подтверждении, хотя бы символически, что она любит его настолько, что согласна связать с ним свою жизнь. Но за всеми его логическими рассуждениями мелькала тень вызова судьбе.

Она была молода, пользовалась успехом у мужчин и, по ее собственному признанию, испытывала отвращение к браку. Если он сделает предложение и она его примет, он смог бы считать, что одержал определенную победу.

Сандерс боялся отказа (хотя и подготовился к нему) и поэтому хотел сформулировать свое предложение таким образом, чтобы она не смогла рассматривать его как “все или ничто”. Он хотел, чтобы Гейл знала: если она откажется от брака, он скорее предпочтет продолжать существующие взаимоотношения, чем прекратит свидания с ней. Он намеревался напомнить ей о существующих для них обоих областях совместимости. Он составил список из двенадцати пунктов, и самый последний содержал в себе неопровержимый факт, что жизнь в одной квартире имеет финансовые преимущества.

Ему так и не пришлось ознакомить ее с этим списком. Они обедали в итальянском ресторане на Третьей авеню, и после того, как у них приняли заказ, Сандерс вынул из кармана документы о разводе и вручил их Гейл.

– Эти бумаги пришли сегодня, – сказал он и подцепил на вилку анчоус.

– Великолепно! – сказала она. – Давай поженимся.

Ошеломленный Сандерс уронил анчоус в бокал с вином.

– Что?

– Давай поженимся. Ты свободен. Я свободна. Я дала отставку всем остальным. Мы любим друг друга. Это имеет смысл, ведь правда?

– Конечно, да, – заикаясь, сказал Сандерс. – Просто...

– Я знаю. Ты слишком стар для меня. Ты думаешь, что я сексуально озабочена и ты никогда не сможешь удовлетворить мои притязания. У тебя теперь совсем нет никаких денег. Но ведь у меня есть работа. Мы встанем на ноги снова. – Она помолчала. – Ну, что скажешь?

Они решили провести медовый месяц на Бермудах, так как оба никогда не бывали там, к тому же на Бермудах были хорошие теннисные корты, отличное купание и прекрасное подводное плавание.