"По ту сторону черной дыры" - читать интересную книгу автора (Беразинский Дмитрий)

Глава 6.

— Итак! — начал очередное совещание Норвегов, — согласно данным нашей разведки, проводимой с Ка-50, в радиусе полусотни километров не наблюдается ни татар, ни монголов, ни аваров, ни негров с чукчами. С чем вас и поздравляю! В разных сторонах от Базы выставлено четыре блокпоста наружного наблюдения. Можно с уверенностью говорить, что о приближении противника мы узнаем заранее. На боевом дежурстве будет постоянно находиться один взвод из роты майора Булдакова. За ним и реорганизация караульной службы нашего гарнизона.

— С неудовольствием и некоторым даже пониманием, я узнал, что некоторых офицеров и господ прапорщиков все еще колбасит от неизвестности. Некоторые, не будем упоминать фамилии, ложатся спать с бутылкой водки под подушкой. Кое-кто обращался уже к капитану Львову за транквилизаторами и барбитуратами. Хлопцы, держите себя в руках! Что тогда говорить за наших жен и детей? Если у кого срывает крышу, приходите ко мне — вместе накатим по сто пятьдесят прямо в энтом кабинете. Но если что… Какая паника или вроде того… Хлопцы, вы меня знаете! Лично произведу эвтаназию за штабным сортиром посредством табельного оружия! Я в восемьдесят втором в Анголе негров уговорил идти по социалистическому пути развития!

Подчиненные угрюмо молчали. Полковник расстегнул галстук и оставил болтаться его на булавке.

— Об этом пока все. Есть проблема не менее важная. О способах ее решения нам подумает вслух подполковник Рябинушкин.

Зам по тылу, пользуясь своим преклонным возрастом, заговорил не вставая:

— Товарищи офицеры и прапорщики! Ни для кого не секрет, что вот уже двадцать лет я занимаю должность заместителя командира базы по тылу. Тыл — это питание, уют и тепло. Для того чтобы нормально питаться, а не совершать процесс принятия пищи, нам необходимо, в первую очередь, что? Вот тут вы, старший прапорщик Гусь, совершенно правы, — необходимы свежие и качественные продукты! За эти двадцать лет я, по долгу службы, повидал многое, и твердо усвоил следующее: чтобы иметь все эти продукты, нужно нехило поработать. Мой младший брат имел несчастье трудиться в колхозе, и я точно знаю, что выходных у него было два: один — зимой, а другой — летом. Если проблемы по мясу и яйцам мы можем частично взвалить на плечи местных жителей, оказав им поддержку передовыми технологиями, то забота о прочем целиком ложится на нас. У нас, конечно, имеются необходимые сельскохозяйственные машины и удобрения, а также бывшие механизаторы среди солдат-срочников. Это уже кое-что.

Зам по тылу подумал и злорадно добавил:

— Есть даже жена майора Худавого.

Особист подскочил:

— Моя жена — домохозяйка! — Рябинушкин ухмыльнулся, и его стареющую физиономию прорезали хитрые морщинки.

— Вот если бы вы у нее спросили, то узнали бы, что она — дипломированный агроном и почвовед. Бедняга! Так увлекся выявлением диссидентских настроений в Вооруженных силах, что забыл спросить биографические данные у собственной жены! Ты её день рождения хоть помнишь?

— Помню! Зимой! А насчет агронома, как это вы раскопали? — недоверчиво посмотрел на него майор.

— Она сама пришла ко мне, и сказала, что ее деревянный муж не проявил никакой смекалки, и абсолютно ничем не интересовался. Впрочем, майора Худавого больше всех интересует любовь к Родине — патологическая страсть, впитанная с молочной смесью «Крепыш», — подполковник сполна оторвался на особисте и продолжал:

— Так вот. Вышеупомянутая леди станет руководить нашим сельским хозяйством. В ее подчинении будет рота материального обеспечения и транспортная рота, возглавляемые своими командирами: капитанами Лютиковым и Уточкой, хотя последнего, лично я бы назначил заведующим птицефермой. Не обижайтесь на меня за каламбур Александр. Фамилию не выбирают, а с гордостью носят. Помните тупой американский фильм «Могучие утки»? Не помните? Тем лучше для вас, — не успел замолкнуть смех, как зам по тылу нетерпеливо махнул рукой:

— Также в ее ведении будет находиться продовольственный склад и его бессмертный хранитель — Шура Лютиков.

Шура Лютиков был старшим братом капитана Лютикова — командира транспортной роты. Военная форма сидела на нем, как бронежилет на борове, поэтом он всячески ее модернизировал: то вместо ботинок напялит кроссовки, то вместо брюк — джинсы, а однажды он явился на утренний развод в дубленке. Начальство его предпочитало не трогать. Все ему были должны, не исключая и командира базы, с которого Шура нахальнейшим образом денег брать не желал, а принимал плату в виде мелких услуг, вроде взятия на пару деньков БТРа. На нем Шура заявился на рыбалку, куда был приглашен бобруйской «крутизной». В разгар рыбной ловли, затеянной «братками» для снятия нервного напряжения, когда уже было выпито по добрых пятьсот грамм, на крутой берег прикатил бронетранспортер, из которого вылез Лютиков и, близоруко щурясь, спросил:

— Как водичка?

Итак, мадам Худавая была назначена главным агрономом подсобного хозяйства. Особиста отправили посыпать голову пеплом и сообщить своей половине об ее новой должности. Заседание продолжалось. Замполит, известный циник, предложил начать кампанию по незамедлительному превращению всего земного шара в единое коммунистическое государство.

— Вы поймите! — кричал он, брызгая слюной, — в каком уникальном положении мы сейчас находимся! Прямо от феодализма к развитому социализму, минуя капиталистическую фармацию!

— Что ж, отвлечемся на политинформацию, — скаламбурил Норвегов.

— Прошу прощения, товарищ полковник, — вмешался Булдаков, — какая политинформация! Гнать в шею этого Горошина. Лично я предупреждаю: если увижу капитана Горошина у глобуса с красным фломастером, то начмеду будет дан заказ на срочную лоботомию. Горошин пошмыгал носом и изрек, что майор Булдаков — личность жалкая и ничтожная, единственное достоинство которой заключается в чрезмерно развитой мускулатуре. А не грех бы было поразвивать и мозг, правда он, капитан Горошин вообще сомневается, есть ли таковой у товарища майора. У последнего покраснела шея и сжались невиданных размеров кулаки. Чувствуя состояние Олега Палыча, слово взял Норвегов.

— Олег Палыч, остыньте, бога ради. Не то сейчас от вашего вида замполит обмочится. А вам, товарищ капитан, что ли, жить надоело. Поймает вас майор Булдаков, треснет по шее, да и закопает где-нибудь в лесу на опушке. И не стройте из себя Диогена! Кто будет управлять этим «светлым будущим». Забитые бюргеры? Или йоркширские крестьяне? Ах, извините! Может, вы предложите свою собственную кандидатуру? Прекрасно! А может, вы нам сейчас скажете, из чего формируется ВВП? Не знаете? К сожалению? А знаете, как высчитать простейшее сальдо предприятия? К огромному сожалению! А смогли бы управиться с той же самой Бобровкой?

— Запросто! — хмыкнул замполит.

— Ах, вот так и запросто! Скажите мне, господин управляющий, сколько нужно заготовить припасов на зиму для Бобровки?

— Не знаю, нужно посмотреть.

— Можете идти и смотреть! Вы свободны! — Горошин, не понявший юмора, встал и вышел. Булдаков, не спросясь, подошел к окну.

— Точно попер в Бобровку! Ой, умора доморощенная!

— Ничего, — сказал Норвегов, — когда он вернется, я его пошлю еще раз, чтобы выяснил, все то же в расчете на голодный год. И запас на случай тридцатилетней войны, — аудитория деликатно захихикала. Норвегов резюмировал:

— Повестка дня исчерпана. Решили:

1.Яровой клин проводить как можно скорее.

2.Коммунизм на планете не строить.

3.Присматривать за капитаном Горошиным.

В заключение хочу попросить командиров обратить тщательное внимание на подготовки техники к весенним полевым работам. Тьфу! Чувствую себя председателем колхоза «Червоно дышло». Но мы не в колхозе! Этот парк должен отслужить, по меньшей мере, лет тридцать, пока не будет изготовлена новая техника, надеюсь, мы к той поре не сопьемся. Всякие там техобслуживания должны проводиться вовремя и в полной мере. Нарушитель будет оставлен без сладкого. Интересно, что по этому поводу сказал бы Кальтенбруннер?

Но на совещании не было старшего прапорщика Максимова — командира ремонтного взвода. За чапаевские усы, свирепый вид и кривые кавалерийские ноги, между которых, казалось, мог проехать ЗИЛ-117 с эскортом мотоциклистов, в общем, добрейшей души человек, ни к месту получил прозвище шефа РСХА.

В его подчинении находились самые отчаянные головорезы, не знавшие никакой формы одежды, кроме рабочей робы. Когда все подразделения проводили обязательный строевой тренаж, ремвзвод на плацу играл в «козла». Замкомвзвода этой шарашкиной конторы, сержант Гаврилов, вообще, в начале своей службы отчебучил такой подвиг, от которого командиру базы захотелось совершить ритуальное самоубийство по японской технологии.

Поздней ночью, можно даже сказать под утро, закончив ремонт ЗИЛ-131, в то время рядовой Валерка Гаврилов, вызвавшись сделать обкатку, выехал на трассу Минск — Бобруйск и с каким-то извращенным садизмом двинул в зад единственной автомашины, катившейся по шоссе. Это оказалась «Волга» всего-навсего начальника ГАИ республики, решившего нагрянуть с рабочим, недружественным визитом в мирно спавший Бобруйск.

Норвегову доложили, что натворил его «орел». Тот надел чистые кальсоны и принялся ждать звонка «сверху». Но когда к обеду в его обитель зашел САМ начальник ГАИ и положил на стол бумагу, в которой просил не наказывать солдата, присовокупив, что вина — чисто его, Константин Константиныч оторопел. Он сам видел разбитый передок у ЗИЛа! Тяпнув с генералом бутылку коньяка, он передумал совершать акт суицида, а вместо этого вызвал ретивого новобранца к себе.

— Слышите, рядовой, вы мне не сообщите, кем вам доводиться генерал Гаврилов? — что-то подозревая спросил Норвегов.

— Сука он, товарищ полковник, — шмыгнул носом вихрастый паренек.

— Но-но! Да ты не темни! Расскажи!

Отпустив юного ремонтника, Норвегов зашел к начальнику штаба.

— Слышь, Петрович! Петрович! — Семиверстов оторвал жопу от стула, а глаза — от «Плейбоя».

— Что, командир?

— Знаешь, чей фрукт у нас служит?

— У нас многие сынки служат! Кто именно?

— Гаврилов из ремвзвода!

— Все-таки сын! — подполковник встал и принялся ходить, одновременно похлопывая себя по ляжкам, — вот так дал батьке под зад!

— Причем, в самом прямом смысле слова. Ты не знаешь главного. Мистер Большой бабник в генеральских погонах бросил очередную пассию с брюхом, и поминай, как звали! А тут наш «Джон — мщу за всех»!

— Эксцентричный молодой человек! Таким образом знакомиться с отцом! Смотри, Константиныч, чтобы с тобой кто-нибудь еще более крутым методом не познакомился…

— Да я, вроде, всех своих знаю…

— Настоящий кадровый офицер никогда не знает, сколько, а только знает, что знает.

— Да ну тебя! — отмахнулся тогда Норвегов, попрощался и ушел домой.

…Завершив ненавистное ему совещание, Константин Константинович посидел минут пяток в своем черном на колесиках кресле, затем выключил компьютер и оделся. Запирая двери своего кабинета, он вновь задумался о том разговоре. Чем черт ни шутит, а юморок черноват то! Чертыхнувшись для порядка, полковник вышел на улицу. Было еще совсем светло — фонари молчали, но звезды уже потихоньку включались. Норвегов по старой привычке поднял голову, зная, что ему сейчас подмигнет старый знакомый-забияка — Сириус. Каково же его было удивление, когда звезды на месте не оказалось! Снова чертыхнувшись он напряг свои скромные знания по астрономии, пытаясь отыскать на небосводе Большую, или на худой конец, Малую медведицу, но ничего похожего не украшало небесный свод, зато ярко и бесстыже горело созвездие, очертаниями своими напоминающее лягушку.

Поникнув духом, полковник продолжал свой путь. Солнце посылало на Землю свое «последнее прости». А может, вовсе и не Солнце, а наверняка, и не на Землю. Слабая надежда на то, что база оказалась «всего-навсего» хронопортирована таяла, как дым. Норвегов шагал по зеленеющей аллее и напряженно размышлял. Тупое офицерье, к коему он отнес незамедлительно и себя, даже не сообразило глянуть на небо! Влюбленных у них, по всей видимости, не было… Хотя какие родители — таковы и дети. Необходимо будет завтра навести справки у Ратибора, относительно «мастей» на небе, а пока позвонить из дому начальнику секретной части. Он так ушел в себя, что не услышал, как с ним поздоровалась Светлана Булдакова.

— О чем это так задумался наш командир? — звонким голоском окликнула его она.

— А, Светлана Ивановна! — протянул Норвегов, — здравствуйте! С моей стороны не заметить такую красивую женщину было верхом бестактности. Прошу простить меня великодушно.

— Константин Константинович, мне порою кажется, что в нашей части собрались офицеры, все как один, выпуска какого-нибудь одна тысяча девятьсот тринадцатого года. Истинный цвет нации! Я очень рада, что моего Олега перевели сюда. В минской «дикой дивизии» со мною даже здоровались редко! Животные, а не военнослужащие!

— Потомки динозавров, дорогая! Они — хищников, ну а мы, скорбные — травоядных.

— Что-то вас, товарищ полковник, на философию потянуло? Случилось что? — Светлана своим нюхом журналистки чувствовала неладное.

— Ну, хорошо! Это должно остаться строго между нами, Светлана Ивановна. Взгляните на небо!

— И что? — хмыкнула женщина, которую в большей степени интересовали вещи куда более реальные, чем пустое созерцание светил, а именно — голод ее мужа-бобра, который в таком состоянии придя домой, и не найдя чего похавать, молча шел заниматься с ротой строевой подготовкой. Жалея солдатиков, Светлана старалась устраивать мужу ужины вовремя.

— Созвездий нет знакомых ни одного! — увидев, что женщина его все еще не понимает, он шепотом добавил:

— Мы вообще не на Земле!

— Боже мой! Да пофигу мне! — топнула ногой Светлана, — у меня дома муж некормленый! Вот-вот пойдет тренаж проводить по вашему долбанному ЗОМП.

И схватив свои авоськи, она наскоро попрощалась и вихрем полетела домой. Полковник остолбенело посмотрел ей вслед и захохотал:

— А я паники боялся! Да наши бабы в огонь за нами пойдут! — и с легким сердцем поспешил к своему подъезду.

На крыльце у парадного прогуливаясь, мял фуражку Андрей Волков. Норвегов остановился и беззвучно зашевелил губами. К нему уже направлялся сержант, нахлобучив головной убор. Волков отдал честь:

— Товарищ полковник, разрешите обратиться по личному вопросу!

— Слушаю! — глядя в практически собственные серые глаза и, тщетно пытаясь вспомнить имя солдата, Норвегов подумал: «Вот, блин!»

— Понимаете, товарищ полковник, тут такое дело… если бы я был один, ни за что бы вас не побеспокоил…

— Кажется, я все понял… предчувствие какое-то было целый день, — признался Константин Константинович, — Татьяной звали маму, да?…Кроме нее, впрочем, у меня других увлечений в училище не было. Да, Татьяной! А тебя…

— Андрей Волков, товарищ полковник, — засмущался парень.

— Ну, какой же я тебе теперь товарищ, — в свою очередь засмущался Норвегов, — да еще и полковник…

Оба сидели, не решаясь сказать заветное слово. Наконец, Андрей, томясь, произнес:

— Мама говорила, что вы и не подозреваете о моем существовании. Она не хотела мешать вашей карьере.

— Глупая! Какой же она была бы помехой! Ох, уж эти бабы! — в сердцах сказал Константин Константинович, — ну, ладно, дружище, теперь мы знаем, кто есть кто.

— Тут еще, това… отец, — поправился через силу парень, — есть отец еще одна проблема. Простите, я еще никого так не называл…

Полковник понимающе кивнул. Срывающийся голос новоявленного сынка скребанул по сердцу тупым ножом. Реальность казалась ему размытой до сих пор. На ухо нашептывал противный, мерзкий голосок, что быть такого не может, но наличие живого и здорового сержанта всякий эффект от внутреннего голоса уничтожало.

— Дело в том, — продолжал Андрей, что я не совсем один.

— В смысле?

Волков поморщился. Воспоминания о неприятном — не столь большое удовольствие.

— В ту злополучную субботу ко мне приехали мать и жена с сыном. Мама с Анжелой поехали на часок в Бобруйск — я попросил «семьдесят первого» захватить их с собой. Они уехали, а мы с сыном остались. Тут-то все и произошло. Я пока малыша оставил у Ильиничны, но он ведь не может там все время оставаться! Ума не приложу, что делать! — Волков замолчал, глядя с надеждой на отца, глаза которого совершали несвойственные им движения. Озадаченность в них сменилась пониманием и осознанием.

— Так что, я уже, получается, дед? — полковник огорошено вздохнул.

— Косте уже девять лет, — продолжал Андрей, — глаза Норвегова стали совсем бессмысленными.

— Сколько же лет тебе, сынок? Должно быть порядком…

— Двадцать семь!

— Почему же ты на срочной?

— Институт, затем болел, а затем пришлось и послужить отечеству!

— Чем же ты болел, если не секрет?

— Какой там секрет. Сначала гепатит, а затем какие-то осложнения с печенью…

— Полагаю, Отечество обошлось бы и без тебя, — хмыкнул полковник, — и вообще, тайм-аут! Ты сказал, что этот юный басурман у Ильиничны? Хорошо… — Норвегов что-то лихорадочно соображал.

— Давай сделаем вот как! Ты жене моей ничего не говорил?

— Обижаете! Как можно! Елизавета Петровна такая женщина!

— Такая, такая! Сегодня пусть переночует у поварихи, а завтра утром привозишь его ко мне. Я ей сегодня все объясню.

— Отец, — нерешительно закусил губу Андрей, — а может, не стоит затевать это все? У вас, в конце концов, своя семья…

— Ага! А у тебя налицо ее отсутствие! Хотя я здесь и не совсем виноват…

— Мама мне рассказывала. Вас назначили в Таманскую дивизию, а ей еще три года учиться оставалось.

— Дело прошлое. Я ведь и не подозревал, что она беременна!

— Она была одержима эмансипацией, вот и захотелось узнать: каково это — одной воспитать ребенка!

— Что, сорванцом в детстве был? — улыбнулся Константин Константинович.

— Ещё каким!

— Молодец! Ты, кстати, доволен своей квартирой?

— Квартира хоть куда! Если бы у меня была жена, то вопроса насчет Кости не стояло.

— Нужно будет его в школу определить! — забеспокоился дед, — ну, да это — дело недалекого будущего. Давай-ка, завтра утром — ко мне. Буду ждать!

— Спасибо, отец! До свидания! Удачи в разговоре с супругой!

— До завтра! — ответил полковник, заходя в подъезд, — хотя до «завтра» еще целая вечность да разговор с Лизой.