"Задолго до Истмата" - читать интересную книгу автора (Беразинский Дмитрий)

Глава 6. Унтерзонне. 268 Чай втроем

— Знаете, миряне, что самое противное в должности Хранителя? — спросил Семен после того, как «Святая Троица» отдала должное мастерству поваров и кулинаров замка Неверхаус. — Не знаете? Ну, попробуйте хотя бы угадать!

Волков отставил серебряный стакан с апельсиновым соком и предположил:

— Скука?

Семен рассмеялся.

— Скучать мне, конечно, приходится, но это не то. Хэй, Ростислав Лексеич, а у вас варианты имеются? Да оторвись ты от своего мороженого! Обещаю — тебе в спальню на ночь ведро ванильного пломбира поставят! Ну, профессор?

— Одиночество? — предположил Каманин, выскребывая ложечкой из розетки последние кусочки десерта.

Хранитель вздохнул.

— Ну, ребята, вы бьете близко... очень близко, но все не то. К одиночеству привыкаешь, а после первой тыщи лет в нем даже находишь свою прелесть. Нет, господа министры, это все не то. Самое плохое; что я уже не помню, что такое сны. А как бы хотелось увидеть что-то абстрактное... хотя бы пьяного Мастермайнда!

Ростислав забыл про розетку.

— То есть? — не понял он. — Ты что, вообще не спишь? У меня, конечно, проблем таких нету, но и я последний год сплю меньше и, как ни странно, высыпаюсь.

Полковник кивнул, соглашаясь с коллегой. Хранитель как-то печально посмотрел на них. Поганая все-таки работа — прикладная политика.

— Друзья, — грустно произнес он, — еще какая-то сотня лет, и у вас появятся подобные проблемы. Отсутствие потребности во сне — побочный эффект перестройки нервной системы под влиянием имплантата.

Полковник вопросительно икнул.

— Не понял? — спросил он голосом Александра Лебедя. — Что еще за имплантата? Кто это?

— Ладно, генерал, не придуривайся. Черномырдина из тебя не получится — мырда другого цвета. Симбионт, введенный вам пару лет назад, подготавливает организм к длительному существованию: укрепляет сердечную мышцу, нервную систему, уменьшает вырабатываемое организмом количество сперматозоидов (сами знаете зачем), переводит на несколько другую основу ткани организма, их клеточную структуру. Другими словами, вы с каждым годом приобретаете более совершенное тело.

— То есть перестаем быть людьми! — бросил Каманин.

— Глупости, профессор, вы же не материалист — человека делает человеком не тело, а душа. То, что вас вынули из расстрелянного Переплута и дали новую оболочку, лично вас ни в чем не убеждает?

— Не держите меня за идиота! — огрызнулся Ростислав. — Ясно, что душа человека представляет собой сложную психоматрицу, которую можно прочесть, разложить на цепочки и вновь сложить, было бы желание. Я уже и сам допер, что взросление человека — это и процесс сложения цепочек, искусственно притормаживаемый вашими барьерами. Шестой, к примеру, отвечает за память о предыдущем воплощении. И без него я появился на свет с уже сложившимися цепочками и с памятью о прошлой жизни...

— Не торопитесь, мой друг! — поправил его Хранитель. — По-вашему выходит, всем процессам можно найти толкование, исходя из основных законов горячо любимого вами математического анализа. Кое-что можно, но не забывайте, что жизнь развивается не только по математическим законам. Прибавьте сюда кое-что из физики и биохимии. Получается, что цепочки вашей психоматрицы моментально сложились только благодаря отсутствию Шестого барьера. Вы правы, хотя и не представляете себе системы ограничения психоматрицы барьерами, как и не представляете себе, для чего и кем это делается.

— И вы правы, — мирно ответил профессор, а Волков только хрюкнул в своем кресле, — мы многого не знаем. И хотя я помню два воплощения, скажу лишь одно — мир делится на две категории личностей: на тех, кто хочет узнать еще что-то, и на тех, кто не прочь забыть кое-что из того, что знает.

— Ну вот! — развеселился Хранитель. — Вот вы почти и выдали основную концепцию разграничения Метамира на уровни бытия. Каждому уровню соответствует свой энергоимпульс, скорость и время существования, количество измерений. И это я перечислил только те категории, которые вы можете себе представить.

Граф Волков встал со своего кресла и подошел к балкону. Глянул вниз, на догорающий закат, на окончание портовой суеты, на нагромождение скал над океаном. Семен с интересом следил за ним.

— А скажите, Хранитель, — внезапно спросил Андрей Константинович, — сколькими барьерами ограждена ваша психоматрица?

В комнате воцарилась тишина, изредка прерываемая стрекотанием сверчка. Ростислав укоризненно взглянул на Волкова. Ох уж эти военные, так и норовят в лоб обухом заехать. Ан и Хранитель чего-то раскис, видать, вопрос не из приятных.

— Пора выпить что-нибудь покрепче чая, — ушел от ответа Семен, — где-то у меня была настойка коки. Причем на спирту. Причем на чистом. Одну минуту, господа, не все ответы на вопросы можно узнать у священника — гораздо больше ответов человек находит на дне стакана.

Ошалело крутя головой, подобно боксеру после нокдауна, он открыл дверцу резного буфета из черного дерева и достал оттуда небольшую бутылочку в оплетке.

— Обычно считается, что алкоголь с наркотиками не мешают. Но чистый спирт — это не совсем алкоголь, а кокаиновый куст — тоже не синтетика. Людям как бы и крышу сдвинуть может, но мы с вами не совсем люди...

Под такое непонятное бормотание он налил в небольшую чашечку граммов пятьдесят настойки, отломал от плитки вещества, похожего на шоколад, три кусочка и хорошенько макнул их в чашку.

— Вот, снадобье готово, — жестом подозвал он коллег, — пробуем!

Волков и Каманин переглянулись.

— Ну, теперь нам точно крышка, — мрачно констатировал профессор.

— От тех, кто много знает, обычно избавляются! — кивнул генерал. — Мучиться хоть долго будем, уважаемый?

— Всю жизнь! — фыркнул Хранитель. — Остряки!

— Кто вас знает, Хранитель! — почтительно заметил профессор. — Сами же говорили, что вы — не совсем человек. А что нас ожидает теперь, когда ничто человеческое вам не чуждо? Лоботомия? Расщепление на атомы? Новый барьер?

Хранитель раздал каждому по кусочку снадобья и проглотил свой.

— Избавьте меня и себя самих от вашей чепухи! — произнес он. — Глотайте, еще будете мне коленки целовать за этот ликбез.

От слова «ликбез» профессора передернуло, но он мужественно принял свою порцию. Волков вздохнул.

— Смерть сама по себе не страшна! — философски заметил он. — Это как в кино, обидно, что не знаешь, что будет потом и чем это все кончится.

И проглотил свой кус.

Хранитель позвал всех на балкон и уселся в один из трех шезлонгов, стоящих вполоборота друг к другу.

— Как ви сказали? — спросил он с акцентом сына гор. — Обидно, когда не знаешь, что будет потом? А почему вам не обидно, что вы не знали, что было вначале? Вам не обидно, что, пока вас не было, история шла своим чередом, время текло потихоньку, в мире происходили разные события? На прямой без начала и без конца отрезок человеческой жизни подобен краткому моменту вспышки фотографа, почему же люди так цепляются за этот краткий миг?

— Потому что это — вспышка! — буркнул Волков. — Кот в темной комнате, китаец в рисовом поле, свет в конце тоннеля — это событие. Со-бы-ти-е!

Профессор зевнул:

— Вы не Артура цитировали? Отец (не тот, что Каманин, а тот, что Переплут) увлекался его идеями. Во второй половине девятнадцатого века это было модно: нигилизм, пессимизм, импрессионизм... сионизм.

Семен замахал руками и зашикал:

— Шопенгауэру поставили барьер как положено, но опять что-то не сработало — вот он и сдвинулся на негативном восприятии мира. Это бывает...

Волков наклонился и расшнуровал ботинки. Ослабил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, посмотрел внимательно на свои ногти. Затем внезапно сказал:

— Меня радует только одно. Вы — не безгрешны. И отрадно другое: корни ваших ошибок, видимо, кроются глубоко в нас и наших душах.

Хранитель заржал. Встревоженные его смехом собеседники едва не повыскакивали с шезлонгов. Но смех стих так же резко, как и начался.

— Прошу прощения, господа! — произнес Семен. — Я уже лет шестьсот так не смеялся. Правильнее сказать, мне так не было весело почти шесть веков. Андрей, ну с чего ты взял, что «мы» — это ваши потомки. Те, кого ты подразумеваешь под этим местоимением, на самом деле — ваши предки.

— Теперь моя очередь просить прощения! — воскликнул Каманин. — Ничего не понимаю! Как могут люди быть потомками суперрасы? Я намеренно не возьму ее в кавычки, ибо на фоне любого из трех миров — вы СУПЕРЫ.

Хранитель глубоко вздохнул.

— Ребята, ну что вы, как маленькие, аналогию с той же самой Землей провести не можете? Когда человек нарушает законы общества, его сажают в тюрьму — ограничивают свободу. Так и тут. Отмочил, например, обычный октанум из системы Три-В-Два такой номер, от которого нарушило энтропию на площади трех квадратных мегапарсек в секторе Омега-три, ну так и ограничили ему свободу, впихнули в четырехмерный мир бывшего жителя восьмимерного мира на определенный срок. Ну, само собой, парочку барьеров поставили, чтобы не свихнулся его разум возмущенный, ведь вот любого из нас лиши одного измерения — мозг в панику кинется. Помните, у Льюиса Кэрролла момент, когда у Шляпы и Очумелого Зайца все время пять часов? Но это — сказка, а подобная реальность кого угодно шизоидом сделает! Вернемся к нашему герою... Поставили ему барьеры и впихнули в четырехмерник. Вот он и отбывает срок: от звонка-рождения до звонка-смерти.

— Так ведь есть и самоубийцы! — не утерпел Волков.

— Все учтено могучим ураганом! Как ты думаешь, почему самоубийство у христиан — великий грех? Православные не хоронят самоубийц на одном кладбище с истинно верующими, а католики вообще...

— А японцы? — не унимался бравый генерал. — У них самоубийство — это способ смыть позор, своего рода подвиг...

— А в японцы, господин генерал, просто так не попадают! — иронично сказал Хранитель. — Японец — это «легкая статья», если простите мне этот вольный перевод на русский язык.

Настала очередь вмешаться профессору.

— А какая «статья» самая тяжелая, извините?

Семен поднял очи горе.

— А вы до сих пор не догадались?

— Неужели? — хором воскликнули генерал с профессором.

Хранитель снова засмеялся.

— Нет! — воскликнул он со счастливой улыбкой. — Сегодняшний день я запомню надолго! Два раза расхохотаться... Мастермайнд ни в жизнь не поверит!

— Так ты не договорил, что делают с тем, кто наложит на себя лапы, — напомнил Андрей Константинович.

Хранитель гордо вытянулся в шезлонге.

— С этими? Повторный цикл. Только если туп, как дерево... Короче, в худшие условия определяют. С жертвами убийц и диктаторов как? А смотрит Мастермайнд — если предыдущая жизнь в зачет идет, то можно и скостить слегка. Вон у профа нашего спросили, хочешь ли назад, так он выбрал другую эпоху. Застой и Перестройку вместо Революции и Коллективизации, хе-хе!

— А меня не просвещали, что жизнь дается человеку в наказание и прожить ее надо так, чтобы было мучительно и больно за грехи, свершенные твоим истинным «Я»! — огрызнулся Ростислав. — Постойте, так ты, Семен, сплутовал, обещая нам призовые годы!!! Это все равно что заключенному за хорошее поведение обещать срок накинуть! Это — подлость, вот!

Хранитель чуть было не засмеялся в третий раз, но подумал и решил, что по такому славному деньку очень долго будет донимать ностальгия. Вместо ответа он встал с шезлонга и покинул на несколько секунд балкон. Вернулся уже с пистолетом.

— На! — равнодушно протянул он Ростиславу косок вороненой стали. — Можешь прямо здесь! Я скажу Мастермайнду, что ты наказание отбыл и просто «сгорел на работе». Давай, мадонна миа эль порко маладетто[1], стреляйся!

Ростислав даже не сделал попытки взять «машинку».

— Вы ведь, гады, вместе с наказанием даете и волю к жизни — ни с чем не сравнимое желание быть в этой «тюрьме». Попробуй уйди из кинотеатра, не узнав, чем закончилась премьера. А если эта премьера — единственное кино в твоей жизни... Ладно, а что ты нам за зелье подсунул? Память стирает?

Семен покачал головой.

— Нет, компаньеро, это всего лишь приглушает горечь победы. А я пил вместе с вами, потому что моя должность — отнюдь не райское место, и помнить об этом — я помню, но вот вспоминать! Только вы, братцы-кролики, не делитесь ни с кем подробным устройством Вселенной... хватит того, что я с вами поделился. Хотя мне Мастермайнд ничего не сделает — вы ведь подписали договор. Еще не желаете настоечки?

Волков покачал головой. Профессор сделал то же самое.

— Нет, Хранитель, спасибо. Мы относимся к мазохистам, предпочитающим операции без анестезии. А вот от кофе лично я не отказался бы.

Процедура дальнейшего застолья происходила на первом этаже в Малой столовой (Хранитель как-то упомянул, что случаи торжеств с использованием Большой столовой можно перечесть по пальцам одной руки), где нашу троицу поджидали прибывшие в срочном порядке в Неверхаус маршал Норвегов и генерал-лейтенант Булдаков. Последний не преминул пожаловаться Константину Константиновичу, что бывший подчиненный вскоре обгонит его в чине.

— Не переживай, Палыч, — успокоил его маршал, — ученик должен превзойти учителя.

— Угу! — мрачно ответил Булдаков. — Только учитель обычно к этому моменту умирает, согласно сценарию, чтобы не видеть своего позора.

— Палыч, — укоризненно сказал Константин Константинович, — я, конечно, тобой очень дорожу, ты, можно сказать, у меня незаменимый. Но если захочешь покончить с собой — я тебя вполне пойму и одобрю.

— Типун вам на язык! — всполошился Олег Палыч. — Я еще правнуков не баюкал! Жить только начинаю, еще про пенсию генеральскую не думал! Я вообще, может, тоже маршалом мечтаю быть.

— Мечтать не вредно! — заметил Хранитель, кладя себе огромный кусок пирога с зайчатиной. — Я тоже мечтаю... иногда.

— Любопытно, о чем? — любезно поинтересовался Каманин. Он из десертов, как мы знаем, признавал лишь один, поэтому ковырял десертной ложкой полукилограммовый кусок ванильного мороженого, щедро сдобренного вишневым ликером.

— По-всякому бывает! — уклончиво ответил Семен. — Например, мечтал на позапрошлой неделе о небольшой баньке на берегу реки... попарился вволю — и бултых в воду! Красота!

— Будет вам банька! — пообещал Ростислав. — На берегу озера. Я вам лично преподнесу в дар небольшую дачу со всем необходимым! Вас озеро устраивает?

— Устраивает. Профессор, мне в самом деле будет приятен такой знак внимания.

Хранитель задумался. Из раздумий его вывел тактичный вопрос маршала Волкова:

— Простите, Хранитель, разве не в вашей власти построить хоть сауну на берегу Байкала? Ведь при вашей должности что построить, что отнять — ничего сложного.

Семен с сожалением посмотрел на маршала. Вот она — логика военного! Вот она во всей красе.

— Боги, по вашей логике, тоже могут взять, что хотят, но отчего-то существуют жертвенники. Ведь дорог не подарок, дорого внимание!

Пораженный Константин Константинович, всю жизнь окруженный семьей и заботами о ближних, случалось, был рад и спокойному вечеру в одиночестве... не понять нам, не оценить того, что имеем. Что, потерявши, плачем злыми слезами. Тут владыка о баньке возмечтал! Хорошо, будет ему кусок внимания и на родном Унтерзонне! По возвращении прикажет маршал построить при Бобруйске в заповедном месте небольшую «заимку» для дорогого и высокого гостя.

Вслед за этим лирическим отступлением мужчины принялись обсуждать дела насущные. Андрей Константинович рассказал о посещении Земли и о делах, вершимых на Гее. Маршал с генерал-лейтенантом не могли удержаться от парочки советов, слово за слово — заспорили. Булдаков считал, что зря Петра престола лишили, это был великий человек. Ростислав от этих слов вошел в азарт и принялся доказывать, что величие Петра превышало величие самой России, привел в пример Людовика Четырнадцатого, при котором половина Франции была пропита и сожрана.

Булдаков отбрехивался фразами, прочитанными в учебнике «История России» за пятый класс, глубже не копал, но по природе имел свое мнение и менял его крайне неохотно. Ростислав же сыпал цифирью и фактами, генерал-лейтенанту вообще неизвестными, чем вводил того в смущение. Обстановку спас Норвегов, принявшийся взахлеб рассказывать сыну о семье, новостях Бобруйска и проделках внуков. Андрей Константинович сказал, что заберет детей и внука самое большее через год, после того, как город на Чудском озере будет заложен.

— Как хоть град сей назвать решили? — спросил Булдаков. — Не Санкт-Питербургом, я чай?

— Свято-Софийском, — ответил Ростислав, — городом святой Софии.

— И, конечно, имя царицы земли русской никак не повлияло на ваш выбор? — хмыкнул недоверчиво маршал.

— А как же? — удивился Каманин. — Имя городу обычно дается от строителя, повелевшего строить сей град. Идею этого града подал ваш сын, но Волковыск уже где-то есть, да и никто юмора бы не понял. А так — все чин-чином. Есть государыня, будет город!

Вечером веселая компания Хранителя распалась. Булдаков и Норвегов укатили в Париж — в гости к Людовику, а Волков с Ростиславом вернулись к себе — на Гею.

— Отдыхать будем, когда построим город! — сказал на прощание Волков.

— И поставим на ноги страну! — добавил Ростислав.

— Мужики отдыхают на работе, — грустно улыбнулся Хранитель, — эту картину мне рассказывать не надо — я сам ее снимал.