"Невеста" - читать интересную книгу автора (Берендеев Кирилл)Берендеев КириллНевестаБерендеев Кирилл Невеста Анри Барбюсу Я не виделся с ней шесть лет. И вот встретил - в пригородной электричке, спешащей по короткому маршруту. Была осень, и был вечер субботы. Жесткие деревянные сиденья пустовали, в ярко освещенном вагоне я увидел лишь одного человека, девушку, чье лицо было обращено ко мне. Я не мог не узнать ее и шагнул навстречу. Но она не видела меня. Взгляд ее был обращен в никуда, глаза сосредоточенно созерцали неведомые дали, и не существовало для них ни пустого вагона, ни подступившей к самым окнам колкой октябрьской ночи, ни откатившейся с металлическим позвякиванием двери. Ничего. Только те лишь картины, что существовали внутри ее сознания. Я подошел и сел напротив. И только тогда она, вздрогнув, заметила меня. Улыбнулась и отвернула лицо, пряча его в вороте пальто. В одиночестве пустого вагона она плакала, разглядывая картины своего сознания. Но пришел я, и ей потребовалось усилие, чтобы вернуться. Возвратиться в пустой вагон с жесткими неудобными сиденьями, заперев предварительно все нарисованные картины на прочный замок. - Привет, - сказал я, и она улыбнулась. Улыбка ее была неуместной и оттого погасла, едва она достала платок и промокнула им влагу слез. Когда она отняла платок и, аккуратно сложив, убрала в карман блузки, лицо изменилось, став совсем иным, нежели то, заплаканное, которое видел я, войдя в вагон, и то, встревожено улыбающееся, которым она приветствовала подсевшего незнакомца. - Я не помешал? - спросил я, и она покачала головой. - Нет, совсем нет, - добавила она, будто мне не хватило ее знака; это были первые слова, произнесенные ей за прошедшие шесть лет и за время нашей встречи. И окончательно возвратившись в реальность, сказала: - Мы давно не виделись. Лет шесть, наверное. Я кивнул. - Как ты сейчас? Я стал рассказывать ей. Где-то подробно, где-то общими фразами строил мост через прошедшие годы. А она... не понимала меня. Внимательно вслушиваясь в произносимые мной слова, она пропускала их сквозь себя, будто ждала услышать что-то, что, как показалось мне, вернуло бы ее назад. Но вернуло бы иной. Какой? -знала ли она сама? Наконец, она перебила меня. Сказала странное: - Я, наверное, очень изменилась за эти шесть лет. Я посмотрел на нее. И не знал, что ответить. Она заговорила, так и не услышав моих слов: - Нет, я, в самом деле, изменилась. Сильно. Шесть лет - немалый срок, ты просто не заметил еще. Или забыл. - Прости, я... - Нет, нет, ничего. Так и должно быть, наверное. Это не столь заметно, это... скорее, внутреннее изменение, - она замолчала и продолжила после долгой паузы. - Вот видишь, я стала ездить в электричке поздним вечером. Одна. - Ты куда сейчас? - Домой. Теперь мы с мамой живем за городом. Тут недалеко, осталось три станции. Наш дом по соседству с дорогой, пять минут пешком, - ее глаза затуманились. - Мама, должно быть, волнуется. Сидит на веранде и ждет. У нас хорошо слышны проходящие поезда. Мама научилась их легко различать: скорый это, товарняк или пригородная электричка, - при этих словах она окинула взглядом вагон, как бы показывая мне наглядный пример. - В это время года поезда ходят редко, долго стоит тишина... Она замолчала. Не то, чтобы неожиданно, но я все ждал каких-то недоговоренных ею слов. - А почему так поздно? Работа? Она покачала головой и снова подтвердила: - Нет. Я... из гостей. От друга, - последнее слово она произнесла едва слышным шепотом. - И не осталась.... Прости. - Нет, я и не могла остаться. Мама будет переживать. После того случая, она.... Ох, да ты не знаешь.... Она закрыла рукою рот, словно боялась рассказать ненароком мне о нем. - Какого случая? - Кроме того, он сам... не может, чтобы я осталась. Э-это личное, так просто не объяснить, - ее взгляд испуганно вцепился в меня, глаза сделались круглыми. - Но он всегда провожает меня до вокзала. И... и... всегда. А потом звонит... или я звоню ему. Что все в порядке... Он тоже волнуется. Очень волнуется, когда расстается со мной. Ее глаза округлились совершенно, пальцы стали комкать и рвать неподдающийся носовой платок, каким-то образом вновь очутившийся в ее руках. Она задышала часто-часто и затем вымолвила, задохнувшись: - Он любит меня, - и скороговоркой: - И я тоже очень люблю его. Э-это не объяснить... ты просто... мы не виделись шесть лет, ты не поймешь всего. И потом... мы же с тобой... между нами.... Тебе надо все сначала... все заново.... Она произнесла еще раз слово "непонятно" и замолчала. Напряжение, пульсирующее в глазах, покидало ее, она тихонько всхлипнула, но справилась с собой и, повернувшись, стала смотреть в окно. - Мы и в самом деле долго не виделись, - осторожно, как можно мягче начал я. Она вздрогнула. - Мы уже другие... - Чужие, - эхом повторила она. - Нет, я не... - Не то, что раньше. Тогда... в институте.... Все правильно, - я хотел возразить, но она покачала головой и продолжила. - Все так и должно быть, я понимаю. Я сама это поняла. Не сразу, конечно, но, правда, поняла. Ведь одно дело - учеба и все такое, а другое, совсем другое - свой собственный выбор, серьезный выбор, не зависящий от окружающих... от обстоятельств... от места.... И теперь я сама выбрала, понимаешь? Вот так, почти наудачу, выбрала. Когда уже другого.... Нет, это неважно. Мы долго молчали. Поезд остановился на пустынном полустанке, постоял и снова тронулся в путь. А мы все молчали и смотрели в непроглядную темень за окном. - Мне тридцать лет, - тихо сказала она. - И у меня должен быть выбор. Я знаю, как мама волнуется, когда я вот так сильно задерживаюсь... я не должна этого делать... конечно, не должна, - и едва слышно: - Но ведь я не могу без него. Что поделать, если он не может оставить меня у себя дома. И - одними губами: - Навсегда. И тут же, громче, резче: - Но он тоже не может без меня. Не может. Я знаю. Знаю. И снова молчание, только перестук колес, да резкое, на поворотах, хлопанье двери тамбура. Поезд стал замедлять ход, показались огни новой станции. Показались и исчезли, электричка проследовала без остановки. Вновь бухнула дверь тамбура, когда вагоны миновали одну за другой две стрелки. Она сцепила пальцы и закрыла глаза, плечом привалившись к стенке. Казалось, она дремала. И только подрагивание больших пальцев, то принимавшихся тереть костяшки, то вновь замиравших, выдавало ее беспокойное бодрствование. И напряженную работу мысли, искавшую пути среди нарисованных сознанием картин. Беретка была чуть великовата ей, и когда она устало коснулась виском стены, стала медленно сползать на глаза. Она зябко поежилась, запахиваясь в короткий, не по сезону легкий, плащ, и открыла глаза. - Ты куда сейчас? - спросила она. Спросила так, словно прежнего разговора не было, словно она только что увидела меня и решила узнать, долго ли я буду ее попутчиком. - На дачу. - Это далеко? - Нет, - я назвал станцию, она кивнула. И спросила негромко: - К кому-то? - От кого-то. Вернее, от кого-нибудь. - Значит, все еще один. Я пожал плечами. - Тебе проще быть одному... в тридцать лет. - Я не знаю. Наверное. - Наверное, - повторила она. - И все же странно. - Что странно? - Мы встретились. Случайно. Там, где наши пути не должны были пересечься никогда. За эти шесть лет они ни разу не пересекались, хотя и ты, и я жили, до недавнего времени, в одном городе, в одном районе. А тут, когда мы с мамой переехали... - она замолчала. И неожиданно произнесла: Интересно, сколько пройдет времени, прежде чем мы встретимся вновь? - Быть может, столько же, - помолчав, ответил я. - Или нисколько. Вообще нисколько, - и не дав мне ответить, спросила: - Ты сейчас никуда не торопишься? - Нет. Если ты хочешь, чтобы я проводил тебя... Она покачала головой. - Я хочу другого. Я хочу, чтобы ты зашел к нам. Ненадолго, на час-полтора, самое большее. Просто посидеть, поговорить. Я познакомила бы тебя с мамой, ты ведь никогда не видел ее прежде. А потом я проводила бы тебя до станции, если хочешь.... - новая пауза. - Только я хотела бы просить тебя об одной услуге, если не сможешь, ответь сразу, и я... и мы увидимся еще через шесть лет. Или... - она замолчала. - Я слушаю тебя. - Я буду называть тебя другим именем. - Каким? - спросил я, хотя мог бы не спрашивать. - Человека, который любит меня. Который не может оставить меня у себя. Который провожает до вокзала каждый раз, когда я бываю у него... каждую субботу и иногда на праздники.... Я молчал. - Тебе ничего не надо будет говорить: ни о себе, ни обо мне. Просто поддержи мой разговор. Он никогда публично не обнимал и не целовал меня, в этом плане он сдержан и старомоден, так что твои чувства тоже останутся при тебе. Он совсем другой человек. - Я понял. - Вряд ли. Просто прими это. И еще одно - он очень любит меня. - Хорошо. Она вздрогнула и напряглась. - Что хорошо? - Я согласен. Но твоя мама узнает меня по голосу. Ведь в свое время я почти каждый день звонил тебе. - Через день, - напомнила она. - А день звонила я. И потом... ты всегда приглашал меня к себе. Ведь у меня дома была мама. - Да, верно, - медленно произнес я. Поезд стал замедлять ход. - Это твоя станция? - Да, - она протянула руку. - Пойдем. Я взял ее под ругу. И мы вышли на перрон. А когда уже подходили к дому, я произнес: - Не надо меня провожать. Мне кажется, это лишнее. - Только до калитки, - сказала она. - Да. Только до калитки. И, сказав так, она подошла к калитке и открыла ее. И сказала в темноту сада, порывисто и звонко: - Мама, это я, - и добавила спустя мгновение, точно застрявший в горле комок проглотив: - Мы пришли. С крыльца донеся странный скрип, будто что-то покатилось. И я увидел женщину, поседевшую слишком рано для своих лет, кутающуюся в пуховый платок. Она медленно повертывала кресло-каталку в сторону ступенек, сбегавших с крыльца. - Это моя мама, - шепотом произнесла она. И представила меня новым, непривычным именем, услышав которое, я отчего-то вздрогнул. - Мама, - продолжила она, - это он. Я тебе говорила о нем. Мы поздоровались; я склонил голову и пожал протянутую мне тонкую пергаментно сухую руку, в которой столь явственно, как пойманная в плен бабочка, трепетала жилка пульса, что невольно становилось не по себе. - Я очень рада вас видеть, - сказала мама. - Жаль, вы раньше не могли к нам зайти. Моя спутница взялась за ручки кресла и покатила его в дом. Я вошел следом. - Не надо, доча, я сама. Ты проводи лучше своего кавалера в гостиную. А я чай принесу, он только что вскипел, вас дожидается. -И с порога кухоньки мама крикнула, обращаясь ко мне, - Все же, как хорошо, что вы нашли время зайти к нам. - Раньше не получалось, - произнесла она за меня. - Только сегодня смог вырваться. Мама, он всего на несколько часов, с тобой познакомиться. Я же тебе говорила.... - Да, доча, я помню. - Он не сможет остаться. Так получилось, что сегодняшний вечер свободен, а потом... - она замолчала, не договорив. - Я понимаю, - голос, доносившийся из кухни, заметно ослаб. - Жаль, что вы не сможете остаться у нас. Скажите, - мама появилась в дверях кухни с подносом, закрепленном у подлокотника; на подносе стояли чашки, заварочный чайник, сахарница. - Скажите, а нельзя ли вам будет как-нибудь отпроситься или, к примеру... - Мама, я же говорила тебе. - Я помню, доча, просто... - Простите, действительно не могу. Рад бы, но... я к вам всего на часок и вырвался. Вы уж не обижайтесь, что так получилось, иначе просто не выходит. - У него обстоятельства, - добавила она. Мама кивнула, подъехав к столу, она стала расставлять чашки. Дочь поспешила помочь ей. - Я поставлю, ты лучше принеси варенье из холодильника, я про него совсем забыла. Крыжовенное. Вы любите крыжовенное варенье? Я кивнул, глядя как ловко пергаментные руки управляются и с колесами кресла-каталки и, одновременно, с приборами, расставляемыми на столе. Навык, полученный поневоле, без которого невозможно будет уже обойтись. Дочь принесла банку варенья, блюдечки, ложечки. Расставив все, подошла ко мне, склонилась, шепнула в самое ухо. - Это случилось три года назад. Несчастный случай. Я сидел, замерев. - Поэтому мы переехали сюда. Сам знаешь, город не приспособлен для кресла-каталки. В городе могут жить только нормальные, полноценные люди. Люди с возможностями, - ее глаза заблестели. - Я знаю. - А здесь мама работает библиотекарем. Тут недалеко, всего четыре дома. Обратно, иной раз, если я задержусь на работе, она добирается сама, сказала она не без гордости. - Она все хочет делать сама. Как прежде. - Да вы накладывайте варенье, - пригласила меня мама. - Не стесняйтесь. Доча, принеси салфетки, они в шкафчике. А вы будьте как дома. Вы чай с сахаром пьете? - Я лучше с вареньем. Мама улыбнулась. - Не кисловато на ваш вкус? Я в этом году по особому рецепту делала. Вернулась дочь и разложила салфетки. Крыжовенное варенье было великолепным, услышав это от меня, мама не смогла сдержать довольной улыбки, и поблагодарила за оценку. Мама ближе придвинулась к столу и спросила, словно желая, чтобы ее не услышала дочь: - Должно быть, важная у вас работа. Выходные-то часто бывают? Мне был подан предостерегающий знак, но я все же ответил: - Официально-то да. А в реальности уж как получится. Я даже сегодня с трудом вырвался. Хотя ведь суббота на дворе, время законного отдыха. Обе женщины, и мать, и дочь, улыбнулись, каждая своему. Я отставил в сторону выпитую чашку и огляделся. Скромно, не бедно, а именно скромно; чисто и очень уютно. Если бы не просевшие кое-где полы, не желтые разводы на потолке.... Должно быть, я излишне долго смотрел на них, одно из пятен располагалось как раз над моей головой. Мама сказала: - Дому нужен мужчина. Он не старый, но ремонт все же требуется. Крышу подлатать, полы кое-где перестелить, - и смущенно замолчала, оглядываясь на дочь. Но та, немного растерявшись, не произнесла ни слова. Я опустил глаза. - Жаль, что вы не останетесь, - безнадежно произнесла мама. Я посмотрел на нее, но, встретив мой взгляд, мама тут же переменила тему: Чайку еще не желаете? Ее дочь налила мне еще и торопливо перевела разговор на новое расписание электричек, утвержденное со следующей недели. Она будет приезжать немного раньше по субботам, на четверть часа. Так что, мама, будешь меньше волноваться. - А я уже меньше волнуюсь, - спокойно ответила мама. И кивнула в мою сторону. Дочь замолчала неожиданно, а потом произнесла отрывисто: - Он меня будет, как и раньше, до вокзала провожать. - Хорошо. У вас машина? - Да, - ответила за меня она. - Новая "Волга". Мама не сводила с меня взгляда. - Вы простите, что я вот так интересуюсь, расспрашиваю вас, но вы, должно быть, неплохо получаете, раз машина... - Вполне, - снова она. - Жаль, что по нашему бездорожью на "Волге" сюда тяжеловато добраться. Только на внедорожнике. - Да. Это у нас в поселке асфальт, а до поселка... конечно.... Я поежился под пристальным взглядом. Переменил позу и невольно расплескал чай. Она быстро поднялась, вышла в кухню за тряпкой. Вернулась, ловкими движениями рук стала собирать пятно со скатерти. - Ты маме понравился, я вижу, - шепнула она. - Не обижайся, что она так выспрашивает, это у нее любимое занятие. Она переживает за меня, ей хочется знать, с кем я... - А от вокзала вы далеко живете? - Полчаса на машине, - ответить мне снова не пришлось. - Если на дороге нет пробок. - Так поздно они вряд ли бывают. - Уже не бывает, - она откашлялась, голос сел. - Конечно. Мы быстро доезжаем. - А тихо у вас? - Под окном небольшая улочка. Но сами окна с тройным стеклопакетом, звуконепроницаемые. Мама, я же говорила тебе про евроремонт, ты помнишь. - Я о другом. Я в смысле хулиганья какого. - Нет, - она повысила голос, почти кричала. - Никого нет. Все спокойно. И разом наступила тишина. Где-то зазвонили часы, отбивая половину двенадцатого. - Уже поздно, - я поднялся. - Мне, наверное, пора. - Вы все же не останетесь... - Нет, к моему великому сожалению, не смогу. Мне надо ехать.... - Домой? - Обратно в город, - снова ответила она. - Почти как дежурство, - объяснил я. - А разве этого... мобильного телефона у вас нет? Пауза. Она почему-то молчала. - Есть... - медленно произнес я, - конечно, есть. Но отсюда быстро не доберешься до работы. А порой в этом есть крайняя необходимость. Мама кивнула устало. - Да. Я понимаю. Работа это всегда необходимость что-то отдавать, ничего не получая взамен. И деньги редко когда становятся эквивалентом потраченных усилий. Очень редко, - мама смотрела на дочь, поднявшуюся вместе со мной. - Ты проводишь нашего гостя, доча? - Да, мама. До калитки. - Возьми фонарик, темно. А вы, - она повернулась ко мне. Скрипнули колесики. - Вы будьте, пожалуйста, осторожнее. А то мало ли что. - Мама. - Нет, я так говорю, - мама подвинула ко мне свою коляску. Быстрым движением взяла мою руку в свою, сжала ее и заговорила шепотом: - Берегите себя. Обязательно. Ради нее. И постарайтесь... попробуйте заглядывать к нам почаще. Рука моя оказалась свободной. - Я постараюсь. Обязательно постараюсь. - Ради нее. - Да. Ради нее, - и, не выдержав, я отвел взгляд. Попрощавшись, мы вышли на крыльцо. Она снова взяла меня под руку. Через дверное окно мама смотрела, как мы спускаемся по ступенькам. - Все было хорошо, - сказала она, когда сад кончился, и калитка, заскрипев, отворилась. - Спасибо тебе огромное. Теперь мама не будет так волноваться, когда я снова поеду к нему. - Мне кажется, она узнала мой голос. - Спустя шесть лет? Нет, - она старательно покачала головой. - Нет, исключено. Да она раньше и не видела тебя. - Я не слишком удачно сыграл свою роль. - Ты был на месте. Не переживай. Все прошло, как и должно было быть, эта последняя фраза смутила меня. - И все же, мне кажется, она узнала... - Забудь, - коротко приказала она. - Я уверена. И добавила, помолчав: - Тем более что он все равно никогда не приедет сюда.... Не выберется. - А у него действительно "Волга"? - Да. Почему ты спрашиваешь? Я пожал плечами. Эта пауза оказалась последней. После нее мы простились. Уходя, я отчего-то замешкался у калитки, а она быстро пересекла сад и взбежала на крыльцо. - Я проводила его, мама, - донесся до меня ее голос. - Подожди, дай я сама. - Не надо доча. Все в порядке, я уже дотянулась. Еще несколько минут я стоял у калитки, но более не услышал их голосов. Лишь звуки шагов, звон убираемой посуды и шорох с поскрипыванием колесиков кресла-каталки. Они молчали, мать и дочь, ничего не говорили друг другу. Точно боялись спугнуть неосторожным словом - ту иллюзию, что в этот промозглый октябрьский вечер каждая из них построила ради другой. 14-18.5.02 |
|
|