"Сын Альбиона" - читать интересную книгу автора (Рид Томас Майн)

Глава XXII ЗАГОВОР МОНАРХОВ

Революционные конвульсии, сотрясавшие троны Европы в 1848 году, были одним из тех периодических потрясений, которые случаются каждые полстолетия, когда угнетение становится невыносимым.

Предшествующая революция 1790 года[56] после начальных успехов, перемежавшихся с неудачами, окончательно потерпела поражение на поле Ватерлоо и похоронена ее мрачным палачом Веллингтоном.[57]

Но могила опять выпустила наружу мертвеца, и прежде, чем этот хладнокровный янычар деспотизма сошел в свою могилу, он увидел, как убитый им призрак свободы вновь обретает плоть и угрожает коронованным тиранам, которым Веллингтон так преданно служил.

Им не только угрожала опасность: многие из них лишились тронов. Слабоумный австрийский император бежал из своей столицы,[58] как и бюрократ король Франции.[59] Слабого Вильгельма Прусского призвали к ответу его долго страдавшие подданные и принудили на коленях дать им конституцию.[60]

Десяток маленьких королевств последовал их примеру. А папа, втайне поддерживавший монархов, вынужден был оставить Ватикан,[61] этот центр и оранжерею политического и религиозного позора, изгнанный красноречивым языком Мадзини и горячим лезвием Гарибальди.[62]

Даже Англия, безопасная в своем глубочайшем равнодушии к свободе и реформам, дрожала от криков чартистов.[63]

У всех коронованных голов в Европе были свои причины для страха и тревог, и какое-то время даже казалось, что свобода побеждает.

Увы! Это был всего лишь сон народов, недолговечный и зыбкий, как дым. Его сменил новый долгий период сна под еще более тяжелым гнетом.

Победители поздравляли друг друга с успехом, чинили разорванные цепи и готовили новые, еще более прочные. Королевские кузнецы принялись за работу, они работали тайно, как и Ватикан в его подземной кузнице.

Трудились они с охотой, и цель у них была одна. Общая опасность заставила их объединить силы, и на время ссоры между ними были забыты и оживали только тогда, когда кто-нибудь хотел в ущерб другим воспользоваться результатами победы.

Так была достигнута договоренность о новой программе. Но прежде чем ее выполнять, некоторым из них нужно было помочь восстановить господство над своим народом, утерянное в результате революции.

Пронесясь подобно смерчу по Европе, она всех их застала врасплох.

Погруженные в роскошь, занятые своими мелкими ссорами и излишествами, уверенные в бдительности своего доверенного охранника Веллингтона, европейские монархи не предвидели бурю, которая обрушилась на них. Ибо тюремщик свободы Европы тоже спал.

Старость и слабеющий интеллект подвели его, он по-прежнему слепо верил в «коричневую Бесс»,[64] в то время как в ушах его звучали выстрелы кольта и игольного ружья.[65]

Да, победитель при Ватерлоо был слишком стар, чтобы помочь сыновьям тех тиранов, которых он снова посадил на троны.

У них не оказалось военного предводителя — ни одного. Не нашлось на их стороне солдата, в то время как на стороне народов были Дембиньский и Гарибальди, Дамьянич и Клапка — созвездие пламенеющих лезвий. А среди государственных деятелей и патриотов не было равных Манину и Мадзини.[66]

На поле битвы, военной или дипломатической, у тиранов не было ни одного шанса. Они это видели и решили использовать предательство.

Они знали, что для этого у них найдется достаточно орудий, но два из них обещали быть особенно полезными, они словно специально были созданы для такого случая. Первое такое орудие — английский дворянин, ирландец по рождению, из незначительного аристократического рода, благодаря своей политической ловкости и изобретательности сумевший не только добиться известности, но и стать одним из наиболее влиятельных дипломатов Европы.[67]

При этом он совсем не был гением. Напротив, интеллект у него был очень средний, он никогда не возвышался над уровнем авантюриста. Речи его как члена британского парламента были скучны и полны банальностей, а попытки пошутить только ярче демонстрировали его раболепие и нищету мозга. Он часто забавлял парламент, меняя по нескольку пар белых кожаных перчаток во время своих длинных речей. Это придавало ему вид аристократа — немалое достоинство в глазах английской аудитории.

Тем не менее, он добился большой популярности — отчасти потому, что был на стороне либералов, но главным образом заигрыванием с призраком ложного патриотизма — национальными предрассудками и пристрастиями.

Если бы его популярность ограничивалась только соотечественниками, он смог бы причинить меньше вреда.

К несчастью, было не так. Всюду утверждая, что защищает интересы народов, он приобрел доверие революционных лидеров всей Европы, и в этом заключалась его способность приносить зло.

Это доверие было приобретено не случайно: так было решено заранее, и гораздо более могущественными людьми. Короче, он был главным политическим шпионом коронованных деспотов, приманкой, заброшенной ими, чтобы уничтожить их общего страшного врага — республику.

И тем не менее, имя этого человека по-прежнему почитается в Англии, в стране, которая уже двести лет отдает дань уважения клеветникам Кромвеля.[68]

Второй человек, с которым испуганные деспоты связывали свои надежды, принадлежал другому народу, хотя походил на первого по характеру.

Он тоже с помощью целой серии обманов сумел втереться в доверие к вождям революции. Его планы были составлены так же хитро и теми же заговорщиками, которые выпустили в свет дипломата.[69]

Правда, руководители народов не очень верили ему. Герой Булонской экспедиции,[70] с прирученным орлом на плече, вряд ли мог оказаться солдатом свободы или ее апостолом, поэтому, вопреки его революционным заявлениям, они поглядывали на него настороженно.

Если бы они видели, как он уезжает из Англии, чтобы стать президентом Франции, нагруженный мешками золота, предоставленными коронованными главами, чтобы он сумел достичь своего, — предводители революции, наверно, догадались бы о том, какую роль ему предстоит сыграть.

Он стал последней надеждой деспотов. Двенадцать месяцев назад они бы с презрением отвергли такое орудие.

Но времена неожиданно изменились. Орлеанская и Бурбонская династии больше не могли служить. Обе вымерли или полностью утратили свое влияние. Только одно можно было использовать, чтобы раздавить республиканизм во Франции, — престиж великого имени, имени Наполеона, снова освещенного солнцем славы, с забытыми и прощенными грехами.

Тот, кто представлял теперь это имя, был самым подходящим для такого дела человеком, и его наниматели знали, что задача ему по силам.

И вот с полными карманами денег, с обещанием короны, с кинжалом в руке, он начал действовать, пообещав поразить свободу в самое сердце.

История знает, как он сдержал свое обещание!