"Полет над разлукой" - читать интересную книгу автора (Берсенева Анна)Глава 9Аля открыла глаза от того, что кто-то тряс ее за плечо. — Алечка, проснись, вставай, Алечка… Голоса она не узнала, даже слова едва разобрала к пьяном тумане, но послушно открыла глаза. Ромино лицо было совсем близко от ее лица и от этого расплывалось, качалось, кружилось… Она тряхнула головой, пытаясь остановить его лицо, но оно никак не хотело останавливаться, проясняться. К тому же Аля не могла сообразить, где находится. В зале уже было темно, горели только две неяркие лампочки в баре. Музыка тоже не играла, а голоса доносились издалека, как сквозь вату — наверное, через стенку. Аля чувствовала только, что она не дома, а значит, надо как-то напрячься, встать и добраться до дому, где бы она ни находилась. Но одно дело — медленно, пьяно догадаться об этом, и совсем другое — действительно встать, сообразить, где выход, вспомнить, что надо надеть дубленку, сапоги… Сделать все это было просто невозможно! — Пошли, пошли, Алечка, — повторял Рома, поднимая ее со стула. — Все уходят, сейчас уборщица придет. «Пойду… — все так же медленно подумала она. — Говорит, надо уходить… Куда я уйду? Пойду с ним, куда поведет… Куда он меня ведет?» Так, перекатывая в голове пустые слова, она пошла за Ромой к выходу из зала. Вернее, она шла не за ним, а рядом с ним: он обнимал ее за плечи, едва ли не помогал переставлять ноги. Она не видела, что у самой двери их догнал Антон и подал Роме ее дубленку, сумку и сапоги. В вестибюле Аля сидела на банкетке у зеркала и остановившимся, отсутствующим взглядом смотрела, как, стоя на одном колене, Рома натягивает сапог ей на ногу, застегивает «молнию». Она не могла понять, что же это он делает. Еще меньше она понимала, куда они идут, выйдя на улицу. Правда, здесь голова у нее немного прояснилась от свежего воздуха, но одновременно с этим прояснением Аля почувствовала тяжесть во всем теле. Как будто ртуть переливалась у нее внутри — из головы в тело и обратно, наполняя тяжестью то руки, то ноги, то виски. На мгновение Але показалось, что она и на ногах-то держится, как неваляшка — только потому, что тяжесть перелилась в ноги. Рома открыл дверцу машины, помог ей сесть на переднее сиденье. Она не спросила, куда они едут. И безразлично было, и все равно ведь она не могла двигаться самостоятельно — зачем же спрашивать понапрасну? Он тоже молчал, выруливал то направо, то налево. Потом он закурил, и кабина наполнилась дымом, от которого Аля закашлялась, хотя вообще-то привыкла к пассивному курению: в ГИТИСе некурящих можно было пересчитать по пальцам. Рома тут же приоткрыл окно и выбросил сигарету; дым выдулся ветром. Кажется, ехали они недолго — или просто пусты были улицы ранним утром первого января? Несколько раз их останавливали патрульные милиционеры, подозрительно разглядывали Рому, один даже заставил его подышать в трубочку. Увидев милиционеров, Аля наконец спросила: — Куда мы едем? Но Рома не ответил, и она не стала переспрашивать. Машина остановилась на просторной площадке перед кирпичным домом. Хмель в голове не проходил, только как-то изменился: перестал быть ртутным, тяжелым, а сделался зудящим, как мурашки в затекшей ноге. Когда Аля шла по дорожке к подъезду, ей казалось, что затекли не ноги, а все тело, и все оно дребезжит, как оборвавшийся провод. Рома по-прежнему обнимал ее за плечи, а она по-прежнему этого не замечала. Войдя наконец в его квартиру, Аля неожиданно почувствовала такое облегчение, как будто и в самом деле добралась до дому. Она села на пол в прихожей, пытаясь стащить сапоги и не понимая, почему не может это сделать. — «Молнию», Алечка, — сказал Рома. — Дай-ка я! Она послушно вытянула ногу. Ей было все равно, хотелось только, чтобы сапоги поскорее отделились от ее ног и можно было встать под душ. — Сейчас я ванну налью, — словно угадав ее мысли, сказал Рома. — Хочешь, в комнату пока пойди, посиди на диване? — Н-нет… — пробормотала Аля. — Я здесь посижу лучше… При мысли о том, что снова надо заставить себя встать, снова куда-то идти — пусть даже просто в комнату, — ей становилось дурно. Она слышала, как шумит вода в ванной, и все-таки пыталась встать, держась за стенку, чтобы пойти на этот мерный шум. — Все, Алечка, готово. — Рома снова вырос перед нею, взял за руки, помогая подняться. — Помочь тебе помыться? — Нет, не надо, нет! — Аля вскрикнула так испуганно, как будто он предлагал ей что-то непотребное. — Я сама, сама… — Я тогда полотенце сейчас, — сказал он. — Спасибо… — пробормотала она, уже не видя его. Что-то смутное, давнее всплыло в памяти в эту минуту, а что — этого вспомнить она уже не могла. Горячая ванна оказалась тем единственным, что было ей сейчас необходимо. Даже не для того чтобы протрезветь — Але совсем не хотелось трезветь, она, скорее всего, даже боялась заглянуть за ту черту, где кончалось опьянение. Но находиться в таком разладе со своим телом, в котором она находилась все это темное утро, было просто невыносимо. Аля закрыла дверь изнутри. Задвижка была замысловатая, но знакомая ей по тем богатым домам, в которых она так много бывала с Ильей. «Почему у всех одинаковые задвижки? — подумала она, как будто это было сейчас главным. — Золотые эти ручки, кнопки…» Она с трудом стащила с себя одежду — хорошо еще, что мало было пуговиц и застежек — и уронила на пол, хотя ей показалось, что она кладет все это на какую-то полку. Потом она смотрела, как наливается в огромную ванну зеленая вода. Под водой выстреливали очереди пузырьков; Аля не понимала, откуда они берутся; сообразить, что это джакузи, она была уже не в силах. Но едва Аля погрузилась в воду, как сразу почувствовала легкие, быстрые удары этих пузырьков. Они словно прикасались ко всему ее телу одновременно, как мог бы прикасаться мужчина, которому хотелось бы всего ее тела одновременно — с такой же стремительной лаской. Аля закрыла глаза, прислушиваясь к нежным, будоражащим прикосновениям. Мужчина, которому хотелось бы всего ее тела одновременно… Невидимые струйки напоминали о нем, будили в ее теле такое сильное желание, которое она почти успела забыть за эти годы. И вдруг она вспомнила, что же так смущало ее память, когда она шла в ванную, сбрасывала на пол одежду, смотрела на свое обнаженное тело в свете ярких ламп! Она вспомнила свою первую ночь с Ильей — когда он понес ее в ванную и мыл, любуясь ее смущением, смывал кровяные потеки с ее ног, губами собирал с плеч сияющие капли воды… Даже сейчас, сквозь головокружение и туман в голове, она почувствовала, как начинает трепетать все ее тело. Аля не вспоминала его наяву, не он был героем ее снов, но желание, страсть, трепет — это было связано только с ним и теперь пришло, едва она вспомнила о нем. Аля почувствовала, как все ее тело словно сливается с нею снова, перестает существовать отдельно, бестолково. И та сила, которая привела в гармонию ее тело, была сила желания. Она все еще нетвердо держалась на ногах и едва не упала, оскользнувшись на лазурных плитках пола. Но движения ее больше не были ни бессмысленными, ни пустыми. Страсть, пронзившая ее несколько минут назад, оставалась в ее теле. Аля завернулась в длинное полотенце, завязала его над грудью, оставив открытыми плечи. Полотенце было такого же лазурного цвета, как пол в ванной. К тому же оно оказалось таким теплым и таким мягким, что Аля почти не ощутила его на себе. Оказывается, она забыла снять ожерелье и только теперь нащупала его на шее. В эту минуту она совершенно забыла, что находится в чужом доме, у почти незнакомого мужчины, что выходит к нему из ванной, едва прикрытая, и что сейчас совсем не время прислушиваться к своему телу так, как будто находишься в одиночестве. Но как только она открыла дверь и оказалась в коридоре, а потом, ориентируясь на свет, прошла в комнату, все еще хватаясь руками за стены, хотя чувствовала себя гораздо увереннее, как ей тут же пришлось вспомнить о нем. Рома сидел в кожаном кресле у торшера и вскочил, едва Аля вошла. — С легким паром, Алечка! — радостно воскликнул он. — Как тебе цвет этот идет, надо же! Ну, тебе все идет… — Рома, спасибо, — выговорила она, останавливаясь на краю ковра. — Я в себя хоть чуть-чуть пришла… Погоди, я посижу у тебя немного, а потом оденусь, погоди немного… — А куда тебе торопиться? — негромко, как-то глуховато произнес он. — Ложись, Аля, я диван раздвинул… Хочешь — спи, ты за ночь устала. Тут она заметила, что огромный кожаный диван действительно раздвинут и на нем белеет постель, которая показалась ей кружевной. Или это свет так ажурно падал от висящего над диваном бра? Конечно, ей хотелось прилечь. Дело было даже не в усталости, а просто в том, что надо было окончательно прийти в себя, чтобы одеться, выйти на Улицу. А пока ей казалось, что она все еще лежит в колышущейся воде и невидимые струйки будоражат ее тело. — Я правда полежу, — сказала она, садясь на диван. — Расслабься, Алечка, — кивнул Рома. Но ее состояние меньше всего можно было назвать расслабленностью. Скорее растерянностью. Только теперь Аля со стороны все это увидела. Она лежит в постели, все тело ее трепещет, и здесь же, в комнате, стоит мужчина, которого она в общем-то даже не замечает… Но он-то не может ее не замечать — наоборот! «Да что это я — старуха, что ли? Что за размышления? — мелькнуло у нее в голове. — Пусть делает со мной что хочет — я сама не знаю, чего хочу, кого хочу…» Рома не казался ей особенно чутким, и едва ли он уловил ее мысль, да еще мелькнувшую так мгновенно. Но его действия были словно прямым ответом на эту мысль. Он подошел к дивану, наклонился над лежащей Алей, неуверенно протянул руку к узлу на полотенце. — Ты ж сама не против, Алечка… — Голос у него стал хриплым, срывающимся. — А я умираю просто!.. Кажется, она тоже умирала. Секунды, пока он развязывал узел, показались ей вечностью. Она почти не видела его лица, хотя хмельной туман улетучился совершенно. Но, может быть, хмель все-таки не ушел из ее тела и дрожал теперь, переливался, ударял в голову горячими волнами. За то время, что Аля была в ванной, Рома успел переодеться и теперь торопливо перебирал пальцами шелковый шнур на штанах, дергал «молнию» на куртке спортивного костюма. — Сейчас я, Алечка, сейчас, — приговаривал он, и по его голосу казалось, что он сейчас задохнется. Никогда с нею такого не было. С Ильей все было просто, как и должно быть между мужчиной и женщиной, которых влечет друг к другу. Она ведь и рассталась с ним не потому, что нарушилось что-нибудь в их интимной жизни, совсем не потому… А все, что было потом… Да ничего и не было потом! Пошла как-то с Родькой Саломатиным на какую-то квартиру, которая с порога показалась ей грязной, запущенной. Он, конечно, сразу начал к ней приставать — для того и привел, а она решила, что сопротивляться не нужно, потому что ведь знала, для чего он ее сюда зовет, и сколько же можно строить из себя недотрогу, ради чего, ради кого? Надоели одинокие сны, захотелось, чтобы все было наяву, чтобы если уж нет любви, то хотя бы тело не увядало… И — не получилось. То есть у Родьки-то все прекрасно получилось, но она не почувствовала ничего, кроме отвращения к себе и к нему, к его хлюпающим губам и словечкам — точно таким же, какие он мог бы произносить где-нибудь на лестнице, болтая с однокурсницей: — Кайф, Алька, ну, супер! Ну, ты даешь!.. Эта глупая история с Родькой отрезвила ее тогда. Все, что за годы «взрослой» жизни должно было показаться пустой болтовней — любовь, душа, — снова сделалось главным. Без этого просто было невозможно все остальное: не действовал механизм получения удовольствия… Да скорее всего, его просто и не существовало, этого мифического механизма. Во всяком случае, для нее. И вот теперь над нею снова склонялся мужчина, которого она не то что не любила — просто не замечала, — а Аля не чувствовала того отвращения, которое почувствовала тогда с Родькой. Рома не был ей противен, его прикосновения не вызывали дрожи, и это вдруг показалось ей таким важным, таким главным, что она подняла руки, обняла его за шею, отвечая на его порыв, на его стремление к ней. Чуток он был или нет, но ее встречное движение почувствовал сразу. — Алечка… — снова хрипло прошептал он. — Ну, спасибо тебе… Он не был груб, это почувствовалось даже в этих его словах и только подогрело Алино стремление к нему. Наконец справившись со шнуром и «молнией». Рома сбросил свой спортивный костюм, потом раз вязал узел, разбросал в стороны лазурное полотенце и тут же, глухо ахнув, припал к ее телу — губами, всем лицом, грудью… Несвязные обрывки слов срывались с его губ, невозможно было разобрать, что он говорит, но это было лучше, чем если бы звучали фразы, отчетливые в своей пошлости. Да Аля и не вслушивалась в его слова. Она и лица его почти не различала. Бра имело форму чаши, неяркий свет был направлен вверх, и очертания предметов казались размытыми, более таинственными, чем они были на самом деле. Таинственная световая дымка окутывала и их тела, распростертые на белой постели. Рома почти не ласкал ее, но Аля чувствовала, что это происходит не от грубости, а только от нетерпения — естественного в мужчине, наконец-то добившегося близости с женщиной, которая притягивала его и манила, оставаясь недоступной. Но самое удивительное заключалось в том, что она и не хотела его ласк Он был нужен ей такой, как есть — стремящийся в нее и податливый в этом своем стремлении. Он мог бы вообще молчать, закрыть глаза — сейчас ей было достаточно того, что она ощутила в нем в то мгновение, когда он развязал узел: его мужской силы, непроявленной ласковости, неутомимости. Аля чувствовала, что он не мешает ей быть самой собою и от этого получает удовольствие. Ее недолгий любовный опыт позволил ей понять, что это одно из редчайших качеств в мужчине, который обычно думает только о себе и даже не понимает, как это может быть иначе, и требует от женщины только одного — соответствовать его желаниям. Тело у Ромы было такое же полнеющее, как лицо. Но, нависая над Алей, он не вдавливал ее в постель своей тяжестью — наверное, приподнимался на локтях и коленях. Никакой неловкости не возникало в их соединении, никакой торопливости, непопадания, бесплодных попыток… Почти сразу Аля ощутила, как тепло растекается по всему ее телу, и поняла, что он уже в ней, что они уже двигаются одновременно и это доставляет ей удовольствие. На мгновение ей показалось, что это сейчас кончится — так быстро задергалось вдруг все его тело, судорожно сжались руки на ее плечах. Сожаление мелькнуло в ней, она положила руки Роме на талию и прижала его к себе, пытаясь остановить, продлить… Он тут же замер на секунду, потом торопливо прошептал: — Я еще могу, хочу еще! — и стал повторять движения, которые, он понял, ей понравились — снизу вверх, медленно и страстно… Она еще несколько раз останавливала его, давая и ему отдохнуть, накопить желание. И .все это длилось, длилось — мерные, медленные извивы ее тела под ним, его стоны, вскрики, просьбы: «Еще, не кончай, подожди, я хочу еще!» — единственное, что он произносил отчетливо… Ей не хотелось переменить положение — так приятна была эта медленная, глубокая истома, которую можно было длить сколь угодно долго. Наконец Аля почувствовала, что больше не может останавливать, придерживать себя, ожидая еще большего наслаждения. Дрожь во всем ее теле нарастала, становилась неодолимой, должна была разрешиться, завершиться… Она вскрикнула, забилась под ним, и, наверное, он почувствовал, что продлевать удовольствие больше не надо. У Али потемнело в глазах, в голове зашумело, поэтому она не видела, не чувствовала, что происходило с ним в высшей точке наслаждения — только его долгий, захлебывающийся стон донесся до нее, словно издалека. — Я не обидела тебя? Это было первое, что Аля спросила, когда тьма в ее глазах рассеялась. Они с Ромой еще даже не отодвинулись друг от друга, не легли рядом — так и замерли, как оставила их страстная горячка. Аля сама не понимала, почему ей показалось, будто она обидела его, но это было первое ее чувство после того, как она пришла в себя. — Не-ет, Алечка, что ты! — ответил он, все еще не двигаясь, но по-прежнему приподнявшись на локтях, чтобы не придавливать ее тяжестью своего тела. — С чего это ты взяла? Ничего, ничего… — проговорила она, осторожно пытаясь освободиться от него. — Мне хорошо с тобой было. — А уж мне-то! — сказал Рома. Он хотел еще остаться в прежнем положении, но, почувствовав ее сопротивление, послушно отпустил ее, лег рядом. Потом попытался обнять, но Аля погладила его по руке и отстранилась, опираясь на локоть. — Ты что на меня так смотришь? — смущенно спросил Рома, натягивая на себя одеяло. Его округлые плечи покрылись каплями пота, он вытер их Алиным лазурным полотенцем. — Ничего, ничего, — повторила Аля, поспешно отводя взгляд. — Да я ведь тебя еще и рассмотреть толком не успела! — тут же засмеялась она, с удовольствием прерывая неловкость своего молчания и испытующего взгляда. — Ну, ты и не удивился, наверное. Актриса все-таки, они все такие, да? — У меня актрис никогда не было, — вполне серьезно ответил на ее шутку Рома. Он был трогателен в своей серьезности, и обижать его не хотелось. Да и не за что было его обижать, совсем наоборот. — У тебя лицо порозовело, — заметил он, вглядываясь в Алино лицо. — А то белое было, аж страшно. — Ты, положим, не очень-то испугался. — Аля снова не удержалась от подколки. — Спасибо, Ромочка, ты меня и правда в чувство привел, — тут же добавила она. — Выпить хочешь? — предложил он. — У меня бар хороший — что хочешь! — Не-ет, вот уж это нет, — даже вздрогнула Аля. — Брр, подумать противно о выпивке! И зачем я только пила сегодня? — Почему же? — покачал он головой. — Если б не выпила, так и не пошла бы ко мне… Ей неловко стало от того, что он это понимает Но что теперь можно было сделать? Оправдываться, признаваться в любви? Едва ли он не заметил бы ее неискренности… — Тогда кофе сварю, хочешь? — опять предложил он. — Тебе какой — турецкий или в кофеварке? — Хочу! — встрепенулась Аля. — Любой, какой быстрее, хоть растворимый. Да я и сама могу сварить. — Нет-нет, лежи. — Рома слегка придавил ее плечо к подушке. — Я хорошо кофе варю, зачем ты будешь? Поднявшись, он быстро завернулся до пояса в полотенце и вышел из комнаты. Тут только Аля сообразила, что он даже не поцеловал ее после того, как все кончилось, но не обиделась на него. «Это я на него страху нагнала», — догадалась она и улыбнулась своей догадке. Рома вернулся почти сразу — гораздо скорее, чем мог бы свариться кофе в джезве. Но аромат по комнате распространился настоящий, явно исходящий не от гранулята. В руке он держал какой-то странный стеклянный кофейник, над крышкой которого торчала длинная спица. — Что это? — удивилась Аля. А это кофеварка такая, или как там ее называют, — швейцарская, — радостно улыбаясь, объяснил он. — Вот сюда насыпаешь, только молоть надо не очень мелко, а еще лучше из упаковки вакуумной брать, кипятком заливаешь, потом крышкой накрываешь и пару минут ждешь, пока заварится. И все дела! Потом на эту штуку нажимаешь, а к ней такой пресс приделан, он всю гущу вниз придавливает. — Заметив интерес в Алиных глазах, он добавил: — Вроде получается быстро, как растворимый, а кофе-то настоящий, с запахом! Он поставил кофейник на пол у дивана и вышел из комнаты со словами: — Сейчас чашку принесу. Принес он только одну чашку на небольшом блюдце — серебряную, граненую, очень изящную. — А ты разве не будешь? — спросила Аля, глядя, как он надавливает на пресс кофейника, наливает кофе. — А я кофе вообще не очень, — покачал он головой. — Водки выпью, можно? — Ну конечно, — улыбнулась Аля. — Ты же, кажется, и не пил всю ночь? Или менту взятку дал? — Не пил. Ну, пива только бутылку, так его прибор не берет. Края серебряной чашки были сделаны словно специально по форме губ, и пить из нее было приятно. Заметив, что Аля с интересом разглядывает ее, Рома объяснил: — Это «Цептер», знаешь фирму такую? Они еще кастрюли продают, в которых все как-то там по науке готовится. Прямо у нас в супермаркете дистрибьютерша сидит, можно по каталогу заказать. Нравится? — Нравится, — кивнула Аля, незаметно улыбнувшись его хозяйственности, которую она отметила еще в самом начале их знакомства. Наверное, бар был в другой комнате; Рома вышел снова. Аля пила кофе и оглядывала комнату — теперь она поняла, что это не гостиная, а спальня, только Довольно большая. Собственно, оглядеть ее было так же нетрудно, как ее хозяина: облик становился понятен сразу. Нельзя сказать, что мебель или другие вещи были нехороши или безвкусны. Но судить по ним об их владельце было невозможно, потому что изящество этих вещей обеспечивалось их ценой, а не вкусом хозяина. Они просто не могли быть плохими, потому что их цена переходила за тот предел, за которым красота уже оплачена дизайнеру. Хорош был кожаный диван приятного светло-кофейного цвета, и такое же кресло, и шкаф — чуть более темный, из матового дерева, сохраняющего естественный рисунок. И ковер подходил по цвету — темно-коричневый, с длинным ворсом, — и тяжелые кремовые шторы. Но при этом во всей комнате не было ни одного предмета, который нельзя было бы увидеть в дорогом мебельном магазине, где для лучшей демонстрации гарнитуров устраивается подобие интерьера. Даже итальянское бра было в точности оттуда — изящная галогенная чаша. Точно такое же дорогое бра купила в подарок мама, когда впервые поехала в Тбилиси знакомиться с будущими родственниками. Во всей комнате не было ни одной из тех милых мелочей, которые появляются только с присутствием женщины. Вернувшись с бутылкой текилы и рюмкой в руках, Рома присел на край кровати. Его бедра больше не были обернуты полотенцем, он надел длинный халат из какой-то тяжелой золотистой ткани, похожей на парчу. Аля почему-то не представляла, что текилу можно пить дома. Не из-за дороговизны этого напитка, конечно, а просто потому, что слишком уж недомашним он ей казался, слишком рассчитанным на тусовку. Но Рома выпил рюмку с удовольствием: видно было, что пить текилу ему привычно, и он делает это не для демонстрации достатка. — Ну вот, так легче… — пробормотал он, поставив пустую рюмку на пол. Заглядевшись на его халат, Аля наконец сообразила, что сама лежит голая поверх одеяла. Она не то чтобы смутилась, но все-таки натянула одеяло на себя, едва не разлив кофе. — Зачем ты укрываешься, замерзла? — спросил Рома. — Но ты же оделся, — пожала плечами Аля. — А я разлеглась тут. — Сравнила! — хмыкнул он. — С такой фигурой, как у тебя, по улице можно голой ходить. Аля засмеялась, живо представив себе эту картину. Нет, он явно был не глуп, не навязчив, и в эти первые минуты после близости она не чувствовала отвращения к нему, как это было тогда, с Родькой. Правда, какое-то смутное чувство все-таки тревожило ее, но ей не хотелось сейчас разбираться, какое. — Все-таки, пожалуй, голой-то не пойду, — сказала она. — Только я одежду в ванной оставила, я же совсем пьяная была. Принесешь? — Конечно, — кивнул он. — А ты что, уже уходить собираешься? — Рома… — Аля посмотрела на него исподлобья, ожидая каких-нибудь неожиданных претензий. — Как-то странно все это получилось, и вправду — спьяну. Мне неловко перед тобой, что я… Он махнул рукой так, что она тут же поняла: никаких претензий не будет — и ей стало его жаль. — Ты один живешь? Это она спросила, чтобы развеять неловкость, и только потом догадалась, что неловкости ее вопрос никак не развеивал. — А разве не видно? — усмехнулся он. — Думаешь, сейчас из-под кровати жена вылезет? — Да нет, не думаю, — улыбнулась Аля. — Просто странно как-то… Лет тебе не двадцать, это точно, мужчина ты положительный, это еще точнее — и один. Почему? — А тебя это интересует? — пожал он плечами. — Ну, не нашел подходящей. До сих пор не находил, — уточнил он и посмотрел на Алю, ожидая следующего вопроса; не дождавшись, он добавил. — Теперь вот нашел. — Рома… — Она постаралась, чтобы голос ее звучал как можно мягче и ласковее. — Вот уж это точно выдумки! Сколько тебе — тридцать пять, больше? Думаешь, наконец ты сделал правильный выбор? Да ты же меня вообще не знаешь. Может, у меня двадцать шесть любовников, ты двадцать седьмой! Может, я каждую ночь к новому клиенту на дом езжу! — Во-первых, не может, — ответил он, помолчав. — Не такой уж я дурак, чтоб не догадаться. А во-вторых, хоть бы и так — мне все равно. Аля растерянно замолчала. Второй раз этот едва знакомый человек признавался ей в любви и предлагал выйти за него замуж, а она так и не поняла, что должна отвечать. Отбрить его резким словечком было нетрудно, но это было бы совершенно несправедливо по отношению к нему, ведь он не сделал ей ничего плохого, ничем ее не обидел — совсем наоборот.. Но не отвечать же согласием или даже обещанием подумать! — Все-таки мне идти пора, — сказала Аля. — Ты не обижайся, мне просто отоспаться хочется. И в себя прийти, — добавила она неожиданно для себя. Сказав это, Аля испугалась, что он сейчас предложит отсыпаться у него и надо будет снова что-то объяснять, как-то отговариваться… Но он сказал коротко: — Сейчас принесу одежду. Одеваясь, Аля взглянула в зеркало и снова вспомнила об ожерелье. Когда она не видела его, то и не чувствовала на себе — так естественно оно обвилось вокруг шеи. Рома ждал ее в прихожей — тоже одетый, уже снимая с вешалки свое фиолетовое пальто. — А ты куда? — воскликнула Аля. — Нет уж, это лишнее, Ромочка, правда! Ночь из-за меня не спал, утро не отдыхал, а теперь еще — доставка на дом? — Заметив его протестующий жест, она твердо добавила: — Здесь же Мичуринский рядом и проспект Вернадского, машин полно. И светло уже, волноваться не о чем. Я одна доеду, Рома, останься, пожалуйста. Он снова послушался, повесил пальто обратно на вешалку. — Тогда ты мне позвони, как доедешь, — попросил он. — Мало ли что светло… — Позвоню, — кивнула Аля. — Спасибо! И за подарок.. Она помедлила у двери, ожидая, что он ее поцелует, уже смирившись с этим и готовясь ответить ему так, как хотела ответить — ласково и спокойно. Но он стоял у вешалки и смотрел на нее все тем же взглядом, который ей теперь не хотелось называть ни собачьим, ни телячьим. Вздохнув под этим взглядом, Аля открыла дверь и вышла на лестницу. Уже возле своего дома, когда она открывала подъезд, наугад нажимая кнопки по Роминому рецепту — какие нажмутся, — Аля вдруг поняла, почему первым чувством после близости было чувство вины перед ним. «Да я же просто использовала его, — с отвращением к себе подумала она. — Мне захотелось мужчину, он оказался рядом, он не был мне противен — и я его использовала, чтобы получить удовольствие. Он не мешал мне получать от него удовольствие, и только этим мне понравился. Господи, до чего я дошла!» Ей было так стыдно, как может быть стыдно подростку, которого застали за неприличным занятием. Она никогда не относилась к мужчинам, как к предметам — как, она знала, относилось к ним большинство ее однокурсниц и знакомых женщин. Еще совсем недавно она и представить не могла, что можно вот так получать удовольствие — ничего не чувствуя, не замирая сердцем; торопливая связь с Родькой это подтвердила. А теперь оказалось, что ей этого вполне достаточно… «Я просто не способна любить, — с отчаянием подумала Аля. — Бывают же такие женщины, которые не способны… Кого я любила — да никого! Влюбилась в Илью, потому что маленькая была, глупая, поразил воображение взрослый мужчина. Никого я не способна любить, даже этого Рому, который глаз с меня не сводит. Даже он мне в лучшем случае не противен!» И тут же еще одна мысль, неожиданная и ясная, пришла ей в голову… «Надо выйти за него замуж, — подумала Аля. — Если это правда — то, что я о себе поняла, — то надо выйти замуж за Рому. Он меня любит — похоже, действительно любит. Ну, влюбился, бывает же такое, наверное. Он не подонок, не станет гнуть меня под себя и претензий особенных предъявлять не станет, это же видно. И это очень много, очень! Таких мужчин совсем мало, да их нет почти. А я не могу всю жизнь работать официанткой, я актрисой хочу быть, жить без этого не могу, от денег ради этого отказалась, от всего ради этого откажусь… Надо выйти за него замуж!» Она даже огляделась, как будто прямо сейчас надо было куда-то идти. Но Ромы поблизости не было. Аля открыла наконец подъезд. С недавних пор лифт стал вызываться только на второй этаж, и она пошла вверх по лестнице. Весь дом еще спал после новогодней ночи, шаги ее одиноко звучали в гулком подъезде, и в такт шагам мерно сменяли друг друга мысли о будущем. «Почему я думаю об этом так холодно? — спрашивала себя Аля. — А вот потому, — сама себе отвечала она. — Потому что ты не умеешь любить, тебе этого не дано. Что ж, бывают увечья и похуже! Что же ты ему предложишь, раз не умеешь? — мелькало в голове. — А я предложу ему себя — всю ту часть себя, которая может кому-то принадлежать. А больше ему и не надо… И для него даже лучше будет, что я не способна на любовь: я изменять ему не буду. А с ним мне хорошо, он довольно чуткий и обо мне думает в постели, ему самому нравится делать так, чтобы мне было хорошо. Это эгоизм, конечно, но ведь я ничего не скрываю от него, и он не против». Мысли набегали помимо ее воли, но она все-таки попыталась одернуть себя. «Да что это я? — подумала Аля. — Замуж, в постели… Ну, предложил — мало ли что ляпнешь сгоряча! И предложил-то как-то обиняками. И почему он все-таки не женат до сих пор? Эти разговоры про то, что не встретил… Как-то слишком уж красиво!». Но, уговаривая себя, Аля понимала, что так все и есть, как он сказал, и что завтра он повторит свое предложение, а жизнь ее до завтра не изменится, и все эти мысли при встрече с ним вернутся снова. |
||
|