"Полет над разлукой" - читать интересную книгу автора (Берсенева Анна)Глава 9Она представить себе не могла, как будет жить без него, а получилось все само собою. С отъездом Андрея произошло то самое, что Аля смутно предчувствовала и что боялась представлять: ей стало казаться, будто все, происшедшее с нею за последний месяц, было сном. Квартира на Пироговке пугала могильной тишиной и полным отсутствием его вещей. Собирая свою одежду, чтобы отвезти в Тушино, Аля пыталась найти хоть что-нибудь принадлежащее Андрею, и терялась, ничего не находя. Разве что все та же старая рубашка, которую он, конечно, не взял с собой в Барселону. Локти совсем протерлись и превратились наконец в большие дыры. Еще Аля подняла из-под широкого письменного стола какой-то его эскиз. Мягким карандашом на небольшом листе ватмана было нарисовано здание. Оно сразу показалось Але знакомым, но неуловимое сходство с чем-то виденным мгновенно исчезло, и она не успела понять, что напоминает ей этот дом, похожий на легкую арку. Аля перевернула листок обратной стороной, как будто надеялась найти там объяснение, но не нашла. Еще ей почему-то показалось, что где-нибудь в углу листа будет нарисован ее собственный силуэт — но, конечно, ничего подобного тоже не было. Вздохнув, Аля положила эскиз в свою сумку поверх джинсов. Андрей оставил ей только пространство, навсегда им измененное, и теперь она терялась в этом пространстве и не знала, как в нем жить одной. Улицы, по которым они ходили вдвоем, казались ей призрачными, как будто несуществующими, собственные движения замедленными… А главное, призрачным казалось прошлое — те мгновенно пролетевшие недели, которые они провели вместе. В оставшихся дипломных спектаклях, в которых у нее, к счастью, роли были второстепенные, Аля отыграла отвратительно, чем вызвала понимающе-презрительную усмешку Лики. Та вслух высказала то, о чем думал, наверное, весь курс: — А для чего Алечке надрываться? У нее уже все и без нас прекрасно, ей силы расходовать незачем, вот она их и бережет! В другое время Аля рассердилась бы на это нахальное заявление. Это она-то силы не расходует? Играть три главные роли на разных сценах, участвовать во всех дипломных спектаклях, вводиться в «Бесприданницу» на Хитровке, при этом еще сдавать выпускные экзамены! Это называется «беречь силы»? Но сейчас ей было совершенно все равно, что думает Лика, Родька — да кто угодно. Она хотела только одного: успокоиться, ввести свою жизнь хоть в какую-нибудь обыденную колею, привыкнуть жить без Андрея. Надо было привыкнуть, иначе ни жить было бы невозможно, ни тем более играть. Наверное, один Карталов понимал Алино состояние. Об Андрее он не заговаривал с ней ни разу и работой нагружал так, что ни времени, ни сил у нее не оставалось. А может, дело было просто в том, что у Карталова и у самого забот было невпроворот. Он наконец решил осуществить свою давнюю затею с перестройкой здания Театра на Хитровке и, кажется, вплотную столкнулся с каменной неколебимостью тех, от кого это зависело. Он и Андрея упомянул однажды именно в связи с этим. — Понимаю Андрей Николаича! — зло сказал Карталов, бросая телефонную трубку; Аля зашла к нему в кабинет уже к концу разговора, но, еще идя по коридору, слышала сердитые раскаты его голоса. — Не то что в Барселону — к черту на кулички уедешь! — Да мы и есть на Куличках, — улыбнулась Аля. — Куда нам дальше ехать? Разве что куда Макар телят не гонял. — Разве что, — буркнул Карталов. — Ну ничего, я их дожму, никуда они от меня не денутся. Если б они понимали, что все равно я своего добьюсь, то умнее были бы и зря силы бы не тратили, — усмехнувшись, добавил он. К собственному удивлению, Аля почти не думала о той женщине, которая разговаривала с Андреем в Шереметьеве. Была ли это в самом деле его бывшая жена или просто знакомая, которую он встретил в аэропорту и поцеловал в щечку, прощаясь, — какая разница? Не повод для ревности, а еще один знак его отдельной жизни… Андрей звонил часто, почти каждый день — вернее, каждый поздний вечер, как только она возвращалась домой. Аля думала, что радоваться будет его звонкам, и старалась, чтобы голос ее звучал радостно. Но это удавалось ей с трудом. Не могла она радоваться, слыша его далекий голос! Она пыталась представить его самого, восстановить его облик так же ясно, как звук голоса в телефонной трубке, и тоже не могла. Облик рассыпался, развеивался, был непредставим. Андрей спрашивал об экзаменах, о спектаклях, успокаивал ее, когда она говорила, что играет плохо и что английский едва сдала на тройку. — Зачем тебе сейчас английский? — слышала Аля его голос в трубке. — Ты же умница, как только он тебе понадобится, ты его сразу выучишь. А в Барселоне мы с тобой по-каталонски будем говорить, хочешь? Конечно, он улыбался, когда говорил это, она слышала улыбку в его голосе — а представить его самого не могла. Правда, Аля все-таки успокаивалась от его звонков и от его спокойных интонаций. Она чувствовала, что Андрей изо всех сил поддерживает ее в стремлении к привычке, которая одна дала бы ей силы справиться с собою. И она привыкала потихоньку — а куда было деваться? Привыкала к тому, что его нет, привыкала просыпаться в одиночестве, привыкала не вспоминать о прошлом, а стараться думать о будущем, которое он ей обещал… Привыкала к спокойствию, о котором он так часто ей говорил. К тому же он все успел наладить так, что она ни в чем не знала затруднений. Андрей сделал это как-то незаметно, и Аля только после его отъезда ощутила результаты его мимолетных усилий. Машина стояла у нее под окном, деньги лежали в ящике стола, и их было столько, что думать о них больше не было необходимости. Когда Андрей перед самым отъездом вскользь сказал, что оставит ей деньги — кажется, в ответ на ее рассказ о том, что в Театре на Хитровке впервые задержали зарплату, — Аля смутилась. — Содержаночкой боишься стать, а, актрисочка? — засмеялся он, сразу заметив ее смущение. — Да ведь профессия обязывает, милая моя, ты вспомни исторические примеры! Алечка, ну не обижайся, — извинился он. — Об этом говорить даже смешно, честное слово. Ты же моя жена, почему мне денег тебе не оставить? — И, заметив ее недоуменный взгляд, спросил беспечным тоном: — А ты себя моей женой не считаешь? — Нет, я не в том смысле… — пробормотала Аля. — Но как-то… Вместо того чтобы развивать эту тему, он сказал: — В общем, подумай о чем-нибудь более существенном. Аля, да ведь архитекторам неплохо платят, ты знаешь? А Барселона место благодатное, открытое для таких, как я. У меня там совсем нет забот. Вот и у нее теперь совсем не было забот. На следующий день после его отъезда позвонили из испанского посольства и попросили принести паспорт в консульский отдел, чтобы получить визу. — А приглашение? — удивленно спросила Аля. — У меня приглашения еще нет. — Господин Поборцев прислал его факсом, — сообщил вежливый голос. «Прямо почетный испанец господин Поборцев!» — улыбнулась Аля. Ей было приятно сознавать, что Андрей «почетный испанец», но тоска по-прежнему покалывала сердце. «Хорошо все-таки, что скоро отдохну, — думала Аля, возвращаясь домой. — Так тоже работать нельзя! Поесть даже не успеваю, к вечеру от усталости тошнит». Как только уехал Андрей и она перебралась в Тушино, Аля, конечно, сразу перестала тратить время на готовку. Зачем было стараться, выстряпывая супы или какие-нибудь пироги с клубникой? Ей самой было совершенно все равно, что есть. Правда, и Андрей немного внимания обращал на еду, но тогда Аля почему-то надеялась, что он притворяется — правда, понять не могла, зачем. А теперь готовить было не для кого, и за весь месяц, прошедший после его отъезда, Аля открывала духовку только однажды: когда папа приходил в гости со своей Ириной. Приход отца с молодой женой был единственным событием, на которое она могла себе позволить отвлечься — да и то ненадолго, и только потому, что назавтра предстоял экзамен по пластике, с которой у нее никогда не было затруднений. Аля видела, как волнуется отец, как ожидающе присматривается, когда она оборачивается к Ирине, и ей даже неловко становилось. Как будто она имеет право как-то оценивать жизнь взрослого человека, даже если он и ее папа! Тем более что его жена ей и в самом деле понравилась. Аля сразу ощутила особенные отношения, установившееся у отца с этой миловидной голубоглазой женщиной. В том, как она смотрела на него, как улыбалась его шуткам и обращалась с каким-нибудь вопросом, чувствовалась постоянная, ни на минуту не прерываемая душевная связь. Она во всем чувствовалась — ив том, как Ирина сказала: — Это когда Демидов тебе кучу гадостей наговорил, и ты весь вечер фыркал, как ежик, помнишь? — и засмеялась. «Совсем не как у нас, — с мимолетной печалью подумала Аля. — Что он там делает сейчас? А когда здесь был — что делал?..» Но и на такие мысли времени обычно оставалось так же мало, как на приготовление обеда. И вот Аля возвращалась домой после спектакля, который к тому же выпал на день последнего экзамена, и чувствовала, что голова у нее кружится и тошнота подступает к горлу. К счастью, в холодильнике лежало то самое филе индейки, которое покупалось всеми хитрованцами возле театра и имело то огромное достоинство, что жарилось за пять минут. Едва войдя в дом, даже не сняв босоножки, Аля вытащила его из холодильника и тут же положила на сковородку. Филе поджарилось, пока она переодевалась и мыла руки, и съела его Аля мгновенно. Но тошнота не прошла, голова не перестала кружиться, и, ложась в постель, она почувствовала смутную тревогу. О причине и тошноты, и головокружения Аля догадалась уже назавтра — и едва не лишилась дара речи. Закрутившись, забегавшись, она совершенно забыла следить за своими «критическими днями», о которых ежедневно напоминала по телевизору реклама прокладок. И вот теперь, лихорадочно подсчитав дни по чудом найденному дома календарю, Аля поняла, что причина, скорее всего, самая простая. Сердце у нее упало в пятки, дыхание перехватило. В сущности, произошло то, что должно было произойти рано или поздно, что происходит и должно происходить с миллионами женщин. Но когда Аля на минуту представила себе последствия этого события не для абстрактных миллионов, а для себя — вот сейчас, в ее ситуации, — ей стало просто страшно… Это было совершенно невозможно, по всему невозможно! Ну хорошо, они с Андреем будут жить на два дома, а где будет жить ребенок, который ведь всего один и на два дома не разорвется? Ребенок будет жить в одном доме и с папой своим общаться в основном по телефону. А если он хочет жить со своим папой, то это значит, что его мама должна бросить театр и все, чему были отданы годы, силы, страсть, — все это считать не более чем увлечением молодости. При одной только мысли об этом Аля вздрогнула и едва не вскрикнула. К тому же память тут же услужливо представила ей Нину Вербицкую… Нина была на седьмом месяце, а ее живот выглядел таким большим, как будто ей предстояло родить через пару недель. Аля, правда, находила, что Нина выглядит прекрасно и стала гораздо грациознее со своим восхитительно огромным животом. Но сама Нина, кажется, думала иначе. Во всяком случае, Але она сказала однажды после репетиции «Бесприданницы»: — Эх, Алька, дура я, дура! Аля всегда ощущала неловкость, когда видела Нину. Хоть она и не приложила никаких усилий, чтобы получить ее роль, но все-таки… И поэтому она тут же принялась горячо доказывать, что ничего страшного не произошло. — Да ты что, Нин! — восклицала Аля, идя рядом с Вербицкой по коридору к их общей гримерке. — Смотри, ты же уже родишь вот-вот, а потом мама ведь поможет, наверное, она же на пенсии у тебя? И все, и снова играть будешь! Даже лучше: я пока наблатыкаюсь, и будет у нас два состава. Нина остановилась посреди коридора, словно споткнулась, и посмотрела на Алю полными слез глазами. — Да что там «лучше»! — проговорила она. — Я ведь совсем не о том… Зачем я это все затеяла? Ведь ничего не изменилось, ничего! Я думала, он узнает про ребенка, все по-другому будет… Ничего не будет, кроме того, что есть! И зачем тогда?.. Что и у нее будет только то, что есть, Аля понимала прекрасно, и иллюзий никаких не строила. Она и до Нины видела женщин, которые надеялись с рождением ребенка изменить свою жизнь, и каждый раз их надежды оказывались тщетными. С первой женой Ильи произошло когда-то то же самое… Мир не перевернется как по мановению волшебной палочки, останется прежним, и в этом прежнем мире она должна будет бросить театр, если не хочет сделать своего ребенка несчастным. Бросить театр сейчас значило для Али совсем другое, чем временный перерыв в работе для опытной актрисы. И дело было совсем не в известности или неизвестности. Аля вообще не думала об известности, играя у Карталова, и даже не знала, что говорят о ней в театральных кругах и говорят ли что-нибудь вообще. Она обо всем забывала на репетициях, она видела, что зал во время спектаклей полон — и что могло быть важнее этого? Но ее театральная жизнь только начиналась, все еще было так хрупко, она так мало умела и чувствовала это каждый день, на каждой репетиции. Даже выпускные экзамены ее отвлекали, не давали сосредоточиться, она едва дождалась того дня, после которого не надо будет тратить время и силы ни на что, кроме театра. И вдруг — все бросить, все забыть, отказаться от того, за что заплачена такая дорогая цена! И ведь даже мама далеко, даже на ее помощь рассчитывать не приходится… Эти мысли могли свести с ума самого спокойного человека, а Аля вовсе не была сейчас спокойна. После отъезда Андрея она только что пришла хоть к какому-то хрупкому равновесию, и лишиться его было так нетрудно! Всю следующую ночь она не могла уснуть, будущее казалось ей совершенно безнадежным, и сама она была себе противна. Карталов дал Але три дня на то, чтобы отдохнуть после экзаменов. Он хотел ввести ее в «Бесприданницу» до закрытия сезона, чтобы она впервые сыграла Ларису в сентябре. И она радовалась этим трем дням передышки, потому что надеялась забыть все, что отвлекало ее целый месяц, — зубрежку каких-то имен, дат и английских слов, свои попытки привыкнуть к одиночеству… И вдруг вместо передышки — отчаяние, слезы, безнадежность… Когда вечером ее второго выходного позвонила Нелька, голос у Али был такой, что и менее проницательный, хуже знающий ее человек догадался бы, что у нее что-то случилось. — Аль, что с тобой? — испуганно спросила Нелька уже после первой Алиной фразы. — С Андреем твоим что-нибудь? — Нет… — пробормотала Аля. — То есть… — Ну-ка, погоди, — немедленно прервала ее подружка, — я уже трудовой подвиг завершила, сейчас приеду, расскажешь в спокойной обстановке. Вари кофе, через полчаса буду. Нелька стремительно перемещалась по городу на маленькой «Таврии», подаренной любящим супругом. — Та-ак, — сказала она, как вихрь врываясь в тесную прихожую, — глаза зареванные, нос распух — хорошо отдыхаем! Если с мужчиной все в порядке, тогда в чем дело? Услышав Алино известие, Нелька мгновенно посерьезнела. Удивления было достойно: ведь она никакого отношения к театру не имела, никаких тонкостей актерской работы не понимала, а ситуацию оценила совершенно точно. — Да-а, — протянула она, насыпая кофе в большую турку с синим гжельским цветочком, — что и говорить, своевременно. Сразу после института, чтоб уж в самом начале, и никаких дальнейших трепыханий! — В том-то и дело, — всхлипнув, кивнула Аля. — Я же не потому, что вообще детей не хочу, что в себя такая уж влюбленная. Но ведь ничего еще не успела, ты понимаешь? — Чего ж тут непонятного, — согласилась Нелька. — В твои годы только работницы с Тушинской трикотажки рожают да жены новорусские. Тем более мужик невесть где. Веселенькая картинка! А он что говорит, кстати? — поинтересовалась она. Да я ему еще не сказала. Он сейчас не в Барселоне — на неделю в Рим улетел, экзамены принимает на каких-то архитекторских курсах. Что я Карталову скажу, просто представить страшно! — сжав голову руками, проговорила Аля. — Он на Нину такой злой был, так на меня надеялся, а я… — Ну, тебе-то терзаться нечего, — философски заметила Нелька. — Ты же не специально! Хотя, между прочим, не маленькая уже, могла и головой подумать, — справедливости ради добавила она. — Нель, я не знаю, что мне делать, — беспомощно сказала Аля. — Я все возможности уже перебрала — и везде тупик. — Так уж и все? — недоверчиво спросила Нелька. — Знаю я тебя… О чем нормальная баба сразу подумает, тебе в последнюю очередь в голову придет. Если вообще придет. Слушай, Алька, — помедлив, спросила она, — а у тебя что, срок слишком большой? — Да нет, недели четыре — самое большое… — Так чего ж ты убиваешься? — поразилась Нелька. — Это ж даже аборт делать не надо, обыкновенного вакуума хватит! Только тут Аля поняла, что такая простая возможность — и ведь единственная реальная возможность! — до сих пор не приходила ей в голову. Она впадала в отчаяние от того, что рушатся все планы, что момент выдался самый что ни на есть неудачный, но ни разу не подумала о том, что ведь можно просто не рожать… Это было тем более странно потому, что она действительно не была наивной девочкой и прекрасно предохранялась, еще когда жила с Ильей. Но сейчас у нее не было времени удивляться собственной необъяснимой странности. — Я как-то не подумала… — растерянно сказала Аля. — Я и говорю: ты в последнюю очередь как нормальный человек подумаешь, — кивнула Нелька. — Конечно, неприятно, я понимаю. Это мне раньше такие штуки были — тьфу, а с Вадиком все-таки… Ну, соображать надо было, что ж теперь-то, — заключила она. — Теперь спешить надо, чтоб поменьше осложнений. Аля понимала, что Нелька абсолютно права. Она сама должна была догадаться об этом с самого начала и не рыдать в пустой квартире, а бежать к врачу. После ночей отчаяния и безнадежности эта мысль показалась ей такой простой и спасительной, что она постаралась отогнать от себя все другие мысли. — В общем, — сказала Нелька, — поскорее надо. У тебя хоть врач-то есть приличный? — Нет, — покачала головой Аля. — Мне не надо было до сих пор… — Ты что хочешь сказать, что после Ильи и не жила ни с кем? — хмыкнула Нелька. — Залетела с первого же раза, как девочка? Ладно, Аль, не пудри мне мозги. Ты смотри, по объявлению не пойди дурацкому. Они только деньги драть умеют. Я тебе телефончик дам, сходишь. Врач классный, я с ним всю жизнь контакт поддерживаю. Посмотрит, все скажет. Если вакуум — тут же сам и сделает, если покруче — направит к кому надо. Аля слушала ее, опустив глаза, машинально записывала телефон. Чем более успокаивающими становились Нелькины интонации, тем большее отвращение она чувствовала к себе. — Завтра и позвони, тянуть нечего, — сказала Нелька. — Ты о чем это задумалась? — Да так, — пробормотала Аля. — Тошно… — Смотри, — пожала плечами Нелька, — я тебя не уговариваю. Хочешь рожать — ешь витамины. Не хочешь — поторопись. Нелька вскоре ушла, а ее слова все еще звучали у Али в ушах. Чего она хочет, что ей делать? Все, что происходило с нею в последние годы, вставало перед глазами так ясно, как будто повторялось наяву. Тусовочный блеск, ее растерянность, неясность будущего, незнание своих возможностей, разрыв с Ильей… «Терра», пустые глаза официантки Риты, пьяные мыдлоны, полные окурков пепельницы и бесконечные подносы с чистыми и грязными стаканами… И глаза Карталова, поблескивающие под густыми бровями, его голос из темного зрительного зала, монологи Марины, от которых замирает сердце и неважным становится все, что тревожило и мучило. Аля научилась не бояться жизненных преград, она знала, как не дать себя сломать, и думала, что нет таких трудностей, с которыми не могла бы справиться. Театр давал ей силы на все, ради него она могла совершить невозможное — ради этой единственной, ничем не заменимой и овеянной неназываемым смыслом жизни, которая дышала и трепетала в ней, когда она выходила на сцену. Но она и представить не могла, что может попасть в такую ловушку — когда надо будет отказаться от театра… Сердце у нее похолодело, едва лишь эта мысль мимолетно мелькнула в голове. Что угодно, только не это! «Ведь он даже не знает, — подумала Аля. — Он не знает и не узнает… И кто тебе сказал, что он захотел бы ребенка, если бы и знал? Он же сам говорил: учитывая твои и мои обстоятельства, ничего другого я тебе предложить не могу…» Хорошо, что Андрей не звонил последние два дня: Аля представить не могла, как стала бы разговаривать с ним, что сказала бы и каким голосом… И старалась не думать об этом. |
||
|