"Полет над разлукой" - читать интересную книгу автора (Берсенева Анна)

Глава 8

Три дня, прошедшие до его отъезда, по закону подлости были так полны дел, что они почти не виделись.

А в самый день отъезда вообще была назначена премьера того самого спектакля по пьесе Вишневецкого, который Аля терпеть не могла. Режиссер с их курса ставил пьесу своего литинститутского друга, в которой все реплики казались Але такими однообразными, что она терялась, не зная, как их произносить.

— Сплошная сцена на коммунальной кухне, — говорила она, сидя накануне вечером в кресле под торшером. — Ах, как все жизненно, я еще по старой квартире всю эту бытовуху помню! А декорации — ты бы видел… Одно непонятно: при чем театр ко всей этой разборке?

— Это у него прием такой, — успокаивающим тоном сказал Андрей. — Он думает, что это реализм.

— А я что должна думать? Мне скучно произносить пустые слова, я за ними ничего не чувствую! — возмутилась Аля.

— А ты произнеси один раз — и забудь! Андрей улыбался, глядя на нее, и она видела, как щурятся его глаза за стеклами очков и лучами расходятся от них морщинки.

— Андрюша, — смущенно произнесла Аля, — совсем я одурела. Ты уезжаешь завтра, а я…

— Ничего. — Он произнес это слово так спокойно, что Але на мгновение показалось: так оно и есть — ничего… — Все ведь нормально, правда? Я сейчас уеду, ты отыграешь спектакли, сдашь экзамены, отпразднуешь выпускной и приедешь ко мне.

Ей так хотелось верить его словам! Да она и верила, что все это возможно — в ту минуту, когда он говорил…

— У тебя будет много работы… там? — спросила она.

— У меня сейчас будет спокойная работа, — сказал Андрей. — Я ведь довольно много понастроил за последнее время, знаешь? И теперь буду почти что отдыхать. Выдумывать, что в голову взбредет.

— Откуда мне знать? — вздохнула она. — Я ведь даже не видела…

— Приедешь — я тебе покажу, — успокоил Андрей. — Мы с тобой много гулять будем, по всей Испании проедемся. У меня там машина знаешь какая? — Он говорил таким голосом, каким счастье обещают ребенку. — Шикарная, пижонская, мажорная, красного-прекрасного цвета — вот какая! Здесь на такой ездить нельзя — и стыдно, и скорости слишком много, — а там мы с тобой носиться будем, как два идиота.

— Ладно, — засмеялась Аля. — Раз такое дело — приеду!

— Я тебе буду звонить, — сказал Андрей все тем же спокойным тоном. — Ты здесь будешь жить?

— Ты не обижайся, Андрюша, — смущенно ответила Аля, — но мне не очень хочется здесь без тебя жить…

— Я не обижаюсь, — перебил он. — Мне здесь тоже не слишком уютно было, когда родители умерли. Я ведь этот дом сам и не обжил — я тогда просто не умел… В нем только память о них осталась, а моего как будто и ничего. Да, кстати, о бытовых проблемах, — вспомнил он. — Я же того товарища темпераментного видел недавно.

— Кого, Рому?! — поразилась Аля. — Почему же ты мне ничего не говорил?

— Вот, говорю. Ты что так смотришь? — улыбнулся Андрей, поймав ее встревоженный взгляд. — Ищешь синяков и огнестрельных ранений? Не волнуйся, все спокойно было.

— Что же он тебе рассказывал? — стараясь казаться спокойной, спросила Аля. — И где ты его вообще нашел?

Да я его и не думал искать, — пожал плечами Андрей. — И он меня тоже. Он тебя возле театра ждал, а тут как раз я подъехал. Он, правда, пытался что-то рассказывать, да мне его слушать было ни к чему. Ну, он извинился за инцидент, сказал, что затмение на него нашло от любви к тебе. Чему я, между прочим, охотно верю.

— На тебя тоже затмение от любви нашло? — поинтересовалась Аля.

— А что, не похоже? — улыбнулся он. — В общем, не волнуйся, все теперь будет нормально.

— Да, — помедлив, произнесла Аля. — Везде все нормально… Ты не обижаешься, что я тебя проводить не смогу?

— Нет. Я тебя в театр отвезу, ключи от машины тебе оставлю и поеду в Шереметьево на такси. А вещи ты потом сама в Тушино перевезешь. Алечка, я не хочу, чтобы ты перед спектаклем думала об этом, — сказал Андрей, глядя ей прямо в глаза своим непонятным, необъяснимым взглядом.

Аля смотрела, как он сидит на том самом диване, положив руку на резной подлокотник в виде головы сердитого грифа. Любимая ее рубашка расстегнута у него на груди, а загар уже слегка сошел, и все его тело кажется светлым… Прикоснуться сейчас к волосам над высоким лбом — и польются между пальцами, как вода, и карие глаза просветлеют за дальнозоркими стеклами.

— Давай я хоть вещи твои сложу, — вздохнув, сказала Аля. — Прямо сейчас, ладно?

— Сложи, если хочешь, — кивнул Андрей. — А лучше ты меня поцелуй…

Может быть, если бы сегодняшний спектакль увлекал ее хоть немного, ей не было бы так тоскливо в этот вечер. Но о спектакле Аля не думала совсем и молчала всю дорогу от Пироговки до ГИТИСа, стараясь не смотреть на Андрея, чтобы не заплакать.

Лето уже началось, наступление сумерек было неощутимо, и они ехали по светлому, прозрачному в июньской дымке городу — мимо маленьких мединститутских скверов, мимо памятников Сеченову и Пирогову…

— В Барселоне жарко уже, — сказал Андрей. — Ты приедешь, а я опять черный буду, соленый и по тебе истоскуюсь.

Аля слушала его со странным чувством, которого не могла объяснить даже себе. Она не то чтобы не верила его словам — как она могла ему не верить, когда он говорил такое? Но ей казалось, что слова его живут отдельно от голоса, ровного и ласкового. Ей всегда так казалось, кроме тех мгновений, когда бессвязные и страстные слова, срываясь с его губ, сливались со своим смыслом. Или когда он произнес всего однажды: «Ласточка моя…»

Сейчас он опять говорил спокойно.

Аля почти с ужасом ждала минуты, когда Андрей выйдет из машины, достанет из багажника чемоданы и обернется к ней с тем странным выражением в глазах, которого она так и не могла объяснить.

О том, что будет, когда кончится спектакль, когда она выйдет из ГИТИСа на улицу и увидит его машину, припаркованную напротив японского посольства, и поймет, что он в это время уже так далеко, как будто в другой жизни… Об этом лучше было совсем не думать!

— Не думай об этом, Сашенька, — сказал Андрей так тихо, что Аля едва его услышала, а услышав — вздрогнула: так легко он угадал ее мысли. — Не надо об этом думать. Все это не так страшно, я постараюсь… Я потом так часто приезжать буду, что ты и не заметишь, правда, милая моя, хорошая…

Он обнял ее так легко и мимолетно, что Аля не заметила, что машина уже остановилась. Андрей открыл дверцу.

Ей вдруг показалось, что и он боится этого мгновения — последнего объятия и последнего поцелуя, хотя она никогда не чувствовала, чтобы он чего-нибудь боялся. Даже когда стоял на набережной, загораживая ее от пистолета… Та удивительная легкость, которую Аля чувствовала в нем, словно спасала его от страха — всегда, но не сейчас.

Сейчас Аля чувствовала горячий, сжигающий трепет, которым весь он был охвачен.

Андрей опустил глаза. Аля вглядывалась в него так неотрывно, как будто навсегда хотела запомнить — светлые волосы, карие глаза, легкая походка. Все остальное невозможно было ни запомнить, ни даже назвать.

— Все, — сказал он, поднимая голову. — Мне пора.

«Как глупо, как же глупо, боже мой! — едва не плача, думала Аля, глядя на бесконечную, совершенно неподвижную пробку по всей длине Ленинградского шоссе. — Полчаса бы назад — и успела бы…»

Но полчаса назад еще никто не мог сказать наверняка, состоится ли спектакль.

Не пришла Лика, игравшая главную роль первой коммунальной красавицы. Вообще-то Аля подозревала, что литинститутский драматург именно для Лики и создал свой реалистический шедевр, но сейчас она меньше всего думала об этом. Каждая минута стучала у нее в висках, отдавалась в коленях, и ноги вздрагивали от нетерпения. Все крутом нервничали, строили самые невероятные предположения, гадали, что случилось с первой красавицей курса, обрывали телефон…

Аля только смотрела на часы, и медленный, неотвратимый бег минутной стрелки заставлял ее дрожать, как в ознобе.

Когда Лика наконец позвонила, Аля была уверена, что в аэропорт уже не успеет. Это с ума ее сводило, она даже не пыталась вместе со всеми ахать и ужасаться тому, что Лика подвернула ногу на ровном месте, «и вот думала, что просто растяжение, сделают заморозку, и все, а оказался перелом…»

— Черт, сколько народу зря пришло! — услышала Аля раздосадованный голос Родьки Саломатина. — А я-то, дурак, надеялся перед Спесивцевым блеснуть!

Кто перед кем надеялся блеснуть — об этом думать она уже не могла.

— Родька, как тебе не стыдно только? — укоряюще произнесла сердобольная Лина Тарас. — Ты о человеке можешь подумать или только о карьере своей сомнительной?

— Не все же рожать сюда пришли, — бесцеремонно заявил Родька. — Кое-кто и актером собирается быть!

Под эту перепалку, под общий гул Аля потихоньку попятилась к двери, выскользнула в коридор и побежала вниз по лестнице. Она едва сама не подвернула ногу на гладком, как каток, полу нижнего гитисовского холла, но даже не остановилась, чтобы успокоиться и собраться.

А может, это и хорошо было: она не заметила той самой минуты, которой так боялась — когда выбежала на улицу и увидела его пустую машину напротив посольства…

И вот теперь Аля проклинала пробки, светофоры, дымную линию выхлопов над Ленинградским шоссе — все, что отделяло ее от Шереметьева, что не давало увидеть Андрея еще хотя бы на минуту.

Аля никогда не приезжала сюда за рулем, да и вообще была здесь всего дважды. Последний раз — когда прилетела из Барселоны. Второпях она перепутала поворот на прилет-вылет, объехала круг, вернулась… К платной стоянке тянулась длинная автомобильная очередь, у выхода из здания стояли мрачные мафиозные извозчики. Аля растерянно оглядывалась, не зная, где оставить машину, и уже готова была бросить ее посреди дороги.

То и дело поглядывая на часы, она понимала, что до конца регистрации осталось не больше пятнадцати минут. А Андрей ведь и поехал давно… Скорее всего, и теперь уже поздно!

Наконец Аля наудачу отыскала местечко невдалеке от мафиози и, торопливо закрыв машину, побежала ко входу в здание аэропорта. Раздвинулись стеклянные двери — и она беспомощно остановилась под табло с расписанием.

Вечером в воскресенье все Шереметьево гудело, шумело, перекликалось на разные голоса; люди крутились в его стеклянном резервуаре стремительно, как в миксере.

Аля поняла, что найти Андрея в этом круговороте невозможно. И как только она поняла это, как только почувствовала, что даже плечи у нее опускаются под тяжестью этой бессмыслицы, она увидела его.

Андрей стоял к ней спиной у левой таможенной стойки, чуть в стороне от недлинной очереди, и разговаривал с какой-то женщиной. То есть это Аля потом поняла, что он где-то стоит, с кем-то разговаривает, а сначала она увидела только его — как в безвоздушном пространстве…

Она стояла довольно далеко, людей было много, то и дело кто-нибудь закрывал от нее Андрея. И все равно Аля ясно и отчетливо видела его прямые плечи, чуть откинутую назад светлую голову и тот особенный, легкий жест, которым он взялся за металлическое ограждение — как будто мог улететь, подхваченный порывом ветра.

Аля обрадовалась тому, что все-таки успела его увидеть, и поэтому довольно долго не двигалась с места — только смотрела. А когда все-таки опомнилась и хотела подбежать к нему, то наконец увидела не Андрея, а женщину, которая стояла прямо перед ним.

«Он высокий какой… — медленно, со странным чувством подумала Аля. — Или это она маленькая, что так в лицо ему снизу заглядывает?»

Женщина была не просто маленькая — она была изящна, как выточенная из слоновой кости фигурка. В ее облике не было ни следа тяжеловесности, присущей любому материалу, кроме того, из которого природа создает легких людей…

Все это Аля рассмотрела, подойдя совсем близко к Андрею и его маленькой собеседнице. Он по-прежнему стоял отвернувшись и не видел Алю, а женщина ее не знала.

«Да хоть бы и знала, — подумала Аля. — Все равно ей не до меня».

Темно-русые волосы Андреевой собеседницы были собраны в низкий узел и плавными волнами лежали на щеках. Только одна воздушная прядь все время падала ей на лоб, и она то нетерпеливо сдувала ее, то отбрасывала сердитым жестом.

Она что-то говорила, горячо и быстро, как будто убедить его в чем-то пыталась. Але казалось, что Андрей молчит. Но ведь и слов женщины она не могла расслышать в шереметьевском шуме, только видела, как быстро двигаются ее губы.

На минуту Але показалось, что эта женщина — иностранка. Слишком уж изящно и непринужденно она была одета: в какой-то длинный серебристо-серый плащ с широкими рукавами. Но тут же Аля поняла: нет, наша, конечно, наша. Поняла по той неповторимой живости, которая ясно чувствовалась в тонких чертах удлиненного лица и даже почему-то в этой воздушной темно-русой пряди.

Она поняла это почти в ту же минуту, как и догадалась о том, что перед Андреем стоит не случайная собеседница.

«Да ведь это жена его», — мелькнуло у нее в голове, и Аля похолодела от этой мысли.

Хотя что в ней было ужасного? Даже если и бывшая жена — стоят в аэропорту, разговаривают. Та, может быть, тоже за границу летит, она ведь музыкантша какая-то, кажется.

«Флейтистка! — вспомнила Аля. — Он так и сказал тогда — флейтистка, и я представила какой-то легкий силуэт».

Теперь ей казалось, что как раз этот силуэт она и представляла в тот вечер, когда Андрей сидел на жестком диване в гостиной и в его лице чувствовалась только мертвенная неподвижность.

Аля так растерялась, увидев его совсем не таким, каким ожидала увидеть, что не могла понять: подойти или, может быть, наоборот — бежать отсюда подальше?

Неизвестно, что решила бы Аля через минуту, но именно в эту минуту Андрей, кажется, наконец что-то ответил своей миниатюрной собеседнице. Та кивнула и, взяв его руку в свою, приподнялась на цыпочки и поцеловала его в щеку. Аля не могла понять, поцеловал ли он ее в ответ или только пожал руку — но и его жест был таким же легким, живым и быстрым, как ее. Так прощаются давно знающие и хорошо понимающие друг друга люди.

«А как мы с ним — простились сегодня? — совсем уж глупо мелькнуло у нее в голове. — Я забыла…»

Эта мысль на секунду заслонила от нее Андрея, а когда Аля вынырнула из своих смятенных мыслей, он уже шагнул за таможенную стойку, и небольшая толпа скрыла его.