"Сироты" - читать интересную книгу автора (Бюттнер Роберт)13— Я сюда приехал не разговоры с диктофоном слушать! — прогремело сзади. Я обернулся к огромной фигуре, заслонившей дверной проем. Судья Марч, не обращая ни малейшего внимания на жалкие попытки ординарца его остановить, шагнул в капитанскую комнату. Старик был в черном пиджаке с подвернутым рукавом и бабочке. Я присмотрелся. Нет, это не бабочка, это голубая лента, усыпанная белыми звездами. Я впервые такую видел — только читал о них в книгах. Старикан-то, оказывается, кавалер ордена Почета! Якович наклонил голову на бок. — Это что еще такое? Потом вдруг вытянул шею, уставившись на синюю ленточку, выправился и отдал под козырек. Единственная польза от нашей высшей военной награды — это то, что все, вплоть до верховного главнокомандующего, отдают вам честь. Судья ответил на приветствие. — Мое имя Марч. Некогда полковник Марч, капитан. Его честь еще и полковник? Никогда бы не подумал! — Чем обязан, сэр? — поинтересовался Якович. — Я приехал на выпуск курсанта Уондера. Без самолетов пришлось полтора дня добираться на чертовом поезде. Мы с Яковичем воззрились на судью, как будто он мех отрастил. — Джейсон послал мне приглашение. — Я вас не понимаю, — сказал Якович. — Курсант Уондер был моим, так сказать, клиентом: вот уже много лет как я ушел из войск и стал судьей. Однако, когда я позвонил узнать о выпускной церемонии, то одновременно узнал о проблемах Джейсона и о предстоящем слушании. Орд! Это Орд ему все рассказал! Капитал Якович надулся. — Не о предстоящем, а о состоявшемся. Дело закрыто, говорить не о чем. — Ну, ну, капитан, полно. Мы же оба хорошо знаем, что стоит вам захотеть, и вы вернетесь к этому делу. Якович вытаращился так, будто не верил своим ушам. — А отчего это я захочу к нему вернуться? — Я могу кое-что сообщить в пользу курсанта Уондера. — Как бывший полевой офицер — и как судья — вы должны понимать, что у курсанта Уондера нет права на защиту. — Курсант Уондер заслуживает справедливого решения. Прослужив с вашим отцом, уж это-то я знаю! Якович застыл. — Так вы тот самый Дикки Марч? Судья кивнул и дотронулся до фотографии на капитанском столе. С фотографии улыбался седовласый военный, похожий на Яковича. Он стоял, поставив ногу на бампер древнего «хаммера». — Чертовски хороший был солдат. Якович моргнул. — Спасибо, полковник. То есть судья. Капитан поправил фотографию и прочистил горло. — Так что вы хотели сказать? — Курсант Уондер попал в пехоту во многом из-за меня. Я тогда думал, что и ему это на пользу пойдет, и армии. Я до сих пор так считаю. — Он совершил тяжкий проступок. — Насколько я слышал, курсант Уондер принял вполне обычную дозу безрецептурного, совершенно законного препарата. Один раз. — В действующих положениях ясно указано, чем наказуем подобный поступок. Тем более учитывая отягчающие обстоятельства. Погиб курсант. В бою исход мог быть гораздо хуже. — Якович тряхнул головой. — В бою даже хороший солдат ошибается. А хороших солдат надо еще поискать. Якович плотно сжал губы. — Знаете, как мы с вашим отцом коротали часы во время осады Кабула? Когда делать было совершенно нечего, только пригибаться, если начинала «работать» вражеская артиллерия? Якович через силу изобразил на лице заинтересованность, и я тоже заскучал. Только стариковских воспоминаний нам не хватает. — Мы сидели в палатках и чесали языком. А еще курили «траву». У меня отвисла челюсть. «Трава», или «травка», на старом жаргоне означала марихуану. Она тогда была запрещенным наркотиком. Якович, видимо, тоже был знаком с этим словечком, потому что он задумчиво покачал головой. — Мне трудно в это поверить. — А вы что же, думали, будто отец вам расскажет о своих похождениях в неслужебное время? И что, по-вашему, это умаляет его заслуги? Полагаете, армия выиграла бы, если б нас поймали и вышвырнули со службы? Якович оттолкнулся руками от стола, развернулся на кресле и уставился за окно. Судья Марч глянул на меня и постучал пальцем под подбородком. Выше голову. Где-то взревели и потом затихли пропеллеры «Геркулеса». — Оставьте меня одного на пятнадцать минут, — не глядя на нас, пробормотал Якович. Мы вышли на линейку. — Спасибо, ваша честь. Огромное вам спасибо. За то, что приехали. За все! Судья пробежал по мне глазами. — А тебе идет форма. Как дела, Джейсон? — Не очень, сами знаете. Все это казалось невероятным. Что Орд примет мою сторону. Что судья приедет сюда. Что он окажется известным офицером. Судья показал в сторону столовой с теперь уж пустыми горизонтальными лестницами и одиноким деревцем, дрожащим на ветру. — Как думаешь, дадут кофейку старому солдату? Пару минут спустя мы с судьей сидели над чашками кофе в столовой, пока дежурные гремели посудой, готовясь к ужину. — Ты другими наркотиками, кроме этого «Прозака», не балуешься? — спросил судья, отхлебнув из чашки. — Нет, что вы, я никогда… — Хорошо, — кивнул он. — Если узнаю, что ты меня обманываешь, я тебе уши к голове приколю. Я поднял брови. Конечно, в годы юности судьи пирсинг был в моде, да только теперь он явно имел в виду нечто другое… — Сэр, почему вы за меня вступились? Он передернул плечами. — Если бы тебя уволили, ты бы попал в мое распоряжение. А у меня и так работы по горло. — Вот оно что… Судья оторвался от чашки и улыбнулся. — Шучу. Просто мне показалось, ты перспективный мальчуган, которого надо только направить в нужную сторону. Приятней слов я еще не слышал. Я тряхнул головой. — Ну и совпадение же, что вы служили вместе с отцом капитана. И что вы курили, ну эту, «травку». Судья вытряс в кофе сахар и стал методично его размешивать. — Есть у уголовников поговорка. Хотя они думают, я ее не знаю. — Сэр? — Если правдой воли не добиться, ври напропалую. Ах ты, хитрожопый старикан! Так мы и сидели, попивая кофе, пока в столовую не сунулся ординарец Яковича. — Уондер! Капитан зовет. Я крепче вцепился в чашку. — Давай, давай, шевелись. — Ординарец исчез, хлопнув дверью. А я чуть под потолок не прыгнул от ее стука. Когда мы вернулись к Яковичу, он выставил судью за дверь, а сам откинулся в кресле и сложил руки под подбородком. — Значит так, сначала про марихуану. Отец много мне рассказывал про полковника Марча. Дикки Марч был хорошим солдатом, но слишком вольно относился к приказам. Они выпивали вместе, и все же ни один из них ни разу не дотронулся до косяка. Я заледенел. Якович уличил моего защитника во лжи и клевете на собственного отца. — Уондер, ты знаешь, как судья Марч получил орден Почета? Я покачал головой. — Во время второй Афганской войны ракетой сбили транспортный вертолет. Из всей команды выжили только мой отец и Дикки Марч. Отец сломал обе ноги. Дикки Марчу — он тогда был майором — раздавило и зажало обломками руку. Вертолет загорелся. Майор Марч лопаткой перерубил размозженные ткани и здоровой рукой вытащил отца из вертолета прежде, чем тот взорвался. Потом три дня прятался от патрулей и нес отца на спине, пока их не подобрали. Якович откинулся на спинку стула и потрогал другую рамку — голограмму хорошенькой женщины с младенцем на руках. — Я бы все что угодно отдал за своих жену и сына, но родственникам редко приходится идти на большие жертвы. Солдатам приходится. В бою мы сражаемся не за страну, и не за веру, и даже не за родных и близких дома. Мы сражаемся за соседа, собрата по оружию. Они нам ближе любой семьи. Во рту у меня пересохло. — Сэр? — Я в долгу перед Дикки Марчем. В долгу за отца. Дикки Марч мне ближе, чем семья. Если он считает, что за тебя стоит солгать, этого достаточно. Только не думай, что тебя оставили в армии, потому что желторотый офицер повелся на нелепую ложь. Ты остаешься потому, что один глубоко уважаемый мной человек считает тебя на что-то годным. Остаюсь! Ура! — Сэр, я стану лучшим солдатом… — Отставить. Я каждый день слушаю, как обещают исправиться. И судья наверняка тоже. Если хочешь остаться, я занесу это происшествие в твой послужной список. Тебе никто никогда не предложит в армии хорошего места. Ну, хуже чем курс основной подготовки уж точно не бывает. Я разомлел от счастья. — …так мы оба опоздаем на церемонию, Уондер, — донесся до меня голос Яковича. — Я сказал «свободен»! — Он махнул рукой. Я чуть не забыл отдать честь, прежде чем развернуться кругом. Я выпускаюсь! Худшая ошибка моей жизни остается позади! Церемония особенно удалась, потому что судья остался смотреть. Потом, в столовой, мы ели печенья, пили разведенный виноградный сироп и жали руки чужим родителям. Позже, в Херши, я завел судью в ресторан и пытался угостить бифштексом, но он исхитрился сам оплатить наш счет. Мы оба всплакнули, когда я сажал его на обратный поезд. После курса нам полагалось двухнедельное увольнение. Курсанты, в основном, разъехались по семьям. А моим самым близким человеком на земле был Мецгер. Его база располагалась на мысе Канаверал. Поскольку пассажирские самолеты не летали, я решил мотануть туда на попутках и увязался с военным конвоем в Филадельфию. Я ежился в тряском холодном кузове и размышлял. Размышлял о Вальтере, о судьбе мира, но больше всего — о том, какой же я идиот. Якович ведь предлагал мне спокойно уйти из армии. А я, вместо того, чтобы воспользоваться случаем, собственноручно пробился обратно — на грязную, низкооплачиваемую, опасную работу. Работу, где мне теперь не продвинуться. Ребята типа Дрюона Паркера, у которых есть родственники со связями, могут сделать себе в армии карьеру. Мне же не судьба. Чем дальше я отъезжал от Индиантауна, тем трезвее глядел на будущее. Меня довезли до склада в Филадельфии — большого, с серым металлическим столом, за которым сидел сержант-снабженец, с автоматами с едой вдоль одной стены и несколькими кушетками — у другой. Склад пах влажным картоном. До колонны на Флориду было несколько часов. Двое парней, лет примерно по двадцать, сидели на чемоданах. Новобранцы, призванные на курс основной подготовки в форт Индиантаун. Растрепанные, расхлябанные и развязные. Словом, вылитый я несколько месяцев назад. Я развалился на кушетке и присмотрелся к сержанту, подсчитывавшему что-то на компьютере. Его загорелое лицо было изрыто угрями, на подбородке виднелся шрам. «Очоа», — гласила именная табличка на груди. — Откуда будешь, сержант? — Из Бронкса, — откликнулся он. Обычные сержанты — это не инструктора. С ними кто хочешь может трепаться. — А чего делаешь? — Я показал на его компьютер. — Да вот, учет бумаге веду. — Какой бумаге? — Разной. Туалетной, оберточной. — Их разве не в разных местах держать надо, а? Он дернул плечами. — Здесь же армия. Бумага и есть бумага. — А нравится работа-то? Он опять дернул плечами. — Мне мало осталось. До увольнения, в смысле. — Вот уж не думал, что дослужусь до отставки, — продолжил он. — Что так? — Да с дисциплинарками проблемы были. С дисциплинарными наказаниями, значит. Есть у кого поучиться! — А за что? — За драки в основном, по пьянке. Я поначалу на военно-морской базе служил. — Он сплюнул табачную жижу в ведро рядом со столом. — С этими «солеными» только нажрись вместе… Тоже верно. — И все-таки тебя повысили до сержанта. — Армия заботится о своих. Я расцвел. — Если, конечно, не поймает на наркотиках. Как ножом по сердцу. — С нарками разговор короткий. — Это ты про тех, кто на кокаине сидит, да? А что если кто-нибудь просто «Прозака» переберет? — Это ж армия, — отмахнулся сержант. — Наркота есть наркота. Я потупился. Велика же польза, думал я, глядя на свои сияющие ботинки, учиться обувь до блеска чистить. Сержант передо мной — это ж я через двадцать лет, даже если бы в моем деле ничего не упоминалось про наркотики. Я медленно побрел к выходу. К церкви через дорогу тянулась за едой длинная очередь из навьюченных мужчин. Не бродяги какие-нибудь, а вполне добропорядочные граждане, у которых война отняла последнюю надежду. Мое место — в такой же очереди. Как легко было бы сейчас исчезнуть. Раствориться среди бездомных, осиротевших, безработных. Армия выплескивалась через край. Сбежать из нее — значит помочь другим, освободить место для новичков. Никто не станет искать дезертира. В кармане у меня лежали накопившиеся за два месяца деньги, в рюкзаке — гражданская одежда. Помнится, кто-то из сатириков велел высечь себе над могилой: «Уж лучше здесь, чем в Филадельфии». Филадельфия и впрямь не подарочек, но затеряться в ней — раз плюнуть. Я вернулся подобрать рюкзак. Сейчас найду тихую улочку, переоденусь в гражданское — и поминай как звали. Сержант Очоа оторвался от экрана. — Машины на Канаверал отбывают в четыре утра. Смотри, не потеряйся. Поздно. Я уже потерялся. Я толкнул вращающуюся дверь, однако та толкнула меня в ответ. Хромая, на склад вошел негр с чемоданом в одной руке и алюминиевой палкой в другой. Я попытался протиснуться мимо. — Уондер! Я обернулся. В лицо мне улыбалась счастливая физиономия Дрюона Паркера. Он отпустил чемодан и протянул ладонь. — Только поглядите на него! Какая выправка! С успешным окончанием! — Он жал мне руку, оглядывая сверху донизу. — Привет! — опомнился я. — Ты чего тут делаешь? — Иду по второму разу. — Он похлопал себя по ноге. — Неделю назад меня выписали и зачислили на новый курс. — Опять в пехоту? Разве дяде сложно перевести тебя куда-нибудь поприличнее — после травмы-то? Его улыбка погасла, глаза потупились. — Я тогда врал про дядю. У меня в армии только брат двоюродный сержантом в воздушных войсках служит, а больше родных — никого. И нога как назло неправильно срослась. Поди опять вылечу с курса, но чем черт не шутит? Мой старик говорил, в жизни главное — показаться. Я знал Паркера всего день до того, как он сломал ногу. Тогда он был оптимистом. Теперь стал реалистом. Но уж он-то покажется, будьте уверены. — Так куда ты теперь, после окончания, везунчик? Везунчик? Не знаю, не знаю. — Куда пошлют, — дернул я плечами, скинул на пол рюкзак и сел ждать машину. Когда через полтора дня я готовился вылезать из очередного вонючего грузовика, глаза болели от бессонницы и пыли бесконечных дорог. Я скинул рюкзак на серый бетон вокруг складских зданий, стоявших на самом краю того, что совсем недавно переименовали в «Канаверальскую базу аэрокосмических сил ООН». Я последовал за рюкзаком, и стоило мне коснуться бетона, как земля задрожала. |
||
|