"Юность командиров" - читать интересную книгу автора (Бондарев Юрий)21Два дня училище устраивалось на зимних квартирах. Летом здесь был ремонт, в классах еще пахло свежей краской, обновленные доски отсвечивали черным глянцем; коридоры учебного корпуса с недавно выкрашенными полами, тщательно натертый паркет в батареях - все выглядело по-праздничному. Начинался новый учебный год, шли первые его дни, и едва только выкраивались свободные минуты, Алексей поднимался на четвертый этаж, в таинственную тишину библиотеки, и садился под уютной лампой за столик читальни, где разговаривали только шепотом, где даже суровые старшины батарей, охрипшие от постоянных команд, снижали строевые басы до нежного шелеста. И здесь, среди безмятежного шороха страниц, по-новому открывался Алексею еще полностью неизведанный книжный мир, отдаленный тремя годами фронта. В детстве он читал Майн Рида, Жюля Верна, Джека Лондона, потом все, что было в библиотеке отца о гражданской войне, о двадцатых годах. Но он сам прошел через другую долгую войну, он был теперь не тот, и многое, что так возбуждало воображение, манило его в детстве, сейчас уже не волновало так сильно. Он жадно набросился на книги Толстого и Стендаля, ежедневно открывая глубины второй жизни, которые потрясли его. Что ж, у опыта нет общей школы, своих учеников время учит порознь; но каждая книга на полке казалась ему другом, протягивающим руку, которую он раньше не замечал. Раз Степанов, выходя вместе с Алексеем из библиотеки, застенчиво сказал: – Жаль, Дмитгиев, что человеческая жизнь так коготка. Не успеешь узнать все, что здесь. Обидно, пгавда? У каждого есть пгобелы - чего-то не знаешь. Джеме Кук называл эти пгобелы - унексплогед, "белые пятна". - И без всякой последовательности заговорил о другом: - А ты знаешь, твой Богис какой-то не свой ходит. Вы не общаетесь? Неужели между вами все? Очень жаль… Да, после приезда в город из лагеря они ни разу не разговаривали, будто незнакомы были, избегали друг друга - все прежнее было кончено, между ними будто пролегла полоса черного цвета, разделила их. Борис был мрачен, замкнут, иногда же он принимал равнодушный вид, точно ничего не случилось, иногда демонстративно, казалось, с брезгливым презрением отворачивался при вынужденных встречах с Алексеем в училищных коридорах или на занятиях, и Алексей чувствовал, что не может преодолеть в себе что-то неприятное, отвратительное, мешающее ему оставаться таким, каким он был всегда. Внешне все в батарее было тихо, но обстановка в дивизионе была накалена, еще более подогреваемая распространявшимися слухами о том, что дело Брянцева и Дмитриева перешло уже все пределы нормальных взаимоотношений, что это недопустимо в армии и что их обоих должны исключить из училища по рапорту майора Градусова. Однако, кроме нескольких человек, никто в дивизионе толком не знал, что произошло на стрельбах. Не знал, видимо, все подробности и Степанов. Вчера днем в учебном корпусе, как только начался перерыв после первого часа занятий и везде захлопали стеклянные двери, а длинные коридоры стали наполняться папиросным дымом, Алексей увидел, как Степанов, сев на подоконник возле дверей курилки, рассеянно потирая круглую свою голову, говорил Полукарову, который слушал его с ироническим видом человека, уставшего продолжать спор: – Послушай, Женя, ты очень субъективен… Опгеделение агмии Флетчегом - это опгеделение бугжуазного теогетика… Что это? "Оживляемое бесчисленным множеством газличных стгастей тело, котогое искусный человек пгиводит в движение для защиты отечества". Это же явная егунда, извини… – Наизусть шпаришь, Степа? - перебил его Полукаров, жадно затягиваясь папиросой. - Так что ж? Ты считаешь - у наших людей нет страстей? Считаешь, что все люди в армии должны быть святыми, херувимчиками с белыми крыльями? Он замолчал и тут же выжидающе огляделся, как будто искал кого-то; курсанты из других батарей входили и выходили из курилки, не обращая на них внимания, потом рядом остановились Зимин и Карапетянц, затем вышел из курилки Борис в сопровождении долговязого сержанта Карпушина из второй батареи; сержант этот, быстро, небрежно причесываясь и дуя на расческу, с беспечным, игривым выражением рассказывал что-то Борису, и Борис с таким же видом игривого интереса переспрашивал его: – Так и ушел? А она что?.. Полукаров покосился в их сторону, сказал внушительно: – Нет, Степа, и в армии есть страсти, и они движут людьми! А страсть управлять людьми? А честолюбие? А ревность к чужому успеху, доходящая до ненависти! Нет, Степа, карась-идеалист ты, беспочвенный мечтатель, весь ты из умных книг! А как, по-твоему, Брянцев - реалист или идеалист? Или я? Нестеснительный Полукаров говорил это отчетливо-тяжеловесно, артистический баритон его зарокотал в коридоре, привлекая вниманий стоявших вблизи курсантов, и после его слов Борис, чуть переменившись в лице, все же насильственно-спокойно похлопал Полукарова по плечу. – Долг прежде всего, а потом удовольствия, как говорят французы. Этого, Женя, не надо забывать. Я от рождения реалист, пусть будет тебе известно. – Да? Разве? - с колючей вежливостью спросил Полукаров. - Укажи мне на человека, лишенного страстей и пороков. Наверно, это будешь ты. О библейская овечка с нежной серебряной шерсткой! – Философствуешь, Женя, - тонко улыбнулся Борис. - Много громких слов, сотрясаешь воздух, милый. Что с тобой - нездоровится? – А отстань ты… знаешь? - вдруг чересчур обозленно выговорил всегда невозмутимый краснобай Полукаров и, прекратив спор со Степановым, зашагал по коридору прочь, покачивая неуклюжей своей медвежьей спиной. – Видел представителей нашей батареи? - смеясь, сказал Борис Карпушину и отошел вместе с ним в сторону. – Ты понял, Степанов? А? - спросил Зимин, провожая спину Полукарова моргающими глазами. - Это что такое - ссора? – Зачем он тут произнес речь? - с жаром отчеканил Ким Карапетянц. - Говорун, понимаешь! Все и так ясно. Два сапога - пара! – Что ясно? Что ясно? Какая пара? - воскликнул Зимин и, поперхнувшись, подавился дымом, бросил недокуренную папиросу в урну, украдкой оглянулся - не улыбаются ли вокруг? - и еще раз со слезами заглянул в урну, мысленно проклиная себя за то, что начал недавно курить для солидности. - Жуть какая кислая попалась! Прямо невозможно!.. – Легкомысленно поступаешь. Одна капля никотина убивает лошадь, - строго сказал Карапетянц, пощипывая черные пробивающиеся усики, и поглядел в окно, за которым осенний ветер свистел в тополях, тосковал об ушедшем лете. – Дурацкое значение имеет эта капля! - возмутился Зимин. - Ты понимаешь, что у нас происходит во взводе? Зимин и Карапетянц были моложе всех в батарее, одногодки, всегдашние соседи по столу в учебных классах, но по определенным причинам все-таки "не сходились характерами": Карапетянц жестоко осуждал любовь несерьезного Зимина к посылочкам, высмеивал эти посылочки, получаемые им из дому, и вообще поступал и делал все обдуманно. Он считал, что будущий офицер должен во всем отдавать себе отчет и знать, что за жизнь ожидает его, если война не исключена. – Все посылочки в голове! Зачем задаешь несерьезный вопрос? - Карапетянц отмахнулся от Зимина, как от надоевшей мухи. - Не видишь разве? Зачем спрашиваешь, как наблюдатель? Несерьезно! – Я не наблюдатель… - обиделся Зимин. Как обычно, в личное время курилка битком набилась курсантами, здесь было особенно оживленно, хаотично звучали, перемешивались голоса; возле двери дневальный, охрипнув, кричал со страстной убедительностью: – Товарищи, окурки на пол не бросать! Братцы, уважайте труд дневального! Сами будете на моем месте! Но его никто не слушал. В начале личного часа Алексей вошел в курилку, столкнувшись случайно на пороге с Полукаровым: мельком посмотрели друг на друга, не сказав ни слова, и, соединенные теснотой и этой случайностью, отошли к окну, в относительно свободный уголок, там закурили. И Алексею показалось, что Полукаров ожидал какого-то вопроса от него или хотел сказать что-то - стоял рядом, стряхивая пепел с кончика своей папиросы, наклонив большую лохматую голову. Опять на миг они встретились взглядами, и Полукаров мрачно проговорил: – Вот что-то папироса не тянется. – Сырой табак? Попробуй мои. – Спасибо. Пострадаю со своими. А вокруг становилось все теснее, все шумнее, дым синими пластами покачивался под потолком, и слышно было, как сержант Карпушин из второй батареи, высокий, с коротким вздернутым носом, подстриженный "под ежик", с двумя медалями "За отвагу", втиснувшись от двери в толпу курсантов, по-разбойничьи вдруг свистнул в два пальца, выкрикнул луженым горлом: – Эй, братцы, первая, прославленная батарея, хоть топор вешай! О чем речь? А-а, ясно - среди смертных герой дня! - захохотал он с дерзкой веселостью, заметив Алексея у окна. - А может, Дмитриев и орденок схлопочет? Ась? – То есть? - спросил Алексей. – Как "то есть", старшина? А ты невинницу из себя не строй! Чувствуем твои методы. Высоко вознесся! Психику словами не исправишь. Слова - не то. Ими не убедишь. Иногда надо дубинкой по голове, чтоб все на свои места стало! Алексей швырнул папиросу в урну, подошел к Карпушину. – Ты говоришь, словами человека не убедишь. А сам сейчас убеждаешь меня словами. Где же логика? Сержант Карпушин скрестил на груди руки, крутые ноздри короткого носа зло дрогнули. – Логика? При чем здесь логика? Исключить тебя из комсомола и из училища - вот и вся логика! Запомни еще - за клевету и к суду привлекают, ясно? – Черт тебя знает, что ты за артиллерист! - усмехнулся Алексей. - Ни разу таких не видел. – Ты брось эти штучки, старшина! Туману не напускай!.. Я-то как раз артиллерист, а не быстренький, как некоторые тут!.. – Не видно, - сказал Алексей. - В артиллерии не стреляют с закрытыми глазами. Прешь напролом, как бык. – Ты мне словами памороки не забивай! Я-то уши развешивать не буду! Ничего у тебя не выйдет! - угрожающе заговорил Карпушин. - Учти: вся твоя карьера шита белыми нитками, хоть ты и до старшин долез… Лесенка твоя как на ладони… ясно? – Слушай, Карпушин, - вмешался Полукаров, сделав брезгливое лицо. - Закрыл бы заседание юридической коллегии с перерывом на каникулы. Надоело слушать громовые речи! – А ты-то что, Полукаров? Подкупили тебя вроде? - выкатил пронзительно-светлые свои глаза Карпушин. - Или уж не понимаешь, что тут за кулисами у вас делается? Может, всякие подробности рассказать, как люди жить имеют? И о Валеньке тоже знаем… – Что именно? А ну-ка объясни. - Алексей почувствовал, как холодеют, будто ознобом стягиваются, его губы. - Какое это имеет отношение? – Имеет! - Карпушин хохотнул, повертел пальцем возле виска, показывая этим, что дело тут не без цели. – Вот что, - еле сдерживая себя, глухо проговорил Алексей. - Если будешь галдеть тут еще, я тебе морду набью, хоть и на гауптвахту сяду. Все понял? – Подожди, Алеша. Сказав это, из окружившей их обоих толпы курсантов как-то лениво вышагнул, приняв бесстрастное выражение, все время молчавший Дроздов, положил руку на крутое, покатое плечо Карпушина и долго, детально рассматривал его всего - с головы до ног; и тотчас в курилке задвигались, зашумели, кто-то предложил накаленным басом: – Толя, тресни ему по шее за демагогию! У этого парня - мыслей гора! – А ну-ка тихо! - остановил Дроздов и властно подтолкнул Карпушина нажатием руки в плечо. - Проваливай по-вежливому! И передай взводу, что первая батарея выгнала тебя из курилки к чертовой бабушке! Тогда Карпушин, сузив веки, высвободил плечо из-под руки Дроздова, раздувая ноздри, попятился к двери, затем повернулся, со сдержанным бешенством начал протискиваться к выходу. Дроздов проводил его до самой двери, напоследок по-домашнему посоветовал: – Если не успокоишься, сходи в санчасть. Там есть хорошенькая сестренка. В шкафу направо у нее валерьянка с ландышем… Будь здоров! – А выпроводил ты его, Дроздов, напрасно, - заметил Грачевский, косясь на Алексея. - Потом объективно ничего не известно, видишь ли… – У тебя куриная слепота, Грачевский, - ледяным тоном ответил Дроздов. - Очки носить надо. – Слепота не слепота, а ты знаешь, где правда? Зимин с негодованием заявил Грачевскому: – Если не из нашей батареи, значит, можно говорить все, что хочет! Просто безобразие! Он повел сердитыми глазами - Алексей уже стоял в дальнем углу и чиркал спичкой по коробку, а спички выщелкивали фиолетовые искры; от движения руки прядь волос упала ему на висок. "Он волнуется?" - подумал Зимин, и в ту минуту дневальный с шашкой и противогазом через плечо появился в курилке, прокричал: – Старшину первого дивизиона к телефону! В вестибюле, где был столик дежурного с телефоном, Алексей, немного успокоившись, взял трубку, сказал, как обычно: – Старшина Дмитриев. – Алексей? - послышался голос точно из другого мира. - Алексей, это ты? – Валя?.. – Алексей, я должна с тобой серьезно поговорить… – Валя, я не могу тебя увидеть ни сегодня, ни завтра. |
|
|