"Посмотрите - я расту" - читать интересную книгу автора (Алмазов Борис Александрович)Глава восьмая РАЗВЕ ТЫ СОЛДАТ?После завтрака я сунулся было на кухонный двор и с удивлением увидел, что дрова ожесточённо колет тётя Паша. — Будь ты трижды проклято! — приговаривала она, вытягивая завязнувший топор из чурбана. — А где дядя Толя? — Заболел. — Как заболел? Где он? Я его навещу. — Иди, иди с богом. Нельзя его навестить. Иди, иди отсюда. — Борька! Хрустя! — кричал Серёга. — Борька! Куда ты делся? Ты что, забыл? Собрались идти, а ты сбежал куда-то! — Всё в порядке! — сказал Федул. — Алевтина думает, что вы полочки к выставке выпиливаете. Часа три не хватится. До обеда успеете? — Постараемся. Мы пошли к забору, где ещё с ночи была выломана доска. — Интересненько! — услышали мы за спиной. — Ладно-ладно! Всё-всё будет сказано. Мальвина! Она стояла на крыльце своей палаты и готовилась позвать пионервожатую. Я погрозил ей кулаком. — Сорваться хотите? Забор сломали! Всё-всё будет сказано. — Осипян! — сказал я. — Иди сюда. — Не бойся, Ира! — прощебетал Серёга. — Он драться не будет. — Ну? — Она подошла к нам вразвалочку. Но чувствовалось, что умирает от любопытства. — Человек ты или кто? — Да ладно тебе, — остановил меня Серёга. — Дай честное октябрятское, что никому не скажешь… — Вот ещё! — Ты немцев видела? — спросил Серёга. — Так вот, мы за оружием идём. Нас защищать! Ирка даже побледнела. — А где это оружие? — прошептала она. — На бывшем переднем крае, на минных полях, — гордо сказал Серёга. — Не ходите! Не ходите! — запричитала Ирка. — Вы же подорваться можете. — Ирка схватила меня за рукав. — Боречка, не ходи! — Пусти ты меня! — Ира! — сказал Серёга значительно. — Понимаешь: надо! И она сразу как-то обмякла и ссутулилась. — Вот, вот, — она вытащила из кармашка мятую карамельку, — вот съешьте. У меня только одна осталась. Мы пожали ей руку и нырнули в заборную щель. — Не! — говорил всю дорогу Серёга. — Она не выдаст! Она хорошая. — Под ноги смотри! И помалкивай! — оборвал я его. — Тут, я видел, где-то проволочные загорождения есть. Лес, через который мы шли, был весь переломан, почти все деревья были без верхушек, по измочаленным стволам текла смола, торчали обгорелые, вывернутые с корнем пни. Ближе к опушке стали попадаться спирали колючей проволоки, рогатки и бетонные пирамиды надолб. И тут мы увидели плакат: «Запретная зона. Мины!». — Вот он, передний край! — прошептал Серёга. Мы ступали осторожно, говорили шёпотом, словно боялись, что из обвалившейся траншеи пли из развороченного блиндажа глянет на нас пустыми глазищами полуистлевший мертвец. За лесом было поле, и на нём копошились люди. Мы залегли на опушке и стали смотреть, что они делают. Это были сапёры. Их было несколько. Они шли далеко друг от друга, водя по траве миноискателями, словно ощупывали землю. Иногда останавливались и ставили флажки, а иногда снимали наушники и, отложив в сторону щуп, ложились на землю и начинали копать сапёрными лопатками. — Разминируют, — сказал Серёга. — Без тебя вижу. — Надо поискать, где они найденное оружие складывают. И вдруг словно клещи сдавили моё ухо, и неведомая сила подняла меня вверх. Краем глаза я увидел плащ-палатку и сапоги. — Так! — сказал над нами голос. — Ещё двое! Это что же делается? Товарищ гвардии майор! Что они там в лагере, спят, что ли? Вчера двое! Позавчера четверо! Огромный пожилой солдат вытащил нас на полянку, где сидел тот самый майор, что грозился повыдергать ноги и вставить в уши. — Вот снять бы с них штаны да всыпать, как меня отец в детстве учил! — говорил солдат. Отставить! — сказал майор. — Отпусти им уши. Оторвёшь. У тебя вон ручища-то! Как лопата у бульдозера. Ну, голуби, зачем пожаловали? — Гуляли, заблудились… — забормотал Серёга заранее приготовленную легенду. — А лет вам сколько? — Восемь, — сказал я. Голова у меня, словно налитая свинцом, не желала подниматься. — В школу, значит, ходите? Читать умеете? Или, может, вы близорукие? Плакат видели? — Нет! Какой плакат? — сказал Серёга, делая невинные глаза. — Может, ветром сорвало? — беспокойно спросил солдат. — На месте плакат! — сказал майор. — Никуда его не сорвало. Так или нет? — наклонился он ко мне. — Так… — прошептал я, потому что не мог я врать этому майору. Еслибы он на меня кричал или ругался, а он расспрашивал усталым голосом. Он сидел на полянке, на пеньке, босой, измазанные глиной сапоги валялись в траве. Майор поглаживал руками колени, и я не мог оторвать глаз от его рук. Они были огромные, жилистые, с крупными ногтями, такие бывают у людей, которые много и тяжело работают. Обшлага кителя и галифе у майора все были в глине. Это оттого, что он стоял на коленях, когда выкапывал мины руками. — Эх! — вздохнул майор. — Ну что мне с ними делать? Надо в лагерь вести к начальству. Пусть там разбираются. За пистолетами, что ли, шли? А? Кавалеры? В войну поиграть? Мы отрицательно замотали головами. — А зачем? — Тут немцы близко. На всякий случай. Офицер вдруг тоненько засмеялся. Он смеялся всё громче и громче, с повизгиванием. — Гриша! — закричал он. — Пчёлко! — Здесь! Из кустов вышел ещё один солдат. — Ты обед на мост понесёшь, прихвати вот этих ополченцев. Отряд самообороны. Сдай их начальству в лагерь. А ты, Иваныч, — сказал он пожилому, — поди глянь, как там ребята кошечки кладут. — Есть, — ответил Иваныч. — А всё ж выдрать следовало… — Это устарелая педагогика. — Зато сразу в чувство приводит. — Не ворчи. — Я не ворчу. — Вот и не ворчи. Они всё ещё переругивались беззлобно, когда Пчёлко надел на плечо термос, другой взял в руки, а нам приказал нести большой мешок. Боже мой, разве это был солдат? Во-первых, он был такой маленький, такой конопатый и такой белобрысый, что вполне мог сойти за пионера. Во-вторых, на нём был такой замасленный и грязный комбинезон, что казался клеёнчатым и блестел на солнце. Даже погон у него не было, и только белая выгоревшая и захватанная масляными пальцами пилотка говорила, что это всё-таки солдат, а не трубочист. Кроме того, он шмыгал носом, и когда заговорил, то голос у него оказался тонким и хрипатым. — Звидкиля, хлопци? — Чего? — не поняли мы. — З якого вы миста? — Как это — с какого места? Нас по местам не распределяют. — Та ни… Вы з городу чи з сэла? — А! В городе живём, в городе. — А кажи мэни, будь ласка, билый хлиб в мисте маете? — Чего он так разговаривает? А? — спросил меня Серёга. — Он чего, специально, что ли, над нами издевается? — Та ни, — улыбнулся солдат. — В мене мова така. Украинська. Ну то як, паляницу маете? — Какая такая поленница? Зачем её маять? Мучить, что ли? — не понимали мы. — Может, он спрашивает, есть ли в городе белый хлеб? — Так, так! — обрадовался солдат. — Есть. Есть белый хлеб, есть. Батоны. — Ой-ёй… — вздохнул он. — Скильки ж я рокив не йив цього хлиба. Ище до войны мамо с мёдом паляницю робылы… — Мать его вроде этой поленницей кормила, с мёдом. — А ваша мама на Украине? — спросил я, чтобы поддержать разговор. — Нема матуси. И батька нема. Немец згубив. Мешок оттянул нам руки. Солдат шагал ровно и широко, мы за ним никак не поспевали. Если бы не этот мешок, мы давно бы дали стрекача. Вот мы и бежали вприскочку за этим промасленным солдатом, и мешок бил нас по ногам. — Хрустя! — сказал Серёга. — Да мы никак к мосту идём? Точно. Вот и поворот, и вот уж немцы машут руками и бегут к нам навстречу. — Гут! Гут! Гришке, Гришке… Карашо! Объод! — Мамочка моя! — ахнул Серёга. — Да ведь мы немцам обед принесли. Мы в ярости швырнули мешок на землю. — Не надо так. Це хлиб, — сказал солдат. Он передал термосы уже знакомому нам раскосому сержанту, и тот стал разливать щи в подставленные миски. — Гришке! Гришке! — кричали немцы. — Кушать! Кушать! Киндер кушать брод! — Они приглашали нас пообедать вместе с ними. Я готов был кричать от злости. — Куда ты нас завёл! — закричал Серёга на солдата. — Лучше бы выпороли, чем немцам обед нести! Что мы в лагере-то скажем? — То был приказ! — сурово сказал Гриша. — Гриша, садись с нами, — чисто по-русски выговорил пожилой немец. Я раньше его не приметил. Он был в советской военной форме, только без погон. Пустой рукав был аккуратно заправлен за ремень гимнастёрки. — Ни! — сказал Гриша, упрямо наклонив голову. — Не хочу. И не треба мени проситы, товарищу Кляйст. Не треба. — Понимаю! Я понимаю, — вздохнул немец. — Понимаю. — И пошёл к немцам, которые устроились на брёвнах и дружно уплетали еду. Он вытащил из-за голенища сапога газету и, ловко развернув её одной рукой, начал громко читать что-то по-немецки. — Газетки почитывает! — зло сказал Серёга. — Це не пленный, це агитатор. Коммунист. Товарищ Кляйст. Пидем до лагеря, а то мени працюваты треба, — сказал Гриша. Мы пошли, а вслед нам неслись чужие непонятные слова: — Дойче зольдатен! Фатерлянд! Демократишен републик! — Эхты! — сказал Серёга. — Они у тебя родителей убили, а ты им еду носишь! — Це приказ! — глухо и упрямо ответил солдат. |
||
|