"Очертя голову, в 1982-й" - читать интересную книгу автора (Карлов Борис)

ГЛАВА ПЯТАЯ Волки и овцы

Солнечный луч наконец выглянул из-за длинного затяжного облака и осветил просторный, красного дерева с позолотой, письменный стол. Массивная бронзовая чернильница, пресс-папье, подставка для перьев, нож из слоновой кости… Юрий Владимирович увидел на чернильнице муху. Переливаясь цветами, она грелась на солнце и озабоченно шевелила лапками. «Что же это они…» — рука потянулась к кнопке звонка. Но нет, он уже передумал — в нём проснулся инстинкт охотника. Не сводя с мухи глаз, он свернул трубку из попавшихся под руку документов и, тщательно рассчитав удар, резким махом припечатал насекомое к чернильнице. Удар был внезапный и точный, свойственный только опытным кабинетным работникам. Склонившись, Юрий Владимирович внимательно рассмотрел прилипшие к металлу останки и брезгливо смахнул их на ковёр. На заголовке «Всемерное ускорение и интенсификация на основе научно-технического прогресса» красовалось теперь мокрое пятно с налипшими на бумагу мушиными внутренностями. Минутное чувство удовлетворения вновь уступило место гнетущему пессимизму — состоянию, не оставлявшему его вот уже более полугода.

Наследство, доставшееся Юрию Антропову от КПСС на 65-м году советской власти, находилось в упадке. Страна была разграблена, хозяйство убыточно, народ ни во что не верил. Это был даже не тупик, это была пропасть, и земля уже сыпалась под ногами.

Ещё на своей прежней работе в КГБ, в кругу близких друзей, Антропов допускал крамольную мысль о возможности разумного отступления от некоторых марксистско-ленинских принципов. Но разговор сразу уходил в сторону, и Юрий Владимирович понимал, что идея эта ещё не вызрела. Теперь же, ознакомившись с секретным докладом о положении дел на конец 1982 года, Антропов понял, что только разумный компромисс замедлит, а может быть и предотвратит гибель системы.

В этом не было, в сущности, ничего нового. Точно такой же опыт Ленин проделал в 1924 году и назвал это Новой Экономической Политикой. Потом НЭПманов расстреляли. Необходимо назвать это дело как-нибудь по другому…

Например — «Перестройка».

Вполне благозвучно и, что самое главное, ничего конкретного.

Антропов взял ручку и набросал на чистом листе бумаги: «Перестройка. Обновление социализма на основе ленинских коммунистических идеалов».

После этого он даже щёлкнул пальцами от удовольствия.

Однако новая идея требовала в ЦК новых людей. И Антропов набросал список своей будущей «перестроечной» команды: Лигачёв, Гималайский, Рыжков, Ельцин — всего около двадцати фамилий. А от всех этих полусумасшедших гришиных и романовых необходимо будет избавиться…

К горлу подкатила отрыжка, и Юрий Владимирович раскатисто рыгнул. В селекторе послышался голос секретаря:

— Да, Юрий Владимирович?…

— Ко мне сегодня есть кто-нибудь?

— Генерал-лейтенант Лампасов второй час сидит в приёмной.

— Ах, да. Пусть заходит.

Проклиная изжогу от съеденной за завтраком икры, Антропов выпил порошок и снова налил в стакан минеральной. В дверях появился Лампасов. Он был одет в парадный мундир с орденами и медалями. «Зачем так вырядился? — подумал Антропов. — А ведь он ещё лейтенант… Наверное, пришёл полковника просить».

— Садитесь, Павел Александрович. Чайку распорядиться?…

— Благодарю, Юрий Владимирович, ничего не надо. Я займу не много времени.

Теперь Антропов разглядел его как следует. Лампасов был бледен, выглядел нездоровым — как после запоя или нескольких бессонных ночей. И говорил он как-то странно — слабо и монотонно. Нет, не за чинами он пришёл…

— Так что же, Павел Александрович, что не ладится?

— Товарищ Генеральный Секретарь, я буду краток. — Лампасов попытался перейти на официальный тон, однако голос плохо его слушался. — Дело, о котором я хочу доложить, может иметь… в том числе для вас лично, товарищ Генеральный Секретарь… Извините, язык не повинуется мне… Вот рапорт. Примите меры, какие сочтёте необходимыми, вплоть до… Теперь позвольте мне уйти, я очень плохо себя чувствую.

Лампасов часто дышал, его бледное лицо покрылось каплями пота.

— Да. Хорошо. Идите.

Лампасов встал, развернулся и, пошатнувшись, вышел.

Но в ту же минуту в Генеральном Секретаре проснулись старые замашки гэбиста, и он поспешно добавил в дверь, ещё не успевшую захлопнуться:

— Павел Александрович! Не уходите из приёмной… до моего распоряжения.

Послышался не то вздох, не то рыдание, и дверь затворилась.

Антропов снял трубку и приказал:

— Лампасова не выпускать из Кремля до моего распоряжения.

Рапорт занимал восемь машинописных страниц, пестревших опечатками. Как видно, генерал не доверил работу машинистке и, возможно, всю ночь сам просидел над клавиатурой.

Юрий Владимирович принялся читать, и брови его постепенно поползли вверх.

Текст представлял из себя сбивчивое повествование о каком-то чудовищном заговоре, о пришельцах из будущего и на треть состоял из истерических раскаяний самого Лампасова. Он заканчивался нешуточным заявлением:

«Когда вы будете читать это (слово забито буквой «х») рапорт, меня уже не будет в живых. Честь офицера диктует мне это (забито) выбор. Прошу считать меня до последней минуты коммунистом и похоронить с партбилетом в кармане».

Число, подпись.

Всё это было похоже на бред опасного сумасшедшего, но никак не на рапорт военного человека. Антропов потянулся к кнопке вызова секретаря… Но в тот момент, когда его палец уже коснулся кнопки, по всему зданию прокатились гулкие раскаты выстрела.

Юрий Владимирович застыл на мгновение, затем отдёрнул руку и замер. Ему очень захотелось залезть под стол и подождать, пока всё разъяснится.

Но вот в коридорах послышалась беготня, и в кабинет без стука проскользнул перепуганный секретарь. Он прикрыл за собой дверь и доложил:

— Минуту назад застрелился генерал-лейтенант Лампасов.

— Как?!

— В туалете, из табельного оружия.

Некоторое время Антропов молча смотрел на секретаря. Первым чувством, которое он испытал, было облегчение: это не заговор и не покушение. Затем взгляд его упал на испещрённый поправками нелепый текст рапорта. Несомненно, Лампасов был сумасшедшим. При нём было оружие, и он, пойми в разговоре что-нибудь не так, вполне мог…

— Почему у него не отняли оружие при входе в Кремль?

— Я сейчас же, немедленно это выясню, товарищ Генеральный Секретарь.

— Идите.

Сумасшедший он или нет, с этим рапортом следовало что-то делать. В нём указывались конкретные фамилии, и среди них фамилия Председателя КГБ СССР, бывшего его заместителя, генерал-полковника Змия.

Несмотря на свою собственную прежнюю устрашающую должность, Юрий Владимирович не владел искусством дворцовой интриги. Он попросту решил вызвать Змия к себе и потребовать от него решительных объяснений.

— Вызовите ко мне Змия, — приказал он секретарю. — Пусть захватит планы работы на четвёртый квартал.

— Слушаюсь, Юрий Владимирович.

В отличие от «зелёного» генерала Лампасова, Змию не пришлось ждать в приёмной. О его прибытии доложили сразу, и он, не чувствуя ни малейшего стеснения, прошёл в кабинет генсека.

— Рад вас видеть в здравии, Юрий Владимирович.

— Садись… Какое тут здравие, весь день на корвалоле.

— Да, это он что-то неожиданное выкинул. Прямо-таки ума не приложу… Ничего особенного за ним не было…

— Ты вот что… Я с тобой этого, вола не буду. На вот, держи и читай. Потом поговорим.

Антропов отдал рапорт, отошёл к окну и закурил. Змий склонился над бумагами и в считанные секунды проглотил весь текст.

Надо сказать, что он был готов к этой встрече. О самоубийстве Лампасова Змий узнал одновременно с генсеком, то есть, через минуту после выстрела. Он быстро просчитал возможные сценарии до выстрела и после — и в общих чертах всё понял. Перелистывая страницы только для виду, он напряжённо продумывал свою дальнейшую линию поведения.

Докурив, Антропов затушил сигарету в стоящей на подоконнике пепельнице, повернулся к Змию и с удивлением увидел, что тот беззвучно смеётся. Глядя на шефа, Змий, будучи не в силах произнести ни слова, молча потыкал в листки лампасовского рапорта и хрипло расхохотался во весь голос.

Пример его был столь заразителен, что губы Юрия Владимировича несколько раз невольно подёрнулись в улыбке, а в следующую минуту он, не удержавшись, тоже зашёлся смехом.

Когда оба немного успокоились, Змий сказал:

— Я уже давно начал замечать, что он немного того, спятил. Я даже велел за ним понаблюдать. А вот и не доглядел…

Погрустнев на мгновение, Змий опустил глаза.

— Но ты послушай, что он здесь пишет!..

И он начал зачитывать вслух наиболее виртуозные пассажи из сумбурного лампасовского текста.

Вернувшись к себе, Змий крикнул Коршунова.

— Слушай внимательно. Рапорт отправили на психологическую экспертизу. Надо будет сделать так, чтобы документ был случайно уничтожен. Залит кислотой, реактивом… По вине лаборанта. Иди, займись этим немедленно.

— Слушаюсь, Владилен Казимирович.

Было четвёртое сентября. Лето закончилось, и вечерняя прохлада уже предвещала промозглую осень. В Ленинграде шёл дождь, а в пахнущем лесом и созревшими в садах яблоками Подмосковье закатывалось за горизонт яркое малиновое солнце. В бывшем графском особняке укладывались спать. Над широкой атласной кроватью зажглись два перламутровых светильника.

— Поздно приехал и ничего не рассказываешь. Тебя кто-нибудь обидел? — потребовала мужа к ответу Людмила Каримовна.

— Лампасов застрелился. Прямо в Кремле, на приёме у Генерального.

— Да что ты говоришь!.. — Людмила перестала растирать крем на руках. — Это тот самый красивый блондин в приталенном кителе? В пятницу он был на обеде… о господи!

— Да.

— Как же так?!

— Говорят, что сошёл с ума.

Людмила охнула и оба некоторое время лежали молча.

— Скоро у нас будут большие перемены. Юра что-то затевает. На прошлой неделе я имел с ним разговор с глазу на глаз. Он набирает себе команду в ЦК, будет крутой поворот влево.

— Почему влево? Может быть, не надо так круто?

— Надо, надо. Иначе — полный обвал.

— Уже?… Что же теперь будет? Когда?

— На весеннем Пленуме.

— Все согласны?

— Нет, не все. Многие хотят дожить спокойно.

— А я тоже хочу спокойно. Ещё неизвестно, как это у вас всё получится. Скажи ему что-нибудь, отговори…

Но Павел Андреевич безнадёжно махнул рукой и, пожелав супруге спокойной ночи, погасил светильник. Людмила тоже немного погодя погасила свой, но ещё продолжала лежать на спине с открытыми глазами.

— А что ты решил с этими вымогателями — ну, ясновидящими? А вдруг это они Лампасова? А потом и тебя…

— Не знаю, ещё не решил.

— А я думаю, что они сумели расшифровать Нострадамуса. Его ведь до сих пор ещё никто не смог правильно прочитать, а эти, стало быть, прочитали. Теперь живём как подопытные: они всё наперёд знают. Сходи к Змию, поговори с ним, пусть разберётся.

— Людмила, — в голосе Павла Андреевича появилось страдание, — не говори мне про Змия, это страшный, страшный человек! Он и хитёр как дьявол. Артист, комедиант из преисподней. Для него жизнь — игра, люди — пешки. Сатана, воистину Сатана!..

Павел Андреевич так разволновался, что когда пил своё вечернее молоко, поперхнулся и долго кашлял.

«Сатана, воистину Сатана!..»

В тесном отсеке сверхсекретного отдела с бронированной звуконепроницаемой дверью работала хорошая вентиляция, иначе бессменный дежурный подполковник Хромов давно бы лишился чувств от переутомления и усталости. Впрочем, вентиляция работала здесь не для повышенного комфорта дежурных. Она была необходима для бесперебойной работы звукозаписывающей аппаратуры.

Когда в наушниках послышалось похрапывание Гималайского, а затем и посапывание его супруги, Хромов устало потянулся и переключил магнитофон с гигантскими бобинами плёнки на самую медленную скорость. С некоторых пор он научился применять эту маленькую хитрость, позволявшую ему не менять бобину до самого утра. А потом, за десять минут до звонка будильника в спальне высокопоставленных супругов, его самого разбудит выскочивший из ручных часов хитроумный штырёк. Он кольнёт в запястье и не уберётся до тех пор, пока не измучает и не заставит проснуться окончательно. Потом Хромов встанет с кресла, поменяет бобину и установит обычную скорость записи. Полчаса спустя он переключится на микрофоны, вмонтированные в потолке столовой, а ещё через час — на микрофон в спинке сидения автомобиля. Но это будет завтра. А сейчас…

Хромов с удовольствием стащил с себя сапоги, повесил на холодную батарею сырые портянки, сполз в полулежачее положение, раскинул по полу босые ноги, поправил на голове наушники, почмокал губами — и в ту же секунду захрапел, присоединившись своим третьим голосом к звучащему в наушниках дуэту.

В эту ночь ему снились супруги Гималайские, ставшие почти родными. Ведь он был незримым свидетелем абсолютно всех их деловых и личных разговоров, а иногда, по некоторым звукам и междометиям, мог догадываться даже о самых интимнейших сценах на супружеском ложе…

Сначала Хромову приснилась одна Людмила Каримовна. Она лежала, бесстыдно раскинувшись на шёлковом покрывале огромной кровати и, мечтательно вздыхая, гладила ладошками свою большую упругую грудь и широкие бёдра. Поскольку Хромов ни разу в жизни не видел Людмилу, она представлялась ему пышной голубоглазой блондинкой.

Открылась боковая дверь, из ванной вышел Павел Андреевич. Он подошёл к жене, присел на край кровати и стал гладить её по разным частям тела поверх и даже под покровом полупрозрачной сорочки. Людмила заёрзала, задышала… И тут с обеих сторон начались такие бесстыдные действия, подобные которым он не позволял себе никогда даже со своей женой.

…Несмотря на паскудство происходящего, Хромову приятно. Он елозит по полу босыми ногами, хмыкает и высовывает язык.

Но вот причудливые сексуальные игры, по существу ещё только прелюдия полового акта, нарушены появлением в спальне третьего лица.

Это страшное, отвратительное существо с козлиными ногами, копытами, свиным рылом, гибким туловищем, покрытым шерстью, и длинным, поднятым к затылку, хвостом. Хромов понимает, что это существо — генерал-полковник Змий, и он же — Сатана…

Павел Андреевич тревожно принюхивается, оборачивается и видит Сатану. Лицо его искажается ужасом, он раскрывает рот, но не может произнести ни звука. Чудовище плюёт ему в лицо, и с несчастного начинает сползать, стекать кожа и плоть, обнажаются и падают на пол кости, рассыпаются порошком и исчезают.

С хохотом чудовище вскидывает гигантский, покрытый шерстью половой орган…

И тут Людмила Каримовна начинает душераздирающе кричать.

Хромов тоже кричит, срывает с головы наушники, швыряет их на пол и, продолжая кричать, топчет их босыми ногами. Внезапно опомнившись, замирает.

Людмила Каримовна тоже увидела сон страшный и удивительный.

…Вот полная луна выплывает из-за чёрных туч и освещает спальню, в которой на кровати, поверх покрывала, лежит она сама и её муж Павел Андреевич. Оба одеты как для торжественного приёма или визита. Она — в строгом вечернем платье; он — в костюме и лаковых полуботинках. Оба лежат на спине, руки по швам. Спят.

Но вот старинные часы во всём доме громкой разноголосицей начинают бить полночь, за оконным стеклом пронзительно кричит в полёте ночная птица — и супруги одновременно открывают глаза.

— Пора… — на одной мёртвой ноте произносит Гималайский.

Они легко, не шевельнувшись, принимают вертикальное положение. Стоящая у тлеющего камина кочерга летит в руки Павла Андреевича; Людмила оказывается сидящей верхом на длинной метле. Окно распахивается, и супруги-призраки один за другим вылетают в сумрак ночи.

Набрав высоту, они видят позади яркие огни Москвы с кремлёвской звездой посередине, а внизу под собой — тёмный лес. Поднявшись ещё выше, устремляются на север.

Теперь под ними темнота с редкими, поблёскивающими кое-где огоньками. Скорость полёта уже такая, что от встречного ветра глаза слезятся, а волосы, будто сделанные из проволоки, топорщатся назад.

Вот они уже миновали Ленинград, раскинувшийся пёстрым светящимся ковром, и начали понемногу снижаться.

Посреди дремучего леса, залитого молочным туманом, горят костры, выложенные пентаграммой, вокруг которых собираются члены Политбюро. На деревьях кумачовые транспаранты:

Подлетающие со всех сторон на боровах, козлах, в ступах и даже на драконах участники Слёта, приземлившись, раздеваются в сторонке догола, натираются снадобьями и чинно, словно индейские вожди, рассаживаются вокруг костра. Но круг этот умышленно не замкнут: свободное пространство усыпано подушками и цветами. Это место для Председателя.

Гималайский тоже быстро сбрасывает одежду и натирается мазью, похожей на сперму. Людмиле стыдно раздеваться, но муж торопит, и она подчиняется. Она натирается мазью и сразу перестаёт смущаться, наоборот, ей становится легко и приятно.

Но вот, теперь, когда все на местах, из темноты появляется величественная фигура Председателя. Это Змий в образе Сатаны. Над его головой, между длинными рогами, играет пламя. Его руки, сложенные на груди, покрыты шерстью и заканчиваются копытами. Через плечо — орденская лента с золотом и драгоценными камнями. Он выше всех по меньшей мере на голову.

Улыбаясь торжествующе и зловеще, Председатель становится на подушки и поднимает хвост. Все опускаются на четвереньки и в порядке очереди целуют ему анус. Совершив ритуальный круг, снова садятся на свои места. На лицах угодливые улыбки. Людмила, единственная здесь женщина, незаметно сплёвывает и утирает губы.

Председатель поворачивается и торжественно произносит:

— Товарищи коммунисты! Шестьсот шестьдесят шестой Слёт Всесоюзной Коммунистической партии большевиков объявляю открытым!

Все дружно встают и устраивают овацию. Выждав с минуту, Председатель делает жест копытом, все смолкают и садятся. К маленькой фанерной трибуне выходит Антропов и читает доклад о возрастающей роли Партии. Изредка его прерывают бурными и продолжительными аплодисментами.

Доклад длинный, непонятный и скучный; Людмила Каримовна начинает клевать носом. Незаметным тычком в бок Гималайский будит жену.

Но вот все доклады закончены, Слёт приступает к самой главной части программы. Над костром подвешивается огромный котёл, и Председатель начинает бросать в кипящую воду подаваемых ему младенцев — будущих врагов советской власти.

Все начинают хлопать, пританцовывать и грубо, неслаженно скандировать:

— Ленин! Партия! Ком-со-мол!..

Они бледные и жирные, с огромными свисающими складками, которые в танце трясутся и колышутся из стороны в сторону.

— А теперь выберем царицу Слёта! — выкрикивает кто-то из актива.

— Царицу! Хотим царицу! — с готовностью подхватывают остальные и начинают скандировать: — Ца-ри-цу! Ца-ри-цу!..

Теперь всё внимание обращено к Людмиле Каримовне; она смущена, ей приятно. Её подводят к Председателю и кладут на жертвенный стол. Почувствовав недоброе, Людмила пытается вывернуться, но её руки и ноги уже крепко привязаны.

— Жертву Председателю! Царицу в жертву Председателю!.. — даёт затравочку подхалим из актива, и все дружно подхватывают.

Некоторое время Сатана, чуть заметно улыбаясь, водит копытом по груди и животу своей соблазнительной жертвы. И вдруг над её чревом несколько раз вздымается и опускается длинный окровавленный нож…

Срывая голос, Людмила Каримовна пронзительно закричала. Её муж спросонок тоже невнятно проголосил и принялся звонить и звать на помощь. Сбежалась охрана и прислуга, кто-то протянул Людмиле под нос нашатырный спирт. Она вдохнула, широко раскрыла глаза и огляделась. Люди, окружившие кровать, попятились. Павел Андреевич дрожащей рукой тыкал ей в губы чашку с молоком.

Хромов подобрал с пола расколотые наушники, с перепугу оделся и застегнулся на все пуговицы. Поменял бобину и переключил магнитофон на положенную скорость. Наспех перетянул наушники липкой лентой, нахлобучил на голову. В мембранах слышна возня и приглушённые голоса людей. Да сон ли это был?…

— От него ничего нет, — озабоченно доложил Коршунов, прикрыв за собой дверь кабинета.

Зажмурившись, Владилен Казимирович нервно потёр ладонями лицо. В последние дни его особенно мучили головные боли и хроническая бессонница.

— Я же просил, просил вас никогда не надевать этот галстук…

Не сводя глаз с командира, Коршунов развязал узел, стянул галстук с шеи, запихал его в карман и поправил воротник рубашки.

— Если это необходимо, я готов сам выехать в Ленинград.

— Не надо одолжений. Поехал бы, хочешь или нет… Сейчас важнее другое. Медлить больше нельзя. Завтра донос напишет кто-нибудь ещё, и спасти положение будет труднее. Время «Икс» — седьмое ноября. Концентрацию техники и войск в городах отнесут к подготовке военного парада. Что?…

Коршунов, не издавший до этого ни звука, уверенно подтвердил:

— Очень правильное решение, Владилен Казимирович.

— Да, да… В оставшиеся два месяца придётся много поработать.

Искоса бросая на командира настороженные взгляды, Коршунов занял своё обычное место за пустым совещательным столом и начал неторопливо раскладывать перед собой бумаги.

— Вы нашли кандидатуру для…

— Да, я вас понял, Владилен Казимирович, такой человек есть, с ним уже работают.

— Кто же это?

— Танкист, гвардейский лейтенант, свежий выпускник военного училища. — Понизив голос, Коршунов с расстановкой добавил: — Сын Павла Александровича Лампасова.

— Не слишком ли это… прямолинейно?

— Наш народ падок на мелодрамы. Интрига хороша. Генсек подлостью и обманом довёл славного генерала Лампасова до самоубийства… Сын мстит за отца. Он убивает тирана и стреляется, смыв своей кровью позор семьи.

— Хм…

— Военным, на которых мы намерены опираться в ближайшие месяцы, это понравится.

Змий подумал, что его референт гораздо хитрее и опаснее, чем он мог предполагать. И он остановил на Коршунове свой долгий и пристальный взгляд.

В селекторе послышался голос дежурного офицера:

— Товарищ генерал-полковник, в здание вошёл капитан Рахметов. Он…

Генерал и его референт живо переглянулись.

— Что-нибудь не так? Ну, говорите!

— У него что-то с лицом…

— Что! Что именно?…

Но в коридоре уже слышались уверенные шаги.

В одну секунду прокрутив возможные объяснения такого поведения Рахметова, его невыход на связь и, в особенности, странное замечание дежурного по поводу его лица, Коршунов сделал молниеносный и единственно правильный в сложившейся ситуации вывод — это не Рахметов… И он украдкой нащупал под пиджаком оружие.

От Змия не ускользнул этот жест, но он сам в эти мгновения понял другое. Референт, в заговоре с Рахметовым, намерены его ликвидировать, чтобы сделаться хозяевами положения… Пристально глядя в растерянные глаза Коршунова, он выдвинул верхний ящик стола, нащупал пистолет и снял курок с предохранителя.

Дверь распахнулась.

На пороге стоял человек в грязном плаще, с обожжённым лицом и немигающим взглядом. Не произнеся ни слова, он осмотрел кабинет и, найдя глазами генерала, двинулся к нему, одновременно просовывая правую руку за пазуху плаща. Боковым зрением Змий увидел, что референт плавно соскальзывает под совещательный стол.

— Именем Перестройки, — сказал Рахметов, и в тот момент, когда в его руке блеснула рукоятка пистолета, Змий выстрелил ему в голову.

Рахметов отшатнулся, сделал шаг назад, но устоял на ногах. В середине лба у него появилась тёмно-красная дырочка, в глазах — растерянность.

Змий вышел из-за стола и в упор выпустил ему в лицо ещё две пули.

Раскидывая руки и роняя пистолет, Рахметов повалился на спину. Склонившись над ним и остервенело тыкая дулом в грудь, Змий всадил в мертвеца всё, что оставалось в обойме.

Щёлкнув несколько раз пустым затвором, он медленно распрямился. Его лицо было багровым, он хрипло и тяжело дышал, мокрые волосы спутались на лбу.

На шум сбежалась охрана. Материализовавшись в самой гуще событий, Коршунов хлопотал больше всех и даже помог вынести тело из кабинета. Потом он ходил по кабинету, бессмысленно двигал мебель и что-то взволнованно бормотал.

— Почему вы не стреляли? — холодно произнёс, не глядя на него, Змий, и Коршунов осёкся на полуслове.

На несколько мгновений сделалось очень тихо.

— Сердце… прихватило. Товарищ г…генерал.

— Значит, вы больны?

— Да… то есть, нет… мне уже лучше, товарищ г… генерал.

— Чем же вы лечитесь?

Коршунов беззвучно подёрнул дрожащими губами.

— Почему вы молчите? — Змий поднялся из-за стола.

Коршунов отступил.

— Стоять!!! — заорал Змий так, что задребезжали стёкла, и снял со стены тяжёлый кожаный хлыст с золочёной рукояткой, подарок Министра сельского хозяйства.

Не подчинившись, референт быстро обошёл стол и направился к выходу. Увидев такой манёвр, Змий в два прыжка отрезал ему путь, и в следующую секунду тишину кабинета прорезал неожиданный звук, более уместный на скотном дворе.

Удар был настолько силён, что Коршунов повалился грудью на стол. Пиджак на спине разошёлся, наружу проступила набивка и легкомысленная подкладочная ткань.

Следующий полоснул его по ногам и, захлестнув тоненьким хвостом, рассёк кожу на внутренней стороне ляжки. Крича и умоляя, референт принялся бегать по кабинету. Но тщетно: рассекавший воздух со страшным свистом, бич настигал его повсюду.

Прошёл месяц. Дождливым октябрьским утром с территории «графской» дачи выехала чёрная «Волга». Солдаты охраны отдали проезжающим честь, стальные ворота медленно затворились.

— Паша, — проговорила Людмила Каримовна, — мне опять снилась какая-то гадость. У меня плохое предчувствие.

— Ну что опять, дорогая…

— Брось всё и поедем во Францию; в посольстве снова открылась вакансия.

— Антропов не отпустит, я тебе уже говорил. Силы в Политбюро фифти-фифти, сейчас многое решается кто есть ху…

— Отпустит. Если доктор Травмберг скажет, то отпустит. У тебя будто бы нервное истощение и всё такое. Если хочешь, я сама займусь.

— Погоди, Люда, сейчас не время. Я должен поддержать Антропова на Пленуме. Ты знаешь… даже не знаю, стоит ли говорить… Ну хорошо. В последнее время, — Павел Андреевич понизил голос, — он даёт мне понять, кто именно будет его преемником.

С минуту Людмила молча смотрела на стремительно скользящее за лобовым стеклом залитое туманной моросью асфальтовое шоссе.

— Ты мне раньше этого не говорил.

— Это важно?

— Да… Франция подождёт. Но мне теперь особенно необходимо побеседовать с доктором Травмбергом. С глазу на глаз.

— Не надо, я уже побеседовал. Юра протянет не больше года.

Надувая щёки и вскинув брови, Людмила шумно выдохнула.

— Черненко?…

— Если на Пленуме всё получится, о нём можно будет не вспоминать.

— Паша, а вы что, хотите капитализм делать?

Гималайского от этих слов передёрнуло:

— Люда, ну что ты говоришь! Какой капитализм? Ты смотри, где-нибудь не ляпни… Разве так можно?

— Что же вы делать будете?

— Ну ничего, ничего такого экстраординарного. Так, критика сталинизма, кооперативы, дадим людям немного заработать…

— А дальше?

— Реабилитируем Сахарова, Солженицина… Больше гласности.

— А ещё дальше?

— Будет видно. Но ты не думай, главное в нашем деле — ни на шаг от ленинских принципов. Будем укреплять партийную организацию.

— Ничего вы больше не укрепите, никаких принципов. Неужели это не понятно? Как только разрешите частную собственность, всему конец.

— Ну что ты говоришь, Люда, почему конец?

— А кому вы будете нужны? Сумасшедшим старухам и лентяям, разучившимся работать?

— Ну уж ты так не перегибай. Дай бог, всё будет правильно.

— Дай-то бог.

Машина стремительно мчалась по мокрому шоссе, а супруги в задумчивости смотрели вперёд, в скрытую за пеленой дождя туманную перспективу…

Неожиданно с ними поравнялся мотоциклист в глухом шлеме с чёрным, блестящим на дожде стеклом. Он заглянул внутрь салона и с пчелиным гудением умчался вперёд, быстро скрывшись из виду.

Павел Андреевич заёрзал, ощутив, как у него почему-то похолодело в затылке. Впервые в жизни его обуяло такой силы тревожное предчувствие.

Светящаяся дорожка спидометра в кабине водителя показывала сто двадцать километров в час. Никогда раньше Павел Андреевич не задумывался, что такая скорость, особенно в дождливую погоду, может быть опасной.

Впереди, на встречной полосе, из-за спуска выплыл похожий на летучий Голландец и огромный как пятиэтажка «Камаз».

Стиснув руку своего супруга, Людмила прошептала, а затем вдруг забилась и закричала:

— Остановите машину!.. Остановите машину!!!

Заслонивший собою небо и землю «Камаз» резко вильнул на встречную полосу, и крепко державшие друг друга за руки супруги увидели, как тяжёлый, гружёный бетонными плитами грузовик, лишь только слегка вздрогнув от удара, подмял под себя, словно игрушечную, их чёрную «Волгу» и протащил ещё метров сто комок рассыпающегося, искорёженного металла по асфальту.

Из кабины спустился человек, запрыгнул на заднее сидение развернувшегося мотоцикла и уже на ходу надел на голову глухой шлем с затемнённым стеклом. Потом всё загорелось.

— Что ж, иногда бывает и более эффектно, — услышали супруги приятный голос. Обернувшись, они увидели ангела. Он приветливо улыбался, плавно помахивая огромными лебедиными крыльями. — Как самочувствие?…

А самочувствие было необыкновенным, на душе легко и приятно. Исчезли боли, волнения и страхи, всё прояснилось. Они уже поднялись так высоко, что проплывали над облаками, и солнце ослепительно расцвечивало под ними белоснежное пуховое облако. А вверху было удивительной глубины тёмно-синее небо.

— Для начала вам нужно кое с кем переговорить… — сказал ангел. — Следуйте за мной.

И они полетели.

«Остановите машину!!!», затем короткий пронзительный крик, щелчок и тишина. Коршунов медленно стащил с головы наушники и выключил магнитофон. Сидевший в сторонке на стуле подполковник Хромов поднялся. Референт явился в аппаратную час назад и без объяснений занял его место в кресле за пультом. Теперь он наконец обратил внимание на бессменного дежурного и устало произнёс:

— Теперь всё. Хромов, могу вас обрадовать: объект снят с прослушивания, вы свободны.

Скрипнув сапогами, Хромов переступил с ноги на ногу.

— Кстати, вы давно подполковник? — поинтересовался Коршунов, снимая бобину с магнитофона.

— Четыре месяца.

— Рискну дать вам дружеский совет: шейте папаху. А чтобы жена не завидовала, пообещайте ей каракулевую шубу. У вашей жены есть каракулевая шуба?

— Никак нет.

— Да-да… — Коршунов, повернулся к выходу. — Прощайте.

— Служу Советскому Союзу! — оглушительно отрапортовал Хромов, вскинув руку под козырёк.

Коршунов вздрогнул, замер и оглянулся.

— Проветрили бы вы здесь, что ли… — сказал он, рассеянно потянув носом. — Вольно.

Хромов опустил руку.

— Кстати, не покидайте Москву. Вы можете понадобиться. Человек с вашим допуском секретности может рассчитывать на дальнейшую успешную карьеру в непосредственной близости от Владилена Казимировича. Вы меня понимаете?…

И референт, многозначительно кивнув, удалился. А Хромов ещё несколько минут стоял не шелохнувшись, с выражением верноподданнического восторга на небритом, опухшем от ночных дежурств, лице.

До часа «Икс» оставалось менее трёх недель.