Бовин Георгий МихайловичДети Земли

Георгий Михайлович Бовин

ДЕТИ ЗЕМЛИ

Научно-фантастическая повесть

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава I. Самая скучная из наук Глава II. "Уран" Глава III. Отлет Глава IV. В мире чудес Глава V. Покрывали Венеры Глава VI. У цели Глава VII. Ураган Глава VIII. Заживо погребенные Глава IX. Между Сциллой и Харибдой Глава X. Испытание мужества Глава XI. Посланец Персея Глава XII. На берегу моря Послесловие

ОБ АВТОРЕ

Георгий Михайлович Бовин родился в 1909 году в Петербурге в семье врача.

Осиротев в семилетнем возрасте, воспитывался в детском доме. Когда юноше исполнилось семнадцать лет, он идет работать слесарем и учится в техникуме, а затем в Ленинградском индустриальном институте.

После окончания института Г. Бовин в течение двадцати лет работает инженером и главным конструктором ряда ленинградских, уральских и московских заводов.

В 1951 году переключается на научно-исследовательскую работу, чаведует лабораторией. С 1958 года он доцент Московского высшего технического училища имени Баумана.

Г. Бовин - автор нескольких научно-технических книг.

Над повестью "Дети Земли" Г. Бовин работал десять лет (1448-1958). Одной из отличительных особенностей книги является то, что все описываемые в ней астрономические явления, даты, положения звезд, планет дотоверны.

В настоящее время Г. Бовин пишет новый научнофантастический роман "Кольца Сатурна".

Глава 1

САМАЯ СКУЧНАЯ ИЗ НАУК

Что может быть для нас важнее, чем знать, как

устроен мир, в котором мы обитаем, и существуют

ли иные миры, обитаемые так же, как наш?

Те, кто имеет что сказать, пусть порассуждают

на подобные темы, но я полагаю, что лица, могу

щие найти лучшее времяпрепровождение, не остано

вятся для столь праздного и бесполезного заня

тия.

Бернард де Фонтенель

Стена зеленого тростника быстро приближалась. Мачта яхты наклонилась почти к самой воде. "Конец!" - мысленно ахнула Галя, но Белов рванул румпель, отпустил гикашкот, и яхта послушно выпрямилась.

Когда до тростника оставалось всего несколько метров, он громко скомандовал:

- Поворот оверштаг!

В тот же миг заполоскали паруса, яхта круто развернулась и вновь понеслась на простор, оставив позади себя жаркий, нагретый солнцем берег, тростник и полосу белой пены на месте поворота.

Вторая яхта, идущая сзади, повторила маневр и теперь, накренившись, мчалась следом.

Яхта Белова стремительно летела вперед, временами поднимая тучи брызг, в которых сияла радуга. Рассекаемая вода шипела, обтекая борта, и все судно от шверта до клотика гудело от напряжения. Захватывало дух от полета по самой поверхности пенистой, искрящейся, чуть зеленоватой влаги.

Видно было, что Белов обожает воду. Галя с удовольствием глядела на его загорелое лицо, на коричневую мускулистую руку, в которой был зажат гика-шкот.

Знакомство их сложилось необычно. Не попади она сюда, на озеро Селигер, она никогда бы, наверное, и не узнала о существовании этого интересного человека. Все началось с того дня, когда ее вызвал Константин Степанович Иванов, профессор, под руководством которого Галя работала, и вручил ей в виде премии за последнюю работу месячную путевку на туристскую базу Селигер. Это было так неожиданно, что Галя растерялась и не успела толком даже поблагодарить своего руководителя.

В первый же вечер после приезда на озеро Галя предложила своим недавним знакомым - девушкам, ехавшим вместе с ней, осмотреть новые места.

Лагерь был расположен на возвышенности. По-летнему невысокая, слегка ущербленная луна обливала голубым молоком верхушки растущих внизу деревьев и серебрила длинное узкое озеро, которое лежало посреди леса, тянувшегося до самого горизонта.

На краю обрыва Галя остановилась, очарованная открывшимся летним небосводом. На ночном небе светили давно знакомые созвездия, Вот раскинул крылья на полнеба огромный Лебедь с яркой звездой Денеб на хвосте и небольшой звездочкой Альбирео в клюве. Неподалеку голубая Вега сияла на Лире Орфея той самой, на которой сказочный певец играл перед лицом мрачного Аида, вымаливая жизнь для прекрасной Эвридики. Немного ниже парил Орел, над ним летела Стрела, а чуть левей кувыркался озорной Дельфин,

- Ты что там разглядываешь?- спросила одна из девушек.

- Смотрю на звезды.

Девушка иронически хмыкнула.

- А ты кто - астроном?

- Нет, я кинооператор. Впрочем, я снимаю главным образом небо. Я ведь работаю в институте прикладной астрономии! пояснила Галя не без гордости.

Шумливые подруги озадаченно переглянулись, потом все вместе посмотрели на Галю, не зная, как отнестись к ее признанию: уж очень необычной казалась им эта профессия.

- Тогда покажи нам самое красивое созвездие!

- Лучшее, какое есть на небе? Сейчас его не видно. Это могучий небесный охотник Орион. Он должен появиться оттуда! - и Галя, круто повернувшись, показала на восток.

Рука ее уперлась в чью-то широкую грудь. Галя вздрогнула и отшатнулась. Затем ее охватила горячая радость: перед ней стоял старый-престарый друг, вот только бы вспомнить его имя... Ах, как стыдно! Как назло, оно вылетело из головы...

- Здравствуйте! - сказала она, стараясь теплотой в голосе загладить неловкость.

- Здравствуйте! - ответил мужчина. И тут только Галя поняла, что перед ней совершенно незнакомый человек. Краска смущения залила ей шею и лицо. Как она могла ошибиться?!

Между тем незнакомец глядел на нее таким пристальным, изучающим взглядом, что смущение ее еще больше усилилось. Он был не один. Рядом стояли красивая стройная девушка и немолодой коренастый мужчина. Оба с явным любопытством поглядывали то на Галю, то на своего спутника.

- Нам тоже интересно послушать про звезды,- сказала неизвестная красавица.- Вы примете нас в число своих экскурсантов? Только давайте сначала познакомимся. Это Белов, Игорь Никитич,- она повернулась в сторону высокого мужчины,- а это Иван Тимофеевич Сидоренко. Меня зовут Маша Миронова, по прозвищу Капитанская дочка.

Кое-как справившись с волнением. Галя назвала себя. Но потом смушение как-то сразу исчезло и на смену ему пришла уверенность в себе, гордость за избранную профессию, увлеченность, которой веяло от каждого Галиного слова.

Галя горячо и вдохновенно рассказывала о Вселенной, о планетах, об истории их открытия, о предстоящем к утру метеорном дожде... Тихий, спокойный и в то же время порывистый голос ее покорял слушателей. Даже неугомонные подружки и те притихли под градом названий звезд, планет и туманностей.

Когда Галя кончила, никто не решался заговорить первым. Потом кто-то, кажется Белов, предложил прогуляться по берегу озера, Всем это предложение понравилось, хотя время было уже позднее.

Разговор стал общим, и это дало Гале возможность получше разглядеть новых спутников.

Широкое, с хитринкой лицо Ивана Тимофеевича сразу выдавало в нем коренного украинца. Его живые, острые, как два буравчика, глаза выражали одновременно и ум, и добродушие, и юмор, и безмерное, непреклонное упорство.

Хрупкая фигурка Маши прекрасно сочеталась с ее одухотворенным лицом. Огромные глаза и тонкие дугообразные брови придавали ему задумчивое выражение, заметно контрастирующее с необычайной подвижностью и сильным звонким голосом. Имей Капитанская дочка слабый голосок, она была бы, пожалуй, классическим портретом изнеженной белоручки.

Белов был неразговорчив. За время прогулки он не сказал и десяти слов. Несколько раз Галя ловила на себе его озабоченный взгляд.

По первому впечатлению ему можно было дать лет тридцать пять - тридцать восемь, однако, присмотревшись внимательней, Галя решила, что ему далеко за сорок.

Галя тщетно ломала себе голову, пытаясь вспомнить, где она могла прежде видеть Белова. Только вернувшись к себе и уже лежа в постели, она поняла причину этого наваждения: несколько дней тому назад в одной из газет был его большой портрет в связи с награждением Ленинской премией за двигатель новой конструкции.

На следующее утро, придя спозаранку на водную станцию, Галя издали увидела, как Белов, одетый в черный купальный костюм, потягиваясь и размахивая руками на ходу, идет к мосткам и поднимается на стартовую тумбочку. Когда Галя окликнула его, он обернулся и приветливо помахал ей рукой. Через минуту Галя уже стояла рядом. При дневном свете Белов оказался светлым шатеном с удивительно добрыми и грустными темно-серыми глазами.

Два сильных всплеска один за другим всколыхнули спокойную утреннюю воду.

Они медленно поплыли через залив, имевший около ста метров в ширину. Косые солнечные лучи пронизывали водяную толщу. Окунув лицо, Галя увидела свою тень, которая терялась где-то далеко внизу, в зеленовато-призрачном сумраке.

Доплыв до берега, они вышли из воды и уселись на траву. Галя первая нарушила молчание:

- Почему вы такой грустный, Игорь Никитич?

- Грустный? Нет, просто я последние месяцы очень много работал и еще не отдохнул как следует.

Белов помедлил, видимо колеблясь, затем спросил:

- Позвольте задать вам вопрос.

- Пожалуйста.

- Где ваши родители?

Галя удивленно подняла глаза и в свою очередь стала серьезной.

- Почему это вас интересует?

Белов долго и внимательно смотрел на Галю. Между бровями у него пролегла морщинка, лицо сразу посуровело.

- Поверьте, Галина Семеновна, у меня для этого есть веские причины. Впрочем, вы, конечно, можете не отвечать...

- У меня нет родителей, - скорее прошептала, чем сказала Галя.

Белов быстро повернулся к девушке.

- Расскажите мне о себе, пожалуйста, если можно...- В его голосе слышалось неподдельное участие человека, много видевшего, знающего цену людским страданиям.

Не поднимая глаз, срывая травинки, что бы скрыть волнение, Галя рассказывала:

- Я воспитывалась в детском доме. Папа мой был летчиком. Он погиб в сорок первом году под Ленинградом. В последнем своем бою он сбил вражеский бомбардировщик, а когда кончились боеприпасы, протаранил второй. За это ему посмертно присвоили звание Героя. Мамы я совсем не помню. Говорят, она погибла во время бомбежки. Вот и вся моя биография...

- А как его фамилия?

Галя стряхнула с колен траву.

- Моя фамилия Ковалева. Отца звали Семеном Пантелеевичем, мать - Марфой Антиповной... Да оставим лучше этот разговор, Игорь Никитич. Нас, наверное, ждут завтракать.

Она решительно встала и пошла к воде.

Прошел день-другой. Гале было приятно общество ее новых знакомых, которые относились к ней с большим вниманием.

Одно небольшое событие еше больше сдружило их. Однажды за обедом массовик объявил, что вечером будет кино. Так как в этог день накрапывал дождь и бродить по мокрой траве не доставляло удовольствия. все единогласно решили провести вечер в клубе.

Вначале показывали видовой киноочерк "Тянь-Шань" Для Гали это оказалось чрезвычайно приятной неожиданностью, так как "Чянь-Шань" был ее дипломной работой. Она с трепетом ждала той минуты, когда на экране вспыхнет ее фамилия. Однако желанный миг принес только горечь разочарования: в самое нужное время в переднем ряду, целиком заслонив собой экран, стала пробираться на свои места группа запоздавших зрителей.

Никогда прежде, казалось. Галя не испытывала столько досады и огорчения. Сказать своим соседям: "Знаете, это моя работа",- ей не позволяло самолюбие, да она и не могла бы так сказать. Оставалось молча сидеть, а это было уж совсем нестерпимо... Нет, она еще не умела владеть своим настроением.

Пока Галя страдала, жизнь на экране шла своим чередом. Величественные панорамы гор сменялись картинами лугов и пастбищ, по которым кочевали огромные отары овец; пастухи в остроконечных шапках и длинных балахонах глядели с экрана узкими раскосыми глазами.

Застыли в незримом течении извилистые серебряные ленты ледников. Бежали, разрастаясь и набухая, ручьи, гремели, клубясь, горные водопады. Осторожно ступая по зыбким, колеблемым ветром мостикам, повисшим над бездонными пропастями, медленно двигались вереницы людей с тяжелыми ношами на согнутых спинах.

Неистовый ветер, поднимаясь по горным склонам, сгибал кусты и мчал тучи мелкого колючего снега. Потоки воздуха поднимались чуть ли не в стратосферу и там, на невообразимой высоте, превращались в пушистые облака.

Незнакомая, непонятная жизнь вторгалась в зал и властно захватывала, внимание.

Когда перед основным фильмом в зале ненадолго зажгли свет, Белов наклонился к Ивану Тимофеевичу.

- До чего же здорово снято, черт возьми! - сказал он вполголоса. - Вот это оператор! Мало того, что знает свое дело и, судя по всему, смельчак, каких мало,- обратите внимание, как он чувствует и понимает природу! Надо бы записать его фамилию на всякий случай.

От этих слов у Гали сладко заныло под ложечкой, и весь сеанс она просидела как в чаду, ничего не видя и не понимая. А когда у выхода Белов попросил друзей задержаться, пока он сходит к киномеханику, чтобы установить фамилию оператора, наступил апофеоз. Самым небрежным тоном, на который она была сейчас способна, Галя бросила:

- Не беспокойтесь, я знаю его фамилию.

И в ответ на удивленные взгляды закончила, еле переводя дух:

- Его фамилия - Галина Ковалева!

В пылу разговора, ответов на посыпавшиеся со всех сторон восторженные похвалы и восклицания Галя постепенно забыла про жгучий вопрос, который она не могла четко сформулировать, но который не давал ей покоя весь вечер: зачем доктору технических наук, конструктору двигателей Белову понадобилась фамилия кинооператора?

В последующие дни стояла жаркая, безветренная погода, и Белов все время сетовал, что вот скоро он уедет и так и не сможет участвовать в походе на яхтах вокруг озера. Но, хотя друзьям и пришлось довольствоваться байдарками, время летело незаметно. Дни были до отказа заполнены походами, экскурсиями, купанием, греблей. Вечерами Галя с Машей ухитрялись еще танцевать, оставляя на некоторое время своих пожилых "кавалеров". Придя в свою палатку, Галя засыпала, едва успев раздеться.

С каждым днем Галя все больше ощущала на себе необыкновенную задушевность, предупредительность и даже ласку, исходившие от всех ее новых друзей - и от Ивана Тимофеевича, и от Маши, и больше всего - от Белова.

Наблюдая иногда за Беловым и Иваном Тимофеевичем, Галя поражалась глубокой дружбе, царившей между этими разными и по физическому облику и по профессии людьми. Казалось, будто их объединяют какие-то общие интересы. Но что могло быть общего в интересах лабораторного ученого и полковника авиации, Галя не понимала и смотрела на их дружбу с любопытством, к которому примешивалась крошечная доля иронии, которая всегда свойственна юному существу но отношению к милым старым чудакам.

Кем работает Маша, Галя спросить не догадалась. Очевидно, она была актрисой, потому что постоянно читала стихи.

Наконец в один из дней жара сменилась прохладой. Над озером потянул ветерок. Две белоснежные яхты отвалили от пригтачи и, набирая скорость, пошли на простор. Среди экипажа яхты Белова была и Галя...

Через час с юга надвинулось темно-cеpoe облако, и ветер сильно засвежел. Бескрайний Краватынский плес покрылся белыми барашками. Яхты, без рифов, уходили от волн на попутном ветре. Да какое там уходили! Они догоняли волны, врезались в их седые гривы, и, вздымая фонтаны брызг, прыгали в воздух, как белые дельфины.

Мокрая до последней нитки. Маша, отчаянно свешиваясь за наветренный борт, вдохновенно выкрикивала какие-то стихи:

Шумит, ревет холодный ветер,

Катятся волны чередой.

Плыву седым валам навстречу,

Борюсь с кипящею водой.

Вода зеленая прозрачна,

Соленой пеною пьяна.

Пусть подо мной темнеет мрачно

Неведомая глубина...

Упругим телом режу волны,

Меня пьянит веселый споо.

Прекрасен солнечный простор,

Движенья и сверканья полный.

Бороться с морем мне не трудно...

Летают чайки над водой...

Морская влага изумрудна,

А тело - слиток золотой!

Стихи были неважные. Но здесь, на воде, они приобретали особый смысл, отточенность. и поэтому никто из слушателей не остался равнодушным.

Все зааплодировали.

- Это я в позапрошлом году в Крыму сочинила! - нескромно пояснила Капитанская дочка, довольная произведенным впечатлением. - А ты. Галка, что молчишь, или тебе не нравится?

Галя, еще не привыкшая к манере разговора Капитанской дочки, покраснела, но тут же нашлась и решила ответить в тон.

- Что хорошо, то хорошо! Но зачем растрачивать свой дар на воду? Вот притащить бы тебя к телескопу, чтобы ты воспела узор Северной Короны, таинственность Сатурна или бездонность Галактики. Да нет уж,- куда там! В лучшем случае поэт напишет: "Вечер был, сверкали звезды", или что-нибудь в этом роде. А ведь каждая звезда - это мир, огромный, горячий, яркий!..

Мельком взглянув на недоумевающее и полупрезрительное, как ей показалось, лицо Капитанской дочки, Галя откинула волосы и, забыв про все на свете, ринулась в атаку.

- Говорят, что астрономия - самая скучная из наук. А кто из вас, не астрономов, ее знает? Вы все в какой-то мере знакомы с математикой, имеете представление о физике и о других науках, а что вы знаете об астрономии? Вы тысячи раз смотрели на звездное небо, а научились узнавать единственное созвездие - Большую Медведицу. А известно ли хоть одному из вас... нет, одному из всего туристского лагеря, как называются ее прославленные семь звезд? Нет, тысячу раз нет! А вы попробуйте запомнить. Крайняя правая звезда ковша называется Дубге, от арабского слова дубб - медведь. Донышко образуют звезды Мерак и Фегда, основание ручки - небольшая звездочка Мегрец, ближайшая к ней звезда ручки ковша - Алиот, середину ручки образует замечательная звезда Мицар, на которой, как всадник на коне, сидит крошечная звездочка Алькор, и, наконец, последняя из звезд ручки называется Алькаид. И вы думаете, что этими звездами исчерпывается все созвездие?

- Уж не знаю, есть ли в нем другие звезды, но название подобрано явно неудачно!- заметил юноша, который работал на правом стакелькоте.- По-моему, ее надо было назвать Большой Кастрюлей или Великим Ковшом!

Галя чуть не подпрыгнула от негодования. В азарте спора она не заметила странного взгляда, которым обменялись ее друзья. В голосе ее уже звучала обида.

- Я знаю, что для вас Большая Медведица - только ковшик. А если бы вы удосужились чуточку повнимательнее приглядеться к ней в темную. безлунную ночь, то, может быть, поняли, почему ее так назвали. Впереди ковша вы бы заметили силуэт хищной головы, под ковшом - очертания лап, и она предстала бы перед вами в виде огромного хвостатого зверя, каким представляли себе медведя древние пастухи, знавшие о нем только понаслышке...

Спасительная команда: "Поворот!", хлопанье парусов, суета и отчаянный крен яхты, ставшей боком к волне, - все это вовремя прервало Галину лекцию. Экипаж работал молча, сосредоточенно...

Когда солнце стало клониться к западу, ветер стих. Яхты, пользуясь почти неощутимыми дуновениями воздуха, точно огромные лебеди, медленно плыли вдоль зеленых берегов острова Хачин.

Закат уже приближался, и вода стала розоветь под косыми лучами солнца, когда Белов заметил подходящее для ночевки место.

Выбрав шверты, яхты повернули к берегу, поросшему красными соснами, и с шорохом врезались в мокрый песок.

Через четверть часа лагерь был разбит, горел большой костер, и две босоногие девушки уже бежали к берегу с ведрами за водой для традиционного супа. Вдруг одна из них остановилась, удивленно вскрикнула и, протянув руку к пламеневшему закату, закричала:

- Смотрите, смотрите, звезда!

Молодежь мгновенно сбежалась к берегу. Но никто ничего не мог рассмотреть. Посыпались нехитрые шутки:

- Ей уже днем звезды мерещатся... С чего бы это?

- Она спутала сегодня с первым апреля!

- Нет, она просто хочет найти спутника!

- Ну, где ты ее видишь? - напирали настроенные менее скептически.

- Фу, идолы слепые! - горячилась виновница суматохи. Вон там, выше и левее солнца, вон над тем деревом!

Теперь увидели все. На зеленовато-розовом небе слева от солнца сверкала неожиданно яркая белая точка.

- Галя, Галя, иди сюда скорее! - дружно закричали собравшиеся на берегу.

- Ну, Та, Что Грезит, - насмешливо обратилась к ней Маша, - покажи-ка на деле свою эрудицию. Что это за штука? Новая звезда?

Галя зарделась от удовольствия, как студентка, которая вытащила на экзамене удачный билет.

- Нет, это не небесная катастрофа. Это всего лишь наша сестра и соседка - Венера.

- Да что ты говоришь! Неужели планета может быть такой яркой? - послышались голоса.

- Не только такой. Через месяц-другой она станет еще ярче.

- Расскажи нам о ней.

- А может быть, сначала поужинаем? - спросил Иван Тимофеевич, который исполнял сегодня обязанности шеф-повара.

- Правильно, - согласилась Галя. - Давайте поужинаем, тем временем зайдет солнце, и я при свете самой Венеры расскажу вам все, что знаю об этой чудесной планете.

- Пожалуй, ночи не хватит на такой рассказ, - заметила девушка, первая увидевшая Венеру.

- К сожалению, ты ошибаешься. Хотя Венера - наша ближайшая соседка, мы знаем о ней очень мало, почти ничего. Впрочем, увидите сами.

Пока ужинали - стемнело. Вечер был очень ясный. На западе над малиновой полосой августовского послезакатного неба, белая планета сияла, как большой бриллиант. Ни суровый страж Медведицы - красноватый Арктур, - ни парящий почти в зените Коршун - голубая Вега - не могли даже отдаленно сравниться с ней своим блеском. От нее через все озеро бежала к берегу неяркая, но совершенно четкая серебристая дорожка.

- Никогда раньше даже не думала, что это возможно! воскликнула одна из девушек.

- Ты посмотрела бы на нее на юге, в безлунную ночь! Вот там она горит! Поверишь ли, видны тени, которые отбрасывают освещенные ею предметы! Сила ее света в периоды наибольшей яркости не уступает силе света всех неподвижных звезд, вместе взятых, которые мы видим простым глазом. В эти периоды она сияет, как сто звезд первой величины! Так мудрено ли, что ее можно заметить и днем?

- Но я слышала, что Венера небольшая планета. Отчего же она так горит?

- Потому, что ее атмосфера имеет очень большой коэффициент отражения света-альбедо. Венера усваивает меньше сорока процентов падающего на нее солнечного света, а все остальное - свыше шестидесяти процентов - отражает. Ее альбедо раза в полтора больше, чем у Земли, и раз в девять больше, чем у Луны. Вот она и блестит.

- А чем же объясняется этот самый альбедо? - спросила Маша.

- Очевидно, тем, что в ее атмосфере много мельчайших частиц постороннего вещества. Может быть, каких-нибудь паров. Эти частицы создают оболочку, которая отражает свет и делает для нас поверхность Венеры невидимой. Что кроется за этой оболочкой - никому не известно. Мы знаем только, что верхние слои атмосферы планеты богаты углекислым газом и почти не содержат паров воды. По этому поводу ученые строят разные догадки. Одни говорят, что на Венере нет органической жизни потому, что ее атмосфера отравлена ядовитыми газами, другие - что жизнь там не могла развиться из-за слишком высокой температуры... Кто знает правду? Мы до сих пор не знаем ни продолжительности суток на Венере, ни наклона ее оси, ни действительной температуры на ее поверхности, потому что пресловутое электромагнитное излучение планеты может быть результатом воздействия солнечной радиации, а не температуры поверхности. На более далеком маленьком Марсе ученым удалось установить наличие и даже характер растительности, температуру почвы и много других важнейших фактов. А о том, что происходит на поверхности Венеры, мы можем только гадать. Но скоро наступит час, когда гордые и отважные люди сорвут покрывало с чела таинственной планеты.

- И как скоро это случится? - внезапно спросил Белов. - Я понимаю, пояснил он, что сейчас, пока сделан единственный облет Луны в ракете с людьми, рано говорить о полетах на другие планеты. Когда-то еще спустятся на лунную поверхность, да освоят ее, да соберутся на Марс...

Галя снисходительно улыбнулась:

- А вам не приходило в голову, что спускаться на Луну куда труднее, чем на планеты, где есть атмосфера? Мне кажется, люди сначала полетят на Марс или Венеру, а уж потом на Луну.

- Что-то странно!- буркнул Иван Тимофеевич. - Ведь Луна рукой подать, а до Марса в лучшем случае десятки миллионов километров.

- А не все ли равно сколько? Трудно преодолеть земное притяжение, а на полет ведь энергия почти не расходуется. Зато при спуске можно будет использовать атмосферу как тормоз. Да и с научной точки зрения интереснее побывать на планетах, где есть хоть какая-то жизнь.

- А чем же хуже Луна?

- Вспомните: что на ней видели наши ученые при облете? Да и съемки с межпланетных станций говорят о том же. Со всех сторон одни и те же горы, кратеры, пики, трещины. Лишь в двух-трех местах они заметили полупрозрачные скопления газов, идущих из расселин. На худой конец, хороша и Луна, но насколько интереснее побывать на живой, может быть, населенной планете!

- Сдаюсь! - замахал руками Белов. - Уговорили! Через двадцать-тридцать лет летим!

- Что вы, Игорь Никитич! Да через тридцать лет мне стукнет пятьдесят... четыре! Тогда,- Галя привстала от волнения,- и думать нечего попасть мне на Венеру!

- А ты что же, всерьез мечтаешь туда, как на такси, прокатиться?- спросила Маша. Все дружно рассмеялись.

- Да, мечтаю! Сплю и вижу! И всю свою жизнь посвящу, чтобы добиться этой чести! Я это задумала со школьной скамьи, для этого училась, тренировалась, и вот увидите, я заслужу в конце концов право попасть в космический рейс!

Белов покачал головой.

- А я вот боюсь и думать об этом. Помоему, лететь в космос - неимоверно страшно... Вы знаете греческий миф о Фаэтоне?

- Об Икаре?- поправил кто-то из юнцов.

- Нет, не о шкодливом мальчишке Икаре, зря погубившем великолепные крылья, которые подарил ему отец, а о сыне Солнца, герое Фаэтоне, дерзнувшем пересечь небо! Слушайте:

Ясная радость царит во дворце лучезарного бога:

Сын Фаэтон, от Климены, от женщины смертной,

рожденный,

Юноша, столь же прекрасный, насколько могучий и

храбрый,

Прибыл с Земли и сегодня предстал пред отцовские очи.

Нежно обняв его, Гелиос бросил крылатое слово:

- Сын мой любимый, проси, чего хочешь! Клянусь

перед Зевсом

Водами Стикса священными - клятвой богов

величайшей,

Все, что попросишь, исполню, чего бы ни стоило это!

- Дай мне промчаться по Небу в твоей золотой

колеснице!

Юноша гордый отца попросил, преклоняя колени.

В ужас пришел лучезарный: - Но ею не в силах

управить

Даже сам Зевс! Не рискуй, откажись от безумной затеи!

- Нет, лучезарный, ты должен сдержать свою

страшную клятву.

Слово богов нерушимо. Его изменить ты не в силах.

Я же, в стремленье узреть красоту необъятного неба,

Лучше погибну, но не откажусь от заветных мечтаний!

Горько заплакал бог Солнце, услышав слова роковые...

Вот впряжены в колесницу златую крылатые кони,

Створки небесных ворот розоперстая Эос открыла,

Смело герой Фаэтон поднимается на колесницу.

Взвились крылатые кони и ринулись в звездное небо.

Мчатся они без дороги среди исполинских чудовищ:

Вот Человек задыхается в кольцах огромного Змея,

Вот ядовитая Гидра оскалом зубов угрожает

Единорогу; здесь псы Ориона готовы вцепиться

В горло Тельцу, там два Льва притаились вблизи от

Жирафа,

Между Медведиц - крылатый Дракон завивается

в петли...

Вниз посмотрел Фаэтон и отпрянул: земная поверхность

Еле виднелась в провалах меж туч, устилающих небо!

Вдруг над конями навис Скорпион безобразной громадой.

Мерзостный яд, испуская зловонье, стекал с его тела,

Кверху высоко поднял он свое смертоносное жало,

Бедному, юноше в грудь беспощадный удар направляя.

Вскрикнул от страха несчастный и выпустил верные

вожжи!

Бурей помчались, почуяв свободу, крылатые кони;

То выше звезд они вьются, то стелются рядом с

Землею.

Плавятся горы, кчпят, испаряясь, моря и озера,

Гибнут селенья людские, и самый Олимп под угрозой...

В ужасе мечутся жалкие люди, не видя спасенья,

Даже бессмертные боги объяты тяжелой тревогой.

Грозно нахмурил кустистые брови владыка Вселенной

Зевс-громовержец. Спасая от верной погибели Землю,

Кинул он жаркую молнию вверх - и разбил колесницу,

Гордых крылатых коней разметав по бескрайнему небу.

А Фаэтон рухнул вниз. Полыхавшими ярко кудрями

В воздухе огненный путь прочертил он, подобно

упавшей

С неба звезде. И, закончив паденьем полет небывалый,

Скрылся навеки в волнах бесконечной реки Эридана.

Игорь Никитич кончил. Все молчали, очарованные чудесной сказкой.

- Вот вы и подумайте хорошенько, чего добиваетесь!- продолжил он разговор, обращаясь к Гале.- Я не мастак в ваших делах и то понимаю, что путешественники в космосе встретят таких Львов и Гидр, какие и присниться не могли Фаэтону. Вообразите себе, что ваш корабль попал в метеорный поток. Локатор вам доносит, что мимо вас со всех сторон мчатся миллионы железных или каменных пуль. Да что там пуль! Пуля по сравнению с метеором - все равно что жук по сравнению с пулей. И вот вы сидите и ждете, что сейчас влетит этакий камушек, взорвется и погубит корабль. Или вдруг вы ошибетесь в расчетах и, израсходовав энергию, увидите, что корабль сбился с намеченного пути. Вы будете знать, что впереди медленная, тоскливая смерть. Нет надежды на помощь, на спасение. Никто и никогда не узнает ни о ваших страданиях, ни о вашей доблести. Никто не оценит вашего подвига!

Иной раз ночью, в походе, лежишь на открытом месте и смотришь в неизмеримую бездну, которую мы называем небом. И кажется, что вот упадешь туда и будешь лететь миллиарды лет остекленевшим трупом. На Земле будут возникать и рушиться культуры, звезды стронутся со своих мест и соединятся в новых сочетаниях, погаснет Солнце, а твое тело все еще будет падать и падать в ничто... Бррр! При одной мысли об этом мороз дерет по коже! А вы хотите добровольно испытать этот ужас. Разве можно предусмотреть все случайности, подстерегающие небесного путника? Удачный полет вокруг Луны- еще ничего не доказывает. Луна - это часть Земли. Она рядом, рукой подать. Весь путь до нее можно проделать за несколько часов. А на ту же Венеру придется лететь долгие месяцы, не говоря уже о дальних планетах, куда надо добираться многие годы. Можно наверняка сказать, что первые космонавты заплатят жизнью за свою смелость, как заплатил несчастный Фаэтон!..

- Вовсе не несчастный! - воскликнула Галя звенящим голосом.- Прекрасный юноша погиб, но он первым промчался по звездному пути. Его никогда не забудут. В такой смерти и есть настоящий жизненный смысл. Я славлю тех, кто облетел Луну, но трижды тех, кто полетит на другие планеты. С какой радостью я отдала бы за это жизнь, если бы смогла! - закончила она, подозрительно быстро отворачиваясь от костра.

- Ха, ха, ха!- не выдержала Маша. - Если все захотят лететь на тот свет, так кто же на Земле останется?

Кто-то засмеялся. Ему ответили новой шуткой. Молодой парень, который предлагал переименовать Большую Медведицу в Великий Ковш, острил что-то насчет подвесной канатной дороги Земля - Венера. Галя сидела отвернувшись. Она ничего не слышала. Непрошеные быстрые девичьи слезы готовы были окутать глаза, мешали дышать.

Белов что-то шепнул Ивану Тимофеевичу, затем подошел к костру и вынул из него две ярко пылающие смолистые ветки.

- Читайте! - властно сказал он и стал четко семафорить.

Все хором повторяли грозные огненные буквы, которые на мгновение вспыхивали на фоне ночного неба:

- МЕНЕ!

-ТЕКЕЛ!

- ФАРЕС! - глухо упали зловещие слова.

- Что это значит?- тихо спросила оробевшая Галя.

- Это значит,- торжественно произнес Белов, высоко поднимая горящие ветки,- что ваши способности исчислены, ваше желание взвешено и ваша дальнейшая судьба разделена с будущими космонавтами!- и Белов энергично швырнул ветки в костер.

Последовал новый взрыв хохота. Смеялись, глядя на Галю, у которой на лице была написана полная растерянность.

- Ну и шутник же вы, Игорь Никитич! - наконец выдохнула девушка.- Говорите так, точно сами собирались в полет на Венеру!

- Кто знает! - ответил Белов, пытаясь сохранить серьезность, но не выдержал и рассмеялся вместе со всеми.

Глава 2

"УРАН"

Мы взлетели,

но еще - не слишком,

Если надо

к Марсам

дуги выгнуть

сделай милость,

дай

отдать

мою жизнишку.

Хочешь,

вниз,

с трех тысяч метров

прыгну?!

В. Маяковский

Тонкий веселый солнечный лучик пробился из-под спущенной шторы, соскочил с подоконника на пол и медленно пополз к изголовью кровати.

Галя открыла глаза, зажмурилась, потянулась и взглянула на будильник. Стрелки показывали без четверти семь. "Пожалуй, вставать рановато", - подумала она. Потягиваясь и нежась на теплой, прогревшейся за ночь постели, Галя вдруг почувствовала беспокойство. Ей вспомнились четыре слова на телеграфном бланке, которые позавчера прервали ее удивительный отпуск и заставили вернуться домой на неделю раньше, чем нужно: "Немедленно приезжайте работу == Иванов".

"Что бы там ни было, через два часа все будет ясно!"- решила она, пытаясь задремать. Но сон улетел.

Галя соскочила с постели, сделала несколько гимнастических упражнений и пошла умываться. Одевшись, она достала из холодильника приготовленный еще с вечера завтрак.

Сидя за столом, Галя как ни старалась, не могла отделаться от мысли: зачем она так срочно понадобилась в институте? Тревожные предчувствия, подогреваемые воображением, сливались в ощущение чего-то большого и важного, надвигающегося на нее. Галя заторопилась.

Через десять минут медлительный, равнодушный к нетерпению пассажиров эскалатор спустил ее в метро вместе с толпой спешащих людей. Поезд грохотал на поворотах, ныряя в черные изгибы тоннеля. Из прохладного вестибюля Галя вышла на залитую солнечным светом давно знакомую площадь.

Она приехала в институт рано, и ей волейневолей пришлось бесцельно бродить по его коридорам, наблюдая приход знакомых и незнакомых коллег на работу. Без трех минут девять в институте появился профессор Иванов. Увидев Галю, он кивнул ей и поманил за собой в кабинет.

- Ну вот, слава богу, вы на месте. А я уж начал беспокоиться.

- Да что случилось, Константин Степанович?

- Не знаю, не знаю! - Профессор рассеянно погладил свою клиновидную бородку. - Вас вызывают к товарищу...

Константин Степанович назвал одну из самых уважаемых фамилий.

- Зачем?

- Мне ровно ничего не известно. Сейчас идите работать, а в половине второго отправляйтесь. В два вы должны быть на месте. Можете взять мою машину, я предупрежу секретаря.

Галя сидела за столом и машинально просматривала в фильмоскопе пленку, но работа не шла ей на ум. Она в тысячный раз задавала себе все тот же вопрос.

В пятьдесят минут второго Галя уже шла по широкой асфальтированной дорожке Кремля, несколько оробевшая и вместе с тем радостная от мысли, что находится здесь не на экскурсии, а по делу, что она, Галина Ковалева, зачем-то понадобилась правительству родной страны.

Подходя к приемной, она на мгновение остановилась, поправила на себе платье и решительно открыла дверь.

За столом сидел пожилой мужчина, секретарь. Галя протянула ему удостоверение, Секретарь взглянул на часы и попросил подождать.

Вскоре дверь кабинета открылась, и из нее вышел пожилой, высокий, несколько сутулый мужчина. Он рассеянно кивнул сидящему за столом и пошел к выходу.

- Товарищ Синицын, вы забыли отметить командировку! крикнул ему вдогонку секретарь.

Мужчина медленно повернулся и уставился на него недоумевающим взглядом. Затем, осознав, что ему говорят, буркнул что-то, видимо в знак благодарности, и вернулся к столу. Галя успела рассмотреть его узкое лицо с высоким лысым лбом и серыми умными глазами, сверкавшими из-под пышных бровей.

Секретарь приложил к командировке печать, подписал ее и, возвращая Синицыну, сказал:

- Одну минуточку.

Затем повернулся к посетительнице:

- Прошу вас!.. - И Галя очутилась в кабинете. Впоследствии она пыталась вспомнить его обстановку. Но сколько она ни пробовала восстановить в памяти подробности, все расплывалось как в каком-то тумане, на фоне которого ярко и отчетливо вырисовывались только плотная, коренастая фигура и выразительное моложавое лицо одного из руководителей государства.

- Здравствуйте, товарищ Ковалева. Садитесь. Я хочу поговорить с вами об одном очень важном деле. Академия наук организует экспедицию совершенно исключительного значения, сроком года на четыре. Опасности, связанные с маршрутом этой экспедиции, очень велики. В связи с ответственностью задачи я хочу поговорить с намечаемыми людьми и поэтому вызвал вас для предварительных переговоров. Если вы в принципе согласны, то мы продолжим разговор. Помните: вас никто не принуждает.

По мере того как он говорил, Галя успокаивалась. Вскоре робость ее исчезла настолько, что она рискнула спросить:

- Простите, мне хотелось бы задать вам два вопроса...

- Пожалуйста.

- Во-первых, почему именно мне предоставляется такая большая честь? Во-вторых, куда и с какими целями направляется экспедиция?

Человек, сидевший перед Галей, улыбнулся, и улыбка, разбежавшись сетью мелких морщинок, осветила его строгое лицо. Галс сразу стало уютно и легко.

- На первый вопрос я вам отвечу сразу. Когда Родине нужны люди для выполнения важнейших задач, она выбирает не обязательно прославленных. Зачастую самым подходящим оказывается скромный, с первого взгляда незаметный человек. Очевидно, у комиссии есть кое-какие основания для того, чтобы пригласить именно вас... Я видел фильм "Тянь-Шань" и знаю, как вы умеете работать. Ну, и профессор Иванов написал кое-что о вашей работе на съемках солнечного затмения 1961 года. Например, что вы способны петь, перевязывая себе обмороженные руки, после шестнадцати часов работы на ветру.

Галя потупилась, не зная, что ответить. Лицо ее горело.

- Что же касается второго вопроса, то пока могу сказать вам только одно: экспедиция чрезвычайно ответственная, сопряженная с огромным риском. Почти наверняка ей придется столкнуться с нечеловеческими трудностями. Может быть, она вообще не вернется, если уж говорить до конца.

"Не иначе, как устройство постоянной обсерватории в районе Южного полюса, о которой весной говорил Константин Степанович", - подумала Галя.

- Вы узнаете о целях экспедиции только в том случае, если согласитесь в ней участвовать, и то лишь, когда прибудете на место отправления. К сожалению, мы все еще вынуждены ограждать наши важнейшие изыскания от слишком любопытных глаз. Перехожу к делу. С вашей биографией я достаточно знаком. Я знаю, что у вас нет родственников. Значит, вы все можете решить самостоятельно.

- Я уже решила!

- Не передумаете?

- Нет.

- Молодец, дочка! Спасибо!

- Спасибо и вам, - ответила Галя.

Старый народный герой крепко пожал руку девушки. В его голосе, во взгляде было столько человеческой доброты, ласки и благодарности, что Галя с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться.

Слезы душили ее. Оттого, что она вот так просто и быстро ответила согласием, ей было и радостно и в то же время немножко страшновато. Боясь выдать себя, Галя резко повернулась и почти бегом направилась к двери.

Глядя ей вслед, человек думал: "Родина, Родина! Лучших детей Своих, прекраснейший цвет Свой Ты не кутаешь от холода и вьюг, не закрываешь от палящего солнца, а посылаешь туда, где не выдержит незакаленный телом и слабый духом. И идут Твои дети... и совершают чудеса, прославляя Твое имя!.."

Не видя ничего перед собой, Галя пересекла приемную. Ее остановил голос секретаря:

- Товарищ Ковалева, вы забыли отметить удостоверение!

Галя опомнилась и, улыбаясь, протянула ему синеватый бумажный квадратик.

- Одну минутку! - Секретарь зашел в кабинет и, выйдя оттуда, обратился к светловолосой женщине лет сорока, которая сидела в кресле у окна:

- Товарищ Петрова, прошу вас!

Женщина встала и, не спеша, прошла в кабинет, тщательно прикрыв за собой дверь. От всей ее фигуры веяло грацией, силой и какой-то неуловимой величавостью. У Гали невольно вырвалось:

- Кто это такая?

Секретарь секунду помедлил, глядя на дверь, за которой скрылась русая красавица, затем ответил:

- Это товарищ Петрова, профессор медицинского института. Один из известнейших наших хирургов.

Делая отметку на командировочном удостоверении, он объяснял:

- Отправляйтесь домой и собирайтесь в дорогу. К профессору Иванову не ходите, я сообщу ему все, что нужно. Если вас спросят, куда вы едете, отвечайте, что на Дальний Восток. Завтра в восемь утра за вами заедет машина и отвезет прямо на аэродром. Денег и вещей с собой не берите. Все необходимое вы получите на месте, где вас встретят. До свидания, товарищ Ковалева. Желаю успеха!

Придя домой, Галя уложила в портфель кое-какую мелочь, сходила в домоуправление, чтобы предупредить об отъезде, и к шести часам вечера была совершенно свободна. Никогда еще время не тянулось так убийственно медленно.

Она попыталась позвонить нескольким институтским товарищам, но либо не заставала их дома, либо они были заняты. Приходилось примириться с мыслью, что последний вечер в Москве пройдет в одиночестве.

Побродив бесцельно по улицам, Галя села на маленький пароходик, который весело побежал по Москве-реке.

Поднимаясь по гранитным ступенькам в Парк культуры, она заметила впереди себя высокую женщину. Поравнявшись, Галя узнала профессора Петрову. Они вместе подошли к кассам. Петрова тоже узнала Галю и ласково спросила:

- А вы разве не здешняя?

- Нет, я москвичка, но так уж вышло, что сегодня все мои друзья заняты, и я прощаюсь с Москвой в одиночен ве.

Петрова пытливо посмотрела на Галю.

- Вы собираетесь уезжать?

Галя смутилась. Подумав немного, она решила, что ответ ни к чему не обязывает.

- Да.

- Ну что ж, давайте знакомиться. Меня зовут Ольгой Александровной.

Галя назвала себя.

Опасения девушки оказались напрасными. Ольга Александровна обладала достаточным тактом и ни о чем ее не расспрашивала.

Они медленно прогуливались по боковым аллеям. Солнце село. Стало заметно темнеть. На набережной перед ними открылся пылающий закат. Там, где гасло оранжевое пламя и начиналась холодная синь, сверкала далекая Венера.

Взяли лодку. Ольга Александровна села за весла и стала медленно грести по направлению к Ленинским горам.

Глядя на прекрасную планету, Галя поймала себя на мысли, что думает о Белове. Она чувствовала к нему какое-то странное влечение, совершенно не похожее на влюбленность, но острое и волнующее.

Чтобы найти какую-то отдушину, Галя стала рассказывать Ольге Александровне о чудесах Селигера. Описывая поход на яхте, она с тайным наслаждением назвала заветное имя. Ольга Александровна- удивленно подняла брови:

- Вы сказали - Игорь Никитич? Уж не Белов ли?

- А вы его знаете?

Ольга Александровна задумалась. Затем. медленно проговорила:

- Да, мне пришлось с ним встретиться во время Отечественной войны, в конце 1941 года. Я тогда работала сестрой в одном из ленинградских госпиталей. Во время очередного обсгрела к нам с улицы принесли умирающую женщину. Это была его жена. Он тогда работал на одном из ленинградских машиностроительных заводов. Нам удалось с ним связаться... Словом, я была невольной свидетельницей трагедии этого большого человека.

- Но сколько же ему лет?

- Тогда было, кажется, двадцать восемь. Горе не приходит в одиночку. Вскоре мы узнали, что в момент гибели его жена несла на руках ребенка, от которого не осталось ничего, даже клочка одежды...

Галя побледнела. Всем своим сердцем она откликнулась на горе Игоря Никитича, ставшего для нее теперь еще более понятным и близким. Пережив в раннем детстве ленинградскую блокаду, девушка навеки затаила ужас перед какими-то грозными событиями, смутно, но настойчиво проступавшими в ее памяти сквозь туман времени, событиями, непонятными и зловещими, как химеры собора Нотр Дам. Ей ли, сироте, было не знать, как страшно потерять своих близких!..

- Все свободные часы, - продолжала Ольга Александровна, Белов проводил у постели жены. Она умерла через несколько дней, несмотря на наши старания спасти ее. Белов был на грани потери рассудка. Я часто навещала его, чтобы хоть как-нибудь развеять. Постепенно он взял себя в руки и ушел в работу. Видимо, это его и спасло. Вскоре обстоятельства нас разлучили: в январе 1942 года госпиталь был эвакуирован на Урал. С тех пор я его не встречала, но иногда мы с ним переписываемся, и я в общих чертах знаю его жизненный путь.

Ольга Александровна замолчала. Лодка тихо скользила по темной воде. Из парка доносилась какая-то бравурная мелодия. Неожиданно вдоль набережной вспыхнули фонари, и на реке сразу наступила ночь. Пора было возвращаться к пристани.

- Как это в сущности странно! - сказала Ольга Александровна после долгого молчания. - Мы с вами впервые встретились сегодня в Кремле, затем здесь. Не успели и часа побыть вместе, как нашли общих знакомых. Впрочем... - и она замолчала, не закончив фразы.

Прощаясь у выхода, Галя не выдержала:

- До свидания, Ольга Александровна. Спасибо за этот вечер. Я почему-то уверена, что мы с вами еще встретимся!

- До свидания, Галина Семеновна. Я совершенно в этом уверена!..

Обе понимающе улыбнулись.

Дома Галя написала Белову коротенькое письмо о том, что внезапно уезжает в длительную командировку, обещала прислать весточку, если представится возможность, и просила передать привет Ивану Тимофеевичу и Маше. Закончив, она тотчас же легла спать.

Однако сон не приходил. Она долго ворочалась с боку на бок, стараясь представить, что ждет ее завтра. Затем ее мысли приняли другое направление. Ей вспомнилось прошлое: детский дом, школа, напряженная учеба в институте, радость, когда снятые ею кадры впервые вошли в киножурнал... Особенно ей запомнилась преддипломная практика: она была прикомандирована к высокогорной экспедиции профессора Иванова для съемох солнечного затмения 1961 года.

Ох, уж эти съемки на морозе, под ледяным неистовым ветром, забиравшимся в рукава и раздувавшим пальто, как пузырь! Красные вспухшие руки, растрескавшаяся кожа на лице, слезящиеся глаза, по вечерам боль и ломота во всем теле, короткий сон в обдуваемой со всех сторон палатке - и снова бесконечное барахтанье в снегу.

Сначала было невыносимо тяжело. Но постепенно Галя вошла в ритм, руки перестали болеть, и незаметно для себя она прекрасно обжилась среди этого бездомья. В редкие свободные часы она ухитрялась производить видовые съемки и постепенно собрала неплохой материал. В институт она вернулась, имея в кармане лестную характеристику от профессора Иванова, а в чемодане - почти готовый киноочерк, который стал ее дипломом...

Промучившись половину ночи, Галя наконец забылась коротким тревожным сном. В семь часов утра она уже стояла у окна, изнывая от нетерпения... Однако "Чайка" появилась из-за угла только без трех минут восемь. Галя пулей слетела с лестницы, чуть не сбив шофера, который уже входил в парадное.

После нескольких минут быстрой езды машина выбралась за черту города и понеслась по широкому бетонированному шоссе, обсаженному с обеих сторон молодыми деревцами. Вскоре она свернула на одну из поперечных магистралей и, пропетляв по боковым дорогам, остановилась перед большими воротами в бесконечном глухом заборе.

- Приехали! - сказал шофер.

- Но где же аэродром?- спросила Галя, выходя из машины.Ведь это же завод?

- Да, это завод. Вот ваш пропуск. Желаю всего хорошего! И машина исчезла за ближним поворотом.

Галя нерешительно направилась к проходной, но в это время к воротам подлетела другая "Чайка" и из нее вышла Ольга Александровна. Машина тотчас же исчезла. Женщины приветливо поздоровались.

- Очевидно, мы в одинаковом положении, - заметила Галя. Пойдемте в проходную, узнаем хоть, в чем дело.

Но не прошли они и трех шагов, как подкатившая третья машина высадила около них пожилого мужчину, в котором Галя узнала рассеянного посетителя приемной в Кремле.

Одновременно из проходной вышел молодой офицер в летной форме. Четким шагом он подошел к прибывшим и представился:

- Майор Медведев, Максим Афанасьевич.

Гале сразу понравился этот веселый, энергичный смуглолицый человек. Говорил он с заметным окающим акцентом.

- Прошу вас, товарищи, предъявляйте документы и входите.

Все четверо очутились на широком заводском дворе. Со всех сторон высились громады корпусов; в воздухе стоял смутный гул от работающих машин. Иногда в него вплетались мощные ритмические удары, от которых содрогалась земля.

У ворот стояла старенькая "Волга". Майор сел за руль, и они помчались по широкой асфальтированной магистрали. Завод был огромный. Машина пронеслась уже больше двух километров, а впереди все еще высились корпуса. Наконец она свернула и круто затормозила перед большим металлическим, сплошь застекленным зданием. Двухскатная крыша здания имела по бокам какие-то непонятные приспособления, на которые все трое пассажиров невольно обратили внимание.

- Прошу вас! - майор открыл дверцу машины.

Они поднялись на высокое крыльцо, миновали коридор и вошли в светлую просторную комнату, обставленную мягкой мебелью.

- Располагайтесь. Эти комнаты,- майор указал на двери в стене,- будут вашими спальнями. Надеюсь, вам здесь будет удобно.

Заметив удивленные физиономии гостей, он добавил:

- Вам придется прожить здесь несколько месяцев. Это своего рода карантин.

- Вот как? - заметила Ольга Александровна. - Предусмотрительно, ничего не скажешь, А вы - наш летчик?

- И да, и нет! Я дублер воздушного летчика.

- Позвольте! - пробасил угрюмый Синицын. - Что же, по-вашему, бывают безвоздушные летчики? Что за странная терминология?

- Ничего особенного, сейчас все объяснится. Генерал будет через две-три минуты.

Петрова забарабанила пальцами по столу.

- Кажется, я начинаю понимать... Ну что ж, так или иначе, нужно знакомиться. Начну с себя: Ольга Александровна Петрова, по профессии хирург, но много занималась и биологическими исследованиями. Сюда приглашена в качестве врача-биолога.

- Галина Ковалева, кинооператор.

- Профессор геологии и палеонтологии Николай Михайлович Синицын, судя по всему, геолог таинственной экспедиции. Если бы меня приглашал кто-нибудь другой, - проворчал он, отворачиваясь к окну, - я бы подумал, что все это мистификация!

- Прошу вас! - послышался за дверью знакомый голос, и Галя не поверила глазам:

в комнату вошел Константин Степанович, а за ним высокий представительный генерал-лейтенант авиации и еще два человека в рабочих комбинезонах.

"Да ведь это же Игорь Никитич!" - обмерла Галя, глядя на непривычно суровое лицо своего селигерского друга.

Взгляды их на секунду скрестились, и Гале показалось, что Белов чуть улыбнулся. Но улыбка, едва промелькнув, исчезла. Перед ней стоял строгий, осанистый генерал. Он медленно оглядел присутствующих и негромко произнес:

- Здравствуйте, товарищи!

Прибывшие ответила на приветствие.

- Ну вот, - сказал генерал-лейтенант, - весь состав в сборе. Я главный конструктор Н-ского завода Белов - начальник экспедиции; доктор физико-математических наук профессор Иванов - мой заместитель и космический штурман; Герой Советского Союза полковник Сидоренко, - он взглядом указал на пожилого рабочего в синем комбинезоне. в котором потрясенная Галя узнала Ивана Тимофеевича, - воздушный летчик; доктор медицины профессор Петрова - врач и биолог; доктор геологических наук профессор Синицын - геолог и палеонтолог экспедиции; старший научный сотрудник кандидат физико-математических наук Миронова (новый взгляд и новое потрясение!) дублер космического штурмана; главный летчик-испытатель майор Медведев - дублер воздушного летчика и инженер Ковалева - кинооператор экспедиции. Все восемь человек налицо!

Галя была до такой степени оглушена званиями и степенями, что, когда речь дошла до нее, ей захотелось превратиться в Дюймовочку или вовсе исчезнуть.

В звонкой тишине вдруг раздались строгие, скупые и торжественные слова, которые заставили присутствующих затаить дыхание. Голос Белова звучал ровно, чересчур правильно, но это подчеркнутое спокойствие лишь выдавало его взволнованность.

- Партия и правительство поручают экспедиции на универсальном реактивном корабле "Уран" совершить рейс на планету Венеру, пользуясь ее благоприятным расположением перед нижним соединением двадцатого июня тысяча девятьсот... года. Отлет состоится двадцать пятого марта тысяча девятьсот... года, то есть примерно через полтора года. В нашу задачу входит спуск на поверхность планеты и проведение на ней необходимых биологических и геологических наблюдений. Желающие отказаться от участия в экспедиции могут заявить об этом до осмотра корабля.

Белов замолчал и испытующе посмотрел на новичков.

Если бы Галя в этот момент была способна наблюдать, она услышала бы, как Ольга Александровна, удовлетворенно кивнув головой, прошептала: "Так я и думала!". Она бы увидела, как Николай Михайлович невольно положил руку на сердце, точно стараясь удержать его биение... Но Галя ничего не замечала. У нее кружилась голова, сердце бешено билось, и она чувствовала, что еще миг, и она разрыдается от счастья! Двери в Бесконечность, таинственные двери ее грез, стояли раскрытыми настежь, и ей Родина дала право войти в них в первой шеренге!

- Ну что же, если вы хотите подумать, я отложу осмотр на несколько часов! - заметил Белов, поглядывая на смятенных людей, переживавших каждый по-своему это удивительное сообщение.

- Я согласна! - просто и, как всегда, спокойно ответила, наконец, Петрова.

- Я тоже согласна! - сказала Галя, изо всех сил стараясь совладать с собой.

Николай Михайлович долго и пытливо глядел на Белова. Наконец, поняв, что с ним не шутят, пробасил:

- Благодарю за честь. Постараюсь оправдать доверие.

- Других ответов мы от вас и не ждали! Теперь запомните: мы здесь на карантине. Непосредственного общения с внешним миром с этой минуты не будет. Приучайтесь все делать сами, как будто находитесь в полете. Для подготовки у нас осталось времени в обрез, и надо экономить каждую минуту. Завтра к десяти часам представьте мне списки всех нужных вам приборов, инструментов, лекарств, книг и так далее. Заказывайте самое лучшее оборудование, каких бы денег оно ни стоило, но экономьте каждый грамм его веса.

- И вот еще что, товарищи, - продолжил он мягким задушевным голосом.- Нам надо стараться быть все время вместе, чтобы привыкнуть друг к другу, приноровиться к привычкам и особенностям каждого из нас, потому что в пути нам будет тесновато. Как только закончится переоборудование корабля, летавшего к Луне, мы сейчас же поселимся в кабине, чтобы обжить ее и устранить все недочеты до того, как покинем Землю. А теперь пойдемте осмотрим корабль!

В дверях Галя столкнулась с Константином Степановичем.

- Вот, пичуга, мы и встретились! - усмехнулся он, лукаво щурясь. - Немножко неожиданно, правда?

- Константин Степанович, так значит, Селигер...

- Угадали. Конечно, подстроен! Это были смотрины. И вы, как говорят, "всем показались". То есть они-то на самом деле отдыхали...

- Та, Что Грезит! Поздравляю! - обняла Галю Капитанская дочка.

- Пошли, пошли! - заторопил девушек Константин Степанович. - Объясняться будете потом. Вас ждет такое!..

Как во сне, не веря самой себе, Галя переступила порог помещения.

Мощные потоки света заливали огромный квадратный зал. Посредине на широкой металлической площадке стоял величественный корабль. Он весь сверкал и переливался, как огромный слиток замороженной ртути. В размахе крыльев он достигал почти девяноста метров. Длина его превышала восемьдесят пять. В передней, утолщенной части обтекаемой гондолы, как желудь в гнезде, сидела шарообразная кабина метров восемнадцати в диаметре. Массивная колонна, выходящая вверх из передней части гондолы, несла два крыла, похожих на лопасти воздушного винта. На концах они имели утолщения, которые в миниатюре повторяли очертания гондолы.

В хвостовой части корабля была вторая пара крыльев меньшего размера. Несущая их колонка была шарнирной и могла качаться во все стороны.

Даже неопытный глаз поражала стройность и простота форм корабля. Перед Галей была не просто машина - сочетание мертвых частей, - а произведение человеческого гения, гармоничное, как звонкая песня, и величественное, как водяной каскад.

Восторженное молчание первым нарушил Белов.

- По хорошей старой традиции небесным телам принято давать имена богов и героев греческой мифологии. Дочь Хаоса, могущественная Гея-Земля некогда назвала своего первенца Ураном-Небом. Так назван и первый корабль, который помчится через неизмеримые просторы космоса по воле человека.

Горячая волна сдавила горло и заставила Галю безотчетно всхлипнуть. Испугавшись, что кто-нибудь заметит ее слабость, она искоса взглянула на своих спутников. Невероятно! Ольга Александровна стояла со светлой улыбкой, и из ее широко открытых глаз катились крупные слезы. Но она их не замечала. Синицын, этот всегда угрюмый человек, отвернулся и, достав платок, тер глаза.

- В последние годы, - продолжал Белов. медленно обходя сверкающий "Уран", - много сил было отдано созданию искусственных спутников Земли и пробным полетам вокруг Луны. Это была совершенно необходимая работа. Мы узнали многое о космическом пространстве и научились строить великолепные ракеты, работающие на химическом топливе. Большие небесные тела, - продолжал он, - обладают огромной силой притяжения. Даже для того, чтобы отлететь с искусственного спутника-станции, корабль должен затратить много энергии, покидая Землю. Затем ему надо спуститься на избранную планету, перелетать на ней с места на место, оторваться от нее и вернуться домой. Такая задача не под силу химическому двигателю. Не помогут ее выполнить ни искусственные спутники, ни многоступенчатые ракеты, ни ракеты-топливовозы. Все они хороши в теории, а практически слишком сложны. В лучшем случае химическая ракета может совершить беспосадочный полет вокруг нужной планеты и вернуться назад. Но спуск на чужую планету для нее был бы бесповоротной гибелью. У нее потом не хватило бы энергии на взлет. Другое дело - атомный двигатель. Он создан - и отныне не надо прибегать ни к каким ухищрениям.

Белов остановился у хвостовой части гондолы. В ее торце чернело большое круглое отверстие.

- Это сопло главного двигателя, из которого во время разгона вылетает струя раскаленного водорода со скоростью в десятки километров в секунду.

- Простите, Игорь Никитич,- вмешалась Ольга Александровна. - Значит, ваш корабль все-таки химическая ракета?

- Вы меня не поняли. Я же сказал: водорода, а не продуктов его сгорания. Чтобы ракета двигалась, надо в противоположном направлении выбрасывать с большими скоростями материальные частицы. Энергия, которая затрачивается внутри ракеты на их разгон, и является источником движения. При этом решающим фактором является не масса, а скорость вылетающих частиц.

- Игорь Никитич, - перебила Галя, - не потому ли был выбран в качестве рабочего вещества водород, что его молекулы обладают наивысшими скоростями при данной температуре по сравнению с другими химическими элементами?

Белов обернулся и посмотрел на Галю с таким удивлением, что она с трудом подавила улыбку.

- После того что сказала Галина Семеновна, пояснять почти нечего. На "Уране" мы установили легкий урановый котел. Сосредоточивая его энергию в нужном участке пространства, мы можем привести атомы рабочего вещества, то есть вещества, от которого мы отталкиваемся, в состояние бешеного движения.

- Позвольте, позвольте, товарищ Белов, - проворчал Синицын, который снова принял свой обычный недовольный вид, насколько я помню, водород состоит из двухатомных молекул, а вы говорите об атомах?

- Да, да! До температуры в две тысячи градусов водород состоит из молекул, каждая из которых содержит по два атома. Но при дальнейшем нагреве молекулы начинают разрушаться. При пяти тысячах градусов весь водород становится атомным. Процесс этого превращения требует примерно пятидесяти тысяч калорий на каждый килограмм водорода. Поэтому его нагрев на этом диапазоне температур идет очень медленно, несмотря на непрерывный подвод тепла.

- Но ведь это большой недостаток! - снова вмешался Николай Михайлович. - Вы тратите уйму энергии, чтобы разложить молекулы водорода на атомы, а его температура и, значит, скорости частиц почти не возрастают. А ведь вы сами только что сказали, что скорость - это главное!

- Вы вот что примите в расчет: впитывая тепло без большого повышения температуры, водород не расплавляет двигатель. Зато, когда его струя, расширяясь в раструбе сопла, начинает охлаждаться, атомы рекомбинируются в молекулы и отдают свое скрытое тепло. Подстегнутая новым приливом энергии, смесь атомов и молекул покидает корабль с такими скоростями, которые никогда бы не удалось получить другим путем.

Белов достал блокнот и быстро набросал карандашом схему.

- При работе двигателя жидкий водород поступает из резервуаров в систему охлаждения. Здесь он испаряется и, проходя через ряд каналов, нагревается все больше и больше. Он поступает в калорифер уже очень горячим. Здесь происходит его окончательный нагрев, но не путем соприкосновения с раскаленными стенками или с огневым факелом, а с помощью продуктов атомного распада. Они собраны в центре калорифера подобно тому, как лучи света собираются с помощью зеркал в одной точке.

- Признаться, я так-таки ничего не поняла! - сокрушенно вздохнула Ольга Александровна.

- Должен сказать, что вы не одиноки! - пробурчал профессор Синицын.

Галя промолчала, но подумала про себя, что поняла не больше других.

- К сожалению, я не могу вам всего объяснить, - ответил примирительно Белов. - Чтобы понять, нужна очень большая подготовка.

- Но все-таки я надеюсь, что вас не затруднит рассказать, как вы концентрируете энергию, - настаивал Николай Михайлович. Белов улыбнулся.

- Боюсь, что ответ потребовал бы многих недель. Пришлось бы начинать с простейших магнитных явлений. Я лучше отвечу вам аллегорически. Вы помните, что сделал Архимед?

- Архимед?

- Да, Архимед из древних Сиракуз. Однажды к Сиракузам подошел неприятельский флот. Архимед велел всем женщинам взять зеркала и выйти на городские стены. По его команде они навели солнечные зайчики на мачту одного из кораблей. Корабль тут же запылал. Зайчики перескочили на второй, затем на третий корабль, и неприятельский флот превратился в костер. Вот что значит сконцентрировать энергию в нужной точке пространства!

Николай Михайлович недоверчиво покосился на Белова, прикидывая, не шутит ли он и нет ли тут чего-нибудь обидного. Но Игорь Никитич даже не смотрел в его сторону.

- Примерно таким путем, - рассказывал он, - нам и удалось добиться нужных скоростей истечения. То, что нагрев идет при отсутствии кислорода, предохраняет части двигателя от пережога, а чтобы они не расплавлялись, в корпусе калорифера и сопла проведена сеть каналов, через которые подается в камеру нагрева жидкий водород с первоначальной температурой минус двести пятьдесят три градуса. Энергии у нас хватает, но водорода можно взять с собой очень ограниченное количество, поэтому мы должны расходовать его как можно экономнее и лететь окольными путями.

- Почему же окольными? - снова перебил Синицын. - Ведь прямая - кратчайшее расстояние. Что же может быть проще и экономнее, чем полет по прямой?

- При полете с одной планеты на другую, - отвлек его Константин Степанович, - путь по прямой труден и невыгоден. Я вам расскажу об этом после.

Профессор недоверчиво хмыкнул. Ему хотелось задержаться, не торопясь поспорить, но Белов все дальше уводил своих слушателей в страну чудес.

- Взгляните на крылья. Они расположены выше гондолы и могут вращаться, как воздушные винты вертолета. Их приводят в движение небольшие реактивные двигатели, установленные на концах. Рабочим веществом в них служит атмосферный воздух. На правом большом крыле сопло обращено назад, а на левом вперед. На задней паре - наоборот, сопло правого крыла обращено вперед, а левого - назад. Таким образом, передняя и задняя пары вращаются в разные стороны. В таком виде "Уран" делается вертолетом. Ему не нужны ни взлетные дорожки, ни посадочные площадки.

Когда корабль взлетит, левое переднее и заднее правое крылья одновременно переворачиваются, и сопла, расположенные на их концах, оказываются обращенными в одну и ту же сторону. Все крылья устанавливаются в поперечном положении, и "Уран" превращается в самолет. Очертания корпуса позволяют ему, подобно гидроплану, садиться на воду и взлетать с нее, даже не превращаясь в вертолет. Для движения при этом служат те же небольшие воздушные двигатели. Но главное назначение "Урана"-летать в безвоздушном пространстве, по желанию меняя направление и скорость полета. Ну вот, я и кончил. Остается осмотреть корабль внутри. Пойдемте, товарищи!

Чтобы добраться до кабины, пришлось пролезать через несколько круглых, довольно узких люков-дверок в гондоле корабля. Между дверками был расположен пропускник, служащий во время пребывания на чужой планете дезинфекционной камерой, а в условиях космического полета - вакуум-камерой для выхода в безвоздушное пространство.

Снаружи кабина имела форму граненого шара. Она, точно драгоценный камень в оправу, была вставлена в переднюю часть гондолы. Бесчисленные плоские окна из хрустальных плит в многоугольных переплетах придавали ей сходство с глазом гигантской стрекозы.

Внутри кабина была разделена на три отсека - верхний, средний и нижний. Легкие лестницы, ажурные переходные мостики из золотистого дюраля; площадки из прозрачной пластмассы, эбонитовые щиты со сложнейшей аппаратурой чередовались с предметами домашнего обихода, которые, как и все, что здесь находилось, имели не совсем обычный вид. Вот постель, которая в два приема превращалась в стол с креслом, вот этажерка с зажимом для каждого предмета, вот плита с гнездами для кастрюль, а вот и сами кастрюли с герметическими крышками и крошечными манометрами. Гироскопические установки, сервомоторы, насосы, оптические приборы, калориферы, выключатели, ваттметры, реле, спидометры, термопары и какието совсем уж непонятные приборы в первый момент создавали впечатление полного хаоса.

Но под пытливым Галиным взглядом постепенно начала проступать закономерность в расположении этой путаницы. Скоро она распознала почти все механизмы и приборы. В конечном счете, все они оказались ее старыми институтскими друзьями, только очень повзрослевшими и удивительно нарядными. Так, при выходе из темного помещения на залитую солнцем улицу вначале ничего не видно из-за ослепительного света. Но вот проходит секунда-другая, и глаз начинает различать здания, троллейбусы, автомобили, отдельных людей и, наконец, даже листья на дереве, растущем на противоположном тротуаре.

Отсеки кабины имели общий каркас. Все внутреннее устройство кабины могло поворачиваться относительно ее оболочки. В среднем, центральном, отсеке находились пульты воздушного и космического управления. Между ними был расположен тройной космический гирокомпас, необходимый для прокладывания курса при взлетах, посадках и полете в облаках. Оси трех гирокомпасов, однажды приведенные в движение, сохраняли свое направление при любых изменениях напряжения гравитационного поля и при любых маневрах корабля.

Окна занимали почти две трети поверхности кабины, поэтому видимость изнутри была превосходной. Все окна снаружи имели металлические шторы, которые плотно закрывались, когда это было нужно. Двойные стекла хорошо задерживали ультракороткие лучи: между ними был нагнетен очон. Наружные стекла во время полета искусственно подогревались, чтобы под воздействием космического холода озон не осаждался на их поверхности, как иней, и чтобы они не изменяли своих механических свойств.

Верхний отсек кабины был приспособлен для жилья, а нижний - для научной работы: здесь же находились аппараты для кондиционирования воздуха, очистки воды и приготовления пищи.

Обсерватория находилась наверху, в отдельном помещении, соединенном с кабиной. Фотолаборатория, склады оборудования,продуктов питания и запасов кислорода располагались в боковых придатках кабины, рядом с пропускником. Кабина вместе с обсерваторией, складами и пропускной камерой могла легка отделяться от основного корпуса корабля на специальных тросах, но для чего это было нужно, Галя не поняла.

Средняя часть гондолы являлась резервуаром для жидкого водорода. Точно в центре тяжести корабля находилась гироскопическая установка для маневрирования в безвоздушном пространстве.

Путь к хвостовой части гондолы преграждала массивная дверь, скрывавшая сердце корабля - урановый двигатель...

Глава 3

ОТЛЕТ

Роями дальних звезд

Мерцало мирозданье

Той ночью, как всегда,

Над тьмой земных широт.

Ракета мчалась ввысь,

И, затаив дыханье,

С Земли смотрел ей вслед

Весь человечий род.

А. Сурков

Шли дни. Экипаж космического корабля деятельно готовился к полету. На "Уране" с утра до вечера стоял шум: менялись двигатели, пополнялся запас рабочего вещества, испытывались и регулировались механизмы управления. Белов вместе с воздушными летчиками целыми днями пропадал в машинном отделении. Остальные под руководством профессора Иванова принимали и испытывали прибывающую аппаратуру, измерительные приборы, оптику - весь богатый и разнохарактерный арсенал исследовательского оборудования, которому позавидовал бы любой институт.

Все были поглощены работой. Воздушные летчики, единственные люди, которые после смены двигателей оказались сравнительно свободными, взяли на себя обязанности поваров и по очереди состязались в приготовлении лакомых блюд русской и украинской кухни.

Вечно брюзжащий и всем недовольный Синицын настолько ушел в составление реактивов, в перелистывание книг, которые он должен был в последний момент оставить на Земле, что начинал ворчать только тогда, когда Галя и Маша затевали возню. Случалось, что в ней принимал участие и Максим Афанасьевич Медведев. Он озорничал серьезно, с глубокомысленным видом. Со стороны могло показаться, что он даже смотреть не хочет с высоты своего майорского величия в сторону девушек. Но стоило им отвернуться, как его взгляд, точно подсолнечник к солнцу, обращался к Капитанской дочке.

Константин Степанович и Маша часами просиживали с Беловым, считывая расчетные таблицы, вычисляя возможный расход рабочего вещества, проверяя инвентарь и выполняя тысячу других мелких дел, зачастую не имеющих никакого отношения к высотам науки.

Начальник экспедиции проверял каждую деталь, залезал в каждую щель корабля, с которого он порой не сходил до глубокой ночи. Но у него, пожилого, серьезного человека, всегда находилось время, чтобы оценить работу молодых, дать нужный совет, а то просто весело пошутить.

Среди этих не так давно еще совершенно чужих людей Галя чувствовала себя, как в родной семве, и даже брюзжание старого геолога подчас действовало на нее успокоительно, как стрекотание добродушного сверчка.

Но больше всего Галя подружилась с Сидоренко. И не мудрено: оказалось, что полковник был другом ее отца, воевал в одной с ним части и раз или два видел Галю совсем маленькой девочкой. Узнав эти подробности, Галя все свободные минуты теперь проводила с Иваном Тимофеевичем, который быстро и незаметно превратился просто в дядю Ваню. Галя упорно и настойчиво выспрашивала все о своих родителях, особенно об отце. Понемногу она узнала его наружность, привычки, характер.

Рассказ о его подвиге и смерти она выслушала только один раз и больше никогда об этом не заговаривала. Зато каждой новой мелочи о его жизни радовалась, как ребенок. Сначала Сидоренко хмурился, отвечал нехотя и явно избегал подобных разговоров. Но мало-помалу он перестал дичиться. От него Галя узнала, что ее мать погибла под развалинами дома, который был разбит авиабомбой незадолго до того, как умер отец. Каким образом спаслась Галя - Иван Тимофеевич не знал.

- Наверное, откопали!- обычно отмахивался он, прекращая разговор. При одной из этих бесед случайно присутствовал Белов. Он очень внимательно выслушал до конца Галину грустную повесть и потом долго расспрашивал полковника о подробностях, удивляясь, как Галя могла уцелеть. Иван Тимофеевич был не в духе.

- Ну то вы до менэ прискипалысь, коль я и сам ничого не розумию! - под конец отрезал он сердито.

Белов поднялся и, понурившись, ушел. Несколько дней подряд он был необычно рассеян и молчалив. Галю глубоко тронуло его безыскусственное сочувствие.

Прошло больше года с того удивительного сентябрьского дня, когда Галя впервые увидела космический корабль, и свыше пяти месяцев с тех нор, как экипаж "Урана" переселился в кабину и жил полностью изолированной или, как говорила Маша, отрешенный от всего земного. Единственное, что соединяло членов экспедиции с внешним миром, было радио и телефон.

По установившейся традиции, вечерами после тяжелого трудового дня все собирались в жилом отсеке и отдыхали - читали, слушали музыку, а то и просто болтали, о чем придется.

В один из таких вечеров, когда усталые члены команды собрались за круглым столом, произошло небольшое событие, последствия которого заметно скрасили жизнь обитателей этого крошечного мирка.

Максим, перелистывавший учебник астрономии, заинтересовался старинной звездной картой, испещренной фигурами странных людей и чудовищных животных, изображавшими созвездия. Маша терпеливо объясняла ему, как они называются, но когда Максим спросил, как возникли эти названия, она замялась. Ей на выручку пришел Константин Степанович. По своему обычаю щурясь и улыбаясь, он ответил, что происхождение названий большинства созвездий тонет в глубинах древности, но что во всяком случае об одном из них есть совершенно точные сведения и даже довольно интересные.

- Воображаю! - не преминул проворчать Синицын.

- Все вы, конечно, слышали, - начал Константин Степанович, игнорируя это замечание,- о египетской царице Клеопатре, которая кружила головы самым великим мужам своего времени. Она видала у своих ног и непобедимого Цезаря и Марка Антония. Говорили, что она растворяла в уксусе бесценные жемчуга и пила это сомнительное снадобье, казнила некоторых своих возлюбленных, одним словом, по представлениям того времени, была женщиной выдающейся. Так вот, у этой самой Клеопатры была бабушка по имени Вереника. О ней-то я и хочу рассказать... Постойте, что же вы морщитесь? Ведь эта бабушка была когда-то молода и прекрасна, как утренняя заря, а волосы у нее были несказанной красоты и такие длинные, что когда она стояла во весь рост, концы ее кос лежали на земле.

Итак, она была дочерью фараона Птоло мея Филадельфа и... женой своего родною брата Птоломея Эвергета, потому что, по тогдашним египетским традициям, царские дети могли заключать браки только между собой Сразу же после свадьбы Эвергету пришлось покинуть брачное ложе, надеть доспехи и идти на бой с Селевком Вторым, царем Сирии. Убитая горем Вереника дала клятву перед алтарем богини Арсинои, что принесет ей в жертву свои роскошные волосы, если муж вернется невредимым.

Долгие месяцы она молила богиню. Но вот прискакал гонец: Эвергет возвращался во главе победоносных войск! Счастливая Вереника обрезала косу, возложила ее на алтарь Арсинои, а сама поехала навстречу мужу.

В те времена были другие представления о женской красоте, чем теперь, поэтому Эвергет был озадачен, увидев стриженую жену. Но, узнав, какие причины побудили ее это сделать, он был растроган.

Когда по возвращении домой супруги пришли в храм, косы на алтаре не оказалось. Конечно, ее украл кто-нибудь из жрецов. Эвергет пришел в дикую ярость. Он поклялся обезглавить всех служителей храма, если волосы не будут найдены к утру. Это недвусмысленное обещание царя и победоносного военачальника заставило жрецов глубоко призадуматься...

Не успели вечером молодые уединиться в своей опочивальне, как, нарушая этикет, прибежал придворный астроном и астролог Конон Самосский, наука которого пользовалась при дворе Птоломея большим уважением. Он восторженно кричал, что свершилось чудо: на. небе появилось новое созвездие.

Выйдя во двор, Конон показал Эвергету между созвездиями Волопаса, Большой Медведицы и Льва небольшой, еле заметный рой мерцающих звездочек, форма которого отдаленно напоминала женскую косу. Он клялся, что еще вчера этого роя не было и что это и есть коса Вереники, перенесенная на небо, подобно венку Ариадны! Конечно, Эвергет и особенно молодая царица, уверенная, что она существо совершенно иной породы, нежели остальные смертные, с наслаждением поверили этой лжи.

Конон изобразил Волосы Вереники на небесном глобусе Александрийской обсерватории, и с тех пор они остались навсегда среди древних созвездий. Поэт Каллимах вдохновился этой темой и написал поэму, которая заключала в себе очень мало астрономического, если судить по вступлению. - Константин Степанович сложил молитвенно руки, поднял глаза горе и нарочито напыщенно начал:

- "О Венера! Молодые новобрачные делают вид, что твои радости для них неприятны. Но как неискренни их слезы, проливаемые перед вступлением на брачное ложе, эти слезы, так радующие родителей! Призываю богов во свидетели, что это чистейшее притворство!.."- Постепенно нараставший смех молодежи стал настолько громким, что заставил рассказчика замолчать. Иванов обвел слушателей добрым взглядом своих чуть-чуть подслеповатых глаз и спросил:

- Вам, конечно, странно, что взрослые и, кажется, неглупые Эвергет и Вереника так по-детски поверили очевидной лжи? Если бы вы только знали, как царственные особы были падки на фимиам, как они были готовы слепо верить всему, что только могло их возвысить в собственных глазах! Да вот вам пример: одна из фрейлин при дворе Людовика Четырнадцатого, некая герцогиня, одеваясь к балу, заметила, что у прислуживавшей ей горничной на руке пять пальцев. Она просто не поверила глазам, так как отчетливо помнила, что у нее самой столько же! До сих пор она была твердо убеждена, что герцогини устроены совсем иначе, чем остальные женщины, и вдруг - нате вам. Было над чем задуматься! Она созвала подруг, чтобы проверить свое открытие. Но напрасны были их старания найти разницу между герцогиней и простолюдинкой. Труды их пропали даром!

Новый взрыв хохота был наградой рассказчику. А Константин Степанович как ни в чем не бывало пожелал всем спокойной ночи и пошел спать.

С этого вечера рассказы старого астронома стали традицией. Он оказался прекрасным, а главное, неистощимым собеседником, и его незамысловатые истории стали лучшим украшением коротких часов вечернего отдыха.

День отлета все время казался страшно далеким. Но вдруг совсем неожиданно подкатило двадцать четвертое марта. Оно промелькнуло в чаду последних сборов. Измученные путешественники еле добрались до своих коек. Их разбудили лучи ласкового весеннего солнышка, проникшие сквозь бронированные озоном окна космического корабля. Галя открыла глаза и осознала невероятное:

"Сегодня двадцать пятое марта!"

Вокруг "Урана" с утра царила суета. В обычно пустынном и спокойном ангаре сегодня был весь обслуживающий персонал. За барьером, ограждающим металлический помост с возвышавшимся на нем "Ураном", стояло несколько незнакомых здесь человек, видимо корреспондентов.

Около полудня стали собираться родственники участников полета. Первой появилась маленькая сморщенная старушка, жена Николая Михайловича. Она долго не могла взять в толк, что видеть своего Коленьку сможет только через толстое стекло и прощаться им придется по телефону.

Она долго читала ему наставления, как вести себя в пути, призывала беречь себя и, уходя, украдкой перекрестила мелкими быстрыми движениями корабль и окно кабины, в котором виднелось бледное лицо Синицына.

Вторыми пришли члены семьи Ивана Тимофеевича: еще не старая жена и взрослая дочь, которая держала на руках подвижного кареглазого мальчугана.

Иван Тимофеевич прощался шумно. Он бранил свою "стару", как в шутку называл жену, кричал ей, чтобы она в его отсутствие не завела себе парубка и не вышла замуж, махал рукой внуку и все время горевал, что сын Петро не приехал его проводить.

Пока происходила эта сцена, Галя подошла к Белову и тихонько спросилл, почему к Николаю Михайловичу не пришли его дети. Игорь Никитич прошептал в ответ, что единственный сын старого профессора в 1942 году ушел добровольцем на фронт и сложил свою голову на подступах к Сталинграду.

Затем появились родители Максима. Они приехали прямо с аэродрома. Это были пожилые, почтенные люди. Они работали в одном из богатейших совхозов Алтая, куда переселились из-под Сызрани в 1955 году, в период освоения целины. Прощание этих простых людей с сыном, отлетающим в космос, было полно серьезности, даже торжественности. Они сказали ему несколько скупых напутственных слов и не спеша удалились, оглянувшись только раз, у самых ворот ангара.

Последним пришел муж Ольги Александровны. К удивлению Гали, ожидавшей увидеть пожилого величественного мужчину, он оказался очень красивым и молодым; вряд ли он был старше жены. Он был певцом, по мнению некоторых, имел неплохой тенор и пел в оперном театре одного из крупнейших областных центров страны, где Ольга Александровна руководила клиникой.

Глядя, с какой преданностью Ольга Александровна смотрит на его холеное лицо и с какой нежностью шлет ему прощальные слова, полные любви и заботы, Галя почувствовала, что ей .не по себе. Почему, подумала она, в жизни бывают такие парадоксы? Ну, какая он ей пара, этот самовлюбленный хлыщ?

Между тем у окна происходило что-то непонятное. Галя видела "трагическую" жестикуляцию Юрия Модестовича, слышала взволнованные реплики Ольги Александровны, и ей показалось, что он склоняет жену отказаться от участия в космическом рейсе и остаться на Земле, "если она действительно его любит". Галя не хотела верить себе. Ведь то, что он предлагал, значило не больше не меньше, как сорвать экспедицию!

По просьбе Ольги Александровны к телефону подошел Белов. Он говорил с Юрием Модестовичем безукоризненно вежливо, но так, что этот субъект тут же начал юлить, уверяя, что его не так поняли, и выражая всеми своими телодвижениями нежелание ссориться с Беловым. Так он и ушел, непрерывно оглядываясь, улыбаясь и кланяясь, как японский шпион из приключенческого фильма, на ходу посылая Ольге Александровне воздушные поцелуи.

На этом прощание кончилось. Константин Степанович был вдов и бездетен. Маша не имела близких родственников, а у Гали и Игоря Никитича родных не было вообще.

Вскоре крыша ангара раскрылась настежь, и металлический помост, на котором стоял корабль, плавно поднялся вверх. Теперь "Уран" стоял как бы на огромном пьедестале. Из окон было видно, как люди, находившиеся сейчас на территории завода, то и дело останавливались и, задирая головы, разглядывали диковинный корабль.

Вокруг корабля нарастала суета. На двух машинах примчалась бригада кинохроники и начала торопливо снимать его со всех сторон. Вскоре село солнце, стало темнеть. С соседних крыш дружно ударили прожекторы. В их лучах "Уран" вспыхнул, как раскаленный алмаз. Казалось, еще немного, и он растечется огненными струями.

Около девяти часов вечера подъехало несколько правительственных машин. Начался короткий митинг.

Седеющий усатый мастер-сталевар, скромный паренек-фрезеровщик, профессор математики и рядовой конструктор-представители всех, кто внес свой труд, знания и душу в создании чудо-корабля, - взбирались на трибуну и вкладывали в напутственное слово все, что переполняло сердца... "Летите, дорогие! Летите, соколы нашей Родины, и возвращайтесь с победой! Мы отдали вам воплощенное чудо, созданное нашим трудом. Смело вверяйте ему свои жизни. Пусть будет удачным ваш гордый взлет. Пусть вознесет он нашу науку на небывалую высоту! Пусть принесет нашей Родине новую славу!"

У микрофона в кабине "Урана" вспыхнула контрольная лампочка: слово предоставлялось участникам экспедиции. Все встали. Белов подошел к микрофону.

- Товарищи! Через несколько минут мы начнем первый в истории человечества, межпланетный перелет. Перед лицом Родины, посылающей нас разведчиками в космос, мы клянемся быть мужественными, какие бы испытания нас ни ждали. Мы приложим все силы, все умение, чтобы во имя счастья человечества проложить путь к другим мирам. До свидания, дорогие друзья!

Белов выключил микрофон. Прожекторы уже потухли. Заводской двор быстро освобождался от людей. Через несколько минут вокруг корабля не осталось ни души.

Максим и Маша спешно отключали проводку, которой "Уран" был соединен с Землей, и выбрасывали через дезинфекционную камеру ненужный теперь телефон и прочую "земную" аппаратуру. Шторы на окнах закрылись, засияли экранные перископы. Белов, воздушные летчики и космические штурманы заняли свои места. Остальные легли на раскрытые койки.

- Все ли готово? - спросил Белов. Получив утвердительный ответ, он опустил руку на рубильник, включавший урановый котел и управление кораблем, и повернул его до отказа. Рассыпалась сухая дробь включившихся контактов. Осветились щиты управления, ожили в прозрачных футлярах гирокомпасы, зашевелились стрелки приборов.

Белов нажал одну из кнопок на шите. Раздался низкий, воющий звук, который стал быстро повышаться и через несколько секунд перешел в еле слышный свист, тонкий, как жужжание комара: начали работу гироскопические стабилизаторы полета.

- Подъем! - скомандовал Белов.

Сидоренко взялся за универсальную рукоятку управления. Страшный грохот потряс корабль. На экранах перископов вспыхнули два огненных кольца, повисших над "Ураном": это пришли в движение могучие крылья-винты. Корабль быстро поднимался. Внизу клокотала мешанина из пыли и дыма.

Перед Сидоренко вспыхнула надпись: "Горизонтальный полет!".

Крылья остановились. От их концов протянулись четыре огненные струи.

Галя с инстинктивным страхом ждала момента перехода на горизонтальный полет, думая, что корабль начнет проваливаться в воздухе. Но "Уран" только дрогнул, качнулся и ринулся вперед. Тяжесть возросла. Кабина слегка повернулась относительно своей внешней оболочки. Галя вспомнила, что ее пол автоматически устанавливается перпендикулярно к направлению равнодействующей ускорений.

Неожиданно рев двиглтелей превратился в скрежещущий вой, точно какие-то гиганты раздирали небосвод, как растянутую парусину. Корабль перешел звуковой барьер.

Вдруг распахнулись шторы. "Уран" несся на огромной высоте, все еще продолжая свой стремительный подъем. Залитая лунным светом Земля казалась бесконечной наклонной плоскостью. Галя включила кинокамеру. "Уран" летел на юго-запад, на высоте пятнадцати километров. Освещение в кабине было выключено. Над головой сияла полная, яркая Луна с резко очерченными контурами морей.

В лунном сумраке слабо светились циферблаты приборов да зеленел круглый экран радара. В его нижней части мерцала панорама горизонта, лежащего на курсе корябля.

Стало почти тихо. Стрекотание киноаппарата переплеталось с постукиванием метронома.

Вспыхнула новая надпись: "Перейти на космическое управление!".

"Сдал!" - "Принял!" - одновременно вспыхнули ответные надписи. Стрелка хронометра добегала последние деления до красной черты.

- Ход!

Среди вспыхнувшей перестрелки контакторов возник и разросся протяжный вой гироскопов. Нос корабля стремительно задрался вверх. "Уран" нацелился в зенит... И вдруг Галя почувствовала, как неодолимая сила придавила ее к подушке. Она хотела поднять голову, пошевелить рукой, но тело, точно налитое свинцом, отказывалось повиноваться. Главный двигатель начал свою работу. Три миллиона лошадиных сил с ожесточением рвали невидимые узы, которыми старая Гея пыталась удержать своего могучего первенца.

Четверг, двадцать шестого марта 19 ... года был обыкновенным весенним днем.

Шел предпоследний год семилетки. Страна стояла на трудовой вахте. Радио в этот день передавало обычную программу; правда, в ней было больше, чем обычно, детских передач: наступили школьные каникулы. Жизнь шла своим чередом. И вдруг...

В три часа без пяти минут были включены громкоговорители на улицах и площадях. В эфир полились знакомые и всегда волнующие звуки стеклянных колокольчиков:

"Ши-ро-ка стра-на мо-я род-на-я!".

Одна за другой, услышав чрезвычайные позывные московского радио, настраивались зарубежные станции: как по взмаху дирижерской палочки, затихал бурный поток неистовых джазовых мелодий, тягучих звуков церковных богослужений, жужжащих воркований политических и спортивных комментаторов.

И когда ровно в три по московскому времени русский диктор произнес: "Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза. Передаем экстренное правительственное сообщение", - миллионы людей на всей необъятной поверхности земного шаpa затаили дыхание.

Донецкие мастера угля, уральские сталевары, архангельские лесорубы замерли у репродукторов, боясь вытереть пот, выступивший на разгоряченных лицах.

Матросы на кораблях, скользивших по разнеженным весенним теплом северным морям или грудью пробивавших себе путь среди пляски осенних штормов на далеком юге, бросили свои обычные дела и столпились в кубриках.

Отдыхавшие после работы докеры Гонконга, ненароком включившие днем радио рабочие Брюсселя кто громко, кто осторожным шепотком спешили передать друг другу:

"Говорит Москва!".

И все новые и новые миллионы людей склонялись над приемниками. Сидевший за утренним кофе нью-йоркский бизнесмен, услышав от взволнованного секретаря: "Говорит Москва, экстренное правительственное..." - поперхнулся и, бросив свой завтрак, засеменил к приемнику, на ходу прижимая рукой занывшее сердце.

- "Говорит Москва!" - и на всех радиостанциях мира включаются звукозаписывающие аппараты, а дежурные журналисты торопливо вынимают блокноты и авторучки.

- "Говорит Москва!" - и весь мир, взволнованный, ожидающий, толпится у репродукторов, боясь шевельнуться, чтобы не упустить ни слова.

Сообщение было кратким, но потрясающим. Правительство Советского Союза извещало мир, что вчера, двадцать пятого марта 19... года, в двадцать два часа тридцать минут по московскому времени советский космический корабль с экипажем, состоящим из восьми человек, отлетел на планету Венеру.

Целью предстоящей экспедиции является разрешение ряда научных проблем, касающихся обитаемости Венеры, условий жизни на ее поверхности, ее геологического строения, состава атмосферы, а также изучение напряженности гравитационного и магнитного полей, космических излучений и видимости планет и звезд из космического пространства.

В заключение напоминалось, что ряд пробных полетов, совершенных вокруг Луны два года назад, закончился вполне удачно и принес ряд ценных научных данных.

Уже сообщение было трижды повторено, уже давно отзвучал государственный гимн, а люди все еще толпились у репродукторов. Они не могли опомниться. Совершенно незнакомые люди поздравляли друг друга, целовались и шумно, как дети, выражали свой восторг.

Весь мир был в смятении.

Радио- и телефонные линии, соединяющие столицы государств земного шара с Москвой, были забиты: редакции газет, иллюстрированных еженедельников просили, требовали, умоляли передать им по фототелеграфу снимки, прислать готовые клише все хотели знать подробности, факты, цифры.

В типографиях вечерних газет спешно переверстывались первые полосы...

Несмотря на парализовавшую движения тяжесть, Галя остро воспринимала каждую мелочь.

Линия горизонта отступала все дальше к дальше. Казалось, что "Уран" поднимается со дна плоской фосфоресцирующей чаши.

В какой-то момент все звезды стали ярче - точно с неба медленно сняли вуаль - и засияли новым, колючим, серовато-фиолетовым светом. Несмотря на почти полную Луну, небо стало черным, и на нем проступили мельчайшие звездочки.

- Прошли слой озона! - закричала Маша в микрофон.

Стрелка указателя высоты все быстрей ползла кверху. Вот она перевалила за черту "200" и стала подбираться к "250".

"Мы уже почти вне атмосферы", - подумала Галя. И, как бы в ответ, нос "Урана" повернулся параллельно Земле. Земля превратилась в вертикальную стену, вершина которой терялась в недосягаемой вышине. "Низ" был по-прежнему под полом кабины, куда все с той же невероятной силой продолжало тянуть ускорение.

Константин Степанович лежал на раскрытом до горизонтального положения штурманском кресле. В руках у него были зажаты ручки гидравлического управления сервомоторами гироскопов. Он смотрел на приборы и таблицы, расположенные перед ним, и по ним нацеливал корабль на какую-то только ему да Маше ведомую точку неба. Маша контролировала его вычисления, изредка вносила поправки. На случай, если он потеряет сознание от непомерной тяжести, под ее ладонями лежали наготове рукоятки дублирующего управления.

Радиопередатчик автоматически передавал на Землю показания основных приборов.

Вспыхнула контрольная лампа. Корабль почти достиг нужной космической скорости. Стрелка спидометра дошла до красной черты.

Вдруг койка стала проваливаться куда-то вниз, и Галя почувствовала, что летит в неизмеримую бездну. Галя знала, что ничего страшного не случилось, просто выключился главный двигатель, и ее мозг реагирует на исчезновение тяжести чувством падения. Но тело не подчинялось разуму. С отвратительной болью сокращался в комок и подкатывал к горлу желудок, руки в безотчетном порыве впивались в края койки, накатывала неудержимая тошнота. Голова шла кругом, а корабль все падал, падал, падал...

Как во сне, она видела, что оба летчика, держась за поручни, на руках передвигаются к двери, а их тела нелепо болтаются в воздухе. Вот они достигли нижнего отсека, быстро развинтили крепления и включили небольшую лебедку, на которую Галя раньше не обращала внимания.

- Ход!

Освещенная Луной зеленоватая стена Земли тронулась с места.

Вот она показалась из другого окна, вот она скрылась под полом и через несколько секунд появилась на старом месте.

Ее движение быстро ускорялось, и ощущенне падения понемногу исчезало. Тишина... Галя почувствовала, что может встать. Ей было удивительно легко. Гнетущая тяжесть и отвратительное чувство падения исчезли без следа.

- Все в порядке, Игорь Никитич! - послышался голос старого астронома. - "Уран" набрал скорость точно за пять с половиной минут! С момента взлета прошло четырнадцать минут и три секунды.

Все встали. Начались рукопожатия, поцелуи, поздравления...

- Смотрите! - Белов показал на верхнее окно.

За окном на расстоянии метров двухсог неподвижно парил освещенный Луной остов "Урана": крылья, гондола, шасси... От него к кабине тянулись четыре серебристые нити тросов.

Казалось, что и кабина и корпус неподвижны, а вокруг них быстро вращается расписанная узорами созвездий небесная сфера вместе с сияющей Луной и неимоверно огромной плоскостью Земли... "Центробежная сила!" - вспоминает Галя, и ей становится понятным, почему она вновь стала весомой: кабина вращается вокруг мчащегося вперед корабля.

По указанию Белова Маша передает по радио, сводку данных о взлете "Урана". Она спешит: скоро корабль вылетит из земной тени, и солнечное излучение ухудшит радиосвязь. Закончив сводку, Маша переходит на прием. Эфир доносит поздравления, пожелания счастливого пути, последние приветы...

Передача тонет в налетевшем вихре помех. Только радиотелеграф продолжает выхватывать из чудовищной неразберихи радиоволн нужные сигналы и автоматически фиксирует на ленте свои точки и тире. Неожиданно край Земли, соприкасающийся с матово-черным небом, окрашивается в розовый цвет. Розовая полоска быстро превращается в узкий красный серп, который НУ глазах ширится, растет и наливается пурпуром.

Вдруг из-за его горба неестественно быстро выплывает Солнце и с заметной для глаза скоростью ползет по небу. Чудеса: Солнце встает с запада!

По мере удаления от края горизонта скорость светила замедляется, розоватокрасный серп Земли, меняя размеры и оттенки, делается шире, ярче и вскоре становится голубовато-белым. Багровое Солнце разгорается, желтеет, белеет и, наконец, брызжет таким нестерпимым фиолетово-серым светом, что приходится на окна спустить дополнительные светофильтры. Но и с ними Солнце не превращается в знакомое, чуть желтоватое светило. Могучее и яростное, оно полыхает среди неизмеримой черной бездны, не освещая ее и не затмевая блеска звезд и планет. Вокруг него сияет перламутром косматая, слегка растянутая корона.

Галя смотрит на Землю. Ее серп уже превратился в большой белый полукруг. Вокруг него, как легкая вуаль, висит голубая дымка атмосферы. Земля кажется почти одноцветной. Местами виднеются бесформенные пятна - очевидно, облака. Почти никаких намеков на очертание материков и океанов! Жаль!

Подходит Маша и обвивает ее руками.

- Гляди! - говорит она, показывая в сторону Солнца. - Они выстроились для нашей встречи!

Действительно, все видимые простым глазом планеты, сгруппировались около Солнца. Справа от него, в созвездии Водолея, светятся свинцовый Сатурн и желтоватый, как латунь, Меркурий. Слева, в созвездии Рыб, около самого Солнца пламенеет меднокрасный Марс. Чуть подальше, на границе Овна, горит золотистый Юпитер, а еще дальте, в созвездии Тельца, сияет белоснежная красавица Венера. Галя знает, что такое удивительное расположение планет - просто редкая случайность. Но, как подавляющее большинство людей, Галя чуть-чуть суеверна, и ей хочется видеть доброе знамение в том, что планетная семья собралась вместе, чтобы приветствовать своего нового собрата.

Глава 4

В МИРЕ ЧУДЕС

Небесный свод, горящий славой

звездной,

Таинственно глядит из глубины,

И мы плывем, пылающею бездной

Со всех сторон окружены.

Ф. Тютчев

А теперь, товарищи, немедленно спать! - сказал Игорь Никитич, поднимаясь из-за стола. - И не забудьте пристегнуться ремнями, иначе вы рискуете взлететь во сне на воздух, когда кабина перестанет вращаться, - добавил он, укладываясь на койку.

Вскоре все последовали его примеру. Металлические шторы на окнах были закрыты, освещение выключено, и в кабине воцарилась непроницаемая тьма. Тишину нарушало только тикание хронометров да мирное посапыпание спящих. Несмотря на крайнее утомление. а может быть, именно вследствие этого, Галя довольно долго не могла уснуть. Снова и снова переживала она перипетии взлета или старалась вообразить мир без тяжести, ожидавший ее при пробуждении.

В конце концов усталость взяла свое, и Галя уснула. Сначала сон ее был очень глубоким. Но по мере того, как организм восстанавливал силы, отдохнувший мозг стал развертывать перед ее внутренним взором все более и более пестрый ковер сновидений.

...Москва. Летний солнечный день. Галя торопится на занятия. Боясь опоздать, она старается догнать переполненный троллейбус, но он уходит у нее прямо из-под носа. Она долго стоит в очереди, но уже не на улице, а в институтском коридоре. Сейчас ее вызовут на экзамен. Галя чувствует, что' плохо подготовилась. Она волнуется, и из-за этого время тянется томительно долго.

...Институт самым необъяснимым образом превращается в Парк культуры. Она стоит перед качелями и смотрит, как какие-то парни несколько раз подряд описывают в воздухе одну и ту же тошнотворную дугу. От этого сосет под ложечкой и мутит... Раз, два! Раз, два!- бухает в такт сердце...

...Скорей, скорей, она опаздывает! Автомобиль мчится по загородному шоссе, взлетая на подъемах и отчаянно ныряя на спусках. У-ух! У-ух! У-ух! Вверх - вниз! Вверх-вниз!.. Когда же конец этому сумасшедшему пути?

...Кабина "Урана". Уже много-много часов Галя лежит на койке, раздавленная непрекращающимся ускорением. Спидометр показывает чудовищную цифру: двести девяносто семь тысяч километров в секунду! А разгон все идет и идет. От непомерной тяжести трудно дышать и кружится голова,

Игорь Никитич как ни в чем не бывало расхаживает по кабине.

- Сейчас мы достигнем скорости света, и время перестанет для нас существовать. - Он многозначительно указывает на окно:- Видишь, какими фиалками цветут звезды впереди? А те, что сзади, похожи на брызги крови. Наша скорость изменяет частоту встречных и догоняющих световых волн. Вот, вот, смотри! Мы помчались, как световой луч!

Галя приникает к окну и видит, как весь бесчисленный звездный рой вдруг приходит в движение. Яркие фиолетовые звезды, расположенные как будто на самом пути "Урана", медленно, потом все быстрей и быстрей отходят в сторону, зеленеют, белеют, стремительно проносятся мимо и, снова смыкаясь у какого-то полюса позади корабля, постепенно багровеют и гаснут. Какой восторг! Какая неописуемая красота!

Звезд впереди становится все меньше и меньше. "Уран" покидает пределы Галактики. Она остается где-то там, в прошлом, невидимая из-за чудовищной скорости. Кругом темно, пусто... и страшно! Одни... Одни среди беспредельной, невероятной черной пустоты! Никто не услышит, не поможет, не узнает... Какая тоска!

Время тянется, как тонкая бесконечная паутина. Кажется, будто века нескончаемой вереницей бредут мимо остановившегося "Урана"... "А что, если паутина порвется. - скребется, как мышь, нестерпимая мысль.- Тогда..."

"Уж не сплю ли я? - думает Галя с тревогой, напрягая все силы, чтобы сбросить оцепенение. - Должен же быть конец этому страшному полету!"

"Вечность конца не имеет!"- возникает в ее мозгу... А может быть, это говорит ей Белов?

- Помни: текущее мгновение - дверь, сквозь которую будущее стремится в прошедшее... - снова громоздятся в ее мозгу глыбы слов, смысл которых неохватен. - "Но ведь я же читала это!- борется Галя с кошмаром.- Это написал Фламмарион! Вот сейчас возьму и проснусь, и все кончится".

- Вселенная безгранична! Смотри! - властно говорит ей Игорь Никитич. Нет, это не он, это отец! Да, да отец, живой и любимый! Как же она раньше этого не понимала? Она нежно приникает к его плечу, и они вместе всматриваются в черную бездну.

И вот впереди, далеко-далеко, появляется голубой комочек. Скоро он разрастается в туманный завиток, который ширится, заполняет небо, распадается на бесчисленные звезды и вихрем несчетных искр налетает на корабль.

И снова впереди загораются все новые и новые сиреневые звезды. Пролетая мимо, они проходят через все цвета радуги,багровеют и гаснут.

Галя смотрит вперед с удивлением и смутной тревогой: одна из звезд не уступает дороги. Она упорно стоит на пути и растет на глазах, изливая потоки ослепительного света. Игорь Никитич и Константин Степанович суетятся у пульта управления, пытаясь отклонить корабль... Поздно! Вот она, жадная огненная пасть, разинутая на полнеба! Налетела, замкнулась, испепелила...

- Ох! - Галя со стоном приоткрыла веки. Откуда-то снизу прямо в глаза бил ослепительный солнечный луч. Кабина была перевернута вверх дном. Галя лежала спиной к полу, который стал потолком, и смотрела вниз. "Почему я не падаю?"- подумала она и тотчас решила, что это продолжение сна и удивляться не стоит. Самое непонятное заключалось в том, что неподвижное яркое Солнце находилось где-то внизу. Это было совершенно ни с чем не сообразно. Галя зашевелилась и повернулась на бок. Теперь низом ей стала казаться стена кабины, на которую она смотрела. Ей стало не по себе.

Она огляделась. Все еще спали, за исключением Константина Степановича, который, медленно перебирая руками, полз по стене вниз головой. Ноги его вяло болтались в воздухе, ни к чему не прикасаясь. Галя почувствовала, как острый холодок страха пробежал по спине. Она с тоской смотрела на более чем странные манипуляции старого профессора, ничего не понимая.

Вдруг Константин Степанович нечаянно выпустил из рук поручень, за который держался, и беспомощно забарахтался в воздухе, подобно не умеющему плавать человеку, попавшему в воду. Воздух держал его на весу, и сколько профессор ни старался сдвинуться с места, это ему не удавалось. Он продолжал делать нелепые движения в каком-нибудь полуметре от стены, не в силах до нее дотянуться.

Видимо, решившись на что-то, он сердито крякнул, подогнул ногу и, приняв совершенно нелепую позу, начал стаскивать ботинки. Затем деловито осмотрелся и запустил им в пространство между окнами. Ботинок ударился о стенку, отскочил и медленно поплыл по воздуху, а Константин Степанович сдвинулся, наконец, с места и, добравшись до стены, крепко уцепился за выступ.

И тут Галя внезапно поняла, что она находится в мире, где нет тяжести. Она веселым шепотом окликнула астронома, быстро освободилась от застежек и прыгнула к потолку, но, не рассчитав, перевернулась в воздухе и стукнулась затылком о твердую обшивку... В глазах у нее завертелись огненные круги.

- Что ты делаешь? - закричала проснувшаяся Маша. - Осторожней, осторожней, а то изобьешься о стены! - крикнула она, отстегивая ремни.

В этот момент Галя опустилась на пол. Она ударилась коленками и локтями и закричала от боли, а пол тем временем медленно уплыл из-под ног, и Галя снова понеслась по воздуху. Зажав в руке конец ремня, прикрепленного к койке. Маша прыгнула следом и успела схватить ее за ногу. Через несколько секунд обе девушки благополучно сидели рядом и устанавливали объем Галиных повреждений. К счастью, ничего серьезного не случилось, и разбуженные шумом остальные обитатели кабины забросали Галю шутками за ее неловкость.

На первых порах отсутствие тяжести создавало массу неудобств. Умываться можно было только с помощью губки. Вода, оставленная в неплотно закрытом сосуде, выливалась через край, растекаясь куда попало. Иногда ее капли собирались в радужные шары, которые плавно носились по воздуху, как мыльные пузыри. Встреча с ними сулила мало приятного: вода моментально впитывалась одеждой.

Пищу варили с постоянным риском ошпариться, так как это производилось в герметически закрытой посуде. Особенно трудно было есть: о тарелках и ложках пришлось совсем забыть. Суп высасывали из широкогорлых бутылок через резиновые соски. Твердую пищу прикрывали особыми сеточками, чтобы она не разлеталась во все стороны при первом же неосторожном движении.

Однако главное неудобство заключалось в том, что нужно было постоянно пристегиваться ремнями к сиденьям. Стоило забыть сделать это, и неосторожно пошевельнувшийся человек плавно взлетал и беспомощно барахтался в воздухе до тех пор; пока его не прибивало к стене или потолку. Хорошо еще, если он приближался к препятствию лицом, а не спиной или затылком, как это случилось с Галей на второй день путешествия.

Впрочем, все очень скоро научились управлять своим телом в воздухе. Чтобы перевернуться во время полета, достаточно было сделать десяток круговых взмахов руками. Стоило прекратить движение - и тело переставало вращаться. Константин Степанович сказал, что именно таким способом перевертывается кошка, брошенная спиной вниз.

Оказалось, что постичь всю премудрость передвижения в состоянии невесомости вовсе не так трудно. Через несколько суток даже Николай Михайлович достаточно освоился с ней. и случаев, когда кто-либо из экипажа отпускал по оплошности поручни, почти не било.

Головокружения и замирания сердца, которые в первые часы жизни в мире без тяжести возникали ежеминутно, теперь случались все реже и реже. В конце концов путешественники настолько приспособились к своему новому состоянию, что оно почти не вызывало неприятных ощущений.

И тогда постепенно стали обрисовываться новые возможности, которые открывала невесомость. Значительно снизилась общая утомляемость. Исчезли неудобства, связанные с продолжительными наблюдениями в телескоп.

Как врач, Ольга Александровна вскоре отметила улучшение здоровья всех участников экспедиции. Время от времени по ее советам кабину отделяли от "Урана" и раскручивали так, что человек начинал весмть вдвое, я то и вчетверо больше, чем на Земле. Ольга Александровна заставляла всех при этом заниматься обычной работой. На ее языке эта мучительная процедура называлась "профилактической гимнастикой". Синицын ворчал, молодежь смеялась, а неутомимый Игорь Никитич на все жалобы Николая Михайловича только отшучивался.

- Ничего, ничего!- говорил он. - Такая гимнастика только на пользу, а то сними с вас тяжесть, вы так разленитесь, что разучитесь ходить.

Доводы были неоспоримы, и Николай Михайлович, кряхтя и ворча, принимался за дело.

С самого начала путешествия Ольга Александровна ввела и неуклонно поддерживала строжайший режим дня. Особенно тщательно она следила за тем, чтобы люди как следует высыпались.

- Сон - это все! - приговаривала она, укладывая спать недовольную команду. - Невыспавшийся человек для работы непригоден и ни на что путное не способен. Это в кинофильмах герои с утра до вечера работают, а ночи напролет просиживают за книгами. В жизни так не бывает. Не поспишь всего одну ночь, а уже ходишь, как разваренный судак: глаза красные, бессмысленные, как у пьяницы, в суставах точно песок насыпан, из рук все валится. В таком состоянии думаешь не о деле, а о том, куда бы приткнуться. Так что не будем торговаться, а извольте-ка в постель.

Все ворчали, но подчинялись. Спать полагалось восемь с половиной часов. Отступления от режима допускались только для дежурных и, в исключительных случаях, для ведущих неотложные научные наблюдения. Даже Игорю Никитичу не давалось поблажек.

Благодаря заботам Ольги Александровны команда чувствовала себя превосходно. Все были здоровы, бодры и работали в полную силу. Помимо основных дел - систематических научных наблюдений, прокладывания курса корабля, регулярных занятий гимнастикой, - приходилось вести неотступный контроль за "окрестностями". Непрерывно работающий радиолокатор то и дело обнаруживал неподалеку от корабля большие и малые скопления метеоритов.

Для Земли, защищенной броней атмосферы, эти летящие с огромными скоростями маленькие песчинки, камешки или кусочки железа совершенно безвредны. Но для космического корабля они были чрезвычайно опасны.

Каждая обнаруженная стая немедленно бралась на учет. С помощью многократных измерений определялась ее орбита. Было несколько случаев, когда приходилось включать главный двигатель, чтобы уклониться от опасных встреч. Таким маневрам предшествовали сложные расчеты, которые должны были установить, куда и насколько корабль должен отойти, чтобы не очень отклониться от трассы полета.

Больше всего в таких случаях недоумевали Ольга Александровна и Синицын. В своей работе они не соприкасались с математикой и никак не могли понять, что любая скорость, приобретаемая кораблем, сохраняется навсегда и в течение многих месяцев может так исказить его путь, что встреча с Венерой окажется невозможной.

Огромная и исключительно важная расчетная работа лежала на плечах Константина Степановича и Маши. Небольшая грузоподъемность космического корабля не позволила установить на нем универсальную счетную машину, размеры и вес которой очень велики. Машина, установленная на "Уране", могла заменить два-три десятка опытных расчетчиков и только. Никаких чудес кибернетики она делать не умела. Капитанская дочка, ворча и жалуясь на несовершенство своей, как она называла, "бандуры", работала до изнеможения.

Когда дела накапливалось слишком много, ей помогал Игорь Никитич. Глубокие и универсальные знания позволяли ему быть неплохим помощником даже для специалиста-астронома. В каждый момент он знал положение корабля в пространстве, его скорость и последующую траекчорию. Знал не по представляемым ему сводкам, а как непосредственный исполнитель расчетной работы. В своей исключительной памяти он держал все поправки, учитывающие влияние на курс корабля притяжения Солнца, Земли, Венеры и даже Меркурия и Марса.

Но круг его дел не ограничивался этим. Он руководил запусками двигателя, разъединениями и соединениями кабины с кораблем, проверял вместе с Ольгой Александровной приборы для очистки воздуха и воды, контролировал состав воздуха, его влажность и температуру, следил за расходованием рабочего вещества, а важнейшая установка корабля - урановый котел - была почти всецело на его попечении.

У Гали очень много времени занимала работа с коронографом - прибором, позволяющим производить фото-киносъемку солнечной короны и протуберанцев. Галя была отличным оператором, за что ее так высоко ценил Константин Степанович. Вначале она работала, слепо следуя его советам. Но по мере накопления опыта перед ней стала проясняться научная сторона выполняемой работы, и постепенно девушка приобрела собственный исследовательский почерк. Она стала понимать, какое огромное влияние на земную жизнь оказывают процессы, происходящие на поверхности Солнца. Когда на нем вырастали особо грозные, малиновые, протуберанцы, она невольно вспоминала о морякахи летчиках, для которых наступало тяжелое время магнитных бурь, когда теряется радиосвязь, компасная картушка мечется без толку вправо и влево, тщетно сигналят потерявшие голос радиомаяки, морские и воздушные корабли теряют ориентировку, а над полюсами Земли разухабисто пляшут беззвучные хороводы полярных сияний.

То сильное, то слабое рассеянное свечение ночного неба зодиакальный свет - у нее связывалось с поясом астероидов, лежащим между орбитами Марса и Юпитера. Она живо представляла себе неисчислимый рой бесформенных скал, несущихся в круговом вихре протяженностью в два миллиарда километров. Притяжение могучего Юпитера будоражит эту каменную мешанину, заставляя бесчисленные глыбы сталкиваться между собой. При ударах они разбиваются вдребезги. Образовавшаяся мелочь, на которую давят солнечные лучи, постепенно замедляет скорость движения. Траектории песчинок из эллиптических превращаются в спиральные. Приближаясь к центру, спираль становится все круче и круче, и, наконец, песчинки падают на Солнце. Но упасть им не суждено: грозное светило не подпускает их к себе. Оно плавит их, испаряет и превращает в раскаленный газ. Давление лучей на молекулы газа оказывается во много раз сильнее, чем притяжение, и они в считанные часы навсегда изгоняются из пределов солнечной системы, салютуя в последний раз своей родине искорками зодиакального света.

В часы отдыха молодежь по-прежнему любила слушать астрономические новеллы Константина Степановича, запас которых у него, казалось, не знал пределов. Каждый раз он преподносил своим слушателям новые и новые мифы о происхождении названий созвездий, рассказы об анекдотических спорах ученых прошлого, а иногда и настоящею времени и другие, подчас кажущиеся невероятными истории.

Фигуры созвездий древнегреческой звездной сферы в его передаче приобретали особое очарование. От рассказов Константина Степановича веяло дыханием глубокой седой древности, что придавало им исключительную красочность.

Он уносил своих околдованных слушателей в ту далекую эпоху, когда среди безмолвных звездных ночей, затерянные в безбрежных просторах неизученных морей первые отважные мореплаватели прокладывали по звездам пути в неведомые страны или отыскивали дорогу на свою далекую родину.

Он переносил их на крыльях воображения в те неясные, покрытые туманом протекших тысячелетий времена, когда первобытны? скотоводы, пасшие стада на бескрайних равнинах, пыталась изучить тайны движения небесного свода, чтобы научиться определять по звездам и час ночи, и время перегона стад с одних пастбищ на другие - в те времена, когда еще не имевшие календаря первые земледельцы по восходу и закату приметных групп звезд определяли время посева или уборки урожая.

Очевидно, названия и границы созвездий, установленные первыми созерцателями неба, были совершенно случайны. Человеческий взор, движимый пробуждающимся сознанием, искал в расположении звезд сходства с очертаниями знакомых предметов и животных или сказочных героев и чудовищ. Эти названия веками жили в народе в виде смутных легенд, постепенно теряя свой первоначальный смысл и приобретая взаимосвязь, которая в конце концов позволила использовать небо как календарь.

Жизнь античного мира была пронизана астрономией не в меньшей мере, чем жизнь современного человека пронизана техникой. О расположении звезд писали стихи, которые были часто своеобразным расписанием полевых работ... И Константин Степанович тут же подтверждал это, цитируя Виргилия:

- "Когда Весы уравняют часы дня и ночи и разделят в мире поровну свет и мрак, тогда, земледельцы, выводите в поле своих рабочих волов".

В другой раз он привел по памяти винодельческий рецепт, который дал другой древний поэт - Гесиод:

- "Когда цветет репейник, когда цикада, гнездясь по деревьям, трещит свои пронзительные песни, в пору крайней жары, когда козы жиреют, вино становится столь сладостным, женщины влюбчивыми, а мужчины слабыми, потому что жгучая Каникула (Сириус) сушит им голову и тело,- в это время ищите прохлады в пещерах," пейте библидское вино, питайтесь сыром, молоком козы, мясом молодых телок, обгладывающих кустарники, или маленьких козлят. Сидя в тени, вкушайте эти яства, запивая их темным вином".

"Так вот откуда произошло слово "каникулы",- подумала Галя.- В те времена восход Каникулы -"Песьей звезды"- перед рассветом совпадал с началом летней жары, значит..." Но Константин Степанович рассказывал так интересно, что Галя оборвала свою мысль.

- "Но когда Орион и его Псы дойдут до середины неба, когда розоперстая Эос - Заря - предстанет перед лицом Арктура, тогда собирайте все ваши виноградные грозди, выставляйте их на солнце в течение десяти дней и десяти ночей, а потом подержите их в тени только пять дней и пять ночей; и на шестой день почерпните их сока для возлияния богу Вакху, разливающему в мире радость. Потом, когда Плеяды и царственный Орион перестанут появляться, не забывайте, что настанет время первых полевых работ и что надо начинать новый рабочий год на земле".

Показав на небе созвездие Северного Венца, Константин Степанович с самым серьезным видом уверил всех, что это венок Ариадны, в доказательство чего прочел из Овидия:

- "Ариадна, похищенная Тесеем и покинутая им на берегу моря, оглушила все окрестности своими воплями и рыданиями. На помощь к ней явился Вакх и, желая, чтоб она сияла вечным светом среди звезд, снял венок с ее чела и бросил его к небу. Пока венок летел в воздухе, драгоценные камни, вплетенные в него, превратились в огоньки и укрепились на небесной тверди, сохранив прежние очертания. Место его - между Человеком на коленях (Геркулесом) и Человеком, несущим Змею".

Тут же Константин Степанович добавил, что китайцы называли это созвездие Жемчужной Раковиной и что самая яркая звезда его до сих пор называется Жемчужиной (Геммой), а арабы видели в этом созвездии чашку нищего - Казат-аль-масакин.

Рассказал он однажды и о нелепой истории созвездия Рысь. Этот зверь был вознесен на небо в 1660 году астрономом Гевелпем на совершенно курьезном основании. Достав свою объемистую записную книжку, Константин Степанович процитировал:

- "В этой части неба встречаются только мелкие звезды, и нужно иметь рысьи глаза, чтобы их различать и распознавать. Кто недоволен моим выбором, тот может рисовать здесь что-нибудь другое, более ему нравящееся; но, во всяком случае, тут на небе оказывается слишком большая пустота, чтобы оставить ее ничем не заполненной".

Кончались подобные рассказы всегда одним и тем же: Ольга Александровна смотрела на часы и разгоняла всех по постелям.

Однажды вечером путешественники разговорились о доме, о делах, которые они оставили на Земле. Стали вспоминать, какими путями тот или иной член экипажа оказался в составе экспедиции. Маша под громкий смех собравшихся рассказала непосвященным о событиях на озере Селигер, о Галиных "лекциях" по астрономии. Наконец очередь дошла до Белова.

- Игорь Никитич, - обратился к нему кто-то. - Как могло получиться, что вы, главный конструктор головного завода, стали руководителем экспедиции? Ведь это нарушение общего порядка.

- Что верно, то верно, - ответил со вздохом Белов, - Вы не представляете себе, друзья, каких трудов мне стоило этого добиться!

- А почему? - спросила удивленная Галя.

- Да потому, наивная моя деточка, - вмешалась вездесущая Капитанская дочка, - что главных конструкторов берегут как зеницу ока, потому, что их головы стоят больше, чем любой корабль со всем его содержимым. Понятно?

- Мария Ивановна, перестаньте! - гневно воскликнул Белов. - Все жизни стоят одинаково. А не пускают главных конструкторов в опасные полеты для того, чтобы они накапливали и обобщали опыт эксплуатации своих машин, чтобы они их совершенствовач ли изо дня в день...

- Так как же вы все-таки добились разрешения лететь?

- Доказал, что смогу лучше, чем другие, обобщить опыт перелета. А потом... Знаете, ведь это была мечта всей моей жизни... Я отдал подготовке к этому рейсу почти двадцать лет. Ну, и правительство в конце концов уважило мою просьбу. Впрочем, я не один был в таком положении. Много пришлось бороться за право участия в экспедиции и Константину Степановичу. Его тоже не хотели включать в ее состав.

- Но почему? - снова не удержалась Галя.

- По старости, девочка! Увы, по старости! - добродушно усмехнулся астроном. - Мы ведь с Игорем Никитичем не такие счастливчики, нам никто не присылал приглашения на блюдечке с голубой каемкой!

Потом разговор зашел о родных. Иван Тимофеевич вынул из кармана, бумажник и, разложив его на столе, достал из него несколько любительских фотографий. Он с любовью рассматривал каждую из них и, передавая по кругу для всеобщего обозрения, с нежностью в голосе пояснял, от полноты чувств перейдя на украинську мову:

- Це моя стара, а то - моя доня, а от туточки мы з моим хлопцем, - говорил он, показывая групповой снимок.

"Стара" была симпатичной немолодой женщиной с гладко зачесанными и завязанными узлом на затылке темными волосами, которую Галя мельком видела сквозь стекла кабины в день отлета. Тогда рядом с ней стояла и дочка - взрослая замужняя женщина, уже имевшая двоих детей, которая работала врачом в одной из московских поликлиник. Что же касается "хлопца", то это был коренастый крепыш, одетый в форму старшего лейтенанта танковых войск, удивительно похожий на отца. Такое же широкое упрямое ч волевое лицо, те же темные, с хитринкой глаза.

Глядя на Ивана Тимофеевича, полез в карман и Максим. Он положил на стол фотографии отца, матери и братишки Павлушки. Одну небольшую карточку он зажал в руке и незаметно положил обратно. Маша, заметив этот маневр, порозовела и улыбнулась.

Пример оказался заразительным. Не прошло и пяти минут, как весь стол был завален фотографиями отцов, матерей, братьев, сестер, жен, детей. Каждому хотелось взглянуть на дорогие лица, поговорить о них или хотя бы ответить на чей-нибудь дружеский вопрос. Даже Синицын достал свою заветную фотографию, где он, еще не старый и не седой, сидел между красивой, несколько увядшей женщиной и худым, видимо болезненным, юношей с чудесными лучистыми глазами, "И такой сын родился у этого бездушного сухаря! Просто невероятно!" подумала Галя.

Оказалось, что у Ольги Александровны довольно много родни. Но добрая половина фотографий изображала ее мужа то в костюмах и гриме, то в домашней обстановке, то на прогулке,везде одинаково вычурного, расфранченного и прилизанного.

Все шумно переговаривались. Только два человека остались бездеятельными: Галя и Игорь Никитич. Они сидели у разных сторон стола и пассивно рассматривали незнакомые и поэтому почти ничего не говорящие им лица, рассеянно хваля и упитанных карапузов и славных стариков, всех, чьи фотографии попадали им в руки.

Гале было грустно. Ну что она могла показать? Фотографии двух-трех институтских подруг? Или себя в купальном костюме на пляже? На всем свете у нее не было ни одного родного человека! Она попала в детскиИ дом двухлетним ребенком, и у нее не осталось от прошлого никаких сувениров. Пожалуй, первый раз в жизни она ощутила себя одинокой, хотя вокруг сидели самые близкие друзья. Ее вывел из задумчивости хрипловатый басок профессора Синицына:

- А что же вы, Игорь Никитич, не показываете своих семейных?

Галя встрепенулась и насторожилась. Она вспомнила рассказ Ольги Александровны о трагической гибели семьи Белова, и ей стало так больно за него, что на глазах навернулись слезы. Но никто не понимал бестактности вопроса Николая Михайловича. Все, кроме потупившейся Ольги Александровны, смотрели с вежливым, равнодушным любопытством.

Лицо Белова оставалось спокойным. Он медленно обвел взглядом сидящих за столом.

- У меня нет ни жены, ни детей. Они давным-давно умерли... Я никогда не вынимаю их фотографии. Их облик и без того всегда стоит у меня перед глазами. Я, как мотылек, потерявший подругу,- продолжал он негромко,- никогда уж не найду себе другой. А ребенок...

- Простите, ради бога, Игорь Никитич, - прервал Синицын.Я вас не понимаю. Ведь мотылек - это символ непостоянства, ветрености, легкомыслия. Зачем вам понадобилось такое странное сравнение?

Подобие вялой улыбки промелькнуло на губах Белова.

- Не судите поверхностно, дорогой Николай Михайлович! Все бабочки летают парами и никогда друг друга не оставляют. Да вы попросите Константина Степановича, он вам расскажет по этому поводу кое-что из области китайского фольклора.

Все обернулись к Константину Степановичу и наперебой стали просить его рассказать историю о бабочках. Одна лишь Галя молчала. В мыслях она готова была разорвать этого противного Синицына за то, что он так не вовремя ввязался в разговор.

Как-то за завтраком, на исходе первого месяца полета, Игорь Никитич при всех спросил Ольгу Александровну, достаточно ли хо,- рошо команда освоилась с отсутствием тяжести, чтобы сделать вылазку в космическое пространство. Ольга Александровна поняла шутливый тон Белова и, не обращая ни малейшего внимания на красноречивые взгляды молодежи, нарочито долго обдумывала ответ, как бы не зная, на что решиться. Наконец, к общему облегчению, ответила утвердительно.

Сразу же после завтрака начались сборы. Из кладовой были извлечены скафандры, обогреватели, тросы и прочее снаряжение. Несмотря на то что на Земле все оборудование было тщательно проверено, а скафандры изготовлены индивидуально по фигуре каждого из участников экспедиции, Белов настоял на повторной проверке. Никаких дефектов обнаружено не было, и вскоре Игорь Никитич, Сидоренко, Синицын и Галя заперлись в пропускнике. Остальные члены экипажа должны были на всякий случай остаться на корабле и выйти на "прогулку" во вторую очередь.

По мере того как из пропускника выкачивался воздух, распираемые изнутри оболочки скафандров натягивались сильней и сильней, . и если бы не жесткие каркасы, которые придавали им форму человеческого тела, скафандры раздулись бы, как огромные метки. Но каркасы хорошо выполняли свое назначение, и хотя давление внутри достигало целой атмосферы, скафандры почти не стесняли свободы движений. При любых положениях рук и ног объем их оставался неизменным, и человеку, шевелясь, не нужно было преодолевать сопротивление сжимаемого воздуха.

Катушки с тонкими тросами, соединявшими космических путешественников с кораблем, были тщательно пристегнуты к скафандрам, а концы тросов прикреплены к кораблю с помощью особых штепселей-карабинчиков. Тросы были свиты из тонких струн, покрытых изолирующим лаком. По ним с момента присоединения штепселя к проводке пропускался электрический ток, чтобы части троса, попавшие в тень или вытянутые параллельно солнечным лучам, не переохладились под влиянием космического холода и не стали бы хрупкими.

Гнутые, с широким углом обзора смотровые окна в скафандрах были сделаны из тонкого небьющегося стекла, которое поглощало коротковолновую часть солнечного спектра. Ткань была изготовлена из многослойного прорезиненного полотна. Чтобы она сохранила эластичность, внутри между ее слоями были заложены изолированные друг от друга обогревательные сетки из тончайшей серебряной проволоки, по которым также пропускался электрический ток.

Миниатюрные аппараты для очистки воздуха в скафандрах точно копировали стационарный аппарат, очищавший воздух в жилых помещениях корабля и основанный на выжигании органических веществ и вымораживании углекислоты.

Радиотелефон позволял путешественникам переговариваться и между собой и с теми, кто находился в кабине, в которой были установлены микрофон и репродуктор. Впрочем, каждый мог по желанию выключать свой телефон, если общий разговор почему-либо мешал.

Когда давление воздуха в пропускной камере упало до тысячных долей атмосферы, Игорь Никитич повернул выключатель, и массивная наружная дверь медленно отошла в сторону, открывая путь в космическую бездну.

Столпившись у выходного отверстия, путешественники с любопытством выглядывали наружу. Каждому было немного не по себе, хотя внешне все старались держаться спокойно. За дверью зияла черная немая пустота. Миллионы километров отделяли людей от Земли, которая давно уже превратилась лишь в очень яркую звезду. Заглядывавшее сбоку Солнце сияло на расстоянии ста сорока двух миллионов километров, а немигаюшие, непривычно яркие звезды были так далеки, что даже мысль останавливалась, бессильная перекинуть, мост через эту чудовищную бездну.

Гале захотелось съежиться в комочек и спрятаться за широкую спину Белова. Ее невесомому телу не грозило падение в пустоту. Но инстинкт заставлял ее изо всех сил цепляться за поручни. Сердце томительно ныло, Одно дело из хорошо знакомой, обжитой кабины смотреть в окна на Солнце и звезды, которые оттуда казались на привычных "земных" расстояниях, и совсем другое - покинуть такую родную оболочку корабля и, оставаясь связанной с ней лишь эфемерной ниточкой троса, устремляться в грозное Ничто.

А тут еще начался оптический обман, о котором давно предупреждал Константин Степанович: стоило, упустить из поля зрения Солнце, как бесчисленные колючие огоньки звезд начинали то приближаться, то удаляться.

Гале представилось, будто вся Вселенная сжимается в небольшой черный, расшитый разноцветными блестками шар, внутри которого неподвижно висят "Уран" и какое-го ненастоящее, маленькое, бутафорское Солнце.

В такие моменты Вселенная совсем не казалась ни величественной, ни ужасной. Но стоило пошевелиться, и ее границы, захватывая дух, уносились в бесконечность.

Полная нерешимости и страха, Галя висела у выходного отверстия. Громкая команда Игоря Никитича заставила ее вздрогнуть.

- Начнем первый урок,- крикнул он и вдруг прыгнул в бездну вперед головой. - Все за мной!- звучал его голос над самым ухом, тогда как сам он, быстро удаляясь, несся уже в доброй полусотне метров от корабля.

Освободив зажим, Галя оттолкнулась и очертя голову понеслась за ним. Ее обогнал Иван Тимофеевич, которого она опознала по номеру на скафандре.

Неожиданно телефон донес крик "колючего геолога":

- Игорь Никитич, я кувыркаюсь! Что мне делать? - вопил незадачливый профессор.

- То же, что в кабине: вертите руками в сторону, противоположную вашему вращению! - спокойно ответил Белов.

Поравнявшись с Игорем Никитичем, Галя остановилась и, вспомнив уроки, полученные в первые дни путешествия, сделала несколько широких взмахов, которые повернули ее лицом к "Урану".

Раздраженно ворча, Синицын медленно приближался. Руки его вертелись, как мельничные крылья. Несколько раз он пытался остановиться, но тут же снова начинал кувыркаться.

Зная, что ничем не может помочь, Галя оставила его вести безнадежную борьбу с законами механики и с помощью уже усвоенного приема повернулась к Белову. Тем временем Николай Михайлович подтянулся к кораблю, прикоснувшись к нему, остановил свое вращение и снова оттолкнулся.

Когда все собрались, Игорь Никитич начал тренировку. Следя за ошибками друг друга, космонавты стали разучивать всевозможные повороты. Молодая и гибкая Галя гораздо быстрее, чем остальные, улавливала нужные движения. Это кувырканье было чем-то похоже на фигурное плавание под водой, при котором так трудно ориентироваться в пространстве. Однако здесь повороты давались с еще большим трудом. Чтобы перевернуться, приходилось делать добрый десяток взмахов. Вертеться можно было как угодно, но одного никак нельзя было добиться: тронуться с места без внешнего толчка.

От непривычных упражнений все очень скоро утомились, и Игорь Никитич объявил передышку. Галя осмотрелась. Освещенный сбоку Солнцем "Уран" был фантастически красив. Его зеркальные поверхности переливались всеми цветами радуги и отбрасывали ослепительные блики. Части корабля, не освешенные Солнцем, сияли нежным пепельным светом, подобно молодой Луне. Те места, куда не падали даже отраженные лучи, герились на фоне Млечного Пути, который благодаря бесчисленным мелким звездам, невидимым с Земли сквозь атмосферу, казался сплошным перламутровым облаком.

- Игорь Никитич,- спросила Галя, разглядывая переливавшийся светом корабль, - зачем вам понадобилось делать поверхность "Урана" зеркальной? Что это - прихоть конструктора?

- Разве допустимы прихоти на космическом корабле? "Уран"самый настоящий термос. При полете в безвоздушном пространстве зеркальная поверхность позволяет сохранять внутри самолета нормальную температуру даже тогда, когда Солнце нагревает вдвое сильнее, чем вблизи Земли. Вдали от Солнца или в тени планет эта же окраска не дает кораблю чрезмерно остыть. Зеркало "Урана" - это специальный прочный и жароустойчивый лак. Он не окисляется ни при повышенном содержании кислорода в воздухе, ни при высокой влажности, ни при плюсовой температуре до двухсот пятидесяти градусов. Он предохраняет каркас "Урана" от разрушающего действия атмосферы и свпа и делает его пригодным для полета на любую ил планет, кроме Меркурия, на котором нет воздуха и в солнечных лучах плавится свинец.

С трудом оторвав взгляд от снявшего корабля, Галя оглядела небо. Белоснежная Венера еще больше удалилась от Солнца, Земля струила сильный нежно-голубой сзет. Почти сливавшаяся с ней Луна казалась золотой искринкой. Не верилось, что эти близкие друг к другу чудесно контрастирующие звездочки знакомые с детства родные планеты, на одной из которых протекла вся предыдущая жизнь.

Остальные планеты, в начале пути расположенные неподалеку от Солнца, намного отстали от него в своем кажущемся беге среди звезд. Марс находился теперь уже не слева, а справа; Юпитер и Сатурн оторвались на добрую четверть окружности...

Впервые в жизни Галя так ясно осознала, что все планеты и сам "Уран" движутся по гигантскому кольцу созвездий Зодиака, которое опоясывает небо. Она пыталась представить себе чудовищ, которых изображают эти созвездия, и мысленно преобразила себя в Фаэтона.

Нет, ей не страшно мчаться по небу. Сверкающий "Уран" чудо человеческого гения - рассекает пространство со скоростью метеора. Его влечет не упряжка коней, а могучий атомный двигатель, которому помогает умело использованная сила солнечного тяготения, Корабль послушен воле своих творцов и не свернет с намеченного пути, как незадачливая колесница Гелиоса! А чудовища... "Что ж, пока все идет благополучно, а там посмотрим", - думала Галя.

Как хорошо, что человек не знает своей судьбы! Это позволяет ему спокойно жить и накапливать силы для грядущих битв!..

Глава 5

ПОКРЫВАЛО ВЕНЕРЫ

...Между тучами и морем гордо

реет Буревестник...

М. Горький

Среди повседневных забот все члены экипажа - и в первую очередь Константин Степанович и Галя - не забывали наблюдать за Венерой. За первые три месяца полета она переместилась на небе без малого на сто тридцать градусов. Начав свой кажущийся бег в созвездии Тельца, Венера пересекла Близнецов, Рака, Льва и, не снижая скорости, пронеслась через созвездие Девы. Потом неожиданно, точно наткнувшись на препягствие, она замедлила бег и замерла на грчни созвездия Весов. Долго - пожалуй, месяц - она топталась на месте и вдруг понеслась обратно, навстречу настигавшему ее Солнцу. Она промчалась мимо него, перемещаясь среди звезд чуть ли не на двадцать градусов в сутки, наливаясь светом и быстро увеличиваясь в размерах. Вскоре она снова остановилась и медленно двинулась обратно.

Еще в начале пятого месяца полета Венера казалась обыкновенной, только очень яркой звездой. И вдруг в какое-то неуловимое мгновение она засияла на небе в виде крошечного, едва различимого глазом тонкого серпика, который, быстро разрастаясь и утолщаясь, за каких-нибудь полторы недели достиг размеров серпа видимой с Земли молодой Луны.

Но если Луна казалась желтоватой и покрытой серыми кляксами, то на белоснежном покрывале Венеры не было ни пятнышка. Его края постепенно голубели и, наливаясь синью, таяли на фоне черного неба. Там, где освещенная часть планеты переходила в неосвещенную - в зоне сумерек, - ослепительно белый свет Венеры через гамму нежнейших полутонов переходил в палевый, затем в серый и, наконец, угасал окончательно.

Когда Венера по видимым размерам перегнала Солнце, которое тоже изрядно увеличилось за время пути, Галя стала замечать, что звезды, которые планета заслоняла в своем кажущемся движении, гасли не сразу. По мере приближения к освещенному краю планетного диска они понемногу блекли, подергиваясь нежным голубоватым облаком, и, постепенно сливаясь с ним, тонули в атмосфере планеты. Еще интереснее было наблюдать появление звезд из-за неосвещенного края Венеры. Мутно-красноватые, они возникали внезапно. Иногда, заслоняемые невидимыми клубами облаков, звезды ненадолго исчезали, чтобы снова появиться уже более яркими и светлыми.

Чем больше корабль приближался к Венере, тем чаще экипажем "Урана" овладевало скрытое волнение, которое внешне проявлялось в подчеркнутом спокойствии.

Старшая тройка,- то есть Белов, Константин Степанович и Сидоренко, не разгибаясь, сидела над расчетами или проверяла аппаратуру. Максим весь ушел в работу по регулировке воздушного управления кораблем, Галя по указаниям Константина Степановича ежечасно фотографировала Венеру. В перерывах между съемками она, борясь с одолевающим ее сном, подолгу смотрела в телескоп, забывая про усталость при виде неописуемой красоты разноцветных двойных и тройных звезд.

Неожиданно у Гали появился конкурент. Ничем не занятый и очень недолюбливающий все, что ему поручали делать, вечно хмурый профессор Синицын как-то незаметно пристрастился к телескопу.

Он готов был часами созерцать какую-нибудь небесную диковину. Оторвать его от этого занятия мог только Константин Степанович, да и то лишь если телескоп был действительно нужен для научных наблюдений.

А материала для наблюдателей было более чем достаточно. Венера стала расти не по дням, а по часам и вскоре заслонила чуть ли не полнеба.

Медленно и грозно надвигалась она на корабль, похожая на невероятно огромный снежный ком, окутанный голубой дымкой.

Ни щелочки не открывалось в блестящем белом покрывале планеты. Ни точки, ни пятнышка, которые позволили бы определить хотя бы скорость вращения! Она была непроницаема, эта пелена, как тот незримый занавес, за которым скрыто будущее от самых пытливых человеческих умов.

Как говорили расчеты, притяжение Венеры уже значительно сказывалось на скорости "Урана", которая возрастала с каждой секундой.

И вот наступил день прибытия - восемнадцатое августа. Все быстрее и быстрее приближалась Венера. Оставались десяткя тысяч километоов до соприкосновения с ее атмосферой. Наконец счет потел на минуты: наступил последний час свободного полета корабля.

Хотя нервы у всех были напряжены до предела, на корабле царило безмятежное спокойствие. Отважные путешественники по Вселенной умели владеть собой.

Закрепившись у окон, они внимательно следили за тем, как разрастается белоснежное покрывало. Что оно скрывает под собой? Что ждет их? Какие удивительные открытия суждено им совершить в этом таинственном мире? Или, может быть, он сулит им гибель?

Долго царило молчание. Каждый был наедине с собственными мыслями. Наконец Константин Степанович нарушил торжественную тишину.

- Непреложный, но какой изумительный факт: наступила эра межпланетных сообщений. Эра, при которой широко раздвинутся рамки наших представлений о Вселенной и откроется новое безграничное поле деятельности для мышления. Если даже наша экспедиция не вернется на Землю, за нами придут другие исследователи. Они быстро завоюют планеты солнечной системы, а когда-нибудь и планетные семьи других звезд. Конечно, когда я говорю "завоюют", то подразумеваю научные завоевания, а не военные. Ведь может оказаться, что когда земной космический корабль прибудет на какую-нибудь из планет Толимака или, скажем, Сириуса, то он будет там выглядеть так же жалко и нелепо, как выглядела бы теперь чичиковская бричка среди лимузинов на московской улице Горького.

Несмотря на серьезность обстановки, сравнение Константина Степановича вызвало веселые улыбки.

- Ведь нам ничего не известно о том, - продолжал старый профессор, окинув всех ласковым взглядом,- каких высот достигли знания и культура разумных существ, населяющих иные миры. По выражению одного нашего современника, американского ученого Кларсона, до сих пор мы были подобны некоему племени, населяющему остров, но не научившемуся строить корабли. На горизонте виднеются другие острова. Ходят слухи, что на этих островах возникают иногда клубы дыма. Но отчего они: от вулканов ли, от лесных пожаров или от костров, зажженных людьми,- никто не знает. Обитатели этого острова ведут диспуты о строении всей планеты, пишут научные трактаты о формах жизни и уровне цивилизации на виднеющихся вдали островах, словом, ведут себя так, точно им в самом деле известно, что лежит за линией горизонта. А какая цена рассуждениям этих людей, испокон веков сидящих на своем коралловом рифе?

- Скажите, Константин Степанович, - обратилась к нему Галя, - если жизнь действительно рассеяна по всей Вселенной, то почему же до сих пор нас на Земле ни разу не посетили другие разумные существа?

- Ну, этому есть множество причин. Во-первых, наша Земля настолько мала и так близко вьется около Солнца, что ее невозможно рассмотреть не только с отдаленных звезд, но даже с удаленных планет нашей солнечной системы. Во-вторых, как говорит тот же ученый, если бы и нашлись такие дотошные существа, которые заинтересонались бы ничтожной двойной пылинкой, мельтешащей около Солнца - самого заурядного желтого карлика, - то они могли на ней побывать, ну, скажем... двести тысяч лет тому назад и не найти никаких признаков не только культуры, но и самого человека. Они могли записать в каком-нибудь своем блокноте, чго на Земле есть условия для возникновения в будущем разумных существ, и сделать такую пометку на будущее: "Сократить интервал наблюдений над Землей до одного миллиона лет". В-третьих, если даже жизнь и цветет на многих мирах, то это еще не значит, что она есть везде. Возьмем, к примеру, солнечную систему. Мы знаем, что, кроме Землей, жизнь, по крайней мере растительная, сушествует на Марсе. Подозреваем, что есть зародыши жизни на Венере. Но мы можем утверждать с полной уверенностью, что ее нет ни на Меркурии, ни на всех дальних планетах, начиная с Юпитера.

- Кстати, я давно собиралась спросить, - заметила Ольга Алексднлровна. - почему считается, что жизнь возможна только на трех из девяти планет солнечной системы?

- На Меркурии жизнь невозможна, так как там нет атмосферы, а на дальних планетах - потому, что там слишком холодно и атмосфера состоит из ядовитых газов. Жизнь возможна далеко не на всякой планете. И, кроме того, вряа ли ее высокоразвитые формы могут появиться одновременно на нескольких мирах одной и гой же звездной семьи. Марс - планетя умирающей. Земля - цветущей, а Венера - зарождающейся жизни. Марс растерял почти всю атмосферу и растительный покров. Он покрыт песками.

- Значит, пустыни говорят о возрасте планеты? - спросил Максим. - Вот никогда не думал!

- Собственно, не о возрасте в смысле времени существования, а об ушедшей молодости. Пустыни - это морщины старости, страшные вестники приближающейся смерти! - ответил Константин Степанович печальным тоном, искоса наблюдая за реакцией слушателей. - Ветры переносят с места на место мириады песчинок, которые, сталкиваясь, царапают друг друга, образуя новые и новые ранки на защитной корочке охисла, покрывающей песок. Свободный кислород атмосферы, жадно набрасываясь на эти обнаженные места, навьки химически связывается с ними. И погиб казак! Пропал для всего казацкого рыцарства! Не видать ему больше ни полюсов, ни тропиков, не носиться бурей по всей планете, а лежать желто-красной, ни на что не пригодной пылью! По мере того как пески съедают атмосферный кислород, жизнь угасает. Шаг за шагом пески затопляют планету, убивая мать всего живого - растительность. Эту трагедию вы собственными глазами можете увидеть в телескоп на Марсе.

- Константин Степанович, что-то уж очень грустные вещи вы рассказываете! - произнесла Галя, невольно копируя печальный тон старого профессора. - На Земле ведь тоже есть пустыни. Значит, и она близка к вымиранию?

Константин Степанович перекинулся взглядом с Игорем Никитичем и неожиданно широко улыбнулся.

- Вы забываете, что на Земле существует человечество, которого не было на Марсе...

- А почему не было? - нетерпеливо перебила Ольга Александровна.

- Да потому, что Земля и Марс возникли почти одновременно, а потом миллиарды лет Земля получала вдвое больше тепла. Жизнь на ней развивалась быстро и бурно. Она порождала миллионы форм, из которых могли возникнуть разумные существа. И все же только за последние десятки тысяч лет, или, выражаясь фигурально, вчера. Земля сумела произвести Человека. А на холодном Марсе за это время, вероятно, смогла образоваться только самая примитивная растительность; в крайнем случае, простейшие виды насекомых и животных. Маленький Марс не сумел уберечь всей своей атмосферы и состарился раньше Земли. Сейчас это умирающая планета.

- Ну хорошо, но почему же тогда не развились высшие формы жизни на Венере, которая также возникла одновременно с Землей, а тепла получала еще больше?

- А этого мы еще не знаем. Потерпите несколько часов - и увидите собственными глазами! - усмехнулся Константин Степанович. - Пока мне хочется добавить, что если бы человечество затрачивало на улучшение своей жизни столько же усилий, сколько оно тратит на бессмысленное самоистребление, то на месте всех пустынь мира цвели бы роскошные сады, волновались необозримые нивы, сотни тысяч новых заводов насыщали бы воздух живительным углекислым газом, порождающим растительность и через нее все живое. Нет, я не боюсь за завтрашний день Земли! У нее есть хороший хозяин - Человек. Настанет день, когда люди осознают, что нужно для их счастья, и тогда проповедующих войну будут сажать в сумасшедшие дома, а особенно неугомонных - уничтожать, как уничтожают бешеных собак и ядовитых змей. Свободное человечество поднимет гордую голову и быстро наведет порядок в своем земном хозяйстве. А если в чем-нибудь возникнет недостаток - добудет это на других мирах. Ведь тогда Человек станет подлинным хозяином Вселенной!..

Астроном замолчал. В воображении очарованных путешественников несказанной красой расцвела Земля Будущего - в пышных уборах тенистых лесов, благоухающих садов, бескрайних возделанных полей, украшенная величественными, одетыми в мрамор и живую зелень промышленными и сельскохозяйственными городами. Каждый ее представлял себе по-разному, но все - одинаково великолепной, дышащей покоем, счастьем, изобилием...

- Мой ленинградский коллега, профессор Шаров, - задумчиво продолжал Константин Степанович, - как-то высказал мысль, что если бы человечество некогда возникло на Венере, то оно ничего не знало бы о Вселенной. Солнце, Луна, звезды, Галактика - все непередаваемое величие Космоса было бы закрыто от его глаз беспросветными тучами, и никогда даже краешек голубого неба не мелькнул бы перед его взором. Вы подумайте только, как при этом сузилось бы человеческое мышление, каких трудов стоило бы людям осознать свое место во Вселенной! Я привел этот пример, чтобы пояснить, как много зависит от наших чувств, от органов, которыми мы воспринимаем внешний мир. А ведь мы ничего не знаем о тех представлениях, понятиях и явлениях, воспринять которые у нас нечем.

- Да, довольно-таки мудрено представить себе то, что нельзя почувствовать! - проворчал Николай Михайлович не без сарказма.

Константин Степанович сделал вид, что не расслышал этой реплики.

- Представьте себе на минутку, - продолжал он, - что зрение заменялось бы у нас чувством пространства, как у летучих мышей. В повседневной жизни мы бы не испытывали неудобств. Скорее наоборот, потому что при этом мы ориентировались бы ночью не хуже, чем днем. Но тогда бы мы ничего и никогда не узнали ни о Луне, ни о планетах, ни о звездах. Эти вполне материальные огромные тела проскальзывали бы между струнами наших чувств, не заставляя их звучать, и остались бы непознанными. Вы поняли мою мысль?

- Да, но что из нее следует?

- На иных мирах мы можем встретиться с такими видами знаний, которые сейчас не можем даже вообразить, не имея для этого ни органов чувств, ни нужных приборов и не зная, в каком направлении надо вести поиски. Человечество стоит на пороге величайших открытий и нового грандиозного расцвета науки и культуры. Сейчас нам предстоит сделать первый шаг по этому славному пути...

Константин Степанович отвернулся от окна и взглянул на стрелки хронометра. Прошло какое-то время.

- Игорь Никитич, пора! - наконец произнес он торжественно.

Через минуту все были на своих местах. Корабль сближался с Венерой со скоростью тринадцати километров в секунду, из которых 2,7 составляла разность между их орбитальными скоростями и 10,3 - дополнительная скорость, вызванная нарастающим при-. тяжением. Чтобы не сжечь "Уран" при погружении в атмосферу, скорость надо было уменьшить хотя бы наполовину.

Гироскопы управления взвыли, как некогда при взлете, и величественный корабль медленно повернулся кормой к надвигавшейся планете.

Три с половиной долгие, томительные минуты работал главный двигатель, постепенно сдерживая "Уран". Три с половиной минуты струя раскаленного водорода, как огненное копье, пронзала пространство. Но заботы Ольги Александровны не пропали даром, и тренированный экипаж безболезненно выдержал четырехкратную перегрузку.

Торможение прекратилось на высоте около четырехсот километров. Как только двигатель был выключен, сохранивший половину скорости корабль развернулся носом к планете и врезался в ее атмосферу. Перед Сидоренко вспыхнула знаменательная надпись:

"Принять воздушное управление!"

Первые секунды "Уран" падал совершенно отвесно. Затем постепенно начал выравниваться, осторожно отклоняясь от вертикали.

Тяжесть возрастала; от десятикратной перегрузки трещали суставы и ныли гнущиеся кости. Свистел и скрежетал воздух, рассекаемый кораблем. Стало невыносимо жарко.

Багровый от напряжения Иван Тимофеевич медленно выводил "Уран" на горизонтальный полет.

Наконец на высоте около шестнадцати километров корабль выровнялся. Взревели "воздушные" двигатели на крыльях, и "Уран" плавно заскользил в упругой атмосфере Венеры. Космический этап путешествия был закончен.

"Уран" быстро снижался. Под ним проносились бесконечные гряды белых матовых облаков. Хотя высотомер показывал еще двенадцать километров, небо Венеры было перламутрово-серебристым, совершенно не похожим на темно-синее небо земной стратосферы.

- Ну вот и разгадана первая тайна! - взволнованно сказал Константин Степанович в портативный микрофон. - Высокий альбедо Венеры, отсутствием ее спектре полос водяных паров объясняются тем, что она окружена сплошным ковром серебристых облаков!

- Константин Степанович, - взмолилась Ольга Александровна, - а что это такое? Вы опять забыли, что я лишь бедный медик. Пощадите!

- Это скопление очень мелких кристаллов замерзших газов или жидкостей, которые носятся в верхних слоях атмосферы. На Земле они возникают довольно редко. А здесь, в силу каких-то неясных причин, очевидно, всегда окутывают планету. Можег быть. это кристаллы не льда, а замерзшей углекислоты. Серебристые облака отражают солнечный свет, как мириады крошечных зеркал, и скрывают все, что находится под ними. Зона водяных паров расположена гораздо ниже, поэтому их с Земли нельзя обнаружить. Ну, да мы еще вернемся к этому не раз, а пока давайте-ка посмотрим, что делается внизу!

С включенным радаром, на предельно низкой скорости "Уран" вошел в плотную массу облаков явно водяного происхождения и начал медленно спускаться.

Корабль летел совершенно вслепую, то проваливаясь в глубокие воздушные ямы, то высоко взлетая при встречах с восходящими воздушными потоками. Иногда он круто валился набок, и только высокое искусство Ивана Тимофеевича спасало его от штопора.

Ольга Александровна укрепила на столе блюдо-контейнер с морожеными лимонами, так как у некоторых членов экипажа началась морская болезнь..

Особенно страдали от болтанки Синицын и Маша. Николай Михайлович первый не выдержал и лег на койку. Маша, иронически взглянув на него, хотела сказать что-то особенно язвительное. Но вдруг глаза ее помутнели, лицо залила белизна. Она закусила губы и опрометью кинулась вон из отсека.

"Уран" снизился до трех километров,, но вокруг по-прежнему стояла непроницаемая стена густого сероватого тумана.

На экране радара мерцала слегка сыпуклая линий горизонта, совсем как при отлете с Земли. Не верилось, что это горизонт иного мира.

Через несколько минут выполненный по принципу эхолота высотомер показывал уже 900 метров.

Максим направил радар вниз. Совсем близко под кораблем раскинулась однообразная холмистая поверхность. Ровные, мощные и, как казалось, неподвижные гряды высоких холмов расходились в стороны и терялись, выходя из фокуса радара. На их склонах простиралось нечто похожее на ржаное поле, по которому бежали извилистые волны.

- Какой странный пейзаж! - сказала Галя. - Жаль, что радар не передает цвета.

- Под нами вода! - воскликнул Белов. - Иван Тимофеевич, продолжайте снижаться.

"Уран" слегка наклонился и снова заскользил, точно с горки. Глаза всех были прикованы к указателю высоты. Стрелка его медленно ползла вниз, проходя через последние деления.

- Неужели тучи не рассеются до самой поверхности? - нервничала Галя, теребя пусковую кнопку кинокамеры.

Решив, что такой случай, как прилет в новый мир, не повторится, она включила камеру. хотя, кроме тумана, снимать было нечего Стрекотания аппарата не было слышно из-за рева воздушных двигателей. Говорить без микрофонов-усилителей было невозможно.

"Уран" шел со скоростью четыреста километров в час, и его по-прежнему сильно болтало, несмотря на все усилия Сидоренко смягчить качку. Иван Тимофеевич сидел за пультом воздушного управления, внешне совершенно спокойный, только очень серьезный и сосредоточенный.

- А погодка-то на этой Венере - не дай боже! - пробурчал он, безуспешно вглядываясь в непроницаемую сероватую стену тумана. - Как нам быть, Игорь Никитич? Дальше спускаться вслепую опасно! - сказал он, косясь на высотомер. - Высота всего лишь четыреста метров.

- Попробуем еще чуточку спуститься, - ответил Белов. - В крайнем случае включайте двигатель хоть на десять "же" и пробивайтесь кверху сквозь облака: начнем все сначала.

Стрелка высотомера снова зашевелилась. Галя хорошо запомнила, что такое десять "же", недавно испытанные ею при спуске. Она подумала было, что следует лечь, но отбросила эту мысль и осталась у окна.

Вдруг впереди закачались какие-то тени, метнулись в стороны обрывки туч, и "Уран" вынырнул из тумана... Под ним бежало назад мрачное, красновато-коричневое море, по которому медленно катились огромные, рачделенные сотнями метров водяные горы. По пологим скатам этих великанов тяжело карабкались меньшие волны. Неистовый ветер нетерпеливо срывал с них гребни, поднимал их кверху и мчал, разметывая в клочья, рассеивая и превращая в бешено крутящуюся белую пыль, которая тут же бесследно таяла в воздухе.

Над кипяшрй пучиной неслись низкие, почти черные тяжелые тучи, которые клубились, быстро меняй причудливые очертания. Они то касались нерхушек рвущихся кнерху волн, перемешиваясь с потоками пены, то стремительно взмывали вверх, чтобы в следующий миг снова ринуться навстречу разъяренному морю.

То тут, то там вырастали гибкие смерчи, Извиваясь, как змеи, они жадно всасывали влагу и, не удержав ее, рушились вниз сгремнтельными водопадами. Ветер подхватывал их на лету, разбивая в невидимые брызги.

Ветвистые молнии, внезапно расцветая на фоне туч, придавали грозному ландшафту мертвенно-фиолетовый оттенок. Грома не было слышно из-за монотонного рева двигателей При свете молний волны и летящие клочья пены как бы застывали на мгновение, и тогда путешественникам казалось, что перед ними не живой бушующий мир, а картина, написанная обезумевшим художником. Молния гасла, и волны снова начинали спою бешеную пляску. Глядя на беснующийся хаос, Галя чувствовала, что восторг переполняет ее грудь. Вдруг ей показалось, что сквозь окружающий грохот доносятся слова:

"Все мрачней и ниже тучи опускаются нал морем, и ноют, и рвутся волны к высоте навстречу грому. Гром грохочет. В пене гнева стонут волны, с ветром споря. Вот охватывает ветер стаи волн объятьем крепким и бросает их с размаха в дикой злобе на утесы, разбивая в пыль и брызги изумрудные громады".

Галя удивленно оглянулась. Капитанская дочка стояла у среднего окна и бессозяательно шевелила губами. Микрофон свешивался ей на грудь.

- Ну же! Давай громче! - крикнул Иван Тимофеевич, отрываясь от штурвала.

Маша поднесла микрофон поближе к губам, и слова чудесной песни перекрыли и грохот моторов, и удары грома, и рев неистовствующей бури:

"Синим пламенем пылают стаи туч над бездной моря. Море ловит стрелы молний и в своей пучине гасит. Точно огненные змеи, вьются в море, исчезая, отраженья этих молний. Буря! Скоро грянет буря!"

Могучий космический корабль, буререстник грядущих побед Человека над природой, стремительно летел навстречу урагану.

Путешественники долго не могли произнести ни слова, подавленные величественной и грозной картиной неведомого мира. Многие сотни километров остались позади, а вокруг по-прежнему бушевало море да клубились тучи.

- Константин Степанович, в какой .части планеты мы находимся? - спросил Белов.

- Точно не скажу, но, по предварительным замерам, недалеко от экватора. Да и температура говорит об этом. Взгляните, на наружных термопарах девяносто шесть градусов. Столько же показывают гипсотермометры. Значит, температура воздуха равна температуре кипения воды при существующем здесь атмосферном давлении - 640 миллиметров ртутного столба. Море действительно кипит!

- Из-за низкой облачности мы не можем осмотреть планету с высоты. Надо найти какой-то другой путь исследования. Что вы предлагаете, товарищи? - спросил Белов.

- Я думаю, что самое простое - это прежде всего облететь Венеру по экватору, - предложил закончивший вахту Иван Тимофеевич, разминая затекшие руки. - Тогда мы увидим, есть ли на ней суша, и узнаем, что здесь делается ночью.

- Если мы хотим побыстрее познакомиться с планетой, то облетать ее надо по меридиану! - сказал, подымаясь с койки. Николай Михайлович, в первый раз без ворчливого тона. - Тогда мы сразу выясним положение полюсов, а значит, и наклон оси планеты к плоскости эклиптики. Это упростит нам дальнейшую ориентировку. Кроме того, при облете по меридиану мы наверняка сумеем побывать и на ее ночной стороне. Ведь при огромной скорости "Урана" облет вряд ли займет больше нескольких часов.

- Положим, на такой высоте и при такой погоде он займет десятки часов. Но в основном вы правы, - заключил Белов. Так и поступим.

Корабль, развернувшись, взял курс на южный полюс. Скорость была доведена до восьмисот километров в час. Лететь быстрее при почти бреющем полете и при плохой видимости было опасно. Впрочем, для успешных наблюдений даже эта скорость была предельно высокой. При ней облет планеты должен был занять около сорока восьми чясов, что вполне удовлетворяло участников экспедиции.

На всякий случай радар держали все время включенным. Встреча с горным хребтом была маловероятной, но Игорь Никитич не хотел рисковать.

Уже прошло несколько часов, а "Уран" все еще мчался над морем. Через каждые десять минут Галя включала на несколько секунд кинокамеру. В остальное время она без устали фотографировала и старалась тут же проявлять снимки.

(Эклиптика - большой круг небесной сферы, по которому происходит видимое движение Солнца. прим. редакции.)

Ольга Александровна брала пробы воздуха и, уединившись в лаборатории, производила химический анализ, принимая бесконечные меры предосторожности, чтобы воздух не попал в жилые помещения. Уже первая проба показала, что атмосфера Венеры состоит в основном из углекислого газа и азота. Количество свободного кислорода было ничтожным. Оно исчислялось тысячными долями процента, в то время как воздух Земли на одну пятую состоит из этого газа.

Константин Степанович категорически заявил, что раз в атмосфере есть свободный кислород, значит на планете должна быть хоть какая-нибудь растительность.

- Кстати сказать, - добавил он в заключение, - очень подозрителен цвет моря. То ли оно грязное от глинистых частиц, поднимаемых волнением, то ли кишит красноватыми микроорганизмами и водорослями, вроде нашего земного планктона.

- Но ведь планктон зеленый? - спросил Николай Михайлович.

- На Земле - зеленый, - ответил старый астроном, - а на Венере может быть и красным. Здесь переизбыток тепла, и растения защищаются от него тем, что отражают тепловую, красную часть спектра. Вы когда-нибудь видели водоросли, растущие в горячих источниках? Ведь они красные. Молодые листья многих земных деревьев тоже бывают красноватыми.

- А почему это происходит?

- Потому, что в процессе роста они проходят все фазы своего прошлого биологического развития. Очевидно, когда-то на Земле было теплее, чем сейчас, и растительность на ней была красноватой. А вот на Марсе, где холодно, она имеет голубоватый оттенок, как у растений нашего Крайнего Севера. Там лиоья, наоборот, стремятся поглотить как можно больше тепла. Вот я и думаю, что, может быть, то, что нам кажется грязью, на самом деле есть основа жизни на Венере.

- Все это очень интересно, - заметил Николай Михайлович, - но соловья баснями не кормят. Мне бы поскорей найти сушу, спуститься да запустить в нее руки. Мне все еще кажется, что я сплю!

Все жадно смотрели в окна, но кругом виднелось лишь бесконечно кипящее море.

Суша появилась неожиданно. Это была низкая, под цвет моря красноватая песчаная отмель, кое-где усеянная плоскими коричневыми камнями. Радар докладывал, что она простирается от кромки прибоя до самого горизонта.

Потоки косого дождя беспощадно хлестали по ней, образуя мутные ручьи и реки, быстро несущиеся к океану. Ни одно деревцо, ни один кустик не украшал эту бесплодную мокрую пустыню.

Часы проходили один за другим, а картина почти не менялась. В этом медленно вращавшемся, плотно укутанном облаками мире был явный переизбыток тепла. Он предопределял и почти непрерывные дожди и ураганные ветры. Казалось, ничто живое не могло возникнуть и развиться среди этой пляски стихий.

По мере приближения к полюсу стал угадываться наклон оси планеты. Использовать обычный гирокомпас для определения направления меридиана было невозможно, потому что Венера вращалась чересчур медленно. Да и магнитный компас то и дело шалил. Магнитное поле Венеры оказалось гораздо слабее земного, и только система космического и магнитного компасов показывала изменение положения корабля в пространстве от вращения планеты и от движения вдоль меридиана. Это позволяло, хоть и очень не точно, судить о наклоне оси Венеры и о скорости ее вращения.

Оказалось, что ось ее наклонена к плоскости эклиптики примерно под таким же углом, как ось Земли. Правда, несовпадение магнитного полюса, по которому ориентировались путешественники, с полюсом вращения могло довольно сильно исказить результаты вычислений. Но можно было уверенно сказать, что наклон оси Венеры никак не меньше восемнадцати-двадцати градусов.

Этим открытия не ограничивались: Капитанская дочка подсчитала, что Венера оборачивается вокруг оси за 32,4 земных суток и направление ее вращения совпадает с земным.

- Насколько я помню, в году Венеры около 288 земных суток? - спросила Галя Капитанскую дочку.

- Верно.

- Значит, в ее году лишь девять дней? Вот так год!

- И совсем не девять!

- Ну хорошо, не совсем девять, чуточку меньше. Что ты придираешься к мелочам?

- Хорошая мелочь - целые сутки! Да еще когда их всего неполных восемь!

- Девять!

- Неполных восемь!

- Ага, вот я тебя и поймала! - Галя с торжествующим видом схватила логарифмическую линейку. - Смотри: 288, деленные на 32,4, равны 8,88. Значит, все-таки около девяти?

- Так, так. А что такое 8,88?

- Как что? Число венерных суток в году1

- Врешь!

- Фу, Маша, не люблю я твоих выражений!

- А я - твоих ошибок. 8,88 - число звездных суток!

Галя сразу прикусила язык.

- А что такое звездные сутки? - заинтересовалась Ольга Александровна.

- Это время оборота планеты вокруг оси. А солнечные, обычные сутки - это время от полудня до полудня.

- А разве это не все равно?

- Нет, конечно! Солнечные сутки больше звездных. Чтобы стать по отношению к Солнцу в то же положение, что и предыдущий полдень, планета должна повернуться на целый, оборот да еще на угол, на который она переместилась за сутки, по орбите. Земля за это время проходит дугу меньше градуса, поэтому разница между солнечными и звездными сутками на ней всего четыре минуты. Венера же за свои солнечные сутки перемещается по орбите почти на 46 градусов, и они длиннее звездных на четверо с лишком земных суток.

- Так сколько же в конце концов времени длятся солнечные сутки на Венере?- вскричала окончательно сбитая с толку Ольга Александровна.

- 36,5 земных солнечных суток!

Ольга Александровна схватилась за голову...

Галя поняла свою оплошность задолго до конца Машиных поучений. И на этот раз Капитанская дочка оказалась непогрешимой.

Так был установлен наклон оси и продолжительность суток на Венере. Их величина не удивила астрономов "Урана", но тем не менее они были взволнованы до предела: подтверждались ранние догадки и предположения.

Очень медленное вращение Венеры наряду с достаточно большим наклоном оси вызывало чрезмерное нагревание ее летнего полушлрия и дневной стороны, в то время как зимнее полушарие и ее ночная сторона сильно переохлаждались. Чудовищные ветры стремились уравнять температуру между нагретыми и холодными областями планеты.

Как ни странно, но нужно было ждать, что на зимнем полушарии планеты климатические условия окажутся не менее суровыми, чем на Земле. Однако это, как и многое другое, требовало подтверждения. В ближайшие часы Венера должна была раскрыть перед путешественниками свои самые сокровенные тайны.

Глава 6

У ЦЕЛИ

Мир был бы слишком тесен, если бы

он не доставлял материала для иссле

дований мудрецам всего мира.

Сенека

Чем ближе подлетал корабль к полюсу, тем все хуже и хуже работал магнитный компас.

Настал момент, когда его картушка беспомощно заметалась в котле нактоуза. Очевидно, корабль проходил вблизи магнитного полюса планеты. Пришлось держать "Уран" на курсе исключительно по космическому гирокомпасу. Когда магнитная буря кончилась, корабль уже мчался к экватору.

Внизу по-прежнему тянулась унылая коричневая суша, местами гладкая, местами испещренная стадами плоских красно-коричневых валунов. По ней в одинаково отлогих берегах струились мутные ручьи и реки, еще более усиливавшие однообразие пейзажа.

В этой части Венеры, куда поступало Сравнительно мало тепла извне, не было устрашающих ураганов, которые так поразили путешественников при первом знакомстве с планетой. Но все же по земным масштабам ветер был сильным.

Неожиданно впереди снова показалось море. Оно ничем не отличалось от покинутого несколько часов тому назад.

- Ну вот, суша и позади. Как же мы ее назовем? - спросил Николай Михайлович у Белова, стараясь сделать простодушную мину, отчего его лицо перекосила неопределенная гримаса.

- Мне кажется, что самое правильное - назвать ее по месту расположения: Южным материком, - ответил Игорь Никитич, с удивлением наблюдая за ужимками Николая Михайловича и стараясь понять, куда он клонит.

- А почему бы вам не присвоить ей чьенибудь имя? - вкрадчиво спросил Синицын, в свою очередь следя за Беловым.

- Что-то я вас плохо понимаю, Николай Михайлович! - произнес Игорь Никитич, пряча улыбку. - Назвать новую землю именем кого-нибудь из членов экипажа - нескромно, а присваивать ей имя ученого, не имеющего прямого отношения к открытию, - значит оказать и ему и себе величайшее неуважение.

Синицын удовлетворенно кивнул и открыл было рот для нового "коварного" вопроса, но тут из фотолаборатории пулей вылетела Галя, держа в руках проявленный снимок.

Оглядевшись, она бросилась к Игорю Никитичу.

- Смотрите, смотрите, ведь это растения! - закричала она, тыча пальцами в фотографию.

Июрь Никитич осторожно взял еще мокрую карточку. С нее смотрел унылый ландшафт Южного материка. Но острый взгляд ученого сразу схватил особенность снимка. Плоские камни, на глаз более светлые, чем окружающий грунт, на снимке были почти черными.

Снимок переходил из рук в руки. Даже Максим, ведущий корабль, бросил на него беглый взгляд.

Константин Степанович кашлянул, взял Галю за руку и, старомодно расшаркиваясь, торжественно произнес:

- Уважаемая Галина Семеновна! - Галя даже вздрогнула от столь официального вступления! - Позвольте мне первому принести вам мои искренние поздравления по случаю открытия вами растительности на Венере!

- Но, Константин Степанович, вы же сами меня учили делать такие снимки с Марса, - ответила раскрасневшаяся Галя.

- Учить было мое дело, но вам никто не поручал делать их здесь. Они - ваша инициатива, вы первая поняли, что на них изображено. Поэтому вам принадлежит и честь этого замечагельного открытия.

Друзья окружили Галю, наперебой поздравляя ее с успехом. Последним подошел Игорь Никитич.

- От души поздравляю вас. Галочка, с большой удачей! Я...

Игорь Никитич остановился, видимо подбирая выражения. Он стоял, не выпуская Галиной руки, с нежностью и глубокой затаенной грустью глядя в ее добрые, доверчивые глаза.

- Я бы отдал все на свете, чтобы понять, почему вы так... - Игорь Никитич не смог докончить фразы, которая, может быть, рассеяла бы непонятное темное облако, которое все время висело между ними и лишало их отношения простоты и естественности.

Неожиданно корабль начал стремительно проваливаться, и люди повисли на поручнях, Впереди закачался смерч. Чтобы избежать столкновения, Максим так круто положил "Уран" на крыло, что могучий корабль задрожал, а путешесгвенники покатились по полу.

Как только "Уран" выровнялся, все разбежались по местам. Белов сел в командирское кресло, а Сидоренко на всякий случаи принял дублирующее управление.

"Уран" снова вступал в полосу бурь. На этот раз опасность была несравненно большей, так как внезапно надвинулись сумерки, которые быстро сменились кромешной тьмой. Мрак был наполнен ветром и влагой.

В помощь радару были включены прожекторы. Вскоре под низко летящим кораблем замелькала суша - родная сестра виденной прежде. По мере приближения к экватору буря усиливалась.

Вдруг впереди возник приятный голубоватый свет. Игорь Никитич приказал выключить прожекторы. Все, кроме ведущего корабль Сидоренко, столпились у окон.

Суша кончалась. Впереди расстилалось безбрежное море. Но какое море! Вся вода насквозь светилась ярким лунным светом. Тяжелые валы набухали и разливались каскадами мерцающей ртути. Даже летящие по воздуху клочья пены испускали сияние. Казалось, море было покрыто полупрозрачной вуалью из светящихся кружев. Там, где волны разбивались о берег, вырастали замки, сотканные из лунных лучей. Достигнув туч, они на миг застывали и беспорядочно рушились, чтобы тут же снова восстать.

Все море искрилось, сияло, фосфоресцировало. Свет, испускаемый водой, был настолько силен, что в неосвещенной кабине темнота сменилась полумраком. Только небо, покрытое низко нависшими тучами, было густо-черным. Световой игры моря оно не отражало и казалось зловещим. Кромка прибоя уже час как осталась позади, а корабль по-прежнему мчался над светящимся океаном, среди всплесков жидкого огня. Но вот постепенно сияние стало уходить в глубину, меркнуть и, наконец, исчезло бесследно.

Корабль вступил в северное, зимнее полушарие планеты. Наружная температура падала с каждой минутой. Тучи спускались все ниже, заставляя "Уран" все время маневрировать. Лучи прожекторов то и дело обламывались, упираясь то в клок низкого облака, то в завиток гигантской волны. Если бы не радар, продолжать полет в этой грозной тьме было бы невозможно.

Игорь Ннктич, затянув потуже ремни, чтобы болтанка не мешала писать, медленно выводил в вахтенном журнале:

"Уран" пролетел над фосфоресцирующим участком океана протяженностью свыше тысячи километров. Предполагается, что снечение вызвано находящимися в воде микроорганизмами. По мере приближения к более холодным областям срет постепенно ослабевал, уходя под поверхность. Возможно, что светящиеся микроорганизмы предохраняют этим себя от воздействия зимнего холода. Очевидно, аналогичный способ они применяют и при чрезмерном нагревании воды во время длинного летнего дня, когда температура ее наружных слоев в экваториальных областях достигает точки кипения. Проверить эти предположения поручено проф. Петровой".

Уже свыше тридцати пяти часов бодрствовал экипаж "Урана", но никто не соглашался лечь спать: боялись упустить какое-нибудь новое чудо. Наконец по приказанию Ольги Александровны Галя, Константин Степанович, Сидоренко и Синицын, приняв дозу легкого снотворного, улеглись с условием, что их разбудят, когда корабль приблизится к Северному полюсу.

Вслед за ними по настоянию Белова легла отдохнуть и сама Ольга Александровна. Корабль вела молодежь: летчик Медведев и штурман Мария Миронова. Из старшего поколения бодрствовал только капитан. Казалось, он целиком ушел в работу над вахтенным журналом. Только внимательный взгляд, которым он изредка окидывал приборы, выдавал напряженное внимание и готовность к действию.

Неожиданно повалил густой липкий снег: мириады белых хлопьев понеслись навстречу кораблю, мгновенно залепив окна. Корабль ослеп. Если бы не радар, положение могло бы стать чрезвычайно опасным. Максим включил наружный обогрев. Но снег несся сплошной стеной. Прижимаемый встречным потоком воздуха, он плотно налипал на стекла и удерживался на них густым слоем.

Продолжать в таких условиях полет вблизи поверхности планеты стало опасно. По сигналу Игоря Никитича "Уран" взмыл и стремительно понесся сквозь толстый слой облаков. На высоте двенадцати километрон наружные стекла наконец освободились от облепившего их снега, и корабль "прозрел".

Над головой мирно сияли знакомые с детства созвездия. Невысоко на западе горела яркая голубовато-желтая двойная звезда.

Земля! Родина... Она была такой далекой, недосягаемой, что весь проделанный путь казался фантазией, лишенной всякого правдоподобия.

- Эх, нет у нас радиосвязи! - вздохнул Максим. - Послать бы сейчас весточку домой...

- Если бы это было возможно, мы бы послали, пожалуй, еще и сведения о Венере! - вставила Маша, выверяя по звездам показания гирокомпасов корабля.

- Мы много над этим работали, Максим, - сказал Игорь Никитич. - Чтобы передачи не заглушались радиоволнами Солниа. нужно иметь мощную передаточную станцию, а это слишком обременительно для "Урана" "Уран" ведь первый космический корабль, и его конструкция далека от совершенства. Да, да не улыбайтесь! Я знаю, что вы в него влюблены... Но все-таки он мог бы быгь лучше. Надеюсь, что к тому времени, когда мы вернемся, дома практически решат эту задачу, и следующий корабль будет связан с Землей если и не с чужой планеты, то хотя бы из мирового пространства. А пока нам придется обойтись без радиосвязи. И без весточки!

"Уран" мчался над облаками. По небосводу медленно проплывали звезды. Радар доносил, что внизу по-прежнему расстилается ровная поверхность Но была ли она морем или сушей, установить не удалось.

Дважды корабль пытался спуститься вниз, и оба раза безуспешно. Снег шел попрежнему, и "Уран" слепнул, даже не успевая пробить слой облаков.

Уже на широте шестидесятой параллели впереди закачались мерцающие столбы и занавесы полярного сияния. С каждой минутой они играли все ярче, затейливее и все выше поднимались над горизонтом. Наконец, все небо затрепетало и заструилось разноцветным пламенем. Своеобразная нежность оттенков этого огня могла сравниться только со светом двойных или тройных звезд, видимых в телескоп.

Игорь Никитич осторожно разбудил Галю. Через минуту она налаживала камеру для цветных киносъемок.

Пока Галя снимала холодное пламя. Маша пропускала его лучи сквозь волшебную призму и по прерывистой цветной полоске, как по книге, читала, из чего оно состоит.

Основная желто-зеленая линия спектра, характерная для земных сполохов, отсутствовала. Это значило, что в верхних слоях атмосферы не было кислорода. Синяя линия азота предстала перед Машей, как старая знакомая. Две яркие линии красная и голубая - говорили, что водорода здесь гораздо больше, чем в атмосфере Земли.

Закончив съемку, Галя из-за Машиной спины с любопытством рассматривала сияющую ленточку.

- Ну-ка скажи, что тебе здесь кажется самым замечательным? - спросила Маша.

- Гм... Отсутствие желто-зеленой линии кислорода?

- Нет. Видишь эти три полосы поглощения в красной части?

- Ну, вижу. А что в них особенного?

- Эх ты, ведь это углекислота, да в таком количестве, что и представить трудно! У нас толшина ее слоя не больше восемнадцати метров, а здесь добрых два километра! Представляешь, какое это богатство, каким чудесным фейерверком брызнет здесь со временем жизнь!

Корабль продолжал свой стремительный плавный полет.

Через час Игорь Никитич разбудил остальных членов экипажа и, дав им полюбоваться огнями, плясавшими теперь в самом зените, отдал команду к новому погружению в облака. Положение космического гирокомпаса и звезд указывало на близость полюса. Магнитная картушка давно уже беспомощно шарахалась то вправо, то влево, спасаясь от бесшумных холодных взрывов, которые полыхали в небе.

И опять "Уран" пронизал облачный слой. На этот раз путешественникам повезло. Вблизи полюса снегопада не было, зато мороз достигал двадцати пяти градусов. Под кораблем в лучах прожекторов плескалось темное, мрачное море, густо покрытое мелким ледяным крошевом. Не очень плотные облака, подсвечиваемые снаружи полярным сиянием, были неопределенного свинцово-серого цвета. Путешественники притихли, рассматривая этот новый ландшафт. Один Константин Степанович продолжал с азартом рассказывать вполголоса Маше, как много лет назад, наблюдая Венеру, он заметил на ее темной стороне световые пятна, которые не могли быть не чем иным, как полярным сиянием необыкновенной силы. И такова уж власть пpoфecсии: Капитанская дочка слушала разинув рот эти скучнейшие излияния.

"Уран" прошел полюс и снова летел на юг. Сполохи медленно отступали. Температура попрежнему была довольно низкой.

Вскоре погода стала портиться. Опять пошел снег, и кораблю пришлось подняться за облака. Часа через три небо с правой стороны корабля побледнело, залилось румянцем и над бесконечными грядами тусклых серовато-белых облаков взошло большое горячее солнце. Все ожило, заискрилось, порозовело.

Облет Венеры по меридиану подходил к концу. Игорь Никитич, уложив Максима, Машу и полусонную Галю, прикорнул в своем кресле, приказав разбудить его, когда корабль достигнет экватора.

Первое кругосветное путешествие в новом мире было закончено за пятьдесят три часа. Задержка в пути по сравнению с намеченным сроком произошла во время полета в зимней зоне планеты главным образом из-за обильного снегопада.

По дальнейшему плану предстояло облететь Венеру по экватору. Оставалось выбрать направление: на восток или на запад. Там, где находился "Уран", восемнадцатидневный, по земным расчетам, день близился к концу. На Венере было около трех часов пополудни - значит, до захода солнца оставалось около пятидесяти пяти земных, или три венерных часа.

Чтобы дать отдых утомленным людям, Игорь Никитич приказал повернуть на восток, так как при этом в ближайшие часы кораблю предстояло лететь над местами, где уже не светило порождающее ураганы солнце, но и поверхность не успела настолько остыть, чтобы образовались холодные воз

Если наклон оси Венеры невелик, то на ее экваторе Солнце должно садиться, как и на Земле, приблизительно в 18 часов по 24-часовой шкале времени. (Прим. автора.)

душные течения. Конечяо, от планеты с таким капризным климатом, как Венера, можно было ждать самых непредвиденных фокусов, но Игорь Никитич твердо знал, что наиболее тихое время суток, как правило, бывает в предзакатные часы и в сумерки.

Снизив скорость до четырехсот километров, "Уран" взял курс на восток-юго-восток, учитывая поправку на сильный южный ветер.

Ожидания Белова полностью оправдались. В первые часы полета погода была сносной. На Земле, конечно, она считалась бы очень бурной, но экипажу "Урана" казалось, что наступил безмятежный штиль. Да и в самом деле, как было не радоваться! Не было ни страшных ветвистых молний, ни извивающихся смерчей. Жара упала до семидесяти градусов. А на ветер и болтанку путешественники уже научились не обращать внимания.

Во время этой передышки экипаж "Урана" полностью восстановил работоспособность. Если не считать Игоря Никитича, то больше всего досталось Гале. Понимая, что корабль не будет без конца кружить вокруг планеты, она спешила сделать как можно больше снимков. Мучительно хотелось спать, но Галя бодрилась, надеясь отдохнуть, когда стемнеет.

Часов через десять наступили сумерки. "Уран" продолжал лететь над морем. К удивлению Гали, оно на закате стало почти спокойным. Температура тоже снизилась градусов до пятидесяти.

"Хотя "Уран" имел прекрасную тепловую изоляцию, длительное пребывание в горячем воздухе стало, наконец, сказываться на температуре внутри кабины. Пришлось заняться регулировкой температуры воздуха, который поступал из очистных аппора7ов. В атмосфере но сравнению с бсзвочлушным пространством работа их значтельно ухудшилась, потому что для охлаждения приходилось пользоваться обычной, "земной" аппаратурой.

Когда стемнело, "Уран" прибавил ход и снова понесся со скоростью 800 километров в час.

Время шло в заботах о воздухе, в прозаическом приготовлении горячей пищи, без которой экипаж пробыл почти трое суток в текущих научных наблюдениях. Внизу проплывали то светящееся море, то суша, местами покрытая фосфоресцирующими растениями.

И вдруг произошло событие, чуть было не погубившее корабль. "Уран" летел под самыми облаками на высоте примерно семисот метров. Внезапно на экране радара возникла гряда не очень высоких, пологих холмов. Эта первая заметная неровность очень заинтересовала Синицына. Игорь Никитич дал указание Максиму пройти над ней на высоте двухсот метров.

Вскоре сквозь воздушную муть, с трудом рассекаемую мечами прожекторов, проступили контуры широких бугристых пригорков.

Коричневато-красные многокилометровые глыбы, отполированные дождями, прорезанные глубокими морщинами оврагов, выпирали из-под поверхности планеты, словно шляпы гигантских грибов.

Неожиданно скорость полета стала возрастать. Максим сбавил ход, но стрелка спидометра продолжала упорно ползти вправо. Корабль начал терять высоту.

Максим взял рукоятку на себя. "Уран" дернулся, но, словно прижимаемый невидимой рукой, продолжал снижаться.

Задрав нос и распластав крылья, он все быстрей и быстрей скользил вниз по воображаемой наклонной плоскости, в конце которой его ждала широкая куполообразная вершина с крутыми завитками пологих глыб по бокам, несокрушимая, как шишковатый лоб горного козла. Она приближалась с невероятной быстротой.

Корабле полностью потерял управление. Бледный как полотно, Максим безуспешно пытался выровняться. "Вот оно, чудовище Зодиака!"- сверкнула невысказанная мысль, и Галя почувствовала, как жгучий липкий холодок облил ее плечи и спину.

Игорь Никитич молча кинулся к дублирующему пульту и схватился за рукоятки.

- Ложись! - прогремела команда, и нос корабля медленно стал задираться к зениту.

Страшный холм был уже рядом. Неожиданно полыхнул нестерпимый грохот главного двигателя, и задрожавший "Уран", продолжая по инерции боком нестись вдоль поверхности планеты, прекратил падение.

Ржавый купол находился уже где-то внизу, невидимый в темноте. Каких-нибудь пятьдесят метров отделяло корабль от его монолитной вершины.

Черная стрелка высотомера, тоненькая стрелка жизни, трепетала на месте. Куда она поползет? Корабль напрягал все силы, чтобы уйти от смертоносного массива.

Однако Галя почему-то не чувствовала перегрузки. Она легко подняла голову и осмотрелась. Остальные путешественники, очевидно, также не испытывали особых неудобсгв. Л между тем указатель ускорения показывал чудовищную цифру: десять "же". Значит, Галя должна была весить не меньше полутонны.

"Фу, какой страшный сон!" - думала она с тоской.

Но, словно опровергая ее мысли, грохот еще возрос. Казалось, что в ужасе перед гибелью взревел сам корабль. И вот тихо-тихо, деление за делением,стрелка высотомера двинулась вправо. С каждым мгновением она бежала все быстрей, все веселей, а Галино тело наливалось благодатной тяжестью. Распластанная, словно приклеенная к полу, она с радостным облегчением трудилась над вздохами, со счастливой улыбкой глядя на своих друзей, на Белова, переводившего корабль на горизонтальный полет.

Вынырнув из облаков, "Уран" описал широкую дугу и выровнялся. Тяжесть исчезла. Ныли барабанные перепонки, и рев воздушных двигателей казался глубокой тишиной.

Игорь Никитич указал Максиму на рукоятку управления, встал и вытер рукавом потный лоб. Когда через несколько минут путешественники вновь обрели способность слышать, он спросил Николая Михайловича:

- Магнитный железняк?

Старый профессор молча кивнул.

- Я так и подумал, когда "Уран" понесся как бешеный. Вот это месторождение, а? - И Игорь Никитич, весело усмехнувшись, уселся за вахтенный журнал, давая понять, что инцидент исчерпан. Путешественники поглядели друг на друга, дружно улыбнулись и покачали головой. "Как подойдешь к такому, как выразишь ему свое восхищение?"- думала Галя, машинально заряжая кассеты.

Через несколько минут корабль, оставив роковой магнит далеко позади, снова спустился под облака и понесся к востоку.

В ночной зоне температура постепенно понизилась до двадцати, а затем после местной полуночи до пятнадцати градусов. Ветер усилился и, переменив направление, дул теперь с запада. Снова начался изматывающий душу полет среди молний.

На рассвете совсем похолодало. Наружные термопары показывали восемь градусов ниже нуля. На крыльях попутного ветра "Уран" летел со скоростью тысячу сто километров в час. Когда совсем рассвело, он вынырнул на поверхность облаков, чтобы определить свое местоположение, и, снова спустившись, понесся дальше.

Солнце двигалось по небу Венеры в двадцать пять раз быстрее обычного, почти как на Земле. По мере того как оно поднималось к зениту, температура воздуха быстро росла. Рекордной цифры - 96 градусов по Цельсию, - соответствующей точке кипения воды, она достигла в час пополудни, после чего стала понемногу снижаться.

Десятки раз в течение этого бесконечно тянувшегося дня "Уран" был на краю гибели, и только самоотверженная работа летчиков спасала его от столкновений со смерчами, вслепую бродившими по морю и суше, от полной потери управления при неожиданных падениях в воздушные ямы и от внезапных кренов при встречах с вихрями на скрещениях воздушных потоков. Это было настоящее испытание на выносливость и для корабля и для экипажа.

"Уран" летел уже сравнительно недалеко от тех мест, где сто с чем-то часов тому назад путешественники впервые увидели поверхность Венеры и откуда были начаты облеты по меридиану и по экватору. Внизу расстилалась коричневая безотрадная суша.

Солнце, по подсчетам Константина Степановича, должно было стоять уже не выше тридцати пяти градусов над горизонтом. Погода стала заметно улучшаться.

Неожиданно впереди опять показалось море. Продолжать облет до конца не имело смысла, так как на небольшом оставшемся участке пути не могло встретиться больших островов, а предвечернее время сулило относительно хорошую погоду и легкий спуск.

Игорь Никитич распорядился готовиться и посадке. "Уран" снизился и полетел параллельно кромке прибоя. Описав несколько кругов над выбранным местом и не обнаружив ничего опасного, он набрал некоторую высоту, Сидоренко выключил двигатели и, затормозив корабль, превратил его в вертолет.

Выбрав место метрах в двухстах от берега моря, Иван Тимофеевич, несмотря на все еще очень сильный ветер, мягко посадил "Уран" на мокрый песок.

Наступил долгожданный момент: колеса рожденного Геей Землей - "Урана" коснулись поверхности иного мира. Это случилось в понедельник 24. августа 19.. года в 2 часа 18 минут 58 секунд по московскому времени, спустя сто пятьдесят одни сутки три часа сорок восемь минут и пятьдесят восемь секунд после того, как эти же колеса отделились от металлического помоста, выдвинутого над специальным ангаром Н-ского авиационного завода.

Глава 7

УРАГАН

Есть упоение в бою,

И бездны мрачной на краю,

И в разъяренном океане

Средь бурных волн и гроз

ной тьмы,

И в аравийском урагане,

И в дуновении чумы!

Пушкин

Одетая в скафандры, команда "Урана" собралась в пропускнике, готовясь спуститься на поверхность Венеры.

Первый спуск экипажа на планету против желания Белова сопровождался некоторым ритуалом. Весь экипаж, особенно молодежь, настойчиво требовал, чтобы Игорь Никитич первым ступил на поверхность Венеры, и поэтому никто не желал выходить. Видя, что всех не переспоришь, Игорь Никитич махнул рукой и, не ожидая дальнейших церемоний, быстро сбежал по трапу. За ним по очереди спустились Ольга Александровна, Сидоренко, Константин Степанович, Синицын, Маша и, наконец, Максим. А Галя, хитрая Галя, которая в суматохе раньше всех надела скафандр, потихоньку вылезла с неразлучной кинокамерой под мышкой на крыло корабля и увековечила первые шаги людей на Венере.

Оставив дежурить в кабине Сидоренко и Иванова, Игорь Никитич разбил свой отряд на две группы. Чтобы как можно лучше провести геологическую и биологическую разведки, он прикрепил в помощь Синицыиу Машу и Максима, а в помощь Петровой предложил Галю и себя.

Хотя скафандры были не особенно тяжелыми, бродить в них по планете, притяжение которой почти не уступало земному, было очень обременительно, тем более что жара достигала пятидесяти градусов, а ветер валил с ног. Если бы не постоянный приток свежего, прохладного воздуха с повышенным содержанием кислорода и примесью озона, путешественники выбились бы из сил через десять минут.

Первое, что они обнаружили, было растение, похожее на камень. Правда, вблизи это сходство совершенно утрачивалось. "Камень" состоял из целой колонии растений, росших вплотную друг к другу. Гладкие стебли их на концах были увенчаны мясистой короной. Растения были прочны и гибки, как капрон. Корни их так глубоко уходили в грунт, что вырвать руками хотя бы один стебель было совершенно невозможно. Только с помощью принесенной кирки удалось выковырять одно растение целиком, изрядно повредив его при этом. Оно тут же было заспиртовано Ольгой Александровной. Сильно измятые соседние стебли в течение нескольких минут расправились буквально на глазах у людей и бесследно скрыли все повреждения.

Ольга Александровна объяснила, что, вероятно, найденное растение размножается спорами, подобно земному папоротнику. В борьбе с постоянными ураганами оно приобрело необычайно крепкий и эластичный стебель и длинный, мощный корень, немного похожий на корень земного хвоща, но не имеющий суставчатого строения.

Красноватый цвет стебля служил защитой от перегревания. Как показали более поздние опыты, поверхность растения имела свойство интенсивно отражать инфракрасные лучи. В целом оно напоминало первые земные растения-псилофиты, которые росли на Земле около 450 миллионов лет назад на морских берегах.

Пока Ольга Александровна обрабатывала первый экспонат, Николай Михайлович рылся в обломках камней, отбитых при выкапывании растения. Он обратил внимание путешественников на то, что поверхность Венеры не имела почвы, то есть плодородного слоя, состоящего в основном из веществ органического происхождения.

На некоторых стеблистых растениях Ольга Александровна обнаружила грибовидные кольцевые наросты, которые обладали твердостью камня. Очевидно, на Венере, несмотря на ее огромные свободные пространства, шла такая же отчаянная борьба за существование, как и на Земле. И здесь находились любители пожить на чужой счет вместо того, чтобы добывать пищу собственным трудом.

Открытие следовало за открытием, Путешественннки так увлеклись, что, идя за извивами морского берега, незаметно для себя отошли от корабля километров на двенадцать.

К счастью, им не нужно было возвращаться. Радиотелефон постоянно связывал их друг с другом и с кабиной "Урана", где дежурные слышали не только каждое слово, но даже дыхание путешественников. Поэтому достаточно было короткого распоряжения Игоря Никитича, чтобы скрытый расстоянием и сеткой дождевых струй "Уран" быстро взмыл в небо и через несколько минут, плывя с оглушительным ревом в ореоле двух огненных колец, опустился на песок в какой-нибудь сотне метров от путешественников.

- Ни дать ни взять Сивка-Бурка! - заметил Николай Михайлович, который впервые за долгое время обрел хорошее расположение духа.

После ста с лишним часов непрерывной болтанки и одуряющего грохота, а затем почти четырехчасовой прогулки в прорезиненных скафандрах по изнуряющей жаре сидеть за столом, приняв холодный душ, было изумительно приятно.

Все наслаждались отдыхом. "Уран", подогнув свои стальные ноги и сложив крылья, плотно улегся на грунт. Не нужно было пристегивать себя ремнями к сиденью, можно было есть ложкой из настоящей тарелки горячий суп и смаковать тишину. Еле слышное сквозь стенки кабины завывание ветра подчеркивало уют.

Усталые путешественники вяло перебрасывались фразами. Один Синицын говорил без умолку. В чаду восторга от сделанных открытий Николай Михайлович забыл, что эрудиция большинства слушателей не уступает его собственной. Перейдя после двухлетнего брюзжания на приветливый тон, он, видимо, уже не мог сдержать себя и назойливо растолковывал всем, почему на Венере исчезли размытые водой и иссеченные ветрами горы, почему на поливаемой кипятком и отутюживаемой ураганами суше почти не развилась растительность, словом, в полной мере испытывал терпение своих невольных слушателей.

Ольга Александровна, как и положено хозяйке стола, слушала изысканно вежливо.

Игорь Никитич и Константин Степанович благодушно улыбались; Маша молча наливалась раздражением; Максим, забыв обо всем на свете, любовался Машей; Галя витала в мечтах о том, как она снимет морское дно, а Инан Тимофеевич с самым серьезным видом разыгрывал простодушного геолога, задавая ему вопросы один наивнее другого.

Принимая их за чистую монету, Николай Михайлович с жаром отвечал, а Сидоренко, не моргнув глазом, ахал и удивлялся. Видно, крепко надоел даже доброму дяде Ване "колючий геолог"!

Наконец Маша не выдержала. Покрывая все голоса своим громким контральто, она заявила:

- Знаете, что говорил Александр Дюма? Он утверждал, будто бы бог не дал женщинам бороды, потому что они не могли бы удержаться от болтовни даже во время бритья!

Все переглянулись, скрывая усмешку, Иван Тимофеевич поперхнулся и закашлялся.

Маша обвела собеседников озорными глазами и вдруг в упор уставилась на Синицына.

- Не можете ли вы объяснить, профессор, какие причины вынуждают некоторых мужчин носить бороду?

Николай Михайлович ошалело посмотрел на Машу, машинально провел рукой по бороде и стал медленно краснеть. Воцарилось неловкое молчание. Ни слова не говоря, Синицын встал из-за стола и ушел в кладовую, к своим коллекциям.

Когда дверь за ним закрылась, Ольга Александровна накрыла ладонью Машину руку.

- Маша, - произнесла она очень холодно и серьезно, - не кажется ли тебе, что со старым человеком можно было бы обойтись без дерзостей?

- Да ну его, Ольга Александровна, он какой-то противный. То ворчал два года, слова человеческого от него нельзя было добиться, а тут затрещал, как попугай!

- Человек дождался работы, понимаешь, настоящей своей работы, и радуется. Ты за это время небось собрала материалов на два тома, а он изнывал от безделья.

- Вот именно, от безделья. О чем ни попроси, ничего не делал. Лодырь!

- Да ты пойми, что он стар. Пусть это странно, назови как хочешь, но он просто не видит пользы в обыденной черной работе. А найдись для него самая грязная работа, но такая, чтоб он понимал, что без нее нельзя, и ты бы его не узнала!

- Ну, конечно, вы всех готовы защищать! Лодырем он был, лодырем и умрет!

- Мария Ивановна! - неожиданно вмешался Игорь Никитич, который по своему обыкновению молча следил за разговором. Я мог бы просто указать на бестактность вашего поведения, предложить вам извиниться перед профессором Синицыным и впредь вести себя более корректно, но я сделаю иначе. Я вам предсказываю, что наступит день, когда вы сами подойдете к Николаю Михайловичу и попросите прощения. Совесть заставит вас это сделать! Тогда вы сами будете наказаны.

Маша пожала плечами.

Галя в душе была на стороне Капитанской дочки, но после слов Игоря Никитича задумалась. Она уже знала, как тонко он разбирается в людях, и задалась вопросом, почему лично она не находит в Синицыне того хорошего, что видят в нем и Белов, и Ольга Александровна, и Константин Степанович. Во всем этом надо было разобраться. А для этого прежде всего следовало проанализировать поведение Синицына.

Но когда она стала перебирать в памяти его поступки, перед ней возникла лишь вереница ехидных замечаний, постоянное недовольство окружающими, отказы от участия в общих работах... Нет, Синицын был глубоко антипатичной личностью. В этом она была твердо убеждена.

Тем временем разговор принял уже другое направление. Максим утверждал, что Венера никогда не станет родным домом для человека. Люди, говорил он, привыкшие в течение тысяч поколений к двадцатичетырехчасовому ритму вращения Земли, не сумеют срастись с медленным ритмом Венеры, так как их нервы и мозг не смогут перестроиться.

Константин Степанович, наоборот, доказывал, что человеческий организм очень легко приспосабливается к перемене режима: попадающий в Америку европеец даже не замечает, что бодрствует именно в те часы, когда привык спать.

Но дело не только в этом. Под воздействием приливного трения Земля замедляет скорость вращения, постепенно отдаляя от себя Луну. Земные сутки и лунный месяц в будущем будут удлиняться, пока не сравняются друг с другом при значении 55 современных суток. И тогда Земля и Луна будут вращаться вокруг общего центра тяжести, как бы скованные цепью.

На Венере работа приливов ничтожна, поэтому она и в будущем будет делать один оборот за период примерно 33 суток. Значит, через миллионы лет должен наступить момент, когда скорости вращения Земли и Венеры сравняются. Уже тогда на холодной Земле условия жизни станут куда менее уютными, чем на Венере.

Это замечание старого астронома вызвало веселые улыбки.

- Подождите, подождите смеяться,- сказал Константин Степанович,- перспективы для использования Венеры не плохи. Если человечество в ближайшие годы начнет приспосабливать ее для своих нужд и разовьет на ней растительный покров, то в будущем вместо одного мира оно будет обладать двумя.

- А Марс? - спросил Максим.

- Марс уже почти растерял атмосферу. Вероятно, человечество использует его для добычи каких-нибудь полезных ископаемых, но жить на нем вряд ли сможет.

- Интересно то, - заметил Игорь Никитич, - что по странной случайности сила тяжести почти на всех планетах не превышает земной. Человек, весящий на Земле восемьдесят килограммов, весит на Меркурии тридцать один, на Венере - семьдесят два, на Марсе - около тридцати, на Юпитере - около двухсот пяти, на Сатурне, несмотря на его большие размеры, всего лишь восемьдесят пять, на Уране - семьдесят семь и на Нептуне - те же восемьдесят килограммов. Значит, только на Юпитере тяжесть может помешать пребыванию на нем человека. На других же планетах он либо будет чувствовать себя необычно легким, либо даже не ощутит разницы в весе по сравнению с Землей. Понимаете, какое это имеет огромное значение для развития межпланетных сообщений!

- Вот мы и знакомы с миром Венеры, - заключил Константин Степанович. - Атмосфера ее содержит неисчислимые запасы углекислого газа. Вода морей носит зачатки жизни. Правда, здешние условия существования отличаются от земных, но в общем мы здесь видим то, что было на земле триста-четыреста миллионов лет тому назад. Это мир девонского периода палеозойской эры на Земле, то есть эры древней жизни. Здесь есть все условия для ее развития, особенно если за это примется человек. Избавив природу от слепых блужданий, он железной рукой возьмет ее под уздпы и поведет по самой торной дороге. И жизнь на Венере достигнет земного уровня не в сотни миллионов, а, может быть, лишь в сотни или даже в десятки тысяч лет.

Экспедиция медленно продвигалась на север. Путешественники не торопясь шли вдоль берега моря, иногда удаляясь в сторону от него на несколько километров. Каждая находка, будь то водоросль, камень или слизняк, выброшенный морем, тщательно осматривалась, заносилась в журнал и в зависимости от ее свойств либо погружалась в формалин, либо просто укладывалась в сумку.

За день, вернее за восьмичасовой переход, путешественники проходили километров до десяти-двенадцати, смотря по состоянию по годы. Впереди предстояло пятнадцатимесячное пребывание на Венере, поэтому, чтобы не переутомиться, членам экспедиции было запрещено безудержно набрасываться на работу. Нужно было тщательно обрабатывать предметы собираемых коллекций, которые могли иметь подлинную научную ценность только в том случае, если у каждого из них была специальная карточка с описанием, что он собой представляет, когда и при каких обстоятельствах найден и каким способом обработан для консервации. Кроме того, надо было своевременно и тщательно упаковывать и укреплять все собранные образцы в кладовой.

Как ни старался Игорь Никитич образумить своих коллег, сколько ни взывал он к их опыту, они, одержимые жаждой открытии, как студенты - экспедиционные новички, собирали ворохи экспонатов, лишь начерно обработав, сваливали их в кладовую и устремлялись на поиски новых. Посоветовавшись с Константином Степановичем, Белов решил пока больше не вмешиваться, надеясь, что, утолив свою первую жажду, Синицын, Петрова и пристрастившаяся к собиранию коллекций Капитанская дочка сами успокоятся и начнут работать более ритмично.

Жизнь на корабле шла своим чередом. Непрерывно работали аппараты, разлагающие воду для пополнения водородом пустых резервуаров, менялись износившиеся сопла...

Однажды с Галей, наблюдавшей все эти хлопоты, случился маленький конфуз. Она заметила, что, закончив ремонт, летчики тщательно упаковали снятые огрызки изуродованных пламенем труб и стали носить их в кладовую.

- Зачем вам понадобился этот хлам? - спросила она у Ивана Тимофеевича, согнувшегося в три погибели под тяжестью сравнительно небольшой трубки.

Дядя Ваня поднял голову и изумленно уставился на Галю сквозь стекла скафандра.

- Чув? - подтолкнул он Максима.

- Слыхал! - ответил Максим явно издевательским тоном.

- Ну и як?

- Здорово!

- Да чего вы смеетесь? Ну зачем вам, в самом деле, эта прогорелая дрянь?

- А ты знаешь, из чего она сделана? - спросил Максим, делая страшные глаза.

- Нет...

- Ведь это рений, чистый рений, который стоит в десятки раз дороже золота!

- Да что ты говоришь! Зачем же понадобилось делать из него сопла?

- А ты знаешь, при какой температуре он плавится?

- Нет.

- Опять нет! Ну, слушай: при 3440 градусах! Он не соединяется с водородом, не окисляется при высоких температурах, по твердости не уступает лучшим сталям. Ясно?

У Гали было такое ощущение, будто она на бегу со всего размаха ухнула в яму с водой. Но делать было нечего. Оставалось положиться на молчаливость друзей...

Скоро настали дни, когда и на кинооператора навалилась уйма работы. Гале приходилось фотографировать гнезда минералов, отполированные глыбы скал, выступающие из песка, пучки водорослей на морском берегу, словом, все, на чем останавливался взор исследователей, и Галя работала неутомимо.

Однажды, не спросив разрешения у Белова, она надела легкий водолазный скафандр и собралась было опуститься в море, чтобы сделать подводные съемки. Однако она не успела покинуть кабину, ее выдала Белову Ольга Александровна.

Впервые за все время путешествия Игорь Никитич вышел из себя. Он приказал доставить Галю к его рабочему столу.

- Кто вам разрешил спускаться под воду?

- Но ведь нужно же произвести подводные съемки.

- Это не ответ! Вы не имели права их делать без моего разрешения. И на будущее время я вам категорически запрещаю вести какие-либо специальные съемки без согласования со мной. На ближайшие дни у нас намечено траление, будьте довольны и этим. Можете идти!

- Слушаюсь! - Галя повернулась, но, сделав несколько шагов, остановилась и искоса посмотрела на Белова.

Тот писал, не обращая на нее никакого внимания.

- Игорь Никитич!..

- Да?

- Простите меня, пожалуйста...

- Вы это говорите просто так, или действительно поняли, какую глупость собирались сделать?

- Ну что же страшного в том, что я хотела побродить по дну, снять любопытные раковины...

- Идите сюда! - Игорь Никитич указал на соседнее кресло.Неужели вы не понимаете, что жизнь члена экспедиции дороже самых интересных съемок?

- Но ведь все мы поминутно рискуем жизнью! На Селигере вы сами говорили, что у нас почти нет шансов на возвращение!

- А вы помните, что я говорил в день вашего прибытия на Н-ский завод? Если нет твердой надежды на возвращение, то путешествие становится бессмыслицей!

- Но ведь вы же не будете отрицать, что мы страшно рискуем?

- Да. рискуем! Но рискуем разумно, рискуем только там, где это неизбежно. А вы что затеяли? Лезть к ракушкам в гости? А вы уверены, чго там, кроме ракушек, нет других хозяев, которые будут в восторге от вашего прихода... с гастрономической точки зрения?

- Что вы, Игорь Никитич! До сих пор мы не встретили не то что чудовищ, а даже насекомых и червей!

- Ну, хорошо! Можете оставаться при своем мнении, но в море вы не полезете.

Галя очень огорчилась. Море выглядело пустынным и не внушало никакого страха, поэтому опасения Игоря Никитича казались ей ненужной перестраховкой.

На следующий день, то есть после восьмичасового сна, который последовал за этим малоприятным разговором, Игорь Никитич приказал достать небольшой пелагический трал, хранившийся среди запасного оборудования. Пользуясь сравнительно тихой погодой. он посадил "Уран" на воду и приступил к исследованию моря.

Вначале трал был настроен для донного траления. Несколько забросов на глубинах около ста метров не принесли никакой добычи, кроме морской травы, похожей на красноватую мочалу. Затем стали попадаться кусты жестких, пропитанных известью водорослей, и среди них огромные волосатые черви отвратительного вида.

При одном из забросов попалось несколько глоуторий и довольно большая пятиконечная морская звезда, появление которой было встречено с шумной радостью. Настроив трал на большую глубину, поймали какую-то странную рыбу длиной около полуметра. Ее голова и туловище были покрыты суставчатым костяным панцирем, позволявшим его обладательнице довольно легко извиваться. Длинный и тонкий хвост этой рыбы был мягким и походил на змеиный. При виде этого маленького чудовища Николай Михайлович пришел в крайнее возбуждение. Он рассказал, что подобные суставошейные рыбы, у которых все кости находились снаружи, некогда обитали и в первобытных морях Земли. Значит, развитие жизни на разных мирах шло по очень сходным путям. Это открытие имело огромную принципиальную важность.

Вскрытие рыбы было отложено до более удобного времени, и траление возобновилось с новым азартом. Через несколько забросов в придонных слоях был пойман какой-то гигантский, чуть ли не метровый жук-плавунец. По бокам у него торчали две острые суставчатые костяные шпоры, а сзади тянулся длинный одноперый хвост. Эта морская диковина тоже оказалась рыбой, одетой в костяной панцирь. Николай Михайлович классифицировал ее как акулообразную рыбу, имевшую сходство с древнейшими земными рыбами-астеролеписами. При помощи своих жестких грудных плавников астеродеписы ползали по дну в поисках пищи.

В дальнейшем было поймано еще несколько панцирных рыб, не имевших ни позвоночника, ни ребер.

При одном из забросов трал захватил нечто такое, что прошло сквозь крепкую капроновую сеть, как майский жук через тонкую паутину. "Оно" не сочло даже нужным показаться на поверхности. По размерам прорванного участка сети было видно, что животное имело не меньше метра в поперечнике.

- Ну как? - спросил Галю Белов и показал взглядом на изуродованную сеть. - Может быть, все-таки полезете под воду?

Галя смущенно молчала. Игорь Никитич, помедлив, сказал многозначительно: "Так-то!" - и отдал приказание заканчивать работу.

Следующий день был посвящен исследованию суши. Оно началось при обычной, очень ветреной погоде. Но спустя три часа, когда путешественники удалились от "Урана" километров на семь, ветер неожиданно стих.

Игорь Никитич с беспокойством осмотрелся.

- Товарищи, немедленно заканчивайте все, вызываю "Уран"! - неожиданно скомандовал он.

- Игорь Никитич, подождите немножко! Только что улегся этот сумасшедший ветер. До захода солнца остались считанные часы. Сейчас бы как раз и поработать! - запротестовали Ольга Александровна и Галя, увлеченные рассматриванием камушка, подозрительно похожего на улитку.

- В том-то и дело, что он улегся ни с того ни с сего. И дождя нет. Боюсь, как бы Венера не сыграла с нами скверной шутки. Иван Тимофеевич, ваше мнение?

- А мое мнение такое, - послышался голос полковника, который дежурил с Машей в кабине "Урана", - мое мнение такое, что я уже сам собирался к вам лететь. Барометр упал ниже пятисот миллиметров против средних шестисот сорока. Мини сдаеться, зараз будэ такэ, шо и чорты не разберуть! - добавил он, как всегда в минуты волнения, по-украински. - Ну, я вылетаю.

Галя быстро собрала свое имущество и огляделась. Из-за низкого широкого бугра показались бегущие Константин Степанович, Синицын и Максим. Их фигуры отчетливо выделялись на фоне огромной черной тучи. Она шла на небольшой высоте, неестественно быстро поднимаясь к зениту. Внизу клубилась какая-то жуткая синевато-серая муть, в глубине которой возникали и гасли отсветы молний. Слышался нарастающий гул. Сомнений не было: надвигался ураган.

Среди рева приближающейся бури Галины чуткие уши ловили знакомый рокот двигателей "Урана". Галя поняла, что если он не подоспеет до того, как поднимется ветер, их гибель неминуема.

Галя уже имела представление и о земных ураганах, и о здешней скверной погоде. Но она боялась даже подумать, что такое ураган на Венере!

Игорь Никитич стоял и спокойно рассматривал надвигавшийся хаос. Галя жалела, что из-за отсвечивающих гнутых стекол скафандра не может уловить выражение его лица. Почувствовав на себе ее взгляд, Игорь Никитич повернул голову, и глаза их встретились Он улыбнулся и кивнул в сторону летящего прямо на них беснующегося мрака, как бы спрашивая взглядом: "Страшно?" - "С вами - нет", - отвечал взгляд девушки.

Галя почувствовала, как его рука обняла ее за плечи и чуть-чуть притянула к себе. В первое мгновение она слегка обиделась; ей показалось, что он хочет ее подбодрить.

Но затем, зная, как Игорь Никитич умеет читать в человеческой душе, она поняла, что он на всякий случай прощается с ней. Не отводя от него взгляда, она нашла его руку и крепко-крепко ее пожала.

Когда примчавшийся "Уран" уже почти коснулся песка, пронесся первый вздох урагана. Корабль мгновенно взмыл на несколько десятков метров, спасаясь от удара о поверхность. Подгоняемые воздушным потоком, путешественники то стремглав бежали к кораблю, то падали и катились, как неуклюжие, тяжелые кули.

"Уран" медленно снижался. Но он не мог уже опуститься наземь и выключить двигатели. Крылья его продолжали вращаться, описывая огненные круги и поднимая вокруг тучи песка и мелких камней.

- Ложитесь! - приказал Игорь Никитич.

Полковник Сидоренко совершал невозможное: "Уран" плясал и подпрыгивал в воздухе на расстоянии какого-нибудь метра от поверхности Венеры.

- Первым садится Иванов, помогает Медведев!

- Игорь Никитич, я протестую! - раздался негодующий тенорок старого профессора. - Пусть садится Ольга Александровна или Галя, они ведь женщины!

- Не рассуждать! Немедленно садитесь и принимайте команду над кораблем! - крикнул Игорь Никитич так, что Галя вздрогнула. Константин Степанович и Максим с трудом поднялись на четвереньки и, пятясь, скрылись в вихрях разбрасываемого во все стороны песка. Время тянулось так медленно, что уже через несколько секунд после их исчезновения Галя почувствовала беспокойство. В наушниках она слышала тяжелое дыхание обоих, слышала, как Константин Степанович с надсадой произнес: "Не могу", - а затем резкое "Ну же!" Максима и, наконец, долгожданное "Готово!"

- Садится Петрова, помогает Медведев! - раздалась следующая команда.

В этот момент новый порыв ветра высоко подбросил корабль. На металлическом трапе беспомощно висела чья-то фигура в скафандре.

- Медведев! - загремел Игорь Никитич. - Подтягивайтесь, подтягивайтесь, черт вас возьми, на руках!

Контуры корабля медленно растаяли в налетевших с моря лентах пены. Видны были только два огненных круга, которые медленно снижались метрах в ста от путешественников, распластанных на песке. Очевидо, делая новую отчаянную попытку спасти оставшихся, дядя Ваня потерял ориентировку.

Странное инстинктивное чувство надвигающейся беды заставило Галю посмотреть в наветренную сторону. Стараясь не задирать головы, чтобы не быть унесенной ветром, она скосила глаза в верхнее стекло. Среди мчащихся по воздуху камней, туч песка и потоков воды в окружающем мраке шевелилось какое-то огромное, фантастическое, как ей показалось, живое существо. Оно приближалось с невероятной быстротой. Это был растущий прямо из земли слоновый хобот, толщиной в сотню метров и концом терявшийся в тучах. "Опять чудовище Зодиака!" - подумала Галя с иронией отчаяния.

Извиваясь и пульсируя, это порождение кошмара мчалось прямо на корабль.

- Смерч! - закричала она не своим голосом.

Очевидно, на корабле тоже заметили опасность. "Уран" снова взмыл кверху и застыл в воздухе. Огненные круги на мгновение погасли. Вместо них изо всех четырех крыльев брызнули пламенные струи. Корабль отчаянно рванулся с места, но было уже поздно. Серое чудовище задело его краем, бешено завертело и постепенно втянуло в свою страшную утробу, скрыв от глаз обезумевшей Гали.

Забыв обо всем, Галя вскрикнула, приподнялась и, подхваченная ветром, полетела по воздуху. Метрах в десяти-пятнадцати она грохнулась наземь и покатилась по песку. Она изо всех сил цеплялась руками и ногами, чтобы остановиться, но ветер то ставил ее на голову, то беспощадно швырял с боку на бок. Наконец, ей удалось задержаться. Нужно было во что бы то ни стало лечь головой в сторону ветра. Рискуя каждое мгновение снова взлететь на воздух, она начала осторожно поворачивать туловище, как вдруг страшный удар в бок парализовал ее мускулы. Что-то огромное, тяжелое перекатилось через нее и исчезло во мраке. В то же мгновение ее накрыла туча мокрого песка, и наступила полная тьма.

Галя сделала отчаянную попытку встать, но неодолимая тяжесть пригвождала ее к грунту. С каждой секундой песок давил сильнее и сильнее. Несколько мгновений она еще слышала в наушниках крики друзей вперемежку с грохотом и треском оборудования, ломавшегося в кабине корабля. Затем в голове поплыл мягкий настойчивый звон, в котором быстро потонули все реальные звуки. Вдруг в Галином меркнущем сознании возник удивительно знакомый мужской голос, зовущий ее по имени: "Галюша, где ты?".

Галя совсем не удивилась, что эти слова откосятся к ней. Почему-то казалось, что так и должно быть. Она увидела себя крошечной девочкой, которая, увлекшись игрой, забилась в тесный угол между стеной и необъятным, хорошо знакомым бельевым шкафом. Все ближе раздаются нарочито громкие тяжелые шаги, и тот же родной голос говорит. "Куда же ты спряталась, проказница?" Сердечко ее радостно трепещет. Вот сейчас этот большой, ласковый, любимый облдатель волшебного голоса найдет ее, схватит на руки...

Галя погрузилась в полное небытие, где не было ни звуков, ни мыслей, ни самого небытия.

Глава 8

ЗАЖИВО ПОГРЕБЕННЫЕ

...Погибшие есть в ней,

Пропавшие без вести есть.

В. Рождественский

Хотя Сидоренко и понимал, что сохранность корабля сейчас превыше всего, даже превыше жизней большей части экипажа, но после того как на "Уран" был доставлен Иванов, он не мог отказаться от попытки спасти еще хотя бы одного человека. Константин Степанович и Максим, который благополучно добрался до пропускника, были почти вне опасности. Но дядя Ваня помнил, что среди четверых оставшихся внизу - две женщины и старик. И, кроме того, там командир, организатор экспедиции, ее душа. Он не взойдет на корабль, пока не будут спасены все, до последнего человека. Значит, надо рисковать!

При вторичном спуске Иван Тимофеевич нарочно снизился немного в стороне от путешественников, чтобы нечаянно их не раздавить. Но едва "Уран" потерял высоту, как на него надвинулся смерч. Выбора не было. Пришлось, забыв о людях, спасать корабль. Превратив его в самолет, дядя Ваня хотел избежать роковой встречи, но не успел. Огромный вихрь втянул корабль в себя и, завертев, потащил в облака. Включив воздушные моторы на полную мощность, летчик заставил "Уран" выскочить из смерча, но при этом его так закружило, что он впервые в жизни потерял ориентировку. Экран локатора потух. Прожекторы не включались. За окнами стояла, черная стена, изрыгающая ливень.

Чувствуя, что теряет сознание, дядя Ваня приостановил двигатели помчавшегося вслепую корабля. Где верх, где низ? Ему казалось, что корабль вошел в штопор и падает на планету. Но можно ли этому верить? Стрелки приборов плясали перед его отуманенным взором. Автопилот? Испорчен! Как странно летит корабль... Эх, только бы выйти за облака...

...Страшный удар, треск разбитой аппаратуры - и полуразрушенный "Уран" накрепко засел в мокром песке.

Свет погас сразу. Радиосвязь с экипажем оборвалась. Летящие камни оглушительно барабанили по обшивке и стеклам. Корабль быстро заносило песком.

Едва оправившись от сотрясения, Иван Тимофеевич хотел бежать на поиски пропавших. Но до конца урагана нельзя было и думать о том, чтобы оставить корабль. С досады он махнул рукой и, включив аварийное освещение, пошел в пропускник.

Константин Степанович и Максим лежали без сознания. С трудом втащив их в кабину, дядя Ваня начал стаскивать с них скафандры. Как ни дико ему после казалось, но он забыл, что в кабине находится Маша и если бы не раздавшийся за его спиной полувздох, полустон, то вряд ли бы он вообще о ней вспомнил.

Капитанская дочка кое-как поднялась на ноги и, цепляясь за стены, подошла к Сидоренко. Они принялись вдвоем приводить пострадавших в чувство. Максим скоро очнулся. При падении он успел принять удобное положение и отделался только огромной багровой шишкой на лбу. У него ныло место ушиба и сильно болела голова, но он был совершенно здоров. Гораздо хуже выглядел Константин Степанович, который с самого начала закружился до бесчувствия. В момент падения он был совершенно беспомощен и не приготовился к удару. Он тоже вскоре пришел в себя, но у него тут же началась рвота, сопровождаемая сильным головокружением. Кроме того, он жаловался на боль в колене и в правом предплечье.

Перевязав Константина Степановича и оставив Максима менять компрессы на лбу старого астронома, Иван Тимофеевич отозвал Машу в сторону, чтобы обсудить создавшееся положение.

Первым долгом они решили восстановить радиосвязь с товарищами, оставшимися вне корабля, и выяснить, что с ними. Ремонт радиостанции взяла на себя Маша. Осмотр показал, что поврежденными в основном оказались лампы, которые вышли из строя из-за сотрясения.

Пока Иван Тимофеевич рылся в кладовой, где хранились запасы оборудования, Маша проверила проводку, запаяла несколько обрывов и принялась за исправление силовой и осветительной сети. К тому времени, когда Сидоренко вернулся нагруженный ворохом коробок, электропроводка была полностью восстановлена.

Большая часть запасных радиоламп и осветительных трубок была испорчена. Все же им удалось подобрать нужный ассортимент и тех и других, и пока Иван Тимофеевич заканчивал ремонт освещения, Маша привела в порядок радиостанцию.

Включили приемник. Маша ожидала, что из него послышатся голоса пропавших товарищей. Но громкоговоритель молчал. Маша еще раз проверила исправность установки. Полная тревоги, она наклонилась к микрофону.

- Говорит "Уран"! Говорит "Уран"! Я - Маша! Отвечайте, отвечайте!

К ее неописуемой радости, громкоговоритель сразу же ответил голосами Ольги Александровны и Синицына. "Счастье, что хоть эти двое живы", - мелькнуло в ее сознании.

- Наконец-то, Машенька! - радостно отозвалась Ольга Александровна.- Мы уж было отчаялись!

- Мы лежим, засыпанные песком, не можем шевельнуться, а вы и в ус не дуете! - зло прогудел Николай Михайлович.- Хорошо, что скафандры не дают песку нас раздавить. Что у вас случилось? Почему молчали до сих пор?

Немного подумав. Маша ответила:

- Мы все четверо живы. "Уран" стоит на поверхности Венеры, где-то недалеко от моря, и тоже засыпан песком... Постойте, что это такое? - оборвала она внезапно.

Маша ясно расслышала тихое ритмичное постукивание, доносившееся откуда-то извне. Ее привычное ухо автоматически отметило:

"...ивы ли вы?"

И тут же наступила тишина.

- Ничего не понимаю, - обратилась она к Сидоренко. - Я готова поклясться, что кто-то сейчас морзил. Вы слышали?

Иван Тимофеевич не успел ответить, так как постукивание возобновилось. Мешая слушать, из громкоговорителя несся бас Синицына:

- Почему вы замолчали? Черт побери! Почему вы молчите?

Чувствуя, что объяснения бесполезны, Маша, не теряя времени, щелкнула выключателем, и в наступившей тишине ясно различила выстукиваемые по обшивке "Урана" слова:

- Я - Белов, живы ли вы? Я - Белов, живы ли вы?

Маша радостно схватила первый попавшийся под руки тяжелый предмет и, подбежав к двери пропускника, где кабина не была обшита линолеумом, забарабанила ответ:

- Мы живы. Где вы находитесь? Целы ли?

Последующий "разговор" был таков:

- Я нахожусь у конца правого крыла, которое торчит из кучи песка и камней. Я цел, но сильно помят. Радиостанция скафандра повреждена. Как у вас дела?

- У Иванова легкое сотрясение мозга и разбито колено. Медведев только ушибся. Остальные здоровы. Установлена радиосвязь с Петровой и Синицыным. Они засыпаны песком. - Маша помедлила, потом застучала: - Связи с Ковалевой пока нет...

Ответные постукивания прекратились. Подождав немного. Маша хотела сделать повторный вызов, но Белов сам продолжил разговор:

- Установите по приборам направление, где находятся Петрова и Синицын, успокойте, как сумеете. Попытайтесь прорыться. Отсюда невозможно и нечем.

- Что делается снаружи?

- Ураган, пронесся, но ветер такой - стоять невозможно. Солнце село. Из-за туч полная темень. Когда вы боролись со смерчем, я проследил место вашего падения. Меня подхватило ветром и протащило по воздуху и по земле с километр. Я оказался метрах в ста под ветром от вас. Полз к вам, но несколько раз меня отшвыривало назад. Все. Приступайте к работе.

Включив радио кабины, Маша успокоила бесновавшегося Синицына и Ольгу Александровну и, запеленговав место, где они находились, стала надевать скафандр. Уже одетые Сидоренко и Максим стояли в дверях пропускника с кирками в руках. Подойдя к Константину Степановичу, Маша увидела, что он спит. Она поставила около него термос с водой и направилась к двери.

Внезапно ей пришла в голову счастливая мысль: а что, если использовать взрывчатый материал?! Максим пошел в кладовую и вскоре вернулся, доверху нагруженный всем необходимым для взрывных работ.

Путешественники с жаром принялись за работу. Воспользовавшись тем, что под корпусом корабля оставалось свободное пространство, они отгребли туда часть песка изпод крыла и принялись рыть подобие пещеры. Правда, стены этой пещеры были очень ненадежны. Пропитанный водой песок отваливался от них целыми пластами, мгновенно уничтожая результаты предыдущих трудов. Но в конце концов пещера все-таки была выкопана. После этого все трое взялись за рытье прохода. Проход шел под крылом. Он был узок и низок, так как емкость пещеры, в которую сгребался песок, не позволяла сделать его шире. Однако проползти по нему, согнувшись в три погибели, было можно. Иван Тимофеевич выгребал песок и отбрасывал его к Маше. Маша сдвигала его по проходу дальше, к пещере, где Максим тщательго заполнял им каждую щель.

Через несколько часов изнурительного труда было готово лишь десять метров прохода. Надо было спешить, иначе засыпанные друзья могли погибнуть. И Маша приступила к выполнению своего смелого плана. Сменив дядю Ваню в голове этого своеобразного забоя, она изменила его направление под прямым углом и, толкая перед собой небольшой сверток взрывчатки, соединенный с бикфордовым. шнуром, протянутым до самого корабля, стала осторожно копать. Вскоре коридор вышел из-под крыла и остался без крыши. Как Маша и ожидала, прежде чем он обвалился, ей удалось прорыться метра на два с половиной от края крыла. Заряд остался в обвалившемся конце. Кое-как с помощью дяди Вани Маша выбралась из-под обвала.

Остальное было просто. Снова засыпав и плотно утрамбовав проход метра на два от места его поворота, путешественники вернулись к кораблю и подожгли шнур. Опасения Максима, чтог от сотрясения осыплются стенки пещеры, не оправдались. Слабый взрыв разметал лишь слой песка, находящийся непосредственно над зарядом, и образовал довольно пологую воронку, дно которой доходило до уровня прохода. Они убедились в этом через час, как только закупоренный конец прохода был открыт. Так, благодаря Маше была одержана первая победа: спустя каких-нибудь десять часов после катастрофы все, кто находился в кабине "Урана", освободились из песчаного плена.

Не обращая внимания на сыпавшиеся в воронку камни, Иван Тимофеевич, Маша и окончательно пришедший в себя, хотя и смертельно усталый Максим поползли на поиски Белова. Он лежал под концом крыла почти без признаков жизни. С огромным трудом они протащили его по песчаному тоннелю в кабину и освободили от скафандра.

Игорь Никитич был цел, но все его тело было так избито, так густо покрыто кровоподтеками и синяками, что на него было страшно смотреть. Каркас скафандра кое-где лопнул, и острые концы его обломанных ребер в нескольких местах впились в тело, причинив не опасные, но очень мучительные ранения.

Маша попробовала уложить Игоря Никитича в постель, но он только отмахнулся.

- Нет, нет, оставьте! Буду я валяться из-за трех синяков! Включите-ка лучше радио.

Пока летчики промывали ему раны, он, временами ежась от боли, кричал в микрофон:

- Ольга Александровна! Николай Михайлович! Что вы там приуныли? Ну-ка, отзовитесь скорей!

- Игорь Никитич? Боже мой, как хорошо! - откликнулась Ольга Александровна. - Как вы себя чувствуете?

- Роскошно! Как новорожденный младенец! - ответил он со смехом, подмигивая окружающим" и показывая глазами на спеленавшие его бинты.- Николай Михайлович, не слышу вас!

- А что меня слушать? - довольно благодушно пророкотал "колючий геолог". - Лежу себе помаленьку да жду секурсу.

- Ну, лежите, лежите! Мы сию минуту выходим вас искать. Маша! Давайте-ка запасной скафандр,

- Но ведь он не по вашей фигуре, - вполголоса ответила Капитанская дочка,- Может быть, вы все же останетесь?

- Хватит. Некогда спорить. Тащите его сюда!

Маша неохотно пошла в кладовую. Игорь Никитич приблизился к койке, на которой лежал Константин Степанович, и осторожно положил ему руку на лоб. Профессор с трудом поднял на Белова мутный, тяжелый взгляд.

- Вы? - скорее догадался, чем услышал Игорь Никитич. Теперь все хорошо! Все хорошо.

Слабая улыбка тронула углы запекшихся губ старого ученого.

- Конечно, хорошо! Вот мы только сходим сейчас за доктором. А вы пока поспите... Ладно?

Константин Степанович покорно закрыл глаза.

- А вы куда? - изумился Белов, увидев Машу, одетую в скафандр.- Сейчас же снимайте, вы остаетесь дежурить. Да смотрите хорошенько за профессором! - прибавил он шепотом.

Маша охнула, но не осмелилась спорить. Только в горящих глазах ее сквозили непокорство и глухая обида.

А Игорь Никитич, быстро надевая запасной скафандр, вслух соображал:

- Компас есть... Маша! Уточните пеленг! Так... Значит, азимут восемнадцати.. Отметим... Кирки с собой. Максим, возьмите нить Ариадны!

- ???

- Ну, моток тонкой стальной проволоки, да побольше! Так. Теперь, кажется, все. Пошли!

Найти заживо погребенных Петрову и Синицына не представляло труда, так как направление поисков было известно. Мужчины ползли, постепенно разматывая проволоку, соединявшую их с кораблем. Часа за полтора им удалось отползти от корабля на четыреста с лишним метров. Двигаться приходилось почти против ветра, который за последвне часы несколько изменил направление. Время от времени Белов бил плашмя киркой по песку и спрашивал у засыпанных, слышат ли они звуки ударов. Те отвечали с досадой, что ничего не слышно. Синицын не удержался от восклицаний о том, что спасательный отряд, видимо, ищет их совсем не там, где надо. Волнуясь и сбиваясь, слабеющим голосом он просил Белова снова начать поиски от корабля. Было ужасно обидно слышать над самым ухом голоса изнемогающих товарищей и не иметь возможности оказать им прмощь.

Наконец Ольга Александровна, попросив Синицына помолчать, сказала, что она слышит какой-то шум.

- Сейчас я ударю три раза подряд, с интервалом в одну секунду,- предупредил Белов.

Едва прозвучал последний удар, как Ольга Александровна радостно воскликнула:

- Слышу! Ясно слышу слева!

- А я почти над собой! - подал голос Синицын.

Долго велись осторожные раскопки, которые стоили нечеловеческих трудов измученным людям. Как ни старался ветер уничтожить их труд, человеческое упорство преодолело все, и через два часа Николай Михайлович и Ольга Александровна сидели на песке, ослабевшие, помятые, но живые.

Игорь Никитич предложил им ползти в сопровождении Максима к кораблю, но узнав, что Белов и Сидоренко остаются на розыски Гали, оба категорически отказались.

В том, что Галю надо найти живой или мертвой, никто не сомневался. Но где ее искать? Кто мог на это ответить?

Ольга Александровна видела ее в последний раз в тот момент, когда она приподнялась на локтях и была унесена ветром.

Николай Михайлович вообще ничего не видел, потому что в момент катастрофы думал лишь о том, как спасти сумку с образцами минералов. Это ему вполне удалось, пояснил он, похлопывая по солидному мешку весом едва ли не в пару пудов, который был доверху набит камнями.

Больше других мог бы сказать сам Белов, Он видел, как Галя, пролетев по воздуху метров пятнадцать, упала на землю. Когда она пыталась повернуться, гонимый ураганом большущий камень налетел на нее и смял, как танк сминает придорожный куст. Затем туча песка от смерча, рухнувшего под напором "Урана", засыпала и ее и всех, кто был поблизости. Белов успел проследить и заметить место падения корабля. Он пополз к бугру, ставшему общей могилой, надеясь кому-нибудь помочь, но неосторожно приподнялся и был подхвачен мощной воздушной струей.

Однако Игорь Никитич молчал. Угрюмый, сидел он рядом с друзьями и глядел на мрачную пустыню, по которой разгуливал ветер.

Где-то рядом, в каких-нибудь двадцати шагах лежала под песком чудесная синеглазая девушка, дороже которой не было никого на свете! Может быть, она была еще жива, может быть, звала его в предсмертных муках, а он, победивший земное притяжение, не мог ей помочь. Нет, нельзя сдаваться!

Белов попытался сосредоточиться. Здесь, на месте ямы, тогда лежала Ольга Александровна. Галя лежала рядом со-стороны моря. Но откуда же дул ветер? Да, да, он дул вдоль берега. Это был чистый норд. А сейчас он дует с моря, почти с запада. Значит...

Ольга Александровна с беспокойством наблюдала за странными маневрами Белова. Он осторожно выполз из ямы и лег на бок. Затем, выбрав направление, куда-то пополз, стараясь, чтобы его не сносил ветер. И вдруг закричал:

- Здесь надо рыть!

Глядя, с каким ожесточением Игорь Никитич разгребает подхватываемые ветром мелкие камни, спутники его в недоумении подтолкнули друг друга. На мгновение им показалось, что Игорь Никитич сошел с ума. Почему надо искать именно в том месте, а не в другом? Чтобы найти Галю, надо методически срывать весь этот песчаный массив.

Ольга Александровна совершенно не к месту вспомнила анекдот о том, как некий "ученый", чтобы поймать живого льва, предложил просеять весь песок Сахары. Ей стало вдруг очень смешно. Помешавшийся Белов, откапывающий в несуразном месте труп Гали? Ха, ха, ха!

"Профессор Петрова, придите в себя, у вас приступ истерии!"- мысленно скомандовала она себе.

Чтобы овладеть собой, Ольга Александровна схватила первую попавшуюся под руку кирку, подползла к Белову и молча стала помогать ему разгребать песок. Через несколько минут к ним присоединились остальные, и работа закипела.

- Фронтом, фронтом копайте, от меня до Максима! Ведь я определил место на глазок и мог ошибиться! - командовал Игорь Никитич, расставляя людей.

Яма росла. А Игорем Никитичем и Ольгой Александровной овладевало нестерпимое беспокойство: первым - за точность своего расчета, второй - за последствия разочарования, которое рано или поздно ожидало Белова.

Когда кирка в руках Максима заскрежетала по большому круглому камню, похожему на наши ледниковые валуны, Игорь Никитич сразу насторожился. Он подполз и, отстранив Максима, начал осторожно окапывать камень. Затем, подсунув под него руки, приподнял над краем ямы и выкатил вон. Продолжая осторожно отгребать песок; он скоро обнаружил кинокамеру. Теперь они у кого не оставалось сомнений, что поиски идут по верному следу. У всех была единственная мысль: скорее найти Галю, не повредив ее скафандр неосторожным ударом.

Ольга Александровна про себя изумлялась, каким поразительным глазомером, а сейчас скорее чудесной интуицией одарен Игорь Никитич, который сумел так просто решить, казалось, безнадежную задачу. И тут же в ее уме закопошилась скверная мыслишка: оказался бы Белов таким же гениальным угадчиком, если бы под песком лежала не Галя, а кто-нибудь другой, например она сама? "Да!" - подсказал ей внутренний голос.

У нее мелькнуло нелепое желание очутиться на Галином месте. Ольга Александровна тяжело вздохнула... и внезапно нащупала рукой ткань скафандра!

Галя лежала на песке без признаков жизни. Сквозь стекла при свете нагрудных фонарей виднелось ее бледное лицо с закрытыми глазами.

- Здесь я бессильна ей помочь,- сказала Ольга Александровна.- Надо перенести ее в кабину.

Как ни осторожно тащили друзья Галю по мокрому песку, очевидно, растрясли ее основательно, потому что неожиданно послышался тихий стон. Он прозвучал для всех, как музыка: Галя была жива!

И вот в кабине "Урана" снова были все восемь путешественников. Правда, двое из них лежали в постелях. Константин Степанович - с сотрясением мозга, Галя - с тяжелым ушибом спины. Ольга Александровна нашла у нее перелом двух ребер и отек правого легкого. Счастье еще, что камень ударил сбоку. Попади он в позвоночник - и не было бы с ними Той, Что Грезит.

На лице Маши было написано ликование: скафандры оказались превыше похвал. Они спасли жизнь всем, кто побывал в объятиях урагана.

Но Сидоренко и Белов были угрюмы - предварительный осмотр "Урана" не предвещал ничего хорошего. Крылья и воздушные двигатели были сильно повреждены. Радиолокаторная установка разбилась вдребезги. Многие приборы управления испортились, и было неясно, можно ли их исправить. По-видимому, разбилось и шасси, хотя это и не было еше установлено. Многие внутренние механизмы были также повреждены. К счастью, уцелел главный двигатель. Значит, оставалась надежда на спасение.

Собрав всех здоровых членов экипажа, Игорь Никитич подытожил результаты:

- Повреждения огромны, но исправить их можно. У нас, будем смотреть правде в глаза, остается на это суток двадцать, может быть, чуточку больше. Солнце зашло сутки назад. Ночь продлится еще суток шестнадцать. Кроме того, у нас в резерве есть раннее утро, когда еще не будет ураганов и стоградусной жары. Вы сами знаете, что первый же смерч, который здесь пройдет, прикончит наш корабль. Значит, надо закончить ремонт до утра. Иначе...

- Позвольте, Игорь Никитич! - перебил "колючий геолог".

- Подождите, я еще не кончил. Ясно, что мы не сумеем восстановить все. "Уран" больше не сможет летать как вертолет. Не знаю, хорош ли он будет и как самолет. У нас больше нет ни радара, ни прожекторов. Значит, если даже мы все, что можно, исправим, нам придется сейчас же покинуть Венеру. Оставаться на месте нельзя, а поднявшись в воздух, мы уже не сможем снова опуститься на планету. Я знаю, что вы спросите, как быть со сроком пребывания на Венере? - продолжал он, сдерживая взглядом Николая Михайловича, который все время порывался вступить в разговор.- Ведь мы должны были пробыть здесь год и три месяца в ожидании нужного расположения Венеры и Земли. Но есть хороший выход: мы будем ждать подхода Земли не здесь, а в мировом пространстве.

Синицын растерянно озирался. Опыт говорил ему, что слова Игоря Никитича никогда еше не расходились с делом, но как он собирается выйти из положения на этот раз, ни он, ни остальные путешественники, кроме астрономов, не могли понять. Все усвоили, что путь космического корабля между двумя планетами лежит по полуэллипсу. Лететь напрямик - не хватит рабочего вещества. Остановить корабль на орбите Земли и там ждать ее приближения - тем более. Догонять Землю по орбите - совсем невозможно.

"Как же он думает решить эту задачу, если по точным подсчетам облегченный до предела "Уран" с полными баками жидкого водорода может развить скорость не свыше двадцати одного километра в секунду, из которых десять с лишком нужны для отлета с Венеры, три с половиной - для преодоления поля солнечного тяготения, а остальные семь - аварийный резерв для маневров при подходе к Земле?" - размышлял "колючий геолог".

- Ключ к решению таков. Большая часть энергии, затрачиваемой кораблем при полете между планетами, идет на преодоление притяжения во время взлета. Работа, затрачиваемая при полете с Венеры по полуэллиптической орбите и на Меркурий, и на Землю, и на Марс, примерно одинакова. Небольшая разница возникает из-за различного воздействия солнечного притяжения. Путь надо рассчитать так, чтобы корабль встретился с нужной планетой на заданной точке ее орбиты.

Конечно, для нас было бы гораздо полезнее ждать времени вылета здесь, на Венере. Но если мы волей-неволей должны отсюда убираться, то кто нам мешает встретиться с Землей, побывав сначала на орбите Марса? А пока мы туда слетаем, Земля успеет нас нагнать. Вот смотрите!

Игорь Никитич положил на стол небольшой чертеж. На нем был изображен зодиакальный круг, разбитый на градусы, с началом отсчета в точке весеннего равноденствия.

В центре круга было нарисовано Солнце, окруженное орбитами ближних планет. Орбиты были нанесены с тщательным соблюдением масштаба и положения их главных осей. На орбитах было показано положение планет в основные моменты перелета. Для обозначений была использована старинная символика. Меркурий был обозначен знаком

^.Венера- +, Земля- "^ и Марс-6'.

Так как масштаб не позволял разместить на чертеже орбиты остальные планеты, то на стыке Рыб и Овна был показан знак Юпитера - г/., а на стыке Козерога и Водолея - знак "t , указывающий направление на Сатурн. Так как период обращения этих планет вокруг Солнца равен приблизительно двенадцати и двадцати девяти земным годам, то положение их среди звезд в течение перелета не могло намного измениться.

Путь "Урана" был обозначен жирной спиралеобразной линией.

- Двадцать пятого марта тысяча девятьсот... года мы покинули Землю. Летя по полуэллипсу, восемнадцатого августа того же самого года мы прибыли на Венеру.- Игорь Никитич показал на чертеже траекторию корабля. На Венере мы пробудем, вероятнее всего, до девятнадцатого сентября. К этому времени она окажется в точке орбиты, на которой стоит эта дата. Земля из положения, в котором она была двадцать пятого марта, переместится в положение, отмеченное девятнадцатым сентября. Видите, как далеко мы ее опередили?

Нам нужно вылететь отсюда по такой кривой, которая позволит Земле нас догнать. Эту кривую рассчитала Мария Ивановна.

Маша молча наклонила голову.

- Вот эта орбита, смотрите! - показал Игорь Никитич острием карандаша на продолжение жирной черты. - Двигаясь по ней, мы к маю будущего, тысяча девятьсот... года долетим почти до орбиты Марса. К нашему счастью, его там не окажется, а то бы он своим притяжением спутал нам все расчеты. Он будет находиться на шестьдесят с лишним градусов позади. На таком расстоянии его влияние ничтожно. Затем мы начнем сближаться с Землей и пересечем ее орбиту пятого августа того же тысяча девятьсот... года, как раз в тот момент, когда она подлетит к нужной точке. Придется, конечно, полетать несколько лишних месяцев, но тут уж ничего не поделаешь!

- Если только это выполнимо, то выход очень неплох! - заметил Николай Михайлович.

- А вы проверьте! - съязвила Маша.

- Подлетая к Земле, - продолжал Белов, - мы разовьем такую скорость, что земной шар нас не сможет удержать. Но направление нашего полета он резко изменит. Мы обогнем его по параболе и устремимся прочь, теряя скорость под действием притяжения. Когда скорость уменьшится, мы включим двигатель и чуточку подправим траекторию полета, чтобы она из параболической стала эллиптической. Тогда "Уран" станет спутником Земли.

Я вам как-то уже говорил, что скорость любого малого космического тела тем меньше, чем дальше точка орбиты, в которой оно находится в данный момент от притягивающей его центральной массы. Поэтому для нас очень выгодно вращаться вокруг Земли по вытянутой орбите. Когда мы будем медленно лететь по самой удаленной от Земли части нашей траектории, мы запустим двигатель и уничтожим нашу и без того незначительную скорость.

- Что же будет дальше? - не вытерпел Синицын.

- А дальше мы на мгновение повиснем над Землей и начнем падать на нее. Чтобы не удариться в ее середину, а скользнуть сбоку, задев лишь атмосферу, таы оставим какую-то ничтожную орбитальную скорость, Так как мы будем падать только под воздействием земного притяжения, наша скорость будет не очень велика, и, промчавшись мимо Земли, мы не сможем безвозвратно улететь. Очень скоро земное притяжение повернет нас обратно, и мы снова врежемся в атмосферу, но еще медленнее, чем в первый раз. Остальное в руках Ивана Тимофеевича. Уж это его дело посадить нас в целости на Землю.

- Ну, знаете, Игорь Никитич! Вы просто... Я не нахожу слов! - воскликнул Николай Михайлович.

- А тут и находить нечего. Это общеизвестно! - снова оборвала его Маша.

Игорь Никитич строго взглянул на нее, затем, обратившись ко всем, заключил:

- А теперь, товарищи, за дело! Первым Долгом надо вытащить "Уран" на поверхность. Руками нам не откопать его и за месяц. Я предлагаю отрыть только крылья, а затем вытащить его с помощью лебедок. Иван Тимофеевич, командуйте!

Все, кроме больных, надели скафандры и отправились работать.

Игорь Никитич остался один, если не считать спящих Константина Степановича и Гали.

Думая, что его никто не видит, Белов оперся локтями на стол и, охватив голову, сжал ее изо всех сил.

- Что делать, что делать! - простонал он, раскачиваясь, как от сильной боли.

- Да, другого выхода нет! - неожиданно произнес Константин Степанович, открывая глаза.

Игорь Никитич вздрогнул, обернулся и испуганно взглянул на старого астронома.

- Я все слышал! - вздохнул Константин Степанович, пытаясь повернуться на бок. - Дело, конечно, швах. Своими руками ввести корабль в такой мощный метеорный поток, как Персеиды, - ужасно. Но что поделаешь, если нет другого пути? Как штурман корабля, беру ответственность и на себя.

Белов подошел к койке Константина Степановича и присел на край.

- Сколько, по-вашему, у нас шансов на благополучный исход? - спросил он, с волнением глядя на старого астронома.

- Если учесть, что придется сделать вокруг Земли по крайней мере один полный оборот, то шансов сорок из ста, может, и останется, - ответил Константин Степанович, горько усмехаясь.

Оба замолчали, обдумывая положение.

- Ну, а сколько шансов у нас на взлет с Венеры? - в свою очередь спросил он у Белова.

Игорь Никитич как-то странно улыбнулся и, отведя глаза, ответил нарочито равнодушно:

- О, на этот счет можете быть совершенно спокойны!

Астроном и Белов были так заняты своими мыслями, что не услышали тихий вздох, донесшийся с той стороны, где спала Галя.

Девушка лежала с широко раскрытыми глазами и старалась не дышать. Она испугалась, что выдала себя и теперь ее заставят дать слово о молчании. Молчать об этом невольно подслушанном разговоре, конечно, нужно. Но гораздо приятнее молчать без всяких обязательств. Сначала все происходящее вокруг воспринималось ею как болезненный сон, как наваждение, но мало-помалу сознание возвращало ее к действительности, и, наконец, слова Константина Степановича обожгли мозг... Персейды! Еще одно чудовище Зодиака! Самый мощный из метеорных потоков. И в него войдет "Уран", когда приблизится к Земле в начале августа будущего года. Значит, на то, чтобы встретиться с Землей раньше, не хватает рабочего вещества! Недаром Маша все время, пока шел осмотр корабля, сидела за расчетами. Правда, самую густую часть потока Земля пересекает только двенадцатого августа, пятого он будет еще не очень силен... Но все-таки какой риск! "

Выздоровев, Галя сдержала данное себе слово: никто никогда не узнал, что она случайно проникла в тайну руководителей экспедиции. Но тогда ей даже в голову не приходило, что у Игоря Никитича была другая тайна, которую он скрывал от всех, даже от Константина Степановича. А эта тайна была гораздо страшнее!

Глава 9

МЕЖДУ СЦИЛЛОЙ И ХАРИБДОЙ

Гвозди бы делать из этих людей.

В мире не было б крепче гвоздей!

Н. Тихонов

Прошло больше недели, а восстановительные работы подвигались медленно, причем не из-за плохой погоды. Левое крыло "Урана" было так погнуто, что в некоторых местах лопнули сварные швы. Крыло, было сделано из магниевого сплава, поэтому сварить его кустарным способом оказалось совершенно невозможным, а надежно склепать не удавалось из-за недоступности поврежденных участков.

Игорь Никитич боялся, что крепление крыла окажется непрочным и разрушится при взлете с Венеры или при входе в атмосферу Земли. Поэтому все силы были отданы решению этой главной задачи. А на остальное волей-неволей не обращалось внимания.

Механизм для поворота передних крыльев был полностью разрушен. Поэтому оба крыла пришлось установить намертво, под нулевым углом атаки. Это очень снижало летные качества корабля, зато упрощало вход в атмосферу при посадке. К счастью, Задние крылья и все их механизмы уцелели. Значит, "Уран" должен был сохранить способность маневрировать в воздухе, хотя бы и с неимоверными трудностями для летчиков. В какой-то мере это искупало его другие недостатки.

Путешественники воспрянули духом. Они с энтузиазмом восстанавливали корабль. Игорь Никитич был весел, шутил, заражая всех своей неутомимостью в труде. Но сердце его терзала мысль, которую он боялся высказать даже себе самому: - как на неподвижных крыльях, без стартовой дорожки для разбега поднять "Уран" в воздух?

Никому, даже проницательной Ольге Александровне, не приходило в голову, что космический капитан бессонными ночами обливается холодным потом в поисках пути к спасению экспедиции. Чтобы не отнимать надежды у людей, Белов упрямо молчал, надеясь, что время само решит эту безнадежную задачу.

А время шло. Трехнедельная ночь вступала в свои права. После случайного и, по здешним масштабам, несильного урагана наступил период, когда ветер перестал валить людей с ног и температура воздуха упала до вполне терпимых пределов.

Однажды море расцвело чудесным фосфорическим сиянием. Как ни дорога была каждая минута и ни ценны каждые рабочие руки, Игорь Никитич освободил на несколько часов от работы Ольгу Александровну и, придав ей в помощь поправлявшихся Галю и Иванова, послал на берег для проведения научных наблюдений. Вооружившись термосами для взятия проб воды и целым арсеналом измерительных приборов, исследователи тронулись в недальний путь. На всякий случай Галя прихватила свою верную кинокамеру и ракетницу с десятком осветительных ракет.

Отряд расположился у самой воды и сразу приступил к работе. Галя по колени вошла в светящуюся воду и, окунув в нее термос, с восторгом глядела, как играет льющаяся в него влага. Чтобы уравнять температуру термоса, она высоко подняла его над головой и вылила воду тоненькой струйкой, которая не текла, а скорее катилась, как ртуть. Снова наполнив термос, Галя неторопливо вышла на берег и, похлопав себя по бокам рукавицами, чтобы отряхнуть воду, приготовилась писать под диктовку Ольги Александровны.

Вдруг она заметила большой предмет, который какими-то странными рывками довольно быстро перемещался вдоль берега. При мягком ровном свете сиявшего моря он был похож на здоровенную корягу, которая, чудом ожив, торопливо ковыляла на своих сучьях. Очевидно, это было морское животное. Даже не подумав о том, что оно может оказаться опасным, охваченная одной только мыслью, как бы его не спугнуть, Галя мгно* венно замерла. Затем осторожно, стараясь не делать резких движений, присела на корточки и, не спуская с него глаз, стала шарить по песку в поисках камеры и ракетницы. "Счастье, что я захватила их с собой! - подумала она. - Вот это будут кадры!"

Константин Степанович стоял к морю спиной, ничего не замечая. Ольга Александровна целиком ушла в работу и видела только свои приборы.

- Галя, записывай! - начала она диктовать. - Температура воздуха - двадцать один, температура воды на поверхности двадцать восемь, на глубине четверть метра - уже тридцать пять...

- Тш-ш! Вы его спугнете! - зашипела Галя, забыв, что все они находятся в скафандрах и животное не может их слышать.

- Кого? - удивленно спросила Ольга Александровна, поднимая голову.

- Там, в море... Только ради бога тише! - Галя, наконец, нащупала кинокамеру правой рукой.

Константин Степанович оглянулся и застыл, как изваяние...

Между тем незваный гость, или, вернее, хозяин, судя по всему, не собирался пугаться. Он подобрался уже настолько близко, что его туловище выступило из воды.

Как описать эту тварь? Увильнуть бы от этой обязанности, сославшись на бессилие человеческого слова! Но ведь Галина киносъемка не состоялась. Значит, волей-неволей, нужно рассказать о чудовище.

Всем приходилось видеть в поликлиниках плакаты, на которых муха выглядит этаким филином, а блоха - отборной саранчой. То существо, которое карабкалось на берег, казалось вошью, размерами с дородного быка. Оно было заковано в твердый хитиновый панцирь. Спереди грозно поднимались могучие клешни. Сзади загибался кверху короткий толстый хвост с шипом на конце. Пучок непропорционально тонких ножек, похожих на паучьи, шевелился под головогрудью. Двумя толстыми боковыми шпорами чудовище грузно опиралось на землю. Гнусная рачья морда вызывала ужас и омерзение. Тонкие, как хлыст, почти трехметровые усы торчали вперед, ощупывая пространство.

- Скорпион! - ахнула Галя, холодея.

- Ольга Александровна, отходите, отходите скорее! - прошептал Константин Степанович.

В ту же секунду, не сговариваясь, оба бросились бежать к берегу, шлепая ногами по воде и взбивая фонтаны фосфоресцирующих брызг. Чудовище устремилось за ними. Было ли оно от природы медлительным или просто плохо двигалось по мелководью, но ковыляло оно очень неуклюже. Все кончилось бы хорошо, как вдруг еще не совсем оправившийся после болезни Константин Степанович оступился на больную ногу и упал. Ольга Александровна обернулась на его крик и бросилась на помощь.

Если бы рак, который находился всего лишь в нескольких шагах от них, схватил кого-нибудь своей метровой клешней, спастись тому было бы невозможно. Константин Степанович, шатаясь, кое-как поднялся на ноги. Поддерживаемый Ольгой Александровной, он хромал к берегу, изнемогая от боли и чувствуя на своей спине концы ощупывающих упругих усов.

Галя с трудом сбросила оцепенение. Быстро зарядив ракетницу, она кинулась навстречу чудовищу и стала выпускать ракету за ракетой прямо в его бессмысленную морду.

Под напором ослепительного, пышущего жаром пламени чудовищный рак бешено заколотил по воде хвостом и обратился в бегство. Он помчался задом наперед, подобно дьяволу, улепетывающему в ад с могилы Фауста, и через несколько секунд исчез в пучине.

Ольга Александровна и Галя не стали искушать судьбу и, подхватив с двух сторон Константина Степановича, наглядно показали, для чего человеку служат ноги.

Рассказ о встрече с гигантским раком произвел на всех остальных членов экипажа огромное впечатление. По описаниям чудовища Синицын установил, что это был птеригот. Так назывались двухметровые ракоскорпионы, которые жили на Земле тристачетыреста миллионов лет тому назад. Правда, у земных птериготов не было усов, и здешний экземпляр был совершенно диковинных размеров.

Галя была героиней дня. Все восторгались ее находчивостью и мужеством. Николай Михайлович был в отчаянии, что ему не пришлось увидеть птеригота своими глазами. Если бы не Игорь Никитич, он тут же помчался бы на его поиски.

Это приключение заставило путешественников насторожиться. Отлучки с корабля в одиночку, особым охотником до которых был Синицын, отныне запрещались. Были продуманы и способы защиты от неожиданных гостей.

Неотвратимо уходящее время и медленно подвигавшаяся работа по восстановлению корабля вынудили путешественников окончательно свернуть научные работы и сосредоточить все силы на самом важном деле - ремонте корабля.

- Не беда, - говорил Константин Степанович, - если мы соберем мало материалов. Беда, если мы их вообще не привезем. Дело не в том, спасем ли мы наши жизни, а в том, сумеем ли выполнить возложенное на нас задание. Истинный ученый должен меньше всего думать о себе. Для него самое важное на свете передать свой опыт, свои знания, чтобы они не пропали бесследно для человечества. Мы, астрономы, часто с благодарностью используем наблюдения звезд, которые были сделаны и тысячу, и две тысячи лет тому назад. Их сделали ученые, не имевшие ни сложных приборов, ни наших знаний, - сделали еще в те времена, когда не существовало, ни одного из современных европейских государств и по необжитым просторам Европы кочевали дикие племена. Их благородный труд дошел до нас сквозь толщу веков. Да вот послушайте, как должен работать настоящий ученый. В тысяча семьсот пятом году астроном Галлей вычислил путь большой кометы тысяча шестьсот восемьдесят второго года. Он предсказал, что она вернется в тысяча семьсот пятьдесят девятом году. Галлей прекрасно знал, что не доживет до ее возвращения. А ведь только оно одно могло доказать его правоту. Он не задумывался, стоит ли сохнуть над вычислениями, раз он умрет, не дождавшись награды. С пером в руках ученый выследил путь косматой звезды в глубинах неба и точно предсказал год и месяц ее появления. Весь научный мир был возмущен его "наглым шарлатанством". Галлея называли лгуном, безумцем, богохулителем, глумились над его работой. Но астроном все терпел и стоял на своем. Он старился, дряхлел и наконец сошел в могилу. Могила заросла травой. Износившееся тело великого ученого распалось на атомы, из которых когда-то возникло. И сам Галлей и место, где он был похоронен, были забыты, как забывается все на свете. Летело время. И вдруг...

И вдруг в один ясный вечер над горизонтом в безмерной темной глубине зажглось какое-то сияние, разгоравшееся из ночи в ночь. Сияя все ярче, оно переходило из созвездия в созвездие, заполняя клубами светоносного тумана все большее пространство.

И вот перед потрясенным человечеством засверкала воплощенная истина: комета Галлея вернулась в предсказанный срок!

Я вам рассказал эту правдивую историю,- заключил Константин Степанович,- чтобы вы, молодежь, лучше поняли ответственность перед человечеством за исход экспедиции. А теперь, друзья, скорее за работу! Отдайте ей весь ваш молодой, нерастраченный пыл!

И дело пошло. Да еще как пошло! По крайнему настоянию Ольги Александровны спали все-таки семь-восемь часов в сутки. Мудрая женщина знала цену переутомлению.

С удивлением наблюдала Галя, как внезапно изменилось поведение Николая Михайловича. Еще вчера партизанивший ворчун, Синицын вдруг преобразился. Правда, ворчать он не перестал, но из всего экипажа не было человека, который так ревностно, как он, работал бы над восстановлением "Урана".

Безоговорочно выполняя все поручаемые ему работы, геолог ухитрялся еще отрывать минуты от скудного времени, отпускаемого на приведение себя в порядок, чтобы пронумеровать, снабдить пояснениями, расположить и упаковать свои коллекции минералов. Рвение его доходило до того, что он, чертыхаясь и ворча, оставлял свою научную работу и помогал обрабатывать экспонаты Ольге Александровне. Работа так и горела у него в руках.

Игорь Никитич и Константин Степанович зачастую переглядывались с веселыми огоньками в глазах, следя за неутомимыми хлопотами "колючего геолога". Но Гале претило внезапное трудолюбие старика. Она все еще не могла забыть, как во время полета с Земли на Венеру Синицын упорно отлынивал от работы, выходившей за строгие рамки обязанностей, которые он сам себе установил, и как он вместо того, чтобы помогать товарищам, предпочитал, ничего не смысля в звездах, часами просиживать у телескопа, мешая вести действительно нужные наблюдения.

"Страх перед гибелью, если корабль в урочный час не сможет подняться, - вот что руководит Синицыным!" - думала Галя, и "колючий геолог" стал для нее еще невыносимее, чем прежде.

Когда приблизилась астрономическая полночь, температура упала. Завыл пронизывающий ветер и понес мокрый песок.

Галя попросила у Белова разрешения сходить к морю и взглянуть, как выглядит прилив. Но Игорь Никитич не пустил ее. Он объяснил Гале, что хотя на Венере солнечное притяжение достигает двух третей суммарного тяготения Солнца и Луны на Земле, оно может поднять воду только на полметра, потому что на Земле подъем воды у берегов вызывается не столько солнечным тяготением, сколько скоростью набегания приливной волны. Если точка на экваторе Венеры движется в тридцать три раза медленнее, чем точка на экваторе Земли, то живая сила приливной волны на Венере в тысячу с лишним раз меньше, чем у нас, и не может хоть сколько-нибудь поднять уровень воды у берегов. А так как полуметровый прилив длится двести часов, то заметить его без специальных приборов невозможно, поэтому и не стоит на это тратить время.

После того как поврежденное крыло "Урана" было укреплено, предстояло еще много работы. Надо было не только прочно соединить его с корпусом, но и защитить место починки от космического холода: покрыть это место зеркальным лаком, предварительно спаяв всю оборванную отеплительную сеть на обшивке.

Максим предложил оставить все, как есть.

- Видишь ли, Максим, - заметил Белов, - космический корабль всегда должен быть теплым от кабины до кончика крыла. Под воздействием холода материалы меняют свои свойства. Прежде всего они становятся хрупкими. Стальная балка вдребезги разлетается от удара молотком. О резине, коже, дереве и говорить не приходится. Кроме того, многие материалы приобретают странные и вряд ли полезные свойства: провода перестают сопротивляться прохождению тока...

- Ну и прекрасно! - вставил Максим.

- То есть нагреть что-нибудь слишком остывшее с помощью электричества нельзя!

Лицо у Максима заметно вытянулось.

- Значит, придется все-таки восстанавливать, - заключил он со вздохом.

Одновременно с починкой обогревательной сети путешественники приступили к ремонту воздушных двигателей. Тут работа пошла более споро, потому что внутри крыль.ев не было ветра. Это намного облегчило труд, хотя работать приходилось по-прежнему в скафандрах: герметичность крыльев не была еще восстановлена.

Времени оставалось слишком мало. Все предвещало близкий рассвет. Почти непрестанно дул холодный северо-западный ветер. "У-у-у-тро! У-у-у-тро!"- пел он в фюзеляже. Сила его росла с каждым часом. Температура воздуха при нем понижалась до пяти-семи градусов мороза. Наоборот, редкие восточные ветры приносили тепло и проливные дожди.

Рассвет застал путешественников за ремонтом шасси. Под корабль подвели опоры из собранных поблизости камней. Для большей устойчивости "Уран" был расчален запасными тросами.

Снова пришлось работать на ветру. Правда, на этот раз он был холодным, и можно было искусственно регулировать температуру внутри скафандров. Зато его сила становилась угрожающей. Если бы не мороз, который на какое-то время сковал мокрый песок, отремонтировать шасси вряд ли вообще удалось бы.

Когда колеса "Урана" в первый раз были опущены, подняты и снова опущены на подготовленные подмостья, стало совершенно светло. Все тот же ветер гнал те же торопливые стаи низко нависших серых туч, изрыгающих потоки дождя. Влажный воздух быстро теплел. Скоро он достиг почти банной температуры. Громче стал гул бушующего моря.

День, страшный день Венеры, вступал в свои права.

- Э-эх, не успели разбежаться по подмерзшему песочку! сетовал Иван Тимофеевич.

Да, время было упущено. Оставалось единственное средство подняться в воздух: вымостить стартовую дорожку длиной по крайней мере метров восемьсот, на которой не увязала бы тяжелая машина. На меньшее Иван Тимофеевич не соглашался. Но как выполнить такую работу в считанные дни? Правда, на берегу валялось много камней, но до них было не меньше пятисот метров. Набрать камней только для подмостьев было делом почти непосильным, а на то, чтобы выстелить ими километровое шоссе, потребовалось бы несколько лет. И кроме того, если бы даже стартовая дорожка каким-нибудь чудом и оказалась готовой к нужному сроку, то кто мог поручиться, что в момент взлета ветер не переменился бы и не подул сбоку! И тогда прощай взлет! Теперь уже не только Белов проводил бессонные ночи в поисках выхода. Но никто не мог ничего придумать. Только на одном все сошлись: мостить шоссе бессмысленно.

Погода с каждым часом становилась хуже: "Уран" дрожал на своих расчалках. В любой момент можно было ждать появления смерчей. Общую мысль высказал Максим:

- Знаете, товарищи, чертовски обидно проделать из дому этакий путь, дважды облететь Венеру, победить смерч, починиться, а теперь сидеть и ждать у моря погоды. И из-за чего? Из-за поганой стартовой дорожки! Эх, кабы вертелись у нас крылья, поднялись бы мы сейчас вверх, да и... - Максим сделал рукой прощальное приветствие.

- Да, если бы да кабы, тогда бы конечно! - произнес Игорь Никитич не то насмешливо, не то задумчиво. - А вот как нам без "если бы" подняться? - добавил он, меняя тон. - Что ж, товарищи, время тянуть нечего. Дорожки у нас нет, а взлететь надо. Давайте еще раз все обсудим. Иван Тимофеевич, можно ли разогнать машину по песку?

- К сожалению, нет! Песок здесь, сами знаете, глубокий. Машина завязнет, как только сойдет с камней, и двигателями ее тогда скорей опрокинешь, чем сдвинешь с места.

- Значит, этот способ отпадает. Продолжим дальше. Механизм вращения крыльев сломан, да и крылья жестко закреплены. Значит, подняться с места корабль не может. Так?

Никто не ответил. Все сидели, понурив головы,

- Ну, хорошо, давайте займемся изобретательством. Предлагайте ваши способы.

- Я думаю, товарищ Белов, что такое, позволю себе сказать, глумление над людьми по меньшей мере неуместно! - зло заявил, поднимаясь, Синицын.

За все время космического перелета никто не осмеливался говорить с Игорем Никитичем таким тоном, поэтому все насторожились. А потерявший контроль над собой Николай Михайлович продолжал выкрикивать трясущимися синими губами:

- Нам приходит конец, мы это понимаем, но разве мы жалуемся? Зачем вы нас тормошите? Ну, нет выхода - молчите! Дайте нам умереть с достоинством. Кому на потеху вы устроили общее собрание и делаете вид, что от него может быть толк? Неужели и здесь нельзя без ханжества? Давай вам мысли, что-то изобретай... Все ясно и так! Ведь мы, простите, не дурачки и не мальчишки, собравшиеся змея в облака запускать, а...

- Змея! - крикнул не своим голосом Белов. - Стойте! Как вы сказали - змея?!

Игорь Никитич бросился к Синицыну, который от неожиданности попятился и чуть не упал, схватил его в свои могучие объятия и трижды расцеловал в обе щеки.

- Ну, товарищи, кажется, мы спасены! Лучше бы не придумал и сам Архимед!

- Да позвольте, в чем дело? Ничего не понимаю! Ну что вы, в самом деле!.. - Синицын всхлипнул и отвернулся, доставая платок.

Маша, пропустившая мимо ушей спасительную фразу Синицына, мгновенно схватила смысл восклицания Белова и на этот раз изменила себе. Она подбежала к окончательно растерявшемуся геологу и стала успокаивать его, как ребенка.

- Да что вы, Николай Михайлович, дорогой! Ну кто же над вами смеется? Ведь скоро подует ураган. Мы привяжем "Уран" на длинном-длинном тросе, и ветер его поднимет, как змея. Ну да, да, как змея, - что вас удивляет? Если на Земле ураганы дуют со скоростью двести километров в час, то на Венере и подавно! А нам такого ветра и не надо. Нам бы. ветерок километров в сто восемьдесят, и довольно! Дядя Ваня, верно я говорю? И как это раньше никому в голову не пришло?..

Синицын преобразился. Несколько секунд он глядел то на одного, то на другого, потом молча отстранил Машу и подошел к Белову.

Торжественно поклонившись, он произнес:

- Глубокоуважаемый Игорь Никитич! Прошу простить меня за грубость и бестактность. Обыкновенному человеку трудно примениться к вашей гениальности! - И он, глядя на командира блестящими глазами, протянул руку. Игорь Никитич от души пожал ее.

- За грубость и бестактность я вас прошаю. А моя "гениальность" существует только в вашем воображении. Я знаю, что многие приписывали мне одному создание межпланетного корабля. Это же нелепость! Над ним работали десятки ученых, сотни инженеров, тысячи рабочих. И каждый из них вложил в него крупицу своей души. А я в лучшем случае был цементом, который спаял эти крупицы. Конечно, и мою собственную в том числе!

Вот вы только что упрекнули меня, - продолжал Игорь Никитич, - что я не вовремя открыл общее собрание, которое, помоему, было техническим обсуждением. А как вы думаете, если бы не оно, вспомнил бы кто-нибудь о змее? Ведь человеческая мысль обычно течет по трафарету. Раз самолет, значит, он должен разгоняться по стартовой дорожке, раз вертолет взлетать без разгона. А о том, что на сильном ветре самолет может взлететь, как змей, вернее, как планер, никому и в голову не пришло. И только живое обсуждение в коллективе нас на это натолкнуло. Недаром говорят, что в спорах рождается истина! Однако, кажется, мы забыли,- что в любой момент может появиться смерч! Ну-ка друзья, давайте за работу, а то здесь становится горячо.

Все получилось гораздо сложнее, чем казалось вначале. Прежде всего до момента взлета нельзя было отпускать ни одной расчалки. Надо было найти способ мгновенного освобождения корабля от удерживающих его пут. Для этого решили изготовить и укрепить на расчалках толовые шашки с электрическими взрывателями, действовавшими от общего рубильника. Затем много времени ушло на то, чтобы вымостить короткую эстакаду для откатывания корабля под напором ветра после того, как расчалки будут разорваны и заводной канат натянется.

Для создания при взлете достаточного угла атаки крыльев эстакада была сделана наклонной. При этом освобожденный корабль должен был сразу же взмыть кверху даже без участия летчика, как объяснил Сидоренко.

Самой трудной задачей было найти подходящую "веревочку", на которой можно было бы запустить такого "змея", как "Уран". В конце концов пришлось пожертвовать запасным комплектом тросов, предназначенных для отделения кабины от корпуса. Игорь Никитич, опасаясь, что рабочий комплект может выйти из строя, берег запасной, как зеницу ока, так как конструкция тросов оказалась неудачной.

По первоначальной идее каждая проволока троса должна была быть полой внутри и в своем тончайшем канале содержать изолированную серебряную нить для обогрева. Но завод, которому был передан заказ, не сумел освоить в срок эту новую сложнейшую технологию. Поэтому на "Уране" были поставлены тросы из обычной канатной проволоки, а нити для обогрева наружных прядей были заложены во впадинах между ними. Таким образом, стоило повредить одну обогревательную нить, как сразу же выходили из строя две несущие пряди. Игорь Никитич ругался, жаловался, но ничего не мог поделать. Чтобы заменить тросы, нужно было время, а полет откладывать было нельзя: пропустить момент вылета - значило сорвать экспедицию. Посоветовавшись ее специалистами, Белов решил лететь, взяв с собой запасной комплект тросов. А теперь приходилось пожертвовать им, чтобы поднять корабль в воздух.

Общая длина тросов, составлявших комплект, достигала полутора километров. Однако один трос мог не выдержать напора взлетающей машины. Пришлось сделать заводной канат из двух тросов, скрепив их между собой.

Чтобы создать надежный якорь, в песке вырыли глубокую воронку. В нее уложили испорченные механизмы вертолета с привязанным концом заводного каната. Все это заложили грудой камней и засыпали восьмиметровым слоем песка. Второй конец семисотметрового двойного каната прикрепили к нижнему концу полой колонны, идущей сквозь гондолу корабля.

Все эти работы были выполнены за пятьдесят часов при пятидесятипятиградусной жаре. Команда валилась с ног. С отлетом нельзя было медлить ни минуты, так как температура быстро росла. Игорь Никитич сокрушался, что "Уран" не удастся даже осмотреть как следует после ремонта. Для этого нужно было задержаться на несколько часов, - а смерчи уже четыре раза проходили вблизи корабля.

Поэтому, как только закрепили заводной канат и к нему была привязана действовавшая от отдельного взрывателя толовая шашка, все заняли свои места, и Игорь Никитич приказал Сидоренко подниматься сразу же, когда это будет возможно.

Венера напоследок захотела побаловать гостей. Ветер, по которому был ориентирован корабль, не изменил своего направления. Скорость его была вполне достаточной: сто девяносто километров в час.

Иван Тимофеевич решил не испытывать судьбу. Окинув последним взглядом приборы, он твердой рукой нажал кнопку первого взрывателя. Короткий сухой треск, и корабль освободился от расчалок. Неистовый ветер. жадно охватил его своими липкими лапами и с силой повлек за собой. У всех замерло сердце: выдержит ли заводной канат? Но украинцы не подкачали! Натянувшись, как звонкая струна, канат вынес этот страшный рывок. Корабль пятился, замедляя движение. Вот он застыл... И вдруг плавно взмыл в воздух.

В тот же миг грянули воздушные двигатели, и в их торжествующем реве потонул слабый треск последней взорванной шашки.

Могучий, свободный "Уран", шутя преодолевая силу встречного ветра, поднимался все выше и выше. Через несколько секунд поверхность негостеприимной планеты скрылась из глаз, заслоненная хлопьями серых туч, плотно облепивших корабль. Начался новый этап космического путешествия.

Гале вдруг стало грустно. Она почувствовала, что с сожалением покидает этот странный бушующий мир, где было много борьбы и физических страданий, но неизмеримо больше радостей - радостей познавания, открытий и увлекательной творческой работы. "Прощай, Венера! - думала она. - Прощай, наверное, навсегда. Пройдут годы, и сюда, по проложенному нами пути, прилетят другие люди. Они покорят ураганы и заставят тебя раскрыть до конца свои тайны, отдать все богатства, которыми полны твои недра!"

Корабль вынырнул из облаков, и перед путешественниками впервые за тридцать земных суток засияло величественное Солнце. Путь в Космос был снова открыт.

Константин Степанович и Маша сидели за счетной машиной, определяя время и место взлета корабля. Сменивший Ивана Тимофеевича Максим по их предварительному указанию вел "Уран" на запад. Солнце, стоявшее уже довольно высоко, быстро клонилось обратно к востоку. Часа через полтора оно закатилось, и утренняя заря стала быстро переходить в ночь. К этому времени Константин Степанович закончил свои вычисления.

- Продолжайте лететь до полночного меридиана! - сказал он Максиму.

"Уран" взревел и понесся быстрее, Было 19 сентября 19... года.

Глава 10

ИСПЫТАНИЕ МУЖЕСТВА

Выказывай мужество при всяком испы

тании, хотя бы от жара пламенного Пса

растрескивались немые статуи или от

дыхания яростного ветра покрывались

пушистым снегом ледяные Альпы!

Гораций

- Отдых - отдыхом, а режим - режимом, - заключила Ольга Александровна предыдущий спор. - Слава богу, отдыхали без малого двадцать часов. Кончайте завтрак, пора начинать тренировку. Игорь Никитич, дайте же наконец команду подтянуть кабину к кораблю!

Белов пожал плечами.

- Воля врача - закон! А кроме того, на корабле непочатый край работы. Максим Афанасьевич, выполняйте!

Путешественники улеглись на койки в ожидании малоприятных ощущений от быстрого перехода в невесомое состояние. Максим включил лебедку. Кабина плавно пошла, но вдруг дернулась и стала крениться набок.

- Стоп! - крикнул Белов, вскакивая с места. Барабан остановился. Перекошенная кабина и корабль продолжали плавно кружиться друг около друга.

Игорь Никитич быстро поднялся к верхнему окну. Кабина висела только на двух тросах. Два других были ослаблены. Они вяло покачивались, не успев успокоиться после толчка.

Не покидая своих мест, все с беспокойством следили за Беловым.

- Что случилось? - озабоченно спросил Константин Степанович.

- Очевидно, один из тросов заело в блоках на корабле. Вот нас и перекосило, - ответил Игорь Никитич.

- Разрешите дать задний ход? - спросил Максим.

- Ни в коем случае! Вы можете повредить изоляцию отепляющих проводов. Тогда через несколько секунд тросы станут хрупкими, как стекло, и нас уже ничто не спасет.

- Как же это могло случиться? - вмешался Николай Михайлович.

- Наверное, блок был поврежден во время аварии, а мы не успели проверить его состояние. Вчера кабина благополучно отделилась от корпуса, а сейчас, когда мы стали ее подтягивать и направление движения троса изменилось, он, наверное, вышел из ручья и заклинился между блоком и обоймой.

- Как все это просто и как опасно! - задумчиво проговорил Константин Степанович.

- Что же теперь делать? - не успокаивался Синицын.

- Единственное, что остается, это попробовать влезть по тросу на корабль, - ответил Игорь Никитич.

- Что же может быть проще? - обрадовался "колючий геолог". - Остановим вращение, чтобы уничтожить центробежную силу; ктонибудь из молодежи наденет скафандр, подтянется к кораблю и исправит повреждение.

- Да, но это не так просто. Мы не можем останавливать вращение, когда кабина висит криво и сопла двигателей поворота перекошены: она начнет кувыркаться. И если при этом она запутается в тросах, аварии не миновать. У нас нет теперь средства сообщения с кораблем.

- Но ведь это же недочет! - воскликнул искренне возмущенный Николай Михайлович.

- Представьте себе, на этот раз вы угадали! - заметил Белов более чем сухо. - К сожалению, мы не могли предвидеть аварии, которая уничтожила почти все управление. Сейчас надо не критиковать, а постараться ликвидировать повреждение. И чем скорее мы это сделаем, тем лучше! А в таком виде корабль не сможет ни маневрировать, ни, тем более, спуститься на Землю, если даже он подлетит к ней совершенно точно.

Пока шел этот разговор, Константин Степанович, придерживаясь за привинченный к полу стол, запрокинув голову, рассматривал корабль и беззвучно шевелил губами, что-то подсчитывая.

- Боюсь, Игорь Никитич, - сказал он, кончив вычисления, что добраться до "Урана" мы не сможем.

Все насторожились.

- Наше вращение вызывает вес, почти в точности равный земному притяжению. От кабины до корабля двести метров. Сейчас ее вес составляет примерно одну восьмую общего веса корабля. Значит, центр вращения системы корабль - кабина, где отсутствует тяжесть, находится от нас на расстоянии около ста семидесяти пяти метров. Чтобы туда влезть, надо затратить примерно такую же работу, как если бы на Земле подняться по канату на восемьдесят семь метров, то есть на смотровую площадку Исаакиевского собора! Какое же человеческое существо способно это сделать?

- Константин Степанович, вы все перепутали! - вмешалась Капитанская дочка. - Трудно будет только в начале подъема. С каждым метром вес будет уменьшаться, и большую часть пути можно будет проделать шутя.

- А что, если сделать какой-нибудь зажим, чтобы не соскальзывали руки? - спросила Галя.

- Глупости! - отрезала Маша.- Зажимом только повредишь изоляцию нитей обогрева, и все полетит к черту.

- А кто же из вас полезет? - спросил Игорь Никитич.

- Я!!! - одновременно крикнули Маша, Максим и Галя.

- Все сразу лезть не могут. Да это и не нужно.

Игорь Никитич испытующе оглядел "младшую тройку" и остановил свой взгляд на Максиме.

Через десять минут одетая в скафандры команда "Урана", кроме Сидоренко и Синицына, которые остались дежурить, осторожно вылезла из люка пропускника и поднялась на верхнюю площадку кабины.

Максим подошел к одному из натянутых тросов, подпрыгнул повыше, ухватился за него руками и, не торопясь, полез вверх. Он поднимался медленно, стараясь экономить силы.

С каждым метром его дыхание учащалось. На высоте двадцати пяти метров оно стало коротким и хриплым.

Максим остановился отдохнуть. Но пальцы на руках стали быстро неметь. Скорее еще более утомленный, чем подкрепленный остановкой, он полез дальше. Перехватывая трос руками и ногами, Максим спешил преодолеть самую трудную часть пути. Огромным напряжением воли он подтянулся еще метров на пять. Частые судорожные вздохи вылетали из его груди.

Сохраняя мертвое молчание, все напряженно следили за подъемом. Гале казалось, что она слышит гулкие удары Максимова сердца. Вот он еще раз перехватил трос, делая отчаянную попытку подтянуться... И медленно пополз вниз. Обессиленные руки отказались служить, и он скользил все быстрей и быстрей.

Маша, за ней все остальные бросились к тросу и приняли на вытянутые руки стремительно падавшее тело. От удара все пятеро полетели в разные стороны, а Максим так грохнулся о буфер, что дрогнула массивная кабина. Маша быстро вскочила, но тут же с воплем согнулась и правой рукой прижала левую к груди.

Никто, кроме Гали, не обратил на это внимания. Все суетились около Максима, который, тяжело дыша, лежал на боку.

- Машенька, что с тобой, дорогая? - спросила, нагибаясь, Галя.

- С-со... мной... ничего! - ответила она отрывисто. С-сскорей, скорей помогай им перенести Максима в кабину! со злобой торопила она подругу.

Пока Галя решала, что предпринять, Максим приподнялся и сел, опираясь на руку.

- Максим, Максим! Ну как ты себя чувствуешь? Ну что ты? посыпались вопросы. Максим тяжело встал на ноги.

- Ч-черт!! - выпалил он, вкладывая в этот анахронизм и гнев, и досаду, и стыд за свою неудачу.

- Товарищи, помогите! - закричала Галя, бросаясь к Маше, которая вдруг стала медленно и как-то неестественно прямо падать на спину.

С большими предосторожностями Машу спустили в пропускник и перенесли в кабину. Сняли шлем. Лицо ее было бледным и потным. Мелкие пряди волос прилипли к влажному лбу. Ольга Александровна поднесла к ее носу вату с нашатырным спиртом. Мацга открыла глаза. Лицо ее исказила гримаса боли.

- Что с тобой, Машенька? - спросила Ольга Александровна.

- Вот этот летающий медведь вывихнул мне руку... Не умеешь лазать, не берись! - накинулась она на озадаченного Максима.

- Тише, тише! - поморщилась Ольга Александровна. - Галя, дай-ка нож и чашку воды.

- Вы что, хотите скафандр резать? Не дам! Ни за что не дам! - закричала Маша, пытаясь приподняться.

- Товарищ Миронова, прекратите пререкания с врачом! строго сказал Игорь Никитич.

Маша заметалась головой по подушке; две слезинки сверкнули в уголках ее глаз.

- Сама проектировала, рассчитывала, подгоняла, а теперь не удастся и на свет божий выползти! - запричитала она тихо и жалобно.

Галя уже стояла рядом с большим острым ножом и миской воды в руках. Игорь Никитич растянул прорезиненный скафандр у Машиной шеи. Ольга Александровна окунула лезвие в воду и провела им по натянутой ткани. На ней появился надрез. Продолжая макать нож, Ольга Александровна постепенно разрезала скафандр от шеи до живота. Игорь Никитич острожно разломал каркас при помощи кусачек. Ольга Алесандровна просунула руку внутрь, под Машу, и, вынув, украдкой оглядела. Ладонь была красной и липкой.

- Plus vite! 1 - произнесла она спокойно, вспомнив, что Маша не понимает по-французски. Белов и Сидоренко удвоили темп, и

1 - Скорее!

вскоре Машина рука освободилась из резинового плеча. Весь рукав комбинезона набух от натекшей крови.

- Мужчины, отойдите! - скомандовала Ольга Александровна и стала быстрыми движениями ножниц срезать с Маши платье. Капитанская дочка глухо стонала. Ее чудесные изумрудные глаза помутнели. Взгляд их тревожно метался по окружающим предметам.

Разрезанный рукав наконец упал, открыв поврежденное плечо. Из синеватой рваной раны торчала белая иззубренная кость, в изломе которой пульсировал розовый мозг...

- Ничего, все будет хорошо! Это самый обычный открытый перелом, и волноваться нечего! - говорила Ольга Александровна, накладывая последний бинт. Маша крепко спала, убаюканная морфием.

Полчаса спустя все здоровые члены экипажа "Урана" собрались за большим столом.

- Ну, друзья, что нам теперь следует предпринять? - открыл совещание Белов.

До этого он долго и настойчиво думал, ища и не находя выхода. Никакие жесткие зажимы не годились для нежного троса. Он это отлично знал еще до отлета с Земли. Перед Синицыным он мог оправдываться тем, что авария "Урана" не была предусмотрена. Но перед самим собой оправданий не было. Он обязан был предвидеть все... И теперь, в особенности после неосторожных слов Николая Михайловича, Игорь Никитич терзался мыслью, что по его недосмотру, по его вине вся экспедиция может погибнуть. Погибнуть из-за такого пустяка, как заевший трос!

Меньше всего Белов думал о собственной гибели. Мысль, что могут погибнуть товарищи, ему, конечно, была тяжела, но ведь они знали, на что шли, и, жалея их, он не чувствовал перед ними вины. Но экспедиция... Погибнет дело, которому отдали жизни не только он и эти самые дорогие для него самоотверженные друзья, разделившие с ним все тяготы космического путешествия, но и сотни людей, оставшихся там, на Земле. Погибнет корабль, постройка которого стоила Родине миллиарды часов квалифицированнейшего труда. Погибнут для человечества открытые экспедицией тайны Венеры, пропадет весь бесценный архив научных наблюдений, все неповторимые коллекции!

- Что же нам предпринять? - машинально произнес Белов и вдруг понял, что несколько минут назад он уже сказал эти слова и что на них никто не отозвался. Да и что можно было ответить? Люди были бессильны против этой нежданной беды.

- Что ж, сделаем захваты для тросов и попробуем подтянуться в люльке. Может быть, они и не лопнут, - закончил он со вздохом.

Все молчали и смотрели куда-то в сторону.

- Игорь Никитич, а что, если...

Белов вздрогнул. На него в упор глядели огромные лучистые глаза. В них светилась жизнь, в них горела надежда! Сердце Игоря Никитича затрепетало. Его мысль метнулась в далекое прошлое и снова вернулась в кабину "Урана". На короткий миг перед ним возникли другие такие же глаза: добрые, чуточку грустные. Но они тут же исчезли, а этиживые, умные, прекрасные - по-прежнему сияли перед ним и мучили несбыточной надеждой.

"Валюша... Доченька... Родная! - мысленно тянулся он к живому призраку. - Если ты мне поможешь, значит, это ты!"

- Я, правда, не уверена в успехе... - робко начала Галя, не ведая о буре, которую посеяла в душе капитана. - А что, если нам с Максимом попробовать вдвоем добраться до корабля?

- Каким образом? - спросил Иванов.

- Ведь самая трудная часть подъема находится вблизи кабины. Чем дальше, тем легче лезть. После того как сорвался Максим, я, конечно, не берусь влезть самостоятельно, все равно из этого ничего не выйдет. А вот помочь Максиму на самом трудном участке пути, мне думается, я сумею. Я буду лезть сразу же за ним, пока хватит сил. А он пусть крепко свяжет себе ступни и, сжимая ими трос, опирается мне на руки. Я где-то читала, что так лазают на высокие и гладкие пальмы жители южных стран.

Путешественники одобрительно зашумели. Только Игорь Никитич и Максим ничем не выразили своей радости. Максим был мрачнее тучи. После злых слов, сказанных Машей перед операцией, он впал в отчаяние. Он готов был растерзать себя на тысячу кусков! То, что он сам был на волосок от смерти, его не только не утешало, но раздражало еше больше. Погруженный в горькие мысли, Максим не слышал ни слова из того, что говорилось на совещании.

А с Игорем Никитичем творилось что-то странное. Лицо его побледнело, по губам пробегала судорога, глаза расширились и потемнели. Галя первая заметила его состояние. Но прежде чем она собралась что-либо сказать, он быстро поднялся, пожал ей руку и деланно официальным тоном поблагодарил за помощь.

В простоте душевной Галя рада была и этому скупому поощрению. Но Ольга Александровна, которая также хорошо заметила перемены, происходившие с Беловым, задумалась. Она была не только ученым, но и просто женщиной. И она была готова прозакладывать голову, что еще секунда, и космический капитан схватил бы Галю в объятия.

Ее переполняло какое-то непонятное чувство. Она от души любила Галю. Почему же ей было так горько, что Игорь Никитич смотрит на нее влюбленными глазами? Может быть, это томительное ощущение - боязнь за его престиж?

"Как он любит эту девочку! - думала она, с грустью глядя на своего пожилого друга. - Бедный Игорь Никитич, как ему должно быть тяжело!"

Когда до сознания Максима наконец дошел смысл Галиного предложения, он загорелся, как порох:

- Скорей одевайся, полезем сейчас же!

Но Та, Что Грезит, не спешила.

- Одеться-то я оденусь, но лезть мы сегодня не будем,заявила она категорически.

- Почему?

- Потому, что ты уже один раз сорвался. На сегодня довольно. Отдохни, приди в себя, соберись с силами. А пока давай потренируемся.

Тренировка проходила неудачно. Чем Галя и Максим ни пытались связать себе ступни - веревками, жгутами материи, резиной, проволокой, - все становилось хрупким, как тончайшее стекло, едва попадало в холод космического пространства. Устроить электрический обогрев креплений никак не удавалось.

После многих попыток Белов предложил сделать крепления нужной формы из очень толстой медной шины. Медная полоса была согнута в виде восьмерки, в отверстия которой можно было просунуть ноги перед самым подъемом.

Дело сразу пошло на лад. Действуя коленями как рычагами и используя петли медного бандажа как опоры, Максим мог крепко и нежно защемлять трос между ступнями, обутыми в прорезиненную эластичную ткань скафандра. Галя училась лазать на втором тросе. Оба вернулись в кабину измученные, но довольные.

В последующие дни они продолжали тренировку. Ольга Александровна каждый раз после их возвращения массировала им руки и ноги.

Максим нервничал, торопил Белова с решительной попыткой достичь корабля. Но Игорь Никитич откладывал ее со дня на день. За это время здоровье Маши значительно улучшилось. Несколько дней у нее был жар, вызванный воспаленным состоянием раны. Но вскоре температура спала, и Маша вступила в тот счастливый период выздоровления, когда человек, уже переставший страдать, окружен еще особой заботой близких, не утративших страха перед невозвратимой потерей.

Все свободное от тренировки время Максим просиживал у койки больной, с насаждением читал ей вслух, оправлял под|шки, подавал лекарства и выполнял тысячи мелких капризов своего божка. Ольга Александровна, пряча улыбку, уверяла, что майор Медведев - прирожденная сиделка и что только теперь он нашел свое настоящее призвание.

Но, подсмеиваясь над Максимом, Ольга Александровна в душе немножко ему завидовала. Она понимала, какое редкое счастье выпало на долю молодого человека: ухаживать за неопасно больной любимой девушкой в пору расцветающей нежной и чистой любви, когда нечаянный взгляд жжет, как огонь, а возможность поцелуя не вмещается в сознание.

Маша принимала поклонение Максима как нечто само собой разумеющееся и снисходительно разрешала ему оказывать себе мелкие услуги. Ее благосклонность дошла до того, что она при всех взяла обратно слова о летающем медведе и сказала, что виновата во всем сама: не успела отскочить и подставила себя под удар "этой туши".

И хотя четыре человека были свидетелями, как Капитанская дочка с воплем бросилась к тросу, готовая на одну себя принять всю тяжесть падавшего Максима, никто не внес поправки в ее изложение событий. Все знали: если бы Максим даже и узнал имя своей главной спасительницы, то его отношение к ней уже не могло бы измениться к лучшему.

Однажды, когда хорошо отмассированные и выспавшиеся Галя и Максим вышли на очередную тренировку, Игорь Никитич неожиданно скомандовал:

- Майор Медведев, приказываю вам достичь корабля. Товарищ Ковалева, окажите помощь Медведеву!

Отрапортовав по-военному, Максим подошел к тросу и вставил ноги в крепления. Когда он, вися на руках, подтянул ноги, Галя зажала трос прямо под его пятками. Опираясь на ее руки, Максим выпрямился и, перехватив трос, снова подтянулся. И снова Галя подставила руки. При следующем движении Максима ей пришлось самой начать подъем.

Они поднимались согласованными ритмичными движениями. На высоте двадцати метров с Галей случилась беда: второпях она попала пальцами правой руки под сжимавшиеся ступни Максима. Галя не услышала, а почувствовала, как раздался противный хруст, и волна ноющей боли облила кисть и растеклась до плеча. Ей показалось, что Максим сломал ей пальцы и она сейчас упадет. Но пальцы исправно сжимали трос, хотя боль была почти нестерпимой. Так поднимались они все выше и выше. На высоте тридцати пяти метров тяжесть их тел заметно уменьшилась, но сил у Гали больше не оставалось. Не решаясь отстать, она конвульсивно карабкалась вверх, на мгновения теряя сознание от боли и усталости.

- Галя, возвращайся, - тихо сказал Максим.

- Ковалева, немедленно спускайтесь! - приказал Белов.

Галя остановилась.

- Счастливого пути, Максим! - прошептала она и стала осторожно спускаться, стараясь не соскользнуть. "Какой мудрый человек Игорь Никитич,- думала она во время спуска.- Если бы мы заранее знали, что нам сегодня предстоит, то половину сил растеряли бы на тревоги и сомнения. А теперь все должно обойтись хорошо".

Та, Что Грезит не знала, что в этот самый миг экспедиция была на волосок от гибели. Она услышала, как тихо охнула Петрова, но, взглянув вниз, ничего не заметила. Роковое мгновение пронеслось незримо, и Галя вскоре ступила на крышу кабины. Когда она хотела выпустить трос, пальцы правой руки отказались повиноваться. Пришлось разогнуть их левой рукой.

Умом понимая, что он обязан экономить силы за счет Гали, Максим сначала не мог заставить себя опираться на ее руки всей тяжестью. Поэтому он старался как можно крепче зажимать трос. Один раз ему удалось как-то особенно ловко зажать вместо троса что-то мягкое, плотное, упругое, что помогло ему легко подтянуться. Но повторить это движение больше не удавалось.

Галя проводила его гораздо выше намеченного места. На последних метрах он целиком использовал ее помощь и даже чуточку отдохнул. Расставшись с ней, он снова полез, напрягая все силы. Уменьшающийся вес давал надежду на благополучный исход. Но неудача и тут подстерегала Максима. Не рассчитав, он сделал неосторожное движение, и пятки его сорвались. Он повис на руках. Это случилось так неожиданно, что он не успел удержаться и заскользил вниз. В этот-то миг Галя и услышала вскрик Ольги Александровны.

Но Максим знал, что судьба экспедиция. в его руках: ведь никто другой не сможет до браться до корабля. Он понимал, что, сколь зя вниз, неминуемо столкнет Галю. Он помнил, что внизу лежит больная Маша, знал, что повторить попытку уже не удастся... Словом, он понял, что настал ЕГО час. Собрав все силы, он сжал трос и нечеловеческим напряжением прекратил скольжение. Поймав трос ногами, он снова полез. С каждым метром тяжесть таяла. Он поднимался свободными, быстрыми движениями. Теперь Максим был уверен в успехе.

Вдруг он почувствовал, что его ладоням становится больно. Не успел он сообразить, что произошло, как немыслимый, обжигающий холод сковал его пальцы. Очевидно, тормозя падение, он перетер сетку обогрева, заложенную в ткань скафандра. Значит, через считанные минуты его кисти превратятся в звонкие сосульки.

Боясь, что поврежденная ткань перчаток скафандра потеряет эластичность и раскрошится, Максим полз почти на одних ногах, прижимая к себе трос предплечьями. Лезть стало совсем легко, последние остатки тяжести исчезли. Но ее отсутствие, от которого он отвык на Венере, вызывало головокружение и тошноту. А ему предстояло еще повернуться ногами к кораблю, так как центробежная сила уже начала тянуть его в противоположную сторону.

Расслабив ноги, Максим сделал поворот на одних руках. Желудок его судорожно сократился, и рот наполнился горечью извергнутой желчи. Это несколько облегчило Максима. Снова оседлав трос, он начал спуск. Руки его не слушались. Зная, что на корабле сила тяжести в семь раз меньше, чем на Земле, и прикинув, что оставшийся путь не превышает двадцати метров, Максим решил, что толчок при падении будет не слишком чувствительным, и, перестав сжимать трос, заскользил вниз.

Однако удар оказался достаточно сильным и свалил его с ног. Больно стукнувшись об обшивку, он с трудом поднялся и наклонился над блоками. Быстрый осмотр показал, что повреждение было еще меньшим, чем предполагалось. На обоих блоках трос оставался в ручьях, но в одном из них он - был заклинен обломком рычага, который случайно попал между тросом и обоймой и не был воврем.я убран. Пока трос сбегал, обломок, подпрыгивая, снова западал на прежнее место, но стоило тросу пойти обратно, как он защемлял его наглухо. "Как хорошо, что мы не дали заднего хода,- подумал Максим. - Вытравив весь трос, мы бы не смогли теперь освободиться".

- Ну, что там случилось? - окликнул его Белов.

- Пустяки, Игорь Никитич. Дайте очень медленный задний ход, только, пожалуйста, скорее!

- Почему такая спешка? Опять что-нибудь натворите!

И вдруг в репродукторах зазвенел голос Маши:

- Игорь Никитич, ради бога, скорее! Раз он так говорит, значит, с ним что-то случилось! Неужели вы не понимаете? Разве он скажет правду!

- Максим, приказываю без фокусов сказать, в чем дело! крикнул Белов.

- Пустяки, надо только вынуть обломок, который заклинил трос.

- Я спрашиваю, что случилось с вами!

- Игорь Никитич, у меня озябли руки...

Дальнейшее происходило с кинематографической быстротой. Не успел Игорь Никитич произнести команды, как Маша вскочила и, щукой метнувшись к пульту управления, здоровой рукой рванула рукоятку заднего хода. Трос пошел, и обломок начал подскакивать. Максим нагнулся и отбросил его согнутым предплечьем.

- Готово!

Кабина качнулась и выпрямилась. В первый раз в жизни плюнув на правила обращения с механизмами. Маша рывком перевела лебедку на передний ход, и кабина поплыла к кораблю.

Когда через несколько минут Максима под руки потащили в пропускник, он, пряча под шуткой страдание и страх, усмехнулся:

- Не разбейте мне руки. Они у меня теперь хрустальные!

Глава 11

ПОСЛАНЕЦ ПЕРСЕЯ

И пошло в цепи по взводу:

Ранен... Ранен командир!

. . . .

Край села, сады, задворки,

В двух шагах, в руках вот-вот.

И увидел, понял Теркин.

Что вести его черед.

А. Твардовский

Помогая перевязывать руки Максима, Галя роняла инструменты, проливала спирт, распускала бинты. Указательный и средний пальцы ее правой руки скрючились и не разгибались. Это было очень тягостное чувство: мозг отдавал привычные приказы, а пальцы, такие знакомые, такие свои, совершенно не слушались.

Наконец Ольга Александровна обратила внимание на ее неловкие движения.

- Что с тобой. Галочка?

- Я ушибла пальцы, - ответила она, подумав.

- Ну ладно, кончим с Максимом - посмотрим.

Больше трех часов провозилась Ольга Александровна с Медведевым. Наконец, обработка была закончена. Его руки были обложены ватой и забинтованы по локоть. Казалось, что на них надеты неимоверно огромные боксерские перчатки белого цвета.

Ольга Александровна отозвала Белова в сторону.

- Боюсь, что придется ампутировать ему кисти, - прошептала она. - Слишком глубоко зашло обморожение.

Игорь Никитич ничего не сказал, но взгляд его был красноречивее слов. Ольга Александровна пожала плечами. Разве она сама не сделает все, что сможет, и даже больше!

- Ну, показывай свои пальцы, - повернулась она к Гале.

- Разрыв суставных сумок, а возможно, и связок! - констатировала она после недолгого осмотра. - Жаль, что мы немножко упустили время... Ну да ничего, положим их в гипс недельки на три, авось обойдемся и без хирургии. Кстати сказать, как тебя угораздило так их изуродовать?

- Н-н-не помню, - нерешительно сказала Галя, краснея.

- Ну уж, голубушка, не ври. Не заметить такой боли!

Галя стояла, вишневая от смущения. Ольга Александровна прекрасно знала, что значило продолжать подъем с раздавленными пальцами. Она хотела поделиться с Беловым своим восхищением этой маленькой мужественной девушкой, но, взглянув на него, осеклась.

Лицо Игоря Никитича от волнения пошло белыми пятнами. Желваки на скулах ходили ходуном. Нет, начинать разговор явно не следовало.

Его влечение к Гале она заподозрила еше задолго до отлета с Земли. Но это не было легкомысленное увлечение молоденькой девушкой, нет1 Игорь Никитич был охвачен каким-то особым, огромным, непреодолимым чувством, которое продолжало разгораться. Но где корни этого чувства? Здесь крылась какая-то тайна, Ольга Александровна это ясно понимала. На правах старого друга она решила поговорить с Игорем Никитичем начистоту при первом же удобном случае.

Проходили дни. Правда, они отмечались только в вахтенном журнале и на календаре. Но, так или иначе, время текло. Корабль, распростившись с Венерой, уносился к орбите Марса.

Солнце заметно тускнело и уменьшалось в размерах. Венера давным-давно превратилась в яркую звездочку и, обогнав "Уран", шла впереди, как бы указывая ему путь среди звезд Зодиака.

Рука Маши срослась очень удачно: никаких следов перелома не осталось, кроме маленького белого шрама на том месте, где кость прорвала кожу.

Галины пальцы давно были вынуты из гипса. Они снова слушались свою хозяйку, но два из них навсегда остались искривленными.

Гораздо хуже было с Максимом. Глубоко обмороженные кисти не хотели заживать. Не помогало все искусство и самоотверженная забота Ольги Александровны. По молчаливому уговору с Максимом она, не считаясь с болью, которую ему причиняла, боролась за каждую фалангу каждого пальца. Две операции последовали одна за другой на протяжении десяти дней, не считая перевязок, при которых Ольга Александровна тщательно удаляла омертвевшую ткань. Дважды она переливала ему Галину кровь. И все-таки Максим потерял большой и указательный пальцы правой руки и по две фаланги на среднем и безымянном пальцах левой. Кроме того, у него была срезана почти вся мякоть с ладоней, а кожа сошла даже на предплечьях.

Трудно представить всю глубину физических и нравственных страданий молодого человека. Вместо гибких, эластичных, послушных рук у него были теперь две толстые забинтованные култышки, каждое прикосновение к которым вызывало жгучую, долго не проходящую боль.

Да кто знает - проходила ли она вообще хоть на минуту! Достоверно было лишь одно: когда Максим бодрствовал, он улыбался, шутил. Ни одна жалоба не срывалась с его губ. Когда же он засыпал, то густые брови его сходились к переносице, губы страдальчески морщились, и он тихо стонал. Просыпаясь от собственных стонов, он сквозь прищуренные веки подсматривал за своими сиделками, стараясь по выражению их лиц определить, не выдал ли он чем-нибудь свои муки.

Но лица окружающих были непроницаемо безразличны. Максим успокаивался и засыпал с тем, чтобы через несколько минут снова застонать и проснуться.

Он был совершенно беспомощен. Он не мог сам ни пить, ни есть, ни даже поправить на себе одеяло. Присутствие любимой девушки невольно превращалось для него в нравственную пытку.

К большому удивлению Гали, в судьбе Максима принял горячее участие профессор Синицын. Этот ворчливый и безнадежно черствый старик по собственному почину неожиданно превратился в самую внимательную няньку. Он с охотой выполнял все самые тяжелые обязанности по уходу за беспомощным больным, совершенно устранив от этого женщин. В определенные часы, брюзжа и ругаясь, он выгонял их из основного помещения и приступал к своим малоприятным обязанностям. И тут Николай Михайлович преображался. Он рассказывал Максиму забавные эпизоды из своих многочисленных очень интересных путешествий, расспрашивал его о полетах, даже пытался рассказывать анекдоты столетней давности - словом, вел себя так непринужденно, так весело, что гордый и чуткий Максим не мог уловить в его поведении ни малейших признаков ни досады, ни жалости.

А когда Сидоренко и Белов предложили установить очередь на мужские дежурства, Николай Михайлович наотрез отказался, заявив, что делать ему все равно сейчас нечего, а разговоры с Максимом его развлекают.

Игорь Никитич только плечами пожал. Но однажды, случайно застав Николая Михайловича одного в кладовой, где тот сортировал свои коллекции, он долго и крепко жал ему руку, шепча слова горячей благодарности.

По молодости лет Галя отчетливо не сознавала всей глубины утонченной деликатности старого ученого, но чутким и добрым сердечком она угадывала то, чего не умела понять, и, с радостью отбросив прежнюю неприязнь, приняла Синицына в число своих друзей.

Наконец, настал день, когда смущенная Капитанская дочка подошла к Николаю Михайловичу и, краснея до слез, попросила у него прощения. Растроганный Синицын обнял ее и от избытка чувств погладил по голове. Игорь Никитич не без ехидства спросил:

- Ну как, легче на душе стало?

- И не спрашивайте, товарищ предсказатель! - ответила Маша, смахивая слезинку.

Только теперь молодежь стала смутно постигать душу "колючего геолога".

Вначале им казалось, что Николай Михайлович, непрерывно ворчавший и противопоставлявший себя всем до самого прибытия на Венеру, что-то "осознал" на ней и теперь духовно переродился. Но скоро они поняли, что такое объяснение примитивно. Когда человеку идет шестой десяток, внезапное перерождение невозможно.

К тому же, всегда ли Синицын был таким невыносимым ворчуном? Ведь сумел же он воспитать сына-героя, в семнадцать лет овеявшего себя воинской славой! Значит, наверняка прежде он не был таким, как теперь. Как понять этот странный характер? Обычная схема сломалась - и молодежь стала в тупик.

Однажды, работая в обсерватории, девушки завели спор о Синицыне в присутствии Константина Степановича.

Старый астроном долго слушал их пререкания. Наконец не выдержал и вмешался:

- А не кажется ли вам, что если человек таит страшное горе, то характер у него от этого не становится лучше?

- Да, но почему же он вдруг переменился?

- У него теперь снова есть дети, и им он отдает лучшие розы своей души!

Несмотря на тщательный уход и заботы друзей о Максиме, выздоровление его грозило затянуться, и неизвестно, чем бы все дело кончилось, если бы не Игорь Никитич. Видя, как Ольга Александровна бьется в поисках радикальных средств излечения, он вспомнил, как лечат ожоги с помощью кварцевых ламп. Что ж, если у них нет кварцевой установки - есть космическое солнце! Только вот с дозировкой надо быть осторожнее.

Ольга Александровна решила попробовать. Кратковременное облучение солнцем без светофильтров оказало на разрушенные ткани больного исключительно благотворное действие. В болезни наступил перелом, и Максим, хотя и очень медленно, стал поправляться.

Ольге Александровне долго не представлялся случай поговорить с Игорем Никитичем наедине, хотя поводов для этого по-прежнему находилось достаточно. После долгих раздумий она решила пойти ва-банк и однажды молча передала ему записку с просьбой прийти в обсерваторию для конфиденциального разговора.

Разговор продолжался более часа. Содержание его осталось неизвестным. После этого Белов и Ольга Александровна были много дней молчаливы и печальны. Но Ольга Александровна в то же время почувствовала себя гораздо спокойнее. Она перестала бояться за своего пожилого друга, а к Гале стала относиться с еще большей нежностью. Зачастую она подолгу глядела на нее, как бы изучая. Обычно это кончалось глубоким вздохом, за которым скрывалось:

- Нет, это совершенно немыслимо... Но какое это было бы счастье!

А корабль все летел и летел... Через три месяца после взлета с Венеры путешественники пересекли орбиту Земли. На двести восьмые сутки полета, 15 апреля 19.. года, когда до орбиты Марса оставалось двенадцать с половиной миллионов километров, корабль достиг самой удаленной от Солнца точки своего пути. В течение последующего месяца "Уран", приближаясь к орбите Марса, одновременно начал сближение с Солнцем. Эллиптическая орбита красной планеты в этом месте сближалась с Солнцем быстрее, чем орбита "Урана". В середине мая расстояние между ней и кораблем сократилось до девяти миллионов километров, после чего "Уран" стал, наконец, от нее удаляться. К счастью для путешественников. Марс находился в это время на расстоянии добрых двухсот миллионов километров и не мог своим притяжением изменить траектории полета. Путешественникам он казался ничем не примечательной небольшой красноватой звездочкой в созвездии Льва,

С орбиты Марса Солнце выглядело непривычно маленьким и неярким. Отсюда оно казалось вчетверо меньшим, чем с Венеры, и вдвое меньшим, чем с Земли. Это было совсем не то грозное светило, которое так слепило и жгло на Венере.

Время шло. "Уран" продолжал свой неощутимый стремительный полет. Повинуясь Второму закону Кеплера, он набирал все большую скорость и мчался теперь к той точке пространства, где путь его пересекался с небесной дорогой Земли.

Никакие внешние события больше не нарушали размеренной жизни путешественников.

Многократные проверки траектории неопровержимо подтверждали правильность расчетов и сулили благополучный исход. Даже метеориты, так волновавшие членов экспедиции при полете с Земли, щадили корабль. Одной из причин безмятежной жизни на корабле было и то, что не работал радар и никто не знал, что происходило вокруг.

Постепенно людям стало казаться, что все невзгоды позади и что кораблю осталось только добраться до места встречи с Землей и сделать посадку. Умом, конечно, все понимали, что впереди могло возникнуть еще множество непредвиденных трудностей. Но утомленные нервы так хотели покоя, что невольно всем верилось в успешное возвращение.

Даже Галя, свято хранившая подслушанную тайну о метеорном потоке, почти перестала ею мучиться. "Авось обойдется!" кормила она точившего ее изредка червячка. И червячок на время затихал.

Константин Степанович возобновил свой вечерние беседы. Он сулил в конце путешествия необыкновенное зрелище: затмение Солнца Землей, уверяя, что эта феерия превзойдет все, что им довелось увидеть.

Золотистая Луна и голубая Земля давно уже разгорались все ярче и ярче. Так как корабль приближался к ним с внешней стороны орбиты, то по мере увеличения их видимых размеров оба серпа становились все уже и уже.

Наконец долгожданное событие настало. Окутанный голубым сиянием тончайший серп Земли стал приближаться к Солнцу. Заслонив глаза козырьком из засвеченной пленки, Галя нацелила кинокамеру на яростный, пышущий солнечный диск, окруженный как бы застывшими вихрями раскаленных газов.

Она следила, как он медленно погружается в голубую дымку земной атмосферы, принимая чуть приплюснутую форму. От Земли оставалась лишь тонкая серебряная ниточка. Наконец и она исчезла, и на месте планеты возник черный диск с разноцветной дымкой по краям. Со стороны зашедшего Солнца дымка была красной. На противоположной стороне диска, проходя через гамму желтых и зеленых тонов, она становилась темно-голубой.

Солнце все глубже уходило за край Земли, и багровые клеши сжимались вокруг нее все теснее и теснее. Наконец, они полностью сомкнулись, и на перламутровом фоне солнечной короны зажглось мрачное темно-багровое кольцо.

- Какая несказанная красота? - прошептала очарованная Галя.

- И подумать только, что именно так выглядит затмение Солнца Землей на Луне!- воскликнула Капитанская дочка. Будь мы лунными жителями, то могли бы видеть эту прелесть по нескольку раз в год!

Девушки снова углубились в работу. В обсерватории царила тишина, подчеркиваемая еле слышным стрекотанием кинокамеры. Привязанный к креслу Константин Степанович приник к окуляру телескопа и вполголоса диктовал в магнитофон результаты своих наблюдений. Маша, как всегда, работала со спектроскопом. Ее движения были точны и скупы; точеное личико выражало озабоченность.

В напряженной работе время шло незаметно. Затмение длилось больше часа, и все же, когда первый солнечный луч сверкнул из-за черного диска, все пожалели, что оно кончилось.

Косматое грозное Солнце снова ослепляло. Серебряный серп Земли расширялся и рос почти на глазах. Без слов было ясно, что корабль изменил траекторию. Притягиваемый Землей, он огибал ее по параболе.

Жизнь в кабине "Урана" быстро вошла в колею. Константин Степанович с Машей сидели, уткнувшись в расчеты. Потрескивала счетная машина, поправка сменялась поправкой, а на чертеже все длиннее становилась кривая пути корабля.

Обсерватория была свободна, и Синицын, после выздоровления Максима вернувшийся к телескопу, снова целыми днями разглядывал далекие звезды.

Выражение "целыми днями" опять обрело физический смысл. Огромное, медленно поворачивающееся полушарие Земли наглядно отмечало уже не какие-нибудь отвлеченные сутки, а самые настоящие земные дни и ночи.

С ночной половины Земли неуклонно ползли знакомые с детства неясные очертания материков, светлеющих на голубоватом фоне океанов. Приближаясь к краю, освещенному Солнцем, они бесследно расплывались, погружаясь в воздушную муть. Иногда в разрывах облаков сверкал огромный солнечный блик, отраженный поверхностью моря. Он тихо скользил по поверхности планеты, пока набежавший материк или облачное поле не заставляли его померкнуть.

Путешественники могли невооруженным глазом видеть, как с берегов Тихого океана мчится на запад веселое утро. А в телескоп при пристальном разглядывании они иногда угадывали маленькое мутное пятнышко, расцветавшее в их воображении чудесным краснозвездным городом, по которому так истосковались их сердца.

Однажды Маша обратила внимание на блестящие точки, внешне похожие на обычные неяркие звезды. Точки одна за другой появлялись над Северным полюсом. С хорошо заметной скоростью они удалялись от края горизонта, ненадолго застывали на месте и вновь приближались к Земле. Проходя между Землей и "Ураном", они отчетливо проектировались на земную поверхность. Вскоре, была обнаружена вторая группа таких же точек, которая двигалась в другом направлении. Они загорались над экватором и, обойдя сбоку освещенную часть планеты, неожиданно гасли, попадая в ее тень.

Константин Степанович быстро поймал одну из них в объектив телескопа.

- Полюбуйтесь! - пригласил он Белова.

Игорь Никитич прильнул к окуляру и одобрительно рассмеялся:

- Запустили-таки обе серии! Молодцы!

- Что там такое, Игорь Никитич? - заинтересовалась Галя.

- Да вот, взгляните! Пока мы летаем, наши запустили несколько серий космических лабораторий-автоматов.

- А, собственно говоря, для чего они нужны, когда существует "Уран"?

- А метеорологические сводки со всей планеты для точных прогнозов погоды, а радио- и телевизионные станции, а геодезические съемки! С одного такого спутника можно за сутки осмотреть весь земной шар!

Игорь Никитич уступил Гале место у телескопа. В поле зрения объектива двигалась сверкающая точка. Галя повела трубу вслед за убегавшей искринкой.

- Подождите, то ли еще будет, когда люди построят постоянную хорошо оборудованную базу на Луне,- подхватил Константин Степанович.- Плохой погоды там не бывает. Видимость всегда прекрасная. Вес людей и оборудования гораздо меньший, чем на Земле. Работай себе да радуйся! Вот только метеориты там, конечно, дадут себя знать. Там нет атмосферы, которая защищает старушку Землю. Ну, да ничего. Научатся и с ними справляться!

За время беседы живой огонек пронесся через освещенную часть Земли и исчез во мраке, окружавшем Южный полюс.

А из-за края планеты летели все новые и новые искры. Земля плыла по небу в кругу своих детей!

Галя долго не могла придти в себя. Она мечтала о грядущем торжестве человека. Ей грезились лунные обсерватории, поселения на Венере и Марсе... А может быть, и встречи с иными разумными существами, населяющими космос! Та, Что Грезит, по-настоящему мечтала...

Шли дни. Сначала Земля неуклонно росла. Она превратилась в огромный, заслонивший почти полнеба круглый серебристоголубой щит, затем, быстро убывая, приняла форму несколько меньшего, но все же очень большого серпа. Тогда на несколько секунд был включен главный двигатель, и корабль стал пленником Земли.

Вскоре "Уран" снова погрузился в ее тень. На этот раз угловой размер Земли был так велик, что корабль попал в зону, куда не доходили даже лучи, преломленные атмосферой. Невидимая Земля полностью закрыла не только солнечную корону, но даже молодой лунный серп. Контуры Земли лишь смутно угадывались на фоне слабого мерцания зодиакального света.

Иванов предложил воспользоваться исключительной обстановкой и перед спуском посмотреть на Вселенную, не освещенную Солнцем.

- Были приняты все меры предосторожности, чтобы под влиянием космического холода не случилось несчастья. Уцелевшие скафандры были снова проверены; заранее включили нагревательные приборы и через обмотку тросиков пропустили электрический ток.

Белов и Ольга Александровна остались дежурить на корабле вместе с Максимом и Машей, у которых не было скафандров. Остальные экскурсанты во главе с Константином Степановичем собрались в пропускнике. В несколько минут насосы выкачали воздух, и путешественники один за другим покинули корабль.

- Разрешаю удаляться от "Урана" не больше чем на километр! - предупредил Иванов.- Пока будете лететь, зажмурьтесь. Осмотритесь потом, когда корабль не будет виден.

Раскинув руки, Галя плавно неслась в пустоте. Постоянная тренировка сделала ее нечувствительной к невесомости, и она наслаждалась, паря в пространстве с закрытыми глазами. Когда она их открыла, "Уран" уже растаял на фоне черного неба. Галя остановила катушку.

Предупреждения Константина Степановича и разговоры друзей подготовили ее к необычайному зрелищу. Но то, что она увидела, превзошло все ожидания.

Ей казалось, что она находится в центре небольшого черного, расшитого звездами шара; который то суживается до нескольких ' метров, то расширяется до километра. Бесчисленные искринки звездных туч то кажутся до смешного близкими, то вдруг уносятся вдаль, чтобы через мгновение снова примчаться. Знакомые узоры созвездий выглядяг неправдоподобно маленькими. И только черный, окруженный слабо светящейся дымкой зодиакального света диск Земли зияет, как бездонный зловещий провал.

Чтобы не нарушить торжественного настроения, Галя выключила радиотелефон и погрузилась в экстаз созерцания. Природа раскрывала перед ней свои самые заветные тайны, и требовалось величайшее напряжение ума, чтобы их осмыслить. "Здесь нет конца, но вместо него бездна действительной необъятности, в присутствии которой бессильны все способности человеческого понимания",- вспомнилось ей изречение Иммануила Канта.

Но разве она и ее друзья - ничтожные комочки белка и воды, одиноко плывущие в безграничном просторе мирового пространства, теплые и живые, несмотря на мертвящий холод, при котором любой газ превращается в звонкий лед, а пружинная сталь делается хрупче, чем стекло,- разве они - не воплощенное утверждение могущества Человека? Нет, не прав был великий философ! Человек способен до конца познать и подчинить себе природу!

Гордость, законная гордость за себя, за своих спутников, за гениального ученого Игоря Белова и за страну, их всех породившую, переполняла Галино сердце. В эти последние минуты свободного полета Галя не раз поклялась отдать свою жизнь изучению Вселенной, не страшась ни труда, ни лишений, ни самой смерти!

Резкий, требовательный гудок заставил ее опомниться. "Пора!" - подумала она и нехотя включила телефон. Из репродуктора понеслись голоса, звавшие ее по имени. Галя весело откликнулась и стала быстро подтягиваться к кораблю.

Когда она вернулась в кабину, там уже шли приготовления к спуску. Облаченный в спецовку Иван Тимофеевич, мурлыкая себе под нос песенку про упрямого куцего вола, не желающего пастись в стаде, в который раз проверял воздушное управление и, хотя о этом не было никакой нужды, протирал замшей приборы.

Капитанская дочка, закончив последний расчет положения "Урана" в пространстве и проложив его посадочный курс, вывела свое невесомое тело из обсерватории.

- Ну, Николай Михайлович, - обратилась она к старому геологу, - телескоп свободен, идите, смотрите в последний раз: через десять минут мы садимся!

Синицын кивком головы поблагодарил девушку и, не мешкая, скользнул в обсерваторию, плотно задвинув за собой дверь.

Через несколько минут в рабочий отсек вернулась Ольга Александровна, которая по указанию Белова уничтожала запасы воды и продуктов, чтобы облегчить корабль. Наконец появился и сам Игорь Никитич: он в последний раз проверял запасы драгоценного рабочего вещества.

У всех было несколько приподнятое, торжественное настроение, как бывает всегда перед большой и опасной работой, когда все, что можно сделать, - сделано, все, что может быть подготовлено, - подготовлено, и остается только приступить к выполнению намеченного.

- Ну, друзья, по местам! Через несколько минут начинаем спуск! - весело скомандовал Игорь Никитич, подтягиваясь к капитанскому креслу. Путешественники быстро разместились,

- А где же Николай Михайлович? - спросил он, оглядываясь.

- В обсерватории. Звездами любуется! - улыбнулась Маша.

Игорь Никитич протянул руку к кнопке, чтобы включить радиотелефон обсерватории, но нажать ее не успел. Полыхнул ослепительный свет. Тяжелый грохот ворвался в уши и погасил сознание.

Николаю Михайловичу удалось без помех разложить на составляющие свою любимицу - тройную звезду Альмах, или Гамму Андромеды, как она значилась на звездной карте и как упорно называла ее Маша.

Синицын любил экзотику старинных названий. Заинтересовавшись какой-нибудь звездой, он упорно спрашивал о ней Константина Степановича, пока тот из глубины своей изумительной памяти не выкапывал ее забытого имени. Николай Михайлович его тщательно записывал и запоминал к великому негодованию Маши, которая за звездами не признавала никаких имен. Даже цярицу летних ночей, общеизвестную Вегу, Rна называла Альфой Лиры.

Старый геолог возмущался, ворчал, что современная молодежь бесчувственна к красоте, что она готова превратить гордого крылатого Пегаса в заморенного Пегашку, говорил, что звезда даже светит теплее, когда произносишь ее имя. Маша только посмеивалась над этими "сантиментами", чем еще больше огорчала профессора.

На этот раз Николаю Михайловичу никто не мешал. Он поставил объектив на большое увеличение и, сфокусировав трехликую красавицу, прильнул к окуляру, чтобы в последний раз насладиться этим оранжево-сапфиро-изумрудным чудом.

Внезапно сильный толчок, сопровождаемый оглушительным грохотом, отбросил профессора в сторону, и он стукнулся головой о жесткую перегородку. К счастью, застегнутые ремни смягчили удар.

Ошеломленный Синицын потер ноющий висок и прислушался. Полная тишина. Не было слышно ни криков, ни беготни, которые сопутствуют всякой аварии. Он включил радиотелефон кабины. На этот раз до него ясно донесся странный звук, похожий на вой и шипение ветра в дымоходе.

Ужасная догадка, внезапно вспыхнув в мозгу, облила холодом все тело. Не теряя ни секунды, Синицын рванул пряжки ремней и ринулся к двери. Сквозь толстое стекло перед ним возникла фантастическая картина: в стене кабины зияла рваная дыра величиной с тарелку. Около нее клубилось неиссякающее облачко пара. Оно стремительно вылетало наружу, вновь и вновь неуловимо возникая из воздуха.

Закрепленные ремнями невесомые тела его друзей в позах, ужасающих своей нелепостью, вяло качались в воздухе. У некоторых шла кровь из носа и ушей. У Белова кровь хлестала из рваной раны на шее, собираясь в воздушные шары и растекаясь по лицу и одежде.

Николай Михайлович понял, что произошло самое страшное: корабль столкнулся с метеоритом, который от удара взорвался. Члены экипажа либо убиты, либо потеряли сознание, воздух катастрофически быстро вытекает и никакие аппараты не восполнят его убыли.

Синицын еще обдумывал, что надо предпринять, а руки его уже вцепились в дверную ручку. Но не так-то легко было откатить прижатую воздухом дверь. С огромным трудом ему удалось лишь чуть-чуть сдвинуть ее с места. Сразу в эту щель со свистом понесся поток воздуха, превращаясь в кабине в клубы белого пара. Резко похолодало. Через несколько секунд давление в обсерватории и кабине немного сравнялось, и дверь откатилась в сторону.

Невероятный холод перехватил дыхание. В ушах зазвенело, барабанные перепонки вспучились и занылиот напора воздуха икровк. Николай Михайлович уже ничего не слышал, кроме оглушительных ударов собственного пульса. Ток уходившего воздуха мягко и настойчиво тянул к роковому отверстию, но профессор крепко ухватился за еще теплые поручни.

Что делать? Чем заткнуть ненасытную пасть? Под рукой не было ничего, а Николай Михайлович понимал, что в любую секунду может потерять сознание. Он лихорадочно искал способ спасения. Постельные принадложности убраны и затянуты ремнями. Чтобы их достать, нужно время и силы, а сейчас дороги мгновения. Мебель привинчена к стенам и полу, да ею и не заткнешь выпученную внутрь дыру с неровными рваными краями.

Чтобы спасти корабль, нужна большая, мягкая и эластичная пробка, которая плотно войдет в дыру, и, застыв от холода, прекратит утечку воздуха. А тогда автоматы-восстановители сделают свое дело!

В голове профессора плыли, тихо звеня, какие-то навевающие дремоту мелодии. Сознание меркло. "Где выход?"- билась в отчаянии мысль.

И вдруг он понял, что нужно сделать. Николай Михайлович с силой оттолкнулся от поручней и, подхваченный невидимой струей, быстро понесся к пробоине, навстречу своему бессмертию.

Глава 12

НА БЕРЕГУ МОРЯ

Мне не надо, чтоб меня вы

помнили,

Слава мимолетна, как гроза.

Хочется мне только,

чтоб вы подняли

К звездам посветлевшие глаза.

В. Сикорский

Крошечные прозрачные волны с тихим хрустальным звоном набегали на берег моря. Море дремало под теплыми солнечными лучами.

Между мокрыми камнями шустро пробирался небольшой черный краб. Галя быстро накрыла его ладонью и зажала между пальцами. Краб деловито, обеими клешнями ущипнул дерзкую руку и, выставив вперед, точно на палочках, черные бусинки глаз, зашипел, выпуская пену. Она опустила руку в воду, и освобожденный пленник стрелой метнулся в глубину и исчез под камнями.

Разнеженная Галя повернулась на спину, подставляя тело ласковому осеннему теплу. Над ней раскинулось бирюзовое небо. Природа застыла в безмятежном покое. Еще утро - галька не успела накалиться, и лежать на ней, тепловатой, остро пахнущей йодом, было особенно приятно.

За пляжем в нескольких десятках метров от берега моря поднималась высокая железнодорожная насыпь. За ней стояла почти отвесная пятидесятиметровой высоты стена растрескавшегося мергеля, кое-где покрытая кустами ежевики и держи-дерева.

По стене змеилась узкая пешеходная тропинка, вырубленная в камне. А на верхушке стены лежала огромная сине-изумрудная шапка. Кипарисы, туи, олеандры, пальмы росли возле самого обрыва, венчая его зеленой короной. Небольшой ручеек, выбегая из расселины горы, прыгал с уступа на уступ, рассеивяя мелкие облачка холодных брызг.

Несмотря на ранний час, на пляже много отдыхающих. Среди их бронзовых тел незагорелые Галя и ее спутники резко выделяются.

Галя только теперь поняла, как она устала. Три года, полных нервного напряжения, проведенных в герметически закрытой кабине давали себя знать.

Вот они здесь, рядом, ее друзья, ближе которых никого нет. Совсем поседевший, покпыгый бинтами Игорь Никитич. Осунувшийся, потерявший былую шутливость Константин Степанович Как всегда, величавая, црпРычно грустна? Ольга Александровна. У Максима в волосах протянулись серебряные нити, и по локоть багровые беспалые руки местами еще покрыты струпьями.

Даже на чудесном личике Маши в уголках губ пролегли скорбные морщинки.

Один Иван Тимофеевич остался таким же, как и прежде, разве чуть-чуть ссутулился да стал молчаливее. Гале вспомнилось, как он бессменно сидел за штурвалом в те долгие, томительные часы, когда лишенный энергии, беспомощный "Уран" то погружался в атмосферу Земли, то, выбрасываемый за ее пределы, снова мчался в безвоздушном пространстве, возвращаясь опять и опять и все глубже врезаясь в воздух. Эти минуты решали судьбу экспедиции. Выдержка и искусство старого летчика победили. Они теперь спасены... А бедный Николай Михайлович, милый старый ворчун с душой молодого героя! Ему не довелось вернуться на Землю.

Сотый раз предательская влага заполняет глаза, и горячие капли вперегонки бегут по щекам.

Словно ей надоело лежать на спине, Галя быстро переворачивается на живот. Она хочет сдержаться, но спазмы неудержимо сжимают горло, и она начинает всхлипывать. Мягкая ласковая рука опускается ей на голову и нежно перебирает волосы. Тихий шепот Ольги Александровны щекочет ухо:

- Дорогая девчурка, надо владеть собой, иначе нервы совсем развинтятся. Мне тоже жаль его от всего сердца, но умереть так, как умер он, дано не всякому. Поверь, он отдал жизнь не за наши слезы. Мы обязаны набраться сил, чтобы как следует заплатить ему долг. Впереди большая работа...

Галя слушает и понемногу затихает. А Ольга Александровна уже заботливо поддерживает больную руку Игоря Никитича, помогая ему повернуться на другой бок. Набрав в резиновую шапочку воды, она осторожно поливает ему спину, стараясь не замочить бинтов. Игорь Никитич ухает и смеется: хорошо быть капустой!

Галя знает, какое горе постигло Ольгу Александровну. На второй день после прибытия экспедиции в Москву к ним в гостиницу явился ее муж и самым трагическим тоном объяснил, что он, не веря в возвращение "Урана", совершил ужасную ошибку, которую готов немедленно исправить, если...

Ольга Александровна даже не выслушала до конца его сбивчивого объяснения. Как только она поняла, что произошло, сейчас же попросила его удалиться и вышла из гостиной, красивая и гордая.

Юрий Модестович остался в комнате один. Сидя на краешке стула, бессмысленно глядя перед собой, он терзался мыслями об утраченном счастье. Какого дурака он свалял, какого дурака!

Три года назад он решил, что вернуться на Землю корабль не сможет, и, оставшись в одиночестве, стал поглядывать по сторонам.

Вскоре в сфере его наблюдений появилась солистка одного из самых прославленных оперных театров, который гастролировал в городе, где он проживал. Правда, она была далеко не молода, но зато очень известна.

Брак свершился на пятьдесят пятый день после их первой встречи и на исходе четвертого месяца с момента отлета "Урана". Задержка произошла из-за того, что их не хотели регистрировать, так как Юрий Модестович не был разведен. Но ведь Ольги Александровны не было на Земле...

И вот Юрий Модестович перекочевал в столицу. Жена устроила его в свой театр, где он преуспевал в течение года с лишним. Как вдруг, к своему крайнему удивлению, он услышал от одного знакомого, что космическая экспедиция вернулась благополучно и что не дальше, как вчера, она была на неофициальном правительственном приеме, на котором руководители государства обнимали участников перелета, поздравляли их с неслыханной победой.

Юрий Модестович сразу же понял, что тут дело пахнет не работой в столичном театре, а чем-то гораздо большим, и немедля понесся исправлять свой промах... И вот все кончено. Поздно... Этого он не ожидал. Самым неотвязным, самым нестерпимым было предположение, что теперь Ольгу Александровну наверняка изберут в академики и она будет получать столько денег, столько денег, что при мысли о них кружилась голова и сохло во рту...

Глядя на Ольгу Александровну, которая всегда самоотверженно ухаживала за всеми, кто нуждался в ее милосердном искусстве или материнской ласке, Галя готова была скрипеть зубами и в голос кричать от обиды за эту чудесную женщину, чья большая любовь была разменена на московскую квартиру.

Как она могла любить это насекомое? Как она не видела его убожества, она - достойная самого Игоря Никитича?

Ах, если бы Игорь Никитич сбросил свой невидимый траур, надетый двадцать лет назад, какая бы из них вышла napal

Но как не существует силы, которая подняла бы из гроба его близких, так нет и такой силы, которая заставила бы его взглянуть на женщину глазами мужчины! Нет и не будет счастья этим людям, созданным друг для друга.

Гале снова захотелось плакать. Пересилив себя, она встала и пошла к воде.

Максим и Маша затеяли купание. Подняв искалеченные руки, Максим вошел в воду по грудь и окунулся с головой. Маша тут же вытащила его за волосы.

- Осторожней, руки замочишь! - Закричала она сердито.

Максим засмеялся, сверкнув белыми зубами, и окунулся снова.

- Ну, эти совсем готовы! - кивнул в их сторону Сидоренко, обращаясь к Константину Степановичу. - Не забудут пригласить на свадьбу, а?

Старый астроном задумчиво сощурил близорукие глаза на купающихся.

- Легенда говорит, что Эрота вскормили молоком две свирепые львицы!

- Бедный Максим! - улыбнулся Сидоренко, с любовью поглядывая на свою "стару", которая сидела неподалеку от них. Вдруг он насторожился.- Эге, к нам, кажется, кто-то идет!..

По пляжу быстро шла, почти бежала высокая девушка-диспетчер санатория. Отыскав издали глазами Игоря Никитича, она поспешила в его сторону.

- Товарищ Белов, вам телеграмма из Москвы! - прошептала она, нагибаясь к нему и передавая бланк. - Правительственная, - добавила она, уходя.

Игорь Никитич здоровой рукой передал бланк Ольге Александровне, которая разорвала бандероль и, развернув телеграмму, вернула ее обратно.

- Придется нам с Константином Степановичем сейчас же выезжать, - сказал он, окинув взглядом текст. - Самолет ждет в Адлере.

- Но как же вы поедете со сломанной ключицей? Вам нужен провожатый! - забеспокоилась Ольга Александровна. - И потом, если вы надолго задержитесь, кто же будет за вами ухаживать? Знаете что: я поеду с вами! - заявила она решительно.

- А не лучше ли, если поеду я? - спросила Галя. - Заодно мне нужно зайти домой, взять кое-что из вещей, - слукавила она, так как была искренне убеждена, что сейчас лучше, чем она, никто на свете, даже Ольга Александровна, не сможет уберечь Игоря Никитича.

Белов согласился.

Подошел Константин Степанович. Женщины хотели отойти, чтобы не мешать деловому разговору, но Белов остановил их:

- Куда же вы? Секретов здесь нет.

- Как вы думаете, зачем нас вызывают? - спросил старый астроном.

- Наверное, какие-нибудь вопросы по отчету. Мне кажется, мы завтра же вернемся!

Провожали на двух "Чайках". Машины за полтора часа домчали от Чемитокваджа до Адлера.

Прощание было коротким: специальный самолет уже вырулил на старт и ждал пассажиров. Через несколько минут взревел мотор, и самолет, набирая высоту, скрылся за ближайшим мысом.

Чтобы не быть обузой Маше и Максиму, Ольга Александровна с полковником сели во вторую машину.

Автомобили быстро миновали Хосту и Сочи и помчались по прекраснейшему участку черноморского шоссе, до сих пор сохранившему прелесть дикой южной природы. Шоссе петляло по прибрежным горам, взвивалось вверх, ныряло вниз и открывало за каждым поворотом новые и новые картины гор и моря. Отвесные скалы сменялись бездонными пропастями. Узкие тенистые ущелья терялись в горных отрогах. Заросли, покрытые красными и черными ягодами ежевики, фиговые и ореховые деревья, каштановые рощи, чуть желтеющие виноградники летели мимо автомобиля. В лицо бил ток теплого воздуха, в котором пряный грибной запах морской сосны сливался с ароматом цветов и спелых фруктов.

Долгое молчание, царившее ео второй машине, нарушила Ольга Александровна.

- Как странно иногда случается в жизни! - сказала она, глядя на вьющуюся впереди ленту шоссе. - Вот вы знали Галочкиного отца: судя по всему, это был человек долга, человек огромной воли, человек большого обаяния. И вы видите - дочь унаследовала все его черты: смелая, решительная, ,ласковая, веселая. Никто не говорит, Маша тоже чудесная девушка, но она, хоть и выглядит мечтательницей, в действительности слишком уж трезва во всех своих действиях. Она не Капитанская дочка, а настоящий капитан. В ней нет и следа той непосредственности, той, я бы сказала, романтичности, которой так и дышит Галя.

Иван Тимофеевич почесал затылок.

- Боюсь, дорогой профессор, что ваш диагноз никуда не годится. Скажу вам строго по секрету: я не знаю Галиного отца.

- Для чего же вы обманывали Галю? - спросила Ольга Александровна с нескрываемым возмущением в голосе.

- Вы ж меня не поняли! - Похоже было, что Сидоренко обиделся. - Ковалева я знал и был дружный с ним, как с братом, но он не был ее отцом.

- В таком случае я ничего не понимаю!

- А что тут понимать? Ковалев погиб в ноябре сорок первого года. Сам он был ленинградцем и жил на Васильевском острове, неподалеку от кино "Форум". В то время уже началась блокада, и Ковалев старался почаще заходить домой, чтобы передать жене кое-что из пайка. У меня тоже были родичи в этом районе. И вот в один из туманных ноябрьских дней, когда вылетать было нельзя, мы пошли навестить своих. На углу Большого и Девятой мы расстались, договорившись встретиться здесь через два часа.

Когда я вернулся, Ковалева еше не было, и я потихоньку пошел ему навстречу. Подхожу к его дому, а дома нет. Лежит гора битого кирпича, и по ней лазает мой бедолага. Пытаю людей. Говорят, налет был вчера утром. Ну, а я знал, что жил он на пятом этаже... Чего уж тут объяснять. Насилу я его увел...

- Но если погибла вся семья, - перебила Ольга Александровна, - откуда же взялась Галя?

- Да у него ж вовсе не было детей. Вы слушайте дальше. Идем мы по Большому, и вдруг як дасть биля нас! А потом еще и еще. Такая уж была забава у фашистов - бить из дальнобойных орудий по улицам, куда попадет. Не успел я затащить Ковалева в парадное, как рядом разорвался снаряд, и женщина, что бежала по другой стороне с девочкой на руках, як сунется лицом по тротуару. Дите вбилось, кричить. А вокруг рвутся снаряды, верещат осколки, лопаются стекла, кверху летят фонтаны битого кирпича, досок, обрывки крыш. И все это сыплется вниз, не наче град. Ковалев побиг до дитя, схилився, закрив його собой та пийшов до матери.

Иван Тимофеевич замолчал и вытер платком вспотевший лоб. Затем, овладев собой, продолжал уже по-русски:

- Помочь ей мы уже не могли: у нее был разворочен живот и разбита голова. Мы оттащили труп в подворотню и стали обсуждать положение. Нам надо было возвращаться в часть. Куда же пристроить ребенка? Вошли в соседнее парадное, стали расспрашивать, где есть поблизости детский дом. Потом сообразили, что надо посмотреть, нет ли у женщины при себе каких-нибудь документов" Вернулись в подворотню, а там ее уже нет. Говорят, приходили сандружинники, куда-то унесли. Тогда мы пошли в детский дом. "А примут ее у нас, Семен?" - спрашиваю. "Примут! - говорит. - Я скажу, что она моя дочка. А после мы найдем, чья она".

Девочку все равно не хотели принимать. Тогда Семен говорит: "Мою жинку вчера убили. Чи вы люди, чи нет? Я завтра приду и принесу вам уси справки, хай вам грець!"

- А завтра, - Иван Тимофеевич вытер глаза, - а завтра мий Семен помер. А я получил осколок в живот и попал в госпиталь. Когда я выписался, все перепуталось. Детский дом был куда-то эвакуирован. Я пытался узнать его адрес, но война бросала меня то в Сталинград, то под Орел, то на Одер. Так и не нашел я нашей дони. А когда я встретил ее уже взрослой... Ну что я мог ей сказать? Что она - неизвестно кто? Пусть будет лучше Ковалева.

- Но почему же вы назвали ее Галей? - спросила Ольга Александровна замирающим голосом.

- Она сама сказала. Правда, она говорила еще плохо, но мы спытали, а она говорит: "Галя". А больше и имени похожего нет. Или, может, вызнаете другое? - спросил он с беспокойством, видя, что с его собеседницей происходит что-то неладное.

- Валя! Ва-ля! - закричала вдруг Ольга Александровна, заливаясь слезами.

Был уже поздний вечер, когда Игорь Никитич и Константин Степанович вышли из Кремля, Вид у них был веселый и довольный. Прощаясь, Константин Степанович долго тряс левую, здоровую руку Белова. Наконец помахал шляпой Гале и залез в свою "Чайку".

Уставшая от томительного ожидания в автомобиле Галя, потягиваясь, вышла из машины и, придерживая дверцу, помогла Белову усесться. Машина плавно тронулась с места.

- Вот, наконец, вы у меня и в гостях! - сказал Игорь Никитич через несколько минут, передавая Гале ключ от входной двери.

Закрыв дверь, Галя зажгла свет и осмотрелась. Просторная, с высоким потолком, видимо очень светлая, комната была убрана чрезвычайно просто. У окна стоял большой письменный стол с глубоким вращающимся креслом. Рядом - вертикальный кульман. Посередине - обеденный стол и несколько стульев. В углу - кожаный диван, и перед ним на маленьком столике - телевизор, Сквозь открытую дверь в соседней небольшой комнате были видны кровать, шкаф и трюмо. Все было чисто прибрано, паркетный пол блестел, но в воздухе чувствовался своеобразный запах нежилого помещения.

Галя помогла Игорю Никитичу снять наброшенное на плечи пальто и направилась к окну, намереваясь как следует проветрить комнату. Но вдруг остановилась: на письменном столе стояла ее фотография. Она была снята с ребенком на руках, в платье старомодного фасона. Милая курносая девчурка обнимала ее ручонками за шею.

Галя присела на стул. Она была твердо убеждена, что никогда не снималась в таком виде. Что это могло значить? Она поднесла фоюграфию к глазам. Нет, все-таки это была не она. Женщина на фотографии была старше. Кроме того, у незнакомки на щеке виднелась родинка. При дальнейшем рассматривании оказалось, что подбородок и лоб были также не совсем похожи, но волосы, овал липа, а главное - глаза создавали впечатление полного сходства.

Галя подняла взволнованный взгляд.

- Это мои жена и дочь! - грустно произнес Белов, предупреждая вопрос.

Так вот в чем дело! Галя вспомнила рассказ Ольги Александровны о гибели семьи Белова, его странное поведение при знакомстве с ней, их разговоры во время путешествия... Значит, она двойник его жены, и он, наверное, думал, что она его дочь... Но ведь ее родители известны! Не может же она быть дочерью двоих? И все-таки на что-то он надеялся! Боже мой, а вдруг?.. - Галя задрожала с головы до ног.

- Так кто же я в конце концов?

- Не знаю! Вопреки разуму, я чувствую, что дочь. Но как поверить в это? Когда мы встретились впервые, меня поразило ваше удивительное сходство с покойной женой. Как я волновался, как робко надеялся, что нашел наконец свое чудом спасенное дитя. Однако первые же наведенные справки показали, что чудес не бывает. А когда я узнал, что Иван Тимофеевич был другом вашего отца, то окончательно понял, что ваше сходство - случайный каприз природы! И все-таки в глубине души я таю глупую уверенность, что чудо свершится, и я...

Лицо Гали побелело.

- Как ее звали? - глухо произнесла она, стараясь разглядеть лицо девочки на фотографии. - Дочку! - пояснила она, думая, что Игорь Никитич не понял.

- Тебя зовут так же, как мать, - Валентиной! - ответил Белов.

Огромные синие глаза, полные слез, не мигая, глядели на Белова. В них радость смешалась с испугом.

Белов обнял Галю за плечи.

- Не надо плакать, доченька! Я верю, что когда-нибудь мы узнаем правду!

Прибытия самолета ждали с минуты на минуту. Все пятеро встречающих были молчаливы и торжественны. До этого было решено не посылать телеграмму, а огласить так просто раскрывшуюся тайну тогда, когда Игорь Никитич и Галя вернутся из Москвы.

Как и следовало ожидать, первым увидел самолет Максим. Черная точка быстро разрослась в гигантскую серебристую птицу, которая, приглушенно рокоча, описала в воздухе круг и села среди поля. Пассажиры вышли из самолета. После первых приветствий они направились к выходу, по дороге обмениваясь новостями.

В первой машине рядом с шофером сел Иван Тимофеевич, Белова посадили сзади, между Галей и Ольгой Александровной.

Ни Сидоренко, ни Петрова не знали, как приступить к объяснению. Но Белов сам облегчил задачу.

- Ольга Александровна, вы знаете историю моей жизни, вы даже видели когда-то мою Валю... - начал он взволнованно. Я вам давно уж говорил, как озадачивает меня Галино сходство с ней.

Он вынул фотографию.

- Вот посмотрите! Совсем одно лицо. А голос... Если бы вы только знали, как похожи их голоса! Вы - врач, скажите, может ли у людей, не связанных родством, возникнуть такое сходство? Глядя на Галю, я не могу отделаться от чувства, что это - моя дочь!

Ольга Александровна некоторое время обдумывала ответ.

- В конце концов, если вы так настроены, не стоит тянуть. В ваше отсутствие многое стало ясным. Галя, безусловно, ваша дочь. В этом нет никаких сомнений. Постойте, постойте, я не шучу, и мы еще не кончили, Не сверлите меня так глазами! Иван Тимофеевич, начинайте скорей все сначала!

Галя сидела неподвижная, безмолвная, крепко сжимая в ладонях здоровую руку Белова. Из ее глаз лились слезы, но она не замечала их. Безыскусственный рассказ Ивана Тимофеевича приказывал верить, что Игорь Никитич - обожаемый, чудесный, могучий, самый умный и добрый из людей - ее отец! Огромное, непосильное счастье сковало все мысли. Только одно чувство, напряженное, как звенящая струна, пело в сердце: "Родной, родной папа, мой папочка, настоящий, живой, теплый!.."

Игорь Никитич осторожно высвободил руку из Галиных пальцев. Притянув к себе дочь, он склонился и покрыл нежными поцелуями ее мокрое, счастливое лицо. Когда через немалое время он поднял голову, глаза его, пожалуй, слишком ярко блестели, а на щеках алели влажные пятна. Наверное, от Галиных слез...

Да разве посмел бы кто-нибудь заподозрить этого железного человека, героя двух миров, в такой простой человеческой слабости, как слезы. Подумайте сами!..

Час спустя автомобили подъехали к санаторию. Константин Степанович быстро подошел к Белову и по-мужски троекратно расцеловался с ним.

- Рад, искренне рад за вас, мой дорогой друг! - сказал он, крепко пожимая ему руки. - Ну, иди сюда, коза-стрекоза, не знаю, как тебя теперь называть - Галя-Валя-Та, Что Грезит!

Галя обняла старого профессора и крепко поцеловала. Затем подошла Маша с Максимом, начались новые поздравления, новые объятия...

- По такому поводу следовало бы выпить шампанского! сказал Констатин Степанович.

- А еще лучше - грузинского коньяку! - авторитетно поправил Иван Тимофеевич.

- Так за чем же дело стало? Пойдемте в буфет! - предложил Максим.

- Да, но я что-то не вижу никого из персонала, - заметила Маша,- а пожалуй, что нет и отдыхающих. Что-то случилось!

В самом деле, если бы не рывшиеся в песке куры да не звуки радио, которые доносились из клуба, можно было бы подумать, что все живое вымерло.

В столовой никого не оказалось.

В жилых корпусах - тоже.

- Что за чудеса! Ведь сейчас время полдника. Куда же все исчезли? - уже серьезно встревожилась Ольга Александровна.

- Пойдемте в клуб, может быть, там кто-нибудь есть, предложил Игорь Никитич.

Около клуба тоже не было ни души. Изза прикрытых дверей ясно слышался размеренный голос диктора.

- Может быть, кто-нибудь есть внутри? - несмело сказала Галя.

Она поднялась по лесенке и приоткрыла дверь. В лицо ей пахнул горячий, душный воздух. Зал был битком набит. Здесь были все отдыхающие и служащие санатория в полном составе. Затаив дыхание, люди ловили слова радиопередачи. На Галю зашикали, знаками показывая, чтобы она закрыла дверь. Поманив за собой друзей, Галя вошла и прислушалась.

"...Тогда он, - гремел голос диктора, - не видя иного средства спасти экспедицию, вошел в кабину и закрыл пробоину собственным телом. Благодаря этому утечка воздуха прекратилась, аппараты выравняли давление и контуженный экипаж вскоре пришел в себя. При взрыве, происшедшем вследствие столкновения с метеоритом, у товарища Белова была перебита ключица..."

Гале сразу стало понятным и о чем говорит диктор и почему все слушают с таким напряженным вниманием. Внезапно ее обожгла мысль, что сейчас все бросятся к отцу и повредят ему больное плечо. Но никто не обращал на него никакого внимания. Все были поглощены передачей. Кому могло прийти в голову, что герои межпланетного перелета присутствуют в зале! Галя почувствовала себя невидимкой среди этого скопища людей. "Если бы они только узнали!" - подумала она.

Постепенно до ее сознания снова стал доходить смысл слов, произносимых диктором:

"...Из-за этой задержки на остановку корабля пришлось затратить гораздо больше рабочего вещества, чем предполагалось вначале. Остатки его были израсходованы, чтобы отклониться от прямого удара о Землю. Предстояла почти невыполнимая задача: совершить посадку с выключенным двигателем, при относительной скорости, близкой к скорости убегания. И с этой задачей блестяще справился летчик Сидоренко. Он сумел отклонить космический корабль от нижних, самых плотных слоев воздуха и тем спас его от сгорания.

Задев атмосферу, корабль пронесся мимо Земли, но, удерживаемый ее притяжением, повернул обратно и, описывая растянутый эллипс, снова врезался в воздух. Восемь раз в течение двадцати часов космический корабль пронизывал атмосферу и снова вылетал в безвоздушное пространство, понемногу гася энергию движения.

Наконец Сидоренко удалось, перевернув корабль вверх дном и используя крылья и рули, чтобы прижать его к Земле, остаться в пределах атмосферы.

Тогда началось планирование с высоты ста десяти километров. Точный расчет, блестящая техника пилотажа, а также превосходная работа штурмана Мироновой пшволили "Урану" приземлиться в пределах Советского Союза".

По залу пробежал гул голосов и тотчас утих, как только диктор снова повел свой удивительный рассказ.

"Несмотря на то что пребывание на планете Венера было кратковременным, научное значение экспедиции огромно. Помимо того, что впервые достигнута другая планета, что само по себе имеет колоссальное значение, произведены исключительно важные наблюдения, совершенно с новой точки зрения освещающие теорию космических излучений.

Привезено значительное количество образцов минералов, найденных на Венере, изучение которых должно пролить свет на происхождение солнечной системы.

Привезены образцы растительного и животного мира Венеры, дающие достаточно ясное представление о состоянии развития органической жизни на этой планете.

Произведены ценнейшие наблюдения над Солнцем и его атмосферой, а также изучение солнечной радиации в условиях значительного приближения к ее источнику и вне земной атмосферы, поглощающей значительную часть коротковолновых излучений.

Произведено опытное изучение влияния колебаний силы тяжести на человеческий организм в диапазоне от ее полного отсутствия до четырехкратной и даже десятикратной Перегрузки. Эти данные послужат в ближайшее время усовершенствованию конструкции межпланетных кораблей.

Произведены исследования колебаний напряжения гравитационного и магнитного полей вблизи больших космических тел, которые дадут возможность начать изучение вопросов, связанных с природой законов тяготения. Наконец, экспедицией привезено несколько десятков тысяч метров кинопленки, на которой вкратце запечатлены все этапы межпланетного путешествия. Благодаря этому человечество сможет собственными глазами увидеть все чудеса Венеры и бросить взгляд на Землю из мирового пространства..."

В зале раздались восторженные крики и снова мгновенно замерли. Галя чувствовала, что почти теряет сознание от счастья. Ведь это ее самоотверженный труд приветствуют люди! Значит, не напрасны были бесконечные бессонные часы, физические страдания, искалеченные пальцы и невероятное полуторагодичное напряжение!

"...Учитывая совершенно исключительное значение межпланетной экспедиции, за достигнутые успехи и проявленные ее участниками мужество и стойкость. Президиум Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик постановил присвоить всем участникам экспедиции звания Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали Золотая Звезда. В целях увековечения памяти Николая Михайловича Синицына, отдавшего свою жизнь для спасения экспедиции, принято решение о сооружении памятника на родине Героя в городе Ленинграде".

За правительственными сообщениями последовала передача Президиума Академии наук СССР об единогласном избрании в действительные члены Академии докторов наук Белова Игоря Никитича, Иванова Константина Степановича и Петровой Ольги Александровны, а также о присвоении гонорискауза званий докторов физико-математических наук кандидату наук Мироновой Марии Ивановне и инженеру Ковалевой Галине Семеновне за сделанный ими неоценимый вклад в отечественную науку.

Едва отзвучали последние звуки гимна, завершившего одну из самых удивительных радиопередач, какую когда-нибудь слышал мир, как клуб словно взорвался изнутри. Казалось, что несколько сот человек одновременно сошли с ума. Люди кричали, хлопали, стучали ногами, подпрыгивали, взявшись за руки; какой-то добровольный дирижер, вскочив на сцену, начал быстро размахивать руками. В передних рядах раздались ритмичные выкрики. Волна этих четких звуков, захватывая все новые и новые ряды, прокатилась к балкону, и через несколько секунд весь зал скандировал:

- Сла-ва!.. Сла-ва!.. Сла-ва!.

Единственной спокойной группой среди жестикулирующей, беснующейся толпы были Белов и его спутники. На них никто не обращал ни малейшего внимания, Воспользовавшись суматохой, они осторожно выбрались из клуба и направились в столовую Однако в этот день строгий санаторный распорядок полетел ко всем чертям, и поесть им удалось только через несколько часов.

После ужина по установившемуся обычяю все население санатория собралось ненадолго на берегу моря. Отдыхающие расселись группами на еще теплой гальке. Сегодня у всех была только одна тема для разговора.

Рядом с экипажем "Урана" расположилась компания молодежи. Чубатый парень в капитанском кителе со значком парашютиста на кармане бойко объяснял своим друзьям принцип реактивного полета и сетовал на судьбу, которая не дала ему счастья участвовать в космическом рейсе.

- Но я все равно добьюсь своего! - почти кричал он.- Я найду Белова, чего бы что ни стоило, и предложу ему свои услуги!..

- Очень ты ему нужен,- перебила его молоденькая курносая девушка.- Разве он возьмет такого увальня?

- А почему же нет?- взъерепенился парень.- Я физкультурник, здоров как бык, по специальности - летчик-реактивник.

- Ну и что же? Разве этого довольно, чтобы стать героем из героев? - снова перебила девушка. - Понимаешь - они титаны! Их подвиг затмил все совершенное от начала времен! Это люди непреклонной воли, могучие, как сказочные богатыри, мудрые, как...

- Ничего сказочного в них нет! - неожиданно перебил девушку Белов. - Они самые обычные советские люди. Не будь их, нашлись бы другие. Просто они были лучше подготовлены. Зачем же приписывать им сказочные атрибуты?

- Ну уж оставьте! - вспыхнула девушка. - Чего доброго, вы еще скажете, что вы или ваш сосед, - она указала на Константина Степановича, - смогли бы слетать на Венеру!

- Верка, перестань! Зачем грубишь? - вступился чубатый парень.

- Я не люблю хвастунов!

- Прошу вас, не обращайте внимания! - взмолился парень. Она у нас не всегда выдержанна.

- Да уж, невыдержанный человек для межпланетного путешествия никак не пригоден!- подлил масла в огонь Константин Степанович.- Такой человек не способен ни к чему серьезному.

- А кто вам, собственно говоря, дал право судить, на что я способна? Вы вмешались в наш разговор, наговорили кучу неумных вещей о героях межпланетного перелета, ieперь пытаетесь читать мораль! А чтобы поучать, надо заслужить на это право. Интересно, что бы вы сказали, если бы здесь присутствовали участники полета!

- Ай, моська, знать она сильна! - не выдержал чубатый и залился смехом, который подхватила вся компания.

- Нет, кроме шуток, эти люди - слава нашей Родины. Я никогда не позволю говорить о них неуважительно! А вам, гражданин,- продолжала неугомонная Верка, поднимаясь на ноги и глядя с негодованием на Белова,- стыдно принижать их, сводя до уровня каких-то обыденных людишек! Впрочем, я сразу поняла, с кем имею дело. Не будем терять времени, ребята!

Вера демонстративно повернулась спиной и зашагала прочь. Компания не очень охотно последовала за ней.

- Если, по-вашему, обычные советские люди - людишки, то нам с вами, конечно, не договориться! - бросил ей вдогонку Белов. - А вот вам, - обратился он к приотставшему чубатому,- если вы действительно хотите посвятить жизнь межпланетным путешествиям, я бы посоветовал разыскать этого Белова. Ему наверняка нужны молодые энтузиасты.

- Да где же его найдешь? - спросил нерешительно парень. Он, наверное, работаег в каком-нибудь сверхъестественном институте!- Чубатый сконфуженно топтался.- В самом деле, станет ли он отвечать мне, если даже и сумею ему написать?..

- Значит, вы не очень хотите! - резко бросил Игорь Никитич.- Вы, конечно, слыхали о Лапласе, авторе замечательной космогонической гипотезы, той самой, которая первой отвергла божественное начало мира. Совсем безвестным юношей он приехал в Париж, чтобы заняться наукой. Он хотел заручиться поддержкой знаменитого математика Даламбера. Но Даламбер его не принимал, а письма бросал в корзину, не читая. Вы думаете, это остановило Лапласа? Убедившись, что Даламбер его не примет, Лаплас зашел к нему и в книге посетителей вместо приветствия изложил свои взгляды на развитие механики. Даламбер, конечно, прочел это послание и понял, что оно написано человеком необычайных способностей. Он сам разыскал юношу, и принял горячее. участие в его судьбе. Неужели же вы серьезно думаете, что советский ученый бездушно оттолкнет молодого человека только потому, что его имя пока неизвестно?

- Но где же мне его искать?

Игорь Никитич окинул чубатого оценивающим взглядом.

- Сейчас я не могу сказать. Если хотите, приходите завтра утром в сорок шестую палату. Мы поговорим поподробнее. Может быть, я и смогу вам помочь, если это окажется нужным.

- А как мне вас спросить?

- Спросите Игоря Никитича. А как прикажете звать вас?

- Вася.

- Ну, а поточнее?

- Василий Павлович Плотников.

- Ну вот и прекрасно, Василий Павлович! Жду вас завтра часов в девять,

- И вы мне обещаете помочь?

- Уверяю, что это будет целиком зависеть от вас!

На этот раз сдержанный смешок пробежал среди друзей Белова.

- Васька, скоро ты там? Мы уже ушли! - донесся голос Веры откуда-то сверху. Очевидно, она поднялась на откос.

- Иду, иду, - поморщился Вася.- Простите Веру, Игорь Никитич, она нагрубила вам не со зла...

- Ладно, ладно, кто старое помянет... Отправляйтесь.

Вася еще раз попрощался и тихими шагами пошел вслед за своими друзьями.

Закат угас. Последние красные и желтне краски вечерней зари смешались со струившимся сверху зеленоватым сумраком. Наконец небо полностью вызвездило. Застывшими клубами искристого пара протянулась молочная река - Галактика.

Темное море отражало звездную пыль. Время от времени небо прорезала огненная черта запоздалого метеорита. Земля покидала поток Персеид.

Маша и Максим сидели рядышком около самой воды и молча глядели, как дрожит и колышется небо в живом зеркале моря. Константин Степанович, Сидоренко и Ольга Александровна лежали навзничь с закрытыми глазами и, казалось, дремали. Галя, свернувшись в калачик, прижалась к отцу.

Звезды ласково мерцали. Низко на западе, у самого горизонта, сверкала заходящая Венера, и от нее по воде бежала к берегу серебристая дорожка. Пережитое казалось удивительным, неповторимым сном. Здесь, на берегу лазурного моря, было трудно представить себе ураганы, потрясавшие эту далекую мирную планету, и все, что на ней произошло.

Гале было тепло и уютно. Сердце ее сладко замирало, переполненное любовью. Всю жизнь она старалась представить себе отца - лейтенанта Ковалева, - которого она никогда не видела. Это был абстрактный образ, созданный воображением. Она и сейчас, конечно, продолжала любить Ковалева. Чтя его память, она решила coхранить подаренное им имя. Но всей душой она тянулась к таинственному существу, давшему ей жизнь. которое называлось отец! Сквозь ткань одежды она ощущала его живое тепло, она чувствовала руку, которая ласково перебирала пряди ее волос. Тихие волны счастья нежно укачивали Галю. В мечтах она возносилась к тому светлому будущему, когда под ее влиянием смягчится его наболевшее сердце, когда отец поймет, что ей - даже теперь - нужна мать, а ему - любящая и заботливая жена. Она объяснит ему, что никогда не будет ревновать его к памяти своей родной матери.

Она представляла, как шаг за шагом горе Ольги Александровны будет утрачивать остроту и как величественный образ Игоря Нчкитича заслонит пошлую фигурку ее ничтожного мужа.

А она, Галя, будет цементом, который скрепит их союз. Она заставит их понять и найти друг друга.

Словом, Галя грезила.

Хорошо, если бы и на этот раз ее чистые, нехитрые мечты превратились в действительность!

Игорь Никитич предложил Маше и Максиму подойти поближе.

- События сложились так, что я не успел рассказать вам до конца о нашей поездке,- сказал он голосом, в котором звучали и радость и лукавство.- Как вы думаете, зачем нас вызывали?

Посыпались догадки. Маша и Максим решили, что понадобились дополнительные свгдения об экспедиции, Ольга Александровна предположила, что пришлось уточнить обстоятельства гибели Синицына, а Иван Тимофеевич сказал, что их могли вызывать в связи с предстоящим награждением.

Одна лишь Галя ничего не сказала. Только повернулась на другой бок и по-кошачьи потерлась щекой о руку отца.

- Вы все в какой-то мере правы,- ответил Игорь Никитич.Но главная цель вызова заключалась в другом. Нам, - он указал на Константина Степановича, - поручено начать подготовку к экспедиции на Марс. В ее состав войдут три корабля: два типа "Уран", в конструкции которых будут устранены все обнаруженные нами недочеты, и один корабль совершенно новой конструкции, построенный во время нашего путешествия. Он обладает запасом энергии, достаточным, чтобы слетать на Сатурн и обратно за пять-шесть лет! Эта экспедиция будет его пробным полетом. В его экипаж войдут ученые всех специальностей. Его лаборатории уже оснащены новейшим оборудованием. На нем есть радиостанция для постоянной связи с Землей! Словом, это настоящее чудо нашей техники. В ближайшие месяцы мы начнем подбирать личный состав. Что вы собираетесь предпринять?закончил он, обводя взглядом друзей.

- Неужели вы можете сомневаться в нашем ответе?! - воскликнул Иван Тимофеевич, выражая этими словами общую мысль.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

В наши дни наука развивается со сказочной быстротой. Зачастую самая пылкая фантазия оказывается бессильной идти с ней в ногу.

Даже наиболее молодые читатели этой книги родились до начала атомного века. Автор убежден, что большинство читателей доживет до того исторического момента, когда величественные космические корабли помчатся по кольцу Зодиака.

В тиши ночей, проведенных в созерцании бега планет, при чтении увлекательных книг о космогонии и проблемах межпланетных перелетов перед мысленным взором автора постепенно возник чудесный образ космического корабля, направленного волею Человека по невообразимым просторам Вселенной, как символ победы человеческого разума над природой.

Автор, конечно, не знает, удалось ли ему свои затаенные переживания и мечты передать читателям.

Не знает он также, насколько правильными окажутся его догадки о состоянии поверхности Венеры и насколько точно ему удалось предвосхитить облик космического корабля.

Может быть, первый космический корабль будет мало похож на "Уран", вероятно, полетам на другие планеты будет предшествовать более длительный период беспосадочных полетов вокруг Земли и Луны.

Можно наверное сказать, что экипаж будущего "Урана" будет состоять из иных людей, внешне совсем не похожих на Белова, Галю и других наших друзей.

Но в одном автор безусловно уверен: экипаж первого в мире космического корабля будет состоять из советских людей простых, скромных и мужественных.