"Нежный ангел" - читать интересную книгу автора (Бристол Ли)

Глава 18

Они выехали из лесистых гор на широкое пространство равнины. Земля была покрыта низкорослой растительностью там, где между камнями они смогли найти хоть клочок почвы. Большую часть времени они пробирались через валуны и остроконечные скалы, не видя ничего, кроме чахлых деревьев, время от времени попадавшихся на их пути.

Воздух был таким разреженным и чистым, что им начало казаться — они могут увидеть всю землю до самого ее края.

Энджел обратила внимание, что Адам почему-то часто огладывается назад, на тропинку, которая осталась позади.

Они проехали мимо брошенных рудников с гниющими досками, оставленных инструментов, пустой породы и зияющих отверстий, высверленных во чреве горы, — память о давних временах. Она знала, что они приближаются к цели. г Снова и снова она думала об этом, пытаясь хоть что-то понять в сложившейся ситуации. Но единственный вывод, который она сделала, было то, что, несмотря на бессмысленность этой затеи, несмотря на ее крайнюю глупость, Адам решил довести дело до конца. Ее восхищало в нем это качество. Она не могла бы любить его, если бы он был другим. Но любовь к нему не принесла ей ничего, кроме боли, и ему не нужна была ее любовь. Энджел была ему совсем не нужна.

Когда они дойдут до деревни, Адам вручит крест невежественным индейцам, а она снова станет одинокой. Что с ней будет дальше? Она всю жизнь старалась держаться подальше от тех комнат на втором этаже таверны, где мужчины давали женщинам доллар за несколько минут, проведенных в их постели. Но что теперь ей оставалось делать?

Она думала о своей матери и о том месте, которое Адам называл домом. Но эта дорога теперь закрылась для нее, даже если бы она и захотела по ней пойти. Потому что Адам тоже там жил — или если не там, то так близко, что расстояние не имело значения, — и еще потому, что это были его родственники, это был его дом, а она будет там чужой. И еще была одна причина, о которой она знала давно, наверное, с самого начала. И эта самая причина больше, чем все остальное, удерживала ее от того, чтобы согласиться на встречу с этой женщиной, которая называла себя ее матерью.

Когда день был в разгаре, небо потемнело и посыпался холодный моросящий дождь. Но они продолжали свой путь.

Копыта лошадей скользили по крутым каменистым склонам, и вредном месте путешественники вышли на тропинку, которая была просто узенькой тропкой, тянувшейся вдоль неширокого выступа на скале. Тропинка опоясывала гору и поднималась вверх. Ходить по ней было опасно, и от Энджел потребовались вся ее решимость и внимание, чтобы заставить лошадь прижаться к скале, подальше от пропасти.

Выступ был загроможден упавшими валунами и высушенными обломками породы, и один раз, когда ее лошадь наступила на какой-то камень, она с такой силой дернула за поводья, что та издала резкий, пронзительный звук и чуть не бросила ее. С бешено колотящимся сердцем Энджел удалось успокоить животное. Она с надеждой посмотрела вперед, ожидая, что Адам повернется к ней, чтобы узнать, что случилось. Но Адам остановился впереди на расстоянии около десяти футов перед ней и даже не оглянулся.

Энджел осторожно направила лошадь вперед. Теперь дождь шел сильнее, вода лилась на ее шерстяную куртку и, стекая со шляпы, просачивалась за воротник. В отдалении гремел гром. День был мрачный, казалось даже, что наступил вечер. Она дрожала от страха и холода.

Адам слез с лошади, и, остановившись в отдалении, Энджел увидела, что тропинка завалена камнями и землей. Похоже, здесь когда-то случился обвал.

Высота валявшихся камней и земли была всего четыре фута, но было слишком рискованно заставлять лошадей подняться на них, а для того, чтобы развернуться, места не было ни дюйма.

— Нужно идти назад, — проговорила Энджел. Но ее слова заглушил внезапный раскат грома, и она повторила уже громко:

— Мы можем вернуться назад по тропинке — это всего пара миль. Или мы можем устроить привал.

Но Адам отрицательно покачал головой:

— Мы не можем развернуть здесь лошадей — это слишком опасно. Я попытаюсь заставить их двигаться вперед.

— Под таким дождем? Почему бы нам просто не подождать, пока…

— Нет времени! Нам нужно идти.

Его слова больно ужалили ее, делая очевидным то, что она не хотела замечать: то, как он спешил попасть туда, куда он стремился, чтобы поскорее избавиться от нее. Когда он протянул ей повод своей лошади, она отшвырнула их и грубо рявкнула:

— Ну уж нет, не думай, что я буду тебе помогать!

Она заставила лошадь подойти поближе к скале и затем встала там, дрожа от холода, а он энергично принялся за работу. Гром опять прогремел, и она вздрогнула, а лошади нервно переступили ногами и тихо заржали.

Энджел сильнее ухватила скользкие поводья, осторожно передвинувшись по тропинке, чтобы избежать опасности быть прижатой испуганными лошадьми к скале.

А затем ее взгляд упал на лошадь Адама. На его седельные сумки. Крест был там — он не делал секрета из того, где он хранился. Он знал: она не убежит от него посреди ночи в этих горах. Но насколько она знала, с начала их поездки он ни разу не проверил, на месте ли крест. Маловероятно, что он будет это делать, пока они не доберутся до места назначения.

Энджел сжала губы, справляясь с дрожью, и, попробовав на вкус дождевые капли, посмотрела на Адама. Он убрал большую часть булыжников, скидывая их ногами в пропасть и кидая горстями вниз. Теперь впереди осталась только самая большая глыба. Ему понадобится много времени, чтобы сдвинуть ее с места.

Если она осторожно вытащит крест из его седельной сумки и положит его в свою, он не заметит. Он ничего не узнает, пока она не исчезнет. И если она станет выжидать до тех пор, пока не покажется деревня, пока они не дойдут до чего-нибудь, отдаленно напоминающего цивилизацию, она наймет проводника, чтобы он вывел ее из горного края. А может быть, проводник ей даже не понадобится. Хозяин магазина говорил, что из Ориона нет никакой дороги. Но это не означает, что нет также и никакой тропы, которая вела бы вниз с другой стороны горы; городишки и деревни там расположены под самой горой, ближе, чем та свалка, мимо которой они проехали. Это не просто возможно, это очень легко.

Энджел покосилась на Адама. Он изо всех сил упирался спиной в скалу, а ногами — в валун, стараясь столкнуть его с обрыва. Пока Энджел за ним наблюдала, валун продвинулся по грязной земле на несколько дюймов. Адам мог в любой момент расчистить тропинку, и, если она собиралась сделать, что задумала, ей нужно было сделать это сейчас.

От волнения и от предвкушения близкой победы у нее пересохло во рту. Это так просто — забрать его. Она его заслужила. Ведь крест принадлежит ей, и что же еще ей делать, если она это заслужила Внимание Адама было сосредоточено на работе. Она видела, как напряглось его лицо, как выпирали его мускулы, когда он толкал валун. Он сдвинул его почти на самый край и уперся в камень, чтобы подтолкнуть его еще дальше. Если бы земля не была такой скользкой от дождя, эта работа заняла бы у него намного больше времени, но в этих условиях он завершит ее через несколько минут. Он не смотрел на нее.

Даже если бы Адам случайно взглянул в ее сторону, он бы не увидел ее за лошадьми.

Проглотив комок в горле, наблюдая за Адамом краешком глаза, Энджел погладила шею лошади, успокаивая ее, а затем положила руку на седельную сумку. Онемевшими от холода и скользкими от дождя пальцами она попыталась расстегнуть пряжку. У нее не сразу это получилось. Тогда она дернула изо всех сил, открыв седельную сумку, и запустила руку внутрь.

И вдруг она услышала то ли сдавленный крик, то ли возглас удивления, за которым последовал и шум, и треск. Она виновато отдернула руку от сумки и повернулась к Адаму. И тут она увидела, что валун скатился с тропинки, а Адам, поскользнувшись на грязи и потеряв равновесие, скользит вслед за ним.

Наверное, она закричала. Иначе как объяснить этот высокий звенящий звук у нее в ушах? Но какое-то время она не могла пошевелиться, ее ноги вросли в землю, дождь колотил по ее шляпе и застилал ей глаза, а она тупо смотрела на то место, где только что был Адам, ожидая, что вот сейчас он появится, ожидая, что следующая вспышка молнии покажет ей, что ничего не случилось.

Но гремел гром, и сверкала молния, выводя ее из ступора, а Адама все не было. Она опустила поводья и, спотыкаясь, побрела вперед. Она поскользнулась в грязи и опустилась на колени.

— Адам!

Ответа не было.

Этого не может быть. Это не может кончиться вот так, после всего, через что им пришлось пройти. Он не может погибнуть, не может!

— Адам! — Она дошла до края выступа и почувствовала, как ее ботинки начали скользить в размытом углублении, которое оставило тело Адама. Она отпрянула назад, как раз вовремя, чтобы не упасть в пропасть. Тогда она легла на живот и чуть-чуть подвинулась к краю, а ее сердце бешено колотилось, раскалываясь на мелкие осколки в ее груди.

Там, внизу, было скопление скал и низкой поросли, спускавшееся так далеко и так резко, что сквозь барабанящий дождь она не видела конца пропасти. Это было как будто большим ножом мясника Господь отрезал от мира огромный кусок и оставил только бездны как доказательство того, что он здесь проходил. Только от одного вида этой пропасти у Энджел закружилась голова, и от отчаяния и страха она впилась пальцами в землю.

И вдруг она заметила какое-то движение внизу слева от нее.

— Адам!

Она не знала, выкрикнула ли она это слово или только выдохнула его, но на нее накатило облегчение и одновременно слабость. Адам держался за корень низкой сосны, вцепившись в него изо всех сил. Его лицо было мокрым от дождя и было испачкано грязью и кровью, и рукав его куртки порвался. Но он был жив. Вопреки неравенству шансов, благодаря чуду, названия которому она не знала, он был жив!

Она сразу подвинулась к нему, распластавшись на животе и протягивая ему руку. Он был всего в трех футах от нее.

— Держись! — крикнула она. — Ты можешь дотянуться до меня!

Он покачал головой, и его ответ прерывало затрудненное дыхание от напряжения и отчаяния:

— Ты не… такая сильная! Я утащу… тебя за собой!

— Я сильная! Я смогу сделать это! — Она протянула руку дальше, другой рукой изо всех сил держась за край скалы.

— Хватайся за мою руку!

Держась за корень, Адам прижимался телом к скале, пытаясь подтянуться вверх. Если бы только он смог выпрямить колени, то до его плеч, пожалуй, можно было бы дотянуться.

Энджел стиснула зубы, стараясь помочь ему, когда он начал выпрямлять ноги. Но тяжесть для этого корня оказалась слишком велика, и Энджел увидела, как он начал отрываться от земли.

— Хватайся за мою руку! — крикнула она.

Послышался грохот оторвавшейся вместе с корнем породы, и ноги Адама потеряли точку опоры на скале. Он тянул руку вверх, и Энджел схватила ее, впиваясь пальцами в рукав его куртки, а он умудрился схватить ее за запястье. Под тяжестью веса она дернулась вперед, и все мышцы ее заболели, но она напряглась и намертво вцепилась свободной рукой в выступ скалы. И все равно она не могла вытянуть его наверх. Чтобы это сделать, она должна была отпустить свою вторую руку, а если бы она это сделала, они бы оба полетели вниз.

Адам снова уперся ногами в скалу, пытаясь облегчить свой вес, но даже тогда она чувствовала, как дюйм за дюймом скользит к краю тропы. Ее рука онемела, боль пронзила спину и ноги; еще несколько камней не выдержали и отвалились от основания корня, за который держался Адам.

Слезы на ее лице смешались с дождем, и она закричала:

— Держись, Адам! Карабкайся наверх! Ты сможешь!

Он покачал головой. Его лицо было бледным, губы плотно сжаты.

— Отпусти меня.

— Нет!!!

Корень еще больше надломился, Адам отклонился на несколько дюймов, и Энджел тихонько застонала от боли, пронзившей тело. Ее грудь была сейчас над краем пропасти, и корень, за который держался Адам, цеплялся за поверхность горы несколькими тонкими прутиками.

— Черт возьми, он сейчас обломится! — крикнул он. — Отпусти меня!

— Нет!!!

Внезапно он вырвал руку и оттолкнулся ногами, и в этот миг корень оторвался от горы. Энджел пронзительно закричала, и крик ее все звучал и звучал, пока она смотрела, как Адам падает в пустоту — на фоне неровных, зазубренных краев скалы его силуэт становился все меньше, а внизу разверзлась бездна…

Но он не упал. Он прыгнул. Он сгруппировался и прыгнул, и его ступни ударились о край узкого, покрытого кустарником утеса, а он оказался на расстоянии около шести футов внизу. От удара плечом об отвес скалы его бросило вперед, но он стремительно отпрянул к скале и ударился головой. А потом бессильно рухнул на выступ.

Крик Энджел перешел в рыдание — в нем были надежда, отчаяние, безумие:

— Адам!

Вместо ответа она услышала приближающиеся раскаты грома, и стремительный поток ливня ударил ей в лицо. Она протерла глаза и наклонилась над пропастью слишком сильно — она могла скатиться вниз, но ей уже было все равно.

— Адам!

Он пошевелился, заставляя себя приподняться с земли, и едва заметно двинул рукой.

Рыдая, задыхаясь, Энджел отползла от края обрыва и поднялась на ноги. Она пошла, спотыкаясь, к лошадям, почти уверенная, что из-за грозы они умчались в страхе прочь.

Но они стояли на месте, прижавшись к скале, опустив головы, и на них было жалко смотреть. Ее так трясло, что она с трудом управляла своими движениями, и сквозь катившиеся по лицу струи дождя и горячие слезы она ничего не видела. Но каким-то образом она сумела достать веревку, размотав ее с седла Адама, и схватила за уздечку его коня, заставляя идти вперед.

Она из последних сил завязала веревку вокруг луки седла — если понадобится, она будет держать ее сама. Она не оставит Адама умирать в этой пропасти. После всего, что у них было, она не бросит его.

Она перебросила веревку через выступ скалы.

— Адам! Ты сможешь схватить ее? Попытайся! Прошу тебя, постарайся!

Адам поднялся на ноги, было видно, что это стоило ему немалых усилий, затем он прижался спиной к отвесной скале и потянулся за веревкой. Но она была слишком далеко.

Энджел вытянула веревку обратно, рыдая от огорчения, и снова бросила вниз. На этот раз он смог дотянуться до нее.

Она видела, как он обмотал руки веревкой и завязал узел.

Казалось, это длилось вечность. Наконец он поднял руку.

Его приглушенный дождем голос был еле слышен:

— Отлично! Я держу ее!

Энджел подбежала к лошади и схватила уздечку. Лошадь попятилась на несколько шагов и внезапно остановилась, чем-то напуганная.

— Иди, черт возьми! — прикрикнула Энджел на нее. — Иди назад! — Лошадь захрапела и затрясла головой, и Энджел с силой хлопнула ее по шее. Лошадь сделала еще несколько нерешительных шагов назад.

Это продолжалось так долго, что, казалось, прошли часы. Шаг назад, остановка, еще один неуверенный шаг. Но самым страшным было то, что Энджел ничего не видела. Она боролась с упрямой лошадью, ругала ее, била ногами и тянула за уздечку и потому не знала, что происходит с Адамом. Она даже не услышала бы, если бы он позвал ее. Она бы не узнала, если бы веревка начала перетираться или если бы узел начал развязываться.

И вдруг внезапно веревка ослабла…

Энджел увидела, как она упала, свернувшись, в грязную лужу под ее ногами, и сердце ее остановилось. Она в страхе оглянулась.

К ней шел Адам, чуть прихрамывая, покрытый синяками, весь в грязи, согнувшийся от боли, но живой.

Забыв обо всем, она с криком бросилась к нему. Он обхватил ее руками, и они стояли, обнимая друг друга с ужасной, сокрушительной силой, прижимаясь друг к другу, а дождь колотил по ним, и гремел гром, пока гроза наконец не ушла куда-то за горы, а дождь продолжал лить как из ведра.

В нескольких сотнях ярдов впереди они обнаружили небольшую пещеру и устроились под навесом скалы. Энджел развела костер, и они сидели возле огня, сушили свою одежду и смотрели на завесу дождя, которая отделяла их от всего мира, а мир вокруг постепенно становился все более тусклым и туманным. Время от времени капли дождя с шипением падали на горячие поленья, и непрерывные вздохи и стук дождя, казалось, запечатали их двоих в пещере, защищая.

Адам полез за порцией кофе, лежащей в седельной сумке, и замер, увидев, что она открыта. Собрав у выхода из их убежища дождевую воду в кофейник, Энджел вернулась к костру.

— Тебе нужно снять мокрые ботинки, — посоветовала она. — У костра они высохнут быстрее.

Адам достал крест из сумки.

— У тебя была возможность, — сказал он. — Почему ты ею не воспользовалась?

Энджел опустила в кофейник тряпочку и отжала ее.

— Похоже на то, что я только и делаю, что привожу тебя в порядок, — произнесла она, вытирая кровь и засохшую грязь с раны на его лбу.

Адам отвел ее руку. Он посмотрел на нее, и она увидела, что его глаза потемнели и стали почти черными. Его голос прозвучал очень спокойно:

— Ты могла оставить меня здесь.

Энджел посмотрела на него и ответила, глядя ему в глаза:

— Нет, не могла. — Она положила тряпочку на колени. — Не знаю. Может быть… может быть, в том кресте заключено что-то особенное. — Она подняла на него глаза. — Я собиралась забрать его себе. Я все заранее спланировала. А потом ты упал, и… ты мог бы погибнуть, но не погиб. Я хотела украсть крест, но не смогла. — Энджел пожала плечами. — Я не знаю, в чем тут дело.

Адам протянул руку и нежно положил на свою ладонь прядь ее мокрых от дождя волос.

В этом жесте не было ничего странного, ничего необычного. Изменения, которые произошли в их отношениях за последний час, были едва уловимы, но они были очевидны, и их невозможно было не замечать. Но они не могли повернуть назад, никто из них не мог сдать свои позиции: слишком много поступков совершено, слишком много слов сказано.

Адам смотрел на нее, его лицо было в грязи, волосы были темными от дождя, и это лицо заключало в себе все, что она когда-либо хотела, в чем она когда-либо нуждалась, чем она дорожила в своей жизни. Она видела, как в его глазах надежда боролась с желанием, доверие сражалось с подозрением, и она это понимала, потому что в ее душе происходила та же самая борьба. Она хотела так много — и ожидала так мало. И новизна того, что они открывали друг в друге, по-прежнему не позволяла забыть об осторожности.

Затем Адам опустил руку и вздохнул.

— Ах, Энджел, — проговорил он тихо. — Я не знаю, что с тобой делать.

Вот она, истина, и Энджел не могла больше обходить этот вопрос.

— Это все из-за нее, правда ведь? Из-за моей матери?

Ты влюблен в нее.

Его глаза распахнулись от удивления. Но где-то в их глубине скрывалось что-то еще — тень вины?

Но именно это Энджел меньше всего хотела там увидеть.

Боль сдавила ей горло, и она отвернулась.

— Подай мне кофе, — сказала она бесцветным голосом. — Я сварю, пока мы будем пережидать дождь.

— Энджел, я тебе все объясню, — произнес он.

— Нет. — У нее был слегка пронзительный голос из-за огненных иголок, которые царапали ее нервы. И она приложила все усилия, чтобы голос ее звучал спокойно. Но она ответила ему слишком торопливо и немного напряженно.

Она боялась, что если перестанет говорить, она разрыдается. А этого она не хотела.

— Нет, все нормально, я понимаю. Я с самого начала это знала. То, как ты о ней говоришь, какое у тебя становится лицо, когда ты о ней говоришь… Я знаю, я знала это всегда. Не важно. Так лучше. Она не захочет, чтобы я была рядом. Ты тоже не захочешь этого, я понимаю. Подай мне кофе.

Адам пребывал в растерянности. Энджел не могла смотреть на него. Она боялась увидеть в его глазах это неодолимое в своей неизбежности признание горькой истины, то единственное, с чем она никогда не сможет справиться, единственное, что они никогда не смогут преодолеть. Энджел обрадовалась, что Адам отвернулся, когда достал кофе из своей сумки. Потому что, если бы он заговорил с ней, если бы он посмотрел на нее еще одну минуту, она потеряла бы самообладание, и вся боль и унижение выплеснулись бы из нее вместе со слезами. И это был бы самый мерзкий, самый ужасный, самый беспомощный поступок, какой только она могла совершить, и он опозорит ее и вызовет у Адама только брезгливую жалость к ней. Она не выдержит, если он станет ее жалеть.

И в этот момент его плечи выпрямились, и он тихо произнес:

— Нет.

Он повернулся к ней, а Энджел старалась избегать его взгляда. Но он взял ее за подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза. Она сжала губы, чтобы сдержать слезы, и отбросила его руку.

Тогда он уверенно взял в ладони ее лицо и пристально посмотрел на нее. И его глаза потемнели от переполнявших его чувств, которых она не понимала.

— Послушай меня, — заговорил он, и его голос был серьезен. — Когда-то очень давно я думал, что влюблен в Консуэло. Она никогда не испытывала ко мне никаких чувств.

Никогда. И спустя годы я начал понимать, что то, что я испытывал к ней, было не любовью, а дружбой.

— Не надо, — хрипло прошептала Энджел с мольбой в голосе. — Не лги мне.

— А потом я встретил тебя, — продолжал он горячо, — и я увидел… — он вздохнул, как будто удивляясь этому, — все, что, как мне казалось, я любил в Консуэло, просто бледная тень по сравнению с тем, что есть в тебе. Твоя сила духа, твое мужество, твоя манера ходить и держать голову, то, как сверкают твои глаза, когда кто-то выступает против тебя, то, как ты разговариваешь, даже как ты дышишь. Черт возьми, я люблю в тебе все!

Она жадно впитывала его слова, как умирающее от жары растение пустыни жадно пьет дождевую воду. Она так нуждалась в этих словах, что вдруг заныли ее кожа, мышцы, даже ее мозг. Она отчаянно хотела поверить ему. Но она боялась.

Она снова попыталась отвернуться, но он по-прежнему твердо держал ее лицо. Его голос теперь был хриплым. И его глаза искали ее глаза: испытующие, но нежные, сомневающиеся, неуверенные. Как будто он хотел, чтобы она поняла его слова и запомнила навечно.

— Я скажу тебе, что я еще люблю, — продолжил он. — То, как ты борешься. Твое упорство. То, как ты вбиваешь себе что-либо в голову и не отказываешься от этой мысли, даже если она мне не нравится — даже если она означает, что ты будешь лгать, мошенничать и воровать, — мне все равно, потому что это ты, и это только часть того, что я в тебе люблю. Ты можешь понять это?

Она медленно покачала головой, по ее щеки порозовели, и у нее защипало глаза от слез, только теперь это были слезы радости, удивления, восторга. Он говорил то, что испытывал на самом деле, она читала это в его взгляде, ощущала в его прикосновении. Он вовсе не ненавидел ее. Он ее любил.

— Я никогда не понимала тебя, — призналась она тихо.

И тогда он поцеловал ее, и дождь исчез, а с ним исчезли обиды, сомнения и боль последних дней, и тепло от костра побледнело по сравнению с жаром, который взорвался внутри ее. Радость, чистая и неподдельная, желание, которое обострилось до заставляющего испытывать мучения острия булавки и затем распустилось, как пышные лепестки на фоне ясного голубого неба, которое было больше, чем жизнь, скорее жизнеутверждающее, чем требующее чего-то… Это было прикосновение Адама, его вкус, слияние с ней в единое целое…

Их страсть закручивалась в спираль. Словно во сне, они, обессилев, опустились на землю. Его руки оставляли жаркие дорожки под ее промокшей одеждой. Она жадно, инстинктивно искала его мускулы и гладила его кожу, когда отбрасывала мешавшую ткань его одежды, отделявшую ее от него.

Их слияние было поспешным и страстным, но очень естественным — как возвращение домой, как воссоединение двух душ, которые были на время разлучены, как возвращение того, что было отнято, как удовлетворение такой всепоглощающей потребности, что в их исполнении она была безмерной. Ее сила была как ветер, пронесшийся по пустыне, сметающий все на своем пути и меняющий облик земли; как остров, поднимающийся из океана во взрывах вулканического огня и пепла; как потоки воды, которые вымывают целые горные склоны и изменяют облик земли. Они стали одним целым, и сила их единства была как огонь и ветер; она стерла прошлое, и они смогли возродиться из пепла.

А потом они лежали, крепко сжимая друг друга в объятиях, время от времени ласково поглаживая друг друга или целуя пальцы друг друга, но большей частью просто обнимаясь и слушая смещавшееся дыхание и биение их сердец. «Я не одинока, — думала Энджел. — Теперь, что бы ни случилось, я никогда не буду одинокой». И самым странным было то, что она знала это с самого начала. Адам был ее второй половинкой — хорошим там, где она была плохой, спокойным там, где она была импульсивной, сильным там, где она была слабой. И они были нужны друг другу, как солнцу нужен дождь или как ночи нужен день. Это было так просто. Так ясно и так прекрасно.

Прошло много минут, и она прошептала:

— Знаешь, я по-прежнему думаю, что ты сумасшедший.

Она почувствовала, как он улыбнулся:

— Я знаю.

Она чуть-чуть подняла голову и серьезно посмотрела на него:

— Но я считаю также, что ты прав. И думаю… именно поэтому я тебя люблю.

Он погладил ее волосы.

— Энджел, — произнес он спокойно. — Наверное, ты догадываешься, что я сделаю для тебя все, что угодно. Только попроси меня, и я это сделаю. Я так боюсь снова потерять тебя. Но мне необходимо знать, чего ты хочешь.

Она не долго думала над ответом.

— Я хочу избавиться от этого креста. Ты прав — он нам не нужен. И я давно бы согласилась с тобой, если бы ты не рассердил меня. А потом я хочу поехать на твое ранчо. И я хочу, чтобы ты на мне женился, как честный мужчина женится на честной женщине. Это то, чего я всегда хотела. С самого начала только этого я и хотела.

Она почувствовала, как он глубоко вздохнул, твердой рукой повернул ее к себе и поцеловал.

— Я тоже, — признался он тихо. — Я тоже всегда этого хотел. — Он вопросительно посмотрел на нее:

— А твоя мать? Ты с ней увидишься? Ты хочешь встретиться с ней?

На этот раз Энджел помедлила с ответом. Впервые она честно попыталась ответить на этот вопрос, но сломать барьер, который так долго ограждал самые уязвимые стороны ее души, было нелегко.

— Я… хочу с ней встретиться, — сказала она. — Думаю, я хотела этого с того самого дня, когда ты рассказал мне о ней. Я просто… — Она нерешительно взглянула на него и заставила себя продолжить:

— А вдруг я ей не понравлюсь?

Она не знает меня так, как ты. И может быть, она, так же как и я, на протяжении многих лет мысленно рисовала себе чудесные картины того, какая я, как я всю жизнь создавала себе ее мысленный образ. Может быть, она будет разочарована?

Адам нежно улыбнулся в ответ, посмотрел на нее с обожанием и взял ее за подбородок.

— Я знаю, мне трудно заставить тебя поверить, но ты увидишь это сама. Она уже знает тебя, Энджел, — знает лучше, чем я. Лучше даже, чем ты сама себя знаешь. Потому что двадцать лет назад она была тобой. Ты ей понравишься, милая. — Он наклонился и нежно поцеловал ее в лоб. — Я могу тебе это гарантировать.

Энджел опустила глаза.

— Я наделала много ошибок и совершала дурные поступки.

— Точно также, как и она, — спокойно ответил Адам. — Думаю, никто в мире не знает об этом так же хорошо, как Консуэло Гомес. И именно поэтому вы нужны друг другу.

Энджел через силу улыбнулась:

— Надеюсь, ты прав.

За три года Драй-Уэллз не слишком изменился, но Консуэло этого и не ждала. Такие города не меняются, так же как и такие женщины, как она.

Последние три года были для нее тяжелыми. Она отчаянно старалась найти работу, но ей предлагали только работу известного рода. И поэтому у нее никогда не было достаточно денег, чтобы купить что-то, кроме еды.

Ее ребенок пропал.

Ее маленькая Энджел с нежной кожей, волосами цвета воронова крыла и глубокими, живыми синими глазами, глазами Кэмпа Мередита, умерла или ее куда-то отправили — никто не знал. Она возвратилась за ней, как и обещала. И не имело значения то, что у нее не было денег. Не имели значения ни ее гордость, ни ее независимость. Она собиралась отвезти ее к Кэмпу и заставить его признать ее. Она бы умоляла его, если бы это понадобилось, и угрожала — если бы пришлось, но ее ребенок был бы с ней. Она бы заботилась о нем.

Более чем за год до ее приезда в миссии случился пожар.

И никого там не осталось. Несколько детей, выживших при пожаре, были распределены в приюты других городов, монахини разъехались кто куда. Внутренний голос говорил Консуэло, что ее дочь жива. Если бы она погибла, она бы это почувствовала, как чувствуют удар ножа. Но для Консуэло она была потеряна. И Консуэло могла только надеяться, что, где бы ни находилась ее Энджел, она была счастлива. Она надеялась, что о ней хорошо заботятся, что ее любят…

Ее как магнитом тянуло в Драй-Уэллз. Возможно, потому, что ей больше некуда было идти, а может, у нее были более серьезные причины для этого. Она не знала, жил ли все еще здесь Кэмп Мередит, приехала ли к нему жена и помнит ли он Консуэло или давно забыл. Но она должна была туда вернуться.

Она нашла его в таверне. Там ничто не изменилось: древесные опилки на полу, грязные столы, исцарапанная барная стойка. И какой-то человек, наклонившийся над стойкой, со стаканом в руке. В его роскошной рыжей гриве появился всего один или два седых волоска, его борода стала гуще, а кожа — темнее. Но он был такой же высокий, такой же широкоплечий и мощный. И когда она посмотрела на него, ее сердце остановилось, а затем заболело от тоски по нему.

Она не проронила ни слова. Он медленно повернулся и увидел ее, и чувство, которое нарастало между ними, было как нечто физическое, осязаемое, слышимое уху и горячее на ощупь. Казалось, оно высосало весь воздух из комнаты и все движение из окружающего мира. Они застыли в напряженных позах, разделенные расстоянием в восемь футов, но сплетенные вместе душой и телом.

А потом он направился к ней. Он схватил ее в объятия и сжал с такой силой и так неистово, что у нее могли на коже остаться синяки. Но Консуэло не думала об этом. Она обнимала его так же горячо и сильно. И только одну отчаянную молитву удалось ей произнести про себя: «Не позволяй мне это делать, не дай мне опять пропасть из-за этого мужчины…»

Но эта молитва была бесполезна. Она уже пропала.

Он чуть отстранил ее от себя, держа в ладонях ее лицо, и внимательно смотрел ей в глаза. А затем его взгляд упал на шрам, который пересекал ее щеку. И Консуэло увидела его глаза, потемневшие от боли, и это принесло ей некоторое удовлетворение.

Кончиком пальца он осторожно провел по шраму, этим жестом наказывая себя, а потом опустил руку.

— Конни, — произнес он хрипло. — Ты вернулась, Конни. — Его взгляд был страстным и неверящим, как будто он боялся поверить в то, что увидел. — Я скучал по тебе, моя девочка. Я думал… я думал, ты никогда не простишь меня.

— Я не могу простить тебя, Кэмп, — тихо ответила она. — Но и без тебя…я тоже не могу.

Он обнял ее за плечи:

— Теперь ты вернулась, а все остальное не важно.

В этот момент она хотела рассказать ему об их ребенке, больше всего на свете она хотела сделать это. Кэмп, такой сильный, такой могущественный, мог все исправить.

Ему будет нужна его дочь, он найдет ее…

Но Кэмп торопливо заговорил:

— Так много всего произошло за это время. Моя жена… моя жена умерла, Конни. Но моя малышка, она сейчас здесь, живет на ранчо. Она прелестная девочка, Конни. — Он гордо расправил плечи, и глаза его вспыхнули светом, которого она до этого никогда не видела. — Она тебе понравится. Настоящая Мередит, вот кто она.

И тогда Консуэло поняла, что все пропало. У Кэмпа Мередита есть дочь. Красивая рыжеволосая дочка от его красивой, образованной жены из Виргинии. Ему не нужен ребенок шлюхи-полукровки. Она никогда не расскажет ему об Энджел. Он никогда не узнает, что он потерял. И пусть это послужит ему наказанием. То, что она этим наказывает и себя, не имело значения. Энджел будет принадлежать только ей, пока она жива.

— Но ей нужно женское внимание, Конни, — вздохнул Кэмп, — как всем девочкам. И теперь, вернувшись сюда, ты можешь поселиться на ранчо, ты…

— Ты хочешь, чтобы я вышла за тебя замуж?

Он изменился в лице:

— Так вот чего ты хочешь?

Она ответила ему с горькой усмешкой на губах:

— Нет. Я больше этого не хочу. Я не хочу, как образцовая женушка, жить в твоем доме и воспитывать твою дочь для тебя. Я уже не та девушка, какой была три года назад, Кэмп Мередит. Я больше не твоя.

Она выскользнула из его объятий, но он с силой схватил ее за руку. В его лице было что-то такое, чего она никогда не видела. Пожалуй, это напоминало отчаяние.

— Ты не уйдешь вот так! Ты больше не оставишь меня! — Его голос понизился почти до шепота, и его пальцы сжали ее так сильно, что она поморщилась от боли. — Ты нужна мне, Конни. Ты знаешь, что всегда была мне нужна. Ты не можешь снова меня покинуть.

Сердце разрывалось в ее груди. Ей хотелось обнять его, излить ему свою тоску по нему, пообещать ему что-нибудь. Но она подняла голову и спокойно произнесла:

— Я больше не девушка из таверны, Кэмп. Я больше не буду твоей шлюхой. Я заслуживаю большего. Мне нужно гораздо больше.

— Черт, я куплю тебе таверну! Ты можешь быть, кем ты захочешь, только… — Его голос стал еще более хриплым. — Только не покидай меня. Не поступай так со мной, Конни.

Она посмотрела на него и поняла, почему она вернулась.

Она никогда его и не оставляла и сейчас тоже не могла этого сделать. Она влюбилась в него когда-то, однажды и навсегда. И она ничего не могла с этим поделать, это невозможно было изменить. Она любила его. Она не гордилась этим, не была этому рада. Но она не могла перестать любить его. Она принадлежала ему, а он — ей, навсегда.

Она любила его, но простить его не могла. И единственное, что могло бы окончательно соединить их сейчас, — это та тайна, которая всегда будет их разъединять.

Энджел. Ее Энджел. Потому что когда-нибудь она найдет свою дочь и приведет ее домой. Она будет любить ее и защищать, и никто никогда не назовет ее дочь шлюхой-полукровкой.

Но до тех пор с ней будет Кэмп, без которого она не может существовать.

Несколько минут она спокойно смотрела на него. И наконец сказала:

— Я остаюсь.