"Чарлстон" - читать интересную книгу автора (Риплей Александра)

2

С рассветом Болотный Ангел снова начал обстрел, но город уже успел подготовиться. Накануне вечером офицеры Конфедерации обходили дома, успокаивая жителей и давая советы, какие предосторожности следует предпринять в случае попадания снаряда и пожаров. Когда стали падать ядра, их встречали с гневом и любопытством, но без паники. Люди сгрудились на верандах и крышах, наблюдая оттуда, как поднимаются в воздух и падают близ церкви Святого Михаила массивные железные шары. К исходу утра Болотный Ангел выпустил тридцать седьмой снаряд и тут же взорвался сам. Вспышка была видна всем наблюдателям, грохот взрыва докатился до города и был встречен шумными приветствиями толпы.

Через час знакомые всем лакеи дома Бретонов, одетые в черно-красные полосатые жилеты, заспешили во все концы старого города. Записки, которые они разносили, были испещрены неразборчивым почерком Салли Бретон: «Чай в гостиной под открытым небом, прошу пожаловать».

Салли Бретон была изящной женщиной чуть за тридцать. У нее была мальчишеская фигура и маленькое обезьянье личико. Ее сияющие глаза и неистощимая бодрость духа покорили Майлза Бретона, хотя немало красавиц тщетно пытались завоевать его сердце. Салли Бретон много путешествовала по Европе, Азии и Африке и покоряла всякого, кто встречался на нее пути.

Она прославилась своим гостеприимством, о ее вечерах говорили с восторгом, расценивая их как оригинальные. Все чарлстонские дамы, кроме только тех, что были в глубоком трауре, съехались к Бретонам незадолго до четырех. Им не терпелось узнать, что же придумала Салли на этот раз. Кареты и коляски загородили Кинг-стрит, затрудняя друг другу проезд. Но проволочка только разжигала любопытство.

Гости не были разочарованы. Когда они вошли в гостиную, отделанную в строгом стиле восемнадцатого века, Салли Бретон сидела за большим чайным столом посреди комнаты. Столп солнечного света падал на нее сквозь дыру в потолке. Салли была окружена сияющим нимбом, отражавшимся на георгианском серебряном чайном сервизе и игравшим в блистающих призмах хрустальной люстры, которая висела в опасной близости от пробоины. Салли была одета в белое батистовое платье, что значительно увеличивало эффект. Ее пышные юбки, казалось, притягивали к себе свет. Крохотные ножки хозяйки, предмет ее особой гордости, были обуты в ярко-алые атласные башмачки с алмазными пряжками. Бок о бок они покоились на огромном черном ядре, застрявшем в паркете под столом.

– Входите, – говорила Салли гостье, появлявшейся в дверях. – Отпразднуем событие. Я так часто рассказывала о нем, что даже наскучило. Но теперь оно выглядит значительно интересней.

Дамы восклицали, выражая восторг, и смеялись. Всем было известно, что во время войны с Англией за независимость ядро неприятеля влетело в дом Бретонов, едва не задев драгоценную Уотерфордскую люстру. Ядро янки точь-в-точь повторило путь своего предшественника.

Гостьи уходили от Салли Бретон ободренные. Стойкость духа Салли всегда была заразительна, но последний прием оказал наиболее продолжительное воздействие. Не было ни одного человека, которого бы не связывали брачные или родственные узы со старинными семействами, поселившимися в Чарлстоне до Революции. Фамильные истории были известны всем, так как передавались из рода в род вместе со столовым серебром и портретами предков. Было полезно припомнить, что когда-то Чарлстон уже осаждался неприятелем. Мало того, город был сдан врагу и перенес оккупацию. Но англичан разбили, разрушенное восстановили, город зажил по-старому. Невзирая на преходящие неудобства, Чарлстон сохранял свой особый, высокоцивилизованный стиль. И теперь не о чем беспокоиться. Эта война тоже когда-нибудь закончится. Дом Бретонов, дома других владельцев починят, и все забудется. Красные башмачки Салли стоили целого полка.

Время принесло новые испытания, и чарлстонцам необходимо было подбадривать друг друга, дабы не пасть духом. Тишина, наступившая после гибели Болотного Ангела, длилась недолго. Проведав, что острова, окружающие гавань, не имеют надежного заслона, Объединенные Силы заняли их, один за другим, установив там свои огневые точки. Джеймс, Джонс, Йонгес, Вадмалоу, Фолли – каждый остров представлял теперь угрозу для города. Вместо черных железных шаров, посылаемых Болотным Ангелом, на город летели новые, начиненные порохом ядра. За ними последовали снаряды, разрушительной силой превосходящие все, что когда-либо испытывал Чарлстон.

Современные орудия были дальнобойными. Многие семьи переехали севернее Брод-стрит, чтобы избегнуть бомбардировки. Потом им пришлось перебраться еще дальше, за Кальхоун. Кое-кто покинул побережье и уехал к родственникам и знакомым, живущим в других городах. К концу ноября оставшиеся в Чарлстоне жители обитали только на небольшом клочке земли в четверть квадратной мили, у северной окраины города. Прочие улицы опустели: и днем и ночью на них рвались ядра.

Через день после происшествия с Эндрю его импозантная мать Эмма послала карету, чтобы перевезти сына домой. Люси следовала за каретой в собственной коляске, с ребенком и нянюшкой. Эмма превратила свой дом на Шарлотт-стрит в госпиталь. Необходимый уход, говорила она, укрепит Эндрю и исцелит его ноги. Когда люди потянулись из центра города на северную окраину, Эмма не приняла никого из своей многочисленной родни. Она отказалась пустить даже семью своего брата. Эндрю необходимы тишина и покой.

Живущая в соседнем доме Джулия Эшли не могла прибегнуть к подобным отговоркам. Джулия была старая дева сорока с лишним лет. Она жила одна в большом кирпичном особняке, который унаследовала десять лет назад после смерти обожаемого отца. С тех пор она не снимала траура. Братьев у Джулии не было. Ее единственная сестра, Мэри Трэдд, была восемью годами моложе и полная противоположность Джулии во всех отношениях. Мэри была хорошенькая – изящная, женственная, с пухлыми щечками, вьющимися темными волосами и большими темно-голубыми глазами. Со дня ее первого выезда в доме постоянно толпились поклонники; так продолжалось до тех пор, пока она не остановила свой выбор на Энсоне Трэдде. Дом был полон ее звонким смехом, радостными восклицаниями, а порой и плачем. Джулии, обреченной на горькое одиночество, продолжавшиеся два года романы сестры причиняли невыносимые страдания.

Когда Мэри переехала в собственный дом, Джулия впервые почувствовала себя человеком. Она была высока, худа, с крупными чертами лица, которые, однако, были не лишены привлекательности. И теперь ее спокойные, нечастые реплики могли быть услышаны и оценены. Вокруг нее образовался узкий кружок друзей, интересовавшихся литературой и естественными науками. Она путешествовала, покровительствовала симфоническому оркестру и имела лучшую ложу в театре. К сорока годам она сделалась примечательной женщиной и чувствовала себя счастливой.

Теперь же упорядоченное существование Джулии было потрясено шумным вторжением сестры, ее детей и слуг.

Мэри открыла завешанные пыльными простынями покои третьего этажа, вселилась в свою старую комнату и заполнила собою дом, как она всегда это делала. У Джулии начались мигрени.

В домах по соседству также отпирали старые комнаты и готовились к приему родственников, для большинства семей это было легко и вполне естественно. Близилось Рождество – пора, когда в домах всегда полно гостей.

Чарлстонцы отличались общительностью, они получали удовольствие, посещая большие и малые собрания. Дни от Рождества до конца января были самыми напряженными. В мирные годы оркестры, приезжавшие из Лондона, давали концерты; в театре на Док-стрит спектакли играли заезжие труппы с участием мировых знаменитостей; три или четыре раза в неделю давались балы и устраивались ужины; а в январе наступали волнения скачек в роскошном клубе близ ипподрома, где владельцы ставили тысячи на лошадей, носящих их цвета. В течение пяти недель самый жизнерадостный город во всей Америке веселился экстравагантно и с размахом.

Война не способствовала затейливым, продуманным развлечениям. Пустовали Док-стрит и ипподром, и не устраивали бала в день святой Цецилии, на который вывозили совсем молоденьких девушек, чтобы представить их обществу. Но ощущение праздника было таким же, как всегда. Даже сильнее, чем обычно. Было важно не падать духом, несмотря на трудности военного времени.

Двенадцатого декабря Мэри Трэдд с радостным удовлетворением оглядела гостиную. В нынешнем месяце янки затопили три корабля, но четвертому удалось проскочить мимо их орудий. К счастью, именно тому, груз которого особенно интересовал Мэри. Рождественские подарки в ярких обертках пирамидами громоздились на широких подоконниках.

– Мисс Трэдд…

Мэри вздрогнула. Она была так поглощена своими переживаниями, что не услышала шагов Элии. Взглянув на него, она схватилась за сердце. Губы слуги дрожали, глаза были широко раскрыты от ужаса. Он принес телеграмму. Все было точь-в-точь как тогда, полтора года назад, когда пришло сообщение о смерти мужа. Мэри застонала, выхватила телеграмму из рук Элии и надорвала ее.

Мэри разрыдалась.

– Все в порядке, – всхлипнула она. – Ах, как я испугалась! Все просто замечательно, Элия. Это от мистера Пинкни. Он будет домой к Рождеству. Скажи всем.

К концу дня новость стала известна всему городу. Чарлстонцы пришли от нее в восторг. Пинкни Трэдд был всеобщим любимцем.

Мальчишкой его называли дикарем, но никто не назвал бы его испорченным. Огненно-рыжие волосы Пинкни служили путеводным знаком для других мальчишек. Он опережал их в лазании по деревьям, плавании, всевозможных исследованиях, гребле и верховой езде, а также в опытах с сигарами и выпивкой. Учителей приводила в отчаяние леность способного мальчишки, и они готовы были волосы рвать на голове оттого, что классной комнате он предпочитал конюшни. Однако они всегда принимали его веселые извинения. Пинкни был неуправляем, но никогда не хитрил. Он соглашался, что виноват, и без возражений принимал наказание.

Первейшим его изъяном была горячность. Остывал он так же быстро, как и вскипал, но вспышки были ужасны. Став старше, Пинкни научился себя контролировать; узда хороших манер сдерживала прилив чувств. Он мог кивнуть и улыбнуться, выслушивая возражения, и только близкие друзья понимали, какую бурю скрывают его внезапная бледность и потемневшие голубые глаза. По натуре юноша продолжал оставаться диким животным. Но вполне обученным и с налетом светской томности. Он был гибок и мускулист и с равным успехом мог справиться и с тяжелым бревном, и с легкой рапирой. Пинкни был первым наездником и первым танцором во всей южной Каролине.

На радость матери юноша вырос миловидным. От постоянного пребывания на воздухе его кожа покрылась загаром. В отличие от большинства рыжеволосых, на узком красивом лице Пинкни не было веснушек. Загар делал юношу похожим на цыгана, придавая его облику романтический оттенок. Подбородок его был гладко выбрит. К огорчению Пинкни, волосы у него на лице росли не рыжие, а темно-русые, и поэтому он не отпускал бороду, чтобы не выглядеть смешным. Рот у него был небольшой; тонкие губы, приоткрываясь в частой улыбке, показывали ряд крупных белых зубов с щербинкой посредине; при этом в глазах загорался озорной огонек. Салли Бретон называла его Аполлоном, и все чарлстонские дамы были с ней согласны.

К удовлетворению отца, мальчик относился к их мнению с совершенным безразличием.

Когда Пинкни исполнилось семнадцать лет, его послали учиться в Оксфорд. Предполагалось, что, подобно прочим чарлстонским юношам, а также их отцам и дедам, он ухитрится закончить курс без серьезных скандалов, а затем совершит большое путешествие. Но через год Южная Каролина отпала от Соединенных Штатов, и Пинкни пришлось возвратиться домой. Он успел получить некоторое представление о Шекспире и завел около дюжины новых друзей. Помимо того, к медлительности протяжной его южной речи примешался английский акцент. В мае 1861 года Пинкни вместе с отцом уехал в Виргинию, чтобы присоединиться к добровольцам Уэйда Хэмптона. С тех пор дома он не бывал.

Едва ли не в каждой семье припоминали проделки маленького Пинкни и перечисляли его боевые подвиги. Он уже командовал кавалерийским полком, генерал Ли называл его кентавром. Маменьки критически оглядывали своих дочерей, заботясь об их нарядах, цвете лица и осанке. Пинкни было уже двадцать лет, он считался наследником плантации Трэддов. Все понимали, что герой, только что вернувшийся с поля битвы, не останется равнодушен к милому личику и нежному голоску. По меньшей мере раз в месяц в городе играли свадьбу.

Услыхав о возвращении Пинкни, Эндрю Энсон обрадовался всей душой. Он и Пинкни выросли вместе и всегда были неразлучными друзьями. Эндрю даже колебался, жениться ли на Люси, – так хотелось ему поехать в Оксфорд вместе с товарищем. Но серые глаза Люси, смотревшие на него с обожанием, привлекали его больше, чем ученье. Ожидая приезда Пинкни, Эндрю велел переставить мебель в комнате. Кушетку, на которой он лежал теперь целыми днями, поставили поближе к окну, так, чтобы ему была видна входная дверь дома Джулии.

В соседней комнате семнадцатилетняя сестра Эндрю Лавиния натирала щеки влажным лоскутком красной фланели. Она любила Пинкни давно – сколько его знала. Под стопкой вышитых носовых платков на столе в ее комнате был спрятан заветный талисман – обеденная салфетка, которой когда-то пользовался Пинкни. Порой она запирала дверь и прижимала салфетку к губам, пытаясь угадать, что чувствуешь, когда тебя целуют.

Мэри Трэдд устроила в доме настоящий переполох. Она отдавала противоречивые распоряжения слугам, открывая сундуки с одеждой Пинкни и посылая в кухню напомнить повару Джулии, что мистер Пинкни любит масло подсоленным и предпочитает чай, а не кофе.

Стюарт, подобно Эндрю, приник к окну. Пинкни был его кумиром.

Даже Джулия потеряла покой. Пинкни еще шестилетним завоевал ее сердце, предложив матери отдать Джулии все свои кольца, потому что у тети пальцы длинные и красивые, а у Мэри коротенькие и толстые. Она открыла и проветрила комнату своего отца, которая всегда была заперта, и велела Элии прибрать ее так, чтобы Пинкни чувствовал себя там уютно.

Одна только Лиззи была недовольна. Ее смущала поднявшаяся вдруг суматоха. Она не могла припомнить ни старшего брата, ни отца, как ни старалась. Девочка чувствовала только, что Джорджина, берясь за гребешок, дергает ее за волосы больнее, чем обычно, и что взрослым некогда восхищаться новой куклой, которую ей подарили в день рождения всего месяц назад, когда Лиззи исполнилось четыре года. Кукла была обута в черные блестящие башмачки, которые Лиззи умела сама шнуровать. Четыре дня девочка терпела, а потом решила убежать из дома. Она смело вышла на улицу через главные ворота и дошла до самого угла. Лиззи забралась под куст падуба, который рос в саду Уилсонов у самого тротуара, и стала раздумывать, куда же направиться дальше.

Неожиданно на нее легла тень, и кто-то поздоровался с ней грубым голосом. Девочка вжалась в куст. Незнакомец наклонился и присел рядом с ней.

– Как поживаете, мадам? – обратился он к девочке. – Не скажете ли, где тут проживает мисс Элизабет Трэдд?

Лиззи недоверчиво нахмурилась.

– Мне не позволяют разговаривать с чужими.

– Разумное правило. Но мы не такие уж чужие… Ты любишь загадки?

Девочка выбралась из укрытия под ветками. Ей очень нравились загадки. Но последнее время все слишком заняты, чтобы поиграть с ней. Лиззи осторожно взглянула на незнакомца.

– А какие загадки вы знаете? – спросила она. Путник улыбнулся:

– Они совсем не трудные. Взгляни на меня и постарайся вспомнить, как зовут рыжего неумытого джентльмена, которого мисс Элизабет Трэдд должна пригласить на чашку чая?

Лиззи отступила назад и пристально вгляделась в него. Затем в ее памяти что-то прояснилось.

– Пинни! – воскликнула она и обвила ручонками его шею. – Я тебя люблю.

– Я рад. А я так тебя просто обожаю.

Ловким движением Пинкни поднялся, подхватив Лиззи на руку. С девочкой он направился к дому Джулии.

– Постой! – воскликнула Лиззи. Он остановился.

– Я хотела убежать из дома, – помолчав, призналась она.

– Хорошо, что ты передумала.

– Ты никому не расскажешь?

– Никому. Но за это ты угостишь меня чашкой чая в детской.

– Да, Пинни, конечно. Пойдем скорей.

Пинкни побежал. Лиззи визжала от радости. Вбежав в ворота, он покружил ее на весу. Девочка была в восторге.

– Пинкни! – громко крикнул Эндрю из окна. Пинкни обернулся и заметил светловолосую голову в окне соседнего дома. Он улыбнулся в ответ:

– Привет, Эндрю! Я улажу дела с этой дамой, а потом зайду к тебе.