"Жуки на булавках" - читать интересную книгу автора (Бухов Аркадий)Яд добротыВ первый вечер нашего знакомства Шванин спросил меня, почему я сегодня в черном галстуке. – А так просто. Забыл купить. – А вы любите темно-зеленые с золотистым оттенком? – Темно-зеленые? – праздно спросил я, не желая придавать его вопросу острое значение. – Очень. В них есть что-то. – Ну, так у вас завтра будет такой галстук. Ни больше, ни меньше как темно-зеленый… И именно я, если разрешите, преподнесу вам его. Он торжествующе посмотрел на меня и, не дожидаясь благодарности, отошел в сторону. На другой день посыльный принес мне шванинский подарок; а когда следующий раз я надел его и пошел в гости к знакомым, где был и Шванин, я понял, что сделал непростительную ошибку. Увидев меня, Шванин отвел в сторону хозяина дома, позвал меня и, похлопав пальцами по галстуку, спросил; – Каково? – Что? – удивленно спросил хозяин, поглядывая на нас обоих. – Галстучек-то? Каков? – Да, галстук, – неопределенно бросил хозяин, – зеленый, кажется… – Не в том дело, что зеленый, а как приобретен-то… Я ведь подарил. Три часа в магазине рылся… Я немного смутился. – Я и забыл вас поблагодарить… – Что тут благодарность… Приказчики, можно сказать, с ног сбились… Еле нашли такой… Через несколько минут ко мне подошел какой-то малознакомый человек и деловито попросил: – Можно вас к свету? Вот сюда немного… Ага, хорошо… Мне сегодня Шванин с утра звонками надоел: приходите, говорит, посмотреть, какой я ему галстушонок закатил… Ничего себе… – Мерси, очень… За картами Шванин пришел из другой комнаты и перебил кому-то хороший ход. – Играет? – по-отечески, шутливо спросил он, обращаясь к кому-то, обо мне, – а на галстук и внимания никакого… А я-то, старый дурак… Четыре магазина обегал… Приказчики… – Нет, что вы, что вы… Я очень благодарен… – Я так, к слову… Когда все расходились и толпились в передней, разыскивая калоши, Шванин вернулся с лестницы и, пожимая мне руку, предупредил: – Вы его пальтецом прикройте, а то сверху еще чего, пожалуй… он нежный… – О ком это вы так заботитесь? – с улыбкой спросила какая-то дама в капоре. – Да вот галстучек ему подарил, а он человек молодой, неосторожный… – А покажите-ка ваш знаменитый галстук… Ничего, милый… У вас есть вкус, Шванин… – Ну, еще бы… Четыре магазина… Три часа… Все приказчики… Галстук я подарил швейцару. О Шванине почти забыл. Встретил его только вчера. Шел по улице и думал, что в такую ночь ужасно тяжело быть одному. Бродить по улицам надоело, а дома была скука, темные обои и два книжных шкафа с намозолившими глаза корешками переплетов. – Алексей Сергеич! Вы? Куда это? Я оглянулся и увидел Шванина. – Здравствуйте. Так брожу. Хмуро что-то на душе… – Ай, бездомник, бездомник. В такую ночь домой бежать надо, к близким… Ночь-то какая… – Да у меня никого нет. Дома тоскливо, одиноко… Приду – сейчас же спать лягу… – Спать? Вы? Сегодня? Да я сейчас не знаю, что сделаю, если вы не пойдете ко мне… – Ну, что вы, право… – Он еще думает, как бы обидеть человека… Да допущу ли я, чтобы человек один ходил здесь, когда… Извозчик, Спасская… Тридцать копеек… Дома шванинская доброта, как вода у мельницы, пробила все плотины человеческой холодности и хлынула наружу неудержимым потоком. – Ну, съешьте вот этот кусочек, – с дрожью в голосе говорил он, выковыривая какой-то ломтик ветчины, – ну, ради вашей молодости… Ну, я прошу… Я ел во имя моей молодости, ради счастья шванинских детей, за грядущее счастье родины, пил кислый портвейн и затхлую мадеру за здоровье восемнадцати отсутствующих и незнакомых мне сослуживцев Шванина. Только когда последний кусочек кулича беспомощно задержался в моей руке, не имея возможности протолкнуться через чем-то набитый рот, Шванин закидал меня сочувственными, соболезнующими вопросами. – Скверная, говорите, комната? Холодная? – Вода замерзает. Думаю сменить. – И скучно одному? – Бывает. Редко, а все-таки бывает… – Как жалко… Такой молодой, и уже… И скверно возвращаться одному? – Да, неважно… Ну-с я пошел… Очень вам благода… – Что? Уходить? И вы думаете, что в такую ночь я… Через полчаса бесплодной борьбы с неиссякаемой добротой отзывчивого человека мне пришлось остаться ночевать у Шванина. Ночью он четыре раза осторожно заглядывал в отведенную мне комнату и шепотом справлялся: – Спите? – Нет, а что? В чем дело? – Может, попить хотите, – так вот тут, на столике… Может, вам свет мешает?.. – Не беспокойтесь, очень хорошо… – Я все-таки прицеплю еще газетку к занавеске… Глаза молодые – они ночью темноту любят… Когда я вернулся домой и стал переодеваться, в кармане пиджака что-то зашуршало. Я вскрыл конверт и изумленно вынул оттуда деньги. «Не сердитесь, милый Алексей Сергеевич, – написал Шванин в маленькой сложенной записочке, – я сам был молод и знаю, что такое без денег праздник проводить. У меня эта четвертная, можно сказать, лишняя, а когда у вас будет, отдадите». Я сконфуженно улыбнулся и переложил четвертную к пачке других бумажек, праздно лежавших у меня в бумажнике. Доброта Шванина начала сказываться через четыре дня, – Алло! Слушаю вас… Слушаю… – Это вы, Алексей Сергеевич? – Ах, Дмитрий Михайлович! Какими судьбами? – Вы только не сердитесь, голубчик, но мне прямо даже обидно… – В чем дело? – Я даже не поверил сначала… Разве у вас такие скверные обстоятельства? – У меня? Нет, кажется, ничего… – Ну, что там скрывать… Только почему вы не обращаетесь ко мне? Через несколько месяцев мы с вами, можно сказать, будем родственниками, я так рад, что я отдаю дочь за такого милого молодого человека, а вы идете сначала к чужим людям… – Я, право же, ничего не понимаю… – Мне Шванин звонил, говорил, что дал вам двадцать пять рублей и даже не назначил срока… – Дмитрий Михайлович, поверьте… – Да, я сам понимаю, дело молодое… В картишки продулись? – Поверьте мне… – Да вы не волнуйтесь… Мне только неприятно, что у меня в доме вы всегда говорите о хороших заработках, о свободных деньгах, а тут на самом деле… – Я же не просил… Вы понимаете… – Вы отдайте ему… Одолжите у меня и отдайте… – Я очень вам благодарен, но мне не нужно ваших денег, кроме того… – Я вам не навязываю, но мне просто неприятно… Вы извините меня, может быть, это мещанство, но что делать… Неприятно, что жених моей дочери ходит и занимает четвертные у каких-то… – Я бы просил вас, если это возможно… Алло! Алло… Дмитрий Михайлович… Барышня! Что вы нас разъединяете? Что? Повесил трубку… Ага… Хорошо… – Что же, вы подыскиваете комнату себе? Мне, конечно, все равно, если моей квартирой гнушаются, я так, как хозяйка спрашиваю… Билетик надо вывесить… – С чего вы взяли, Мария Михайловна? Садитесь, пожалуйста… – Ничего, я постою. Не я взяла, другие берут. Могли бы сами сказать, не через знакомых. Я не кусаюсь. – Я же ничего не понимаю… – Да и понимать тут нечего. Ваш же знакомый, господин Шванин… Прочитайте. Она передала мне письмо, в котором Шванин образно и настойчиво укорял мою хозяйку в том, что она губит молодой организм своего квартиранта, не отапливая в достаточной мере комнат… Дочитав, я скорбно посмотрел на хозяйку. – Тут в соседнем доме комнатка хорошая есть, – уклончиво ответила она на мой взгляд. – Тут недоразумение какое-то, – робко произнес я, – я ничего не говорил… – Если у каждого жильца свое недоразумение будет, лучше уж так как-нибудь, – хмуро возразила она, – вы подумайте и скажите насчет билетика, когда вывесить можно. Не из-за удовольствия комнату сдаешь, чтобы потом сплетничали.. – Я просил бы вас… – Нет уж позвольте мне попросить вас… Мне это не нравится. Верочку я встретил во время поисков комнаты. – Ну, как Расланова? – холодно спросила она меня, небрежно подав руку. – Томитесь по ней? – При чем тут Расланова? – удивленно спросил я. – Да так… Убитое настроение, муки одиночества, ночевка вне дома… – Откуда вы знаете?.. Кто вам наболтал?.. – Совершенно незаинтересованный человек… Я слухов не собирала, а просто вчера встретила Шванина, он мне и рассказал… И о ваших жалобах на одиночество, и о вашей тоске и неудовлетворенности… Мне казалось бы, что человек, который собирается начинать жизнь с другим человеком, которого он называл любимым, не должен томиться из-за того, что какая-то артистка… – И об артистке Шванин рассказал? – Нет. Об артистке он не рассказал, но это томление, эта тоска, эти ночные кутежи вне дома… Недаром этот ваш знакомый рассказывал, что он целую ночь вас утешал… Сначала утешитель, потом утешительница явится… – Верочка… – Вера Дмитриевна. – Оставьте это. Все вздор. – Ну, знаете, Алексей Сергеевич, если для вас это – вздор, чего же я могу ожидать дальше?.. – Верочка… Еще через несколько дней мне удалось восстановить прерванную чужой добротой линию своей жизни. Деньги я вернул Шванину с короткой и характерной припиской, после которой мы избегали встреч друг с другом. Мне рассказывали, что в одном обществе, говоря обо мне, Шванин невольно прослезился при воспоминании о незаслуженной обиде и тихо сказал: – Как тяжело, как больно быть отзывчивым… Они топчут это чувство сапогами… Так жестоко, так холодно топчут… С тех пор я решительно избегаю встреч с добрыми людьми. |
||
|