Бутанаев АнтонБабушка

Антон Бутанаев

БАБУШКА

Шагает Федотка по проселку с сумкой через плечо. Пылит проселок, по небу тучи расплываются, пахнет чебрецом. Тихо и нет никого вокруг. Федотка не смотрит по сторонам, и вверх не смотрит - не приучен. Федотка под ноги глядит, выполняя волю отца, чтобы не спотыкаться. А кругом безветренный июль, пруды с русалками, полынь да конопля. Кругом поезда на восток и на запад, молодые красивые девушки, которые... хотя нет, об этом чуть позже. Но все равно, даже без молодых и красивых, даже без просто молодых, даже без просто девушек романтики кругом вдовлоь. Вот она, на железнодорожной насыпи, там, где проедет через час поезд "Владивосток-Москва", и другой, "МоскваВладивосток", только в другую сторону. Романтика волновала и будоражила Федотку, и, честно говоря, мешала ему жить, мешала шагать по проселку с сумкой через плечо.

Родители Федотки были людьми веселыми. Момент его, Федотки, зачатия, пришелся у них как раз на какой-то шумный праздник с принятием различного горячительного. Пахло винными парами, как в раю, если бы он был создан Богом-алкоголиком. Было весело и приятно, и к тому же все разошлись. А на следущее утро Федотка уже существовал, клетки его делились и размножались. Еще через некоторое время он родился и повзрослел, с бельмом на глазу и с трудом подбирая слова. Волосы, как солома, торчащие в разные стороны, взгляд под ноги, чтобы не спотыкаться, и несколько десятков слов, чтобы скрасить и упростить себе существование, чтобы не считали немым. Вот и весь портрет.

В трех разных направлениях от Федотки, на разных расстояниях стояли три здания, три дворца, три королевства: монастырь, зона и банк. В километре к югу от Федотки - монастырь, в пяти на северо-восток - зона, а делеко назад, километров с тридцать к северу, в городе - банк. Во всех этих местах бывал человек по имени Иван Петрович, тот, кто был Федотке приставлен сверху. Федотка знал уже, что у всех есть или должен быть такой приставленный сверху человек, и считал, что это в порядке вещей. У всех, КОМУ приставляют. А другие, КОТОРЫХ приставляют, имели, соответственно каждый своего Федотку. И когда Федотка резво ковылял по городу за Иваном Петровичем, имея возможность не смотреть себе под ноги, а смотреть на Ивана Петровича спину, он успевал замечать разных людей вокруг. Какие-то были похожи на него и Ивана Петровича, это были, как запомнил Федотка, "мужчины". В таких случаях Федотка пытался определить, приставляют ли их к кому-нибудь или приставляют к ним. Но никогда не успевал - быстро менялись картины в городе, даже когда стоишь на месте, а если еще и за Иваном Петровичем надо поспевать, то и вовсе ничего не разберешь. Но попадались еще и люди другого сорта - этих Федотка знал как "женщин", "девушек", так его учили. В них Федотка вообще ничего не мог понять. То они казались ему все разными, то наоборот, как будто у них у всех одно лицо. И это каким-то странным образом зависело от погоды, и от Ивана Петровича. Вернее, что от чего зависело, Федотка не знал. Но тем не менее чем солнечнее было на улице, тем больше разных женщин видел Федотка. И чем менее страшен был Иван Петрович, тем сильнее разнились женщины в Федоткиных глазах. А Иван Петрович временами бывал очень страшен. "Ну и правильно, его же приставляют", - думал Федотка спокойно.

Сейчас Федотка шел в монастырь. Монастырь был женский, но Федотка этого не знал, как не знал и того, что монастырям принято различаться на женские и мужские. Не знал так же Федотка и о том, что и зоны различаются по половому признаку, и что та зона, где бывал он с Иваном Петровичем, тоже была женской. А если мимоходом вспомнить про банк, то следует признать, что и там женщин имелось некое достаточное количество. Честно говоря, Федотка вообще плохо отличал зону от монастыря - и там и там его провожали на кухню и кормили кашей, иногда с маслом. Зона даже нравилась Федотке больше - тамошняя повариха, обширная женщина со шрамом на щеке, время от времени гладила Федотку по голове, называла его "морячком", и изредка просила его принести угля для печки. А после того, как уголь Федотка приносил, говорила ему, что он "мужик", и давала добавки. В монастыре было похуже - там Федотку садили одного за стол, и смотрели на него то с жалостью, что Федотка просто ненавидел, то просто никак, как будто Федотки здесь вообще не было. Казалось, можно было и заорать, и разбить вдребезги тарелку с кашей - ничего не помогало от монастыря. Как-то раз Федотка проверил - и правда, ничего не изменилось, только потом, вечером, Иван Петрович дал Федотке подзатыльник. Так, не сильный, профилактический.

Ну а хуже всего был банк. С этими его мерзкими окошечками, с отвратительным запахом женских тел, причем чем ярче и красивее женщина, тем отвратнее. И что поразило однажды Федотку, так это то, что запах оказался ненатуральным - прямо при нем одна из "женщин", или "девушек", Федотка не разобрал точно, кто именно, достала из сумочки флакон с чем-то желтым и намазала себе шею этим паскудством. Федотка не смог там больше оставаться, он выскочил тогда на улицу и с ужасом ждал Ивана Петровича, страшного, как грозовая туча.

Федотка никак не мог понять, зачем нужны все эти королевства, эти банки, монастыри и зоны. Зачем и кому понадобилось собирать столько "женщин" и "девушек" в одном месте ? Ведь чувствовалось, что абсолютно все в этих королевствах прокисло и мерзко воняет, причем хуже всего было в банке. В монастыре было тоже нестерпимо плохо, и серо до безобразия, но все же получше. Там у Федотки всегда начинала болеть, просто раскалываться, голова, но хотя бы не тошнило. Боль сразу проходила за воротами мрачного здания, безнадежно пропахшего плесенью. Зона была еще туда-сюда, особенно кухня; но когда Федотка видел колонны "женщин" и "девушек", проходящих из одной части королевсва в другую, пусть от них и не воняло, как в банке, но все же впечатление оставалось тягостное. Федотка не понимал, как может Иван Петрович заговаривать с этими "женщинами". А может он заговаривал только с "девушками" ? Федотка никак не мог научиться их различать.

И все же зачем их так много в одном месте ? Вот, например, в парке, на скамейках, там, где концентрация женщин-девушек в общей массе не превышала двух третей, Федотке противно не было. Даже наоборот, особенно в те часы, когда женщины-девушки разнилсь, Федотке становилось как-то лучше. "Приятно," - вспоминал он тогда подходящее слово. И Иван Петрович в подобные минуты уже не так становился страшен. И можно было оторвать свой взгляд от своих ног и при этом не спотыкаться.

Лишь одна женщина-девушка не вызывала у Федотки раздражения никогда. Про нее Иван Петрович сказал Федотке, что она ему приходится бабушкой. Она иногда приезжала к Федотке, в дом, где он жил не один, а с многими, многими товарищами: с Ванькой, с Васькой, с Лысым и еще с "сорока лбами", как выражался Иван Петрович. Федотка так и не понял, почему эта женщина-девушка, его бабушка, не вызывала у него раздражения. Может оттого, что от нее ничем не пахло, может оттого, что она почти ничего не говорила Федотке, не заставляя его в ответ мучительно вспоминать подходящие слова. Может оттого, что она была ему "родня", как тоже говорил Иван Петрович. Можно сказать, что она даже Федотке нравилась. Он считал ее самой лучшей девушкой из всех тех "женщин" и "девушек", которых ему приходилось встречать в банке, зоне и монастыре, а так же на сумашедших улицах быстрого-быстрого города.