"Бойцовский клуб (перевод Д.Савочкина)" - читать интересную книгу автора (Паланик Чак)

11

В Южной Америке, Земле Очарования, во время перехода вброд какой-нибудь реки, в уретру Тайлеру может заплыть маленькая рыбка. У рыбки шипы на спине, которыми она, вперёд-назад, цепляется за стенки, так что однажды заплыв вовнутрь, она там обосновывается и готовится откладывать яйца. Есть миллион способов провести субботний вечер гораздо хуже.

— На самом деле, — говорит Тайлер, — мы могли поступить с матерью Марлы гораздо хуже.

Я говорю: «заткнись».

Но Тайлер продолжает говорить: «французское правительство могло засунуть нас в подземный комплекс недалеко от Парижа, где даже не хирурги, а недоученные техники вырезали бы наши глазные яблоки в рамках испытаний токсичности аэрозольных баллончиков».

— Такое бывает, — говорит Тайлер, — возьми, почитай газеты.

Но что ещё хуже, это то, что я знаю, что Тайлер умышленно сделал это с матерью Марлы, и с первого раза, когда я увидел его, у него всегда водились денежки. Тайлер делал настоящие бабки. Позвонили из «Нордстрома» и оставили заказ на две сотни кусков тайлеровского нежного коричневого сахарного мыла к рождеству. По двадцати баксов за кусок, согласно оптовым расценкам, у нас были бабки куда-нибудь сходить в субботу вечером. Бабки починить протекающий газопровод. Пойти потанцевать. Если бы мне не нужно было думать о деньгах, я бы возможно уволился с работы.

Тайлер называет себя «Пейпер Стрит Соуп Кампани». Говорят, что это лучшее мыло в мире.

— Что было бы хуже, — говорит Тайлер, — это если бы ты случайно съел мать Марлы.

Со ртом, набитым Кунг Пао Чикен, я говорю, чтобы он просто блядь заткнулся.

Место, где мы находимся этим субботним вечером — это переднее сиденье «Импалы» 1968, занимающей две площадки переднего ряда стоянки для подержанных машин. Тайлер и я, мы разговариваем, пьём баночное пиво, и переднее сиденье этой Импалы больше, чем диваны у большинства людей. В этой части бульвара стоянка продолжается во все стороны, на заводе эту стоянку называют Стоянкой Горшков, где любую машину можно купить за две сотни долларов, и в течение дня цыганские ребята, башляющие за эту стоянку, стоят возле фанерного офиса и курят длинные и тонкие сигары.

Машины — это первые тачки, которые дети водят в школе: «Гремлины» и «Пейсеры», «Маверики» и «Хорнеты», «Пинто», грузовики-пикапы «Интернэшнл Харвестер», «Камаро» с низкой посадкой, и «Дастеры», и «Импалы». Машины, которые люди любили, а затем выбросили. Звери на пруду. Свадебное платье в Гудвиле. С царапинами на серых, красных или черных грунтованных панелях и ходовых, и с целой кучей неровностей шпатлёвки, которые никто даже не пытался отшлифовать. Пластмассовое дерево, пластмассовая кожа и пластмассовый хромированный интерьер. На ночь цыганские ребята даже не запирают дверцы машин.

Огни бульвара пробиваются в салон сквозь цену, нарисованную на огромном ветровом стекле «Импалы». Посмотрите так на США. Цена — девяносто восемь долларов. Изнутри она выглядит, как восемьдесят девять центов. Ноль, ноль, десятичная точка, восемь девять. Америка просит тебя позвонить.

Большинство машин здесь — около сотни долларов, и у всех машин на ветровом стекле под дворниками — готовый договор купли-продажи.

Мы выбрали «Импалу», потому что если уж нам придётся спать в машине субботней ночью, то пусть у неё хотя бы будут большие сиденья.

Мы едим китайскую еду, потому что не можем поехать домой. Мы можем или спать здесь, или не ложиться спать вообще в каком-нибудь ночном танцевальном клубе. Мы не ходим в танцевальные клубы. Тайлер говорит, что там настолько громкая музыка, особенно басы, что она входит в резонанс с его биоритмом. Когда мы вышли после последнего раза, Тайлер сказал, что громкая музыка вызывает у него запоры. Кроме того, в клубе слишком громко, чтобы разговаривать, так что после пары рюмок каждый чувствует себя центром внимания, и при этом он полностью отрезан от окружающих.

Ты — труп в классическом английском детективе.

Мы спим сегодня в машине, потому что Марла пришла к нам в дом и стала угрожать вызвать полицию, чтобы меня арестовали за поедание её матери, а затем Марла носилась по дому, с криком, что я упырь, каннибал, и она проламывалась сквозь стопки подшивок «Ридерс Дайджеста» и «Нэшнл Джеогрэфик», пока я не оставил её там одну. В ореховой скорлупе.

После случайного намеренного самоубийства с Ксанаксом в «Регент Отеле», я не мог представить себе, как Марла вызывает полицию, но Тайлер подумал, что лучше сегодня переночевать вне дома. Просто на всякий случай.

Просто на случай, если Марла подожжёт дом.

Просто на случай, если Марла найдёт где-нибудь пистолет.

Просто на случай, если Марла всё ещё в доме.

Просто на всякий случай.

Я пытаюсь сосредоточиться:

Белый лик луны

Звёзды не разозлятся

Тра — ля — ля, конец.

Здесь, с машинами, едущими по бульвару, и пивом у меня в руке, в «Импале» с её холодным жёстким рулевым колесом фута, наверное, три в диаметре, и неровным виниловым сиденьем, впивающимся мне в задницу сквозь джинсы, Тайлер говорит: — Ещё раз. Расскажи мне подробно, что произошло.

В течение недель я не обращал внимание на то, что замышляет Тайлер. Однажды я пришёл с Тайлером в отделение «Вестерн Юнион», и смотрел, как он отправляет телеграмму матери Марлы.

УЖАСНЫЕ МОРЩИНЫ (зпт) ПОЖАЛУЙСТА ПОМОГИ МНЕ (тчк) Тайлер показал служащему пропуск Марлы в библиотеку, подписался её подписью на телеграфном бланке и орал, что да, «Марла» иногда может быть мужским именем, а служащий пусть не лезет не в своё дело.

Когда мы уходили из «Вестерн Юнион», Тайлер сказал мне, что если я его люблю, то должен ему доверять. Мне не стоит знать, что происходит, сказал мне Тайлер и повёл меня к Гарбонзо на обед.

Меня испугала не столько телеграмма, сколько обед с Тайлером вне дома. Никогда, нет, никогда в жизни Тайлер ни за что не платил наличными. За одеждой Тайлер ходил в тренажёрные залы и отели и забирал одежду из бюро находок. Это было лучше, чем, как Марла, воровать джинсы из сушилок в автоматической прачечной, и продавать их затем по двенадцать долларов за пару в комиссионные магазины. Тайлер никогда не ел в ресторанах, а у Марлы не было никаких морщин.

По совершено непонятной причине Тайлер послал матери Марлы пятнадцати-фунтовую коробку шоколада.

«Ещё одна возможность, как субботний вечер мог бы быть хуже», — рассказывает мне Тайлер в «Импале», — «это бурый паук-затворник. Когда он кусает тебя, он впрыскивает не просто яд, а пищеварительный фермент или кислоту, которая расслаивает ткани вокруг укуса, потихоньку растворяя твою руку, или ногу, или лицо».

Тайлер спрятался сегодня, когда всё это началось. Марла показалась в доме. Без стука Марла зашла через переднюю дверь и прокричала: — Тук, тук!

Я читаю на кухне «Ридерс Дайджест». Я в полном недоумении.

Марла кричит:

— Тайлер! Я могу войти? Ты дома?

Я кричу: «Тайлера нет дома».

Марла кричит:

— Ты шутишь.

Секунда, и я у входной двери. Марла стоит на входе с почтовым пакетом «Федерал Экспресс» и говорит: — Мне нужно кое-что положить тебе в морозилку.

Я иду за ней по пятам всю дорогу до кухни, повторяя: «Нет».

«Нет».

«Нет».

«Нет».

Она не будет хранить свой хлам у меня дома.

— Ну, золотце, — говорит Марла, — у меня ведь нет холодильника в отеле, и ты сказал, что можно.

Нет, я не говорил. Последняя вещь, которой я хочу, это чтобы Марла переехала к нам, час от часу не легче.

Марла вскрывает пакет «Федерал Экспресс» на кухонном столе, и она вытаскивает и подымает что-то белое из упаковки для арахиса, и трясёт этим у меня перед носом.

— Это не хлам, — говорит она, — ты говоришь о моей матери, так что пошёл на хуй.

То, что Марла достала из упаковки — это один из тех бутербродных пакетов с чем-то белым, что Тайлер кипятил для получения чистого жира, чтобы сделать мыло.

— Всё могло бы быть хуже, — говорит Тайлер, — если бы ты случайно съел содержимое одного из этих бутербродных пакетов. Если бы ты однажды встал посреди ночи, выдавил бы эту белую массу, добавил луковую суповую смесь «Калифорния» и сожрал бы её с картофельными чипсами. Или брокколи.

Сильнее всего на свете в тот момент, пока мы с Марлой стояли на кухне, я не хотел, чтобы Марла открывала морозилку.

Я спросил, что она собирается делать с этой белой массой?

— Парижские губы, — сказала Марла, — когда ты стареешь, губы проваливаются внутрь рта. Я храню это для коллагеновых губных инъекций. У меня уже почти тридцать фунтов коллагена в твоей морозилке.

Я спросил, насколько большие губы она хочет?

Марла сказала, что сама по себе эта операция пугает её.

«Масса, которая была в пакете „Федерал Экспресс“, — говорю я Тайлеру в „Импале“, — „это та же масса, из которой мы делали мыло“. С тех пор, как стало известно, что силикон вреден для здоровья, коллаген превратился в самый ходовый товар для инъекций, чтобы разглаживать морщины и припухлять тонкие губы или слабый подбородок. Если верить Марле, большую часть дешёвого коллагена получают из коровьего жира, который обрабатывают и стерилизуют, но этот дешёвый коллаген не задержится долго у тебя в теле. Как только ты сделал инъекцию, скажем, себе в губы, твоё тело отторгает его и начинает вымывать из организма. Шесть месяцев спустя у тебя снова тонкие губы.

«Лучший коллаген», — сказала Марла, — «это твой собственный жир, выкачанный из твоих бёдер, обработанный, очищенный и введённый тебе в губы. Или ещё куда-то. Этот коллаген останется».

Та масса в холодильнике у нас дома — это был коллагеновый фонд доверия Марлы. Где бы у матери Марлы не появился лишний жир, его отсасывают и упаковывают. Марла говорит, что этот процесс называется сборкой. Если самой матери Марлы коллаген не нужен, она отсылает пакеты Марле. У Марлы никогда не было собственного жира, а коллаген из тела её матери будет лучше, если ей когда-либо понадобится его использовать, чем дешёвый коровий.

Свет уличных фонарей бульвара пробивается сквозь договор купли-продажи на стекле и пишет «AS IS» на щеке Тайлера.

— Пауки, — говорит Тайлер, — могут откладывать свои яйца, и личинки будут рыть ходы у тебя под кожей. Вот как ужасна может быть жизнь.

Моя Миндальная Курица в теплом густом соусе начинает напоминать по вкусу что-то отсосанное из бёдер матери Марлы.

И прямо там, стоя на кухне вместе с Марлой, я понял, что сделал Тайлер.

УЖАСНЫЕ МОРЩИНЫ.

И я знал, почему он послал сладости матери Марлы.

ПОЖАЛУСТА ПОМОГИ.

Я сказал: «Марла, ты не хочешь заглядывать в морозилку».

Марла сказала:

— Делать что?

— Мы можем есть красное мясо, — говорит мне Тайлер в «Импале», и он не может использовать куриный жир, потому что мыло не затвердеет в бруски. — Эта масса, — говорит Тайлер, — принесёт нам целое состояние. Мы снимали этот дом только благодаря коллагену.

Я говорю: «ты должен был сказать Марле. Теперь она думает, что это сделал я».

— Омыление, — говорит Тайлер, — это химическая реакция, необходимая, чтобы сделать хорошее мыло. Нам не подойдет ни куриный жир, ни какой-либо другой с высоким содержанием соли.

— Слышишь, — говорит Тайлер, — у нас есть большой заказ, который нам нужно выполнить. Вот, что мы сделаем: пошлём матери Марлы ещё шоколада и, наверное, несколько фруктовых пирогов.

По-моему, это всё равно не сработает.

Ну, короче говоря, Марла заглянула в морозилку. Ну ладно, сначала была небольшая драка. Я пытаюсь её остановить, и пакет, который она держала в руках, падает и рвётся прямо на линолеуме, и мы оба поскальзываемся в жирной белой массе и с трудом поднимаемся. Я хватаю Марлу сзади за талию, её чёрные волосы бьют меня по лицу, руками она размахивает по сторонам, а я повторяю ей снова и снова: «это не я». Это не я.

Я этого не делал.

— Моя мама! Ты полностью её выпотрошил!

«Мне нужно было сделать мыло», — говорю я, прижимая губы к её уху. Нам нужно было постирать мои брюки, заплатить за дом, починить протекающий газопровод. Это не я.

Это Тайлер.

Марла кричит «О чём ты говоришь?» и вылазит из своей юбки. Я карабкаюсь, чтобы подняться с жирного пола, держа в одной руке немнущуюся индийскую хлопковую юбку Марлы, а Марла в колготках, носках и блузке сельского вида бросается к морозильному отделению холодильника, и внутри нету коллагенового фонда доверия.

Там две старые батареи для вспышки, и это всё.

— Где она?

Я уже начал ползти хотя бы задом, мои руки скользят, мои туфли скользят по линолеуму, и моя задница вытирает чистую дорожку по грязному полу в сторону от Марлы и холодильника. У меня в руках юбка, так что я не обязан смотреть на лицо Марлы, когда я скажу ей.

Правду.

Мы сделали мыло из него. Неё. Матери Марлы.

— Мыло?

Мыло. Ты кипятишь жир. Ты смешиваешь его со щёлоком. Ты получаешь мыло.

Когда Марла начинает кричать, я бросаю юбку ей в лицо и бегу. Я скольжу. Я бегу.

Вновь и вновь по всему первому этажу Марла гоняется за мной, тормозя возле углов, хватаясь за открытые окна, чтобы погасить инерцию. Скользя.

Оставляя жиром грязные отпечатки рук, и грязь с пола на цветах моих обоев. Падая и скользя по паркету, поднимаясь и продолжая бежать.

Марла кричит:

— Ты кипятил мою маму!

Тайлер кипятил её маму.

Марла кричит, она отстаёт от меня совсем чуть-чуть.

Тайлер кипятил её маму.

— Ты кипятил мою маму!

Входная дверь всё ещё открыта.

А затем я выскочил через входную дверь, и Марла продолжала кричать где-то у меня за спиной. Мои ступни не скользили по бетонной дорожке, и я продолжал бежать. Пока я не нашёл Тайлера, или пока Тайлер не нашёл меня и я не рассказал ему, что случилось.

У каждого по пиву, мы с Тайлером вытягиваемся на переднем и заднем сидении, я на переднем. Даже сейчас Марла наверное ещё в доме, швыряется журналами в стены и кричит, какой я урод и чудовище двуликий капиталист пидарас ублюдок. Километры ночи между мной и Марлой наполнены насекомыми, меланомой и плотоядными вирусами. Там, где я нахожусь, не так уж плохо.

— Когда молния попадает в человека, — говорит Тайлер, — его голова сгорает до размеров бейсбольного мяча, и ширинка на брюках сплавляется.

Я говорю: «мы коснулись дна сегодня ночью?» Тайлер ложится на спину и спрашивает: — Если бы Мерлин Монро была жива прямо сейчас, что бы она делала?

Я говорю: «спокойной ночи».

С потолка свешивается плакат, порезанный на мелкие полоски и Тайлер говорит: — Скреблась бы в крышку своего гроба.