"Белое вино ла Виллет" - читать интересную книгу автора (Ромэн. Жюль)

ЛЕВ

– Действительно, это необычайно… Вы не были потом больны? Не чувствовали никакого предрасположения к болезни?

– Я пробудился от этого сна совсем другим, чем я погрузился в него: молодым, сильным, смелым. Мне постоянно хотелось улыбаться; можно было подумать, что я обмениваюсь с кем-то условными знаками, что я всюду имею сообщников.

Но я не испытывал желания пользоваться для повседневных житейских надобностей силою, которую я ощущал в себе. Я даже не пытался приняться за свои старые дела или обзавестись новыми. Радость моя казалась беспричинною и бесцельною. Мне было хорошо.

Никогда я столько не бродил по улицам, никогда так не зевал по сторонам. Я останавливался, чтобы послушать разносчиков. Облокачивался на перила мостов. Поднимался на верхушку высоких зданий. Погода стала менее дождливою. Не успевал пройти ливень, как солнечный луч уже слизывал тротуар.

После обеда я снова выходил. Бродил по бульварам, заходил в кафе, в кино, куда попало.

Однажды вечером, около половины девятого, случай приводит меня к площади Клиши и ипподрому. Я видел вдали купол, весь обмотанный светящимися лентами. Какой-то укротитель давал там представление.

У входа стояла толпа. Насколько я помню, была суббота. Каждая дверь медленно проглатывала ниточку народу небольшими правильными порциями.

Я стал в очередь к местам в двадцать су. У меня было мало шансов получить билет. Но это меня не беспокоило. Я приобрел странное пристрастие к вещам, которые обыкновенно казались мне безвкусными и даже раздражающими. Помню шляпу уродливой формы, которая была надета на стоявшей передо мной толстой даме, вероятно, владелице какой-нибудь соседней фруктовой лавочки. Я долго рассматривал эту шляпу с неослабевающим интересом. Я изучал ее малейшие подробности; пытался воспринять ее с различных сторон, понять принцип ее конструкции. Мне казалось, что эта шляпа таит в себе самые замечательные секреты и делает честь изобретательности человеческого ума.

Я был последним из пропущенных к кассе. После маленького колебания рука полицейского опустилась за мною, а не передо мною, как я опасался.

Мне удалось получить место в последнем ряду амфитеатра, против сцены. Я видел очень хорошо. Весь зал развертывался подо мною, и мой взгляд падал прямо на середину сцены.

Не помню хорошенько, с чего началось представление. Я не обращал никакого внимания ни на сцену, ни на своих соседей. Но я был очень счастлив, чувствовал себя как нельзя лучше. Я наслаждался в некотором роде зрелищем в его совокупности. Я получал непрерывно удовлетворение от этого обширного зала, набитого людьми, лоснящегося от огней. Вам нелегко представить характер наслаждения, которое мне доставляла вся эта картина. Его можно, пожалуй, сравнить, но весьма отдаленно, с удовольствием, которое мне приходилось иногда испытывать от легкого спорта – езды на велосипеде, гребли. Езда на велосипеде доставляет вам наслаждение, исходящее из самой земли, по которой вы катите, и от некоторого взаимодействия между землею и вашею силою, между природою и особенностями почвы и вашею потребностью в движении, отдыхе, усилии. Вы понимаете меня? Источником этого наслаждения является не вид внешних предметов и не игра ваших мускулов; нет. Вы просто довольны, что известная часть земной поверхности находится во взаимоотношении с вами. Ее твердость, ее склоны, ее складки вызывают у вас желание кусать ее, есть, что очень приятно.

Но вот глаза мои начали воспринимать отдельные предметы. Я посмотрел на сцену. Она была очень обширна. Глубину ее занимал ряд клеток, а спереди, на авансцене, стояли с обеих сторон еще две клетки.

В клетке налево находился вместе со своими хищниками укротитель, одетый в красное. Он заставлял зверей проделывать различные прыжки. Я заметил также, что звери были сильными. У них не было того жалкого, чахоточного вида, в каком их обыкновенно показывают в ярмарочных балаганах.

В правой клетке царил огромный лев с блестящей шерстью, с жутко сверкающими глазами: подлинно величественный зверь. Около клетки, наполовину закрытый занавесью, сидел на табурете цирковой служитель.

Не знаю почему, мое внимание приковывалось к этому углу сцены. Его детали вырисовывались все ярче и ярче, как на фото графической пластинке, подвергающейся действию проявителя. Они приобретали необычайную рельефность, четкость, индивидуальность. Несмотря на расстояние, конструкция клетки была видна мне до малейших подробностей. Я различал щели между досками пола и пятно крови вдоль одной из половиц. Дверь была спереди. Она запиралась снаружи при помощи большого железного засова.

Что делали в это время укротитель и его хищники? Я не интересовался этим. Публика, кажется, шумно аплодировала. Я же не спускал глаз со льва, клетки и сидящего человека. Лев сидел на задних лапах посередине клетки, помахивая хвостом; его туловище было совершенно неподвижно. Мне казалось, что я различаю его запах.

Вдруг я начинаю представлять себе движения, которые необходимо проделать, чтобы отодвинуть щеколду и открыть клетку. Я представляю себе эти движения с большою отчетливостью; я видел или, вернее, ощущал каждое из последовательных движений: к клетке приближаются, вытягивают правую руку, берут засов, немного отодвигают его, тянут к себе… Дальше я ничего не представлял; это было мне достаточно… Я несколько раз принимался представлять себе эту процедуру; с каждым разом представление становилось все более ярким; оно как бы наполняло мое существо; оно протекало по моему телу вместе с кровью до самых пальцев правой руки.

Я испытывал от этого большое утомление. Тогда я чуть-чуть перемещаю свой взор. Вместо того, чтобы фиксировать дверь клетки, я фиксирую человека на табурете. Я почувствовал точно внезапное облегчение, я как будто освободился от переполнявшей меня тяжести, как будто у меня прорвался нарыв, – не умею выразить это лучше.

Но тут вы мне не поверите. Человек поднялся, довольно медленно и неуклюже. Движения его были несколько порывисты. Он приблизился к клетке. Вот он вытягивает правую руку; схватывает засов, немного отодвигает его, тянет к себе… Дверь открыта.

Лев смотрит одно мгновение, нюхает воздух; потом становится на лапы, в три счета переходит клетку и мягким прыжком выскакивает на авансцену.

Только в этот момент зал заметил происшедшее.

Пять тысяч ртов вдруг издали страшный крик: "Ай!" – лев остановился у самого края сцены, уперся передними лапами о рампу, в двух метрах от рядов кресел, и, казалось, колебался, выбирал.

Помню, что я вскочил на свою скамейку и стал выкрикивать: – но я, должно быть, не кричал, а только думал; разве слышен был бы мой слабый голос в диком реве этого зала? – "Тише! Ни с места!"

Когда я размышляю об этом теперь, я нахожу, что было естественным, возможным только одно: вся эта толпа срывается со своих мест, устремляется к выходам, происходит толкотня, давка. Словом, паника и человеческие жертвы.

Но произошло следующее: "Ай" толпы замерло. В зале стало вдруг тихо, как в церкви. Никто не шевелился. Лев все еще колебался. В клетке налево красивый укротитель застыл, как изваяние, посреди своих зверей, которые больше не прыгали.

Тогда я почувствовал, что наполняюсь силою, бесконечно превосходящею человеческую силу. Сказать: "Я почувствовал себя в десять, в двадцать раз сильнее," – значит не сказать ровно ничего.

Вы сейчас услышите величайшую нелепость: я, разумеется, никогда не был ни стальным носом броненосца, ни грудью паровоза. Но если бы это сравнение не показалось слишком глупым, то можно было бы попробовать представить себе, что должны испытывать передняя часть курьерского паровоза или нос броненосца на полном ходу. Вам понятно это? Человек – совсем небольшая вещь, он весит несколько кило. Но вы чувствуете за собою, в спине, огромную мощь, которая все прибывает, нарастает и сосредоточивается в вас; каждый миллиметр вашей поверхности приобретает силу пушечного ядра.

Я смотрел на льва; я вонзил в его тело взгляд своих глаз; мне казалось, что он совсем близко от меня; у меня было ощущение соприкосновения с предметом, который находится рядом с вами.

Сначала лев вздрогнул, все мускулы его напряглись от шеи и до хвоста; мне показалось, что кожа его шпарится в том месте, куда вонзался мой взгляд.

Потом он скорчился, вытянул шею и два или три раза медленно повел головою направо и налево.

Тело его напряглось, изогнулось, как тетива лука, точно какая-то сила напирала на него.

Я не ослаблял напора; я смотрел все пристальнее и пристальнее.

По телу зверя несколько раз пробежала судорога. Он забил хвостом; еще выше поднял голову; глаза стали выкатываться из орбит; он полуоткрыл пасть; послышался могучий, но тихий, почти беззвучный вздох.

Потом лапы зацарапали по полу.

И вдруг он грохнулся оземь.