"Вне себя" - читать интересную книгу автора (Ковеларт Дидье ван)— Документы у вас есть? Стиснув зубы, терпеливо объясняю: нет, в том-то и дело, документы утеряны, об этом я и пришел заявить. — Основания для подтверждения личности? — Есть. Но… в общем, они у меня дома — это вторая проблема. Как я только что объяснил вашему коллеге, домой меня не пускают. Полицейский хмурит брови, оглядывается на коллегу, но тот уже занят другими делами. Минут двадцать меня маринуют, посылая от одного окошка к другому, и и каждом задают вопросы, на которые я уже отвечал. То и дело прибывают задержанные: горланящие не по-французски подростки, выряженные скелетами, ведьмами и тыквами; потерпевшие с привилегированным видом прямо-таки набрасываются на офицеров полиции, и я каждый раз жду своей очереди. — Вы француз? — Американец. — В консульство обращались? — Нет еще. Я хотел, чтобы сначала вы помогли мне попасть домой, это в трех кварталах отсюда, но ваш коллега сказал, что прежде всего нужно подать жалобу. — В каком округе проживаете? — В восьмом. Он вздыхает, раздосадованный: деваться некуда, мое дело под его юрисдикцией. Это рыжий парень, обгоревший на солнце, явно только что из отпуска, он не имеет ни малейшего желания тут париться и облезать под неоновой лампой за компьютером. Он поворачивается к столу, перемещается на вертящемся стуле поближе к клавиатуре. — Фамилия? — Харрис. Он ждет. Я повторяю по буквам. Он щурится, нажимает на клавиши, спрашивает, не из тех ли я Харрисов, что производят хлеб для тостов. Отвечаю: нет. — Имя? — Мартин. — Как женское? — Нет, произносится «Мартин», но… — По-французски будет «Мартен». — Вот-вот. — Род занятий? — Ботаник. Начинаю было повторять по буквам, полицейский сухо обрывает меня, он, мол, сам знает, что это такое: растения. — Садовник, короче, — переводит он. — Не совсем. Я заведую лабораторией в Йельском университете, а в настоящее время работаю в отделе биогенетики НИАИ. — Как пишется? — Национальный институт агрономических исследований, сектор 42, в Бур-ла-Рен по адресу: 75, улица Вальдека-Руссо. Он вздыхает, жмет указательным пальцем на клавишу, стирая лишнее, — врубился наконец. — Дата рождения? — 9 сентября 1960. — Место рождения? — Орландо, штат Флорида. — Стало быть, гражданин США. — Да. Мой собеседник с укоризной кивает на сидящих вдоль стены ряженых и сообщает, что Хэллоуин, между прочим, это обычай моей страны. Изображаю лицом скорбное сожаление — лучше согласиться, иначе помощи я не дождусь. — Адрес во Франции? — 1, улица Дюрас, Париж, восьмой округ. — Предмет жалобы? — Незаконное присвоение личности, попытка мошенничества, клевета, злоупотребление доверием… — Эй-эй, я печатаю двумя пальцами! Он заставляет меня повторить, прерывает, чтобы ответить на звонок, открывает какой-то файл. Продиктовав список имен, вешает трубку и, щелкнув мышкой, возвращается к моему заявлению. — На кого хотите подать жалобу? Секунд на пять повисает молчание; он поднимает голову, повторяет вопрос. Я выдавливаю из себя: — На Мартина Харриса. Он хмурится, смотрит на экран, вскидывает на меня глаза, медленно произносит: — Вы подаете жалобу на самого себя. — Нет… На того, кто занял мое место. Я не знаю его настоящего имени. — Подробнее, пожалуйста. — Я попал в аварию, шесть дней пролежал в больнице Сент-Амбруаз, а когда вернулся, обнаружил этого человека у себя дома. — Незаконное вторжение? — Можно назвать это и так. Он выдает себя за меня. — Двойник, стало быть. — Вовсе нет. Но я не успел познакомиться с соседями: сразу по приезде попал в аварию. Уж не знаю, как этот тип ухитрился, но он просто-напросто живет под моим именем. Полицейский перечитывает то, что успел записать, добавляет мои последние показания, задумывается. О Лиз я не упомянул чисто инстинктивно. Я вижу, что пока моя история кажется ему правдоподобной, и не хочу превращать ее в адюльтерную разборку — хватит с меня охранника. Жалобу на незаконное присвоение личности принять обязаны. А вот если жена не признает мужа при свидетелях, это уже подозрительно. — Брижит! Его коллега откликается на зов, подходит. — Дом один по улице Дюрас, кажется, выходит на Фобур,[1] так? — Сейчас пошлю кого-нибудь. — Присядьте, пока мы все проверим. Я киваю, немного растерянно: уж очень быстро и просто все получилось. Направляюсь к ряду привинченных к стене пластмассовых стульев, но тут он окликает меня: — Кто-нибудь может подтвердить вашу личность? Я задумываюсь. — Хозяин моей квартиры. Это мой коллега, профессор Поль де Кермер. Он пригласил меня во Францию для совместной работы и предоставил эту квартиру, она досталась ему от матери, и… — Так вы квартиросъемщик или гость? — Все будет зависеть от результатов нашего сотрудничества… Если мы решим продолжать исследования, думаю, что НИАИ начнет оплачивать мне жилье… — Вы знаете его телефон? — 06-09-14-07-20. Слишком уж гордо я это произнес, но все вспоминается так легко, без усилий, и каждый раз это лишнее доказательство — пусть даже мне нет нужды проверять свою память, а этим тоном отличника, отбарабанивающего вызубренный урок, я рискую вызвать подозрения. — Автоответчик, — говорит полицейский, передавая мне трубку. — …Оставьте сообщение после сигнала, — слышу я голос Кермера, — и я перезвоню вам, как только смогу. Би-ип. — Добрый день, Поль, это Мартин Харрис. Извините, что беспокою, но не могли бы вы перезвонить мне немедленно, я сейчас в… Рыжий полицейский поднимает глаза и кивает мне на прикнопленный к стене листок, где указан номер телефона. Я диктую его автоответчику моего коллеги, а потом добавляю тем же тоном в ответ на вопрос, который наверняка возник у него при чтении последнего номера «Нэйчур»: — По поводу орхидеи-молота: подтверждаю, она действительно опыляется тиннидеей, а не горитой. Я возвращаю трубку полицейскому, который занят распечаткой моего заявления и никак не реагирует. Я уже злюсь на себя: вздумал демонстрировать свои познания, да еще так нарочито, что этот парень, чего доброго, заподозрит подвох. И зачем — ведь до сих пор у него не было причин сомневаться в моей искренности? Мучительный страх скручивает желудок; я сажусь среди подростков, которые перешептываются, хихикая, на своем непонятном языке. Появляется уже знакомая мне Брижит, она подходит к трем скелетам слева от меня с каким-то списком и телефоном в руках, жестом просит их ответить ее собеседнику, потом берет трубку сама, слушает и говорит рыжему: — Это не албанцы. — А, черт! Что еще осталось? — Белоруссия, Босния, Эстония… — вяло перечисляет девушка, водя пальцем по списку. — А чеченцы? — напоминает потерпевший, толстый мужчина в клетчатом костюме, с крайнего стула. — Нет у нас такого переводчика. — Черт бы драл эти восточные страны, — ворчит толстяк. — В восьми случаях из десяти, — уточняет Брижит, — это французы прикидываются, знают, что с нелегалов взятки гладки. Потерпевший, вряд ли собираясь отказываться от расовых предрассудков, разочарованно замолкает; потом поворачивается ко мне — мол, посочувствуйте, — и принимается рассказывать через головы трех подростков, как они вытащили у него бумажник, пока он фотографировал обелиск на площади Конкорд. Я рассеянно киваю, занятый собственной проблемой. — А у вас, — проявляет он солидарность, — у вас-то что украли? — Все. Мой ответ предельно краток. Он отпрянул, уставился на меня озадаченно, ждет продолжения. Я отворачиваюсь. Брижит и рыжий зависли на телефонах, с ленцой прочесывая переводческие круги. Если они заняли все линии, как же мне дозвонится Поль де Кермер? В то же время мне почему-то страшно и не хочется, чтобы он дозвонился. До чего же быстро поддаешься абсурду! Я по-прежнему точно знаю, что я — это я, но в окружающих уверен все меньше. Вооруженный отряд топочет по лестнице, выбегает на улицу. Хлопают дверцы машины, воет сирена. Я сижу, уставившись в стену. Брижит идет к автомату с напитками, спрашивает у механика, который его чинит, сколько это будет продолжаться. Тот неопределенно поджимает губы. Я машинально прокручиваю в памяти всю свою жизнь: готовлюсь дать отпор, ищу неопровержимые доводы, которые убедили бы полицию. Но сомнение с каждой минутой все сильнее отравляет мозг. Нет, любовнику Лиз, кто бы он ни был, не хватит наглости явиться сюда и выдавать себя за меня в моем присутствии. Они просто не откроют полицейским дверь, затаятся, сделав вид, будто никого нет дома, и мне останется только обратиться в консульство. Без документов, удостоверяющих личность, я ничего не добьюсь. Рука болит меньше, но пальцы все такие же распухшие. Я пытаюсь ослабить тугую повязку, которую наложили в больнице, а сидящая рядом девчушка между тем засыпает, привалившись к моему плечу и запрокинув безмятежное личико под ведьминским гримом. — Кончится когда-нибудь это издевательство? Это рявкает… кто? лже-я? — ворвавшись в участок. Не оглядываясь на следующих за ним по пятам полицейских, он подлетает к окошку, колотит в него ладонью и требует комиссара. — Его нет, — флегматично отвечает рыжий. — И потише, пожалуйста. Ваши документы! Я встаю. Самозванец достает паспорт, швыряет его на стол и оборачивается ко мне. Лицо его непроницаемо. Полицейский проверяет документ. — Подите-ка сюда! Вы, вы! Я подхожу, стараясь держаться как можно непринужденнее, хотя пульс у меня зашкаливает. — Мартин Харрис, говорите? — шипит рыжий и сует мне под нос раскрытый паспорт. У меня отваливается челюсть. Имя, дата и место рождения — все мое. И его фотография. — Шутки шутить вздумали? Нам тут, по-вашему, больше делать нечего? — Но это же я! — бормочу я растерянно, показывая на него. — Допросите его и меня тоже — увидите, что это не он! — Довольно, месье, не то сядете за оскорбление при исполнении! Я примиряюще поднимаю руки, заверяю его в своем уважении к мундиру и умоляю помочь мне разоблачить самозванца, который вдобавок раздобыл фальшивые документы на мое имя. — Голословное обвинение. Этот документ выглядит совершенно нормально, — говорит полицейский, листая паспорт. Я собираюсь было потребовать экспертизы, но вижу штемпель о въезде во Францию на последней страничке, там, где поставили его мне в прошлый четверг. — Ну что, убедились? Вот и отлично. А теперь оставьте этого господина в покое, ясно? — Постойте, ну посудите сами: зачем бы мне на него заявлять, если бы я был не я? — Это к психиатру. Я перевожу взгляд на сероглазого блондина, тот смотрит на меня с вызовом, скрестив руки на груди, и нагло ухмыляется: мол, видишь, верят мне, а не тебе. Я перебираю в уме тысячу подробностей, которых он не может знать, и говорю полицейскому: — Спросите, как звали его отца! — Вы сказали: — Все верно? — спрашивает меня полицейский, заметив, как я судорожно вцепился пальцами в край стола. — Ему-то откуда знать? — фыркает блондин. Я уже кричу, объясняя, что причиной смерти был не сердечно-сосудистый коллапс, а аллергия на йод. — Которая и вызвала коллапс! — заявляет он. — Кто вам это рассказал? Детектива наняли, да? Полицейский смотрит на меня со столь явным предубеждением, что выбивает у меня почву из-под ног. — Постойте, не поддавайтесь на провокацию: он же все перевернул с ног на голову! — Мой отец умер от коллапса, вызванного аллергией на анестезию с йодом, когда его готовили к операции по поводу заворота кишок, — как по-писаному шпарит этот тип, до того уверенно, что я не нахожу слов. — Он ел хот-доги на пари, и ему стало плохо… — Неправда! Это было не пари, а ежегодный конкурс по поеданию хот-догов, который устраивает сеть ресторанов «Натан» в День независимости! Мой отец выигрывал его три года подряд и перечислял половину премии сиротскому приюту на Кони-Айленде. Гробовая тишина накрывает полицейский участок. Все смотрят на меня. Как же я, оказывается, орал вне себя! Я бормочу какие-то извинения, заглядывая полицейскому в глаза, он не может не видеть, что я искренен… — Послушайте, — вздыхает он, — договоритесь между собой на улице, у нас много дел. Самозванец согласно кивает и хочет забрать со стола свой паспорт. Я перехватываю его руку, разворачиваю его к себе: — А над чем я сейчас работаю, ну-ка ответьте? Почему я во Франции? Он и не думает отводить глаза. Наоборот, смотрит на меня в упор и едва заметно моргает. Словно призывает к чему-то, подает знак, просит о перемирии. Или он ничего не знает о моих исследованиях, или пытается напомнить мне об их секретности. — Профессор Поль де Кермер позвонит с минуты на минуту, — говорю я наконец, чувствуя, что заработал очко в свою пользу. Он отворачивается, призывая в свидетели нашего собеседника: — Лейтенант, этот человек очень хорошо осведомлен, не знаю, каким образом, не знаю, мошенник он или маньяк, но сделайте что-нибудь, чтобы он отстал от нас! — От «нас»? — Он явился сегодня утром ко мне домой и набросился на мою жену, утверждая, что это его жена. — Она — Она его никогда не видела, он откуда-то знает, как ее зовут, для нее это потрясение, она только что перенесла нервную депрессию… Рыжий вопросительно смотрит на полицейских — те подтверждают. И добавляют, что в остальном там все в порядке: они проверили. — Вы хотите привлечь его за преследование, месье? Маленькие серые глазки буравят меня из-под светлых прядей. Я пытаюсь прекратить этот бред, не дать им вывернуть все наизнанку, напомнить факты, но рыжий лейтенант подводит итог: — У этого господина документы на имя Мартина Харриса, вы же свои потеряли. Он женат на вашей якобы жене, она это признает. Все соседи подтвердили, что знают супругов Харрис. Вы хотите еще что-нибудь добавить? Я не могу произнести ни звука, только шевелю губами. Полицейский поворачивается к тому, другому, еще раз спрашивает, будет ли он подавать на меня жалобу. — Нет, у меня полно работы, я и так потерял достаточно времени. Я готов забыть эту историю, пусть только он оставит нас в покое. — Вы поняли? Скажите спасибо месье Харрису. Но если вас еще раз заметят возле его дома, сядете за хулиганство! Вам ясно? Слова теснятся в моей голове, она вот-вот треснет. Я будто прирос к полу. У меня даже нет сил броситься на самозванца, который прощается и уходит, засунув руки в карманы. Свободный. С моим паспортом. Моей квартирой. Моей женой. Все плывет перед глазами, я цепляюсь за стол, чтобы не упасть. Все уже забыли обо мне. Моя жалоба исчезла с экрана компьютера. Стерта. — Вам нехорошо, месье? Может, присядете? Это клетчатый толстяк дотронулся сзади до моего локтя с искренним беспокойством. Со своего места он вряд ли что-нибудь понял в разыгравшейся сцене. Но он чувствует, что я ни в чем не виноват, что я такой же, как и он, потерпевший. Потому и поставил себя на мое место: ему в конце концов тоже заявят, говорит он мне, понизив голос, что обокравшие его малолетки ни при чем, нечего было провоцировать их бумажником. — Я могу вам чем-нибудь помочь? Я с трудом выговариваю, что хотел бы позвонить. Он протягивает мне свой мобильник. Только один человек способен прекратить этот кошмар, но вдруг и она меня не узнает? В самом абсурдном поведении окружающих появляется некая логика, если оно повторяется. Все утверждают, что я — не я, от кого же мне теперь защищаться, кому доказывать? Эта мысль уже точит меня, разъедает, разлагает… Сколько времени можно прожить, ни для кого не существуя? Я начинаю набирать номер, но не могу вспомнить последние четыре цифры. Нахожу в кармане карточку. С жутким чувством, что, если сотрется моя память, все вернется в свою колею. |
||
|