"Кавалер Золотой Звезды" - читать интересную книгу автора (Бабаевский Семен Петрович)

Глава IX

Постель была и мягкая и чистая, а Сергею не спалось. Дождь не умолкал, и, казалось, за окном все так же шумит мельничное колесо. На занавески падали капли. Пахло сырой, размокшей землей, и этот запах воскрешал картину ночной переправы через Дон… Сергей закрыл глаза. Он видел серую полосу реки, столб прожектора, окутанный водяной пылью, черный пояс понтонного моста, силуэты людей, машин. И тогда вот так же мирно шумел дождь, теплый летний дождь, и в люк танка веяло запахом мокрой земли…

Да, была и отшумела война! Мысли о войне часто приходили ему в голову, и в памяти воскресали еще не забытые эпизоды фронтовой жизни. Он проехал с Федором Лукичом от Усть-Невинской вверх по Кубани, видел станицы и хутора, не похожие на те, какими он знал их раньше, — еще свежи были следы фашистского нашествия; разговаривал о плане с Саввой Остроуховым, встречался с колхозниками, с трактористами, побывал у Рагулина, у Артамашова, — а думал о войне; встречал по дорогам противотанковые рвы, поросшие бурьянами, свежие курганы на высотках, а под курганами — черные глаза амбразур; видел ржавые надолбы, пауками торчащие из лебеды, — поле так и не пахалось все эти годы; с болью в сердце смотрел на разбитый дом, на стены школы, продырявленные снарядом, — и думал о войне… Война стояла перед ним, и забыть ее, не думать о ней Сергей не мог. Возникало страстное желание свершить подвиг, равный тому, который уже свершил на фронте. Мысли уносили его то к Савве Остроухову: «Ты, Савва, положись на меня. Мы составим пятилетний план станицы, и если нас не поддержат в районе, я в край поеду, в Москву, а своего добьюсь»; то в кабинет Федора Лукича Хохлакова, — и он горячо доказывал, что Савву Остроухова надо поддержать, а начинания его поставить в пример другим. Хохлаков неохотно соглашался, но просил поговорить с Кондратьевым… И вот Сергей у Кондратьева. В лицо он его еще не видел, и секретарь представлялся ему высоким и стройным, похожим на генерала — командира дивизии, в которой служил Сергей. «Не через пять, а самое большее через три года Усть-Невинская будет залита электрическим светом, — говорил он Кондратьеву. — Тогда можно будет широко применить механизацию труда в сельском хозяйстве. А гидростанцию на Кубани построить не трудно… Там есть хорошие места…» И он видел крутой и скалистый берег, — сама природа, казалось, позаботилась о площадке для будущей электростанции… Сергей уже идет берегом и вдруг видит огненно-красных быков, знакомую бричку и Смуглянку, смеющуюся и веселую. «Ты куда идешь, Сережа? — спросила она, заливаясь смехом. — Садись подвезу!..» Тут начинался сон…

Сергей уснул. Он не знал, долго ли спал, как вдруг проснулся, ощутив прикосновение чьих-то рук: кто-то осторожно укрывал его одеялом… Сергей поднял голову: перед ним, как привидение, стояла Ирина в белом платье, и луна, уже выглянувшая из-за туч, озаряла всю ее, высокую, стройную, с живыми, блестящими глазами.

— Ирина?

Она не ответила и убежала. Сергей оделся. На дворе было светло. Дождь перестал, небо прояснилось. На цыпочках, неслышно ступая по мягкому настилу травы, он прошел мимо кровати, на которой спала Марфа; луна светила в окно и щедро серебрила ее седую голову… Сергей прикрыл за собой дверь и вышел во двор. Ирина стояла у стены, скрестив на груди голые выше локтя руки. Не поворачивая головы, она сказала:

— А спишь-то ты чутко.

— Что поделаешь… Война приучила.

Ирина посмотрела на Сергея и улыбнулась. При свете луны глаза ее казались не черными, а синими. Что скрывалось и в ее смелом взгляде, и в улыбке, и в том, как дрогнули ее губы, точно она хотели что-то ответить, но раздумала, — Сергей не знал. Он взял ее под руку, и они молча пошли к кургану по высокой мокрой траве. Остановились на его вершине, и снова Сергей увидел ее синие глаза и загадочную улыбку… Им так хорошо было стоять на этом кургане и смотреть на степь. Перед ними лежала умытая дождем, помолодевшая земля. Совсем близко темнела Верблюд-гора и поблескивали мокрые листья окраинных садов. На дороге лежали зеркала луж, бровки травы в росе были не зеленые, а дымчато-серые. Под горой гуляла Кубань. Вода разлилась по низинам, и издали казалось, что это не вода, а молочная пена поднималась над берегами…

Знаю, есть еще у нас такие читатели, которые уже перелистывают книгу и забегают вперед: им-то нет дела до того, как блестела Кубань в разливе и какой цвет приняла трава после дождя. Им хочется скорее узнать, что произошло там, на кургане. Зачем, скажут они, описывать и лунную ночь в степи после дождя, и половодье горной реки, и нарядную зелень, — кто же не знает, что все это действительно бывает красиво!.. Им давай главное: вышли молодые люди на курган, так тут нет нужды любоваться природой, а надобно следовать за ними и не отходить от них ни на шаг. Тут всякая мелочь не должна быть упущена. Если Сергей станет объясняться в любви Ирине, — а это вполне возможно, — то необходимо этот момент записать во всех его подробностях: сказал ли Сергей Ирине все, что думал, прямо, без обиняков, как и подобает видавшему виды фронтовику, или изъяснялся одними лишь намеками да улыбками; краснел ли при этом, или не краснел; что именно ответила ему Ирина; если же на ту беду у Сергея не хватило смелости, тогда надобно показать, откуда взялась у него эта робость: какой же это в самом деле Герой, когда у него в нужный момент не было храбрости… Но мы не станем потакать нетерпеливому читателю и оставим наших героев на кургане и не будем им мешать. Пусть они всласть налюбуются и влажной, теплой после дождя степью, и луной, бегущей между обрывками туч, а если найдут нужным объясниться в любви, то пускай это сделают без посторонних свидетелей.

…Рассветало. Из-за горы вставала заря, и свет луны тускнел. Переглянувшись, Сергей и Ирина молча взялись за руки и сбежали с кургана. Сергей простился с Ириной и вошел в комнату. Спать не хотелось. На душе было радостно, светло. Поджидая утро, Сергей, не раздеваясь, прилег на кровать и подумал: «Разве я мог предположить, что встречу ее на этом птичнике?» Он смотрел на мокрую, освещенную слабым светом занавеску на окне, а видел Ирину — ее белое платье, ласковые глаза, брови, смелую улыбку; слышал ее голос, дыхание… Слабо кружилась голова, веки сами сомкнулись, и Сергей не заметил, как уснул. А когда открыл глаза, то увидел красный, слепящий свет, — всходило солнце, и все окно, стены, кровать были залиты его огненными лучами. Сергей зажмурил глаза, и вместе с синими, оранжевыми кругами перед ним поплыла Ирина… Он встал и подошел к окну.

Солнце лежало в седловине Верблюд-горы, и мокрая, свежая зелень степи вспыхивала и блестела. Земля еще не парила, а горизонт был чист. Далеко-далеко, подымаясь из лесов и гор, заманчиво синели зубчатые перевалы. Эльбрус был виден весь и казался таким близким, точно за ночь, под покровом дождя, он подошел к самому предгорью. Вершины его блестели и искрились… Сергей увидел и курган, на котором они стояли, — теперь он был весь покрыт птицей и белел, точно сугроб. И по дороге и вблизи хаты — всюду белели куры, что-то старательно выискивая в размокшей земле. По траве шла, подобрав рукой подол платья, Ирина, и босые ее ноги, до колен измоченные росой, были розовы. Заметив Сергея, она несмело подошла к окну и, краснея, сказала:

— С добрым утром, Сережа!

Глаза ее искрились радостью. В простом будничном платье, с закрученной на затылке косой, она показалась Сергею необыкновенно красивой.

— Ирина, — проговорил он, любуясь ею, — мне пора домой, а ведь я еще не все тебе сказал.

— Не все? — искренне удивилась Ирина. — Да ты и не говорил ничего…

— А вспомни!

Глаза ее заискрились еще больше.

— Пойдем, умоешься… Завтрак уже готов.

На круглый низенький столик, поставленный возле хаты, Марфа принесла зажаренного в кастрюле петуха. Сергей ел охотно. Ирина, отломив крылышко, со смехом рассказывала, как она ловила петуха и распугала всех кур.

— А теперь я тебя немного провожу, — сказала она, когда кончился завтрак. — Чтобы дорогу к нам не забывал.

— Ты еще к нам приходи, — добавила Марфа Игнатьевна.

— Зайду, — ответил Сергей, поглядывая на Ирину. — Как дождик застанет в степи, так я и явлюсь.

— А ты и без дождика заходи.

Сергей и Ирина вышли на дорогу. Травянистая ложбина теперь была вся залита солнцем. Вдали, на косогоре, виднелись строения: низкий, обмазанный глиной сарай, мокрый и оттого черный, а рядом с ним — огороженный плетнями баз, из которого с разноголосым мычанием выходили телята-сосунки. Стадо коров разбрелось по взгорью. В сторонке стоял пастух, седой и высокий старик, с засученными выше колен штанинами.

— Наша ферма, — сказала Ирина. — Пойдем, я тебя молоком напою.

— Спасибо! Но молока я не хочу.

Сергей и Ирина пошли напрямик, мимо стада. Трава была густая, вся усыпанная блестящими каплями: притронешься ногой — и вода польется ручьем. Ирина сняла чувяки, босые ноги ее, купаясь в росе, быстро покраснели. Сергей шагал в сапогах, чувствуя, как вода проникает за голенища.

— Это же не роса, а наводнение!

Сергей остановился и пристально посмотрел на Ирину. И по тому, как он сдвинул свои широкие брови, как дрогнули его губы, Ирина не поняла, а скорее почувствовала сердцем: он хотел ей сказать совсем не о росе. Он остановился и посмотрел на нее как-то странно, не так, как обычно смотрят, когда говорят незначительные слова. Ирина ждала: что же он ей скажет?

— Ирина. Мне сейчас, днем, еще хочется тебе сказать…

Ирина смотрела на каплю, висевшую на кончике острого листа пырея, и молчала.

— Если бы ты знала, как я люблю тебя, Иринушка!

Лицо ее вспыхнуло. Она быстро наклонилась к траве, осторожно раздвинула пальцами листья и увидела свитое из сухой травы и шерсти крохотное гнездо.

— Ой, мамочко! — вскрикнула она. — Какие малюсенькие! Посмотри, Сережа, какие птенчики… совсем голенькие. И живые!

Сергей тоже наклонился, но нечаянно коснулся губами ее теплой, в мелких завитушках шеи и уже не видел ни гнезда, ни голых птенчиков. Он обнял Ирину и поцеловал. Она вырвалась и отбежала в сторону. Потом они долго шли молча, точно им не о чем было говорить.

— А ты, Иринушка? Ты и вчера ничего мне не сказала.

— Не знаю… ничего я не знаю… У меня какой-то туман в голове… Боюсь об этом и подумать. Я простая девушка, а ты…

— Что за чепуха! А я кто?

— Боюсь… Полюблю тебя себе на горе…

— Вот уж этого бояться нечего!

— О! — Протянула девушка и ласково посмотрела на Сергея взволнованными глазами. — А вот и станица. Как мы быстро пришли. — Ирина протянула руку. — Приходи, Сережа… Если любишь, приходи сегодня… Придешь?

Сергей молча кивнул и долго стоял, глядя ей вслед.

Подходя к своему двору, он еще издали увидел, что дверь в хату была раскрыта. Тимофей Ильич, собравшись идти на огород, стоял на пороге с тяпкой в руке. Здороваясь с сыном, он погладил усы и добродушно усмехнулся.

— Слава богу, беглец явился! Ну, сказывай, где бывал и что видывал?

— С Хохлаковым по району ездил. А где Семен? Мать, Анфиса?

— Бабы белье полощут, на Кубани, а дружок твой зараз у деда Евсея. Дождь размыл погребок, так приходила бабка Параська и попросила пособить. А он мастер на все руки. Видал крышу на сарайчике? Его работа. А позавчера водокачку починил. Бедовый малый, а вот станица ему наша не нравится, — заключил Тимофей Ильич.

— Семена я знаю. Он себе всегда работу найдет.

— А ты когда же возьмешься за дело? Или все будешь раскатывать?

— Скоро возьмусь… Теперь уже скоро.

Старик обрадовался.

— Решил-таки идти к Льву Ильичу? А он приезжал, о тебе беспокоился.

Сергей усадил отца на стульчик и сам присел рядом с ним на пороге.

— Туда, батя, меня и арканом не затащите… Не это у меня в голове… Послушайте, батя! Я такое задумал, — Сергей посмотрел на отца быстрыми, живыми глазами, — такое задумал, что если осуществить все, то через пять лет вы свою станицу не узнаете… Вот о чем я думаю.

— Чтобы я и не узнал свою станицу? Быть того не может!

— Батя, представьте себе, что на Кубани, к примеру, возле ваших огородов, работает на полный ход электрическая станция. А такую станцию надо построить! И вот она освещает и дома, и клуб, и избу-читальню. Да мало этого! Ее энергия проникнет всюду, — это же тысячи рук! Да еще какие проворные руки! Они и доят коров, и стригут овец, и очищают зерно, и крутят молотилку, и мелют муку…

— Так, так… А водокачку вертеть можно?

— Насосы будут качать воду! Да что водокачка! Есть дела и поважнее… Нет, батя, без электричества нам жить нельзя.

— Так-таки и нельзя? Сколько жили — и ничего… А теперь нельзя?

— Именно теперь, — горячо доказывал Сергей. — Когда еще, как не теперь, мы должны подумать о том, чтобы людям нашим жилось хорошо? Войну кончили, люди вернулись к мирному труду. А кто из нас не мечтал на войне о том времени, когда мы сможем засучить рукава и начать строить! И в первую очередь — нужно строить электростанцию… Почему в Усть-Невинской нет своего радиоузла? Да потому, что нет электричества. Почему нет стационарного кинотеатра? Тоже поэтому. А как облегчить труд колхозников? Думали ли вы об этом? А электричество все может: Возьмите любую, самую трудную работу, которую выполняют люди, и ее с успехом можно выполнять электричеством…

— А в чужих государствах ты эту технику видел?

— Что нам чужие государства? — с обидой сказал Сергей. — Побывали б вы, батя, хоть в Польше… Стоит панский особняк, а возле него обшарпанная деревушка — бедность, какой я и не представлял и в книгах не читал. Посмотришь на крестьян и думаешь: да неужели это люди! В лохмотьях, хуже старцев, в глазах одна тоска… А как нас одна крестьянская девушка, полька, водой поила, я вам об этом не рассказывал? И смех и горе! Заехали в одну деревушку. Выскочили мы с Семеном из танка и побежали во двор воды раздобыть. Заходим в хату. На лавке лежит больная старуха. Смотрим на печь, а оттуда выглядывает из-под рядюжки девушка… Мы ей показываем, что хотим воды, а она по-русски не понимает, но догадывается… Помочь-то нам хочет, а слезть с печи не может. Недолго думая, Семен за рядюжку, а девушка в крик… Смотрим, а ей, несчастной, одеться-то не во что… Так что насмотрелся я этих чужих государств, долго помнить буду.

Тимофей Ильич вынул кисет, неторопливо закурил.

— Конечно, полякам до нас далеко, — сказал он рассудительно.

— Да и не только полякам. Я видел Европу! — Сергей взял у отца кисет, свернул цигарку, прикурил. — Но речь не о Европе, а об Усть-Невинской. Надо залечивать раны, нанесенные войной… Поездил я по району. В степи стоят бригадные станы, — не станы, а какие-то дырявые балаганы. В них и от солнца не спрячешься. За станицей — молочная ферма. Плетни вместо стен. Ветер подует — и все рухнет. А птичник? Дождь пошел — куры в воде. Я там прятался от дождя. — Сергей вспомнил курган в лунном свете, Ирину. — Что я думаю? По пятилетнему плану надо построить и станы, и скотные базы, и конюшни — светлые, теплые, на деревянных полах, да чтобы строительство было капитальное. Есть у нас сады, да мало! Всего у нас мало! И хлеба мало, и скота мало, и особенно культуры… Придет зима, все покроется снегом. Что будут люди делать? Где им учиться? Где провести отдых?.. Так что, батя, не так уж хорошо мы еще живем.

— Что ж ты все это мне доказываешь? — спросил Тимофей Ильич. — Стоит зачинать дело — зачинайте… Молодые начнут, старики помогут.

— Пойду сегодня к Савве. Из-за Саввы я чуть с Хохлаковым не поругался…

— Опять? — удивился Тимофей Ильич. — То Льва Ильича ни про то ни про се обидел. А теперь уже с Федором Лукичом? Да ты эдак и со всем районом поругаешься… А к чему? — Тимофей Ильич тяжело вздохнул. — И мой ты сын, а не пойму я тебя. И чего тебе еще надо? Слава, почет тебе… Ну, чего ж еще?

— Чего еще? По-вашему, батя, то, что я Герой Советского Союза, так все это вроде мягкого дивана… Лежи, блаженствуй и наслаждайся жизнью. А мне лежать не хочется. Такая жизнь не по мне… Разве трудно меня понять?

— Ну, бог с тобой, живи как знаешь… Ты уже не маленький. — Тимофей Ильич поднялся. — Я и так с тобой засиделся. Меня давно на огороде ждут… Такой славный дождик выпал.

Берегом Кубани Сергей прошел на край станицы и зашел во двор деда Евсея. Семен уже починил погреб и мыл в ведре руки. Увидев Сергея, он так обрадовался, что нечаянно опрокинул ведро и, вытирая о рубашку руки, побежал навстречу.

— Сережа! Где же ты пропадал?

— Катался…

— Смуглянку разыскивал?

Сергей рассмеялся.

— Да…

— И нашел?

— Нашел, только не Смуглянку, а Ирину Любашеву. Это ее настоящее имя.

— Везет же тебе, — искренне позавидовал Семен. — А у меня дела плохие.

— Что такое?

— Зря к тебе ехал… Хочу перебраться жить к старикам Семененковым. Сами просят. Такие они потешные, как дети…

— А разве у моих родных тебе плохо?

Семен грустно посмотрел на друга.

— Из-за Анфисы не могу я там оставаться… Тимофей Ильич бунтует… Давай сядем. Я тебе все, все расскажу.

И друзья сели на бревно в тени под старой яблоней.