"Обреченные эволюцией, или Новые приключения веселых мусоров" - читать интересную книгу автора (Черкасов Дмитрий, Воробьев Андрей)Глава 4 БУБА ИЗ ПАРИЖАВполне понятное любому бизнесмену недовольство генерального директора издательства «Фагот» Василия Акакиевича Трубецкого не знало границ. Сначала его дважды немотивированно оскорбил какой-то милицейский стажер, затем оказалось, что никто не собирается возбуждать по этому вопиющему факту уголовное дело, а напоследок бизнесмену дали от ворот поворот в райуправлении, куда Трубецкой явился отстаивать попранные гражданские права и где он провел три часа в пропахшей бомжами клетке в ожидании аудиенции начальника. Такого удара по своим чести и достоинству генеральный директор не ожидал. Но Трубецкой не сломался, а взял себя в руки и усилил борьбу за дисциплину на вверенном ему урюпинскими партнерами предприятии. Для примера он уволил нескольких младших редакторов, наложил справедливые штрафы на всех сотрудников отдела реализации, в очередной раз не выполнивших утвержденные и согласованные планы продаж, вышвырнул на улицу своего второго заместителя, не сумевшего купить права на издание суперпопулярной серии книжек «Гарри Потцер», где повествовалось о хитром еврейском мальчугане, рассказывавшем всем, что он волшебник, разогнал отдел маркетинга и вдвое урезал зарплату халявившим уборщицам. Но измученная душа издателя на этом не успокоилась и продолжала требовать справедливости. Когда кончились подчиненные, владелец «Фагота» попытался наехать на любовницу, потребовал у нее отчет за потраченные деньги и даже махнул кулачком, но встретил отпор в виде хорошего удара тефлоновой сковородой по плешивой голове и упреков в скаредности. Что-что, а здесь любовница была в своем праве. Василий Акакиевич действительно был экономен сверх всякой меры. Если посчитать сумму, на которую он одарил свою полюбовницу за год, то выходило чуть более пятисот долларов. Корыстолюбивая содержанка также прикинула собственную выгоду от общения с Трубецким и выставила того вон. Генеральный директор долго стучал в дверь и требовал, чтобы любовница вернула все его подарки, но наглая дамочка лишь выбросила на лестничную площадку злополучную сковороду, а косметику и пару маечек, купленных чуждым расточительности издателем в «секонд-хэнде», оставила себе. Оскорбленный в лучших чувствах и практичный Василий Акакиевич поплелся домой, не забыв, разумеется, прихватить сковороду и вручить ее законной супруге в качестве неожиданного презента. Неожиданного вдвойне, ибо изделие фирмы «Тефаль» было покрыто толстым слоем подгоревшего жира, на который расстроенный генеральный директор не обратил внимания. А мадам Трубецкая, зная мужа давным-давно, подумала, что супруг нашел эту сковороду на помойке, и тоже врезала Акакиевичу предметом кухонной утвари в дыню, попав практически по тому же месту, что и любовница. В общем и целом, события в жизни несчастного издателя приобретали какие-то фантасмагорические очертания. Пши-ик! И, блеснув вспышкой, «поляроид» выплюнул небольшой листок. — Что же вы делаете, господин хороший? — удивленно уставился на Васю упитанный одессит, только что нежно целовавший в черный носик маленькую собачонку. — И зачем, спрошу я, вы пугаете бедное животное? Или так теперь поступают в мало-мальски приличном обществе? — Тяф! Тяф! — поддержала претензии хозяина его пассия. Вася потряс проявляющимся фотоснимком словно веером. — Ах, не извольте беспокоиться, господин Касторский, — миролюбиво улыбнулся он, — это всего лишь работа. Обычная рутина… Разрешите представиться: Василий Рогов, собственный корреспондент газеты «Ле Фигаро» на юге России. Буба недоверчиво растянул губы в подобии улыбки и осведомился, чем таки его персона могла заинтересовать столь известное издание. — Нет, извиняюсь, я имею виды на Париж, но разве ж так там готовятся встречать скромного таки куплетиста? Это ж просто недоразумение. — Действительно, недоразумение. Пустяк, — согласился Вася, — всего одна фотография. Но она принесет мне славу и много-много хрустящих франков. Вот, полюбопытствуйте… Но-но, только из моих рук! — добавил он, когда артист попытался взять снимок, запечатлевший нежный поцелуй. Буба, сдвинув на затылок канотье, уставился на фотографию и обратился к своей любимице. — Нет, Люси, я же вам не скажу за всю Одессу, но я совсем не могу понять такой фокус! Когда это сей симпатичный вьюноша, шоб он был здоров, как Самуил Карлович с Дерибасовской, успел отпечатать свой шедевр?.. И что, позвольте спросить, он будет с этого иметь? — Тяф! — согласилась мохнатая собачонка. Но Вася твердо знал, что ему нужно. Спрятав снимок во внутренний карман куртки, он задумчиво ответил, что это не просто фотография, а настоящая сенсация, которую «Ле Фигаро» с удовольствием опубликует на первой полосе в качестве скандальной хроники. — Представьте заголовок: «Парижская эмиграция: сегодня — собачка, а завтра?» Или, лучше: «Русский артист-зоофил едет… (простите!) иметь всю Францию»!.. А потом — текст, набранный крупным кеглем. Чтобы в глаза бросался. Рогов был явно в ударе и с чувством продекламировал только что сочиненный экспромт: До Касторского понемногу начал доходить ужасный смысл роговских слов, но он принужденно рассмеялся. — Пойдите на одесский привоз, мой друг, там купите у Сары Мульевны Рабинович петуха и крутите ему интимное место. Все равно вы с этого не получите ни молока, ни яичницы… Да неужели ж господин журналист думает, что в эту фальшивку кто-нибудь поверит? Я смеюсь на вас! Люси согласно показала свои острые зубки, наморщив маленький носик, а потом исподтишка попыталась цапнуть Васю, но тот был начеку и отскочил назад. Буба, ласково почесав свою самоотверженную защитницу за ушком, предложил ей не кусать наглого щелкопера, чтобы не случилось несварение желудка, а потом, натянуто сыграв любопытство, как бы между прочим поинтересовался, что хочет иметь фотограф за свой снимок. Это было уже деловое предложение, ради которого Рогов и затеял весь спектакль, но сразу же сдаваться было пока рано. — Я не торгуюсь с вами, господин Касторский. Свобода прессы не продается. — И, выдержав паузу, добавил: — Во всяком случае, задешево… Соловец подергал запертую дверь кабинета подполковника Петренко, удивленно подвигал кустистыми бровками и отправился вниз к себе в отдел. По пути майор встретил известного на всё РУВД участкового по кличке Пуччини. Участковый вечно обжирался горохом и бобами, запивал сие изобилие пивом и самодельной брагой, и потому его регулярно пучило. Инспектор стоял возле туалета. — Мухомора не видел? — спросил Соловец. — Не, — Пуччини качнул головой слева направо, — С утра не было… — Утром он был, — поправил начальник «убойного» отдела невнимательного старшего лейтенанта. — А ты чего здесь застыл? — Жду… — Кого? — Сантехников. Туалет опять забило, — горестно пробормотал участковый. Его лицо начало наливаться краской. Соловец понял, что Пуччини снова набил брюхо своими любимыми бобами, и спешно ретировался. Подполковник милиции Петренко, посетив здание контрразведки и пообщавшись с местным начальством, уяснил для себя, что: во-первых, громоздкие вещдоки, к которым служба Кудасова могла причислить заветный шкаф, если и хранятся, то где-то в другом месте — двери «управы» были недостаточно широкими, черного хода здание, видимо, не имело, а окна первого этажа казались наглухо закрытыми. Во-вторых, крайне настораживало, что ни штабс-капитан Овечкин, ни сам начальник контрразведки ни словом не обмолвились о громоздком предмете, хотя, отвечая на наводящие вопросы, не скрыли остальных результатов обыска, поведав и об оружии, и о подпольной типографии. Поэтому Мухомор предположил, что в период между разгромом мастерской товарища Сердюка и появлением там оперативников вояки могли, воспользовавшись затишьем, перепрятать странный агрегат. Помогать здешним особистам[15] ловить «диверсантов» у Петренко никакого желания не было. Но воспользоваться возможностями контрразведчиков для установления контроля над ситуацией и нужных контактов имело смысл. Решив, что обязательно разыщет завтра своих подчиненных, Николай Александрович продолжил светский разговор, сопровождавший трапезу… Ларин сидел на стуле и раскачивался из стороны в сторону, повторяя себе под нос: «Кто я? Ну, кто же я?»; Чердынцев безостановочно бродил по периметру кабинета, Дукалис храпел на столе, а Казанова застыл над раскрытым на середине журналом «Sex-Show» и всё пытался перевернуть страницу. Журнальчик накануне был залит канцелярским клеем и превратился в единый блок из слипшихся глянцевых листов, что капитана очень раздражало. Из стоящего в углу на тумбочке телевизора «Panasonic» лились охи и вздохи какой-то очередной эстрадной «звездуньи». — Андрей! Может, из формы чё на рынке толкнуть? — Чердынцев остановился и тронул Ларина за плечо. — О!!! — лицо капитана просветлело. — Андрей! Услышавший вопрос начальника дежурной части Казанова хлопнул себя по лбу, достал из кармана найденный в коридоре РУВД пистолет и бросил его в кучу предметов, наваленных в углу. Чердынцев проследил удивленным взглядом за пистолетом и приоткрыл рот. Дверь распахнулась, и в кабинет ворвался трезвый и недовольный Соловец. — Ага! — закричал майор, узрев картину «Менты на привале». — Отмечаем?! — Да пошел ты, — вяло отреагировал Казанова, слюня палец. — Действительно, Георгин, отвали, — поддержал товарища капитан Ларин. — Орешь, как заявитель-Оскорбление попало в точку. «Заявителем» бравого стража порядка майора Соловца еще никто не называл. Начальник ОУРа побагровел. — Что ты сказал? — Что слышал, — выдохнул Ларин и упал со стула. — Хам! — взвизгнул Соловец. — Сам такой, — проворчал Ларин, даже не делая попыток подняться и разглядывая узоры на грязном линолеуме. — Значит, так, — в голосе майора появились железные нотки. — Возьмите какое-нибудь дело и им займитесь. Хватит пить! Через час приду — проверю. — Ты чё, Георгич? — Потрясенный словами начальника «убойного» отдела Казанова поднял голову. — Какое дело? — Любое! — возопил Соловец, подскочил к столу, схватил исписанные листы и бросил их поверх склеенного журнала. — Вот! Это, хотя бы! — А чё это? — Капитан непонимающе уставился на заявление Трубецкого, нацарапанное им под диктовку Мартышкина. Ларин обнаружил перед собой пульт дистанционного управления телевизором и нажал на кнопочку увеличения громкости. — Мой парень задерживается, — задумчиво сказал юноша на экране, стоящий в очереди перед металлодетектором у входа в гей-клуб «69». — И у меня явно будет время выкурить мою любимую сигаретку «Парламент»… — Да-а, очередь немаленькая, — поддержал юношу сосед, бородатый мужик в кожаных штанах и жилетке, с цветной татуировкой на плече. — Кажется, и у меня есть время покурить мой любимый «Парламент»… — Народу-то сколько! — высунулся из-за плеча бородатого очкарик в бейсбольной кепке, повернутой козырьком назад. — У меня теперь точно есть время выкурить мою любимую сигаретку «Парламент»… — Кто последний? — выкрикнул интеллигент в костюме и с портфелем. — Я буду за вами. А пока покурю мой любимый «Парламент»… — Даже последний педераст, — проникновенно сказал диктор за кадром, — не откажет себе в удовольствии выкурить сигаретку «Парламент»… Соловец отобрал у Ларина пульт и выключил говорящий ящик. — Хватит! — подпрыгнул на месте майор. — Берите дело о пропавшем писателе, и вперед! — песнями, по холодку! Завтра утром чтоб доложили! И план оперативных мероприятий подготовьте! Не сделаете — шкуру спущу! Кстати, а где, Плахов с Роговым? — Я за ними приглядывать не нанимался! — фальцетом выкрикнул Дукалис. — Тебе надо — ты и ищи! — Как появятся — сразу ко мне! — Соловец так хлопнул за собой дверью, что с потолка посыпалась штукатурка. — Зверь, — подвел итог Чердынцев, когда шаги начальника ОУРа затихли, и плюнул в открытое окно, попав точно в кокарду на шапке дежурного младшего сержанта Дудинцева, вышедшего на крыльцо РУВД подышать свежим воздухом и полюбоваться розовыми лучами заходящего солнца. У Васи Рогова очередной этап переговоров с куплетистом состоялся в летнем кафе на морском берегу. Надо отдать должное Бубе: зайдя туда, он весьма приветливо раскланялся с завсегдатаями, поцеловал ручку какой-то кавказской красавице, бдительно опекаемой двумя немытыми абреками, выпил поднесенный ими фужер вина и лишь после того уселся за отдаленный столик, пригласив отужинать и Рогова. — Я, знаете, крайне любопытен, — начал разглагольствовать артист, — и я имею интерес знать, где таки делают подобных вам?.. Нет-нет, я, право слово, никого не обижаю. Буба сегодня благодушен. Он угощает… Эй, официант! Вина мне и моему гостю!.. Вася чувствовал себя довольно неуютно. С одной стороны, ему было жаль человека, которого приходилось самым наглым, бессовестным образом шантажировать. Но, с другой, он был уверен, что именно Касторский сможет содействовать вызволению из контрразведки начальника РУВД и помочь найти пресловутый шкаф. Поэтому оперативник вынужденно продолжал играть свою нелицеприятную роль. Правда, Буба попытался перехватить инициативу и начал рассказывать о своих грандиозных связях в Париже, явно намекая, что после публикации фотографии журналисту не поздоровится. — Вы таки представить себе не можете, как знаменит Касторский. Я только что прибыл в этот несчастный город на свою прощальную гастроль из столичного Парижа!.. Знаете, какие овации они делали после моих куплетов? Не знаете? Тогда послушайте одну поучительную историю о наших несчастных земляках, побывавших за кордоном… И Буба принялся, хотя и негромко, напевать, притопывая ногами под столом: Вася ойкнул, так как артист пребольно наступил ему на ногу. А Буба, казалось, ничего не заметив, продолжал гнуть свою линию. — Ну как, здорово? А скажите, кто еще, кроме господина Касторского, может гулять по дворцу Тюильри с самим… — Тут артист завернул имя, сопровождающееся столькими титулами, что их можно было запомнить, разве что записав на бумагу. — Так вот, это я вам говорю: вы просто никто по сравнению с талантом господина Расина, с которым мы играли в крикет на травке Елисейских полей! Он проворен как Бог, но не смог сделать даже одной партии у Бубы из Одессы, почему и рыдал от расстройства, словно маленький Рабинович, которому не досталось мацы! Отвечаю… Нет, вы, конечно, можете спросить у самого маэстро за меня, только, клянусь вашей мамой, он чихает на вас!.. А может, вы тоже знакомы с начальником Бастилии? Я уже бегу за бумагой, чтобы он устроил вам по знакомству самую лучшую камеру!.. Почему вы не радуетесь? Скажите хоть слово! Касторский всегда рад услужить! Вася же молчал, так как был слишком занят едой, которую, за неимением ничего другого, приходилось запивать вином. Но, очередной раз вспомнив о долге, оперативник на время прервал трапезу. Как можно убедительнее он сообщил, что не верит ни единому слову артиста, а потому условия деловой части разговора будет диктовать сам. — О, моя бедная мамочка! Если бы она слышала эти слова, то умерла бы от горя еще один раз! — трагически вскричал куплетист. — Да разве ж Буба когда-нибудь обманывал?! — Конечно же нет, — согласился Вася, отхлебнув очередной раз из бокала, — я понимаю, у каждого своя роль. Только должен заметить, что Бастилия, с начальником которой вы так хорошо знакомы, была разрушена еще в первую французскую революцию; дворец Тюильри снесен несколько позднее, а Елисейские поля чем-то напоминают Невский проспект в Питере… Кстати, вы там никогда не бывали проездом? Просто широкая улица, хотя, говорят, подлиннее. И последнее: когда в следующий раз будете вспоминать господина Расина, не забудьте поставить свечу за упокой его души… — Да что вы говорите? — трагически возвел к небу глаза Буба, смахнув непрошеную слезу. — Неужели мой великий друг умер? — Да, причем, если мне не изменяет память, веке в семнадцатом, — уточнил Рогов. — И пожалуйста, не считайте же мент… то есть журналистов полными идиотами! Слезы в глазах Касторского мгновенно просохли. Вопросительно приподняв брови и поджав губы, он пристально взглянул на собеседника. — Конечно, вы правы. Готов выслушать любые предложения. Только, я вас умоляю, уйдем из этого злачного места, продолжим наш разговор в более приличных условиях… Официант, счет!.. Из подъехавшей к РУВД белой «Волги» двое сурового вида прапорщиков в пятнистых бушлатах вытащили дознавателя Безродного, смотрящего на мир трезвым и немного отстраненным взглядом, подвели его к входу и поставили лицом к двери. Один из прапорщиков широко распахнул одну из створок, второй слегка подтолкнул тело вперед. Получивший начальное ускорение Безродный головой влетел в предбанник и далее в холл перед окошечком дежурки, сшибая на своем пути стулья, патрульных и случайных посетителей. Сержант Дудинцев, разинув рот, принялся рвать с плеча потертый АКСУ. В нос Дудинцеву ткнулись сразу два раскрытых удостоверения: — ФСБ! Убери руки с пушки. — Ва-ва-ва, — промямлил сержант и встал по стойке смирно. Из холла послышались вопли Соловца, которому Безродный угодил головой в низ живота. — Иди, — приказал тот из визитеров, что придавал телу ускорение, — оформляй возвращение вашего, блин… сотрудника… — Есть! — взвизгнул Дудинцев и опрометью бросился в дверь. Прапорщики уселись обратно в машину, и «Волга», развернувшись посередине улицы, под вой сирены умчалась в сторону Литейного моста. — Почем яйца? — осведомился пришедший на базар и отчаянно голодный Игорь Плахов у продавца, настойчиво предлагавшего свой товар. — По три! — Сам потри! — Оперативник обиженно сплюнул и отвернулся. Затем он еще некоторое время бесполезно потолкался на базаре, но так и не нашел подходящего для душевного разговора человека. Точнее, не успел найти, так как в толпе кто-то истошно закричал: «Шухер, братва, облава!» А потом было уже не до знакомств. Весь рынок зашевелился, будто потревоженный пьяным грибником муравейник, и в результате Игоря буквально вынесло на боковую улочку, по которой улепетывали обитатели торжища. Не желая дразнить судьбу, Плахов тоже припустил изо всех сил… Потом он еще некоторое время ходил по городу, пока не наткнулся на относительно широкую площадь, где располагалось здание контрразведки. Оперативник пару раз неторопливо прошелся вокруг площади, осторожно присматриваясь к обстановке. В конце концов он убедился, что в само здание проникнуть можно, так как часовой у дома стоял больше для проформы, чем для проверки документов. Если кто-то начинал переминаться с ноги на ногу у Двери, то тут же следовал грозный окрик: «Куды прешь?» Но подтянутые господа, облаченные и в военную форму, и по «гражданке», то и дело сновали туда-сюда, не вызывая у стража порядка никакого интереса. П л ахов было решил, что обязательно придет сюда завтра, чтобы проверить, как несет службу другая смена караульных, но, заинтересовавшись, задержался. Встав у стены одного из домов и неторопливо закурив, Игорь исподволь стал наблюдать за пареньком, устроившимся чистить обувь буквально в двадцати шагах от входа в контрразведку. На первый взгляд ничего примечательного в чистильщике не наблюдалось: рваная одежка, давно не стриженные светлые волосы, торчащие словно на соломенном пугале, щетки, мелькающие в проворных руках… Но оперативник обратил внимание, что паренек то и дело внимательно косится в сторону опасного здания. Так обычно ведут себя люди, ничего не смыслящие в наружном наблюдении, или дети, играя в шпионов. В какой-то момент к чистильщику вразвалку подошел невысокий босоногий цыган, облаченный в яркую красную шелковую рубашку. «Да кто же так выряжается, если не хочет привлекать к себе внимание!» — подумал Плахов. Придвинувшись почти вплотную к чистильщику, цыган чуть ли не демонстративно отвернулся, делая вид, что любуется городским пейзажем, и начал что-то говорить. Паренек, так же старательно отворачиваясь в сторону, отвечал и явно волновался. «Не про этих ли „бандюков неуловимых“ упоминал служака из патруля? — удивленно подумал оперативник. — Но как бы то ни было, ребята явно не симпатизируют власти и могут быть полезны». Рассудив таким образом, Игорь отошел подальше и начал дожидаться, пока чистильщик, закончив работу, соберется домой. Тогда, где-нибудь в безопасном месте, можно будет и пообщаться или, на худой конец, для начала выяснить адрес, где искать «мстителей»… — Не пойдет! — Вникающий во все тонкости оформления своей продукции Трубецкой перечеркнул черным маркером принесенный ему для утверждения рекламный плакат. — Почему? — поинтересовался художник. — Мало красного цвета, — принялся перечислять генеральный директор «Фагота». — Нет золотой рамки… И вообще, почему здесь нет голых женщин? — Это же учебники для пятого класса! — удивился младший редактор, готовивший книги к печати. — И что? — Василий Акакиевич сложил пухлые губки бантиком. — Ну-у… — Редактор не нашелся, что ответить. — Какая-нибудь женщина должна быть. — Грузный Трубецкой тяжело поднялся из кресла, подошел к шкафу, достал парочку журналов «Пентхаус» и развернул. — Вот такая… Или такая… Или это, — палец издателя ткнул в глянцевые фотографии полуголых див. — Да, вот это подойдет. — Но как мы это обоснуем, если будут вопросы от министерства образования? — спросил художник, потрясенный широтой взглядов Трубецкого. — Что? — Василий Акакиевич отвлекся от своих дум и недовольно скривился. — Ничего, — сказал художник. — Нечего класть мне на стол неподготовленные проекты. — Издатель в очередной раз показал свою принципиальность. — Переделайте и принесите. — Можно журнальчик? — попросил художник. — Нельзя, — отрезал Трубецкой. — С возвратом, — изрек художник. — Мне только отсканировать… — Через полчаса зайдешь. — Издатель прошел к своему креслу, прихватив с полки еще три журнала, рассыпавшихся на отдельные страницы от частого перелистывания и подклеенных скотчем. — Мне надо поработать… Редактор, думая, что реклама с голыми женщинами на обложке обязательно вызовет скандал с другими издательствами, чьи продажи тут же упадут, попытался образумить генерального директора. Но не рассчитал твердости характера Трубецкого. Василий Акакиевич, возмущенный тем, что его великолепная идея не нашла поддержки в массах, минут десять выговаривал подчиненному, иногда брызгал слюной, заикался и в результате оштрафовал редактора на четверть зарплаты с мотивацией «за наглое оспаривание приказов руководства». Затем издатель схватил остальные принесенные художником плакаты и вперил в них взор. — Это что?! — Трубецкой стукнул кулаком по столу. — Где женская натура? — Это энциклопедии и французско-русский словарь, — пояснил изрядно потрепанный художник. — Так, где натуры? — доведенный почти до нервного срыва глупостью редактора, выкрикнул генеральный директор «Фагота». — Будут, — пообещал мастер компьютерной графики, решивший больше не приставать к Василию Акакиевичу с просьбами выделить от щедрот несколько эротических журналов, а скачать фотографии из Интернета. — Геи потребуются? — Вот это подход! — похвалил строгий, но всегда поддерживающий разумную инициативу Трубецкой. — Одобряю. О «голубых» тоже не стоит забывать. Подготовишь два варианта плакатов… Нет, три. — Ясно, — кивнул художник. — А с животными? Издатель задумался. — Ты еще о мазохистах не забывай, — встрял редактор. — Проснулся! — язвительно произнес генеральный директор. — Я раньше тебя о них подумал. Так что стой и молчи… Этих охватим с помощью учебников. — Зоофилов — посредством энциклопедии. — Художник пошел в разнос. — Там есть статьи о животных. Можем хорошо проиллюстрировать. — Да-а, — довольный Трубецкой откинулся в кресле. — Можно копеечку заработать… — Нельзя забывать и о любителях фаллоимитаторов, — продолжил художник. — Это важное дополнение, — согласился издатель. — Не забудем… — А также о свингерах. — А их много? — озаботился не сильно подкованный в новомодных сексуальных веяниях Трубецкой. — Очень, — проникновенно сказал художник. — Вот! — Василий Акакиевич поднял палец. — Вот что значит — нормально подумать! — Так мне на все темы плакаты готовить? — осведомился оформитель. — Да, — закивал генеральный директор. — С такой рекламой я вижу по двести тысяч прибыли с каждой торговой точки… Нет, даже по триста пятьдесят. Беседа Васи Рогова с куплетистом продолжилась дома у Бубы. Правда, беседой это общение можно было назвать с очень большой натяжкой. Скорее, все напоминало длиннющий монолог хозяина, а Вася, несмотря на все усилия, едва успевал вставить слово-другое. Для начала Буба, приложив руки к сердцу и преданно заглядывая гостю в глаза, начал уверять, что он, гениальный артист, «именно тот, кто вам нужен». — Родненький вы мой! Да я же всю жизнь ждал этого момента! — тараторил артист, отчаянно жестикулируя. — Я согласен… Что? Разве ж я таки неправильно угадал, что мне придется работать под прикрытием?.. Поверьте, это будет гениально!.. Представьте: я пою свои куплеты в небольшой таверне где-нибудь на вилле Рива. А пока соседняя вилла Баджо пытается отчистить свои противни, вместо того чтобы, как все порядочные люди, сначала отпраздновать, а уж после заниматься мытьем посуды… так вот, пока вилла Баджо отдирает противни, вы приходите в таверну и говорите пароль… Например. Вы: «Вам не нужен импортный унитаз с патентованным смывом?» Я: «Был нужен, уже взяли». Вы: «А может, и я на что сгожусь?» Я: «Может, и сгодишься»… Ну как? По-моему, замечательно!.. — Касторский рассмеялся и фамильярно похлопал гостя по плечу. — Затем я передаю вам секретное сообщение… Васе с большим трудом удалось прервать это словоизвержение, и то лишь благодаря тому, что артист слишком долго смаковал стакан вина, провозгласив прежде тост за победу. «За НАШУ победу»! Рогов быстро выпил, чтобы гостеприимный хозяин, не дай Бог, не успел опять начать болтать, и постарался объяснить Бубе его задачу. В последующее время Васе еще несколько раз удавалось успешно подобным образом останавливать словоохотливого куплетиста. Предпоследнее, что запомнил оперативник из встречи со своим новым агентом, — обещание Касторского помочь организовать встречу со штабс-капитаном Овечкиным. Только для этого почему-то требовалось, чтобы Вася сплясал канкан. В чем был смысл пляски, Рогов понять оказался не в силах. Он уже едва различал широкую улыбку куплетиста, точнее, две улыбки, напоминавшие мультик об Алисе и Чеширском коте. Буба вроде бы еще успел сказать, что видел нынче в кабаре какого-то полицейского, ужинавшего с начальником контрразведки. Кажется, он интересовался также, на кого работает «журналист»… Потом в Васиной памяти случился провал. Уставший оперативник даже не почувствовал, как Буба осторожно извлек из кармана его пиджака злополучную фотографию и, вздохнув над ней, разорвал снимок на мелкие кусочки. Так же осторожно артист ознакомился с остальным содержимым карманов спящего гостя. При этом он крайне удивился, рассматривая поочередно то серпасто-молоткастый паспорт, то «двуглавоорлое» служебное удостоверение. В конце концов, сунув документы на место, Касторский прихватил свое канотье и спешно удалился, осторожно прикрыв за собой двери. Приблизительно через час в квартиру артиста так же осторожно пробрались двое вооруженных револьверами незнакомцев, чьи лица скрывали маски. Один из них, с черными кучерявыми волосами, был одет в ярко-красную рубашку. Другой, светловолосый и худощавый, шлепал по полу босыми ногами. Только Васи там уже не было. — Мы поможем, — как заклинание, шептал оперативник, — мы все время на посту… В это время он, как говорится, на «автопилоте», пошатываясь, брел на встречу с Игорем Плаховым, твердо сжимая в руке початую бутылку вина, прихваченную в качестве сувенира из квартиры Касторского. Незнакомый ночной город обдавал неприятным холодом, так что Васе приходилось то и дело отхлебывать вина, чтобы не замерзнуть окончательно. Он честно и целеустремленно шел на связь, временами представляя себя пастором Шлагом. Впрочем, оперативнику двигаться после тяжелого дня по колдобинам чужих улиц было не легче, чем старичку на лыжах по горам. Через некоторое время мужественные слова песни «мы поможем» сменились более лирическими и соответствующими моменту: — Помоги мне! Помоги-и мне… Но зовущая «желтоглазая ночь» центра города ближе к городской окраине сменилась непроглядной теменью улиц разбитых фонарей. В конечном итоге, так и не обнаружив морского берега, Рогов, очередной раз споткнувшись, без сил свалился в какой-то кустарник и забылся тяжелым сном… А подозрительные субъекты в масках, тщательно обыскав квартиру Касторского и никого в ней не обнаружив, спешно удалились, на ходу негромко перебрасываясь фразами, что все случившееся — провокация шпиков Кудасова и что артиста срочно надо предупредить об опасности! |
||
|