"Эльфийский Камень Сна" - читать интересную книгу автора (Черри Кэролайн)

VI. Кер Велл

Его ввели как пленника в освещенный факелами зал под звуки затихавшей битвы. Они обращались с ним грубо, но быстро сменили свои манеры, когда он показал им кольцо их господина на своей руке.

— Сядь, — тогда сказали ему и указали на скамью, а он был только рад, ибо смертельно устал.

Вошел еще кто-то — «старый волк», — подумал Киран, глядя на мрачное широкоскулое лицо, покрытое потом и разгоряченное жаром битвы. Он встал, как только тот вошел в сопровождении новых воинов.

— Скага? — отважился Киран, ибо тот был очень похож на своего сына, такой же большой и рыжеволосый. — Я пришел от короля и от твоего господина.

— Покажи мне это кольцо, — сказал Скага, и Киран протянул ему руку, которую старый воин грубо сжал, повернув кольцо к свету очага. Убедившись, он отпустил руку Кирана, не переставая хмуриться.

— У меня есть сообщение, — промолвил Киран, — для ушей твоей госпожи. — И добавил, догадываясь, как изголодался управляющий по надежде: — Добрые вести, — хоть и должен был дождаться более высокого лица.

— Тогда добро пожаловать, если это правда, — и Скага отвернулся к открытой двери, за которой звуки битвы значительно утихли, и снова взглянул на Кирана, осмотрев его с головы до ног. — Как ты сюда проник?

— Мое послание, — ответил тот, — для супруги господина Эвальда.

Скага продолжал хмуриться — такова была природа его лица или его сердца; и Киран подумал, что не хотел бы встретиться с ним на дороге. Но Эвальд доверял ему как управляющему, как защитнику замка от врагов, а стало быть, он был человеком верным и больших достоинств.

— Ни доспехов, ни оружия, — продолжал Скага. — Как ты оказался во дворе?

— Кольцо твоего господина, — упорствовал Киран. — Я буду говорить только с твоей госпожой, — он ощущал тяжесть камня, спрятанного за воротником, его присутствие и тепло, казавшееся сверхъестественным. Его близость к сердцу пугала Кирана, а Скага со спутниками подозрительно всматривались в его лицо.

— Ты увидишь ее, — промолвил Скага и махнул рукой в сторону лестницы. — Мальчик! — крикнул он. — Узнай, встала ли моя госпожа.

Парнишка бегом кинулся к ступеням. Киран вздрогнул от усталости и холода, ибо ветер задувал в открытую дверь. Он мечтал лишь о кружке эля и о том, чтобы лечь и отдохнуть.

Но ни о том, ни о другом пока не шло и речи, ибо Скага продолжал смотреть на него прищурившись и не оказывал ни признака гостеприимства, потом знаком велел телохранителям окружить Кирана и отвести его по лестнице в другой зал в толще Кер Велла, который хотя бы был теплее и где огонь полыхал в очаге.

— Будь осторожен, — кто-то прошептал Кирану в ухо, и он вздрогнул от неожиданности. Он не знал, слышен ли голос был другим, но никто не обернулся, а стало быть звучал он лишь для него одного. — Берегись этого зала. Они не любят эльфийский род. И не показывай им камень.

Над очагом вздымалась каменная волчья голова. Кирану показалось, что он видел ее прежде; словно он тут уже сидел, и на правой стене висела арфа — он взглянул и смутился от того, что она висела как раз там, где он и считал. Значит, ему снилось это место.

Или ей. У очага стоял огромный испещренный стол, а рядом когда-то было кресло. Он отчетливо видел его и, подойдя к столу, устало оперся о него в окружении столь же усталых стражей.

И женщины вошли столь быстро, что он подумал — вряд ли они спали. Да и как могли они спать, когда враг подвергал пожарам их владения. Они вышли из внутренней двери, открывавшейся в зал, — одна из них старше и уже с проседью. «Это — Мередифь, — догадался он, — госпожа Эвальда»; и камень, подтверждая, прошептал у его сердца: «Мередифь». Другая была юной и светловолосой — и имя ее тоже шепнуло ему сердце: «Бранвин. Бранвин. Бранвин». И он не мог отвести от нее глаз, ибо столько боли и гнева было в этом шепоте. А Бранвин замерла и тоже смотрела на него изумленными голубыми глазами, казалось, не догадываясь о столь сильной боли.

— Твое послание, — промолвил Скага хриплым голосом.

Киран же вместо ответа взглянул на Мередифь и сделал шаг к ней, но руки вокруг него метнулись к оружию, и он не подошел к ней ближе. Он снял кольцо с пальца и передал его Скаге, который уже вручил его госпоже. Она взяла кольцо как драгоценность, внимательно осмотрела его и подняла встревоженный взор.

— Мой муж, — промолвила она.

— С ним все в порядке, госпожа. Я принес его любовь и слово моего короля: держитесь, защищайтесь, не дайте обмануть себя врагу и не принимайте никаких условий. Король выиграл великую битву при Дун-на-Хейвине, и враг все надежды возлагает на эту долину, как на последнее свое прибежище. Удерживайте этот замок, а король и ваш господин подойдут к ним сзади, как только смогут. Им все известно. Дело за вами.

— Да будут благословенны твои известия, — зарыдала госпожа, и даже морщины на лице Скаги разгладились.

Мередифь подошла и протянула к нему руки в приветствии, но он ощутил на плече тяжелую руку Скаги, отстранявшую его.

— Это не все, — заметил Скага. — Этот человек каким-то образом перебрался через стены без доспехов и оружия, пройдя незамеченным сквозь внешние посты. Какими бы добрыми ни были его вести, вот те вопросы, что следует задать ему, моя госпожа. Прошу тебя, спроси его, как он проник к нам.

На мгновение сомнение забрезжило в глазах госпожи.

— Меня зовут Киран, — сказал он. — Господин Киран из Кер Донна — мой родной отец. Что ж до того как я пришел — легко, как видите, украдкой и тайком. Пока неприятель бьется у ворот, я выбрал другой путь. Я покажу вам. Но вооруженный человек им не пройдет.

Ложь не была ему привычна. И он почувствовал себя скверно, когда госпожа сжала его руки.

— Ты покажешь нам, где, — сказал Скага и наградил его медвежьим объятием. И взгляд его все более увлажнялся чувством, быть может, надеждой там, где ее так долго не было. И Бранвин подошла и поцеловала его в щеку; и наконец оружие было убрано, и воины подходили похлопать его по плечу и от радости обнимались друг с другом. Веселье наполнило зал, такое отчаянное счастье. И он ощутил какое-то шевеление в своем камне, чужое присутствие и понял, что ничего не сказал сам, но что все его слова были окрашены какой-то странностью, делавшей их лучше, чем они были на самом деле.

Ему дали вина и отвели наверх в роскошную комнату — «в ней жил мой господин в юности», — сказала госпожа Мередифь; и воистину все здесь говорило о женской любви — и тонкая вышивка покрывала, и ковры, и пологи постели. Бранвин собственными руками принесла теплый ковер на пол, служанки — воду для мытья, а госпожа Мередифь — хлеб еще горячий после утренней выпечки. Он взял его с благодарностью, а госпожа и ее дочь все не спешили уходить, засыпая его вопросами, как шли дела у Эвальда и других родных, свойственников, друзей и людей замка — тысяча вопросов, во время которых служанки входили и выходили, заглядывали воины под разными предлогами, чтобы послушать. Кое-кого из них он знал. Чаще сообщаемые им сведения были печальны, и ему было очень трудно говорить, случалось, он знал кого-то лишь понаслышке, а то и менее того, но как он рад был рассказать о ком-то любимом, что он жив и здоров. Сын Скаги был одним из таких, ибо и Скага задал ему вопрос.

— Он в полном здравии, — сказал Киран. — Он вел большой отряд людей Кер Велла на Дун-на-Хейвин и был одним из первых, кто сломал сопротивление Брадхита, пока господин Эвальд отрезал им пути к отступлению. Он вышел из битвы невредимым и, когда мы прощались, был рядом с господином Эвальдом в палатке короля.

Услышав это, старый воин даже не улыбнулся, но глаза его загорелись светом.

— Он должен отдохнуть, — наконец произнесла Мередифь. — Ведь он проделал такой путь.

— Мне повезло, — сказал Киран, ибо он истосковался по людям, звукам голосов, картинам человеческой жизни.

— Перед сном он должен показать нам слабое место в наших укреплениях, — заметил Скага.

И теплота как будто испарилась из Кирана. Он кивнул, не зная, как поступить, но чувствуя, что вынужден пойти. Он проглотил кусок хлеба, ободравший ему горло, допил последний глоток вина и поставил чашу.

— Конечно, — промолвил он. — Это не ждет.

Скага промолчал, но это, видно, было свойственно Скаге. Но такое молчание лишь больше встревожило Кирана. И, когда они вышли на стену, он начал тоскливо оглядываться в поисках чего-нибудь, что могло бы подтвердить его ложь.

— Иди на восток, — долетел до него нежнейший из шепотков, как дуновение ветерка. — Сверни на восток и гляди вниз.

Он двинулся в указанную сторону вдоль укрепления, и Скага тяжело шагал за ним. Затем, словно от толчка, он остановился, там, где кладка стен была самой старой и грубой, где в расщелинах между камнями тут и там проросли кусты и рукотворные стены безумно громоздились на лежащих в основании скалах. И вдруг глаз его разглядел подъем, вьющийся от одного уступа к другому меж травы и кустов, вросших в стену, — смертельную угрозу замку.

— Вот, — промолвил он. — Мы — горный народ в Кер Донне. И я умею лазать по стенам, как мальчишка. Вот, видишь, Скага? Так, так и так.

Скага кивнул.

— Правда. Нуждается в расчистке и пригляде. Верно, мы ослепли, что не уследили. Когда что-то видишь часто, перестаешь и вовсе замечать: я и не заметил, как здесь все разрослось.

— Верно, дожди, — хрипло промолвил Киран, но в глубине души он знал, что дело тут не в этом. Он вздрогнул от пронизывающего ветра и почувствовал, как Скага дружески обнял его за плечи.

— Пойдем. Спасибо, друг. Вернемся в замок.

Он двинулся вслед за Скагой, радуясь укрытию стен, заслонявших его от ветра, и вдруг в прорези бойницы перед ним раскинулся весь вид. Внизу был двор, забитый живностью и сельским людом, оттуда приглушенно доносились звуки — детский плач и неустанное блеянье коз. Но здесь, в Кер Велле царил порядок — крестьяне обороняли стены и хоть и были легко вооружены, зато выглядели молодцевато и действовали проворно и умело. Женщины карабкались по внутренним лестницам, разнося корзины с хлебом. Значит голод еще не пришел сюда, не будут они страдать от жажды, так как вне досягаемости врага здесь бил источник, по имени которого и назван был холм. Киран почувствовал прилив бодрости при виде этой обороны, невзирая на зловещий дым вражеских костров, вздымавшийся перед стенами. Он прошел дальше, чем того хотел Скага, до главных ворот и взглянул на запад.

И вид, открывшийся оттуда, порадовал его куда как меньше, ибо сколько хватало глаз, повсюду расстилался черный разор. Поля и луга были сожжены и втоптаны в грязь. Враг подобрал своих мертвых и раненых, но все было усеяно трупами павших лошадей, вокруг которых кружились черные птицы; а далее холмы пылали пожарами — горели фермы и деревни и так, верно, до самого Кер Дава. Бесчисленными струями дым вздымался на холмах, где был разбит лагерь неприятеля, мешаясь с черными клубами, окутавшими лесистый берег Керберна вплоть до опустошенных холмов. Ветер разносил смрад, туманя небо.

Они не могли так продвинуться за то время, что он был в пути. Он провел одну ночь — всего лишь ночь в Элде.

«Или сколько? — спросил он камень, теряя уверенность в себе. — Сколько ты меня держала у себя?» Он был предан. Он опасался этого и знал, что это так.

Пожары скоро разрастутся, когда с тыла из-за холмов к ним подойдут Дру и король. Или они уже подошли? И что еще произошло за это время и сколько из тех, кого он только что назвал живыми, уже скончались? И что так задержало короля?

«Держитесь». Не устарело ли это послание, которое Скага воспринял так хмуро, а госпожа Мередифь с такой надеждой? Сколько уже медлит король?

— Кажется, костров стало больше, — прервал молчание Скага. — Теперь понятно, почему.

— Да, — ответил Киран, предпочитая ничего не говорить вообще.

Он снова вернулся в башню и сел в зале за столом у камина, опять отвечая на вопросы, которые еще не успели задать более робкие обитатели; а кое-кто из простолюдинов заходили, чтоб лишь взглянуть на него с застывшим, невыразимым упованием во взоре, и тут же быстро удалялись. Весь день напролет он просидел в этом зале, порою один, а днем — со Скагой, приведшим с собой верных людей, которые неторопливо интересовались, как велики силы противника, каково состояние вооружения и сколько людей еще может подойти. Он отвечал на все вопросы настолько толково, насколько мог, ничего не скрывая, и был рад, когда они ушли.

«Не надо больше лжи, — молил он Арафель. — Ты впутываешь меня в клубок лжи, которая разбивает мое сердце. Где правда? Что я должен им сказать? Неужто я должен заставить их усомниться в надежде, которую сам же им принес?»

Но она не отвечала или не слышала.

Но вечером в зал вошел юноша, снял арфу со стены и заиграл для него и дам. И тогда он ощутил тепло у сердца, нежное и сладкое тепло. И наступил мир и покой впервые за день. Враг не двигался, и чистые звуки арфы нашли еще одного восхищенного слушателя: камень изливался потоками радости, заполнявшей сердце Кирана. Он улыбнулся.

И случайно взглянув в глаза Бранвин, он встретился с ее улыбкой, рожденной надеждой. Она посерьезнела, но не отвела глаз от его цветочно-чистых очей.

— Нет, — раздался шепот из глубин камня.

Но голубые глаза были ближе и обладали своими собственными чарами. И он завороженно глядел на нее под звуки песни арфиста.

— Держись за камень, — снова раздался шепот, но ближе к нему лежала изящная рука Бранвин. Он прикоснулся к ее пальцам, и они ответили пожатием. А арфист пел о любви и героях. Киран, переполненный чувствами, держал ее руку, и чувства эти были не от мира сего и имели над ним свою собственную власть.

Затем арфист умолк. Киран убрал свою руку, пока другие не заметили, ибо она оставалась единственной дочерью великого господина, какими бы тяжелыми ни были времена.

А потом он один поднялся в комнату, принадлежавшую в юности Эвальду, к широкой мягкой постели с расшитым пологом. Он расстегнул свои одежды, дрожа на ветру, который дул из тьмы сквозь прорези окна, снял все, что на нем было надето, кроме камня на серебряной цепи, и быстро лег, натянув на себя тяжелые покрывала и сжавшись в клубок, чтобы согреться. Он вытащил руку, чтобы зажать фитиль в лампаде, и снова запихал ее под одеяла, а темнота рождала странные тени на незнакомых предметах чужой комнаты. Внутри и снаружи раздавались потрескивания и звуки передвижений, где-то во мраке кричал ребенок — там далеко-далеко во дворе. Его окно выходило на реку. Он слышал отдаленный шепот листьев и воды — «наверное, ветер», — подумал он, и где-то псы заливались лаем — столь неуместный звук в осажденном Кер Велле. Он сжал в руке камень, черпая из него тепло, и более уже не слышал собак.

Ему снились рощи, высокие деревья и холмы. То был Кер Велл, но имя ему было Кер Глас, и вместо колодца над белыми камнями бил чистый источник, стекавший в прозрачные воды Аргиада, и вид был чист и ясен до самых Бурых холмов. Высокий, с тем же бледным камнем на груди он ехал по долине, ехал один среди многих под звуки рогов и в многоцветье стягов. Стрелы летели как серебряные нити, и мрачный враг бежал пред ними, ища укрытия в горах и в мрачных пещерах у подножий холмов. Вина Ши шли войной, и небо сияло разноцветными крыльями драконов, которые пролетали, змеясь, как ураган, под рев рогов и лязг оружия.

Затем наступила эпоха мира, когда бледное солнце и зеленая луна светили неизменно, и арфисты пели песни под бледными стройными деревьями.

Затем наступило время расставаний, когда мир начал меняться, и пришли люди со своими богами, ибо злобные твари были загнаны в глубь холмов, и человеку стало нечего опасаться. И пришла бронза, и явилось железо, но были среди Ши такие, кто терпеливо сносил убийство деревьев, — мелкие существа, они хоронились в земле вблизи человека; но Вина Ши в мрачном гневе преследовали их.

И все же мир начал меняться. Наступила эпоха увядания, и мужество покинуло их. Один за другим они впадали в отчаяние и уходили за серую грань мира. Они не брали с собой оружия, они даже не брали камней, которые так ценили, ибо такова была природа их таяния — они теряли интерес к памяти, к снам и оставляли камни висеть под дождем и лунным светом утешать тех, кто все еще был привязан к миру. Многие уходили с печалью, другие в недоумении шли, куда глаза глядят, а кое-кто — горько отрекаясь, ибо гордость их была уязвлена.

Он чувствовал гнев такой силы, от которого содрогнулись бы холмы. «Лиэслиа», — прошептал ему камень, и он глубоко вдохнул, словно не дышал много лет, и взглянул вверх и вперед, заставляя проявиться образы из мглы, окутавшей мир, деревья и камни, потоки ветра и вод.

Киран проснулся на постели, дрожа и весь в поту, ибо сердце его билось слишком громко. Он уставился в мутные полосы света, прорезавшие комнату, стер пот с лица руками, которые были мозолистей и грубей, чем те, что были во сне, уронил их на тело, жесткое от слипшихся волос, в котором сердце разрывало ребра — совсем не то, что во сне — стройное с блестящими волосами, с камнем, сияющим светом и жизнью, в ярких доспехах и с серебряным мечом, которого боялись тени и ни один враг Ши не осмеливался встретить.

Лиэслиа, звездно венчанный князь Вина Ши, высокое и белокурое создание.

И он сам, грубый и земной, чья сила заключалась лишь в руках да в мозгах.

Он задрожал, несмотря на покрывавший его пот, и слезы хлынули из его глаз. Он попытался снова заснуть и увидеть во сне Арафель из солнечных лучей и серебра и призрачных оленей, то появляющихся, то исчезающих в тени, ибо это было ее пробуждение и его ночь. Ослепительно сияло бледное эльфийское солнце, и она шла берегом Аргиада там, где он тает во мгле, превращаясь в ничто, так близко от него, что могла запросто прийти.

«Родной», — прокричала она. И это было так, словно она внезапно повернулась к нему лицом. Вздрогнув, он проснулся в темноте, снял камень и положил его вместе с цепью на стол у кроватной стойки рядом с лампадой. Он не хотел больше таких снов, которые мучили его тем, чем он был и чем стал, и чем никогда уже не станет, которые рождали эльфийского принца в его сердце со всей печальной обреченностью его народа, с его леденящей любовью и еще более холодной гордостью. Они были смертельными врагами при встрече — он знал это, такой может стать и она, та, что была к нему так добра.

«Родной», — она окликнула его, но братом был ей Лиэслиа, чья холодная гордость желала снова жить, чей страшный меч убивал людей.

— Ужасный враг, — шепнула тень.

И издали Арафель закричала ему:

— Камень, Киран!

Ему снова снился сон. Он был нагим, и ветер разносил клочья его плоти. То был лес, подобный Элдвуду, и дикое существо бежало в нем, которым был он сам. Трещали ветви, черные сучья, и даже листья здесь были черными, как древние грехи; над ним нависало медное небо, и луна была на нем, как мертвый глаз, налившийся желчью.

— Ужасный, — повторила тень, и ветер пронесся сквозь чернильную листву.

За ним. Она охотилась за ним, и он не должен был глядеть на нее, ибо он был в ее владениях, а раз увидев истинное лицо врага, он сделал бы его реальным.

«Камень!» — принес ветер умоляющий голос.

Он дотянулся до него, напрягая все силы. Он прикоснулся пальцами к нему, и рука его засияла лунным огнем. Тени отступили, и он вышел из этого третьего самого страшного Элда. Он проходил мимо других созданий, которым меньше повезло, теней, что кричали и молили о помощи, которую он не мог им оказать. Одни стенали, моля о милости эльфийского принца, другие шипели, изрыгая яд. И он не осмеливался ни смотреть, ни закрыть глаза.

И вот он снова оказался за каменными стенами, и голос Арафели упрекал его. А он дрожал в чужой постели, сжимая в ладони камень. Так он лежал, а в прорезях окна уж занимался тусклый день. Студеный ветер шевелил его волосы, и где-то вдали ворчал гром.

Он надел холодную серебряную цепь снова себе на шею и замер, сжимая камень обеими руками и дрожа в наплыве эльфийских воспоминаний… о старых распрях с этой госпожой теней. И мужество, казалось, вытекло из него сквозь раны, оставленные псами в его душе. Он знал, что стал увечным, увечным навсегда, и тем увечьем, что не видно другим, но незабываемо для него. И камень должен быть всегда при нем, чтоб охранять его, а власти в нем больше, чем в самом Киране. Руки у него оледенели, сжимая камень, и согреть их было не так-то просто — они были смертными, а драгоценность хранила эльфийскую память о тех, кто не любил людей.

Наконец он шевельнулся, услышав, что замок ожил, почувствовав, как перекликаются голоса друг с другом, обычные голоса, возвращая его к миру, который был теперь не совсем его. Он встал, стуча зубами, натянул штаны и подошел к окну, обняв себя руками. Сквозь прорези были видны грязный холм, край леса, мокрая листва и серое небо. Штурмующие ничем не давали о себе знать, если не считать того, что он уже видел накануне. Дождь моросил. Он отвернулся в поисках рубахи и остальной одежды. Он спрятал камень за воротник и зашнуровал его, чтобы тот был не виден.Он не осмеливался остаться без него… теперь уж навсегда.