"Наследники Борджиа" - читать интересную книгу автора (Дьякова Виктория)

Глава 2 Осада

В церкви Архангела Гавриила Кириллово-Белозерского монастыря служили литургию Иоанна Златоустого. Возгласы Херувимской песни, многогласно повторенные паствой, разносились далеко за стены монастыря и тянулись над округой, уносимые птицами в небесные выси. Подъезжая к монастырю со стороны Белого озера, князь Григорий издалека услышал знакомое с детства «Иже Херувимы тайно образующе…», остановил коня, спешился, снял боевую шапку свою, шишак, широко перекрестился и поклонился в пояс золотым крестам обители. Все воинство последовало его примеру. Затем продолжили путь. Обогнув монастырские стены с бойницами, въехали на широкую березовую аллею. Многочисленные подковы конной рати звонко зацокали по вымощенной приозерными валунами дороге. Еще въехав на гору Маура, где отряд остановился, чтобы совершить молитву у камня святого Кирилла Белозерского, князь Григорий почувствовал тянущийся со стороны леса запах гари, и показалось ему с вершины холма, что плывет над монастырем какой-то сизый ореол. Но чем ближе к обители, тем ореол становился все менее заметным, а вот запах усиливался. Подъезжая же к воротам Иоанна Лествичника, князь почувствовал, как у него запершило в горле и глаза стали слезиться от едкого дыма. Гриша давно приглядывался по сторонам, но где горит, что горит оставалось неясным. В самом монастыре, судя по всему, пожара не было. Подъехав к главным воротам обители, князь и его воины спешились, сняли головные уборы, перекрестились на образ Богоматери в киоте, низко поклонились Святой Троице, изображенной на вратах.

Князя в монастыре ждали. Завидев княжескую дружину, караульные тут же подняли решетку на воротах. Молодой князь и его ратники, позвякивая оружием и блестя доспехами, въехали на Соборную площадь. К Григорию тут же подбежал Феофан и низко поклонился перед княжеским скакуном, легко переступавшим длинными стройными ногами по выложенным на площади старым могильным плитам.

– Ждем, как ждем-то тебя, государь наш! – едва распрямившись, выкрикнул он. – Батюшка Геласий велел мне встретить тебя и проводить в церковь Гав-риилову. Батюшка там литургию служит…

– Так ведь негоже во время служения в храм заходить, – засомневался Григорий, – обождем мы лучше, пока отслужат.

– Что ты! Что ты, государь, – замахал руками Феофан, – такого гостя знатного защитника нашего, заступника, батюшка велел звать, когда бы ни прибыл он…

– Что ж, коли так, с радостью я. – Гриша спрыгнул с седла.

Феофан тут же подхватил поводья княжеской лошади и передал коня сопровождавшему князя посланцу Геласия.

– Евлампий красавца твоего на конюшню отведет. А люди твои пущай покуда отдохнут маленько, – торопливо объяснял послушник,

– А почему не в соборе служба? – спросил Феофана князь. – Неисправно что? Не погорело ли? Пожарищем тянет…

– Пожаром-то от леса, от леса, государь, веет, от леса, – затараторил Феофан сбивчиво, – а что не в соборе, – он запнулся на мгновение, – так… так настоятель порешил. Сам-то владыка нездоров немного…

– А что стряслось у вас, что потребовалось войско целое звать да еще при полном при оружии? – с удивлением оглянулся вокруг князь Вадбольский. – Погляжу я, тишина и покой в обители, все порядком. Да и по дороге ничего не приметил я такого, чтоб взор встревожило.

– Так это батюшка Геласий тебе сам все расскажет, – также быстро ответил Феофан, а потом, помедлив, спросил осторожно: – В усадьбе-то, государь, неужто не видали поутру ничего на небе?

– На небе? – еще больше изумился Григорий. – Видали тучки, дождь прошел, а что?

– Ну, медлить некогда, – встрепенулся Фео-фан, – идем, государь, идем.

И устремился к церкви Архангела Гавриила. Гриша приказал ратникам спешиться и пока во всем слушаться Евлампия, а сам, пожав плечами, последовал за послушником. «Чудно как-то все, – мелькнуло у него в голове. – Войско зовут, а ворога как ни бывало. От кого оборонить-то просят?»

Сняв с головы боевой свой шлем, Григорий низко поклонился перед входом в церковь на паперти и вошел вслед за послушником внутрь храма. Народу на богослужении стояло много, яблоку негде упасть. Впереди, у алтаря, по чину занимали места священнослужители. Иеромонах Геласий, одетый в длинную, широкую фелонь, символизирующую багряницу Иисуса, занимал место игумена Варлаама. Поверх фелони на груди его сияли большой золотой крест, украшенный каменьями, и овальная икона в окладе, панагия, а вокруг шеи тянулась сложенная вдвое широкая лента, орарь – ангельское крыло покровителя. Слева от Ге-ласия стоял келарь Михаил, чуть сзади – ризничий, уставщик, книгохранитель. За ними – вся остальная братия и прихожане. Мужчины из паствы занимали место по правую руку от входа, женщины – по левую. Ближе к алтарю, как и положено, стояли, кто помоложе, а почти у самого выхода – старики. Когда князь Григорий вошел в церковь, молебен почти завершился. Иеромонах Геласий вынес из Царских врат на амвон чашу со Святыми Дарами и готовился начать причащение молящихся. Все присутствующие громко пели молитву «Символ веры». Наконец, взяв в руки крест, Геласий встал с ним в открытых Царских вратах и произнес отпуст, поминовение, святому праведному Кирилле Белозерскому, святому Ферапонту и всем почитаемым на Белозерье светильникам Божьим.

Братия, а за ними и прихожане стали подходить к амвону за причащением и благословением. Отец Геласий подавал каждому разведенного с водой вина из потира на длинной деревянной лжице и кусочек сухого белого хлеба, частицу тела Господня. Затем молящиеся целовали большой серебряный крест в руках иеромонаха и, осенив себя крестным знамением, отходили.

Князь Григорий стоял в стороне, ожидая, пока Геласий отпустит прихожан. Проходя мимо князя, окрестные крестьяне низко кланялись ему и с удивлением взирали на боевые доспехи и оружие. Наконец Геласий освободился и тут же поспешил к Григорию. Молодой князь, омахнув себя троеперстием, припал к руке священника.

– Здравствуй, здравствуй, Гришенька, – приветствовал его иеромонах. – Благодарю тебя, что не откладывая явился ты на наш зов.

Хотя в церкви было темновато, Григорий не мог не заметить, что батюшка совсем осунулся с лица.

– Зов обители Кирилловой – закон для всех христиан здешних, – ответствовал князь. – Как кликнули, так и явился немедля. Окажи честь, батюшка, поведай, какая печаль нашла на монастырь наш и чем послужить могу я с дружиной своей.

Геласий с мгновение помолчал, раздумывая, затем предложил:

– Поди проголодались в пути ты и люди твои, княже. Изволь оттрапезничать с нами, чем Бог послал, а после обеда и расскажу я тебе о кручине, что нашла на нас.

– Благодарю, батюшка, отказаться не смею, – поклонился Григорий.

В сопровождении иеромонаха князь снова вышел на Соборную площадь. Феофан с помощниками уже разместили воинов Григория, а в трапезной вовсю накрывали к обеду столы. На первом этаже угощали прихожан, туда же келарь Михаил испросил разрешения князя пригласить его воинов. Самого же Григория двоюродный брат его повел на второй этаж трапезной, где обычно обедали монахи.

Они вошли в высокую сводчатую палату с белыми стенами, разделенную несколькими арками. Вдоль всей палаты тянулись длинные деревянные столы, поставленные «покоем» – буквой «П», и деревянные скамьи вокруг. На столах стояла простая деревянная и глиняная посуда: чугунки с горячим, латки, крынки, ковши и вместительные ендовы с квасом. Монахи обедали по девять человек за столом. При появлении иеромонаха, келаря и князя Григория все тут же встали со своих мест. Начинать еду в отсутствие старших не полагалось.

Геласий провел князя за центральный стол, где обычно обедали игумен и приближенные к нему братья. Перед едой, как водится, прочитали молитву хлебу. «Хлеб на стол, так и стол – престол, а хлеба ни куска – так везде тоска», – завершая молебен, Геласий вспомнил, как, бывало, в юности его говаривал отец, князь Шелешпанский. Затем провозгласил здоровье государя Иоанна Васильевича, митрополита и владыки Варлаама и только после этого разрешил преступить к трапезе. Еду в этот день подавали постную, начинался Успенский пост: варево из репы, капусты и свеклы, похлебку из гороха и сочиво. На третье, чтобы как-то сгладить впечатления утра, Геласий дозволил подать «утешение» – пироги с ягодами.

Монахи вкушали в полном молчании, говорить разрешалось только старшим по чину. Наконец, когда вся братия сложила ложки в пустые тарелки, Геласий отпустил всех к церкви молиться, а сам повел Григория к себе в келью.

По дороге Гриша почувствовал, что от удушающего запаха гари, который становится все гуще, у него тошнота подступила к горлу. Повсюду черная маслянистая пленка и пепел уже оседали на траве, на листве деревьев.

Яркое солнечное небо помрачнело за сизо-коричневыми облаками.

Теперь уж князь не мог сказать с уверенностью, что горит лес.

Он отчетливо ощущал в подымающемся невесть откуда чаде привкус гнилого, плохо прожаренного мяса и костей. Когда вошли в келью, тлетворный запах усилился, он явно сочился сквозь окно, и в помещении становилось трудно дышать.

Григорий присел на скамью и, смахнув обильную испарину со лба, спросил:

– Что за смрад, батюшка? Никак не возьму в толк.

– А думал ли когда-либо ты, княже, – негромко ответил ему Геласий, подойдя к окну и тревожно взглянув на озерную гладь, – о том, как пахнет ад?

– Ад? – Григорий даже привстал от неожиданности.

– Да, да, Гришенька, ад, – обернулся к нему Ге-ласий. – Задумывался ты, что будет, если в одном котле смешать да и варить воедино насилье, зависть, алчность, обольщение, лицемерие, предательство? Да еще обильно сдобрить их гордыней непомерной и подлостью коварной, как солью с перцем? Сколь тягучее и зловонное блюдо получится тогда?

Услышав такие речи от двоюродного брата, молодой князь аж онемел. Он ожидал чего угодно: разбойников, бежавших пленных, холопов нерадивых, даже полков короля Сигизмунда, невероятно каким образом пробравшиеся в глубь Руси, – но только не преисподнюю!

– Силы бесовские ополчились на обитель нашу, княже, – скорбно подтвердил его догадку Геласий. – Кто они, сколько их, люди они в плоти и крови али духи бесплотные, молитвой противоборствовать им, али мечами твоими крушить – не ведомо то пока мне. Знаю только, что совсем рядом они, и доносит до нас ветер с запада их смрадное дыхание. Боятся они солнечного света, оттого и прячутся днем по темным местечкам. Но погляди сам, дым густеет, скоро и вовсе закроет собой светило Божье, и тогда наступит вечная ночь и мгла.

Вот тут и узреем мы рать преисподнюю. Явилось поутру знамение над обителью – кровавый крест пронзил собою облака над озером. То предупреждение диаволово – берегитесь, мол.

– Что же нужно им, батюшка? – спросил едва слышно Григорий.

– Не знаю покуда сам, Гришенька, – ответил иеромонах, и взгляд его невольно обратился на прогоревшую еще утром свечу. – Но в Евангелие писано, сын мой, чего хочет ад: растлить души верующих во Спасителя, устрашить и совратить их с Господова пути, а заодно алкает нечистая спесь прибрать себе подарок государев, обители Кирилловой сделанный, – золотой ларец юсуфов со всеми драгоценностями, хранящимися в нем. Вот позвал я тебя, княже, дабы ночь нам встретить поближе друг к дружке. Сам видишь, наступает она скоро, вот-вот стемнеет уже над монастырем. Если приведется, помоги нам, государь, оборониться. За старшего ты у нас остался. Знаю, что не доводилось тебе самолично командовать ни разочка, да уж не робей, Гришенька, выдюжим вместе. А совсем худо придется – снарядил я гонца в Москву от имени твоего к князю Алексею Петровичу, чтоб немедля возвращался. Продержимся, покуда они с Никитой не прискачут. А отдавать ларец, подарок государев, честь великую, награду за отличие наше – негоже, Гришенька. Струсим, слукавим, пожалеем себя, отступим – вот, считай, и взяла нас в полон злая силища. Так что размести бойцов по науке как следует. Монахи мои – все в твоем распоряжении. Люд честной, мужики, что недоброе чувствуя, у ворот монастыря топчутся, уходить не желают по домам, – всех бери в дело ратное. И с Богом, Гришенька! Не каждому выпадает такое крещение воинское: не татарина, не ляха, не ливонца с тевтоном – самого диавола побороть. Дай, благословлю тебя.

Звякнув саблей, князь Григорий взволнованно поднялся и преклонил колени перед иеромонахом. Геласий перекрестил его иконой Богоматери.

– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.

– Аминь. – Григорий припал щекой к шершавой руке Геласия. От волнения он весь похолодел даже.

– Ну, идем, идем со мной, – ободряюще похлопал его по плечу Геласий, – Дух крепок, но и об железной силенке подумать надобно. Отведу тебя в арсенал наш монастырский. Посмотришь там, что к чему, глядишь, сгодится что для боя-сечи праведной. Укрепления опять же, что с западной стороны, надо оглядеть. Полагаю я, с запада двинут они, оттуда, где крест восстал поутру.

Весь остаток дня прошел в ратных приготовлениях. Чувствуя постоянную поддержку старшего брата, Григорий успокоился и вполне успешно справлялся с возложенной на него миссией. Разобрал арсенал, раздал оружие мужикам и монахам, осмотрел стены, проверил пушки и запас пороха, расставил обороняющихся каждого на определенное место, чтобы малым числом людей держать под оглядом побольше местности. Проверил запасы воды и пищи в монастыре.

Мрак над обителью час от часу становился все плотнее. Черные тучи опускались все ниже. Как снег зимой, сыпались сверху зловонные перья золы и широкие клочья пепла. Стены храмов, стволы и кроны деревьев, плиты, которыми была вымощена площадь, лица и руки людей, убранство и амуниция их – все быстро приобретало бурый оттенок, покрывалось тягучим маслянистым слоем, теряло цвет и блеск и словно умирало. К вечеру уже невозможно было разглядеть, что находится впереди на расстоянии двух шагов. Зажженные в большом количестве факелы обильно источали смоляные пары, но светили тускло. Все строения монастыря напоминали обгоревшие на вселенском костре головешки. Казалось даже, что это уже не здания, а только жалкие остовы разрушенных некогда громад, зияющие окнами, как жерлами источающих нечистоты нагорных скал. Поднимавшийся время от времени ветер с озера превращал вяло тлеющий прахопад в мерцающую огненную вьюгу. На стенах монастыря ветер дул сильнее. Князь Григорий, не успев отвернуться, почувствовал, как бросилось ему в лицо искристое алое огниво, но не опалило, а наоборот, прохватило насквозь леденящим холодом векового терзанья.

Когда пришло время служить вечерю, защитники монастыря, оставив на башнях караульных, снова потянулись в церковь Архангела Гавриила. Взобравшись на колокольню, звонарь приготовился ударить благовест, призывающий к молитве, но глянув в сторону озера, остолбенел – с далекого противоположного берега Белого озера, где возвышался древний курган, в котором, по преданию, был захоронен пращур князя Глеба Васильковича, младший брат Рюрика, варяжский викинг Синеус, некогда властвовавший над Бе-лозерьем, к монастырю ползло целое сонмище бесов.

Даже на большом расстоянии можно было разглядеть злобный облик и каленые взгляды диавольского войска. Возглавлял его серебристый венценосный всадник на сером скакуне, очертания которого казались расплывчатыми и прозрачными. Они проступали более явно только при всполохах кровавых молний, сопровождавших шествие черной хвостатой рати, и тут же снова меркли.

Перепуганный звонарь опрометью бросился вниз по лестнице и, вбежав в церковь, кинулся в ноги отцу Геласию, не в силах вымолвить ни слова. Он только растерянно тыкал пальцем куда-то в потолок и вдруг рухнул на пол, потеряв сознание. К нему подбежали иноки и отнесли в сторонку, смачивая холодной водой лоб и виски. Геласий скорбно взглянул на Гришу. Еще не зная, что увидел на колокольне звонарь, оба без слов поняли – началось. Перекрестившись на иконы, Геласий поспешил на площадь.

Для того, чтобы увидеть бесовское войско, уже не требовалось подниматься на колокольню – оно стремительно приближалось к монастырю. Шерстистые уроды кривлялись, поигрывая косматыми черными крыльями, в когтистой лапе каждого сверкал ослепительно-белый луч – частица адского огня, уподобленная мечу. Рога, хвосты, клыки самых разнообразных форм мелькали в алых бликах зарниц.

На мгновение почти все защитники монастыря столпились на площади, в ужасе наблюдая за происходящим. Они не знали, что предпринять. К Геласию протиснулся ризничий.

– Ларец открылся, – сообщил он, бледный как полотно, – искры испускает, белый пламень льет..

– На стены! На стены! – раздался вдруг душераздирающий крик одного из ратников.

Опомнившись, князь Григорий кинулся на Свиточную башню. Под стенами монастыря цепями в три ряда стояли серые фигуры в балахонах, опоясанных веревками, и низко надвинутых капюшонах. Чуть впереди виднелся закованный в черные доспехи всадник на высоком скакуне с огненной гривой. В руке он держал кроваво-пылающий крест. Длинные черные волосы его свободно вились по ветру. А на шлеме его и на щите, привязанных к седлу, клубилось множество ползучих гадов.

– Дух Синеуса-язычника восстал, дабы отвратить нас от веры нашей, – первым обрел снова решимость Геласий, – шлет с ним на нас диавол полчища свои. Да укрепит Господь дух наш, братья! Отстоим землю родную и святую обитель нашу от нечисти поганой! – воззвал он к монахам и ополченцам. – Феофан, – попросил послушника, – иди в собор, выноси икону Заступницы нашей Богоматери! С крестом святым и словом Божиим встретим супостатов! Евлам-пий, – поручил другому, – на колокольню бегите! В колокола, в колокола звоните, чтоб каждый православный, где бы ни был, слышал наш зов и молитвой своею укрепил бы усилия наши!

Три инока сразу же кинулись на колокольню. Вскоре раздались первые надрывные вздохи колоколов, и полился над округой плач, полный тревоги, печали и праведного гнева. От страха ни жив ни мертв Феофан осторожно вынес из Успенского храма икону Одигитрии. Геласий с поклоном принял ее из рук послушника. Осенив себя трехперстием, прижал Богоматерь к груди и смело шагнул один-одинешенек навстречу адскому войску. Тысячи белокрылых стрел ринулись на него, но просвистели мимо. Оставив дымящиеся следы на куполах храмов, шипя, попадали в протекающую по территории монастыря речку и обратились в отвратительных двуглавых гадюк. Монахи и крестьяне попрятались, кто куда успел, и затаив дыхание, следили за отважным священником.

Отец Геласий не остановился, он продолжал идти навстречу бесам. Новый рой стрел устремился на него. И снова – мимо. Тогда возглавлявший демонову рать всадник остановился над стеной и воздел над головой копье ослепляющей яркости. В ответ Геласий поднял икону. Мгновение они стояли друг против друга, свет и тьма, и клубящийся зловониями чад разделял их, как море отверженных и погибших надежд. Всадник приподнялся в седле. Еще мгновение – и он пошлет смертоносное копье в иеромонаха. И тут – кто бы мог подумать? – никогда не отличавшийся храбростью послушник Феофан кинулся вперед, чтобы заслонить собой батюшку, и дьявольское копье пронзило его насквозь, оставив обожженные дыры величиной с крупное яблоко с обеих сторон его тощего тщедушного тельца. Потрясенные гибелью юноши, монахи и крестьяне, оставшиеся в монастыре, как один кинулись на стены, забрасывая бесов камнями, осыпая стрелами из луков, что князь Григорий раздал из арсенала накануне. Раздались беспорядочные выстрелы из пищалей, заговорила артиллерия, засвистели ядра.

Кое-где дошли и до рукопашной схватки. Молодцеватый удалец Макар, что имел кузницу в соседней деревне, запросто схватил за загривок двух чертенят, по одному в каждую руку, и как ни дергали они своими когтистыми ножками, больно стукнул их лбами, да и выбросил в озеро. И так еще парочку, а затем еще…

– Лети, лети, бесово отродье! – с удовольствием приговаривал кузнец, выплевывая набившиеся в рот клочья золы, которые как пух вились вокруг диаволь-ских воинов. – Неча по чужим домам лазить! Не про тебя тута столы накрыли! Вот, прости Господи, навязались, от работы ладной отрывают! – И прихватив в могучий кулак облезлого коричневатого бесенка, поднял его перед собой: – Дай-ка взглянуть в твою морду, тварь. Где ж это ты так набедокурил, что тебе и шерсти-то порядочной не досталось, так, клочья одни?

Демон отчаянно дергал лапами и угрожающе верещал, скаля желтые тупые клыки и сверкая черными глазенками с кровавым отблеском. Он старался извернуться и либо поразить Макара треугольными рожками, либо впиться ему в шею световым мечом, который он отчаянно сжимал в когтистой лапке. Наконец ему удалось перехватить меч из лапы гибким обезьяньим хвостом, и Макар, не успев и глазом моргнуть, почувствовал, как опалило его лицо леденящее кровь адское пламя. Но меч уперся в большой оловянный крест, висящий на веревке на шее кузнеца. Давно собирался

Макар перевесить крест, который одела на него когда-то от беды лихой его покойная матушка, на веревочку подлиннее – возмужал кузнец с той давней поры, сколько уж лет прошло. А вот гляди, бказалось, не зря руки-то не доходили, сберегла молодца материнская любовь. Попав на образ распятого Христа, адская стрела вспыхнула и тут же растаяла, как ни бывало. Бесенок замер, в ужасе тараща мерзкие глазенки на крест.

– Ну что, думал, напужал меня? – рассердился Макар. – Размахался своей палочкой! А ну, получай! – И, повернув бесенка задом, кузнец со всей силы ударил сапогом под его тонкий крысиный хвост. С оглушительным визгом бесенок пулей вылетел во тьму.

Вскоре стало очевидным, что пушки да пищали не наносят демоновой рати никакого вреда. Однако дух сопротивления и готовность защитников монастыря жертвовать собой заставили бесов отступить. Венценосный всадник поворотил коня. Черная туча люцифе-ровых слуг попятилась, и над озером проглянул первый ясный клочок неба с осколками солнечных лучиков на нем.

Иеромонах Геласий осторожно внес тело Феофана в Успенский собор, постелил оставшуюся от богослужения фелонь на пол, положил юношу перед иконами, зажег свечи над ним. Погруженный в свою скорбь, он не заметил, как завеса алтаря, закрывающая вход в ризницу качнулась и слегка отодвинулась. Золотистое видение женщины выскользнуло из-за червчатой парчи и застыло за спиной иеромонаха, глядя на лежащее перед алтарем бездыханное тело послушника. Снова донесся перезвон арфы. Воздух в церкви наполнился нежным благоуханием ландыша. Геласий порывисто обернулся. Но не дав ему вымолвить ни слова, видение быстро перенеслось вперед и, покружив, склонилось над Феофаном. Волшебные золотые песчинки упали на кровавый след копья в середине груди убиенного. Рана побледнела и вскоре исчезла без следа.

– Переверни его, – влилась в сознание Геласие тихая просьба чудотворницы. Не раздумывая, он наклонился и повернул Феофана спиной вверх. Видение снова обсыпало юношу своими чародейскими блеска-ми. И второе ранение зажило также быстро. Затем таинственная колдунья накрыла юношу своим сияющим плащом, на котором проглядывал алый крест, и, с мгновение удержав, тут же сдернула его. Сумрак вокруг внезапно приобрел нежно-лиловый оттенок.

– Подойди к нему, – прошептало Геласию видение. Иеромонах приблизился. Почерневшее лицо послушника, на котором уже лежала неизгладимая печать небытия, вдруг просветлело, щеки покрылись румянцем, а веки задрожали. Он начал дышать.

– Спеши на башню, – донеслось до Геласия повеление благодетельницы, – оставь его мне…

– Кто ты, дева? Как отблагодарить мне тебя? – так же мысленно воззвал пораженный Геласий к спасительнице.

– Господь Един, – прилетел к нему ее легкий вздох, – верни мою душу, кюре…

– Кому ж вернуть и где она спрятана? – спросил он, не понимая.

Видение печально промолчало и тут же исчезло.

Вот что грусть мою обманет:

Знаю, верность он блюдет.

Ветер сладостный нагрянет

Из краев, где встречи ждет,

Тот, который сердце манит…

прошуршали, как песчинки, донесшиеся, казалось, из дальнего далека, провансальские стихи. И все стихло.

В это время под стенами монастыря со стороны Свиточной башни мрачный всадник на черном скакуне, увидев, как откатывается демонова рать, сошел с коня и воткнул в землю пламенеющий крест. Воины, стоящие за его спиной, как один скинули серые балахоны. Все они были одеты в легкие кожаные доспехи, а на головах их красовались железные шишаки, подвязанные под подбородком кожаными ремнями. В руках они держали круглые щиты и мечи, за спинами красовались луки и колчаны со стрелами. У некоторых были арбалеты, луки большего размера, которые упирались одним концом в землю, и короткие, толстые стрелы, наподобие копия, с зажженной паклей на острие. На доспехах и щитах изображены красные кресты и еще какие-то символы.

Подавая пример, предводитель опустился на одно колено перед крестом в молитве. Все воинство последовало за ним. Латинское «…requiem sempitermam. Amen.» донеслось до защитников стен. Мрачный всадник восстал с колен. Снова сел в седло. Огненный крест в его руке обратился в меч. Дав шпоры коню, он пронесся вихрем вдоль стен, вызывая на поединок предводителя осажденных. Его воины попятились назад, освобождая место для битвы.

Взоры всех защитников монастыря обратились к князю Григорию. Примет ли вызов молодой князь? Подоспевший Геласий приблизился к Грише и молча сжал его руку, благословляя. Обратившись мысленно к пресвятой Богоматери Смоленской и святому Кириллу за подмогой, Григорий поцеловал нательный крест, коим окрестили его двадцать лет назад в Кирилловой обители, и выехал из ворот монастыря навстречу противнику. Безвестный враг его ликом казался темен, но образ имел скорее человеческий, нежели демонический. Мрачен и гневен был взор его черных глаз, когда, смерив Григория горделивым взглядом, он одел на голову глубокий черненый шлем с отверстиями на уровне носа и рта, каких Гриша и не видывал сроду.

Едва всадник водрузил свой боевой убор, на самом верху шлема его восстали, как дьявольский плюмаж, несколько переплетенных телами склизких гадов, разинув на Гришу свои отвратительные пасти. Тело всадника охватывала черненая кольчуга, поверх которой был одет сюрко, легкое одеяние из черного шелка. С правого плеча ниспадал широкий черный плащ, шитый серебром.

Спину огненногривого коня под адовым воином покрывал плотный панцирь из черной кожи. Сухие черные ноги лошади, как ни странно, вовсе не имели подков, но на каждой из них, под бабкой, сияла богатая серебряная перевязь. Подняв голову, вороной скакун, казалось, сам, без всякой команды всадника, раздул огненные ноздри, из которых брызнули пламенные искры, и, держа пышный хвост на отлете, легко двинулся навстречу князю. Затем неожиданно взвился на дыбы и совершив несколько кругов на задних ногах, застыл как вкопанный.

Увидев, что Григорий достал боевой топор, всадник вложил меч в ножны и взял в руку свой. И тут же, всадив шпоры в бока коня, вихрем ринулся на князя. Первый же удар невероятной мощи вышиб Григория из седла. Зловонным шипением окатили молодого князя три гадючьи головы, мелькнувшие у самого его лица.

Видя, что противник оказался на земле, всадник не стал спешиваться, как требовали правила поединка, он снова бросился на Григория верхом. И опять лязгнули ядовитыми клыками перед Гришей вытянувшиеся гады на щите люциферова рыцаря. Но молодой князь устоял на ногах и отразил удар. «У поля не стоять, все равно что побиту быть», – вспомнил Гриша, amp;ак учил его Никита Романович.

На Свиточной башне защитники монастыря затаив дыхание следили за поединком.

Надрывно голосили колокола. Геласий неустанно шептал молитвы. Но по всему было видно, что не выдюжить Грише супротив дьявольского наемника. Чувствовалось, что силища стоит за тем огромная, нечеловеческая. Не оружием поразит, так искусают князя ядовитые «оруженосцы» нехристя. Вот только приноровятся.

Описав круг, неведомый всадник в третий раз кинулся на Гришу, восстали в полный рост рассвирепевшие гады его, и, верно, сокрушили бы они державшегося из последних сил юношу. Но в этот момент Гела-сий увидел, как пронесся мимо него со стороны Успенского собора сверкающий шар, и через мгновение золотистое видение встало посреди поля, раскинув сияющие янтарные крылья и заслонило собой Гришу.

– Уйди, Ридфор! Уйди, отступник! Уйди, убийца! – донеслись до Геласия звуки французской речи. Из всех окружавших его только он и был способен понять чужой язык.

Мрачный всадник в безотчетном страхе пригнулся к шее своего коня, боевой топор выпал из его руки. Его «оруженосцы» попрятались, так что из-за шлема и из-под щита торчали только их дрожащие хвосты. Всадник сбросил шлем, гадюки быстро расползлись в разные стороны. Воровато озираясь по сторонам, черный рыцарь поворотил скакуна к лесу. За ним торопливо удирали его солдаты.

Князь Григорий, не понимая, что происходит, растерянно смотрел им вслед. Затем подошел к своему коню. Загадочное видение казалось ему просто сгустком солнечного света, и он никак не мог поверить, что именно оно испугало такого, как казалось, свирепого и мощного противника.

Вдруг княжеский конь истошно заржал и начал что есть силы колотить по земле передними ногами. Григории взглянул вниз, и холодный пот страха выступил на его висках. У самых копыт скакуна свилась в клубок черно-серая склизкая тварь, сбежавшая со шлема иноземца. Шипя и извиваясь, она угрожающе поднялась в стойку, разинув хищную пасть. Неотвратимую гибель изливали на Григория ее пустые, холодные, неподвижные бусинки-глаза. Григорий боялся пошевелиться. Он понимал, что любое его движение вызовет немедленное нападение, и он не успеет схватить оружие, как тут же погибнет от смертельного укуса.

Словно уловив мысли хозяина, конь тоже застыл в неподвижности. Защитники крепости оторопело взирали на поле. За кустами малины, которые окутывали по низу крепостную стену, они не видели гадюку и не понимали, почему князь медлит. Только Геласий почуял недоброе и уже собрался бежать вниз, но заметил, что золотистое видение женщины из ризницы тоже устремилось к Грише. Яркий солнечный луч, неожиданно обрушившись сверху, разрубил гадюку пополам, мгновенно обратив ее в тлен. Не веря своим глазам, Григорий некоторое время неотрывно взирал на кучку пепла, оставшуюся от смертоносного врага, затем сел на коня и торопливо направился к монастырским воротам. Ему казалось, что в этот день он дважды заново родился на свет.

Осознав, что опасность миновала и победа осталась на их стороне, монахи и окрестные мужики, защищавшие монастырь, обрадованно кинулись вниз – встречать князя. Только Геласий еще оставался на башне. Он видел, как одинокая женская фигура посреди покинутого всеми поля боя, подняла валяющийся черный шлем наемника, и тут же мгновенно в воздухе нарисовалась колдовская картина…

В далекой гористой и знойной земле к столбам пыток привязано под две сотни израненных рыцарей в белых изодранных, окровавленных плащах с красными крестами на них. Их жгут огнем, терзают раскаленным железом и машут перед изможденными, исстрадавшимися лицами зеленым знаменем с витиеватой арабской вязью, вышитой на нем. «Прими закон, прими закон!» – твердят мучители. Прекрасный и гордый восточный властелин в сопровождении цветастой свиты в чалмах обходит их одного за другим и предлагает свою милость. Но рыцари с гордостью отвергают ее. И только один, с жезлом великого магистра в руке, склоняет колени, восклицая: «О Саладин!». Его отводят в сторону. Никто из его братьев не следует за ним. Тогда по приказу монарха вспыхивают костры, поглощая заживо привязанных к столбам пленников. И вот уже не слышно ни криков, ни стонов, ни молитв, и только проклятия отступнику несутся в века над ужасающим пожарищем…

Золотоволосая дама с презрением отбросила шлем прочь. Упав на землю, он тут же обратился в горстку праха. Подняв снова свои янтарные крылья, она взмахнула ими три раза – нависшие черные тучи над монастырем разверзлись и на обитель обрушился густой благодатный ливень. Потоки воды заструились по куполам и стенам храмов, смывая гадкую липкую слизь и вынося ее в бурными ручьями в речку, а оттуда – в озеро. И вот уже зазолотились под чистыми, умытыми небесами головки храмов, закучерявилась зеленью веселая листва на березах, птички-невелички как ни в чем ни бывало деловито защебетали в густом малиновом кустарнике у крепостной стены.

Клубя удушающие смрадные пары, речка старательно уносила в озеро диаволовы проклятия. Высоко вздымались над ее поверхностью комья праха и пепла, мелькали головы и хвосты наводивших оторопь ползучих чудовищ. Немало повидавшее на своем веку Белое озеро покорно приняло разлагающийся тлен; сперва потемнело, вздыбилось, а потом прилетевший с холмов и долин порыв ветра принес к берегу высокую волну и, нахлынув, она потопила в пышной белокрылой пене все тщетные потуги диаволова войска.

Понимая, что отбит всего лишь первый приступ и еще ох как рано праздновать успех, Геласий собрался уже спуститься со стены на площадь, где вокруг Гриши ликовал народ. Евлампий на колокольне, увидев происходящее внизу, на радостях ударил «малиновый звон». Иеромонах заметил, что Гриша ищет его взглядом и даже побледнел от волнения, но от пережитого напряжения не мог сдвинуться с места – ноги не слушались его. Он оперся спиной о стену башни и так и смотрел вниз. Вдруг из собора Успения выбрался… Феофан. Живой-здоровый. Народ замолк и в изумлении уставился на юношу. Послушник тоже смущенно молчал, не понимая, почему все так на него смотрят.

– Икона заступницы нашей Девы Марии Смо-, ленской воскресила его, не позволила захватить бесовому племени! – первым нашел объяснение чуду кузнец Макар и бросился радостно обнимать Феофана. За ним поспешили все остальные. Даже князь Григорий сошел с коня, чтобы облобызать восставшего из мертвых послушника. Геласий медленно спустился со стены.

Дождь хлестал, не переставая. Все стоящие на площади люди промокли до нитки, но даже не замечали этого. Они танцевали, пели, обнимали друг друга, низко кланялись церквям, благодаря Господа, что остались живы, еще не зная, что им предстоит после. Выбравшись из множества обнимающих рук, Феофан увидел приближающегося отца Геласия и со всех ног побежал к нему.

– Батюшка, вы живы, вы живы! – заплакал он, упав на колени и стараясь поцеловать дрожащими губами руку иеромонаха.

– Встань, Феофанушка, – растроганный, Геласий поднял его с колен и заглянул в полные слез голубые глаза послушника. – Храбрец ты мой, главное, что ты жив-живехонек… – И сам не смог совладать с чувствами. Слеза скользнула из его глаз на морщинистые щеки. Феофан прильнул к его груди.

– Если бы вы знали, батюшка, – снова вскинув голову, заговорил вдруг послушник, – какую чудную картину видел я во сне! Видал я море синее-пресинее, с большими волнами, высотой с дом. Видел всякие диковинные растения. Знаете, батюшка, ствол у них как столб, а вокруг, на самой макушке, ну, что перья у нашего гуся в разные стороны торчат. Видал огромные яблоки оранжевого цвета, каких у нас не растет. Птиц всяких… Красивые, батюшка! Один, что наш петух вышагивает, на голове у него корона, а хвост как распушит – так целая занавеска для иконостаса получится. Цветы разные: синие, лиловые, алые, белые… Какие-то большие лошади с двумя горбами по песчаным горам едут… Как вы думаете, батюшка, – спросил он несмело, – наверное, Господь мне рай показал, чтоб дух укрепить?

– Нет, это не рай, Феофанушка, – с улыбкой покачал головой Геласий, – есть далеко отсюда страны, где водятся такие птицы и растут такие деревья. В тех краях жил Спаситель наш Иисус Христос, там и принял Он крестные муки свои. Даст Бог, может, и побываем мы с тобой там когда-нибудь. А показал тебе Господь сон этот, чтоб вознаградить тебя, сын мой. Господь наш Иисус Христос Себя принес в жертву, чтоб искупить грехи человечества, а ты сегодня себя не пожалел, чтоб одного человека спасти. Значит, стал ты на шажок ближе ко Господу…

Феофан слушал его, широко открыв глаза. Струи дождя сбегали по его худенькому лицу. Отец Геласий обнял послушника, окутал его своей мантией:

– Идем, Феофанушка, в собор. Надобно Господа возблагодарить за избавление.

В это мгновение проскочил по лицу Феофана игривый солнечный зайчик. Геласий вскинул голову. Золотой искристый шар, сверкая, пролетел над их головами к храму и исчез за деревянными ставнями ризницы. Волнующие ароматы ландыша и мирабели с быстротой ветра пронеслись вслед за ним. Один вздох – и как будто ничего не было…

Тем временем в Белозерской усадьбе тетка Пела-гея, отобедав, готовилась соснуть часок-другой. Глянув с крыльца в сторону монастыря, увидела над обителью черную тучу, застлавшую купола и кресты.

– Вот ведь грозища идет, – сладко зевнула она, – как бы молоко не покисло. Хоть бы Гришенька до дождя вернуться успел. Как думаешь, Ефросинья?

– Да будет, будет к вечерочку, – откликнулась ключница, раскладывая на столе только что собранный в саду мохнатый полосатый крыжовник. – Тишина, поди, вокруг, что только шуму понаделали зря…

– Ты, Фрося, баньку истопи, как солнце сядет, – попросила ее Пелагея Ивановна, – попаримся с веничком да окунемся в озере по прохладе. Хорошо… – она снова мечтательно зевнула, потянулась и отправилась в свои покои.

– Колокола звонят в монастыре, тревогу шлют, – проводив княгиню взглядом, поведал супружнице Матвей. – По сердцу дерут, аж не по себе делается. Как бы пожара не вышло, что ли…

– Дым от пожара по всей округе разносит, – успокоила его Ефросинья, – а туча стоит и стоит себе над монастырем, не шелохнется. А что звонят, так что же, может, от царя указ пришел поминать кого, вот и служат заупокойную. Что ж веселого? – Она надкусила мягкую спелую ягоду. Оранжевый сок с мелкими черными семечками резво брызнул ей на руки.

– Да и то верно, – согласился Матвей. Но глянув еще разок в сторону монастыря, перекрестился: – Господи, пронеси!

На отдаленной псарне, где кормили избалованных Никитиных гончих, вдруг пронзительно-тоскливо завыла собака. Проплакала, взвизгнула… и умолкла.