Далия Трускиновская
Хранитель клада

Это мой дом. Я прожил в нем сперва шестьдесят шесть лет, а потом еще триста восемьдесят.

Сначала я пребывал в великой растерянности, потому что агония моя, при коей присутствовали мои проклятые родственники, оба племянника от старшей сестры и та шлюха, которую родила младшая сестра, завершилась ничем. Я знал, что умираю, вправе был надеяться на райское блаженство, ибо грехов не накопил, и наконец потерял сознание. Сколько минут провел в забытьи, одному Богу ведомо. Когда же я очнулся, то прежде всего испытал радость от изумительного отсутствия боли.

Вокруг царила темнота, плотная темнота.

Я сел, потянулся, движения мои были легки и непринужденны. Я спросил: что это? В ответ мрак стал блекнуть. Я вспомнил - ведь только что меня окружали люди. И обозначились продолговатые серые пятна. Меня понемногу, бережно, вводили в мой новый мир.

Родственники совершенно не заметили моего воскрешения, потому что были заняты делом - обсуждали мои похороны. Я прошелся по спальне, малость стесняясь своего вида - я был босиком, в одной замаранной ночной рубахе и в колпаке. Одежда появилась потом - когда привели старух, они обмыли мое тело и приготовили к похоронам. Почему-то решили хоронить меня в бархатной мантии, и вот она дивным образом окутала мое новое тело. На ногах появились белые чулки и мягкие удобные башмаки.

Мы слишком мало знаем о жизни после смерти. Я полагал, бродя меж родственников, что вот-вот за моей душой явится светлый ангел. Ангела все не было и не было. Тогда я ощутил страх - возможно, что-то в жизни было сделано неправильно, сочтено грехом, и следует готовиться к худшему. Но и рогатые черти тоже за мной не спешили. Оставалось ждать.

Я видел, как мое тело выносят, и проводил взглядом, стоя у окна, похоронную процессию. Потом прошелся по дому, радуясь тишине. Совершенно случайно я обнаружил новое свойство теперешнего своего тела - проникать сквозь стены. Это меня несколько развлекло. Но когда я вздумал было выйти на улицу, уверенный в своей невидимости, некая сила преградила мне путь. После нескольких попыток, включая безумный прыжок из окна, я понял, что обречен находиться в своем доме долго, очень долго.

Причина этого сперва была мне непонятна. За смертным порогом человека должны ждать либо кара, либо награда - так я полагал, так меня с детства учили. Мое одиночное заключение, пожалуй, можно было бы счесть карой, хотя я чувствовал себя в своем доме превосходно.

Несколько дней я бродил по дому, испытывая даже некоторое наслаждение - тело не ощущало привычной боли, движения мои сделались легки и необыкновенно изящны. Потом мной овладела тревога. Наследники мои были твердо убеждены, что принадлежащий мне дом - не единственное мое имущество. Им следовало продать его, а деньги поделить между собой, и я указал в завещании, как именно. Но присутствовало и еще кое-что.

Я был женат, овдовел, две мои дочери умерли в младенчестве, и потому мои доходы существенно превышали расходы. Поначалу я довольно много тратил на себя, потом стал откладывать деньги и радовался, видя, как возвышаются и растут стопочки золотых талеров. Я собирал талеры ради собственного удовольствия, совершенно не думая, на что их можно употребить. Они развлекали меня постоянно. Особенно я веселился, надумав устроить тайник в стене.

Дом мой - средней величины, в два этажа и с узким чердаком под высокой черепичной крышей - имел, как водится, подвал, где хранились припасы и дрова. В свое время отец очень удачно купил земельный участок возле старой городской стены Кёнигсберга. При строительстве это сберегло ему немало денег - по-настоящему пришлось потратиться только на фасад. Задней стеной дома стала укрепленная и подправленная городская стена, боковые - общие с соседями. А стены подвала старше стен здания примерно на триста лет - это остатки давних монастырских строений, с веками погрузившиеся в землю. Тогда не жалели камня, так что они получились в полтора фута толщиной. И я здраво рассудил, что, потрудившись несколько ночей, выдолблю место для сундучка с талерами. Разумеется, работа затянулась, но я был доволен.

Сейчас тревога моя объяснялась тем, что я боялся за свой сундучок. Наследники, проклятые мои племянники и шлюха с ними вместе, устроили совещание и решили, что старый скряга (таким титулом они меня почтили) непременно спрятал где-то в доме деньги или драгоценности. Я засел в подвале, понятия не имея, как буду охранять от них мой сундучок. Они, конечно же, спустились туда дважды, разворошили поленницу и пытались простучать стены. Тут я впервые порадовался, что племянники мои - дураки, даже это им оказалось не под силу. Переругавшись между собой, они обратились к первому попавшемуся маклеру, чтобы он продал дом, и, к величайшей моей радости, тот их основательно надул.

Сам я был весьма доволен тем, что не попал ни вверх, ни вниз, а остался охранять свое золото. Жаль было, что я не могу более пополнять сундучок, но ни одно блаженство не бывает всеобъемлющим. К тому же я видел вещий сон.

Оказалось, что в моем бестелесном положении отдых тоже необходим, и сны мерещатся примерно такие же, как людям во плоти. Проснувшись, я уже знал высший замысел относительно себя. Сундучок мне удастся открыть и деньги взять тогда, когда я подберу ключ. Разумеется, в земной своей жизни я имел ключ, но его утащили вместе со всей связкой мои любезные наследнички. Однако в земле хранится множество ключей от давно погибших замков, и среди них я могу найти подходящий. Тогда я наконец прикоснусь к своему золоту и буду счастлив абсолютно.

В доме появились новые жильцы, привезли детей, и от шума я был вынужден спасаться в подвале. Тогда выяснилось, что я способен понимать не только родной язык и латинские афоризмы. Это было неожиданным и приятным преимуществом бестелесной жизни. Дети выросли, завелись новые дети, надстроили третий этаж, улица получила новое название, потом случилась война, в дом попало огромное каменное ядро. После замирения развалины разобрали, но погреб не тронули, а возвели над ним новое здание. И опять рождались дети, помирали старики… да! Один такой покойничек попытался было согнать меня с насиженного места. Не знаю, чем бы это кончилось, если бы его не забрали. Полагаю, что вниз.

Новая война погубила дом, и опять на его месте поставили другой, а погреб завалили песком и всякой рухлядью. Мне нужно немного пространства, я устроился в подходящей щели, а для прогулок избрал первый этаж, где была кондитерская. Я даже радовался тому, что сундучок мой теперь в совершенной безопасности, а в песке я нашел несколько старых ключей, так что уже имел неплохую связку.

И еще одна война случилась, но на сей раз дом уцелел, зато не уцелела улица. Когда стали заново отстраиваться, дом оказался в глубине двора. Подвал не трогали, он никому не был нужен - до поры. Однажды пришли люди и за несколько дней все расчистили. Потом другие люди принесли ящики и устроили в моем подвале склад. Стены их не интересовали, так что я без особой тревоги смирился с их присутствием.

Но в дом мой пришла беда.

Среди ящиков появилась женщина с громким голосом и быстрой речью. Таким голосом говорят только дуры. Им кажется, что чем громче, тем убедительнее. Обычно на складе я слышал только мужскую речь, в меру приправленную руганью, и не слишком огорчался - чего же еще ждать от полупьяных грузчиков?

Некоторое время спустя ящики были вынесены из подвала, и тогда она снова заявилась с каким-то полупьяным субъектом самого плебейского вида. Я не сразу догадался, что они сговариваются о приведении моего подвала в божеский вид, о починке пола, штукатурке стен, белении потолка и прочих важных делах. Я бы не доверил субъекту и вытаскивание ржавого гвоздя из стенки. И мнение мое о том, что женщина дура, получило еще одно подтверждение.

Чинили мой подвал со множеством приключений, которые наконец привели меня в бешенство. Единственное, что утешало, - работники были достойны своего предводителя и не делали ничего лишнего, так что стена, в которой был скрыт мой сундучок, совершенно не пострадала. Я и сам принял кое-какие меры. Прожив столько лет в своем теперешнем образе, я кое-чему научился - скажем, знал, как создавать загадочный подземный стон и чем отвлекать внимание от нужных предметов, чтобы они казались потерянными. Работники поняли, что в подвале шалит нечистая сила, но постарались не слишком ее тревожить, только замазали щели, кое-как заделали дыры и навели наружный глянец. Наконец женщина рассчиталась с ними и сама водворилась в подвале.

Места у меня там немного, и это немногое место она поделила перегородками, отчего образовались какие-то жалкие конурки. Первая от входа были прихожей, там моя дура установила вешалку-стояк, два стула, столик с журналами между ними, зеркало, бра, и все это очень небольшое, стоящее тесно. Я заглянул в журналы и ужаснулся - настало время, когда издают целые альманахи для особ легкого поведения. Там целые страницы посвящались духам, пудре, каким-то неслыханным притираниям, а вместо нравоучительных статей я обнаружил целую диссертацию на тему, как удержать при себе женатого любовника.

Из прихожей можно было попасть в комнату более просторную. Посередине стоял стол - круглый, покрытый бархатной вишневой скатертью, на нем лампа под огромным цветастым абажуром с желтой бахромой и разнообразные шкатулочки. Возле большого стола имелся еще один, пониже, на колесиках, и сразу было видно, что его старались сделать незаметным. На втором столе дура моя разместила телефон и папки с бумагами, электрочайник и посуду. За ним в углу приютился маленький холодильник. Кроме того, она поставила два очень удобных кресла и табуретку у стены.

Окно в моем погребе было именно такое, как полагается в погребах - под самым потолком, длинное и узкое, не более фута. Дура долго думала, как с ним обойтись, наконец притащила и повесила синие шторки с золотыми звездами. Тут я почуял неладное. А когда она приклеила к перегородке огромнейший круг зодиака, я уже стал догадываться о постигшем меня несчастье.

Образовались в подвале и еще два помещения, оба такой величины, что человеку там не повернуться. Попасть в них можно было из большой комнаты. Первое я в целом одобрил - там дура устроила довольно опрятное отхожее место, вот только входить туда следовало задом, это был единственный способ удачно сесть на фаянсовую чашу. Второе помещение меня сильно озадачило, я даже заподозрил, что у нее хватило ума оборудовать для меня спальню. Только существо, проходящее сквозь стены, могло благополучно войти туда и лечь на довольно высокое и узкое ложе, занимавшее почти все пространство.

Кстати сказать, звали мою дуру Марией. Лет ей было столько, что впору внуков нянчить, а все обращались к ней: «Машка, привет!» Да, именно так. В мое время даже уличная шлюха требовала к себе большего почтения.

Эта самая Машка была, разумеется, не замужем, растила дочь, и дочери уже исполнилось шестнадцать лет - самое время вступать в брак. Дочь, насколько я мог понять из разговоров, уродилась не в матушку и сама очень хотела законного брака, но моя дура неизвестно почему возражала.

Я долго не понимал, для чего ей понадобился мой подвал. Но в один прекрасный день это разъяснилось. У нас появилось два новых предмета меблировки, последних по списку. Один притащил мужчина и установил посреди большой комнаты. Это было нечто вроде двускатного шалаша, какие днем ставят на тротуар, чтобы привлекать покупателей. Я иногда по вечерам глядел в окно и видел эти шалаши.

Тот, что изготовили для моей дуры, был, как занавески, синим с золотыми звездами. Посреди, опять же золотом, были выписаны огромные слова: САЛОН АФРОДИТА, и внизу, помельче: вход со двора, 12.00 - 20.00. Я понял, что мой подвал теперь салон.

Последний предмет меблировки принесла она сама. И на стенку повесила тоже сама, причем загубила всего четыре гвоздя, пятый вбила более или менее успешно. Я подошел и увидел диплом в золотой рамке - ее страсть к золоту была бы похвальной, если бы только золото оказалось настоящим, а не так называемым «самоварным».

Но рамка была подлинным сокровищем по сравнению с самим дипломом. Из него следовало, что моя дура окончила курсы эксклюзивной магии и является практикующей ведуньей второго посвящения с правом совершать обряды и производить гадания.

Если бы в годы моей молодости женщина призналась, что окончила курсы магии, то семье пришлось бы порядком потратиться, чтобы дело обошлось всего лишь поркой на городской площади. Читая этот нелепый диплом, я впервые подумал, что от такой соседки следует как можно скорее избавиться. Мало ли кого она сюда накликает своими дурацкими обрядами. Сущности бывают разные - я, к примеру, сущность спокойная и уравновешенная, но не приведи Господи разбудить полтергейст…

Но когда к ней пришли первые посетительницы, я успокоился. Ничего моя дура в магии не смыслила, а гадала так, что я хохотал во всю глотку. Так хохотал, что эхо доносило до нее обрывки смеха - и она ежилась, не понимая, что творится в подвале. Мой голос и смех живые могут услышать только в отраженном виде, я установил это случайно, однако место, где есть эхо, искал по всему подвалу уже целенаправленно. Это меня несколько месяцев развлекало.

На самом деле весело мне стало еще раньше - когда она явилась в полном обмундировании сумасшедшей бабы, вообразившей себя городской ведьмой. Я даже не сразу узнал ее.

Машка где-то раздобыла длинное платье, почти до пола, но открытое более, чем у шлюхи с Девичьей улицы. Оно было черное, с крупными золотыми узорами, и тесное в бедрах. Она достала из сумки красную шаль с бахромой и накинула на плечи, а потом подошла к зеркалу. То, что она там увидела, ей очень понравилось, а у меня, будь я в прежней своей плоти, заныли бы все зубы. Ведь она еще и покрасила волосы. Теперь у нее на голове красовалось нечто вроде гривы вороной лошади, она собрала эти космы на макушке, а отдельные пряди вытащила, чтобы они, как взбесившиеся змеи, обрамляли ее простецкое круглое лицо, раскрашенное под стать наряду - чернейшие брови и ресницы, малиновый румянец, губы такого красного цвета, какого в природе не существует. А глаза! Она размалевала их на пол-лица. А ногти! Кровавые, будто она запустила их в чьи-то внутренности. А кольца, браслеты, серьги, цепочки! Я знаю толк в драгоценностях - мне было жутко смотреть на эти убогие подделки.

В магии она не разбиралась. Но это еще полбеды. Только теперь выяснилось, какая это невероятная врунья.

Моя дура всюду растрезвонила, что проводит так называемый «золотой обряд». Цель обряда - привлечь к заказчику побольше денег. Мысль сама по себе неплохая, но доверять подобное действо Машке было просто опасно. А меж тем она с кем-то сговорилась по телефону, заморочила своим враньем голову, поехала проводить обряд и даже вернулась с деньгами. Когда я увидел у нее в руках ассигнации, скверное предчувствие посетило меня. Я понял, что добра ей эти зеленые бумажки не принесут. Их было для нее слишком много…

У меня есть способность оценивать, какому количеству денег соответствует тот или иной человек. Она появилась, потому что я всю жизнь был связан с деньгами и, каюсь, даже давал в рост под большой процент. Поэтому для меня важно было с первого взгляда оценить просителя и его взаимоотношения с той суммой, которой он домогается.

Так вот, эти деньги были для дуры избыточными. И потому они ее быстро покинули.

В тот день она сидела в своем дурацком салоне одна, листала журнал и вздыхала. Я незримо находился рядом и ждал, когда же случится хоть что-то занятное. Наконец зазвонил телефон, она схватила трубку и выпалила казенно-любезным, невероятно фальшивым голосом:

- Салон «Афродита» слушает!

Я грешным делом обрадовался - телефонные переговоры моей дуры способны заменить лучшую компанию площадных гаеров на ярмарке.

- Тут целители принимают? - спросил басовитый мужской голос. Незримому собеседнику было, пожалуй, за семьдесят. Но моя дура, естественно, опять блеснула интеллектом.

- Да, и целители, и ароматерапевты, и массажисты, приходите, будем рады!

Я надеялся, что старец объяснит ей, насколько ему не нужны аро-матерапевты, в стиле боцмана парусного флота (город у нас портовый, и моряков я слышал неоднократно). Однако он, я полагаю, не расслышал странного слова, да это оказалось и к лучшему. Его ответ был достоин дурацкого салона!

- У меня дырка в груди открылась, из нее так сифонит - занавеска шевелится.

- Ого! - воскликнул я.

- То есть как - сифонит? - спросила озадаченная дура почти по-человечески.

- Говорю, дырка, сквозная, навылет, и из нее сифонит, со свистом, сам слышал. У вас дырки лечат?

Тут она опомнилась и зачастила:

- Понимаете, это на самом деле не дырка, это один из признаков смертельной порчи, порчу мы снимаем, приходите, ауру почистим, карму подкорректируем, ну и дырку…

- Мне карма не нужна, у меня дырка! Я вам внятно говорю - дырка сифонит!

- Да-да, я поняла, приходите, заткнем!

- Приду, - пообещал голос и пропал. Дура от радости чуть не пустилась в пляс.

Я не удержался - встал перед ней в правильную позу, как учили на занятиях по риторике, и заговорил, украшая свою речь выразительными и сообразными жестами:

- Рано радуешься! Намаешься ты с этой дыркой! И добром это не кончится! Мало тебя предупреждали? Говорили в один голос - нехорошее место, нехорошее место! Нет, обязательно нужно было клюнуть на дешевку, расковырять подвал! Хорошо, строители тебе попались умные: поняли, что на дуру нарвались, сверху все замазали и - привет! Ничего тут у тебя не получится! И клиенты не придут! И сама ты отсюда через два месяца уберешься, потому что у тебя НИКОГДА не будет денег даже на аренду, НИКОГДА, НИКОГДА!

Когда трижды повторяешь слово, оно приобретает некую мощь, которую следует еще усилить жестами. Я так и сделал, отчего дура моя вдруг подпрыгнула в кресле. А потом задумалась - очевидно, лечить дырки ее все-таки не учили.

Все, связанное с деньгами, я очень хорошо чувствую. Приключения вокруг денег - вот лучшее мое развлечение. Когда пахнет деньгами - я молодею. И вот сейчас, глядя на свою дуру, сидящую в растерянности за столом, я вдруг ощутил запах денег. Не очень больших, но все же. Я еще успел подумать - неужели к ней спешит клиент, который хоть что-то заплатит за ее нелепицы и вранье?

В прихожую, а затем в салон ворвалась маленькая женщина, из тех, от кого лучше держаться подальше. Короткие красные волосы стояли дыбом, брючный костюм был пронзительного лилового цвета, на лице я прочитал чистую и прекрасную ярость. Хотя женщина отнюдь не была хороша собой, ярость ее украшала.

Следом прибыл мужчина ростом вдвое ее выше, на вид - тупой и неповоротливый, даже тяжеловатый, коротко стриженный, в кожаной куртке, с повадкой опытного мастера уличных драк. Впрочем, он был куда старше уличного драчуна, я бы дал ему лет сорок пять. Оружия при нем не имелось, зато имелась большая кадка с пальмой, которую он держал в объятиях и еле пропихнул в салон. Сам же остался стоять в дверях, разумно опасаясь, что для троих смертных, одного привидения и здоровенной пальмы это помещение как-то маловато.

Эта пальма потрясла меня до глубины души - если только у меня еще оставалась душа… а, может, я сам был теперь своей душой, сие неведомо… Я даже забыл о том ореоле денег, который окружал маленькую взъерошенную особу в штанах.

- Ну вот! Застукали! - с торжествующей злостью в голосе воскликнула она.

Дура еще раз подтвердила высокое звание дуры - напустив на круглую размалеванную рожу неземной восторг.

- Анжелочка! - радостно закричала она. - Ну как, есть эффект?

- Есть! Бурый, заходи! Ставь сюда! Острым лиловым когтем она указала на стол.

Мужчина, которого, оказывается, звали Бурым, взгромоздил кадку на указанное место, пальма уперлась в потолок, моя дура наконец-то поняла, что дело неладно.

- Посмотри там! - приказала Анжела.

Бурый протиснулся вдоль стенки и заглянул в обе дверцы, не побеспокоив окаменевшую дуру.

- Сортир и конура какая-то, - доложил он. - С массажной кушеткой.

- Сядь тут!

Бурый сел в указанное кресло и выложил на колени кулаки. Хорошие были кулаки, в детстве я о таких мечтал.

Дура наконец опомнилась, но опомнилась по-дурацки. Лучше бы она честно показала свой испуг, так нет же - расплылась в изумительно фальшивой улыбке и даже наклонилась, как лакей над господским утренним столиком:

- Анжелочка, как я рада вас видеть. Кофейку? Нет, в мое время таких дур еще не разводили!

- Ко-фей-ку?! - спросила Анжела. - После того, что вы мне натворили? Золотой обряд, бизнес-магия! Сколько я вам заплатила за этот обряд, ну? Назовите цифру!

Эта женщина мне нравилась - ореол денег вокруг ее красной головы не обманул, она их любила и жить без них не могла.

- Две… двести… двести долларов!.. - заикаясь, выпалила дура.

- Двести долларов? Да вы что, считать не умеете?

- Да я со всех двести беру! Золотой обряд, привлечение духа богатства, поиск через астрал вашей проекции в мире бизнеса!..

И тут она догадалась наконец посмотреть в глаза Анжелы.

И заткнулась!

- Двести долларов - это для затравки! - прорычала Анжела. - За вашу дурацкую церемонию! Еще потребовалась новая простыня, мешок пшена, горшок с пальмой! Знаете, почем теперь пальмы?

- Но ведь я говорила - можно любое растение!

- Я не могу ставить к себе в офис любое растение! Это должно быть приличное растение! Плюс новое зеркало! Плюс моральный ущерб. Итого - пятьсот.

- Чего - пятьсот?

- Долларов! Условных единиц! Убитых енотов!

Я пришел в восторг от этой арифметики. Анжела нравилась мне все больше и больше. Хотя, столкнись мы с ней в пору моей телесной жизни, искры бы полетели - никакая взаимная любовь не устоит перед любовью к золоту, и если бы нам предстояло, поженившись, любить одно и то же золото, очень скоро началась бы настоящая война.

Дура моя наконец сообразила, что пора производить правильное отступление.

- Но, Анжелочка, давайте сядем, поговорим по-человечески… - взмолилась она.

- Хватит, уже поговорили! После вашего золотого обряда к нам соседи сверху протекли, на всех столах тазы стояли, два компа сдохло, это раз! Налоговая инспекция наехала, пришлось штраф платить - это два! Партнер поставки сорвал, а неустойка - с нас, это три! Ничего себе обряд! Ничего себе заговор на процветание фирмы!

- Какая прелесть! - воскликнул я, но меня не услышали.

- В общем, с вас пятьсот гринов, и точка! - объявила Анжела. - Иначе от вашего салона камня на камне не останется! Я всю прессу на уши поставлю! Я вам такую репутацию сделаю, что вас на базар бутылки собирать не возьмут!

- Какие пятьсот гринов? Начнем с того, что у меня их сейчас просто нет! Я сегодня заплатила за аренду, за рекламу…

- ЗА РЕКЛАМУ?! - переспросила Анжела и треснула кулаком по столу. Удар был таков, что кадка с пальмой подпрыгнула, а я сложился вдвое от беззвучного хохота, чуть не слетев при этом с табурета.

- Вот дура! - бормотал я. - Неподражаемая дура! Всем дурам дура!

- Я вам устрою рекламу! - пообещала гневная Анжела. - Звоните, ищите деньги где угодно, чтоб через час они у меня были! Бурый!

- Ну? - спросил хмурый мужчина. Все это время он сидел тихо, словно не слышал всего шума, визга и воплей.

- Остаешься здесь, караулишь госпожу Кармен, или кто она теперь? Госпожа Николь? А то смоется - ищи ее по всему городу!

- Ясно.

- Когда ей принесут пятьсот гринов, заберешь и доставишь в офис.

- Ясно.

Я понял, что дура моя основательно влипла. А вот она этого еще не поняла.

- Но почему пятьсот? Почему пятьсот? - патетически спросила она. - Да, я допускаю, расположение звезд было неправильное, и обряд не сработал!

Расположение звезд было неправильное!.. Вот тут-то я и свалился с табурета. Но нам, бестелесным, падать не больно, я перевернулся на спину и от восторга заболтал в воздухе ногами, как это делают младенцы. Давно я так не радовался.

- Допустим, это двести гринов, - соизволила согласиться дура, - но я потратила время, потратила психическую энергию…

Слова, которых она нахваталась на своих курсах эксклюзивной магии, на деловую натуру совершенно не подействовали - и странно было бы, если бы подействовали.

- Пятьсот гринов! Знаешь, сколько стоит эта сволочная пальма?

- Вас никто не заставлял покупать пальму! Хватило бы герани! И она вам пригодится в офисе!

- Хватит! Уже пригодилась! Фининспекцию пугать! Пятьсот баксов - иначе будет плохо! Бурый, сиди здесь, никуда эту шарлатанку не выпускай!

- До упора? - уточнил Бурый.

- Ну да… В общем, я тебе буду звонить. И ты тоже звони! Салон, блин! Сплошное надувательство!

С тем Анжела и выскочила, а дура моя осталась наедине с Бурым.

Злость Анжелы очень даже была мне понятна. Дама возмущалась специалисткой по дурацким обрядам не только потому, что обряд сработал наоборот. Была и более весомая причина - не могла же она возмущаться собственным легковерием. Она купилась на желание магическим способом увеличить свои доходы - и если бы результат оказался не таким плачевным, она бы похвалила себя за ум. А теперь ей пришлось ругать себя за глупость, и это было для нее так же невозможно, как превратиться в птичку и вспорхнуть на ветку. Поэтому она, естественно, переключила злость с себя на Машку.

Дура некоторое время глядела на захлопнувшуюся дверь, потом перевела взгляд на Бурого.

Очевидно, в ее голове созрело чисто женское решение - разжалобить сильного мужчину. Иначе я не могу объяснить, почему ее нормальный женский голос стал вдруг по-детски плаксивым, как будто у маленькой девочки отняли рождественский пряник.

- Ну где я ей возьму эти пятьсот гринов? - не то спросила, не то прохныкала она.

- Где хотите, - безжалостно отвечал Бурый.

Дура остается дурой в любых обстоятельствах - ей вдруг показалось, что она может в чем-то убедить эту гранитную глыбу с волосатыми кулаками.

- Но это же цифра, взятая с потолка! - воскликнула она. - Допустим, двести - да, за двести я чувствую ответственность, но и двести фактически не двести, а полтораста… У меня амортизация магических предметов, костюма для совершения обряда, заговора, наконец! Заговор тоже не вечный! Им можно пользоваться определенное количество раз! А конкретно этим - не больше десяти!

- Пятьсот зеленых - и вы свободны, - сказал на это Бурый.

- Но где я вам их возьму?

- Вот телефон, ищите.

- Что телефон? Что телефон?! Вы что, думаете, у людей деньги просто так валяются? У всех в дело вложены! Пятьсот баксов! Да она что, сдурела? Где я ей пятьсот баксов возьму?! Ни фига себе насчитала! Вот вы серьезный мужчина, посмотрите сами - откуда взялись пятьсот долларов? Двести - да! Даже не двести, ну да ладно! А остальные - ее фантазия! Я что, налоговую инспекцию на нее натравила? Да я сплю и дрожу - как бы на меня кто не натравил!

Бурый смотрел на свои кулаки и благоразумно молчал.

- Ну-ну… Залп мимо цели, - сказал я дуре. - А ты его соблазни попробуй! Прямо тут, на столе! На бархатной скатерти!

Ей и без моего совета эта мысль явно пришла в голову. Но переходить к решительным действиям она пока боялась, а зря. Я бы охотно полюбовался этой комедией. Более того, я бы проникся даже некоторым уважением к женщине, которая ради денег способна совершить умственные усилия. Но дура моя пошла иным путем - самым безнадежным. Она попыталась разжалобить этот монумент тупой силы.

- Я, конечно, могу позвонить своим подругам, но они в таком же положении. Светка стала дилером косметики «Леди Винтер», а там как… Сперва нужно взять косметики на тысячу гринов, и что наваришь - то твое! Вот она и скачет с полными сумками этой «Леди Винтер» по всем фирмам! Знаете, сколько раз ее за шиворот выводили?! Ничего вы не знаете!.. А Наташка стала дилером бижутерии «Коло…» Нет, «Кули…», «Куши»… Ну, эта, индийская, камушки…

Вдруг она выкатила маленький стол, откопала на нем прозрачную папку, достала оттуда визитку и радостно прочитала по слогам «Ка-лак-шет-ра»! Бурый даже не шелохнулся. Но ее это уже не волновало - она ощутила в душе вдохновение и по этому случаю отмахнулась от последних остатков разума.

- Наташка вот тоже - выкупила целый чемодан камней и носится с ними, всем предлагает! Там еще серебро дешевое, знаки зодиака… Кстати, могу предложить! Вы кто по гороскопу?

- Берите телефон и звоните, - ответил на это, не теряя спокойствия, Бурый, но она уже открывала большую плоскую коробку.

- Вот, все знаки зодиака и к ним серебряные цепочки! Можете взять жене, дочке… ну, подруге, им понравится! И цена прямо символическая!

Тут мне стало страшно.

Господи, только бы он ее не пристрелил, взмолился я. Тогда она навсегда останется в этом подвале. И я сойду с ума. Я буду первым спятившим привидением… Я стану полтергейстом!

Но Бурого не так-то просто было пронять.

- Берите телефон и звоните, - повторил он.

Дура со вздохом закрыла коробку, потянулась за телефоном и набрала номер.

- Аллочка, привет, это я! - бодрым детским голоском поздоровалась она.

- Ну, привет, - ответил женский голос.

И я прямо-таки увидел ту женщину, Аллочку, мало того что увидел - я ее понял. Моя дура была для Аллочки совершенно ненужным предметом какой-то прошлой жизни, возникающим всегда некстати, и даже малоприятным. Настолько малоприятным, что проще в ответ на просьбу о деньгах дать сколько-то и прекратить беседу, чем выслушивать все подробности временного безденежья.

- Слушай, ты деньгами не богата? - сразу спросила дура. - У меня такое дело - нужно буквально до завтра пятьсот гринов перехватить. Завтра мне долг возвращают, а деньги уже сегодня нужны, мне шубу предложили…

- Ты сперва те двести верни, которые к Новому году брала, - ответила на это Аллочка.

- А разве я не вернула? - дуре казалось, что она очень правдоподобно изобразила удивление.

- Нет, не вернула.

- Надо же, а я думала…

В трубке раздались длинные гудки. Аллочка поставила крест на двух сотнях долларов - лишь бы обломок прошлого перестал возникать со своими просьбами, глупостями и враньем.

Тогда моя дура набрала другой номер. И ринулась в атаку, блистая оптимизмом:

- Светик, привет! Как жизнь молодая?

Я и Светика сразу увидел. Если Аллочка была почти ровесницей моей дуры, но женщиной, сумевшей неплохо устроиться в жизни, хотя и несколько меланхоличной, то Светик относилась к другому темпераменту. Есть такие бойкие женщины, которые умеют, наскакивая на мужчину и вечно у него чего-то требуя, жить весьма неплохо - пока не кончится молодость. Светику, впрочем, было около тридцати.

- Машка, ты? А я тебе как раз звонить собиралась! Слушай, дай до завтра пятьсот гринов! Мне завтра долг возвращают, а сегодня шубу предложили, классную, если не возьму - потом локти кусать буду!

- Светик, я бы рада… Ты извини, не получается…

- А шуба - просто мечта! Воротник - шалькой, рукава широченные, и еще оторочка, и вся фалдит! Ну, Машка, что тебе стоит? У тебя же свой салон! Ты у кого-нибудь перехвати, мне же всего до завтра!

- Светик, солнышко, не у кого!

- Ну, тогда извини, я прощаюсь. Представляешь, всем звоню, ни у кого несчастных пятисот баксов нет! Все, блин, разом обнищали! Пока!

Голос у Светика был не менее фальшивый, чем у моей дуры. Она привыкла решительно требовать денег - и совершенно не привыкла их отдавать. Моя дура, сама великая мастерица по данной части, возможно, еще не догадалась об этом. Она смотрела на онемевшую телефонную трубку, и губы ее шевелились.

- А вот ругаться такими словами неприлично, - сказал я ей. По крайней мере, при моей телесной жизни было неприлично.

Тут она вдруг додумалась, как использовать оба отказа. Но сделала это с грацией слонихи в посудной лавке.

- Звонить бесполезно. Нужно лично являться, - сразу, без предисловий, сказала она Бурому. - Давайте я съезжу в одно место, это ненадолго, всего полчаса! Вы здесь побудете, а я тут же вернусь с деньгами.

И что же он мог ей ответить? Только одно:

- Никаких мест. Сидите и звоните.

- Так ведь бесполезно!

- Еще пробуйте.

Дура вдруг вскочила из-за стола и устремилась к двери. Бурый заступил ей дорогу и без лишней вежливости водворил обратно за стол. Визг и трепыхание на него не подействовали. Я даже зааплодировал его ловкости.

- Вы с ума сошли! - закричала Маша. - Вы мне руку сломали! Я на вас в суд подам!

Бурый опять уселся и замер, как монумент. Кулаки выложил на колени - вместо всяких аргументов. Ну, допросится она, подумал я. Этот не то что руку, он и шею легко свернет. Ох, не накаркать бы…

Так они и сидели: он явно ни о чем не думал, она же думала, как сбежать из подвала.

Я уже достаточно изучил свою дуру. Она никогда не смотрела хоть на дюйм дальше собственного носа. Допустим, ей удастся сбежать, ну и что? Завтра же разъяренная Анжела явится не в салон, а к ней домой, и еще неизвестно, кого она с собой приведет. Всю жизнь имея дело с документами и занимаясь в молодости розыском несостоятельных должников, я знал, насколько это непросто. А в том, что дура, сбежав, попытается спрятаться у себя дома, я не сомневался.

- Что за черт! У меня клиенты на прием записаны, два гадания и снятие порчи, никто не идет! - сказала она Бурому. - Заблудились, что ли?

Это опять было вранье. Хотя заблудиться тут несложно, проходной дворик у нас - подлинный Тезеев лабиринт.

Бурый промолчал, и она перешла в наступление, тыча кровавым когтем в двускатный рекламный шалаш:

- Слушайте, вы! Вы мужчина или нет? Вытащите этого козла на улицу!

- Сами тащите, - ответил Бурый.

- Я женщина! - гордо сказала моя дура. - Я его поднять не могу! А вы - запросто! Поймите, не придут клиенты - не будет денег!

Бурый подумал, встал и взялся за рекламный шалаш. Приподнял, опустил и нехорошо посмотрел на дуру.

- Он же легкий.

- Это для вас - легкий. А я женщина, мне его не пошевелить.

Я знаю человеческую натуру. Если кому-то по меньшей мере трижды сказать одно слово, оно обретает силу… впрочем, об этом я уже вспоминал… Так вот, дура уже трижды назвала себя женщиной - того и гляди, Бурый поверит!

Конечно, если ее отмыть, одеть в обычное платье, убрать эти страшные вороные космы, а главное - зашить рот воловьими жилами, она будет привлекательной женщиной средних лет, и какой-нибудь вдовый вечный подмастерье мясника или плотника обретет свое непритязательное счастье. Только теперь, насколько я понимаю, мужчины этой породы жениться не хотят - они и так могут прожить без забот.

Бурый молча выволок стенд в прихожую и начал пропихивать в дверь. Моя дура была наготове - сразу подтащила кресло поближе к окну, забралась на него и отдернула синюю в звездочках штору.

- Ой, блин… - прошептала она, подоткнула подол и поставила ногу на спинку кресла.

Я понял ее замысел. И ужаснулся последствиям.

- Стой! - закричал я, посылая голос в нужное место, чтобы добиться внятного эха. - Стой, говорю! Застрянешь!

Звук был - вполне удовлетворительный звук, - но она от волнения и с перепугу, видимо, оглохла. Рама поднималась вверх, и дура, не рассчитав, навалилась пузом на подоконник и попыталась вылезти. Тут рама и рухнула ей на поясницу. Но даже если бы Машка чудом осталась висеть в воздухе - она все равно бы застряла, потому что человеку ее сложения изогнуться так, чтобы преодолеть эту щель, просто не дано.

Я окаменел, глядя на брыкающиеся ноги. Вошел Бурый - и тоже озадаченно на них уставился.

- Вот дура, - сказал он.

Ноги были приемлемые - такие не стыдно показать выше колена. Моя дура нажила избыток плоти в щеках, груди, талии и заду, однако ноги как-то сберегла. Взгляд Бурого на них был уже более осмысленным, чем прежние его тупые взоры. Я даже подумал, что вся эта затея - ловушка на мужчину. Но отмахнулся от мысли - это было бы слишком разумно для моей дурехи.

Бурый неторопливо подошел, изучил обстановку, примерился и попытался выдернуть неудачницу из окна за талию, но получил удар пяткой в грудь и отскочил. Хорошо, что дура во время своей эскапады потеряла туфли - иначе лежать бы сейчас Бурому с каблуком в сердце.

Его лицо несколько оживилось. Я даже тревогу прочитал на не слишком высоком челе.

- Держи ее, держи! - крикнул я. - Уйдет вместе с оконной рамой!

Иногда страшно хотелось поговорить, пусть хоть о погоде и ценах на дрова. Не то чтобы я ждал ответа от тех, к кому обращался, но если годами молчать - то и спятить недолго.

Пока я еще пребывал в своем уме. Сумасшедший призрак жил через дорогу - в телесной жизни он был монахом, теперь же вообразил себя уличным акробатом. Он нередко свешивался с крыши вверх ногами и заглядывал в окна последнего этажа. Мои же умственные способности не пострадали от времени.

Бурый молча смотрел на мою дуру. И даже щурился, что могло означать улыбку.

Входная дверь скрипнула, мы разом обернулись.

В прихожей появился монументальный дед с примотанным в области груди поверх застегнутого пиджака жестяным тазом. Зрелище было даже для меня жуткое - дед использовал длинные серые полотенца, вроде тех, на каких опускают гроб в могилу. А Бурый преспокойно смерил деда взглядом, решил, что опасности это полоумное чучело не представляет, и опять повернулся к окну.

- Тут целители принимают? - спросил дед.

- Тут, батя. Заходи, садись, - рассеянно ответил Бурый, примериваясь к ногам.

- Не могу, шайка мешает, - сказал дед и постучал в жестяной таз.

- Ну, стой…

Бурый зашел сбоку, что было разумно.

- Лови ее за обе конечности разом и дергай сильнее, - посоветовал я.

- Мне целитель нужен, врачи не берутся. У меня дырка в груди открылась, из нее так сифонит - занавеска шевелится, - сообщил дед. - Я им в поликлинике говорю: дырка сквозная, навылет, и из нее сзади наперед сифонит, со свистом, сам слышал. Они мне говорят: дедушка, мы дырок не лечим, ищи народного целителя. У вас-то хоть дырки лечат?

- Погоди, батя, - отмахнулся от него Бурый. - Видишь, тетка застряла.

Дед с пониманием оглядел ноги.

- Ничего, справная, - сказал он.

- То-то и оно. Ты, батя, погуляй немного, четверть часика, - распорядился Бурый. - И приноси свою дырку.

Он уже был мне симпатичен своим непоколебимым спокойствием.

- Я схожу пива выпью, - подумав, решил дед и отбыл. Бурый сел в кресло и молча уставился на мою дуру.

Политика правильная, подумал я. И даже сказал бы - единственно возможная политика. Дуре неудобно, страшно, больно - и долго ли она в таких обстоятельствах будет молчать?

- Да помогите же наконец! - взмолилась она. - Вы мужчина или где?!

- Брыкаться будете? - спросил Бурый.

- Не буду! Чтоб вы сдохли!

На такую любезность могло быть несколько ответов. Бурый избрал самый практический - потянулся к столику на колесах и включил электрочайник. Этим он без слов сообщил: буду комфортно ждать, пока ты не поумнеешь.

Если бы он знал ее так же хорошо, как я!

- Ну сделайте же что-нибудь! - опять заныла она. - У меня печень перехватило! Я же помру тут!

- Лягаться будете?

- Сказала же - не буду!

Нашел кому верить… Хотя в таких обстоятельствах даже безнадежные дуры временно набираются разума.

Бурый встал, подтащил к окну второе кресло, забрался, приподнял раму и кое-как помог пленнице высвободиться. Она буквально рухнула в свое кресло. И как по-вашему, что содержалось в ее первых словах? Вот именно - бесстыжее вранье.

- Черт знает что! Я дворничихе за уборку заплатила, а она окно не вымыла. Я сейчас смотрю - батюшки, на нем репу сажать можно. Полезла посмотреть, и вот… Я же ей деньги платила! А она в середке поскребла, а по краям - грязь…

Нет, что за женщина! Она хоть одно слово правды за свою жизнь сказала?

- Сейчас придет клиент с дыркой, - сообщил Бурый.

- Это никакая не дырка, это один из признаков смертельной порчи. Порчу я снимаю на раз. Нужна венчальная свечка, стакан колодезной воды и яйцо из-под черной курицы.

Самоуверенность вернулась к ней моментально.

- Где же он все это возьмет?

- Захочет выздороветь - возьмет! Я от рака змеиными яйцами лечу - так люди по лесу неделями ходят, пока эти яйца отыскивают! Свечка, свечка…

И она полезла в холодильник искать свечу.

Змеиные яйца Бурого озадачили. Он еще не знал, что эта женщина умеет только врать. Поэтому таращился на ее обтянутый черным платьем зад и явно думал самую простую мужскую думу.

Я же только вздохнул. С этой дурой мне никаких бродячих шутов и шпильмейстеров не надо.

- Звоните и деньги добывайте, - сказал Бурый. - А то у меня хозяйка крутая. Она тут камня на камне не оставит.

Камня на камне? Этого еще недоставало. А Анжела как раз может в ярости все разгромить - не в переносном, а в прямом смысле слова. И где я жить буду? Нам жилплощадь одну и навсегда определяют… и сундучок!.. Они же найдут сундучок!..

Дура этого не понимала, да и не могла понять.

- Ну что она может сделать? Ну, посуду перебьет. Вы же видите - я до конца дня денег не достану.

Это была почти правда. Но она их и до конца жизни не достанет. Впрочем, сказала она эти слова почти по-человечески - нечаянно найдя интонацию, которая вызывает сочувствие даже у таких вырубленных из гранита кавалеров, как Бурый.

- А вы еще звоните, всех спросите. Пятьсот гринов - это же немного.

Его ответ тоже прозвучал почти по-человечески. И тут моя дура, естественно, сорвалась и понесла чушь!

- Немного? Слушайте, я сразу поняла - вы хороший человек! Давайте я вам погадаю, оберег вам поставлю от огнестрельного оружия, а вы мне одолжите эти несчастные пятьсот гринов! У меня на завтра записаны денежные клиенты, обряд на омоложение, снятие родового проклятия! Я к концу недели эти деньги заработаю и отдам!

Как вокруг Анжелы сверкал красновато-золотой ореол денег, так вокруг моей дуры сейчас образовался радужный ореол вранья. Такой яркий, что даже Бурый его заметил.

- Берите телефон и звоните всем, кому только можно, - рявкнул он.

- Да я всем уже надоела… - проныла дура. Это была первая правда за три месяца.

И дальше их разговор пошел сначала, причем оба этого не поняли.

- Не делом вы тут занимаетесь.

- Это мой бизнес! Я курсы закончила, вложила деньги в образование! Я посвящение получила! Знаете, сколько стоит посвящение в потомственные колдуньи? Я в будущем году вступаю в ассоциацию магов и колдунов Старого Света!

Я схватился за голову. Ври на здоровье, если от этого есть польза, я сам не раз в телесной жизни соврал - иначе откуда бы взялись талеры в сундучке? Но ври тем, кто рад слышать твое вранье! А не тем, кто от него приходит в ярость. Конечно, на тупой роже Бурого ярость никак не отражается, но голос-то его выдает!

- Берите телефон и ищите пятьсот баксов! - в который раз произнес Бурый. - А то я сам этот подвал по кирпичу разнесу!

Если бы я знал, что сейчас случится нечто для меня опасное, то принял бы меры. При желании я могу перемещать небольшие предметы. Это действует на людей устрашающе. Моя дура вылетела бы из салона, как ошпаренная, если бы ее колода карт Таро вдруг взлетела и растянулась в воздухе пестрой лентой. Думаю, Бурый бы тоже выскочил очень прытко. Но я не сделал этого, явив себя таким же невозможным дураком. Я должен был почувствовать беду издалека!..

Такие женщины в своем ореоле носят оттенки беды… Она вошла, и мне сразу стало тревожно.

Это была не та тревога, которая возникла, когда подвал стала осваивать моя дура. Если бы я мог сейчас испытывать боль, то сказал бы - в тело мое вошла отравленная стрела, и яд сразу же произвел огненное действие.

С виду это была молодая женщина, почти невесомая и очень застенчивая, полупрозрачная блондинка с большими глазами, которые при необходимости враз делаются безумными. Когда такая женщина проходит мимо - большинство мужчин провожают ее взглядом, хотя одевается она просто и неярко, а волосы носит гладкими, не завивая их и не украшая ничем.

- Здравствуйте, - тихо сказала гостья. - Меня к вам Вера Корчагина направила. Ведь вы - Маша?

Я еще пытался ерничать - как иначе я мог погасить в себе тревогу?

- Какая тебе Маша? - ехидно спросил я. - Это госпожа Кармен, госпожа Николь и деревенская бабушка Авдотья!

Бурый, при всей своей толстокожести, тоже ощутил неладное. Всего лишь раз глянув на гостью, он отвернулся, словно бы она ему была неприятна. Я знал это движение - оно означает боязнь женской власти, а властвовать эта женщина умела. За долгие годы я несколько раз сталкивался с феноменом женской власти там, где она теоретически не должна возникать. А Бурый был по своей внутренней сути независим от женщин. Он выполнял обязанности перед Анжелой - за деньги, не более того. Почувствовав угрозу, он показал свое неудовольствие.

А вот дура ровно ничего не ощутила. Она все еще надеялась справиться с Бурым. Вот до каких пределов простиралась ее глупость!

- Ой, подождите, пожалуйста, в холле, - попросила она. - У меня важный разговор.

Белокурая опасная женщина вышла, тихонько села на стул, взяла журнал, но читать не стала. Взгляд ее был потуплен, руки держались за журнал так, что всякий мужчина понял бы: она за это пестрое бумажное безобразие схватилась, как утопающий за соломинку. Бледные руки с тонкими пальцами напомнили мне старинный портрет, хранившийся дома, на нем была изображена такая же хрупкая и печальная дама, но на все мои вопросы я тогда не получил ответа. Ответ явился уже потом - но по порядку, по порядку…

- Ну, давайте сделаем так - я пойду, а вы останетесь тут, придет женщина, Леной звать, и вы у нее возьмете конверт с деньгами! - бодро предложила моя дура.

- Никаких Лен.

- Ну, вы и подарок! Вам только в будке на цепи сидеть! Я думала - приличный, порядочный мужчина, а вы - как этот, ну… ну… Истукан!

Бурый спорить не стал, а молча сел на табуретку и выложил на колени кулаки.

- В конце концов, вы мешаете мне работать с клиентами. Идите в холл! Там сидите!

Я думал, физиономия Бурого вообще ничего выразить не в состоянии. Но он так посмотрел на окно, на дуру, а потом опять на окно, что я даже обрадовался. А от радости несколько отступила тревога.

- Да не похудела она, не бойся! - сказал я ему. - И через канализацию не уйдет. Я не пущу.

Бурый молча вышел в прихожую, затворив дверь, а блондинка вошла в салон. Но там Бурый поступил по меньшей мере странно - бесшумно установил стул у самой двери, чтобы слышать разговор женщин, буквально прижимаясь щекой к щели.

Дура моя просто расцвела. И защебетала, и защебетала:

- Рада вас видеть, садитесь, будьте как дома! Чайку? Кофейку?

- Кофе, если нетрудно, - тихо сказала гостья. - Я третью ночь не спала и ничего не соображаю. Покрепче, пожалуйста. Если можно.

- Конечно, можно! Вам с сахарком? С печеньицем? Печенье у меня не покупное, сама стряпаю. А можно с бренди.

Да, стряпать она умела, это я знал точно. Она приносила с собой домашние салатики и котлетки. И печенье, разумеется. Она пробовала разные рецепты и обсуждала их по телефону. В хороших мужских руках дуре цены бы не было - сидела бы дома и обихаживала мужа и деток, для этого лишний ум даже вреден.

- Нет, спасибо, я без бренди, - скорбно произнесла гостья. - Мне Вера Корчагина сказала, что вы все можете. Если не вы - то уж никто не сможет.

- Ну, это Верочка мне польстила, - с тихой радостью возразила Машка. - Я многое могу, это правда, я хорошие курсы окончила, диплом с отличием получила. Я даже авторские техники разработала. Приворот на окурок, например. Раньше, скажем, привороты делали на вынутый след. А как ты его из асфальта вынешь? Или там на пряник - а кто их теперь покупает? А окурки - они везде! Вы мне оку-рочек его принесите, а я поработаю, и никуда он от вас не денется.

Гостья слушала с отрешенным видом, возможно, даже не понимая смысла всей околесицы.

- Я знаю, это дорого, - прошептала она, - но у меня есть деньги, я заплачу, только помогите мне.

- Да что хоть случилось? Погодите, не говорите, я сама скажу! - воскликнула дура, вообразившая себя сейчас по меньшей мере мадам Ленорман.

Она быстро раскинула карты и, бормоча, стала их перекладывать с места на место.

- Десятка бубен, семерка пик - опасное путешествие… - как бы сама с собой беседовала она. - Ого! Девятка пик, ну, это совсем некстати… Послушайте, вы недавно были на похоронах…

И слепая курица порой зерно находит. Гостья наша выглядела так, будто действительно явилась прямо с кладбища, где ее перекормили всякими успокаивающими снадобьями.

- Да, была! - подтвердила она.

- Близкий человек? Он? - догадалась моя дура. А по кому же еще, как не по «нему» женщина так убивается?!

Тут гостья соскользнула с кресла и опустилась перед моей дурой на колени.

- Я все для вас сделаю, все вам отдам, только помогите! Мне Вера сказала - вы умеете! Вы ей делали! Вызовите его! Хоть на минутку!

Вот оно, подумал я, вот оно - и ведь моя дуреха не сумеет ей отказать. Вот она, беда.

- Его? - переспросила дура, тыча пальцем в карту.

- Его! На минутку! Мне всего два слова ему сказать!

- Вы с ума сошли! - строго ответила дура. - Какие еще два слова? Не нужно ему никаких ваших слов, не тревожьте его! Умер человек - и умер! Надо же, что потребовалось! Зазыв с того света!

Беда, беда, твердил я. Такие прозрачные блондинки умеют настоять на своем. А когда зазыв с того света делает даже опытный маг, к нему в гости может пожаловать, прикинувшись светлым образом, такая гнусная сущность, что от нее потом всю жизнь не отвяжешься. Это мой дом. Я тут прожил шестьдесят шесть лет телесной жизни, в конце концов! Я имел право тут остаться! Только я имел это право! Выживать, выживать, пока они чего-нибудь не натворили…

- Но вы же Вере показали первого мужа! - воскликнула гостья.

- Ну, мало ли что я ей показала? Выпили обе, нас понесло! Верка столько на грудь приняла, что ей и полотенце за мужа сошло.

- Какое полотенце?

- Так мы же его в бане вызывали, там в углу длинное полотенце висело, Верка как заорет - смотри, смотри, пришел! А я ей - дура, стой, не выходи из круга!

- Но он ей важную вещь сказал.

- Я ей сказала! А потом у нее все в голове спуталось, она и решила, что это с ней полотенце беседовало. Утром просыпаемся, у обеих бошки трещат, во рту скотомогильник, было что-то, а что - хрен вспомнишь!

Дура говорила правду, и я в какую-то минуту поверил, что все обойдется. Нет, проклятая блондинка знала, чем ответить на правду!

- Вы не думайте, у меня деньги есть! Я заплачу! Вера сказала, что вы дорого берете, мне все равно, только вызовите его!

Дура моя остолбенела. Она пыталась вспомнить, когда это и с кого дорого брала. Но слово «деньги» прозвучало в первый раз - и плохо будет, когда оно прозвучит трижды.

Тем не менее она пыталась сопротивляться.

- Миленькая вы моя, он там, не знаю где, уже давно знает все, что вы хотите ему сказать. Не надо этого, понимаете? Мы с Веркой выпили, дурака валяли, а вы и поверили!

- Нет, Вера все точно рассказала - как он на пороге топтался, в дверь вошел, к кругу подошел, руки тянул, а войти не мог! Я даже знаю, как вы по бане ключи разбрасывали! Я даже знаю, зачем вы их разбрасывали!

Ключи? Это интересно. Если дура знает какие-то приемы работы с ключами, надо их выпытать…

- Ну и зачем я их разбрасывала? - спросила она.

- Вам же при зазыве злые духи помогали. Так если чего не получится и придется убегать, чтобы их отвлечь. Пока они будут ключи собирать, вы успеете выскочить и дверь закрестить! Что, не так?

Не то, не то, подумал я, при чем тут злые духи? Ключи разбрасывают, скорее всего, чтобы подманить другие ключи. Есть ключи-мужчины и ключи-женщины, но это не каждый видит.

Ключ от моего сундучка - мужчина, значит, приманивать его нужно на женщину. Я уже собрал целую связку, но женщин там - всего две… Однако если она станет разбрасывать ключи, то они приобретут магические свойства, и их души станут моими. Ключики эти будут мои, мои, мне их нужно прибрать к рукам…

- Все так… - печально согласилась дура. - А, если не секрет, как вас зовут?

- Лизой меня зовут. Вы не бойтесь, я вперед заплачу!

- Да я не этого боюсь!

- Так я же за все отвечаю! Хотите - бумагу подпишу? Что всю ответственность беру на себя?

- Ну и кому мы предъявим эту бумагу? Черту с рогами?

Я прямо испытал чувство благодарности к моей дуре - а чувство это и в телесной жизни крайне редко меня посещало. Она, сама того не зная, спасала сейчас меня и мой сундучок.

- Вы просто не понимаете, как это для меня важно! - воскликнула Лиза. - Послушайте, вы тоже женщина, вы тоже кого-то любите! И вдруг он погибает!

- Да ну вас! - дура даже руками на нее замахала.

- Машенька, я не могу без него! Я должна его еще раз увидеть! Мне ведь даже проститься с ним не дали! Меня из дому не выпустили, заперли, сволочи! Я чуть в окно не выбросилась! Машенька, ну, что вам стоит? Вы же умеете! Я деньги принесла - вот, пятьсот гринов!

- Пятьсот гринов? - переспросила дура.

Пятьсот гринов! То есть долларов, баксов или как там еще зовут эти зеленые бумажки! Ровно столько, сколько нужно, чтобы откупиться от Анжелы. И я понял, что беда неотвратима. Нужно было что-то предпринять… что-то срочно предпринять…

- Машенька, если вы хоть когда-либо, хоть кого-либо любили - помогите мне! - умоляла Лиза. - Видите - на коленях прошу, Машенька, я люблю его, я больше не могу без него, мне бы хоть увидеть!..

Дальше Лиза уже не могла говорить, она рыдала, обнимая мою дуру за колени. Адура, естественно, в полной панике гладила ее по плечам.

- Ну, девочка, ну, успокойся, на могилку сходи, там поплачь, полегчает, - бормотала она. - Давай мы сейчас холодной водичкой умоемся, а то глазки будут красненькие, давай вставай, пойдем умоемся, что уж теперь плакать…

Лиза, оторвавшись от ее колен, полезла в сумочку, расчетливо брошенную на пол совсем рядом, достала банкноты и выложила их на стол.

- Тут пятьсот! Можете проверить! Нужно будет - еще достану! Только одну минуту, всего минуту! Я ему должна сказать, понимаете? Очень важное!

И опять улеглась на колени к дуре, прижавшись щекой к золотым загогулинам на черном платье.

Она знала, как нужно обращаться с дурами! А я вот не знал, как спасти свое имущество. Если они тут устроют этот самый зазыв с того света и приманят какую-то злоехидную сущность, плохо мне придется. Я бы охотно достал из сундучка талер или даже два, золото всегда в цене, но я не мог открыть свой любезный сундучок. Я мог только охранять его - пока не отыщется подходящий ключ.

- Ну, скажете, скажете, все вы ему скажете… - совершенно забыв об опасности, произнесла наконец дура.

И вдруг задумалась.

На ее лице я и впрямь прочитал необычайную мысленную работу. Она пыталась придумать, как бы выставить Лизу - но чтобы ее доллары остались лежать на столе…

- Помогите мне, а то я тоже уйду! Мы на шестом этаже живем, это просто! - пригрозила Лиза.

Такая женщина и должна грозить самоубийством, любовь к театральным затеям дурного тона у нее в глазах светится.

- Ой, мама дорогая… - прошептала моя дура. Ну конечно, это должно было на нее подействовать.

А вот дальше было уже любопытно - дура повела шантажистку в туалет, плеснуть холодной водой в заплаканные глазки, а в салоне вдруг оказался Бурый. Я сам перемещаюсь беззвучно, не касаясь пола, но он, кажется, двигался еще быстрее меня - когда я обернулся, он уже стоял у стола и изучал доллары. Он проводил пальцем по банкнотам и сличал какие-то буквы с номерами. Судя по тому, как он кивал, деньги были настоящие. А я вот так и не привык к бумажным деньгам. Это вам не золотой талер. Какое время - такие и денежки.

Из туалета вышла моя дура и увидела Бурого с долларами в руке.

- Положите обратно, это пока не ваше, - тихо, но очень строптиво сказала она.

- Соглашайся, пока дают, - ответил Бурый.

- Не могу. Чтобы это сделать, знаете, какая сила нужна?

- У тебя же диплом.

- Боюсь! Как вы не понимаете? Это же не дурочкам про женихов врать! Это… это…

- Это жених с того света, - подсказал я. Но она и сама это знала. Они говорили тихо, очень тихо, чтобы Лиза не услышала. А она

все не выходила - и я стал понимать ее игру. Она хотела, чтобы мужчина, которого она сочла приятелем гадалки, повлиял на ту и уговорил взяться за работу.

- Соглашайся, тебе говорят. Чего тут бояться? Свет потушишь, полотенце в углу повесишь, ну?

- Не могу. Это не дура Верка. Верка своего спросить хотела, куда ключ от дачного гаража подевал. У нее в гараже банки с огурцами и помидорами остались. Только у него там и заботы, что гаражные ключи!

- Сама ты дура, - сказал я. - Ключи - это главное! Ключики мои, драгоценненькие…

- Тогда выбирай. Или ты соглашаешься, вызываешь ей, кого она хочет, и возвращаешь моей хозяйке пятьсот гринов, или пеняй на себя. Я если что сказал - делаю. У тебя дом, хозяйство, дочка. Ничего этого не будет. Если откажешься.

- Сумасшедший!

Бурый не умел говорить выразительно. Слова были сами по себе, а голос и лицо - сами по себе. Но волнение им овладело неподдельное.

- Ей нужно помочь, понимаешь? Не понимаешь… У меня дружка убили, вдова осталась, Наташка. С сыном. Тоже на тот свет просилась… - вдруг он схватил мою дуру за плечи и дважды основательно встряхнул. - Ты дура или притворяешься?!

- П-п-притворяюсь! - выкрикнула она. - Пусти, козел!

- Ты ей поможешь, поняла? - не разжимая пальцев, приказал Бурый. - Пусть она этого своего еще раз увидит!

- Я не сумею! Это только у сильных магов получается!

- У тебя диплом! Дура замотала головой.

Я всегда подозревал, что с этим дипломом что-то не так, уж больно он был пестрый.

Отпустив дуру, Бурый полез во внутренний карман куртки и достал черное портмоне.

- Вот, еще двести сверху. Соглашайся! Упрашивать не стану.

- Да там же одна ошибка - и все, и с концами!

- Вот еще стольник.

Дура моя глядела на деньги с ужасом - как будто увидела их впервые в жизни, или боялась, что они превратятся в мохнатых гусениц, или вообще ожидала от прикосновения к бумажкам смерти скорой и беспощадной. Я понадеялся было, что в кои-то веки дурь окажется на пользу нам обоим, но просчитался.

- Восемьсот! За день! Соглашайся, Маша. Когда ты еще столько заработаешь?

Ни-ког-да! И она сама понимала, что такие дни бывают только раз в жизни. Однако ее наконец прошибло - она заговорила, буквально дрожа от страха:

- Ты просто не представляешь, что это такое… У нас одна девчонка от ужаса с ума сошла! Тоже сдуру зазыв с того света делала! Такая вся крутая! Одна! Утром не выходит и не выходит! Мы - туда, а она голая ползает, вся поцарапанная! Вот ты скажи - кто ее ободрал?! Я тебя спрашиваю - кто ее ободрал!

Если в бане зазыв делали - то банник ободрал, он когтистый. Их немного осталось, но они злые. А может, ей тот покойником прикинулся, кто не к ночи будь помянут. Всякое бывает, и дура моя права - нечего подманивать сущности, которые вооружены не только когтями.

Но Бурый слушать не желал про ободранную девчонку и не на шутку разволновался. Надо же, подумал я, вот где добрая душа-то скрывалась, вспомнил покойного друга, пожалел сумасбродку Лизу… Мне, пожалуй, этого не дано и вспомнить-то некого.

И вот сейчас эта добрая душа устроит мне преогромную гадость!

Помощь явилась, откуда не ждали. Огромный дед с примотанным к пиджаку тазом завершил прогулку и прибыл в салон - так большая баржа неторопливо заходит в гавань, и все мелкие суда расступаются, давая ей место. Плавал я, плавал дважды, сопровождая груз льна и пеньки, говорю же - молодость провел неплохо…

- Я пива попил, вроде меньше сифонить стало, - сообщил дед. Маша кинулась к нему, как библейский отец к вернувшемуся

блудному сыну, может, и в объятия бы схватила, если бы не таз.

- Проходите, садитесь! Чайку, кофейку? И даже кресло потащила ему навстречу.

- Не могу, шаечка в брюхо врезается, - задумчиво молвил дед.

- Давайте отвяжем!

- Так сифонит же. Шаечка жестяная и дух во мне удерживает. А так он весь выйдет в дырку и - кранты.

Встав поближе к деду и словно бы находясь под его защитой, моя дура насколько могла сурово обратилась к Бурому:

- Извините, у меня прием клиентов. Я не могу заниматься цели-тельством при посторонних.

- Еще двести, вместе тыща, - ответил на это Бурый. - Ну, помоги ты ей! Ты не человек, что ли?

- А ты у нас, выходит, человек?

Только тут из туалета вышла Лиза, промокая платочком лицо. Бурый смутился и отступил, он отвернулся к зодиаку и вообще сделал вид, будто он некий предмет мебели.

- Ну вот, я успокоилась, - начала было Лиза.

Моя дура схватила деда под руку и даже, кажется, прижалась к нему.

- Извините, Лизонька, ко мне клиент по записи пришел, мне нужно с ним работать.

- Так я подожду. Я сколько нужно буду ждать!

- Ну, я прошу вас! - взмолилась моя дура. - У меня клиент, у клиента проблема! Его из поликлиники погнали! Врачи, называется! Садитесь, сейчас я вам помогу.

- Тыща сто, - прошипел Бурый, не поворачиваясь.

- Столько у меня при себе нет, - сказал дед.

- Ну и хорошо, что нет! - весело воскликнула дура. - Я много не беру! Сотенки хватит! Рублей! Идите сюда, присядьте хоть на краешек. Вы кто по знаку зодиака?

- Пенсионер. Так вперед, что ли, платить?

- Нет, что вы, только по результату! Я с вас порчу сниму, здоровье вам поправлю…

- И чтоб не сифонило.

- И только тогда заплатите, сколько можете! Извините, я уже работаю. Я не могу исцелять при посторонних.

Она держалась за деда мертвой хваткой. Я даже похвалил ее - дура дурой, а вот ведь проснулся умишко!

- Вы хотите моей смерти? - звенящим голоском спросила Лиза.

- Я хочу помочь вот этому человеку. Он мой пациент! Официальная медицина от него отвернулась, денег на дорогую частную клинику у него нет!..

- Как это нет? - удивился пациент. - У меня пенсия! Вот, сколько скажете - столько и заплачу…

И начал вытаскивать из каких-то прорех зеленые доллары. Набрав пачечку, он выровнял ее и шлепнул на стол.

Тем временем Бурый совершал какой-то странный маневр - он перемещался лицом к стене, стараясь не попасть никому на глаза.

- Опять баксы… - прошептала потрясенная дура.

- Не нравится? Схожу поменяю.

Дед, взяв пачечку, направился было к двери, но дура повисла на нем, как черт на сухой вербе.

- Никаких поменяю! Я вас лечить буду!

Тут Бурый незаметно и совершенно бесшумно проскользнул в туалет.

Мне это сильно не понравилось. Конечно, я могу принять свои меры… Но сперва неплохо бы понять, что он затеял!

- А как же я? - еле сдерживая рыдания, спросила Лиза. Моя дура набиралась разума не по дням, а по часам.

- Радость моя, вы сейчас разволновались, пойдите погуляйте, потом придете, спокойненько все обсудим, может, до чего и договоримся.

- Во сколько?

- Я раньше чем за два часа не управлюсь, - подумав, сказала бывшая дура, а ныне - почти умница. Нельзя же называть дурой женщину, которая помогает мне спасти заветный сундучок.

- Хорошо, я приду, - кротко пообещала Лиза.

Я мог спорить на два талера, что она, вернувшись, обнаружит запертую дверь и бумажку «Салон по техническим причинам закрыт».

- И давно сифонит? - деловито спросила моя дура подозрительного деда.

- С первой мировой.

Она не удивилась, не ужаснулась. Я заметил: первый признак глупости - отсутствие интереса к истории. Дед мог бы преспокойно сказать, что дырка у него осталась с франко-прусской войны, и для моей дуры это бы тоже сошло.

- И только сейчас пришли? - преспокойно полюбопытствовала она. - Знаете, клиент, если у вас столько лет сифонило - и ничего, то, наверное, вам так надо. Карма у вас такая. Чтобы сифонило. Сейчас порчу с вас сниму, карму вам почищу, и это… магическую защиту поставлю. Оберег-то есть.

Она достала из холодильника яйцо и разбила его в стакан. Потом развернула деда спиной к себе, а чашку поставила у его ног.

- Это для чего?

- Порчу снимать буду. Сорок осиновых веток ломать. Осины, правда, в городе не достать, но я читала - спички тоже годятся, их из осины делают.

Она отыскала коробок и отсчитала на столе сорок спичек.

- И что, не будет сифонить? - с сомнением спросил странный дед.

- Дырка затянется. Не сразу, но затянется. Стойте спокойно, клиент. А то яйцо опрокинете. Ну, начинаем.

Несколько секунд она помолчала, собираясь с духом. Я устроился на табурете поудобнее - никогда не видел, как снимают порчу спичками. Дверь туалета приоткрылась, в щели возник глаз Бурого - ему тоже было очень интересно.

Наконец моя дура вздохнула, выдохнула, всем видом показала, что впала в священный транс, и затянула нараспев, ходя при этом вокруг деда и бросая ему под ноги разломанные спички:

- Червяк в земле, камень в золе, лицо в зеркале! Яйцо в гнезде, крест на стене, порча не на мне, Божьей рабе Марье, не на рабе… Клиент, как вас по имени?

- Вла-ди-лен, - внятно и с большим самоуважением ответил дед.

- Владимир Ильич Ленин. Тогда она опять заголосила:

- Порча не на мне, рабе Владилене, не в его руках, не в его ногах, не в головах, не на груди, не спереди, не сзади…

- Дырка у меня вот тут, - попытался подсказать дед. - И сифонит.

Но она пребывала в творческом экстазе.

- Не он отпет, не в нем сто бед, нет в нем лиха, у покойного в сердце тихо…

Тебе бы такое «тихо», подумал я. Вот как раз у тех, кто жив после смерти, тревог и хлопот поболее, чем у вас, пребывающих в плоти телесной! Взять хотя бы меня. Сижу и беспокоюсь, не собьют ли тебя, дуру мою, с толку Лиза и Бурый, не уговорят ли сделать проклятый зазыв с того света!

- А в груди раба Владилена сердце бейся, кровь по жилам лейся!

- возгласила она торжественно. Возможно, действительно верила в свои затеи.

- И дырка! - напомнил дед.

Я бы на ее месте послал этого деда известным мужским образом. Но она старательно показывала, что пребывает в целительском магическом трансе, и потому не могла отвлекаться.

- И дырка - заткнись! - приказала она. - Как я, Марья, ветки эти ломаю, к ногам раба Владилена кидаю, так я и делом своим, и словом своим порчу снимаю!

Она принялась выписывать руками перед дедовым лицом всевозможные вензеля, плюнула направо и налево, подхватила чашку с яйцом и с криком «аминь, аминь!» кинулась к туалету. Там и столкнулась с Бурым. Но ей это сгоряча не показалось странным.

- Пустите, я порчу на яйцо свела, его в унитаз надо! - закричала дура и скрылась в туалете.

Порчу на яйца не сводят, а напускают. Я хорошо помню. Это была ее очередная глупость - и я все равно не мог спорить. Оставалось промолчать. Странно было, что дед тоже молчит, не напоминая больше про свою дырку.

Спустив яйцо в унитаз и вымыв чашку с порошком, дура моя несколько успокоилась и тут лишь сообразила, что Бурому в туалете - не место. Но вспомнить, когда именно он исчез, она не могла. И потому спросила прямо:

- Погодите, а вы откуда взялись?

- Интересно было, остался, - так же прямо ответил Бурый. - Ну что, батя, как дырка?

Дура моя сразу всполошилась:

- Клиент, не уходите, сеанс еще не окончен, я вам обереги поставлю, потом карты раскину на прогноз лечения!

Дед молчал.

Он вообще был монументален, а теперь и лицо стало совершенно каменным. Я бы не удивился, если бы он помер и остался стоять, как памятник самому себе - дед был именно из той породы, которая на это способна.

- Ой… - сказала дура, которой, кажется, пришла в голову эта же самая мысль. Бурый - и тот забеспокоился.

- Батя, ты чего? - позвал он. - Подай голос!

Дура кинулась к деду, заглянула ему в лицо, а дальше была целая пантомима: она протянула к его щеке палец, прикоснуться побоялась, отдернула, и так три раза подряд, прежде чем додумалась завопить:

- Ой, мама дорогая! Он помер!

- Ты чего, сдурела? - спросил Бурый.

Судя по спокойствию, ему приходилось иметь дело с разнообразными покойниками. Теперь взялся за дело он - подошел, постучал по жестяному тазику, прислушался, заглянул деду в тупые буркалы, помахал рукой перед лицом, прислушался к дыханию и наконец оттянул веко.

- Ну что? - прошептала дура.

- Да он вроде спит…

- Как это - спит? Не может он спать!

- Да спит же!

- Так разбудить надо!

- Ты усыпила - ты и буди.

- А как?

Она устремилась к столу на колесах, вытащила папки, вывалила истрепанные листки и тетрадки, порылась в них, вряд ли понимая, что там написано. И наконец замерла в полной растерянности, а потом произнесла так, словно все, обещанное Апокалипсисом, явилось в наш подвал разом:

- Мы этого на курсах не проходили!..

Тут даже мне стало жаль бедную дурочку. Она стояла, опустив руки, такая беззащитная, такая потерянная!.. Если бы я не знал женщин, то сейчас пролил бы слезу умиления над моей дурой. Они не проходили! Так говорят маленькие девочки, искренне полагая, что незнание способно оправдать человека, а меж тем был у меня судебный процесс, где вся склока разгорелась именно вокруг возможности или невозможности для обвиняемого знать определенные обстоятельства…

Я неожиданно для себя погрузился в то воспоминание и упустил некий важный миг.

Когда я опомнился, Бурый уже стоял возле нее, лицом к лицу, и держал ее за плечи.

- Дурочка ты моя… - тихо сказал Бурый.

А она сама, сама прижалась к нему, как прижимается натворившая глупостей женщина к своему сильному, умному, непобедимому мужчине! Сама! К этому бревну неотесанному!

- Сделай что-нибудь, я его боюсь, - зашептала она, - он совсем спятил, дырка, говорит, дырка…

- Да все будет хорошо, проснется и уберется, ну? Какая ты у меня дурочка…

И он начал ее целовать, сперва - в лоб и висок, потом - в губы.

А она… она ему ответила… этому громиле! Этому тупому чудовищу! Тьфу! Глаза б мои не глядели!

Сидел, сидел, молчал, молчал, смотрел, таращился - высмотрел мою дуру! А она тут же и повисла у него на шее! Постыдилась бы - вон дед того и гляди проснется!

Выживать, выживать скорее, пока эта развратная парочка не натворила дел. Ловко он прибрал к рукам мою дуру, ох, ловко… Какое он имел право?! Пришел, потаращился - и схватил в охапку! Ну разве не последняя сволочь?..

Я должен их отсюда выжить!

В конце концов, это моя дура!

Я собрался с силами и запустил в стену электрическим чайником, потом - коробкой с картами. Деду это не помешало спать, а дуре и Бурому - целоваться. Я застонал от бессилия… ведь уговорит, теперь уж точно уговорит!..

Как легко, оказывается, было справиться с моей дурой…

Я ушел, я слонялся по всему дому, я рычал и бил кулаками в стены. Кулаки проваливались и попадали непонятно куда. Я понимал одно - от дуры пора избавляться раз и навсегда. Она развлекала меня, да, не спорю, я охотно смотрел на ее проказы… но сейчас…

Когда я вернулся, они уже ушли. Деда я заметил не сразу. Бурый уложил его на пол и прикрыл плотной скатертью - чтобы дед не простудился.

Я сел на свой табурет и, глядя на часы, дешевый будильник, стоявший на столе среди дурацких фигурок, камушков и свечек, думал - вот сейчас они наверняка поехали к нему домой, к ней нельзя, у нее взрослая дочка, матери от дочек такие дела скрывают. Потом она явится к себе как ни в чем не бывало и начнет готовить ужин. Прошло время ужина - и я, глядя на часы, думал, что сейчас моя дура ложится спать и блаженно растягивается на постели - приятно измученная и безмерно довольная, отложив все попечение о Лизе и ее затеях до утра…

Мне показалось странным, что Лиза не вернулась в подвал, чтобы договориться о церемонии зазыва с того света. Хотелось верить в лучшее, в мои-то годы, и я придумал, что она встретила умных людей, которые отговорили ее от этой блажи, или набрела на другой салон, где ее радостно приняли и обещали обслужить в наилучшем виде. Я утешал себя так - а сам помнил, что бродил по дому довольно долго, она вполне могла вернуться, и моя дура, млея в объятиях Бурого, назначила ей время этого мерзкого сеанса.

Давно мне уже не было так скверно.

Если я не придумаю, как их отсюда выставить, говорил я себе, они своими глупостями подманят какую-нибудь зловредную сущность. Говорил, говорил - и договорился! Мне сразу полегчало. Я понял, как с ними справиться! Я понял, как спасти драгоценный сундучок.

Заодно я бы навеки отвадил мою дуру от доморощенной бестолковой магии.

Все было именно так, как я и думал - Бурый уговорил ее вызвать для Лизы мертвого жениха или кем там этот господин ей приходился. Бурый стал ее хозяином, он уладил скандал с Анжелой, он уже заведовал всеми ее покупками!

На следующий день они примчались вдвоем, стали двигать мебель, умчались, дура вернулась, и сразу же Лиза привезла фотографию. Маша велела ей раздеться и надеть длинную белую рубаху, потом отвела в конуру с массажной кушеткой и приказала лежать тихо, не говоря ни слова.

- А скажешь хоть слово - все пропало, и он никогда больше не вернется, - пригрозила она. Лиза только кивала и смотрела огромными сумасшедшими глазами прямо в глаза моей дуре.

- Вот видишь, я ставлю на столик его фотку, рядом стакан воды, накрываю хлебом, - все это моя дура проделала с неимоверной торжественностью. - Всякое может случиться - ты, если чего, сбивай стакан и хлеб на пол, а я буду молитву читать!

Лиза с мычанием указала на дедовы ноги.

- Что-нибудь придумаем! - пообещала дура. - Вытащим его, старого черта… Только бы не помер… Ну, идем, я тебя уложу.

Они втиснулись в конурку.

Я был готов. Я облачился нужным образом. Если они будут проделывать свои дурацкие ритуалы перед столиком - замечательно! Там как раз очень удобное для моей выдумки место.

Вошел Бурый с большой сумкой. Оглядел салон, покосился на дедовы ноги. И вдруг улыбнулся. Его улыбка мне не понравилась. Я успокоил себя тем, что больше эту парочку никогда не увижу. Вспомнил, кстати, как недавно пели на улице: «Это есть наш последний и решительный бой!» Именно так. Я дам им бой.

Это мой дом. Им тут больше не быть.

Из каморки вышла моя дура и плотно прикрыла дверь.

- Тише говори, - предупредила она любовника. - Ей нужно сосредоточиться и представлять себе его таким, как при жизни, все вспомнить, как говорил, как ходил…

- Что еще требуется? - перебил он.

- Сорок свечек.

- Принес. Еще ты три метра черной ткани велела купить. Купил. Их куда?

Она заглянула в тетрадку.

- Тут написано - закрыть тканью портрет покойного.

- Так он же формата девять на одиннадцать. В шесть слоев, что ли?

- Ой, ну что я за дура! Нужно было его с самого начала закрывать! Я все перепутала!

Я только вздохнул. Я-то с ней два месяца промучился, а ему все эти радости еще предстоят!

- Не вопи, - одернул ее Бурый. - Ну, перепутала и перепутала.

- Ничего у нас не выйдет. Дух не захочет приходить. Еще и этот!

Дура показала пальцем на дедовы ноги.

- Сказал же - ночью вынесу и положу на трамвайной остановке.

- А если он и там не проснется?

- Значит, такая его судьба.

- Ты его хоть в холл вытащи, - жалобно попросила дура. - А то нехорошо. При постороннем духов не вызывают.

- Так он же все равно спит… - сказал Бурый, которому вовсе не улыбалось тащить куда-то эту восьмипудовую тушу.

- Тебе трудно, что ли? А если мы об него споткнемся? И все коту под хвост!

Дура остается дурой. Я видел, что ей очень не хочется проводить опасный обряд. И тем не менее она требовала от любовника, чтобы он убрал помеху в проведении обряда. Или я окончательно забыл, что делает с женщинами мужская ласка, или до сих пор не знал всей глубины дурости моей дуры.

- Вот это - аргумент, - согласился Бурый.

Он подхватил деда под мышки и поволок в прихожую, а дура, нагнувшись, семенила следом, пытаясь подхватить дедовы ноги. Потом она подобрала скатерть и хорошенько укутала лежащего на полу деда.

- Умница. Теперь его даже не видно.

От похвалы она просто расцвела. Должно быть, мою дуру очень редко хвалили. И тут же ей показалось, что теперь мужчину можно брать голыми руками. В мое время девиц хоть учили действовать исподтишка, а этой никто никогда не говорил, что нужно выждать подходящий момент. Возможно, она была не так уж виновата в своей глупости…

- Нет, все не так, все не так! Все неправильно! - воскликнула она, не боясь, что Лиза в каморке ее услышит. - Никакой дух не явится, зря ты все это затеял.

- Ни фига, выманим! - сказал Бурый и пустил в ход испытанное средство - обнял дуру и стал целовать. Она к нему прижалась и на несколько минут все забыла, но потом, к величайшему моему удивлению, все же вспомнила.

- Может, не надо, а? Это же прямая дорога в дурдом.

- Да что ты заладила - дурдом, дурдом! Не получится - значит, не судьба. Девчонку жалко! Знаешь, как это - когда не простилась? Вот у нас Наташка такая была, мужа убили, без нее похоронили, она рассказывала - во-первых, кошмары снились, во-вторых, муж во сне ругался, а она еще перед тем как-то по-глупому налево сходила…

- Ну так кто ж виноват? - на удивление разумно спросила дура.

- Я же говорю - по-глупому. Подружка стерва попалась, подпоила и к одному козлу в постель уложила. Стрелять таких подружек. Так Наташка ночью на кладбище бегала, мы за ней ездили, по всему кладбищу ловили. Прикинь - ночь, кресты торчат, на дорожке - два джипа, меж крестами фонари скачут, люди бегают, ор, мат… Ты что, хочешь, чтобы эта Лизка повадилась ночью на кладбище шастать? Там знаешь, сколько всякой сволочи водится?

- Не хочу, и в дурдом тоже не хочу.

Дура нашла самое подходящее время проявлять упрямство - все готово к обряду, и вдруг она вспоминает про дурдом! Бурый, очевидно, имел дело со множеством дур и знал, как их отвлекать от неподходящих мыслей. Он опять поцеловал любовницу в губы.

И пока они так баловались, снаружи все темнело и темнело. Близилось время, когда общаются с покойниками…

Тем временем Лизонька в одиночестве соскучилась. Она слезла с массажной кушетки и вышла в салон - босая, в длинной рубахе, с распущенными волосами. Если не знать, что пребывает в телесной плоти, так можно подумать, будто и она триста восемьдесят лет назад скончалась.

- Ты чего?! - закричала моя дура, выскакивая из прихожей. - А ну, обратно - и молчи, слышишь! Молчи, как рыба об лед!

Лиза показала на запястье левой руки. Я не люблю новшеств, но манера носить часы на руке мне симпатична.

- Ну, потерпи немного, пусть как следует стемнеет. Скоро уже, скоро, - тут дура до того раскисла, что даже поцеловала Лизу. - Иди, ложись, думай о нем, думай самое хорошее. Поняла?

Лиза кивнула и медленно ушла. Волосы у нее были красивые - спускались почти до талии. Давно я не видел длинноволосых и красивых женщин - дура не в счет, за ее глупостями и нелепой раскраской я просто не видел лица и не мог бы сказать, хорошо оно или нет.

- Ей ни есть, ни пить, ни говорить перед зазывом нельзя, - неизвестно в который раз повторила дура. - Вообще-то и мне тоже… Но иначе не получается…

- Да зря ты дергаешься, - скучным голосом утешил любовник. - Все у вас получится.

- Так ведь еще неизвестно, кто явится… - и опять же неизвестно в который раз она принялась рассказывать давнюю страшную историю. - Нас предупреждали - может явиться сам дух покойника, а может какая-нибудь нечистая сила - и будет врать, а потом от нее не отцепишься… Или сразу за собой утащит, или привяжется, понимаешь? А у меня опыта мало, я первый год работаю…

- Давно стемнело, - сказал Бурый. - И время самое то. Это же не обязательно в полночь?

- Ну что ты все лезешь не в свое дело? Надо по правилам, иначе дух не явится.

- Не все ли ему на том свете равно, у нас полночь или не полночь?

- Если ты такой умный - пойди погуляй. Это тебе не цирк, зрителей не надо.

И она вздохнула - очевидно, в ней проснулся страх. Бурый словно ждал этой минуты.

- Никуда я не пойду - мало ли что? Вдруг ты тоже голая ползать начнешь? Я знаешь что - я в туалете спрячусь. Если чего - вылезу. А Лизке этой скажи, что твой мужик домой поехал, пельмени варить. Ты не бойся - я с такими духами справлялся, что этот Лизкин для меня - тьфу.

Тут до меня наконец дошло - он тоже дурак! А два дурака - пара, и нечего мне изводиться, глядя на их дурацкую идиллию.

- А что? Это идея, - согласилась дура. - Ты там сиденье опусти и сиди. Лизке без тебя тоже как-то легче будет. А то будешь торчать, как зритель…

- Намучалась девочка. Может, ей после этого зазыва хоть немного легче станет.

- Это тебе не валерьянка. Ой! Ключи!

Она схватила со столика на колесах ключи и стала раскидывать их по салону.

- Для нечистой силы?

- Хоть бы не понадобились…

А вот ключики - это хорошо, подумал я. Их тут добрый десяток. Ключики я потом приберу. Они старые, они от давно погибших замков, так что мои будут ключики…

- Ой! День! Какой сегодня день?! - вдруг завопила дура.

- А что?

- Нужен женский!

- Восьмое марта, что ли? - спросил озадаченный дурак.

- Да нет же! Среда, пятница или суббота! Для зазыва нужен обязательно женский день, иначе не сработает!

- Так ведь мужика вызываем. Перестань, Машка, хватит. Пора за работу. Тебе что, совсем девчонку не жалко?

- Тебе зато слишком жалко.

Удивительно, что эта мысль вообще пришла ей в голову.

- Дурочка ты все-таки, - сказал дурак. - Вот за что я тебя люблю - за то, что ты такая вся ревнивая дурочка. Пойми, Лизке ведь немного надо - два слова всего сказать и его лицо увидеть. А это в любой день можно.

Дураки имеют занятную способность - изрекать свои глупости так уверенно, что человек разумный может в первую минуту поверить. А неразумный - тем более. Вот взять мою дуру - где-то ее чему-то учили, что-то в голове застряло. А пришел мужчина, склонил ее к разврату, и теперь каждое слово этого мужчины имеет больше веса, чем прежде полученные знания. Если она не полноценная дура, то я тогда не знаю, кого звать дурой.

Она ему поверила. Она знала, что может увернуться от обряда, вопя, что спутала дни, но мужчина сказал - и сомнений больше не осталось. В сущности, моя дура этим и была хороша - способностью слушаться мужчин. Вся беда в том, что она несколько лет жила самостоятельно и в придачу к собственной дури нахваталась всякой мистической.

- Ну, тогда… начинаем. Где кладбищенская земля? - спросила она.

- Вот, - ответил дурак и высвободил из сумки огромный черный мешок.

- Да ты с ума сошел! Ты что, все кладбище сгреб? Там же нужно…

- Ну, сколько?

- Ну, килограмм, ну, два… - растерянно сказала она. Я думал, добавит «мы на курсах этого не проходили».

- Стану я ради двух кило руки пачкать. Бери, потом еще пригодится. Да, и еще пятаков тебе наменял.

- Тоже целый мешок? - спросила дура и несколько успокоилась, когда дурак выгреб из кармана всего лишь горсть, правда, весомую горсть. - Клади сюда. Я сейчас начерчу круг, а ты давай прячься. Время позднее. Работать так работать.

Бурый, положив мелочь на стол, обнял ее и поцеловал - почти по-человечески, как хороший муж целует жену при посторонних.

- Ну, иди, иди… - сказала она. - Если чего - я тебя позову.

Но в голосе было иное - что бы ни стряслось, звать не стану, потому что ты мой мужчина и тебя надо беречь. В хорошие бы руки мою дуру - цены бы ей не было…

- Ты, главное, не бойся. И знай - ты делаешь доброе дело. И очень нужное дело, - весомо сказал он. С его огромной каменной рожей это получилось весьма внушительно.

- Я всегда делаю доброе дело, - гордо ответила она.

Тогда Бурый спрятался наконец в туалете, а дура за руку вывела из конурки Лизу.

- Ты, главное, молчи! - приказала она. - Молчи, пока он не покажется. А потом только говори ему эти свои два слова. Поняла?

Лиза кивнула.

- Теперь нужно зажечь сорок свечек и поставить их на полу. Молчи, говорю! Я сама не знаю, куда их ставить, и в конспектах ни хрена нет! Куда поставишь - туда и ладно! Лучше вдоль стенки, а то мы их собьем.

Почти на четвереньках Маша вывела мелом на полу круг диаметром около полутора метров и даже не слишком кривой. Потом, поразмыслив, нарисовала еще один, вокруг первого, диаметром метра в два. Я только вздохнул - в юные годы побывал я в гостях у старика, который вызывал тени, и навеки запомнил, что круг чертят не мелом, а ножом по земле. Но ведь дуре непременно нужно проводить вызов в салоне - тут у нее амулеты, талисманы и прочая дешевая ахинея, в мои юные годы такое приобретали горничные из небогатых домов у бродячих торговцев.

- Так надежнее будет, - не слишком уверенно сказала дура. - Иди сюда, становись. Вот тебе шпаргалка. Лучше бы, конечно, наизусть, но, может, и по бумажке сойдет.

Она взяла черную ткань, которую притащил дурак, и стала драпировать портрет на столе.

Лиза тем временем утыкала свечками пол справа и слева от стола, взяла зажигалку - и вспыхнул первый желтый огонек. Когда их стало с десяток, дура выключила электрический свет и продолжила наставления:

- Если полезут злые духи - главное, воду с хлебом на пол скинуть и бежать. Так, что еще? Возьми кладбищенской земли в обе руки… Молчи! Сама вижу. Значит, так. Кладбищенскую землю будешь держать в одной руке, шпаргалку - в другой. Молчи! Землю - в левой… нет, в правой. Тогда бумажку - в левой. Погоди, я одну свечку повыше поставлю, а то ты ни фига не разберешь.

Дура прилепила свечку к краю стола, установила Лизу посреди круга, дала ей землю, сама встала рядом со свечой в руке и пятаками в горсти.

- Ну, давай, что ли… - прошептала она и быстро перекрестилась.

Я приготовился.

- Вызываю и выкликаю из могилы земной, из доски гробовой! - звучно заговорила Лиза. - От пелен савана, от гвоздей с крышки гроба, от цветов, что в гробу, от венка, что на лбу, от монет откупных, от червей земляных…

В дверях туалета появилась голова Бурого. Очень хорошо, подумал я, ему тоже полезно будет посмотреть.

- От веревок с рук, от веревок с ног, от иконки на груди, от последнего пути, от посмертной свечи… - старательно читала Лиза. - С глаз пятаки упадут! Холодные ноги придут по моему выкрику, по моему вызову!

Дура бросила пятаки об стену. Как раз туда, где я притаился. Попадание пятаков я ощутил - все-таки исковерканный обряд придавал предметам некоторую силу. Я невольно встряхнулся. Пятаки, прилипшие было, посыпались.

- Ой, мама дорогая… - прошептала дура. Она уловила момент подвисания монеток. Но Лиза ничего не поняла.

- К кругу зову-призываю, с кладбища приглашаю! Иди ко мне, раб Александр! Гроб без окон, гроб без дверей, среди людей и не среди людей.

- Ой, Лизка, перестань, прекрати, я боюсь! - вскрикнула дура. Но Лиза уже вошла в то состояние, когда море по колено.

- Сюда, сюда, я жду тебя! - потребовала она. - Слово и дело! Аминь!

Теперь нельзя было терять время. Я окружил себя белым свечением и выступил из стены. На мне был настоящий саван, я позаимствовал его из гроба невесты, которая умерла девственницей. Кладбище находилось как раз у городской стены, когда на месте моего дома ставили новый, прихватили порядочный кусок кладбищенской земли. Вот теперь все это и пригодилось.

Я знал, что белое сияние съедает всякие мелкие подробности, в том числе черты лица. Так что разоблачения я не боялся. Но моей задачей было перепугать обеих дур, чтобы впредь им неповадно было затевать безобразия в моем подвале, и я, точно направляя голос, завыл:

- У-у! Гу-у! Гу-у!

Подвал наполнился страшным гулким воем. Для полноты картины я принялся еще размахивать руками.

Дура моя в ужасе спряталась за Лизу. Бурый высунулся из туалета и тут же спрятался обратно. Но дверь не прикрыл полностью. Я знал, что он подглядывает в щелочку, и порадовался - впредь дурак не будет связываться с потусторонними силами и дуре своей не позволит.

- Господи, господи, иже еси на небеси… - забормотала дура. - Ой, не могу, забыла…

- Гу-у! Вау-у-у! Кыш, кыш! - изощрялся я.

Тут Лиза опомнилась.

- Сашка! Сашенька! - закричала она. - Сашка, милый, только одно слово! Ты куда деньги спрятал?!

Я окаменел. Разумеется, первым делом я подумал о своем сундучке. Какие еще в мире могут быть деньги?! А она продолжала бесстрашно вопить:

- Сашенька, только одно! Где кейс? В Москве у Кравчука, да? На даче? В Питере? Сашенька, только одно слово! Деньги где? Кому ты кейс отдал? Маме? Сашенька, только это, ничего больше! Я тебе памятник поставлю, большой, мраморный, как у Григоряна! Только скажи - где кейс с деньгами! Ты только кивни, Сашенька! В Москве, да? Нет? Саша, я без этих денег пропаду! Саша, мы же тебя не где-нибудь - на Южном кладбище похоронили, у тебя справа - Петраковы, и Толян, и Дениска! У тебя памятник будет выше Денискиного, я уже белый мрамор присмотрела, мне скульптора нашли! Ты только скажи - где кейс?!

- Ой, мама дорогая… - повторяла обалдевшая дура. - Ой, мама дорогая…

Я никак не мог понять, какое отношение имеет Саша к моим талерам.

- Саша, я тебя умоляю - где деньги? - взывала Лиза. - Тебе же больше не нужно, а мне…

- Как это - не нужно?! - возмутился я.

Голос мой наполнил весь подвал, он был воистину громовым. Лиза и дура, обнявшись, опустились на корточки. Но дура опомнилась первой.

- Бежим, бежим скорее! - крикнула она. - Пока он будет ключи собирать!..

Лиза съежилась, не в состоянии пошевелиться, поэтому она сама смахнула на пол стакан и хлеб, а потом ползком попыталась выбраться из круга.

Тут Бурый высунул голову из туалета.

- Стой, дура! - приказал он.

Главное было сделано - я их перепугал, обряд сорвался. Можно было гасить сияние. И в свете свечек собрать отражения ключей. Ключи, ключики мои! Чем больше - тем лучше! Какой-нибудь да откроет!

Перестав видеть меня, женщины немного успокоились. Но дура-то поняла, что баловаться с потусторонними силами ей не надо, а вот Лиза, уняв испуг, сразу пожелала продолжения:

- Маша, Машенька, давай еще раз!

- Ты с ума сошла? Да я чуть штаны не намочила!..

- Машенька, миленькая, это очень важно! Ты просто не представляешь, как важно! - и эта чертова блондинка стала вдруг ласкаться к моей дуре, как кошка.

- Еще раз?! Чтобы я совсем с ума сошла?!

Дура даже головой затрясла - крепко я ее перепугал.

Тогда Лиза отстранилась от нее и заговорила очень спокойно:

- Маша, это большие деньги. Очень большие деньги. Если ты заставишь его говорить - ты не пожалеешь.

- Да как я его заставлю?..

- Сумела вызвать - сумеешь и заставить. Ты, главное, не волнуйся, соберись с духом, и начнем сначала. У тебя все получится! А когда он скажет, где кейс, когда мы найдем кейс, - ты получишь десять тысяч.

Я люблю цифры. Я точно помню, сколько талеров в моем сундучке, помню также, как эта цифра из года в год менялась. Это самые сладкие мои воспоминания. И слова «десять тысяч» мне понравились. Хотя это были тревожные слова - что-то в них таилось нехорошее. Я подобрался поближе, чтобы не упустить ни слова.

- Чего десять тысяч? - спросила моя дура.

- Да не рублей же! Знаешь, я до последней секунды не очень верила, что у тебя получится, ты уж извини. Поэтому только пятьсот дала. Но теперь я вижу, что ты умеешь. Десять тысяч - соглашайся!

- Отстань. Какие десять тысяч? Что, мне в дурдоме от них намного легче будет?!

Дура наконец-то догадалась зажечь свет. Следующим решительным поступком было открывание холодильника. Она достала початую бутылку минеральной воды и всю ее выпила.

Лиза следила за ней со спокойствием змеи. Мне сделалось не по себе от этого светлого неподвижного взгляда. А меж тем при иных обстоятельствах белокурая чертовка вызвала бы у меня некоторое уважение. Она шла на все, чтобы заполучить деньги. Она была готова испробовать самые безумные способы. Пока это не касалось моего сундучка - я не возражал…

- Я тебя к лучшим врачам повезу, к экстрасенсам, только найди мне этот проклятый кейс! - сказала Лиза. - Он может быть в Москве у Сашкиного дяди, может быть на даче - мы там, правда, все перерыли, но Сашка же хитрый, мог такой тайник сделать, что и с собаками не найдешь. Еще он мог сейф в банке арендовать, так многие делают. Значит, нужен шифр к замку, ну, и название банка, конечно. Еще он мог их у этой своей дуры спрятать… Прикинь - с шестнадцатилетней девкой спутался, старый козел! На дискотеке подобрал! Ездили туда с пацанами поприкалываться - и подобрал, идиот! Я даже не знаю, как ее зовут, одно знаю - живет в Октябрьском районе. Он для нее квартиру снял, а когда его убили, она оттуда сбежала. Видишь, Маш, я тебе всю правду говорю. Маша, мне эти деньги нужны, мне отсюда уехать надо. Я в положении, Маша. Я здесь рожать не могу…

- Почему не можешь?

- Не могу. Найди кейс, Машенька, вместе уедем, хочешь? У меня подруга в Дании, хорошо замуж вышла, к себе зовет!

- Какая Дания? Кому мы там нужны?

Кажется, с перепугу у моей дуры наступило умственное просветление.

- Так не с пустыми же руками поедем! Машенька, у тебя все здорово получилось, давай еще попробуем! Пусть он скажет!

- Нет. Не могу. Если я ЭТО еще раз увижу - я умру! И точно - поумнела!

- Значит, не будешь? - помолчав, спросила Лиза.

- Не буду.

- Ну и дура. Ты подумай как следует, ты прикинь… Я же и заставить могу.

- Как - заставить?

- Не спрашивай, лучше не спрашивай. У тебя квартира, у тебя дочка Анечка - ты что, забыла? А мне стоит по одному телефончику позвонить - понимаешь? Так что лучше добром соглашайся.

- Это я уже слышала… - пробормотала моя дура, и лицо у нее было совсем тупое, я даже забеспокоился, не сходит ли она потихоньку с ума…

- Ты чего? Маша!

- Ничего. Все путем. Хорошо. Попробуем еще раз. Ты иди туда, сиди там и молчи, а я все приберу, подготовлю помещение к обряду. Где заклинание?

- Вот! - Лиза протянула листок.

- Сиди и читай про себя, а то, когда по бумажке, ты спотыкаешься. И молчи, пока я тебя в круг не поставлю. Значит, так… Я заново рисую круг, заново зажигаю свечи…

- Эти потушить, что ли?

- Да, конечно.

Лиза стала торопливо тушить свечи. Дура моя стояла, глядя на нее примерно так, как глядит корова на сельский пейзаж. Я же вытащил свой славный табурет, уселся поудобнее и стал сводить концы с концами. Лиза была мне весьма симпатична желанием заполучить деньги, и я даже жалел, что не могу помочь ей, бедняжке. Насчет своей беременности она, впрочем, врала - мы, живущие внетелес-ной жизнью, хорошо чувствуем присутствие или же отсутствие живой души, а душа младенца хоть и трудноуловима, поскольку связь ее с плотью еще хрупка, присутствует возле будущей матери постоянно.

А ведь кто-то наверняка охраняет этот кейс с деньгами, подумал я и задался вопросом: много ли там? Вот у меня в сундуке, точно знаю, четыреста семь золотых талеров, остальное - серебро. Сколько же это на теперешние деньги? И какова должна быть сумма, ради которой Лиза готова отдаться черту из преисподней? Похоже, что там - не меньше десятка моих любезных сундучков…

- Машка, я сейчас! Я все сделаю! - восклицала она, собирая свечи. - Эти круги стереть, да? Где тряпка?

- Ты молчи, тебе перед зазывом нельзя говорить. Задуй свечи и иди в массажный кабинет, - велела моя дура. - И ложись. И сосредоточься опять. Ясно? А то у нас ничего не получится. Молчи!

Лиза положила свечи на стол и поспешила в каморку.

Тут же моя дуреха бросилась к туалету и столкнулась с выходящим Бурым. Разумеется, спасения от беды она искала в его объятиях, а он - что? Ему, подлецу, объятий не жалко! Принял, стал гладить по спине, даже в висок поцеловал. Хорошо хоть не сразу ударился в откровенную похоть.

- Ты слышал? Нет, ты слышал? - твердила дура.

- Тихо! - приказал он и очень быстро, буквально таща в охапке, выволок ее в прихожую. Продолжая обнимать одной рукой, другой он затворил дверь. Получилось это довольно громко. Я напряг зрение и увидел, как Лиза приподнялась на ложе. Нетрудно было угадать ее мысли - она забеспокоилась, не собирается ли моя дура сбежать.

Той бы и следовало сбежать. Да только как же отлепиться от любовника?

- Я чуть с ума не сошла! Кошмар! - взахлеб шептала дура. - И так страшно, а тут вдруг ЭТО, белое и воет! Знаешь что? Это же был не загробный дух! Нам лекции читали - загробный дух молча стоит, он тихий, он очень редко говорит, ну, слово скажет, ну, два. А этот как заорет, как взвоет! Все, уходим! Мне тут таких гостей не надо! Потом помещение чистить, ладаном курить! А если привяжется? Будет по ночам шастать, в кровать, чего доброго, залезет!

Ну, размечталась, подумал я, одна похоть на уме. Однако лицо любовника мне сильно не понравилось. Я ошибся - вот он-то как раз меньше всего думал сейчас о похоти. И более того - я опознал тот ореол золота, который мне так нравился в Лизе.

- Не тарахти, - сказал он. - Значит, так. Ты сейчас попробуешь еще раз вызвать ЭТО, и пусть оно скажет, где кейс.

- Ты с ума сошел?! - воскликнула моя дура и попыталась вырваться из объятий.

Тем временем Лиза, прихватив с собой сумку, бесшумно подкралась к двери, ведущей в прихожую. Голос у Бурого был глуховатый, невыразительный, но разборчивый.

- Машка, ты знаешь, кто эта телка? - спросил он. - Это Сашки Слона телка! Я ее сразу узнал. Помнишь, по телеку показывали - разборка была за старым вокзалом, прямо на путях, два трупа подняли? Весь город гудел! Так это Слон с Гешей Чиквадзе разбирался. Там еще раненые были, самого Чиквадзе зацепило, но его увели и спрятали. Потом все галдели - бандиты друг другу глотки рвут! Помнишь? А это Слон Гешке деньги был должен, в кейсе Гешкины деньги, усекла? Вот почему она хочет их найти и в Данию рвануть! В общем, так. Ты опять вызываешь ей ЭТО. Пусть ОНО в самом деле кивнет или там на пальцах покажет! А потом - уже не твоя забота. Ясно?

- Ой, мама дорогая… - прошептала моя дура.

А я хлопнул себя по лбу. Раньше надо было задуматься, почему Бурый так старательно отворачивается от Лизы и вообще старается быть при ней незаметным.

- Потом причитать будешь. Иди, рисуй круги, гоняй чертей, делай, что хочешь! - велел Бурый. - Лишь бы ОНО сказало, где кейс!

Ничего себе интрига, подумал я и пожалел дуру, которая во все это впуталась. От жалости даже мысль в голову пришла: может, назвать им какой-нибудь дурацкий адрес, и пусть они успокоятся?

Но это, как выяснилось, была вовсе не моя мысль.

- Ну, назовет какой-нибудь дурацкий адрес - а дальше? - спросила дура. - Это же…

- Не твое дело. С Лизкой я сам разберусь. Раскатала губу! Сучка мелкая!

- Как, прямо здесь?..

- Иди, действуй. Получится - за мной не заржавеет. Лизка тебе десять кусков обещала - я пятнадцать дам. Главное - взять этот чертов кейс. А насчет Лизки не волнуйся, на ней уже клейма ставить негде… с ней только ленивый не спал, ее весь город во все дырки имел… Иди, иди. И ты, это… Поосторожнее с ней. Я видел, она с собой сумку прихватила. Когда этот самый Сашкин дух скажет, где кейс, ты сразу выметайся.

- При чем тут сумка? - спросила моя невинная дуреха.

- При том! Лизка, чтоб ты знала, кандидат в мастера спорта по стрельбе. Вот и соображай, что у нее там в сумке!

Он был прав. Несколько войн, пережитых мной в этом подвале, научили меня немного разбираться в теперешнем оружии. Сумочка была дорогая - о, этот ореол золота! - и действительно изнутри была приспособлена под небольшой пистолет, он не болтался, а сидел в гнезде из плотной ткани.

- Ой, мама дорогая…

Есть случаи, когда лучше просто молчать, а не выказывать свою дурь, поминая дорогую маму. Но дура моя была проста, незамысловата, неспособна молчать, и я прекрасно понял взгляд Бурого - ему очень вдруг захотелось ее удавить. Но он, разумеется, сдержался. И даже несколько отстранился от любовницы.

- Так что Лизку я беру на себя… Тьфу, это что еще за дрянь?

- Ты на деда наступил.

Дед лежал себе и спал. Помирать, к счастью, не собирался - мне тут только такого сожителя недоставало! Что-то я перестал понимать в жизни за пределами подвала - в мои телесные годы ни из кого не сифонило, а теперь вдруг эта хвороба завелась. Такой маленький винтообразный смерч под жестяным тазом… Сифонит! И слова такого не знали! А вот если он помрет - из него все еще сифонить будет? Оч-чень любопытно…

- И не проснется же, зараза, - удивленно сказал Бурый. - Машка, это точно летаргический сон. Ну, иди, действуй. Узнаешь, где кейс, - твои пятнадцать кусков.

- Ой, как не хочется опять с этим зазывом связываться…

- Ну, Машка! Ну, я же прошу!

Он знал, на что ее подманить! Он опять стал крепко обнимать, щупать и целовать мою дуру. Но она, как ни странно, не поддалась.

- Прошу, прошу! - передразнила она. - А сам деда вытащить никак не можешь! Вот уж он тут точно посторонний! Хочешь, чтобы из-за него все прахом пошло?

- Ну, если только в нем все дело…

- Как раз темно, ты его спокойно дотащишь до остановки. Бурый взял деда под мышки, усадил и попытался взвалить на плечо. Естественно, ничего не получилось.

- Да чтоб он сдох! - возмутился Бурый. - Машка, отвяжи ему эту дурацкую шайку!

- Сейчас…

Она размотала серые полотенца и поднесла руку к середине дедовой груди.

- А знаешь, правда - сифонит…

Вот и я о том же! Единственное, что меня успокаивало - дед был совершенно телесный, никакой мистикой от него не пахло. Странный каприз матушки-природы, ей-богу!

- Я тут у тебя умом тронусь. Давай сюда!

Взвалив на плечо деда, Бурый прихватил шайку и выпихнулся в дверь. Я проводил его взглядом, причем от благодарности во мне проснулось даже сочувствие - трудно взбираться по неровным ступенькам, имея на плече восемь пудов дедовой плоти. А потом я обернулся и увидел сквозь стену лицо Лизы.

Она стояла так, что мне, даже мне, стало страшно. Зверюга перед прыжком…

Я попытался удержать мою дуру, я попытался развернуть ее, чтобы она выбралась из подвала вслед за любовником. Но ей, видите ли, было очень важно забрать свою сумку - как будто за сумкой нельзя прийти потом, при свете дня и в сопровождении каких-нибудь благорасположенных к ней людей! Вот моя дуреха и вернулась в салон, полезла под стол, где стояла эта самая сумка, а тут на нее прыгнула Лиза, вывернула ей руку и усадила ее на пол. Дура моя только вскрикнуть успела.

- Ты куда? Ты куда намылилась?!

- Я не могу! Не получается! Хватит с меня!

Я подумал - а не позвонить ли в милицию? Моей силы хватит, чтобы нажать на кнопки телефона. Номер я тоже знаю. Но что потом? Говорить в трубку я не могу. Поймут ли в милиции по моему молчанию, что случилась беда?

- Никуда ты не пойдешь! - сказала Лиза. - Ты думаешь: сдашь меня этой суке и пятнадцать кусков получишь? Ага, как же! Ты хоть знаешь, кто это такой? Думаешь, он простой охранник? Я его узнала! Это же Бурый!

- Ну и что? - удивилась моя дурочка. А я по Лизиному голосу понял, кто этот любовник.

- Он из Каштановской группировки! - объяснила Лиза. - Он там бригадиром был, пока их Михайловские не разогнали! И залег на дно! Волосы отрастил, зубы вставил! Думал, не узнаю… Когда он про Чик-вадзе сказал, меня как ошпарило - он, сука! Машка, это же такая сволочь - клейма ставить негде! Ты меня послушай, я же все про них знаю! Кейс ему? Хрен ему! Дулю ему! Значит, так. Ты сейчас запираешь салон изнутри, мы вызываем Сашкин дух и узнаем, где кейс…

- Так он же во второй раз не придет! Мы его неправильно отпустили!

Дуру надо было спасать. У меня практически не возникает добрых чувств к людям, тем более дура успела меня разозлить… но это - моя дура, как же допустить, чтобы ей причинили вред? Моя, как подвал - мой, как сундучок - мой… Моя… из всех чувств телесной жизни мне милее всего было чувство собственности…

Так что придется опять натягивать саван девственницы…

- Как это - не придет? Я тебе за что деньги плачу? - спросила Лиза. - Это твоя работа. Сделаешь все, как в тот раз, и придет. Слушай, Маша, я шутить не люблю. Мне! Нужен! Сашкин! Дух! Слышишь? И ты мне его сейчас опять вызовешь! Иначе тебе будет очень плохо!

- Ой, мама дорогая…

- Думаешь, я не понимаю? Я тебя, дуру, насквозь вижу! Я знаю, чего тебе Бурый наобещал! Ты что, действительно дура? Ты ему поверила? Так он же всем врет! Он еще никогда никому правды не сказал! Он тебе сказал, будто у меня в сумке пистолет! Будто я хочу узнать, где кейс, а потом тебя пристрелю! Да ты что, совсем того? Это же полная чушь!

Пожалуй, и поверить можно было бы этой пылкой речи, если бы я своими глазами не видел пистолета. Лиза мне положительно нравилась, но дура… дура все-таки была моей дурой…

- Во-первых, куча народу знает, что я пришла к тебе вызывать духа. Если тут найдут твое тело, то сразу же ясно, чья работа! Во-вторых… во-вторых… - Лиза подняла глаза к потолку, ища там аргументы.

И тут я услышал на лестнице спасительные шаги! Бурый, естественно, не донес деда до трамвайной остановки, а свалил прямо во дворе и поспешил обратно.

Я сделал все, что мог - приоткрыл дверь, чтобы он услышал Лизин голос.

- Во-вторых, ты думаешь, он тебе хоть копейку заплатит? Вот он как раз тебя куда-нибудь выманит и пришьет! Он же без ствола и на горшок не ходит! А ты о дочке подумай! Машка, ты пойми - ты же со сволочью спуталась! Давай так - ты ему скажешь, что у тебя сегодня никак не получается, и назначишь другое время. А мы поедем ко мне на дачу, там все спокойненько подготовим, вызовем духа…

Вот тут Бурый и вломился.

- Умная! На дачу! Там у вас как раз карьер рядом, и тело прятать недалеко выйдет. Руки!

Крикнул он вовремя - Лиза потянулась к сумочке. А потом достал откуда-то, чуть ли не со спины, свой пистолет. Я ахнул - надо было приглядеться к нему повнимательней!

- Стоять! Обе! Хорошо.

Вот это он напрасно, подумал я, стрелять тут нельзя, трупы мне не нужны.

- Ты что?! Ты с ума сошел?! - спросила моя дура так, словно любовник что-то перепутал в домашнем хозяйстве, а не держит ее под прицелом.

- Молчи, дура, - сказал он. - Ты что, не видишь, как тебе мозги пудрят?

Тут у бедной моей дурехи произошло окончательное помутнение разума. И в самом деле - она уже так давно никому не врала!

- Уходите оба! Сию минуту! Оба! - закричала она и даже топнула. - Я сейчас позвоню! У меня крыша! Охранная фирма! Сейчас приедут - мало не покажется!

Бурый уставился на свою подругу с изумлением - наверное, впервые видел женщину, которой наплевать на заряженный пистолет. А Лиза - та как раз не зевала…

- Крыша у нее!.. Стой!

Но Лиза с нечеловеческой легкостью проскочила в каморку и захлопнула дверь. Бурый кинулся следом, дернул изо всей силы за ручку - и ручка осталась у него в руке. Иначе и быть не могло. Я же помню, какие висельники чинили мой подвал.

- Вот сучка! Машка, там у тебя окно есть? - быстро спросил Бурый.

Окна там не было, поэтому я не ждал ответа дуры, а, повинуясь своей тревоге, оказался в прихожей - как раз вовремя, чтобы встретить деда.

Вот только его тут сейчас и недоставало.

То ли ночная прохлада воскресила его, то ли воздух подвала был виноват в затянувшемся сне, а иной воздух разбудил деда - не знаю. Он медленно прошел через прихожую, плохо понимая, какое сейчас время суток, и двумя руками прижимая к груди свой жестяной таз. При этом он еще бормотал:

- Ничего, ничего, посифонит - и пройдет… Вылечат, вылечат…

- Ой, мамочки, там, в холле, кто-то есть! - закричала дура.

- Чтоб я сдох - дед вернулся! - воскликнул Бурый. - Ну, ща…

А вот то, что случилось дальше, было невозможным, диким, неслыханным совпадением. Все случилось одновременно. Бурый кинулся выпроваживать деда. Лиза распахнула дверь каморки и выстрелила в Бурого, который как раз повернулся к ней спиной. Ему бы поймать эту пулю и упасть, но нет!

Я видел полет пули. Она вышла из пистолетного дула и стремилась к широкой спине проклятого любовника. Я кинулся остановить ее, хотя мог всего лишь изменить направление, и то немного, самую малость. Мне совершенно не хотелось заполучить в соседи такого подлеца, как этот Бурый!

Я сомкнул ладони вокруг пули и повернул комок воздуха, ее заключавший, чуть левее. И отпустил… и она пошла себе дальше, прямиком в безумного деда с его жестяной шайкой!

Я услышал стук пули о жесть.

Я должен был убедиться, что дедово тело остановило пулю, но меня оглушил отчаянный визг мой дуры, а перед глазами было лицо Лизы - прекрасное лицо хладнокровной убийцы в ореоле драгоценного золота!

И вдруг я увидел, что к Лизе приближается пуля.

Я кинулся на помощь, но пуля имела преимущество. Ладони мои сомкнулись вокруг пустоты, а прекрасное лицо исказилось. Пуля вошла в ее грудь, и Лиза, вскрикнув, упала.

- Сволочь, сволочь… - прошептала она. Бурый обернулся и уставился на лежащую Лизу.

- Это что еще за новости?

- Сволочь… успел…

Дед мотал головой. Он устоял на ногах, но соображение все еще ему не давалось. Бурый посмотрел на него и все понял.

- Лизка, это срикошетило. Ты в деда попала, а пуля от шайки отскочила.

Дура моя кинулась к Лизе и опустилась рядом с ней на колени. Глупость ее была такова, что она приподняла Лизу и усадила, положив ее голову себе на плечо.

Дура никогда не имела дела с ранеными.

Лиза мне нравилась, да… но лучше тысяча агоний, чем такое соседство! Мой сундучок, мой сундучок…

- Маша, у тебя аптечка на полке! - крикнул я и сразу сообразил, что бинты и пластыри тут бесполезны. - В «скорую» звонить надо! Она же загнется!

Дура не слышала.

Я одним прыжком оказался у телефона. Это была зловредная конструкция, лежащая на подножии кнопочками вниз. Я приподнял ее, но долго держать не мог - выронил, она грохнулась на пол. Я опустился на колени и стал переворачивать эту черную блестящую дрянь.

Телефон «скорой» был мне известен. Когда у тебя над головой шестиэтажный дом, где живет около сотни человек, много чего узнаешь поневоле… кажется, нужно сперва нажать зеленую кнопку…

- Я не понял - который час? - спросил невозмутимый дед.

- Сволочь… Я знала… - шептала Лиза.

- Ой, Лизка, ты чего? Лизка! - причитала моя дура.

Бурый тупо смотрел на них. Это было его естественное состояние - тупое созерцание.

- Он в меня стрелял… сука… - жалобно повторила Лиза.

- Да сделай же что-нибудь! - крикнула дура. - «Скорую» вызови! Смотри - кровь!

Я нажал темно-зеленую кнопку, кнопка стала светло-зеленой. Я подтолкнул трубку, и она поехала по полу к тяжелым ботинкам Бурого. Оставалось нагнуться и взять… Лиза же загнется, она же тут загнется… Мне только ее и не хватало!

- Какая «скорая», ты что? - спросил Бурый. - В общем, ну вас всех!

Он оттолкнул деда и оказался в дверном проеме.

Я склонился над телефонной трубкой. Теперь нужно было толчком послать ее к моей дуре…

Те, кто учил Лизу, не зря свой хлеб ели. Она и умирающая знала ремесло. Рука с пистолетом поднялась, грохнуло, пуля вышла из ствола и пролетела у меня над головой - прямо в спину Бурому.

Он упал на пороге. Дура моя ахнула и зажмурилась. Пистолет выпал из Лизиной руки.

- Нет, нет, не смейте! - в отчаянии закричал я. - Не смейте умирать!

Голос случайно нашел нужное направление. Слова мои наполнили подвал. Но дура ровно ничего не поняла, только съежилась. Ей было настолько страшно, что она лишилась последних остатков ума.

Дед же опустился на корточки и приподнял голову Бурого.

- Жить будет, - сказал дед. - Но очень недолго.

И я опять закричал, срывая голос - да, это и во внетелесном состоянии возможно, оказывается… я многого о себе все еще не знал…

- Маша, дура, ну, сделай же что-нибудь! Им нельзя здесь умирать! Ну, вытащите их куда-нибудь! Только не здесь! Только не здесь!

Маша наконец кинулась к Бурому, перевернула его на спину, приподняла за плечи и заговорила, как мать с больным младенцем:

- Миленький, солнышко, потерпи, я вызову врача! Сейчас врач приедет, укол сделает! Очень больно, да?

Надежда вспыхнула - и обратилась в прах. Потому что Бурый последним усилием воли приподнял руку и выстрелил в Лизу. Одновременно пуля покинула ствол, а Бурого - его последнее дыхание.

Моя обезумевшая дура опять завизжала. Я же схватился за голову. Свершилось! Я не знал, что такое ад? Теперь я это узнаю!

Свет в подвале иссяк - я знал это состояние света, оно предшествует страшным вещам…

Мрак ожил и накрыл все лишнее. Так всегда бывает, если человеку отказано в правильном посмертном бытии.

Человек рождается в свой новый мир, где сперва нет ничего - только он сам. Потом появляются стены его вечного местожительства. Только теперь слово «вечный» привело меня в ужас. Я ощутил вечное бессилие…

Лиза и Бурый медленно сели, а затем встали так, словно их кто-то взял за уши и поднял с пола. А на полу, там, где они лежали, осталось что-то вроде продолговатых свертков, один светлый, другой темный - их бренная плоть.

Ну вот они и прибыли…

Меня агония подготовила к мысли о смерти. А они пока еще ничего не понимали.

- Нет, какая же ты сволочь… - сказала Лиза.

- Лизка, это был рикошет. Это от жестяной шайки срикошетило.

- Сволочь, сволочь…

- Это срикошетило…

Бурый вспомнил первым. Он ощупал свою грудь, попытался ощупать спину и очень удивился тому, что нет боли и крови. Лиза, глядя на него, тоже начала исследовать себя.

Я должен был сразу объяснить им, кто тут главный.

- Явились! Прибыли! - со всем доступным мне ехидством сказал я. - В прихожую ступайте. А здесь появляться не смейте.

- Мужик, ты кто? - спросил Бурый, таращась на мой наряд.

- Кыш отсюда!

- Вот козел, - буркнул он.

Бурый еще многого не знал. Он вышел в прихожую и попытался покинуть подвал. Отворить дверь, ведущую на лестницу, ему удалось. А вот дальше - дудки! Я вспомнил это ощущение - когда воздух становится плотным, хоть ножом режь, и отпихивает тебя, и отпихивает…

Бурый, как я в свое время, бросался на преграду всем телом, после пятого раза тяжко задумался.

- Вот-вот! - крикнул я. - Теперь понял?

- Это что же - я так тут и буду торчать? Как хрен на насесте? Я тихо засмеялся и прошептал:

- Смотри…

Он молча уставился на плоть, которую только что покинул, еще не в силах осознать правду.

- Торчи хоть до усера, а я пошла! - выкрикнула Лиза.

Поскольку она погибла, можно сказать, с сумочкой в руках, то отражение сумочки покорно далось ей в руки. Она пошла - тонкая, стройная, вся в белом, с распущенными волосами. Еще пять минут назад я восхищался ее красотой. И ореолом золота восхищался, старый дурак…

Ореол был сейчас у всех нас…

Лизу сгустившийся воздух тоже не пропустил.

- Это что такое? - возмутилась она. - Твои штучки, Бурый? Она резко повернулась, чтобы все ему высказать, но он показал пальцем вниз - и она увидела свое мертвое тело.

- Бурый, это что? Что это?! - Лиза даже руками замахала на тело, как будто оно ей угрожало.

- Ага, догадалась? - спросил я. - А теперь - в прихожую! Вот тут ты и будешь жить. Вот тут.

- А ты чего раскомандовался? - Бурый еще не злился, ему хватало заботы с осознанием своего нынешнего внетелесного положения. Этим надо было пользоваться.

- Вот тут оба будете жить, - сказал я. - Дальше - ни шагу! Не пущу! Никого не пущу! Он - мой!

- Кто - твой? - чуть ли не хором спросили они.

Я не хотел им этого говорить! Я вообще не собирался упоминать о сундучке! Но знание было сильнее меня. Я знал, что это - мой сундучок! А на нем - замочек! А в сундуке - денежки! Четыреста семь золотых талеров и серебро! А ключик пропал!..

Пропал ключик, и я триста восемьдесят лет ищу подходящий. Пока ключик не найду - не успокоюсь… Вот уже сколько собрал… и сегодняшние прибавились…

Мысль о моем сундучке больше не помещалась в моей бестелесности.

И любезный сундучок отозвался!

Посреди стены вдруг засветилась золотая точка. Я хотел погасить ее, но не мог, она росла, стала размером с яблоко, потом с дыню, обрела углы. Я застонал - проклятый сундучок не должен был сейчас являться, чтобы эти сволочи его увидели! Но мысль о золоте была сильнее меня - и он возник в дрожащем сиянии, как новенький, из темного полированного дерева, в ажурной оковке. Крышка откинулась, из сундучка ударил вверх сноп света. Более того - сундучок несколько накренился, чтобы все могли увидеть его содержимое - талеры, золотые талеры!.. Лиза догадалась первой.

- Сундук с золотом? - воскликнула она радостно. - Ни фига!

- Кыш отсюда, кыш! - закричал я. - Я вас знаю - вы со своими ключами пришли! Кыш! Мой сундук! Я сам его закрыл и закопал! Умные! Думают, пришли свеженькие на готовенькое!

И я заслонил сундучок собой, но золотые лучи проходили сквозь меня, они были настолько плотные, что я спиной ощущал их толчки.

- Уйди, козел! - приказал Бурый.

Я не мог уйти. Я, напротив, собрался с силами и приказал сундучку сгинуть. Но он только едва-едва потускнел.

Мне нужно было выпроводить из головы мысль о золоте. Но мысль была больше моей бедной головы! Я впал в отчаяние. Я не знал, чем отвлечь себя от своей главной мысли, которая поддерживала во мне внетелесную жизнь триста восемьдесят лет. И вдруг я увидел, что Лиза идет ко мне так… так, как женщина идет к мужчине…

Она оценила мое золото и безмолвно требовала, чтобы я оценил ее красоту.

Это была моя единственная надежда - и я ответил на ее взгляд, прекрасно понимая, что нужен ей не я, а драгоценный ключик… она уже любила мои талеры, она уже была счастлива тем, что может стать их вечным стражем…

Но если так - как же я?.. Сундучку двух стражей не нужно!

Меж тем Бурый полез в карман.

- Гоните его, гоните! - закричала Лиза. - У него там отмычка! Она уже охраняла от него сундучок! Она уже считала сундучок

своим.

- Убирайтесь оба! - приказал я.

- Гоните его, он тут ни при чем! Это он меня убил, сволочь!

- Сама хороша, сучка мелкая! - огрызнулся Бурый и достал из кармана изогнутую железку.

- Не пущу! - твердо сказал я. - Не вы эти талеры собирали, один к одному, один к одному!.. Вот тут будете сидеть, в углу, оба! Не пущу! Какого черта вы здесь подохли? Могли же на улицу уползти! Вот теперь и будете тут сидеть до конца света! В углу… ни шагу вправо, ни шагу влево…

- Дурак! - разозлилась Лиза. - Что ты мне сделаешь?

- Не знаю!

- Пусти!

Она кинулась к сундучку, и тут он стал меркнуть. Она запустила руки в стену, она пыталась ухватиться за крышку - но крышка захлопнулась.

- Он там, я же знаю, он там! - кричала Лиза, шаря наугад в стене. Я схватил ее за плечо и отбросил.

- Не тронь, не твое!

- Сволочь!

- Чмо болотное! - сказал мне Бурый. - Ща я тут разберусь… Желание во внетелесном мире часто обретает плоть - вот у меня

в руке и появилась тяжелая булава, утыканная шипами. Я замахнулся, он отскочил. Лиза, которую я невольно отпустил, опять кинулась к гаснущему сундучку. Я ударил булавой сперва Лизу, потом Бурого, оба упали. Но я не первый день пребывал во внетелесном облике. И потому знал - несколько минут спустя оба поднимутся и полезут к моему сундучку, как ни в чем не бывало. Ад, ад… а я-то радовался, что избежал ада…

Тишина, воцарившаяся в подвале, была пронизана тонким звоном.

Лиза опомнилась первой и, приподнявшись на локте, уставилась на дверь.

- Сашка… - прошептала она.

На пороге появился крупный молодой мужчина с черным кейсом, бледный и сосредоточенный. Не обращая на нас внимания, он двинулся прямиком к моей дуре, которая все это время сидела возле трупа Бурого, глядя ему в лицо и плохо понимая, что вокруг нее творится.

- Вызывали? - спросил мужчина громко, но отрешенно, как полагается покойнику.

Дура моя повернулась на голос и молча помотала головой. Она даже не поняла, что прибыл долгожданный выходец с того света.

- Тут, в кейсе, семьсот тысяч, - сказал мужчина. - Пока не избавлюсь - не успокоюсь. Я над своей могилой являлся, только туда никто не ходит, бесполезно. Кейс в финской бане спрятан, у Петровича…

- Сашка, Сашенька… - позвала Лиза. - Ты мне отдай, мне…

Я вздохнул. Мы можем отдавать деньги и сокровища только живым. Таков закон. Она его еще не знала, а Саша уже знал. Поэтому он даже не взглянул на Лизу. Увы - во внетелесном состоянии мы знаем о ближних слишком много…

- Там за шкафом щель есть, только снизу доставать нужно, сбоку не получится, сбоку даже не видно, - объяснил он. - Поезжай, скажи - от Сашки Слона, он пустит.

Дура моя отмахнулась от него и опять уставилась в мертвое лицо любовника.

- Тебе что, деньги не нужны? - спросил несколько удивленный Саша. - Семьсот тысяч. Хоть ты возьми.

- Уйди, сгинь, ничего больше не хочу!

- Ну и дура…

- Пускай дура. Не хочу - и все тут!

Я вздохнул. Мне хотелось, чтобы она взяла этот кейс оттуда, где его спрятали, и попыталась жить по-человечески, а не валяла дурака, перерядившись в госпожу Николь. Деньги идут к деньгам - она могла пустить их в оборот, умножить, возвести в квадрат и куб! То, что она дура, не помеха - деньги сами прекрасно умеют размножаться, если ты им доверишься… Я доверился - и у меня теперь есть мой сундучок, он мой навеки, я сумею его защитить! Это будет ад, но ничего, я привыкну…

- А чего хочешь? - разумно спросил мужчина.

- Ну, не знаю… Чтобы все по-хорошему… Чтобы работа, как у людей, чтобы Анька моя школу окончила, чтобы замуж вышла… и я тоже… Чтобы без долгов жить… Чтобы все по-человечески!..

Некоторое время оба молчали.

- Сделай милость, освободи меня… Не могу больше… Избавь меня от этих денег…

- Нет, нет, нет… Она заткнула уши.

- Ты думаешь, деньги что-то значат при жизни? - спросил он. - Потом они значат гораздо больше. Этот кейс при жизни весил где-то три кило. Сейчас он весит три тонны. Я не хочу сторожить его. Я хочу от него избавиться. Он тянет меня вниз. Освободи меня, слышишь?

О Господи, подумал я, нашел из-за чего мучаться! Вниз его тянет! А чем плохо внизу, если рядом твои денежки? Буду просто лежать, обхватив сундучок…

- Нет, нет, нет… - твердила моя дура. - При чем тут я? Сгинь, рассыпься!

- Сгинуть-то нетрудно. Я не хотел денег. Я хотел, чтобы у меня все было. А получилось, что у меня только эти деньги. И ничего больше. Освободи меня…

Но она ничего не ответила. Она молча смотрела на покойника, уверенная, что, будь он жив, все бы прекрасно сложилось и без денег. Дура, чего с нее взять…

И тут появился дед. Все это время он стоял в углу и молчал. Но вот решил, что пора бы и заговорить.

- Ступай, откуда пришел, - приказал он Саше. - Тут тебе не быть…

Это опасные слова. Ими изгоняют сущности. Знал дед или не знал продолжение заклятия, я не понял. Но он протянул руку - и Саша отступил.

- Тут людей лечат. Я по записи, - сказал дед. - У меня дырка - вот, сифонит.

- Жаль, а я думал, мне тут помогут…

Саша повернулся и медленно, беззвучно вышел.

- Сашка! - крикнула вслед Лиза. Она уже совсем оправилась, и я поудобнее взял булаву.

Дед подошел к моей дуре.

- Ни в одной поликлинике лечить не хотят. С утра еще не так, а к обеду уже вовсю сифонит. Ты мне порчу снять обещала. Ну-ка, вставай, вставай. Пациент пришел. Меня лечить надо. Я не хуже любого другого заплачу. Вставай, вставай, вставай…

- Я не умею, - жалобно сказала она. - Я вообще ничего не умею. Я просто дура…

- Дура не дура - а жить как-то надо. С меня вот порчу снимешь, кому-то жениха приворожишь, так и будешь понемножку жить… Давай, вставай, пациент пришел… работать надо…

Бурый сел, потер лоб. Мои вечные постояльцы готовились к новой атаке на незримый сундучок. Ад, ад… но я справлюсь!.. Если бы у меня было сердце - оно разорвалось бы сейчас от ярости. Это мое золото! Я буду защищать его днем и ночью!

Дура же послушно встала, установила деда посреди салона и начала вокруг него ходить, выкликая заговор:

- Червяк в земле, камень в золе, лицо в зеркале! Яйцо в гнезде, крест на стене, порча не на мне, Божьей рабе Марье, не на рабе… Клиент, как вас по имени?

- Вла-ди-лен. Владимир Ильич Ленин.

- Порча не на мне, рабе Владилене, не в его руках, не в его ногах, не в головах, не на груди, не спереди, не сзади. Не он отпет, не в нем сто бед, нет в нем лиха, у покойного в сердце тихо… у покойного в сердце тихо… у покойного в сердце тихо…