"Найти шпиона" - читать интересную книгу автора (Корецкий Данил)Глава 3 Рок-н-ролл в степиПосле ливневых дождей и спада жары, когда погода, казалось, окончательно повернула на осень, неожиданно вновь началось пекло: то ли вернулся август, то ли выдалось небывало страстное бабье лето. Если на Тверской народу и поубавилось, то незаметно, а вот гостиницу «Интурист» разобрали полностью, будто выдернули нелепый зуб из ухоженной челюсти главной улицы России. Чтобы образовавшаяся дыра не смущала москвичей и гостей столицы, ее закрыли огроменным красочным рекламным щитом, который, как и все его собратья, призывал что-то покупать. Плакаты отражают суть своих времен. В новейшей истории страны большинство ее жителей молилось не вождям партии и государства, а богу Меркурию. Всевластие последнего наглядно проявлялось при сравнении числа прихожан в Храме Христа Спасителя с ненасытной и жадной толпой на ярмарке в Лужниках. Количество магазинов, бутиков, киосков, ларьков, торговых павильонов, выносных прилавков и тому подобных алтарей мамоны в мириады раз превысило число библиотек. Но книжный лоток на кишащей торговыми точками Тверской несколько уравновешивает эту несправедливость. – А есть эта… «Наблюдением установлено»? – спрашивает круглолицый жлоб, растолкав приличную, тянущуюся к познавательным книгам публику. – Ну этого… Сперанского? Продавца, известного завсегдатаям как дядя Леша, буквально передергивает. Кто такой Сперанский? И что он знает о наблюдении? Ну, заглянул пару раз в замочную скважину… И что он своим наблюдением установил? – Продали твое наблюдение! – мрачно бурчит дядя Леша и нехотя добавляет: – Подходи завтра, принесу… По вековечному закону несправедливости, книги подглядывателя в замочные скважины разбирают, как горячие пирожки, а он, Алексей Семенов, получает зарплату с выручки и вынужден продавать их, как бы ни относился к их содержанию и автору. Новым знакомым Алексей Семенов представляется отставным полковником, а ныне редактором крупного издательства. Иногда, чтобы усилить впечатление, переходит на доверительный тон и понижает голос: – Приходится и самому книжки пописывать… Только фамилию не позволяют ставить… Про литературных «негров» слышали? Если собеседник оказывается человеком читающим, хотя такое в век телевизионной дебилизации происходит все реже, он восторженно поднимает брови и непременно расспрашивает: за кого именно пишет Алексей Федорович? Тот без запинки называет несколько известных фамилий. – Как, и это все – вы?… – вопрошает пораженный собеседник. – Ну, и я в том числе, – скромно отвечает Алексей Федорович. – Обычно работает целая бригада. Разоблачить его выдумки собеседнику сложно. Семенов действительно хорошо разбирается в военных пенсиях и современной литературе. Бывший сотрудник КГБ, бывший методист Хорошевского роно, бывший преподаватель физкультуры в строительном ПТУ, бывший военрук школы № 52, бывший член КПСС, бывший муж своей жены, бывший, бывший… кем только ни бывший Алексей Семенов вот уже второй год торгует книгами на улице. Лоток его, заваленный пестрой продукцией тех самых знаменитых авторов, скромно стоит на углу Тверской и Садового кольца. Да вы наверняка видели его, выходя из подземного перехода станции «Маяковская»: мужичок лет под шестьдесят, синяя «гавайка», широкие штаны, темные очки, прямая спина – это он и есть. Темные очки он не снимает ни весной, ни осенью, даже зимой, если хоть чуть-чуть солнышко выглянет. Прячет глаза, чтобы не засекли направление взгляда. Свою первую профессию сотрудника службы наружного наблюдения Алексей Федорович не забывает. Хотя давно уже на органы не работает. То есть… Работает. Но не на органы государственной безопасности, а на внутренние органы. В смысле, не на органы внутренних дел, а на собственные органы, которые внутри. Печень, почки, сердце… К старости Алексей Федорович стал мнительным, да тут еще по телевизору каждый день болячками пугают… Вот и ходит раз в месяц под неряшливый плакат «Экспресс-диагностика» – здесь же, на «Маяковской». Бывшая докторша Тамара в мятом мясницком халате получает свои двести рублей и тычет пальцем в подслеповатый экран допотопного монитора: – Видишь, у легких какой коэффициент? А линию давления видишь? Вот то-то! Давай лечись, пока не поздно, да через месяцок опять приходи, проверим… Куда деваться? Вот он и бежит в аптеку, за лекарствами. Вечером включит телевизор, там тоже страху нагоняют, приходится снова бежать в аптеку. А откуда столько денег? Лекарства, конечно, ему по закону бесплатно полагаются, только в жизни бесплатно дают бинты, валерьянку и аспирин, да и то не всегда… А «Простамол», например, почти пятьсот рублей стоит! Алексей Федорович его век бы не знал, да только телевизор через каждые полчаса орет: «У мужчин старше сорока развивается простатит…» И показывает всякие гадости. Семенов очень боится болячек. Особенно простатита. Еще больше, чем в свое время боялся подполковника Шахова с полковником Еременко вместе взятых… Да что там полковник! Простатит – это генерал, это маршал, это Наполеон, это – Аттила! Да, именно так: неотвратимо маячащий впереди беспощадный Аттила. Так что ему плевать на шпионов. Ему нужны деньги и лекарства, больше ничего. Никакая «наружка» ему не интересна, только внутреннее наблюдение, медицинский самоконтроль… Но днем Алексей Федорович отвлекается от собственных органов, тем более что они вообще-то работают вполне удовлетворительно. Днем он вспоминает прежнюю, свою самую главную службу и набирает силу, как выпущенный в поле старый охотничий пес: кругом столько будоражащих запахов – то хомяк из норки выглянет, то заяц вдали пробежит, то ворона совсем рядом сядет… Сердце бьется сильнее, кровь по жилам бежит быстрее, шерсть дыбом поднимается, мышцы напрягаются, кажется – так бы и побежал, догнал, вцепился зубами… Да где там… Перед глазами Семенова, спрятанными за дымчатым поцарапанным пластиком, проходят тысячи человек в день. Причем не менее сотни, по всем признакам, представляют оперативный интерес: это вражеские элементы, диссиденты, шпионы или обычные уголовные преступники. Вот быстроглазые воры сошлись на миг, сбросили в урну пустой кошелек, раздербанили добычу, оглянулись нервно и разошлись по своим маршрутам… Вот похожий на бульдога малый щелкает только что купленным в подземном ларьке ножом – придирчиво рассматривает тусклый клинок, складывает и снова нажимает кнопку: щелк, щелк, щелк… А вот пожилой седоватый дядечка нагло, не скрываясь, несет под мышкой «Нью-Йорк таймс»! А молодой длиннолицый парень открыто покупает «Плейбой»… А вот менты-предатели: получили бабки с подозрительных кавказцев и отпустили без всякой проверки… А ведь завтра вас самих, вместе с бабами вашими да детьми эти же черные подорвут на каком-нибудь утреннике! Да, в семидесятые годы Семенов бы всех отследил, задокументировал и передал «гласникам»: пусть доводят гадов до скамьи подсудимых. Вот это был бы улов!.. Словно евнух в турецкой бане, приглядывающий за обнаженными одалисками и мечтающий Но это не важно. Важно, что он испытывает большое удовольствие. Нет, не удовлетворение, именно – удовольствие. Куда большее, чем тогда, раньше, при Советах, когда это было его основной работой. Если бы не досадная осечка в семьдесят втором году, когда он упустил этого гада, этого патлатого америкоса-фотографа, ценителя русского православного зодчества… как знать, может, сейчас он был бы генералом ФСБ или полковником, пусть даже подполковником – все одно не сидел бы он за этим дурацким лотком и не врал бы, что редактор, что писатель, и все такое. Как знать, как знать… Патлатый. Ох уж этот патлатый!.. Ох, гад!.. Мало того что Семенов после того случая, с легкой руки полковника Еременко, получил прозвище «Долдон» и раз и навсегда был внесен в список «вечных топтунов», то есть обречен до конца дней своих оставаться прапорщиком… Мало, мало! Патлатый растлил советского человека приманками «красивой» капиталистической жизни, этими своими «Мальборо» и «Винстонами»! При своих мизерных доходах Алексей Федорович до конца восьмидесятых курил только «Золотое руно» по семьдесят копеек за пачку (а столько стоил полный обед в рабочей столовой), пустив таким образом на ветер без малого три тыщи советских рублей, а потом, когда в Москву сверкающей ниагарой хлынули импортные товары, – так только «Винстон» по целому доллару за пачку! Только «Винстон», хоть убейся!.. Семенов ничего не мог с собой поделать. Ничего. Он не мог курить ничего другого. Даже «Космос». Он, как зомби, как фруктовая тля, вынашивающая муравьиную личинку, которая ее позже пожрет, – покупал и покупал эти дорогие, эти гадские сигареты, курил и курил их, подрывая собственные здоровье и бюджет! Но и это не все. Был еще покалеченный «жигуленок» его бывшего тестя. С хронически разбитым задом и левым крылом. В свое время Семенов спровоцировал шесть ДТП, перестраиваясь в крайний левый ряд без предварительных сигналов «поворотника» и, что обиднее всего, без всякой на то нужды. Ну не нужно ему было налево, сто лет не нужно!.. Он и сам понимал, что не нужно, что патлатого уже не догонишь, но все равно резко выворачивал руль! Вдруг что-то находило, суета какая-то дикая, паника: уйдет, гад, в такси сядет, скорее, скорее… и – раз: он уже там, на левой полосе, визжат тормоза, удар, голова болтается взад-вперед, будто мозги взбалтывает, и жена (теперь уже бывшая) орет: – Лешка, ты опять! Ну сколько можно! Семенов сидит в ступоре, молчит, смотрит в зеркало заднего вида и видит, как из «мерса», въехавшего мордой в его багажник, вылезает плечистый гигант… Ну, тут его перекрывает, взболтанные мозги закипают, и он вылетает навстречу: – Тебя что, козел, держать дистанцию не учили?! Благо умения вести рукопашный бой у него не отобрали даже вместе с ксивой, да и связей в органах не лишили… А потом, выпустив пар, Семенов лезет в карман за сигаретой. Конечно, это «Винстон» по доллару за пачку… В общем, патлатый американец повлиял на его жизнь. «Попался бы ты мне сейчас, гад!» Но ведь не попадется… Поезд ушел. Вопросы надо решать радикально и без сослагательных наклонений. Как восточные деспоты. Султан не раздумывал, как ведет себя смотритель гарема, не лакомится ли он тайком султанской клубничкой… Потому что оскопленный слуга совершенно безопасен! Ах патлатый, патлатый… Книжный лоток, Тверская, лапша в пластиковой баночке на обед, подстерегающий впереди простатит, ревматоидный артроз, служебный туалет на станции метро, куда каждый раз надо покупать жетон. В общем, да. Да… Да! Он, Семенов Алексей Федорович, – евнух в женской бане. Он ничего не может сделать с этим тучным стадом вражеских элементов. Ни трахнуть, ни бабахнуть. Только смотреть и фиксировать в уме… А посмотреть тут есть на что. Вот наглядный пример! Из метро выходят двое. Мама и дочка. Спешат. Мама – типичный топ-менеджер, дочь – десятиклассница, красавица-дурочка. На плече – футляр скрипичный, в руке – нотная папка с золотой лирой на обложке. Фотографии таких красоток мамы и бабушки шлют в газеты, сопровождая трогательными пояснениями: «Ирочка очень веселая и послушная, она хорошо учится и мечтает добиться успеха: стать известным музыкантом…» А читатель задумывается: почему эта замечательная девушка сидит голая с раздвинутыми ногами и прикрывает промежность растопыренной ладошкой? Как это способствует музыкальным успехам? Непонятно… Правда, молодость, хорошая фигура вкупе с веселым и послушным нравом вполне могут способствовать и успехам, и известности в определенных кругах. Но при чем здесь музыка? Вот так и эти. Идут на экзамен в консерваторский лицей, или на урок к преподавателю, или даже на сводный концерт особо одаренных выпускников московских музшкол… Ну да. Они здесь три раза в неделю носятся туда-сюда, с девяти утра до семи вечера. В любую погоду. По пути на сводный концерт они частенько останавливаются рядом с припаркованными у дорогих ресторанов затонированными машинами и о чем-то переговариваются с водителями. Потом дверца открывается, мама с дочкой садятся в салон. Вместе или по отдельности. Проходит десять-пятнадцать минут – выходят и, не оглядываясь, идут дальше… И что это все означает? Ясно, что. Да Семенов готов прозакладывать свою жилплощадь и этот вшивый лоток в придачу, что в нотной папке у дочки – ЛСД на нарезанной квадратиками разлинованной бумаге, а в скрипичном футляре, в тайнике под скрипкой, – пакетики с героином. А мамаша – она и в самом деле менеджер, только работает не на какую-нибудь пиар-компанию, а на драг-дилерскую контору, и, как в песне поется, Поэтому Алексей Федорович не бежит звонить в «02», не докладывает и не стучит. Он только наблюдает. Фиксирует. Прошла любовь, завяли помидоры. Думаете, легко ему было расстаться с органами, с прекрасной своей юношеской мечтой? Нелегко. Тяжело было. Он преподавал физкультуру, он возил кишиневские сигареты на рынок, он пытался сколотить состояние на торговле промышленной макулатурой… Ну а теперь он торгует книгами. Отпускает товар, рекомендует покупателям последний выпуск «Кулинарного атласа мира» или справочник «Сад и огород», приглядывает за мальчишками, чтоб не сперли закатанный в пластик номер «Плейбоя» или «Пентхауза». Когда-то за такие журналы сажали – считалось, что это порнография. А теперь считается, что нет: художественное фото. Семенов вздыхает. Работенка, конечно, так себе, паршивая. Но зато он не бегает под дождем, заметьте. Не прячется, не гоняется за кем-то, в любой момент может закурить ароматную сигарету. Быть евнухом – тоже неплохо. Ни тебе сифилиса, ни тебе детей, ни тебе разборок с султаном… Ага. Или вот вам другой пример. Здоровенный бугай подошел к лотку, глянул на часы и принялся просматривать справочники. Да не «Сад и огород», не «Празничный обед», не «Собака в доме», а совсем другие, специфические: «Стрелковое оружие», «Все пистолеты мира», «Пистолеты и револьверы». Вроде надо ему время убить, да гляди увлекся: листает глянцевые страницы, хмыкает неизвестно чему, потом вдруг спросил: – А поновей атласа нет? – Куда еще новей, – Алексей Федорович пожал плечами. – В этом году вышел… – Ну и что, что в этом? – прищурился бугай. – Половины новых моделей нету. И половины старых тоже… – Чего там такого нет?! – вскидывается Семенов. Он хоть и не полковник, но лейтенанта перед увольнением получил, на оружие, слава Богу, насмотрелся. Да и справочников начитался. Вполне может поставить на место наглого бугая. – Все там есть! – А «Казюлл», калибра четыреста пятьдесят четыре где? А «Смит-Вессон», модель шестьсот девяносто шесть, сорок четвертый калибр? Где они есть? Судя по терминам и уверенному тону, незнакомец знал, о чем говорит. – Какой такой «Казюлл»? – растерялся отставной лейтенант. Но разъяснения не получил. Незнакомец посмотрел опять на часы, положил недосмотренную книжку и пошел в сторону Садовой, делая вид, что разглядывает что-то в витринах. Алексей Федорович проводил его внимательным взглядом. Высокий, накачанный, сложен, как древнегреческий бог, голова посажена, как у голливудской знаменитости, походка носками внутрь, как у ветерана корейской кампании, челюсть англо-саксонская, рожа и кожа холеные просто донельзя – типичный мачо с Оушен-Драйв-авеню! А прикинут почему-то в джинсы «Колинз» за двести рублей, какие даже зацепившийся в столице пэтэушник на себя не напялит… Да маечка с чертановских развалов. Да туфли, стоптанные наружу, явно с чужой ноги – ведь не сваливает он так ноги, не сваливает! Он как тигр ногу ставит, как леопард – мягко и уверенно, чтобы в любой момент прыгнуть… Ну бал-маскарад, одним словом. Он не тот, за кого хочет себя выдать. Маскируется. А зачем, скажите? Одно из двух: вор или… Хотя воры уже и не маскируются, напротив, бравируют перед телекамерами! А вот кто маскируется, так это шпионы… Ага, смеетесь? Думаете, Алексей Федорович фантазирует? Ладно, ладно. Думайте что хотите. Алексей Федорович не фантазирует. Он только фиксирует. Для собственного удовольствия и внутреннего, так сказать, употребления. Вот увидите – этот мачо обязательно остановится у газетного киоска. Обязательно. Купит газету, осмотрится: нет ли слежки. И пойдет дальше. А потом обязательно произойдут некие события, о которых Алексей Семенов сказать ничего не может и предовращать которые, увы, не собирается. Хватит с него. Бывший «топтун» профессионально смотрит вслед ряженому знатоку оружия, фиксируя каждую мелочь. Слежки, кстати, никакой нет. Ау, камрад, все спокойно, зеленая улица! Всем наплевать. Москва и так кишит иностранцами, ворами, киллерами, террористами и шпионами, как бродячий кот – глистами. Иди, выполняй свою работу. Или, как говорят у вас на Западе: делай свой бизнес. Иди и не бойся. Да. А Алексей Смирнов будет заниматься своим бизнесом. Продавать книжки с лотка. Он ведь тоже – бизнесмен как-никак… Знаток редких револьверов в джинсах «Колинз» прошел мимо киоска, даже не повернув голову. На пути ему встретилась афишная тумба – неоднократно воспетый в шпионской литературе «стоп-объект», – он спокойно миновал и ее, не дернулся даже. Через двадцать метров на пути его стоял продуктовый магазин, одно из немногих сохранившихся в Москве уютных предприятий торговли с крохотным залом, вытершимся желтоватым с прозеленью мрамором и одной-единственной кассой в углу, где нужно было выбивать чек, а потом уже идти за товаром – старая добрая система! Молодой человек поднялся на высокое крыльцо и вошел внутрь. Он купил картофельные чипсы, бутылку безалкогольного пива, сигареты и два увесистых батона вареной колбасы «Языковая». Расплатился в кассе, старательно отсчитав мелочь, чтобы кассиру не пришлось искать сдачу. Отдавая чек продавцу и получая продукты, вежливо улыбался, говорил: «будьте добры» и «спасибо». Потом отошел к потертому столику у выхода, где пожилой покупатель, видно отоварившийся сразу на всю пенсию, пыхтя и отдуваясь, раскладывал продукты по синим пакетам. Престарелый подтаявший снеговик, выработавшийся и жалкий, с одышкой и безобразными вздутыми венами, выглядел очень натурально. Как Здоровяк встал рядом, деловито встряхнул такой же, купленный у кассира, пакет и переложил туда чипсы, пиво и колбасу. Сигаретную пачку он вскрыл, выбросил целлофановую обертку в стоящее рядом мусорное ведро, а сигареты сунул в карман джинсов. Он каменной глыбой возвышался над сутулой оплывшей фигурой связника, и каждому было ясно, что никогда он не превратится в такое немощное существо, он и в шестьдесят останется настоящим мачо. Стопроцентным. Одно из его прозвищ так и звучало, кстати, – Мачо. Хотя по настоящему паспорту, который остался в сейфе за океаном, он звался Биллом Джефферсоном, а по поддельному, или, как говорят профессионалы, – по документу прикрытия, который лежал в левом кармане джинсов, он являлся гражданином России Михаилом Сильновым. Но имя Мачо подходило к его облику больше всего. Итак, Мачо вскрыл сигаретную пачку, взял пакет с колбасой, пивом и чипсами и вышел на улицу. На крыльце остановился и закурил. Поверх огня зажигалки бросил короткий взгляд в сторону витрины магазина, встретившись с глазами связника, все еще продолжающего упаковывать свои покупки. Да, конечно, это не посольский. Это настоящий пенсионер, скорей всего, используемый вслепую. За пару сотен рублей и жратву. Как бы он не объелся полученной «Языковой»… В отличие от тяжеленных батонов, которые оттягивали пакет Мачо, ее можно есть. Мачо отвел взгляд и отвернулся. И пошел своей дорогой, которая лежала в направлении север-север-запад, вдоль по Тверской-Ямской… в общем, куда-то в сторону Белорусского вокзала. А через несколько минут из дверей магазина показался и давешний пенсионер. Отдуваясь и кряхтя, он повернул на Благовещенский, держа в натруженных жизнью руках продуктовые пакеты. Среди прочего добра в одном из них лежали чипсы, бутылка безалкогольного пива и два батона вареной колбасы «Языковая». Все точь-в-точь как у Мачо, только колбаса гораздо легче. И она настоящая, что особенно важно для российского пенсионера. Когда в переполненной электричке хриплый динамик объявил станцию «41-й километр», Мачо отцепился от поручня на деревянном сиденье и, подняв над головой увесистый рюкзак, стал пробираться к выходу. Двигался он уверенно, не стесняясь своих широких плеч и мощного торса, легко разрывая спрессованную массу потных человеческих тел, словно катер, разрезающий переплетенные водоросли в мелком заливе. Привыкшие к торжеству грубой силы, граждане терпели, боязливо втягивая головы в плечи. То, что напористый гигант доброжелательно улыбался и бормотал извинения, пугало их еще больше. Выйдя из электрички, в которой запоздало зазвучали возмущенные вопли, Мачо одной рукой куртуазно подхватил с платформы тетку с двумя хозяйственными сумками, которая безуспешно пыталась впихнуться в забитый до предела тамбур, и буквально воткнул ее туда. Двери с третьей попытки захлопнулись, электричка тронулась, набрала ход и исчезла, втянув один за другим переполненные вагоны в румяный предзакатный горизонт. Приезжий закинул за плечи рюкзак и огляделся. Открывшаяся картина вряд ли могла порадовать свежий взгляд. Убогонькое здание станции с обшарпанным фасадом, выцветшая вывеска «41-й километр», разбитый асфальт, окурки, арбузные корки, осколки пивных бутылок. На поломанной скамейке живописно лежал пьяный мужик в черных, до колен, трусах и рваных носках. Доброжелательная улыбка сползла с лица специалиста по России. Как говорил один из героев советской литературы: «Это не Рио-де-Жанейро…» И не Дайтона-Бич… Это другой мир, чуждый, опасный и очень далекий… Далекий от привычного уклада, от дела, которым намеревался заниматься всю оставшуюся жизнь, далекий от гибкого тонкого тела Оксаны. Там, в Южной Флориде, они ждут его заботы и внимания: поврежденный ураганом дом, недавно открытый оружейный магазин, любимая русская жена. А он находится здесь, на подмосковной станции с безликим названием, которое ровно ничего не означает! Сорок один километр – это всего-навсего около семнадцати миль. Но такое место не имеет права находиться рядом с одной из крупнейших и самых дорогих столиц земного шара! Сорок один – это не расстояние, это время, и более подошла бы здесь другая вывеска: «41-й год». Или даже «1902 год». Сто лет отставания от нормальной современной жизни… Слишком далеко. Как в Антарктиде, как на Марсе… Ну неужели ни у кого недостало ума и способностей придумать какое-нибудь другое название? Или хотя бы поправить вывеску и оштукатурить эту жуткую бетонную коробку? Такое впечатление, что человек, который отвечает за это, тоже находится за тридевять земель, слишком далеко отсюда. Может, отдыхает в Южной Флориде?… Впрочем, вот и олицетворение современной российской цивилизации: зеленый железный ларек, выставляющий сквозь грубую решетку на всеобщее рассмотрение бутылки с кока-колой и семью сортами пива. По сравнению с десятилетиями, когда информация о пенном напитке сводилась к двум вариантам: «Пива нет» или «Пиво есть», – это, несомненно, существенный прогресс. Возле сварного железного короба в недобром ожидании скучает пятерка молодых аборигенов. Волчьими глазами они настороженно рассматривают странного чужака, явно формулируя вопросы, на которые ему предстоит ответить в окружающем перрон пыльном кустарнике. Мачо прочувствовал ситуацию, развернулся к ним всем могучим корпусом и встретился тяжелым взглядом с каждым из пытливой пятерки. После чего вопросы рассосались сами собой, интерес к приезжему иссяк, молодежь утратила опасную целеустремленность и переключилась на обсуждение собственных проблем. Мачо усмехнулся, перешел через рельсы по пропитанному соляркой деревянному настилу, спустился по выкрошенным бетонным ступеням. Покарбованная асфальтовая дорожка между пыльными лопухами постепенно превратилась в тропинку, и та, заложив петлю у продмага, вывела его к автобусной остановке. Расписание движения здесь отсутствовало, как, впрочем, на большинстве остановок в стране пребывания. В безнадежном ожидании Мачо простоял около часа, но автобусом, как здесь говорят, и не пахло. Пахло навозом и нагретой землей. Раскаленная солнцем улица была пустынной. Только старушка в платочке провела на веревке шелудивую козу, да, громко смеясь, прошли две женщины в выцветших сарафанах. – Ну а ты че? А он че? Ну, ты даешь! Мачо машинально посмотрел им вслед, зацепился взглядом за крепкие, как ножки рояля, икры, черные порепанные пятки, поежился и сплюнул. Потом неожиданно подъехала телега, запряженная лоснящейся гнедой кобылой. – Чего ждешь? – спросил у Мачо сидящий на передке возница – мужик неопределенного возраста в синей растянутой майке, давно потерявших форму трико и коротко обрезанных резиновых сапогах. – Автобус-то только вечером пойдет. И то если Федька починит. Тебе куда надо? – До свинофермы, – нехотя ответил Мачо. – На бутылек подкинешь, до развилки доброшу… – предложил мужик, почесывая затылок. Мачо замешкался. Во-первых, он с трудом улавливал смысл разговорного сленга. «Подкинешь» и «доброшу» означало бросок какого-либо предмета вверх или вперед. К тому же «инициативных» знакомств следовало опасаться, а предлагаемые услуги отклонять. – Чего жмешься? – Мужик вытер рукой губы. – Двадцатник всего прошу! Разобравшись, наконец, в идиомах сорок первого километра и оценив контрразведывательные возможности возницы, Мачо кивнул и залез на покрытую дерюжкой доску. Лошадь ходко взяла с места, деревянные, обитые железом колеса загремели по укатанному проселку. На карте, которую Мачо вызубрил до последнего штришка, эта дорога была обозначена пунктиром: однорядный элемент инфраструктуры без покрытия, ведущий к свиноферме и расположенной рядом деревне Колпаково с населением в полсотни душ. Далее пунктир пересекался с жирной линией шоссе Е-30. В деревню Мачо заходить не собирался, и автомобильная трасса его, собственно, тоже не интересовала. Его цель – тонкая красная нить, пересекающая карту с юго-востока на северо-запад. Она проходит вдоль железнодорожного полотна, круто сворачивает, выходит к шоссе Е-30 и дальше следует параллельным курсом по краю поля. По крайней мере, так показало электромагнитное сканирование, проведенное низкоорбитальным спутником космической разведки «Лакросс». So said Zarathustra[10]. Будем надеяться, Заратустра не врет. Красная линия – это кабель правительственной высокочастотной связи. – Зачем тебе свиноферма? – по-свойски спросил возница. Он никогда не рассматривал карту мест, в которых живет, ничего не слышал про Заратустру и спутник «Лакросс» и, конечно, не подозревал о кабеле правительственной связи. – Хочу им корма продавать! – брякнул Мачо первое, что пришло на ум. – И-и-и! – засмеялся мужик, обнажая железные зубы. – Кому продавать? Кузмичу? Он тебя самого продаст и купит! У него хрюшки святым духом живут… – А вы верите в Святого Духа? – спросил Мачо, меняя тему. – Однажды поверил, – кивнул возница и нервно хлестнул вожжами по спине кобылы. – В молодости, когда мы с Нюркой собирались пожениться, идем как-то с речки, как раз по этой дороге, и думаем, как нам хозяйством обзаводиться. Свадьбу справить надо? Надо. Корову купить надо? Надо. Дом поставить надо? Надо! А на какие шиши? Мужик облизал сухие губы, и со скрипом провел ладонью по небритой щеке. – Ну, Нюрка и говорит: «Вот если бы нам Бог послал денег!» Возница выдержал многозначительную паузу. – Только сказала – прямо с неба перед нами падает пакет: «Бах!» Внушительным кулаком с зажатыми вожжами рассказчик ударил по ладони. – Серая плотная бумага, шпагат… А внутри деньги! Много денег, очень много… – Да ну! – Мачо изобразил удивление, но, наверное, недостаточно искреннее. – Не верите? – обиделся мужик. – А так и было! У кого хошь спроси… – Верю, – равнодушно ответил Мачо. – Но как такое может быть? Ведь не может Бог сбрасывать деньги в перевязанном шпагатом пакете? – Тогда мы об этом и не думали. Надеялись… Не думали, короче. Свадьбу справили, корову купили, домик саманный. А через три месяца приехали двое на черной машине. Тогда знаешь кто на черных машинах ездил? Дрожащими руками возница закурил. Было видно, что он разволновался, и Мачо подумал, что, пожалуй, история не выдумана. – Оказывается, какой-то государственный преступник в самолете летел. Крупный хищник-расхититель. А за ним органы следили! А тот почувствовал, пошел в сортир и выбросил бабки наворованные! Тогда из самолетов все наружу вылетало, не так, как сейчас… – И что? – Теперь Мачо и вправду заинтересовался. – Чем дело кончилось? Возница почесал в затылке. – Дали мне три года за присвоение находки. Да конфисковали все! Вернулся, а Нюрка замуж вышла! Вот тем и кончилось! Он докурил и бросил окурок на дорогу. Брызнули искры. – Тпру! Вот и развилка. Мне налево, тебе прямо… Рассказчик заметно расстроился. Но Мачо, спрыгнув на землю, протянул пятьдесят рублей, и это заметно улучшило тому настроение. – Спасибо, мил-человек! Удачи тебе! – крикнул он на прощание. Деревня Колпаково стояла там, где ей и должно, а густой запах навоза косвенно, но убедительно подтверждал и наличие свинофермы. Значит, ориентиры на карте и на местности совпали! Это обнадеживало. Обходя деревню, Мачо свернул с проселка и пошел через недавно убранное поле, пытаясь выйти к воображаемой красной линии. Тут и там огромными муравейниками торчали скирды соломы. Вдали тарахтел трактор, распахивая затвердевшую землю с торчащими остьями то ли пшеницы, то ли ячменя, то ли ржи. В злаковых Мачо разбирался плохо. В секретных коммуникационных технологиях он разбирался лучше – по крайней мере, в рамках проштудированного перед командировкой курса «Специальная связь в России». Кабель по стандартам еще советского времени должен залегать на глубине пяти-шести метров, для его обслуживания через каждые пять-семь километров устраиваются технологические камеры в бетонных колодцах, выходящих на поверхность и закрытых чугунными крышками, наподобие обычных канализационных люков, только с другим знаком – двумя молниями в ромбике посередине. Но это все в теории. Как сказал начальник русского отдела Фоук, в действительности и глубина залегания, и расстояние между колодцами могут быть какими угодно. А на местности ни одной чугунной крышки Мачо пока вообще не увидел. Он шел через поле, чувствуя под подошвами хруст срезанных колосьев и некстати представляя плохо обритую голову смертника, привязываемого к грубому остову электрического стула. Когда-то ему пришлось с начала и до конца просмотреть завершающую процедуру отправления правосудия, и ничего, кроме отвращения, она не вызвала. Бр-р-р! Тогда он подумал, что великолепный знаток юриспруденции, его честь судья Джонсон, который в торжественной тишине величественного зала Дворца правосудия ударом полированного молотка отправил пусть даже распоследнего негодяя на казнь, вряд ли смог бы затянуть ремнями его руки и ноги, натянуть на лицо изжеванный кожаный намордник и закрепить на темени оплавленный электрод… Не говоря уже о том, чтобы самому трижды включать рубильник на пятнадцать секунд, потом проверять пульс, а при его наличии включать ток уже на целую минуту… А тюремный персонал, не отягощенный знанием юридической казуистики и гарвардским образованием, за пять-семь минут выполняет эту грязную и противоестественную работу! Причем, в отличие от судьи Джонсона, безымянные охранники не входят в высшее общество, не попадают на страницы газет и телевизионный экран… А чего бы стоил без них его приговор? Да ничего, – бесполезная бумажка и рассеявшиеся под высокими сводами звуки пустых слов! Чтобы отвлечься, Мачо стал громко насвистывать плоский мотивчик, услышанный из чьего-то плеера в электричке. Он чувствовал, как мокнет под рюкзаком горячая спина, как набивается в туфли колючий глинозем, как то и дело подворачиваются ступни… С высоты стотридцатикилометровой орбиты, которая в космической разведке считается «низкой», он видел красную светящуюся нитку, видел распаханные квадраты полей, на которых копошились похожие на скарабеев трактора, видел трассу Е 30, видел себя, составленного из пикселей, как из детских кубиков, – себя, упорно следующего к красной нитке, как марафонец к финишной ленточке. Про него тоже никто не узнает в больших политических играх, разыгрываемых в ООН, Конгрессе США и правительствах десятков государств. Но без него и десятков таких, как он, сенаторы и конгрессмены, президенты, канцлеры и первые министры были бы столь же беспомощны и декоративны, как судья Джонсон без грубых парней, работающих в блоке смертников федеральной тюрьмы! Но тюремщики, по крайней мере, живут своими жизнями, под собственными фамилиями, им не угрожает ничего, кроме ночных кошмаров и угрызений совести, а впереди ждет вполне достойная пенсия… А что ждет Билла Джефферсона, работающего «на холоде» в чужой шкуре и в любой момент ждущего разоблачения? Этого не мог предсказать никто… Его судьба была в руках Господа Бога. И, конечно, в его собственных руках. В Вашингтоне Президент США уже третий день работал со своим спичрайтером над докладом, посвященным открытию проводимой ЮНЕСКО конференции по китайско-тибетским языкам. Работа действительно была очень сложной: следовало сказать о великой культуре, потом, деликатно обойдя вопрос о далай-ламе, вскользь упомянуть о необходимости преодоления давних противоречий между автономным горным районом и равнинным Китаем, да еще мягко выразить озабоченность некими слухами, направленными на нарушение стабильности отношений между некоторыми государствами… Директор ЦРУ лично отдал приказ всем резидентурам Восточно-Азиатского региона усилить выявление контактов между военными кругами России и Китая, вследствие чего разведывательная активность американских посольств резко возросла. Компьютерные гении ЦРУ бились над более точной программой дистанционного съема электронной информации. Ветеран космической разведки спутник «Лакросс» в очередной раз изменил орбиту… А недалеко от подмосковной деревни Колпаково скромно одетый человек крепкого телосложения шел через поле по колючей стерне, из рюкзака за спиной торчали толстые палки колбасы. Типичный представитель подмосковного люмпенства, существо без определенных занятий и моральных устоев, слегка нетрезвый, бредет напрямки в соседнюю деревню купить литр самогону. Он может лечь посреди поля и проспать до утра. Он может встать и отлить прямо там, где спал. Может бросить спичку и поджечь скирду или все скирды, которые попадутся на его пути. Он может делать все, что заблагорассудится, быть антисоциальным, агрессивным и неадекватным – люмпену в России можно все. Мачо остановился и отлил. Потом снял рюкзак и достал оттуда бутылку пива. Пальцем сорвал пробку, двумя глотками втянул в себя омерзительно-теплое содержимое и выбросил пустую бутылку. Подумал, что вряд ли люмпен стал бы тратиться на безалкогольное. Ну да уж ладно. Впереди, через поле, ломаным зигзагом промелькнуло серое пятно. Какой-то зверек – заяц или скунс. Впрочем, нет, скунсов здесь не бывает. Скунсы здесь зовутся хорьками. Мачо вдруг громко выматерился, поднял бутылку с земли и швырнул в направлении неопознанного зверька. Не достал – далеко. Пятно замерло, а потом рвануло в сторону лесополосы. Безнаказанность и вседозволенность притягивают, как кокаин: Мачо выпустил вслед целую обойму ругательств и, разрядившись, продолжил свой путь. Через полчаса он вышел к автомобильной трассе. Солнце успело заметно опуститься к горизонту. Движение вялое – не больше четырех-пяти машин в минуту, в основном, грузовики. Слева от дороги, метров на цать, поле не тронуто: между серым асфальтом и черной пахотой лежит твердая, слежавшаяся за годы земля, заросшая бурьяном и амброзией. Целина. Похоже, это так называемая «полоса отчуждения» – отвод земли для государственных нужд: под аэродромы, линии правительственной связи и тому подобные важные объекты. Значит, красная нить проложена именно здесь… Над полем кружили вороны – серые и шумные, всегда голодные, всегда беспокойные. Многие сидели на земле, склевывая остатки урожая. Полосы отчуждения они тоже явно чурались – возможно, чувствовали электромагнитное излучение или понимали, что корма здесь нет. Мачо шел по левой обочине, равнодушно скользя взглядом по проносящимся мимо автомобилям. Кроме грузовиков, много всякой ржавой рухляди, в которой Мачо ожидал бы увидеть скорее компанию негров-подростков с «косяками» в зубах, чем взрослых белых мужиков со сцепленными зубами, полными некрасивыми женами и прилипшими к стеклам детьми в пестрой летней одежонке. «Вот уж каша варится в этой стране, – подумал Мачо. – Матерь Божья, вот уж каша…» Первый колодец появился очень скоро, Мачо даже не успел толком настроиться. Он сел на горячий люк, закурил. Осмотрелся потихоньку. Бетонная горловина торчит из земли сантиметров на тридцать, крышка самая обычная – как в «Мостеплосети» или «Москанализации». Только никаких надписей, никаких значков, никаких пресловутых молний. По диаметру люк пересекает железная полоса. Сбоку на грубо приваренных петлях висит обычный ржавый замок. Мачо оперся на руки, откинулся слегка назад, словно любуясь закатом. Ощупал замок. Посыпалась ржавчина, целый пласт ржавчины разломился между пальцами. Он мог бы сломать этот замок голыми руками. И не понадобится углеродистый резак с алмазной гранью, и набор отмычек не понадобится… Неужели все так просто? Фоук как-то сказал: «Русские так долго жили за „железным занавесом“, что привыкли чувствовать себя полными хозяевами в своей стране. А между тем обстановка существенно изменилась!» Неужели он прав? Мачо затушил окурок и по привычке закопал его в землю. Заглянуть внутрь? Но сейчас нельзя – еще светло. И машины… Нет, скорее всего Кольбан или «Лакросс» ошиблись. Это не тот люк, не тот кабель, если здесь вообще когда-нибудь лежал какой-то кабель. И «полоса отчуждения» – фикция. Никакая это не «полоса отчуждения». Может, у русских санитарные нормы такие, чтобы посевы сажать не ближе, чем за полсотни метров до автодорог… – Слышь, брателло, где тут у вас старый мехдвор? Облезлый «жигуленок», протарахтевший было мимо, притормозил метрах в тридцати и сдал назад. Из распахнувшейся дверцы высунулась белая стриженая голова типичного сельского жителя Южной Дакоты. – Ты ж здешний, а? – с надеждой спросил белоголовый. – Мне до Демьяна надо, до Архипыча. Мне сказали, на старом мехдворе, сразу за поворотом на Колпаково… А я смотрю, смотрю – ничего. Ты ж Архипыча знаешь? Мачо неловко отшатнулся, едва не упав с люка, с преувеличенным вниманием всмотрелся в лицо собеседника и сплюнул, повесив слюну на подбородок. – А я че те… справочное бюро? – недобро вопросил он. – Ты мне наливал? Или в долг давал? – Он задумался, как бы вспоминая хоть какой-то реабилитирующий незнакомца факт, не вспомнил и громко резюмировал: – Ни фига! Тогда и я тебе – хрен! Во! За это время белоголовый успел махнуть на него рукой и захлопнуть дверцу. «Жигуль» дернулся с места и потарахтел дальше в сторону Колпаково. Мачо некоторое время еще сидел, раскачиваясь и порывисто жестикулируя. Потом встал. Разведчик «на холоде» всегда настроен на худшее. Но, «прокачав» ситуацию, он все же сделал вывод, что это действительно случайный проезжий. Контрразведчик сразу просек бы, что никакой он не местный, Архипыча не знает и вообще валяет ваньку. И никуда бы не уехал без него. Но мысль, как говорил другой персонаж русской литературы, не лишенная оттенков здравого смысла. Надо уходить отсюда. Смеркалось быстро. Второй люк блеснул грязно-белой горловиной в свете дальних фар. Мимо пронеслась одинокая фура. На тенте крупные готические буквы «Liebermann GMBH». В серых сумерках машин стало еще меньше, видимости никакой. Мачо мысленно поблагодарил российское представительство компании «Либерманн» за своевременную помощь. Он присел на корточки, трогая ладонью рифленую чугунную крышку. Все равно это пустое. Никакого правительственного кабеля. Кольбан – самоуверенный кретин, «Лакросс» – устаревшая жестянка, генератор глюков. А в колодце шумит вода, бьются в гулкие стены помои. Слышишь?… Мачо прислушался. Ничего не услышал. Зато обнаружил, что на этом люке замок вообще отсутствует. И тут, в самом деле, Мачо почувствовал чье-то присутствие. У него даже дух захватило, как в падающем на «американских горках» вагоне. Но только на миг. Реальной опасности не было. Прямо перед ним, шагах в пяти, сидел филин. Растопырил крылья, потянулся, встряхнул круглой ушастой головой. И снова молча уставился желтыми светящимися глазами. – На кого работаешь? – шепотом спросил Мачо. Он плюнул, целясь филину в голову. Тот недовольно ухнул, лениво отодвинулся в сторону, но не улетел. Только угрожающе раскрыл крючковатый клюв. – Чего вылез так рано? – пробормотал Мачо. – Жрать хочешь? Колбасу учуял? Ну-ну… Он привстал, вставил в узкое отверстие железный палец, легко приподнял и сдвинул в сторону тяжелую крышку Потом резким движением рванул в сторону и сбросил на траву, открывая круглый темный лаз, из которого пахнуло теплым воздухом без канализационной вони. Уже хорошо. Но неужели все так просто? – Колбасы халявной захотелось… А о родине ты подумал? В северной стороне дороги показался огонек фар. Мачо дождался, когда машина промчится мимо, и ловко, одним движением, закинул тело в бетонный колодец. Продержался на руках, пока ступни не нащупали металлические скобы. Спустился на четыре ступеньки, выдернул из кармана авторучку, которая в результате нескольких пассов исторгла из себя кусок светонепроницаемой ткани толщиной с мушиное крыло. Ткань тут же раскинулась на тонких насекомоподобных распорках наподобие зонтика. Этот зонтик Мачо накинул на люк, прикрыв его от посторонних взглядов. Потом включил фонарь. И все-таки «Лакросс» не подвел. Внизу было совершенно сухо, даже запахов каких-то особенных не присутствовало. Не теплосеть, не канализация, не многоцелевой коллектор. Это был технологический колодец линий связи. Внизу змеились разноцветные кабели, прикованные к стенам стальными скобами. Семь толстых, припудренных пылью кишок, выходящих из тьмы и пропадающих во тьме. На стене – отчетливая, нанесенная через трафарет черная надпись: «Высокое напряжение! Опасно для жизни!» Она должна отпугивать незваных гостей, компенсируя отсутствие надежных замков и бдительной охраны. – А как же, – проговорил Мачо. Он зажал фонарик в зубах, спустился вниз, снял рюкзак, расстегнул и повесил на одну из скоб. Через минуту в руках у него оказалась невзрачная пластиковая коробочка-счетчик электромагнитного излучения с квадратным дисплеем. Мачо еще раз осмотрел все кабели и выделил главные: два – в свинцовой оплетке. Но все же проверил: поднес счетчик ко всем по очереди. На шестом окошко в коробочке тревожно мигнуло красным светом. Вот он, правительственный канал высшей степени защиты! Мачо переключил тумблер в другой режим и проверил частоту. Точно, правительственный канал, центральный кабель, южный конец где-то у губернатора Тиходонска да у командующего СКВО, а северный ведет прямо в Кремль или в правительство… Поразительно! Как называется эта их старая телепередача, которую вел русский академик? «Невозможное – возможно»? Вот-вот. Это очень по-русски. Ужасная красота, свирепая доброта. Невозможное возможное. Линия правительственной связи, объект высшей категории секретности, которую безуспешно пытаются взломать через спутники космической разведки, оказывается, просто валяется под ногами в чистом поле, в незапертом бетонном люке… Какой-то фарс получается! Вроде вышел на поединок, и вдруг обнаруживаешь, что у соперника камзол из цветной бумаги, а вместо шпаги – деревянная палочка, обернутая фольгой… Но рассуждения о таинствах русской души в сторону: дело есть дело! Мачо достал из рюкзака невероятно тяжелые батоны колбасы – те самые, которые недавно получил от «слепого агента» американской разведки, в обмен на настоящую «Языковую». Он сделал ножом длинный продольный разрез и разломал батон надвое. Потом проделал то же самое со вторым батоном. В середине каждого таилась запаянная в полиэтилен полукруглая желобообразная накладка, похожая на половинку толстенной, распиленной вдоль трубы. Каждая весила четыре килограмма, имела тридцать сантиметров в длину, восемь в ширину и пять в толщину. Внутри накладки были нашпигованы сложнейшими радиотехническими микросхемами. Это был так называемый «патефон» Кольбана: очередное изобретение, способное считывать информацию с любых линий связи и передавать ее через спутник с минимальными искажениями. В Лэнгли будут получать аккурат те же данные, что передают из Кремля, только с полуторасекундной задержкой. Ну еще плюс несколько секунд на дешифровку… Мачо освободил накладки от полиэтилена и наложил на шестой кабель – одну наверх, другую вниз. Набросил два хомутика, которые скрепили половинки между собой, зажал четыре нехитрых винта. С помощью все той же пластиковой коробочки проверил электронный контакт. Сигнал есть, значит, спутник уже поймал его и отправил дальше… Ага, а вот сейчас оператор в Лэнгли, который вторые сутки дежурит на приемной станции, передает по внутренней связи: «Сэр, „патефон“ заработал»… Мачо достал из заднего кармана джинсов носовой платок и вытер лоб. Все, кажется? Все. Он собрал ошметки колбасы в пакет, закинул в рюкзак, посветил под ноги, чтобы ничего не забыть. Теперь точно все. Все. Хоть это и кажется невероятным. Он бесшумно выбрался наверх, сложил «зонтик», который снова принял вид обычной авторучки. Сумерки сгустились. Филин сидел на прежнем месте, с любопытством смотрел на него, открывая и закрывая клюв. – А, ты все еще здесь?… На, жри. Мачо бросал ему раскрошенную колбасу, сидя на краю люка. В небе горели ясные, как дуга электросварки, звезды. Где-то там, на орбите, ориентируя по Солнцу свое неуклюжее металлическое тело, плыл «Лакросс», вытягивая, как пылесос, секретную информацию из шестого кабеля. – Жри, сволочь. Нажирайся, – приговаривал Мачо. – Ворон ворону глаз не выклюет, ведь верно? Да, кстати, – та передача называлась все-таки по-другому. Он вспомнил: «Очевидное-невероятное». Но тоже два несовместимых понятия, так что сути это не меняет. |
||
|