"Найти шпиона" - читать интересную книгу автора (Корецкий Данил)Глава 4 «Дичковская тройка»– Вот его избушка, сто процентов даю, – Катранов показал рукой, на миг оторвав крепкую ладонь от шершавой кожи руля. – Мигун всегда любил выпендриться. Он весь в этом доме: привычки, характер, натура… Как будто его портрет нарисован на фасаде, не ошибешься! Коттедж, про который он говорил, был заметен издалека – чистенький, белый, под сиреневой черепицей, он стоял на пригорке, возвышаясь над элитным поселком и как бы по-хозяйски приглядывая за ним. Он резко выделялся среди силикатных параллелепипедов размером с «хрущевскую» пятиэтажку и кичливых «дворцов» с башнями и шпилями, как выделяется щеголеватый английский аристократ на вечеринке заполонивших Лондон русских нуворишей, «поднявшихся» на хищениях, взятках, торговле наркотиками, металлом и сырьем. Простота, изящество, вкус – никаких золотых цепей, перстней, часов стоимостью с яхту, огромных бриллиантов и меховых палантинов. Коттедж выглядел очень скромно – никаких излишеств, никакого каррарского мрамора, мозаичных витражей во всю стену, расписанных целыми картинами заборов. Могло показаться, что здесь обитает какое-нибудь шестнадцатое поколение благополучных, состоятельных людей, которым не надо ничего доказывать окружающим, не надо демонстрировать варварский восторг – мол, не в коммуналках ютимся, не лаптем щи хлебаем! И вместе с тем, скромность и простота дома были обманчивыми, даже Ирон, вздохнув, сказала: – Знаешь сколько такая штукатурка стоит? Мне Верка Дашковская рассказывала… Дешевле гранитом отделать! Катранов усмехнулся. – Я ж и говорю: в этом весь Мигун! Ирон махнула рукой. – Да брось ты! Какой там Мигун? Он мелко плавал. Это все Светка придумала… Она умная баба и ушлая… Ты знаешь, что она бутик на Тверской держит? Вот то-то! Это ее портрет на стене нарисован! – Чего ты на нее взъелась? Я сколько раз говорил: давай загородный дом выстроим! И участок хороший выделят, и с материалами помогут, и рабочей силой обеспечат. Чего ж не захотела? – А того, что я этих прелестей не понимаю! – отрезала Ирон. – Деревня и есть деревня. Ну дом – и что? Чего все так ринулись в эти пригороды? Подумаешь! Сельским хозяйством заниматься, что ли? Капусту растить, кабачки, картошку?… – Угомонись, приехали. Смотри, какая крепость! Катранов свернул к роль-воротам в высоком глухом заборе, пытаясь разглядеть, нет ли там какого звонка или переговорного устройства. Потом оценил все уже вблизи и кратко прокомментировал: – Ну ни хрена себе! Прямо княжеский замок на горе! – Может, тебе и «ни хрена», а лично я ни за что не променяла бы нашу квартиру на вот это! – А тебе что, предлагают? – ядовито спросил Игорь Васильевич. Ответить Ирон не успела: ворота с приятным шелестом поднялись, и Катран направил свою «Вольво» по мощеной дорожке к дому. Вблизи было видно, что «английский аристократ» не вполне безупречен: все-таки Мигунов не был ни отпрыском старинного московского рода, ни наследником фамильных состояний. Поэтому кое-где холодноватый стиль почти аскетичного рационализма давал сбой – в громадной террасе, похожей на девятый вал из застывшего камня, в тяжелых дубовых дверях и столе, в просторном бассейне с противотоком, в альпийской горке… Да и сиреневая крыша – скорее все-таки милая, чем вульгарная, – казалась радостным мальчишеским воплем, хвастливо обращенным в небеса. На крыльце под навесом их ожидал Мигунов, облаченный в широкие, «шароварами», джинсы и легкий пуловер, сигарета в зубах, улыбка до ушей. В руках он держал свой КПК[11]. Ткнул стилусом в экран, и ворота за спиной опустились. – С прибытием! – Мигунов лихо спрыгнул с крыльца, перелетев через пять довольно высоких ступенек, устойчиво приземлился, одновременно мгновенным движением сунул прибор в карман. – Рад видеть друзей в своем скромном доме! Странно, но при этом он не выглядел ни молодящимся, ни молодцеватым, словно какой-нибудь седовласый плейбой-геморройщик, а именно молодым – душой, разумом, телом. Молодым, открытым, доброжелательным. И чудовищно обаятельным. Вмиг вся неловкость, глухое раздражение, которого не могло не вызвать у гостей это несомненное благополучие, это ощущение явного чужого счастья, – все сразу ушло, растворилось, не оставив ни одной черной мысли. Катранов, сконфуженно покрутив головой, обнялся со старинным другом, похлопал его по мускулистой спине, а Ирон с чувством поцеловала Мигунова в щеку и разразилась длинным панегириком по поводу «чудного местечка», «изумительной архитектуры» и всякой прочей приятной хозяину ерунды. Но тут вышла хозяйка – босая, в коротких шортах и открытой маечке с надписью «Valentino» поперек груди. Заново началась церемония приветствий и поцелуев. Следом появился высокий молодой человек – один в один Серега Мигунов в юности, только в очках и с бакенбардами под Марлона Брандо. Его сопровождала девица, которую раньше сравнили бы с греческой богиней, а сейчас назвали бы топ-моделью. – Родион, наш сын, – сказал Мигунов. – И… Анастасия, если не ошибаюсь. – Вообще-то Ксения, – рассмеялся Родион. – Мы учимся на одном курсе. Девица рассмеялась тоже и испытующе прищурилась. – Видно, Родик часто меняет девушек. Раз такая путаница с именами. – Нет, нет, Ксения, просто у меня плохая память, – реабилитировался Мигунов. И обратился к Игорю Васильевичу: – Видишь какая сейчас мода? А у нас Бакен линейкой мерил: больше сантиметра – иди стричься! Родион усмехнулся: – Это когда было? До Куликовской битвы или после? Чего ты, батя, все вчерашним днем живешь? – Вот-вот! – Мигунов потрепал сына по загривку – Конфликт поколений! Иди лучше, готовь угли! Катранов пожал плечами. – Скажи спасибо, что косичку не отпустил! Мой младший сделал хвостик, как у лошади, перехватил резинкой и ходил три дня! Ну а я взял и остриг его наголо! – Вы серьезно? – не поверил Родион. – Это же хулиганство! – После этого мальчик ушел из дома, – мрачно сказала Ирон. – И заявил, что знать не знает такого отца. А он еще хвастает! Макаренко хренов… – Ладно-ладно, – Катранов примирительно взял жену под локоть. – Не ругайся, помиримся с Колькой. И потом, он же не на вокзале живет, а у родной бабушки… – Не проводи зря времени, Родя! Разжигай мангал, давно пора! – повторил Мигунов. – Есть, товарищ полковник! – дурашливо рявкнул сын. – Разрешите выполнять, товарищ полковник? – Выполняй, выполняй, старайся. – А чего ты солдатика для таких целей не держишь? – спросил Катранов. – И вообще, кто у тебя двор убирает, газон стрижет? Для этого тоже люди нужны… Если не хозвзвод, то хотя бы отделение. – Ой, нет, я не люблю чужих в доме, – сморщила симпатичное личико Светлана. – Сами обходимся, без всяких «солдатиков»! Пойдемте в гостиную, девчонки… Родион направился в глубину двора, к мангалу, женщины зашли в дом. Полковники остались одни. – Пойдем, я тебе пока двор покажу, – предложил Мигунов. – У меня тут все на автоматике – смотри. Программа «Умный дом» называется… Он снова извлек свой КПК, нажал кнопку – тут же включился фонтан, негромко заиграла музыка. – А вот картинки с телекамер – смотри… Подъезд к воротам… Двор… Родик старается… А вот наши жены… Подчиняясь движениям тонкой пластмассовой палочки, изображение на экране менялось: пустынная асфальтовая лента подъездной дорожки; бассейн, окруженный вымощенной плиткой площадкой; Родион под навесом возле дымящегося мангала; Света, Ира и Ксения, оживленно болтающие на мягком диване… Мигунов нахмурился. – Шампанское они там пьют, что ли? Перед пивом? Говорил же Светке! – Ну, ты даешь! – восхитился Катранов. – Выходит, домочадцы от тебя нигде не спрячутся? – А зачем им прятаться? – невозмутимо произнес Мигунов. – Ничего плохого они не делают. Ведь наблюдение – против посторонних и от бытовых неприятностей. Могу с работы проверить: работает ли отопление или сплит-системы, какая температура в доме, нет ли воды в подвале… Гм! Он осекся, с силой потер виски. – Если сотовый телефон включить, то из любого города могу посмотреть: нет ли посторонних на чердаке, не бродит ли кто-нибудь подозрительный вдоль забора… – Да-а-а… А как ты определяешь – кто подозрительный, а кто нет? – Очень просто. Любой подозрительный. Дом стоит так, что случайно сюда не подойдешь. Увидел кого – можно смело в милицию звонить! – Да-а-а, – пораженный Катранов задумчиво почесал в затылке. – Сёмга вестей не подавал? – Пока нет, – Мигунов приобнял товарища за плечи. – Честно говоря, я и не собирался его звать. Но пришлось. Иначе неудобно выходило. – Да, бухает он капитально… Я б его на боевое дежурство не поставил. – Ладно, по ходу дела мы с ним определимся, – хозяин нагнулся к своему универсальному пульту, ткнул стилусом в экран. – Он уже скоро должен появиться. Сейчас поставлю ворота на автомат. Вряд ли вместо Сёмги какие-то враги подъедут… На всякий случай запрограммирую, чтобы пропустили только одну машину. А по второй – плотный автоматный огонь! Мигунов усмехнулся и подмигнул. Но Катранов не был на сто процентов уверен, что он шутит. У Сёмги день не заладился, хотя сначала все шло прекрасно. Ночью он спал хорошо и на удивление спокойно, даже попытался совершить супружеский подвиг, и, кажется, что-то у него получилось… Когда он проснулся, Варя уже сготовила завтрак из того, что было, а не было практически ничего. Молодец, баба, – нашла в морозилке кусочек сала, на балконе отыскала лук и картошку, нажарила полную сковороду, сделала тосты с паштетом, бутерброды с колбасой, заварила кофе… Сёмга проснулся от приятных запахов, сразу есть захотелось, свесил ноги и не ощутил противных крошек – неужели успела подмести? Точно! Позавтракали чинно, по-семейному. – Не кричал я? – осторожно поинтересовался он. – Да нет, – улыбаясь, ответила Варя. – Как у тебя на работе? Сёмга стал рассказывать то, что можно: большой заказ намечается, большая ответственность, но и деньги должны пойти серьезные, так что если эти говнюки не обосрутся договор подписать, то все выйдет очень здорово… Конечно, что за заказ и какие говнюки, он не рассказывал, но Варя слушала внимательно, кивала, смотрела заинтересованно. Он еще подумал: а Наташка никогда его жизнью не интересуется и ни во что не вникает. Подумал, и как накликал: звонок в дверь, открывает, а там Наташка: лыбится во все тридцать два зуба: «Сюр-прайз! Чего такой кислый? Соскучился? Сейчас я тебя развеселю! Чего стоишь столбом? Приглашай в свою берлогу!» Он ей и страшные рожи корчил, и палец к губам прикладывал, и подмигивал – бесполезно! А тут на интересную беседу Варвара вырулила, и началось! Даже вспоминать не хочется… Вытолкал он эту чертову куклу, в конце концов, чуть с лестницы не спустил. Но тут началась вторая серия – уже с Варей пришлось разбираться… – Чего ж ты мне брехал: я серьезный, я глупостей не позволяю?! – кричала она. – Зачем меня звал? Вместо уборщицы? Небось эту шалаву полы мыть не заставишь? Короче, «Техасская резня бензопилой» – продолжение следует… Только она ведь права – не на сто даже процентов, а на все двести! Да и когда вместе жили, если руку на сердце положить, то в большинстве скандалов она правой выходила… Только когда он «под мухой» – совсем другой разговор получается. А сейчас, трезвый, вину чувствует, потому начал что-то объяснять, всякую фигню придумывать, извиняться… Варя вначале ни в какую – все, говорит, разбегаемся по своим углам, зови эту шалаву к Мигуновым, пусть они на тебя, дурака старого, полюбуются! Еле-еле уломал: поедем, люди нас позвали, неудобно! На меня осерчала, а они-то при чем? В конце концов, поехали. Варя всю дорогу молчала, только когда к белоснежному замку под сиреневой крышей подъехали, укорила: – Вот как нормальные люди живут: семьей в хорошем доме! А не в запущенной берлоге с приходящими шалавами! Сёмга вяло защищался: – Да ладно тебе, Варюша! Я ж говорю – это сумасшедшая. Я ее уже два года в глаза не видел. То уезжает куда-то, то приезжает – отвязаться от нее не могу! У ворот он собрался посигналить, но они открылись автоматически. – Место ты выбрал капитальное, – с трудом переводя дух в раскаленном до ста градусов воздухе, произнес Катранов. – Господствующая высота! Поставь пулемет и отбивайся хоть неделю! Сильно пахло нагретым деревом. Мышцы у всех расслабились, поры кожи раскрывались, обильно выделяя пот со всеми вредными для организма шлаками. Мигунов благодушно рассмеялся, поглубже натягивая шерстяную шапочку-сванку. – Такой цели, Игорек, не ставилось! А вот то, что никто во двор заглядывать не будет, – это точно. Зато я на всех сверху вниз смотрю. Да и вид красивый, успокаивающий. – А зачем ты колючую проволоку вдоль забора пустил? – спросил сидящий на среднем полке Сёмга, отхлебывая пиво из ледяной бутылки. – И камеры наблюдения везде. У тебя ж не тюрьма! – Э-э-х, Сергуня, святой человек! – Хозяин звонко шлепнул того по мокрому плечу – Да в поселке каждую неделю кражи! Залезут, все перевернут, окна побьют, мебель поломают, да еще насрут на столе! Плесни лучше пивка на камни, пусть хлебом запахнет… – Это уже получится не сауна, а русская парилка, – Игорь, кряхтя, спустился вниз, вытирая шапочкой потное лицо. – Пойдем, ребята, а то девчонки заждались… Распаренные до малиново-красного цвета, они выбрались на воздух, к бассейну. Женщины уже выходили из воды, закутываясь в махровые полотенца. На бортике дожидалась упаковка запотевшего пива. На небольшом круглом столике горкой лежала серебристая донская таранка. – Что так долго? – крикнула Ирон. Она последней вышла из бассейна, излучая волны здоровья, чистоты и еще чего-то из этого же ряда – наверное, хорошего аппетита. В строгом вечернем наряде она смотрелась грузно и вяловато, а сейчас ее полнота оказалась по-кустодиевски сдобной, вкусной, привлекательной. Игривый купальник показывал, что Ирон не стесняется своего тела. Даже на фоне Светы с ее по-девичьи безупречной фигурой, маленькой грудью и длинными стройными ногами она смотрелась вполне приемлемо. Варвара проигрывала обеим, хотя в молодые годы не уступала подружкам. «Все дело в образе жизни, в обеспеченности, – подумал Мигунов. – Если бы Светка осталась в своем Горняцке, на кого она была бы похожа? На свою мамашу!» Честно говоря, когда будущая теща приехала в Москву и он впервые ее увидел на вокзале – испугался. Черный платок по самые брови, какая-то одежда на плечах, которую ни курткой, ни пальто не назовешь, длинная юбка из очень грубого материала и ботинки. Мужские, потрескавшиеся, густо намазанные черной ваксой ботинки. – Здравствуйте, – сказал ей тогда с поклоном Сережа Мигунов. Она что-то прошептала сдавленно, хрипло. Можно было понять, как «здрассьти». А глаза, распахнутые, немигающие, выражали только страх. Не любопытство. Не радость встречи. Страх насильно привезенного в большой город лесного зверька. Светлана обняла ее крепко, спрятала материны глаза у себя в плече. – Давай возьмем такси? – предложила Светлана. Она всегда тонко чувствовала ситуацию. – Конечно, возьмем! – с готовностью согласился жених, прикидывая, сколько денег у него в кармане. – Зачем такси? Не надо никакого такси! – всполошилась гостья. – Это баловство, такие деньги тратить! Она шарахалась от такси, избегала метро, панически боялась людных улиц и эскалатора. А кожа лица, а руки… Зинаида Прокофьевна казалась глубокой старухой. А было ей тогда сорок два года, меньше, чем Светлане сейчас… По никелированной лестнице Мигунов аккуратно опустился в бассейн и энергично поплыл навстречу бурному потоку, изрыгаемому водяной пушкой. – Мы тут замерзли, вас ожидаючи! – кокетничала Ирон, растираясь полотенцем. – Так, а чего вы ждали? Надо было к нам! – Сёмга, радостно гогоча, плюхнулся в прохладную воду, забрызгав все вокруг. – Мы бы вас согрели! Варвара отряхнулась, глянула на него, покрутила головой и неопределенно хмыкнула. Света посмотрела на плескающихся в воде мужчин, наклонилась к Ирон, что-то сказала негромко. Женщины рассмеялись. – Но-но! Без пошлостей! – крикнул Мигунов. Света помахала ему рукой: «пока-пока», грациозно изогнувшись, подхватила с пола свою пустую бутылку из-под пива и, прицелившись, точным броском отправила в корзину для мусора. Катранов зааплодировал. Женщины направились в парную, он с восторгом смотрел в узкую спину Светланы. Она обернулась, перехватила этот взгляд и едва заметно улыбнулась. Игоря Васильевича как кипятком обдало. – Пива мне с воблой! – простонал Сёмга, выползая на сушу, как первое в мире земноводное. – Полцарства отдам!.. Он пальцами сорвал пробку с бутылки «Холстена», в два глотка осушил ее, громко отрыгнул. Попробовал, как Света, попасть с пяти метров в мусорную корзину – не получилось, бутылка покатилась по траве. – А помните, мужики, какое раньше пиво было? – Сёмга прихватил из упаковки очередную бутылку, выбрал таранку покрупнее, упал в шезлонг и, разодрав серебристую рыбешку вдоль, впился в нее зубами. – В середине-конце восьмидесятых, а? – Как же не помнить… – Мигунов расположился в соседнем шезлонге, вытянул длинные ноги и со знанием дела разделывал тарань: вначале оторвал голову, потом «чулком» спустил шкурку, вырвал и отправил в рот плотную розоватую икру, запил пивом. – Никакого не было. А то что было – как моча… – А нечего было пить всякую дрянь, – Катранов взял с подноса бокал, перелил в него бутылку, сделал осторожный глоток. – Я лично никогда никакой мочи не пробовал. – А что же ты пил тогда, интеллигент ты наш? – шевельнулся Семаго, отплевываясь чешуйками. – Может, «Пильзенское»? – И «Пильзенское» пил… Надо было пройти в хорошую гостиницу – «Россия» или «Москва», а еще лучше «Интурист». Там всегда хорошее пиво водилось. И «Старопрамен», и «Двойное золотое», и нормальное «Жигулевское». – Как же тебя туда пускали? – спросил Мигунов, делая очередной глоток прямо из горлышка. – Особенно в «Интурист». Нам к нему на сто метров подходить было нельзя – сразу погоны снимут! – Да очень просто: сделал рожу колуном – и пошел. Или офицерское удостоверение показал швейцару: они ведь все отставники, чуть ли не честь отдавали. И никто за это погоны не снимал. Нормально тогда жили. Это сейчас понапридумывали всяких сказок про то время… – Я лично ничего не придумывал, – Сёмга пожал плечами. В руке он держал рыбий позвоночник с хвостом. Где было все остальное, включая чешую, оставалось только догадываться. – Помню, мы майора Воробьева женили… Областной центр, ресторан «Оренбург», высшая наценочная категория – не хухры-мухры! И – ничего, кроме жирных эскалопов, поддельного грузинского коньяка и «Осветленного»… Про него говорили, что всякие номенклатурные шишки пьют чешское темное, а потом в эти бутылки заливают водопроводную воду и наклеивают этикетки: «Осветленное». Слушай, Катран, может, ты на ЦРУ работал? Там в буфете при штаб-квартире наверняка «Пильзенским» торговали. – Ага. И бутербродами с вяленой сёмгой… – отмахнулся Катранов, увлеченно обгладывая обтянутые солоноватой пленкой ребра. – И акульими плавниками, – не остался в долгу Сёмга. – Сушеными. – Нам же по тридцатнику тогда было, хлопцы! – сказал Мигунов, нюхая свою ладонь. – «Осветленное» или «Пильзенское» – какая, к хрену, разница? Молодость, надежды – вот главное. Мы почти на полжизни тогда моложе были… Если бы мне кто предложил вернуться туда, в восьмидесятые… Я бы согласился до конца дней наливаться одним «Осветленным». И поддельным грузинским коньяком. – А сейчас чем ты наливаешься? – поинтересовался Сёмга, выбирая себе очередную вяленую рыбку. – Скоро узнаешь. – Моя Ирон была тогда как балерина, – вспомнил Катран. – Свитер наденет – грудь не видно… – Бабы, пиво – это ладно… А как же твой замок, Серый? – сказал Сёмга, обводя рукой все вокруг. – Опять пошагал бы в малосемейку, где трусы над плитой висят?… Или где ты тогда жил? – Офицерская общага на Домбровском полигоне, – сказал Мигунов, с аппетитом вгрызаясь в плотную коричневатую таранью спинку и прихлебывая пиво. – Первый блок, как сейчас помню. «Переулок объедков». – А чего это такое? – Контейнеры в ряд стояли со столовскими отходами. Представляешь, что там творилось, особенно летом? Пацану второй год пошел. Капитанские сто восемьдесят рэ. В гарнизонном магазине – макароны, килька… М-м… Колбаса еще… Мы ее звали «Откровение». – Кровянка, что ли? – Угу. И «Осветленное». – Вот это жизнь! – Сёмга привстал, чтобы взять еще бутылку – И что, променял бы свой дворец, бассейн, все это – на тот сраный блок, капитанские погоны и кильку? Мигунов медленно, с наслаждением, затянулся «Пэлл-Мэллом» и выдохнул густой клуб дыма. – Променял бы. – Пургу метешь, хозяин, – криво усмехнулся Сёмга, повернулся к Катранову: – А ты, Катран? Где ты обитал тогда? – Где, где… Там же, только в третьем блоке, – буркнул Катран. – Мы же вместе на Домбровский перевелись! Правда, от объедков я был немного дальше… А когда женился, сразу переехал в Москву. – А чего это так? – подозрительно прищурился Сёмга. – Или твоя Ирон – генеральская дочка? – Ага. Был бы я тогда полковником под пятьдесят лет… – Ну конечно, Катраныч! – продолжал подначивать Сёмга. Его уже развозило понемногу – Полковник в пятьдесят – это ж позор! Сказать стыдно! Хоромы в центре Москвы, личный шофер, командировки заграничные… Все как у нормальных генералов. И при этом – всего лишь полковник!.. Обидно, Катран. Кстати, откуда это ты прикатил намедни? Бакен говорил, две недели не мог тебе дозвониться! Из Японии, что ли? – Два месяца! Аналитики хреновы! Прекращай эти майорские самокопания. Иди, окунись лучше, – посоветовал Игорь Васильевич. – Освежись. – Видаки, ковры, хрусталь, фарфор… Что еще? Гейши еще, камасутра… Хотя Камасутра не в Японии, а в Индии… Да, за тобой не угонишься, Игорешка! Индия… Иран, Ирак какие-нибудь… Ладно, что обычно оттуда везут? Катран напрягся. – …Или я тебя сам окуну. – Да хватит тебе, Сёмга, что пристал к человеку? – сказал Мигунов. – Лучше про себя расскажи. Ты-то где обретался после «Дичково»? Ты же уже майора получил, по слухам, тебя в Копьяр[12] направили, старшим дежурной смены. Повышение, перспективы… Как ракета при запуске – замерла над стартовым столом в клубах дыма и пламени, вроде задумалась: лететь, не лететь… А потом пошла-а-а! И уже не остановишь – только ее и видели… И ты вроде хорошо пошел со старта, но через пару лет вдруг уволился! Семаго захлопнул рот. Поднял на Мигунова глаза, издал горлом невнятный звук, нахмурился. С интересом рассматривая какую-то красную проплешину на своей толстой волосатой икре, медленно произнес: – Действительно, получил перспективное назначение в семьдесят девятом. Только не в Копьяр, а в Плесецк. И не старшим дежурной смены, а замначальника пуска, с перспективой на начальника. Хозяин дома развел руками. – Так это ж отличный выстрел! И что дальше? – Не сложилось, мужики. Судьба. Ладно, чего прошлое вспоминать! Докладываю: сейчас зарплата у меня сорок тысяч в месяц. А если квартальные и годовую премии посчитать, то и все шестьдесят! – А назад, в молодость, не хочешь? – спросил Катран. Сёмга будто не услышал его. Доел очередную таранку, поднял бутылку, глянул на оставшееся пиво, встряхнул и быстро вылил в себя. – Не хочу, – наконец сказал он, глядя перед собой. – Вернуться туда – ни за что. Хрен с маслом. Ни за какие деньги, ни за какую молодость. Разве только изменить что-то в своей жизни… Попробовать еще раз. Только ничего не изменишь. Ничего. И видал я в гробу эту молодость… Он часто и шумно задышал, будто вот-вот расплачется. Стиснул зубы. Потом сплюнул под ноги, быстро глянул на Мигунова и растер плевок босой ступней. – Но и здесь оставаться тоже не хочется. Вот в чем проблема, мужики. Наступила тяжелая пауза. – Что такие скучные, мальчики? – К бассейну величаво выплыла раскрасневшаяся Ирон. За ней, как сухогруз в кильватере ледокола, скромно следовала Варя. – Сейчас окунемся и будем вас веселить! Женщины, взвизгивая, опустились в голубоватую воду. – Слышь, Мигун, а где у тебя туалет? – спросил Катранов, отряхивая руки от рыбьей чешуи. – Да там, внутри, напротив бани, – ответил хозяин. Игорь Васильевич неторопливо зашел в дом, спустился по мраморным ступенькам в подвал. Здесь его медлительная вальяжность мгновенно исчезла: он быстро метнулся к парилке, заглянул в маленькое окошко и, бесшумно приоткрыв дверь, проскользнул в пышущую жаром деревянную комнатку. Светлана в узких трусиках лежала лицом на скрещенных руках, как будто загорала на пляже. Катранов пощекотал ее красные распаренные подошвы. – Ой, Иронка, перестань! – Полуобнаженная женщина резко перевернулась, села и оказалась лицом к лицу с полковником Катрановым, который тоже был в одних плавках. Она разрозовелась, спрятанные под войлочную шапочку волосы подчеркивали высокую линию шеи, и это очень шло Светлане. Но Катранов смотрел не в лицо, а ниже – на округлые груди с торчащими сосками. – Ой!! – Она быстро закрылась ладошками. – Ты что, Игорь, с ума сошел? Я думала, Ирон вернулась… – А это всего-навсего я, – делано-виновато пробурчал Игорь Васильевич. – Надеюсь, здесь нет телекамер? Светлана лукаво усмехнулась. – Нет. А что ты собирался делать? И зачем держишь мои ноги? – Разве? – Мужские руки разжались. Хотя Катранов только вошел в парилку, он уже напоминал вареного рака. – Собирался сделать массаж… Она рассмеялась. – Очень мило. Как в кино. Видел «Криминальное чтиво»? – Не помню… Хотя нет, конечно видел! – Мужчина массирует ноги девушке, делая вид, что это ничего не значит, – процитировала Светлана. – И она делает вид, что это ничего не значит. Но на самом деле оба понимают, что это значит многое… – Вспомнил! Кстати, у тебя ступни, как у Умы Турман… – Такие же большие? – прищурилась Светлана. – Нет, такие же красивые… – Очень мило. Но мне не нравятся ее ступни. Мои гораздо изящнее… – На сто процентов согласен! – И размер вполне соответствует моему росту… – Нет вопросов! – Ты очень красноречив, Игорек! Так что ты хотел мне сказать? Говори быстрее, ибо могут войти Сергей или Ирон, а ситуация, мягко говоря, довольно двусмысленная… – Что хотел сказать? Не знаю… В подходящей обстановке я бы сделал тебе массаж ног, как в том кино… – Это предложение? – Светлана прямо смотрела в лицо Катранову. Слишком прямо. Казалось, сейчас она опустит руки. – Так точно, – почему-то по-уставному ответил полковник. – Что ж, мы его рассмотрим. А сейчас быстро дуй обратно ко всей компании! После стоградусного жара сауны тело Катрана на воздухе будто холодом обдало. На миг он испугался, что вспотевшая кожа выдаст его с головой. Но Мигунов и Семаго продолжали спорить о прошлом и настоящем и не обратили на товарища никакого внимания. Варя что-то рассказывала Ирон в углу бассейна, а та увлеченно слушала. Отчетливо доносился аромат жарящегося мяса. Прежним неторопливым шагом полковник подошел к бортику, красивым нырком без брызг вошел в воду и вынырнул прямо возле болтающих женщин. – А ну-ка, что вы здесь замышляете?! – рявкнул он. – А кто будет на стол накрывать? Обед накрыли на веранде. Легкий ветерок приятно ласкал многократно разгоряченные и охлажденные тела, которые теперь были втиснуты в цивильные одежды. Некоторые фигуры от этого выиграли, некоторые – проиграли. Но последних было немного – только супруги Мигуновы и Катранов. Зато отставной майор Семаго перестал быть рыхлым толстяком: в джинсах «Brioni», джинсовой шведке «Canali» и дымчатых очках «Dior» он приобрел куда более пристойный вид, сразу вернув себе значительность и вальяжность. Ирон – в короткой черной юбке и белой кофточке без рукавов утратила схожесть с тюленихой, как про себя называла ее Светлана. В свою очередь, Ирон отметила, что простенький наряд хозяйки не так прост, как кажется: и шортики, и маечка – от известных фирм, в бутике «Охотного Ряда» они потянут на месячную полковничью зарплату. Поскольку Варвара одевалась неброско, недорого и выглядела достаточно невзрачно: майорша и есть майорша, – она ничьего внимания не привлекала. А красавица-Ксения, напротив – привлекала, но мужчины всячески старались это скрыть. У всех участников застолья было отличное настроение и отменный аппетит. Посередине массивной дубовой столешницы, рядом с глиняной, отменно держащей тепло шашлычницей, стояло огромное блюдо с крупными, в каплях воды помидорами, аппетитной краснобокой редиской, небольшими пупырчатыми огурцами, толстыми бело-зелеными стеблями лука, изумрудными стручками огненно-горького перца. На расстеленной салфетке серебрилась связка отборной, икряной таранки, бутылки «Холстена» напоминали силуэты готовых к старту американских ракет «Минитмен» на учебных плакатах. В плетеной соломенной хлебнице лежал тонкий, в черных подпалинах, грузинский лаваш. Из ведерка со льдом торчало горлышко бутылки с синей пробкой. Мигунов одобрительно рассматривал это великолепие. Если сюда добавить огромного, истекающего жиром, красновато-прозрачного на просвет цимлянского леща, блюдо красных лоснящихся раков да тарелку рассыпчатой вареной картошки, то получится настоящий донской стол. Он гордился соблюдением семейных традиций. И сыном, которому передал умение готовить настоящий кавказский шашлык. Шашлык действительно удался на славу. Баранина была прекрасно обжарена снаружи, но не засушена и сохранила свежую сочность внутри: розоватость и прозрачную слезу на срезе. К нежной мякоти очень подходили привезенное Сёмгой ткемали и кавказская икра, изготовленная из запеченных на углях овощей. – По-моему впереди не осень, а лето, – сказала Ирон, накалывая на вилку приличный кусочек мяса. – Бабье лето. Очень знойное бабье лето! – сказал Катранов, в упор рассматривая сидящую напротив Светлану. Она знала, какой именно он видит ее в данный момент, и ответила быстрым, но откровенным взглядом. – Оно бывает куда жарче, чем настоящее лето. Гораздо жарче! И она опять знала, что он имеет в виду. – Давайте за нашего повара, за Родика! – вовремя поднял рюмку с ледяной водкой Сёмга. Перед обедом Мигунов позвал товарищей на серьезное совещание к своему бару. Здесь было все: коньяки и арманьяки, бурбоны и виски, текила и мескаль, кальвадосы и ромы, джины и граппы, настойки и наливки, ликеры и вина, водки и шнапсы… Обсуждение было долгим, горячим, пристрастным, но вместе с тем объективным, взвешенным и тщательным до мелочей, а главное – неравнодушным и заинтересованным. Если бы все совещания в Министерстве обороны происходили на таком уровне отношения к результату, то Российская армия давно была бы самой сильной и непобедимой в мире. В конце концов, два действующих полковника и один майор запаса сделали единодушный и вполне обоснованный вывод: лучшего альянса, чем водка с пивом, человечество пока не придумало. Водки содержались в холодильнике, в покрытых инеем бутылках, и было их не меньше десятка сортов. И «Финляндия», и «Абсолют», и «Кауфман», и «Русский стандарт», и практически неизвестный в России «Серый гусь», который и выбрали единогласно для сопровождения сегодняшнего застолья. – Родик юрист, заканчивает МГИМО, знает три языка, – отрекомендовал сына Мигунов, когда все выпили. – Талант к языкам у него от мамы… Он получил три гранта на международных конкурсах! Светлана рассмеялась: – Сережа, хватит расхваливать свою семью. Это нескромно! Родик пригубил рюмку и поставил ее на стол. Его девушка вообще не притронулась к спиртному. Светлана и Ирон пили пиво, зато Варвара поддерживала мужчин как могла: «топливо» – то есть водку, принимала исправно, но от «окислителя» – пива – отказывалась. – К тому же есть такое понятие – «стартовые возможности», – произнес Родион, накладывая Ксении кавказскую икру – У меня они, благодаря родителям, довольно высокие. Так что мои собственные заслуги пока невелики. Надеюсь, пока! Последнее слово он выделил особо. Взрослые добродушно улыбались. – У тебя объективный парень! – сказал Сёмга, извлекая из ведерка со льдом «Серого гуся» и наполняя рюмки. – А я родился в рабочей слободке, можно сказать, в настоящем бараке, по соседству даже жила настоящая цыганская семья, которая торговала коноплей. Кстати, итальянский премьер-министр – наполовину цыган, кто-нибудь слышал об этом? Варвара многозначительно хмыкнула. Ее щеки покрылись красными пятнами. – Так вот, когда я учился в шестом классе… Родик Мигунов шептался с Ксенией и под столом гладил ей коленки. Катранов чокнулся с Мигуновым, они выпили и закусили. Варвара что-то сказала на ухо Ирон. Света за сына выпила немного водки, поставила рюмку и теперь внимательно рассматривала Мигунова и Катранова, будто сравнивая. Сёмгу никто не слушал. Он обиженно замолчал и разлил «Серого гуся» в очередной раз. – А какие у Родиона планы на будущее? – покровительственно спросила Ирон, поливая очередной кусочек шашлыка зеленым острым соусом. – Закончу институт и поеду в Сорбонну, в аспирантуру… – буднично ответил молодой человек. Разговор сразу принял новое направление. Варвара сказала, что видела по телевизору, как французские студенты поджигают машины. Ирон сказала, что Европу заполонили эмигранты и во Франции почти столько же черных, как в Африке. Сёмга вставил, что жизнь в Париже дорогая, придется подрабатывать в каком-нибудь бистро. Сергей Мигунов пояснил, что французы обещают стипендию под девятьсот евро. Очень неплохо, согласился Катран. Многие офицеры Генштаба получают гораздо меньше. – А какая у вас научная концепция, Родик? – поинтересовался Катранов. Родион пожал плечами. – Долго объяснять. Нечто о соотношении прав личности и общества. Точнее, личности и государства. Я против европейской концепции о приоритете первого над вторым… Ирон всплеснула руками. – Но почему? Разве не в этом состоит демократия? Родион покачал головой. – Конечно, нет! На этом принципе базируются охлократия и анархия! Кстати, сами европейцы это прекрасно понимают и когда им надо – начисто перечеркивают свои же принципы… – Мне нравится ваша позиция, Родион, – сказал Катранов. Он с аппетитом ел шашлык, пил водку и запивал пивом. – Но тут есть маленькая неувязка… Удастся ли вам критиковать европейские принципы, получая от европейцев денежное содержание? Мне кажется, это большой вопрос! – Гм… Ну… В конце концов, они пропагандируют свободу слова и право на самовыражение, – неуверенно сказал Родик. Похоже, над этой стороной проблемы он не задумывался. Катранов улыбнулся, расслабленно потягивая «Холстен». – Пропагандировать абстрактную свободу слова – это одно, а оплачивать противоречащую тебе позицию – совсем другое! – Ну… Да… Пожалуй… Там будет видно… – Родион заметно растерялся. Светлана вовремя пришла к сыну на помощь: – В конце концов, концепцию никогда не поздно и изменить! Ведь твоя цель не ссориться с университетской профессурой, а защитить диссертацию и ассимилироваться в Париже… – Тоже правильно, – кивнул Родик. Катранов чуть заметно улыбнулся, но ничего не сказал. – Давайте за наших детей! – предложил он. – Наливай, Сёмга! Обед подошел к концу. Сытые и хмельные гости удовлетворенно отвалились на спинки стульев. – Пойдемте ко мне в кабинет, друзья, – предложил Мигунов. – Кофе, коньяк, сигары, музыка… Заглянцуем, короче! – Дижистив, как говорят в Париже, – блеснул Родик. Кабинет Мигунова располагался на втором этаже, и там было устроено нечто вроде музея рока. Портреты исполнителей, две скрещенные бас-гитары, огромный стеллаж с пластинками, богатая аппаратура. Из окна открывался прекрасный вид на лежащий внизу коттеджный поселок – разноцветная мозаика крыш богатых особняков, ухоженная зелень дворов, голубые бассейны, чисто выметенные мощеные площадки – все это было как на ладони. – Вот она, Европа! – с легким оттенком зависти кивнул Сёмга. – Где еще в Подмосковье такое увидишь? – Говорил же я: если пулемет поставить, можно неделю продержаться, – сказал Катранов. Он смотрел в окно и прихлебывал виски со льдом из широкого стакана. Кусочки льда глухо сталкивались между собой и звонко ударялись о стекло. – Пулемет не пулемет, а ружьецо припасено на всякий случай, – отозвался Мигунов. – «Бенелли», шестизарядное, вон там, в шкафу стоит… Первый патрон с резиновой картечью, а остальные – со свинцовой. У меня на каждом этаже ружьишко припрятано, чтоб под рукой, если что… Он колдовал за стойкой, выдавливая лайм в набитые мятой и льдом такие же широкие стаканы. Вспотевший до черных подмышек Сёмга танцевал со Светой под что-то блюзовое, тягучее, Варвара и Ирон резались в «Дум» за большим монитором, Родик и Ксения, прижавшись друг к другу, шептались на мягком диване. – Молодец, Мигун, хорошо живешь, все предусматриваешь, даже завидно, – Катранов остановился перед висящим на стене черно-белым портретом. – А это что за гомик? Сергей поднял голову, посмотрел на портрет, потом долил в стаканы светлой «Гаваны Клаб», вставил соломинки. – Это Элвис Пресли, Катраныч. Он не гомик, он гений рока! Внимание, дамам предлагается самый модный коктейль сезона: «Мохито» – любимый напиток Хемингуэя! Он обошел женщин, каждой сказал комплимент и галантно вручил стакан с зеленой жидкостью. – Обожаю Хемингуэя! – воскликнула Светлана, зажимая накрашенными губами соломинку. Танец кончился, Сёмга отошел к бару, налил себе чистого рома, набросал льда и тут же залпом выпил. Потом налил еще и сел в глубокое кожаное кресло. – А я не читала, – пожала плечами Ксения. – Но все равно вкусно! Варвара и Ирон молча уткнулись в свои стаканы. Катранов пристально рассматривал хозяйку дома. Сквозь тонкую ткань и надпись «Valentino» он отчетливо видел маленькие округлые груди. Тряхнул головой, чтобы отогнать наваждение. – Гений? И что ж в нем такого гениального, Мигун? – Он допил свой виски, налил новую порцию, добавил льда и вновь отхлебнул. Сергей охотно сел на своего конька: – Пресли был первым из белых, кто смог воздействовать на подсознание слушателей. Это ведь африканские штучки: всякие там-тамы, барабаны, агрессивная ритмика, действующая на психику… Когда-то ритуальная пляска шамана вводила в транс все племя, потом, пользуясь схожей методикой, черные исполнители завораживали тысячи зрителей… Он начал заводиться, глаза возбужденно заблестели. – Именно черные властвовали в концертных залах и задавали тон в рок-клубах! И вдруг появился белый, которому удалось сделать то же самое! Элвис получил признание у широких масс и отнял у черных большую аудиторию, понятно, что вряд ли они его любили. Но помешать успеху так и не смогли… Он разбогател, оброс роскошью, даже принялся коллекционировать «Кадиллаки» – машины американской мечты и собрал их более ста штук! О своих кумирах Мигунов мог говорить часами. – Да Элвиса я знаю, что ты мне басни читаешь… «Аh Shook Up». «Ой, шукав!», по-нашему – да? Помню, слышал. В общаге еще… – Катран покачивался с бокалом в руке и время от времени украдкой поглядывал на Свету, на ее губы, на испачканную помадой соломинку. – Не-е, Серый, я вот про этого, с чубчиком лакейским – он кто? – А-а, этот… Билл Хейли. У него стеклянный глаз. – Ну и рожа. Точно не гомик? Мгм. А этот? – Чак Берри. – А этот? – Эдди Кокран. – На мою фамилию чем-то похоже: Кокран – Катран… Наш парень, сразу видно. Серьезный. На ракетчика похож. Не то что эти… Живой, кстати? Сколько ему сейчас? – Погиб, давно. В 60-м еще. – Жалко. Всего-то на гитаре ведь играл… Не воевал, на полигонах не служил, в наряды не ходил. А почему погиб? – На машине разбился. – Ну и дурак. Я бы на его месте до сей поры играл бы себе потихоньку, деньгу зашибал на концертах и плевал на всех с Эйфелевой башни. Никто ведь на пенсию не гонит, работай – не хочу… Не то что у нас: пятьдесят стукнет – и в любой момент могут выпереть… А что дальше? Тебе хорошо, Мигун, ты в себе уверен. Или делаешь вид, что уверен, но получается убедительно… Катранов внимательно посмотрел на бывшего сослуживца. – Да у меня та же проблема, – Мигунов взял из его руки пустой бокал, наполнил на две трети, насыпал льда и вернул. – Правда, у нас полегче: это не Минобороны, тут и личного состава меньше, и специалисты выше ценятся. Но тоже после пятидесяти никаких гарантий! Захотят – оставят, захотят – отправят! – Точно, как захотят, так и сделают! – Катран открыл рот и вылил в себя все содержимое бокала, вместе со льдом. С хрустом пережевал, поморщился. – И ведь трутся уже возле начальства пидоры, типа этого чубатого… – Он показал на фото Билла Хейли. – Рожи блядские… Трутся, на цырлах шастают, как гиены, когда мертвечину почуят… А вот хрен им!! Ирон оторвалась от коктейля и встревоженно посмотрела в их сторону. – Тш-ш… Катран, не расходись, – сказал Мигунов. – Хрен им! – страшным шепотом повторил Катранов. – Сейчас не тот момент, чтобы Катранова убирать! Во, выкусите! Они уже на Брюссельский саммит съездили, когда замначштаба вместо меня Маренцева откомандировал, – они уже знают, чем это пахнет! Просрали саммит так, что министр потом полгода ходил, очко ладошкой прикрывая… А шеф мой – генерал Ермильев Иван Никанорович, не дурак, он твердо знает одну вещь: если на стол переговоров должны лечь серьезные документы… да на какой угодно стол, хоть переговоры, хоть доклад у Президента!.. Если есть документы, то должен быть Катранов, который их подготовит… Проведет их аккуратненько – от коротенькой резолюции до папочки красной кожи с золотым тиснением, все что надо учтет, со всеми, с кем надо, согласует! А без Катранова этими документами можно только подтереться! Катран перевел дух, глянул с недоумением в свой пустой стакан. – Слушай, Серый, ты мне подливал только что, или показалось? Мигунов усмехнулся, снова плеснул соломенного цвета жидкости из прямоугольной бутылки с голубой этикеткой. – Ты хоть знаешь, что пьешь? – Чего ж не знать? Виски! Мигунов усмехнулся еще раз, старательно скрывая превосходство. – Это не просто виски, Игорек. Это «Джонни Уокер» – голубая марка. Вначале идет красный лейбл – три года выдержки, потом черный – семь, потом золотой – восемнадцать, все думают, что это и есть самое наилучшее: золото ведь… Ан нет! За золотой следует зеленая марка, и только затем – голубая: это и есть вершина, двадцатипятилетняя выдержка! Его девяносто пять процентов англичан или америкосов и не пробовали. А те, кто пробует, по двадцать пять грамм принимают, языки мочат. А мы садим стаканами, как и положено! Катран покрутил головой. – И кто тебя научил всем этим премудростям? – Было дело. Да и премудрости тут небольшие. Катран отхлебнул, почмокал. – По-моему, все они на один вкус! – И засмеялся. – А помнишь, Серый, как раньше у нас все мужики «Солнцедар» пили? Мигунов нахмурился. – «Солнцедар» пили, а в космос первыми полетели, и не слабей америкосов были, хотя они всегда жрали виски… Виски жрали, а нас боялись! – Ничего, Серый, мы скоро им вставим фитиль в задницу! Катранов доверительно обнял друга, наклонился к уху. – Иван Никанорович мне доверяет, я его везде сопровождаю, без меня он как без рук… Только что в очень важную командировку вместе съездили… Но рассказывать не могу, не имею права… Одно скажу: сейчас новый, очень важный и долгосрочный проект затеваем, пока не закончим, на пенсию меня не выпрут! – Да я знаю, Катран, ты классный специалист! Что я, не знаю? Они расцеловались. – Гля, Сёмга какой-то надутый, глушит ром в одиночку! Помню, в молодости такое пойло продавалось по семь рублей бутылка. Гадость страшная! Катранов указал на Семаго, который со стаканом в руке бродил вдоль стены, увешанной портретами рок-н-ролльных знаменитостей и репродукциями старых афиш Элвиса Пресли, Джина Винсента и Мерла Тревиса. – Не-а, Игорь, золотой «Гавана Клаб» не гадость. Просто тогда вкусы были другими. Да и пили мы его неправильно: чистым, да почти всегда без закуси. А на бутылке, кстати, были рецепты коктейлей, только мы-то на это внимания не обращали! Но Катранов пропустил все разъяснения мимо ушей. Он смотрел в спину Семаго. – А ты заметил, Серый, что Сёмга наш изменился здорово? Какой-то… не такой стал? С женой в разводе, таскает ее за собой для виду. Зачем? Про Дрозда все вспоминает, язвы расчесывает, виноватых ищет… К чему? Заделался коммерсантом – и радуйся, а чего перед товарищами своими доходами хвастать? – Точно. Он уже не ракетчик. Зря я его позвал… Будто почувствовав, что о нем говорят, Семаго приблизился и сел напротив. – Хорошую ты себе дискотеку отгрохал, Мигун. Мечта молодости, я так понимаю? – Рукой со стаканом он обвел просторную комнату: портретную галерею корифеев рока, бесконечные стеллажи с дисками, блестящую аппаратуру класса «хай-фай», мощные стереофонические динамики. Весь северный угол занимала барная стойка, над которой отражались в зеркальных панелях ряды бутылок с благородными напитками. – Не так чтобы мечта… – Мигунов пожал плечами. – Увлечение. Релакс, как говорят подружки моего сына. А может, и мечта, не знаю. Воплощенные мечты быстро забываются. Кстати… Сейчас я вам покажу кое-что. Он подвел друзей к одному из стеллажей, снял оттуда три диска. Один он сунул в руки Катрану, другой – Сёмге, а третий вставил в дископриемник стереосистемы. – И что это? – не понял Сёмга. – «Шестнадцать тонн», те самые. Это кавер-версии. Сорок четыре аранжировки, сорок четыре исполнителя, которые спели эту песню в разное время… Я эту коллекцию лет восемь собирал… Сёмга допил ром. Он не понял. Похоже, он уже дошел до состояния, когда мало что понимают. – То есть… «Шестнадцать тонн»… Дуба? Это Дуба наш, что ли?! Свой диск выпустил?! – Нет, – Мигунов засмеялся. – Я уже говорил: «Шестнадцать тонн» написал Мерл Тревис, американец, вот его портрет висит, полюбуйся… Он показал на фото довольно пухлого и довольно немолодого человека, одетого в пестрый костюм с галунами и бахромой и ковбойскую шляпу с массивным значком на тулье. – Этот клоун ряженый? – возмутился Сёмга. – Он что, поет наши «Шестнадцать тонн»? Эта рожа сдобная?! – Поет, конечно, – сказал Мигунов. – Пел, вернее. Он ее придумал еще в сорок седьмом году. Только там никто не бомбит ни Нью-Йорк, ни Союз. Это уже мы придумали. Настоящая песня не про бомбы, а про шахтера, молодого рабочего парня… Мигунов пошарил по стеклянному столику в поисках пульта, нашел его и нажал кнопку. Из динамиков послышался гнусавый голос Мерла Тревиса. Он рассказывал какую-то байку зрителям, время от времени перебирая струны гитары, зрители смеялись, Тревис замолкал и гнусавил дальше, зрители смеялись снова. Было похоже на любительские записи концертов Высоцкого. Потом Тревис запел. Под одну гитару. Ни басов, ни ударных, ни саксофона. И голос у него был, как ржавым скальпелем по горлу, и этот южный акцент… Сёмга скривился, жестом показал Мигунову на свой стакан, Мигунов налил ему рома. Варвара хотела вытянуть бывшего мужа на середину комнаты потанцевать, но Сёмга вырвал руку и упал на диван рядом со Светой. – Ну и что? – сказал он. – Муть. Наш Дуба пел в двадцать раз лучше! Не пойму, от чего они там, в зале, тащатся… Нет, не нравится мне эта дрисня! – Что ж, попробуем другой вариант, – Мигунов пощелкал пультом. – Все зависит от аранжировки. Под гитару возникают совсем другие, «интеллигентские», ассоциации, не связанные с гружеными бомбардировщиками или тоннами угля в шахте. К тому же, под гитару получается совсем не рок, а кантри. Если задействовать саксофоны – выйдет джазовый блюз… А ударники и басы – вот это и есть настоящий рок! – Ага, вот она! Динамики напряглись, выплюнули тяжелые басы, и мощный низкий голос медленно завел песню, Светлана легко переводила: – Это ты на меня намекаешь, что ли? – пьяно насторожился Сёмга. – У тебя торс вовсе не крепкий, ты сутулишься, – бросила Варвара с дивана. «Бум-бум! Бум-бум! – били по барабанным перепонкам сабвуферы. – Бум-бум! Бум-бум!» – Чувствуете? Другое дело! – оживился Мигунов. – На этом фоне легко представлять шестнадцатитонные пласты угля, отваливаемые мощным забойщиком. И шестнадцатитонные бомбы тоже. Это исполнение из нашей молодости, Том Джонс. По голосу я представлял его толстым негром. А он оказался белым. И не толстым. – А интересно, какая там настоящая выработка в шахте, – поинтересовалась Ирон. – Норма пятнадцать – семнадцать тонн, – со знанием дела ответила Света Шаройко из Горняцка. – Только ее модно было перевыполнять. Стаханов больше ста нарубил, Чих в Ростовской области по сорок тонн выдавал… Ирон захлопала глазами, изображая недоумение. – Как можно вырабатывать так много? Не на полтонны, не на тонну, а во много раз? – Социалистические хитрости, очковтираловка, – махнула рукой Светлана. – Забойщик не только пласт рубит, но и крепь ставит. А за Стахановым шли специальные крепильщики, он только рубил. Да и то, отец говорил, ему добычу приписывали… – Ничего себе, – удивилась Варвара. – Светочка, откуда ты эти тонкости знаешь? – Откуда, откуда, – бывшая Света Шаройко опять махнула рукой. – Жила я там! На уроках нам все это вдалбливали, сочинения по сто раз писали про героев-шахтеров! Даже в шахту как-то опускали, вроде на экскурсию… Настоящий ад – вот что такое шахта! А у меня и дед, и отец в этом аду работали, батю там и завалило… Светлана залпом допила свой «Мохито», пожевала веточку мяты. – Как я боялась этой черной дыры с клетью, как радовалась, что я девчонка и не придется туда спускаться, как мечтала уехать подальше от всего этого! – Голос у Светланы задрожал, она сжала пальцами переносицу. Мигунов подскочил, обнял жену, поцеловал в лоб. – Успокойся, Светик, ты чего? Какая шахта? Нет никаких шахт! Даже у меня их уже нет! – Да ничего, я в порядке, – Светлана встала. – Пошли, девчонки, посидим на воздухе, у фонтана, я самовар поставлю – настоящий, на углях… – Убирай к херу эту пластинку про шахту! – потребовал Сёмга. – Давай наши «Шестнадцать тонн»! Про летчиков, про ракетчиков! Нашу песню давай! – Хватит орать! – взвилась вдруг его супруга. Она тоже заметно опьянела. – Ракетчик, тоже мне, выискался!.. Постыдился бы!.. – А чего мне стыдиться? Что уволился рано? Так это не стыдно, – Сёмга побагровел, как перед дракой, и стиснул зубы. Он заговорил вдруг тихим, ледяным голосом, из которого рвалось опасное напряжение: – Я ракетчик, Варвара… Я классный ракетчик, как все наши хлопцы… Ты что, сомневаешься? Варвара испуганно осеклась и повернулась к хозяйке дома. – Пойдем, Светочка, я помогу чай заварить, на листиках… Женщины ушли, Родион с Ксенией незаметно исчезли еще раньше. Два полковника и отставной майор остались одни. Мигунов и Катранов глянули на товарища и переглянулись: он выпил очередной стакан рома и застыл, остекленевшим взглядом уставившись перед собой. Сжатые челюсти и играющие желваки выдавали крайнюю степень владеющего им напряжения. – Давайте лучше споем, пацаны! – бодро предложил Мигунов. – Сейчас найду подходящее исполнение… Через несколько секунд из динамиков выплеснулся оглушающий рев электрооргана и басов, от которого сидящих на диване вдавило в поролон, а чуть позже вступил голос, жесткий и резкий, как окрик бандита на большой дороге. Это были те же «Шестнадцать тонн», только в исполнении какой-то российской группы, гремучей и дребезжащей, как порожний товарняк, но это исполнение понравилось офицерам куда больше, чем увешанный бахромой старичок Мерл Тревис. Сёмга вышел из прострации, вскочил и принялся, как давеча в ресторане, отбивать тяжелый ритм по паркету: «О, даешь! Это по-нашему!!» Катран опрокинул в себя виски и взревел вместе с певцом: Тут же к нему, нарочито хрипя, присоединились Мигунов и Сёмга. Они дергались в такт ритму, как разминающиеся боксеры. Они дурачились и орали, расставив руки в стороны, кружа по комнате, словно боевое авиазвено: тяжелый бомбардировщик Сёмга и прикрывающие его с флангов истребители – Катран и Мигун. Бомбы точно легли в цель, самолеты входили в разворот, чтобы лечь на обратный курс, но, как часто бывает, начались осложнения: с противовоздушной обороной шутки плохи… Майор Семаго схватился за лицо и рухнул на пол. Полковник Катранов повторил его жест и упал на диван, но полковник Мигунов твердой походкой прошел к стойке бара. Воздушный бой закончился, песня тоже, но виски – нет. Полковник Мигунов ловко и быстро заправил пострадавшие самолеты, вернув их к жизни, и окосевшая эскадрилья вновь вылетела на опасное задание. Мигунов схватил свой КПК, нажал нужные кнопки, и верхний свет погас, а вместо него в полутьме тревожно замигали скрытые в щелях фальшпотолка красные «галогенки». – Вот тебе и Родина-мать, вот тебе и Нью-Йорк, и Москва! – орал, напрягая жилы… непонятно кто: то ли певец на диске, то ли кто-то из эскадрильи. – И какая у них дисциплина: бар, притон, девки… Мы на дежурствах неделями из КП не выходили! И трезвые, как стекло! – Они виски жрали, а мы – «Солнцедар»! И не закусывали! И ничего! Не слабее их были! Пользуясь светомаскировкой, летчики-ракетчики совершили еще одну вынужденную посадку у стойки бара. Сёмга едва держался на ногах и, схватившись за столешницу, едва не опрокинул бутылку с виски. Ввиду этого командование приняло решение временно отстранить его от полетов, но Сёмга полез на Катрана с кулаками, и допуск пришлось возобновить. – А над нашей шахтой – бетон! Целых сорок девять тысяч тонн! И стали легированной… Целый рулон! И по фигу нам эти ваши шестнадцать тонн! Экспромт невидимого в тревожном полумраке исполнителя имел большой успех. Зазвенели стаканы. – Нет, пацаны, эта песня гораздо лучше той, про шахтера, – с трудом произнес Сёмга. – Ты ту больше не ставь. – Да это одна и та же! – принялся растолковывать Катран. – Песня про шахтера и есть, просто на ее мотив поют про бомбы… – Что-то мы сегодня антипатриотичный вариант поем, – покаялся Мигунов. – Надо было Нью-Йорк разбомбить! – Не вопрос! – бодро отозвался Катран. – Через десять минут взлет! – Не, пацаны, шестнадцать тонн тут не катит, – Сёмга покачал пальцем, как метрономом в среднем ритме. – Какие такие шестнадцать тонн? Обычные фугаски, самые большие, были с тонной тротила. Атомный «Малыш», которым Хиросиму разбомбили, это двадцать одна тысяча тонн. Двадцать одна тысяча! А современные СЯБы[14] – они вообще по миллиону! Какие, на хер, шестнадцать тонн? – Чувствую, навозимся мы сегодня с Сёмгой, – вздохнул Катранов. Выпил он изрядно, но держал себя в руках. – Ерунда, – сказал Мигунов. – Бросим в бассейн, мигом отмокнет. Хотя пить он не умеет! Сказано, пиджак[15]! Семаго не обращал внимания на невнимательность слушателей. – На «Молнию», например, десятимегатонную головку ставят! – монотонно бубнил он, рассматривая пустой стакан. – Даже на «Гвоздь» мегатонну прикручивают… У Катранова отвалилась челюсть. – Что?! – Катран потрепал его по расслабленному плечу – Откуда ты знаешь про «Молнию», а особенно про «Гвоздь»?! Слышь, Мигун, выключи музыку! – «Гвоздь» – это же крылатое «изделие», он большой СЯБ не возьмет, – в наступившей тишине слова пьяного в лоскуты отставного майора звучали еще более невероятно, чем под гром тяжелого рока. – Он берет скоростью! Прикинь, Мигун, у американского «Томагавка» – девятьсот километров в час, а у «Гвоздя» – семь тысяч! Семь тысяч, прикинь! Мигунов и Катранов изумленно переглянулись. – И заметь, без всякого окислителя! Прямоточный воздушно-реактивный двигатель дает гиперзвуковую скорость! – Сёмга встал, его качнуло, но он сохранил устойчивость. – Пойду, умоюсь. А то чего-то развозить стало… Полковники проводили его удивленными взглядами. – Что я тебе говорил? – Катранов выставил указательный палец, будто прицелился Мигунову в живот. – Не нравится мне Сёмга, все сильнее не нравится! Ты знаешь, что он сейчас делал? Мигунов пожал плечами. – То же, что и все мы… Пил, веселился. – А что он говорил, знаешь? – Только догадываюсь. Это же не моя линия работы… – «Молния» – и есть тот фитиль, который мы воткнем в жопу америкосам! А «Гвоздем» подопрем, чтоб вообще никуда не делись! Но даже эти названия – под грифом с двумя нулями! Откуда! Сёмга! Это! Знает?! – Не знаю. – И я не знаю! – Катран взял со стойки бутылку и налил себе еще на два пальца. – А чего он Пашку Дрозда вспоминает, чего копается в давней истории, бередит раны? Ты не в курсе, из-за чего они подрались? Не в курсе… И я – не в курсе. Никто не в курсе. Сёмга никому не рассказывал. Даже сейчас, когда столько лет прошло… А чего он вчера нас пистолетом пугал? Не догадываешься? И я не догадываюсь. Катранов набрал полный рот виски, постоял, с трудом проглотил и прищурился. – Может, это он и оборвал тот провод возле Ленина, м-м? Подрался с Дроздом, психанул, рванул сгоряча эту времянку: получи, фашист, гранату! Там как раз багор с пожарного щита лежал – как он там оказался? Катранов поймал растерянный взгляд Мигунова и по-волчьи усмехнулся, показав крепкие зубы. – А может, не все так просто? Может, это не простая драка? Может, Дрозд подсмотрел что-то недозволенное, может, прибор какой-то увидел в голове статуи… – Какой прибор в голове?! Ты что, Катран?! – Там, видишь, шпионаж, оказывается… А с проводом много непоняток. С чего он вдруг оборвался? И как на статую замкнул? Он ведь рядом висел, параллельно, там сантиметров семьдесят! Значит, его специально закрепить надо было или держать двумя руками! Не так, что ли? Просто копаться никто не захотел: на несчастный случай списать проще, и проблем меньше… Согласен? Мигунов молчал. – А Сёмгу угрызения совести мучают. Случайность? Не верю я в такие случайности! – А вот и он! – Мигунов хлопнул в ладоши. – И, по-моему, в отличной форме! Действительно, Сёмга, который тридцать минут назад вышел из комнаты вдрабадан пьяным, и вернувшийся сейчас Сергей Михайлович Семаго – были разными людьми. Второй, если и не являл собой образец трезвости, но практически ничем не отличался от товарищей. Выпивший, но не потерявший разума, солидный мужик. – Ты чего, в вытрезвителе был? – холодно спросил Катранов. – Зачем меня вытрезвлять, разве я когда-нибудь напивался? – обиделся Сергей Михайлович, приглаживая мокрые волосы. – Прыгнул в бассейн, поплавал, девчонки заварки дали, подремал в кресле пяток минут – вот и отдохнул. Чего ты так смотришь? – Да того! – тем же тоном продолжил Катран. – Ты помнишь, как тут военные тайны разглашал? – Что за ерунда? – Семаго развел руками. Весь вид его выражал полное недоумение. Как у прокурора гарнизона, которого голословно обвинили в уличном грабеже. – Кому разглашал? Вам? Так у вас высшие допуски секретности! Какое тут, на хер, разглашение? – У нас-то есть допуски! А вот ты откуда узнал про «Молнию» и «Гвоздь»? – тоном следователя спросил Катранов. – У тебя какой допуск?! Недоумение Семаго усилилось. – Так я их делаю! И допуск у меня по литере «Л»! – Как делаешь? – растерянно спросил Катранов. – А где ты работаешь? – Наконец-то! – Семаго усмехнулся, снял запотевшие очки и протер дорогие стекла платком. – Весь вечер я пытался рассказать о себе, но никого это совершенно не интересовало! А когда замаячила возможность подвести меня под уголовную статью о разглашении – заинтересовались! Спасибо, ребята, спасибо, товарищи! В его голосе слышалась неподдельная горькая обида. – Я – заместитель генерального директора НПО «Циклон»! Мы разрабатываем все ваши «изделия», делаем опытные образцы, проводим испытания и обеспечиваем конструкторское сопровождение! Семаго надел очки, выпрямился и принял официальный вид. – Когда-то эту должность занимали генерал-майоры, теперь она сугубо штатская. Если вы обратитесь в особый отдел, вам подтвердят все, что я сказал! Наступила неловкая тишина. Катранов переступил с ноги на ногу и отвернулся. Мигунов набрал полную грудь воздуха. – Извини, дружище… Ерунда какая-то вышла! Какой, на хер, особый отдел! Что ж мы, тебе не верим? Это все виски виновато! Давай обнимемся! Сёмга обиженно поджал губы. – А вы небось думали, что я Черемушкинским рынком заведую и там большие деньги зашибаю? Нет, друзья, я как был ракетчиком, так им и остался! Но потом он улыбнулся. – Ладно, Катран, иди сюда, паразит! Семаго и Катранов обнялись, Мигунов обнял их обоих. Примирение состоялось. Затем друзья основательно заправили самолеты. Мигун включил музыку, зажег мигающие красные огни, и три стратегических бомбардировщика «Ту-160» взяли курс на Нью-Йорк. Отбомбились они прицельно, без потерь вернулись на базовый аэродром, заправились, и тут же вылетели опять. Через час жены поднялись наверх и застали летчиков в невменяемом состоянии, но автопилоты работали исправно и они продолжали бомбардировки. – Вы что, хотите дом развалить! – закричала Ирон, безуспешно пытаясь перекричать удары тяжелого рока. – Сережа, как ты поведешь машину? – ужаснулась Варвара. – Сережа, хватит, мы мешаем соседям! – на удивление спокойно заметила Светлана. Очередная бомбардировка прошла успешно. Мигунов выключил музыку. Грохочущие моторы смолкли. Обессиленные командиры дальних бомбардировщиков повалились кто куда – на пол, на кресло, на диван. – Игорь, тебе нельзя садиться за руль! – раздраженно подвела итог Ирон, рассматривая лежащего на полу полковника Катранова. Лежал он хорошо: ровно, с раскинутыми перпендикулярно туловищу руками, как и подобает самолету. Но сможет ли он вести автомобиль – большой вопрос, тут супруга права. – А моему можно? – спросила Варвара, толкая ногой бесчувственное тело отставного майора Семаго. Женщины переглянулись. Выход напрашивался сам собой: вся компания остается ночевать в гостях. Но такое предложение должно исходить от хозяев… Ирон и Варвара выжидающе смотрели на подругу. Однако Светлана сохраняла хладнокровие и трезвый расчет. – Не волнуйтесь, сейчас Сережа все устроит, – она потрепала заснувшего в кресле супруга по волосам, поцеловала в щеку и вложила ему в руку телефонную трубку. Тот приободрился, открыл один глаз, по памяти набрал номер и официальным тоном трезвого командира сказал: – Кто? Представляться надо! Мигунов. Вот так-то лучше! Значит, так, поднимаешь двух водителей из отдыхающей смены, сажаешь в дежурную машину и отправляешь ко мне домой. Дежурка возвращается на базу, водители развозят моих гостей и возвращаются своим ходом. Как понял? Все, выполняй! Отключившись, он сказал уже совсем другим голосом: – А мы пока чайку попьем, поплаваем, воздухом подышим. – Полцарства за крепкий чай! – неожиданно бодро крикнул оживший Сёмга. – Хорошее дело, – согласился Катранов и сел. Наконец-то, в конце вечера, между тремя друзьями наступило полное взаимопонимание. – «Зенит» подтвердил факт переговоров в Гуанчжоу. Переговоры ведутся на высоком уровне: русскую делегацию возглавляет начальник штаба ракетных войск генерал Ермильев… Начальник русского отдела стоял перед столом Директора ЦРУ. На Фоуке был темно-синий двубортный костюм в тонкую серую полоску, светло-синяя рубашка и темно-синий галстук. В руках он держал синюю папку для секретных документов. Директор поморщился: это уже перебор. В столь старательном подборе цветов проявляется не столько безупречность вкуса, сколько полное его отсутствие! Но говорил Фоук очень интересные и очень важные вещи, которые необходимы для пятничного доклада Президенту США. – Предполагаемое сотрудничество рассчитано на длительный период. Речь идет о развертывании межконтинентальных баллистических ракет «Молния» и об использовании крылатых ракет «Гвоздь», развивающих скорость семь тысяч километров в час… – Какую скорость?! – Здесь нет ошибки, господин Директор. «Гвоздь» оснащен прямоточным воздушно-реактивным двигателем и развивает гиперзвуковую скорость – семь тысяч километров в час. Фоук докладывал по памяти, не заглядывая в свою папку. И обладал способностью отвечать на вопросы, которые Директор только собирался задать. – Порядок использования крылатых ракет или места их базирования неизвестны. «Зенит» не уверен, что ему удастся выяснить подробности проекта… Но мы подключили технические возможности в операции «Рок-н-ролл». Мачо уже в Москве. Директор сцепил пальцы в замок. Несмотря на перебои со вкусом, Фоук, несомненно, являлся очень квалифицированным специалистом. – «Зенит» сумел получить очень важную и очень ценную информацию. Что может помешать ему развить успех? – Дело в том, что ему грозит опасность. Он определил ее номером четыре… Директор откинулся на спинку кресла. – Гм… Значит, непосредственной угрозы еще нет? Действительно, «положение четыре» означает только то, что о шпионской деятельности стало известно контрразведке противника. – Они нашли сканер-передатчик и теперь ищут того, кто его заложил, – деликатно ответил Фоук, не оскорбляя Директора расшифровкой. Ибо каждому ясно, что, когда о шпионе становится известно, опасность неминуемо нарастает. «Положение три» – попадание в круг подозреваемых, «положение два» – персональная отработка, «положение один» – реальная угроза ареста, «положение ноль» – арест. Но из «нулевого» положения агент уже не может просить о помощи. В просторном кабинете наступила тишина. Только тихо щелкнул кодовый замочек да прошелестел листок хрустящей голубоватой бумаги, который Фоук вынул из папки и аккуратно положил на полированный стол. – Это отчет «Зенита»… Директор никак не отреагировал. Он думал. Рядом лег точно такой же листок, только строчек текста на нем было поменьше. – А это справка для Президента. Директор продолжал думать. – «Зенит» – очень ценный агент, – наконец, сказал он. – В истории мировой разведки таких можно пересчитать по пальцам. А если учесть тридцатилетнюю продолжительность сотрудничества и уровень проникновения, то я вспоминаю единственный прецедент: Ким Филби – один из «Кембриджской пятерки». Не так ли, Ричард? Фоук на миг задумался. – Пожалуй, так… – Продумайте, как вывести его из круга подозреваемых, если он попадет в «положение три». Мы должны спасти его любой ценой. И сохранить для дальнейшей работы. Приказывать, конечно, легче, чем исполнять. Но исполнители обязаны выполнять приказы, а не рассуждать и жаловаться. – Есть, господин Директор, – сказал Фоук. |
||
|