"Восточный триллер" - читать интересную книгу автора (Врангель Данила)Глава 4– Докладывай, Скорцени. – Англичане просят помощи и предлагают работать над темой Ликвидатора вместе. – А смысл? – Ну, возможно, они чем-то и помогут. – Чем? Никто из них толком не говорит даже на русском языке, не то, что на украинском. Они что, с переводчиками собираются вести оперативную работу? Впрочем, я не удивлюсь, если это и случится. – Помолчал, уставившись в камин. Молчал и Скорцени. Сказал: – Шеф, они там какую-то шутовскую рекламу Ликвидатору делают. Вы в курсе? Шары над Киевом летают, а на них написано «Ликвидатор». Они что, совсем уже спятили со своим психоанализом? – А ты ещё не заметил? Они все двинутые. Придурковатей их только американцы. Но у тех это образ жизни, а эти – реально свихнулись. Косметическое молочко «Ликвидатор». Мать родная! Реально свихнулись! Я сегодня из метро вышел и сразу увидел штук двадцать «Ликвидаторов». Дорогу ремонтировали. И ты меня ещё спрашиваешь, работать ли с ними, а? Скорцени? Спроси меня ещё раз! Спроси, спроси! – Да ладно, я промолчу. Но что ответить представителю Ми-6? У меня сегодня с ним встреча на Крещатике. – Мути воду. И вытащи из него все, что сможешь. Да! Гениально! Скажи ему… – Шеф наклонился ближе к Скорцени и сказал: – Ох, рыжеволосые, я вас достану! Скажи им, Скорцени… Скажи этим высокомерным ублюдкам… – Что? – Скажи им, Скорцени, что, судя по нашему компьютерному перехвату переговоров Ликвидатора с Политбюро, Киевская бомба не страдает от одиночества. – Что вы имеете в виду? – Точно такая же красотка заложена в Лондоне. Тоже в восьмидесятых. Скорцени смотрел на шефа расширенными глазами. – Так и сказать? – Да, так и скажи этим рыжим, чтобы побелели или потемнели. – Шеф, они вообще рехнутся! – Вот этого я и хочу. Пусть сидят у себя на острове и потихоньку сходят с ума, но – сами. А нас не трогают. Хватит о неитальянцах. Что по Ликвидатору? – Я вышел на Киевское подполье. – Ну-ну… Интересно… А что, есть такое? – А мятеж? Конечно, есть! Так вот, есть такой полковник – Дубина. Он руководитель оперативного отдела Киевского Сопротивления. Опер – свой парень. Мы с ним хорошо побеседовали вчера вечером. – То-то ты сегодня такой вялый. – Да, немного есть. Он приглашал на Подол, в свой фирменный ресторан «Экспресс». – Ну, и? – Я не отказался. Ммм… Как сказать… Экзотично… Поэтично… Реально… И… очень материально. Я даже не помню, как приехал домой. Но разговор помню. – Ну, ну… – Мы с ним решали за столом проблему Ликвидатора и он сказал, что это не проблема. – Так и сказал? – Да, так и сказал. И ещё он пообещал, что, возможно, найдёт выход на Политбюро. – А на Марс он не обещал тебя свозить на экскурсию? – Я ему почему-то поверил. Шеф встал и стал ходить кругами. Ходил и приговаривал: – Надо всё анализировать. Много синтеза. Необходим анализ. – Как скажете, шеф. – Я тебе скажу вот что. Делай всё, что тебе скажет Дубина. И смотри, не приведи Господь подставить его под разведку! Уши ЦРУ в Киеве торчат из каждого мусорного ящика. Скорцени, за Дубину отвечаешь головой! Такого контакта нам больше не найти. Я не спрашиваю, как ты на него вышел. Это не моё дело. Я хочу, чтобы Дубину не перехватили американцы или эти рыжие придурки. – Я всё понял. – И ещё. У нас нет описания Ликвидатора. Нет его фотографии. Нет отпечатков пальцев. Нет рисунка радужной оболочки глаз. Нет теплового рисунка лица. Нет данных о его молекуле ДНК. А что у нас есть? – Ммм… Проблема, шеф. Есть проблема. – Да я понимаю, что проблема. Поэтому я так долго с тобой и говорю. Не было бы проблемы – не было бы разговора. У нас есть… Ну?.. – Шеф, я пас… Может, машина? «Ягуар» последнего выпуска, чёрного цвета, без номеров. – Скорцени, этих «Ягуаров» в Киеве пятьдесят девять штук, я проверял. Это только у киевлян. И неужели ты думаешь, что он раскатывает по Крещатику на том «Ягуаре»? Ближе к земле, реальней… Что у нас есть? Скорцени, не беси меня! – Ну… ну… ну… – У нас есть собака, болван. У нас есть описание, – детальное описание собаки, с которой он покинул гостиницу. Его швейцар не запомнил вообще, а собаку – великолепно. Морда зубилом, глаз не видно, терьер какой-то. Описание вот в этой папке. А почему ты сам не заинтересовался собакой, Скорцени? Ты хочешь, чтобы я делал за тебя оперативную работа? А? Скорцени? Почему ты упустил собаку из вида? Ты же даже упоминал её в разговоре: собаака какая-то путалась под ногами… Так какая собака, а? – Я виноват. – Я знаю это без твоего признания. Уффф… – Рухнул в кресло, – Опять аут… Ладно, я сегодня в мажоре. Бери папку, – вот она, на столе. И вплотную займись собакой. Сейчас, в эту секунду. А потом зайдёшь ко мне перед встречей с англичанином. – Слушаюсь, шеф! – Тебе не кажется, что мы похожи на идиотов? – А может, так оно и есть? Седой и Моня сидели на Крещатике в подземном переходе, называемом в народе «труба». Оба были в потрёпанной одежде. У Мони на голове поблёскивала узорами восточная тюбетейка, и лохматились приклеенные усы. Глаза глядели через неоптические, круглые как пенсне, очки. В руках он держал балалайку. Седой сидел на корточках и перебирал струны обшарпанной гитары. На голове его желтым снопом обвисала соломенная шляпа, глаза скрывались под чёрными очками. Мохнатая борода торчала лопатой вперёд и упиралась в гитару, мешая играть. Они исполняли роль нищих музыкантов с юга Украины. И оба были в розыске Интерпола. «Самый лучший способ спрятать что-либо, – это положить его на самом видном месте», – философски говорил полковник, отправляя их в «трубу». По поддельным документам они являлись родственниками. Седой – отец. Моня – сын. – Ну, поехали, нечего сидеть, – мрачно предложил Седой, и оба заунывно стали перебирать струны. Седой владел гитарой с юности, Моня в детстве учился в музыкальной школе по классу балалайки. Это и определило их имидж. Музыкальный строй они более-менее держали. – Беса ме-е-е… Беса ме мучо-о-о… – хрипло завыл Седой. – Чёртов Дубина, – пробормотал себе под нос Моня. Они исполняли роль связных. К ним должен был подойти один очень серьёзный человек и передать контактную весточку – так сказал Дубина, а Моня – поверил. Теперь бесился и не знал, что делать. Они торчали в «трубе» уже пятый час. Заработали кучу копеечных монеток – у Седого оказался талант привлечения капитала завываниями, – но никакого «контакта» не было, кроме жалостливых взглядов пожилых киевлянок бросавших в шляпу монетки по десять копеек. В стороне от выступающих музыкантов, недалеко, возле зазывно мигающих игровых автоматов, стояли двое. Они курили сигареты, меланхолично поглядывали по сторонам, и слушали вступление дуэта. Второй сказал: – Зачем ты меня притащил в свой Киев? Какая здесь революция? Барды кричат какую-то муру, да бабы мужиков снимают – вот и весь экстрим. Первый ответил: – Да, что-то мы въехали не в тему. Никаких вооруженных конфликтов. Где это таинственное Сопротивление? – И добавил: – Наверное, сидит в подполье. Но захват Киево-Могилянской академии был на самом деле! Они выдвигали ряд требований политического характера. Американцы не пошли им на встречу, – они не согласились выпустить узников в Гуантанамо, – отряд повстанцев прорвал оборону и ушел в неизвестном направлении, не потеряв ни одного человека. – У тебя достоверные сведения? – спросил второй. – Да. У меня на Подоле много друзей. – Хорошо. Я тебе верю. Но спроси у своих друзей с Подола, где эти люди. Нам надо выйти на них. – Где все эти люди? Я тебе скажу где. – Он стал говорить громче. Разговору мешало пение гитариста и треньканье балалаечника. – Они не здесь, в «трубе». Они прячутся где-нибудь на Борщаговке, Куренёвке или Ветряных горах. Наверное, ещё не время разворачивать полномасштабные действия против америкосов. И мы будем ждать, когда события развернутся, как на Болканах. Спешить не стоит. Пойдём, лучше, купим мороженное. Двое медленно пошли в глубину подземного перехода. – Квантаномейра… – пел Седой, невозмутимо спрятавшись за очками. Моня вёл соло на балалайке. Подошли двое немцев из контингента НАТО в форме офицеров Германии. – О! Йа, йа… – сказал один из них, поцокал языком и помахал Моне рукой. Тот отвернулся в сторону, продолжая вести тремоло на балалайке. Немцы постояли, послушали, кинули в шляпу бумажку в пять евро, и побрели в глубь «трубы». «Бесаме-е-е!..» – Ёханый бабай, – мрачно пробурчал в паузе Моня. – Меня это всё достаёт! Фашистские хари подкармливают нас своими дебильными европейскими купюрами. – Схватил евро и порвал на мелкие кусочки. – Ты ещё съешь её, – критически сказал Седой. – Я их заставлю её съесть, – ответил Моня. И вообще… – Стой-стой, Саша, – решительно схватил Седой за руку Моню, собирающегося сорвать усы и покинуть «трубу». – Ты забыл, что есть такое слово – дисциплина. Ты что, хочешь, чтобы и дальше негры трахали наших баб? Хочешь? Ты скажи, я тебя пойму. Чего молчишь? Так вот и молчи. Нам дали задание. Провалит его любой болван, а выполнить – это посложней. Ты что, думаешь только стрелять из пулемёта? Нет, дорогой, халява не пройдёт. Бери в руки балалайку – это посерьезней, чем пулемёт. Они снова забренчали заунывную мелодию. Подошел старый дед, весь заросший седой щетиной и в вылинявшей фуфайке. Стал, прищурившись слушать. В паузе сказал: – Э-э-э… Братки… А чтось вы такое гарное граете? Кх-кх-кх, – закашлялся. – Полонез Огинского, – пробурчал Моня, исполнявший произведение, которое сдавал на экзамене в музыкальной школе. – Гарно, гарно… Кхм… кх… кх… Очень гарно. Прям за душу берёт. А можно трошки щё? А? Моня, вздохнув, исполнил полонез ещё раз. – Дякую, дякую… Спасибо, братки… – Дед раскурил самокрутку и пустил клуб дыма. Невероятный запах распространился вокруг. – Господи, дед, что это ты куришь? – замахал рукой перед лицом Моня. – Грибы, сынок. – Чего? – Грибы, грибы. Сушеные. Очень, знаешь ли, хорошая штука. Акх… кх… кх… Меня, – сплюнул, – Карлуха научил. – Какой Карлуха? – Друг мой. Нерусский правда. Фамилия у него странная – Каштановая Роща. – Каштановая Роща? – Да, вот такой фамилий был у него. Кхм… кх… кх… Хочешь курнуть? – Да уж, спасибо. – Ну, как хочешь. А Карлуха любил. Накурится, бывало, грибов и начинает мне рассказывать сказки. Хороший был парень. Помер уже. Перекурил. Кхм… кх… кх… Дед бросил в урну самокрутку и медленными шагами пошел дальше. Музыканты продолжали свою работу. В стороне от них, метрах в десяти, стоял пожилой мужчина и продавал значки «Украина+НАТО=любовь». Из его старой, потрёпанной сумки выглядывал объектив видеокамеры, которая записывала выступление струнного дуэта. Ещё пять человек, в разных точках «трубы», контролировали концерт Седого и Мони. Это были люди полковника Дубины. Ждали Ликвидатора. После покушения он на связь не вышел. Дубина сбросил на его e-mail предложение о встрече, которая и должна была состояться, если бы не вмешательство итальянцев. Ликвидатор ответил. Теперь он должен был, по плану, подойти к Седому и передать свой «паспорт» – подтверждение того, что он действительно Ликвидатор, а не подставной агент ЦРУ в Интернете. «Паспорт» представлял собой одну из половинок разорванной на две части купюры в сто советских рублей. Вторая половина была у Дубины. После этого подтверждения можно было спокойно общаться. К музыкантам подошла крупная женщина в полутёмных очках. – Скаажите, паажалуйста, а вы можете исполнить «Мурку»? – Тьфу ты, – тихонько под нос чертыхнулся Моня. – Сударыня! Естественно! – галантно ответил кавалер Седой. – Для вас – что угодно. – И запел: «В тёмном переулке, где гуляли урки…» Минут пять кривлялся Седой, вошедший в роль и тарахтел на балалайке Моня. Дама аплодировала обоим, кинула в шляпу купюру в пятьдесят гривен, помахала рукой и скрылась в потоке людей. – Пятьдесят гривен? – удивился Моня. – За «Мурку»? Подруга, наверное, была на «зоне». – Мда… – удивлённо сказал Седой. Мы тут ещё и заработаем. – Пять-шесть «мурок» – и день прожит не даром. – Да, Вова! И можно пойти в «Экспресс». – Забудь, «Экспресс» – Да знаю, – печально вздохнул Моня. Подошли двое американских сержантов. Седой невозмутимо глядел на них. Моня с бешенством во взгляде отвернулся и стал настраивать балалайку. – Э-э-э… – начал один из американцев. Ви можеть знать? Дьюк! Дьюк Эльингтон. Йес? – Йес, – ответил Седой и продолжал слушать. – Сыграть Дьюк Эльингтон? – Йес. Фифти долларс. Моня поднял голову и посмотрел на Седого, топорща свои приклеенные усы. Американцы вытащили бумажку в пятьдесят долларов. – Саша, помогай, – сказал Седой, ударил по струнам и запел «Караван»: Па-а-а… Паба-па-бапа-па-паба… За три минуты заработали пятьдесят долларов. – Чёрт, – сказал Моня. – Я не думал, что это такое выгодное дело. Давай бабки подсчитаем, а? – Успеешь, ещё не вечер, – ответил лидер-гитарист. За следующий час заработали ещё около ста гривен. – Волна какая-то пошла, – сказал Моня. – Эта волна называется вечернее пиво. Уже вечер, все поддатые. И здесь, в «трубе», кстати, крутится только народ с «бабками». Остальные не могут заплатить за метро, не то, что за «Мурку». – Да, за такую фигню – и пятьдесят гривен. Не плохо, – сказал Моня. Купюра в пятьдесят гривен так и лежала среди мелких денег. – Забери-ка ты её, – сказал Седой. – Не надо травмировать психику конкурентов. Вон там, в углу, бандуристы играют, так они всё время сюда ходят, чего-то вынюхивают. Моня взял купюру и сунул в карман. Вытащил обратно. – Слушай, Вова, здесь ещё и рубли она дала. Какие-то порванные. Седой взял пятьдесят гривен в руки. К купюре была приклеена половинка советских ста рублей с портретом Ленина. – Всё, Саша, – сказал Седой. Контакт состоялся. Уходим. – Я только-только разыгрался! – Говорю, уходим. Музыканты вместе с инструментами исчезли в людской толпе. |
|
|