Глава 5

Одна вещь меня все-таки успокаивает; дьявол никогда не внушая мне страха. Я даже несколько раз брал над ним верх.

До сих пор дело было абсолютно простым. Анджелино замышляет гадость на Ке д'Орсей. Один гад из наших давал ему информацию; с этим я рассчитался. Здание МИДа тщательно обыщут, меры безопасности усилят, а я. как большой, буду стараться побеседовать с Анджелино. Обожаю разговаривать с бандитами. Супергангстеры – это моя любовь, честное слово! Будь я при хрустах, я бы их коллекционировал.

Единственная неприятность – я не имею ни малейшего представления о том, где находится Анджелино.

Проходя мимо бара, что напротив конторы, я кое-что вспоминаю. В кармане Вольфа лежала отправленная вчера телеграмма с просьбой позвонить некоему Клоду сегодня в полдень. А сегодня в полдень Вольф как раз листал телефонную книгу. Готов поспорить, он искал номер этого самого Клода... Я могу ошибаться, но ведь только римский папа никогда на попадает пальцем в небо.

Поскольку моя память – отличный записывающий механизм, я вспоминаю и то, что Вольф опрокинул стакан чинзано на страницу, которую изучал.

Захожу в тошниловку. Эмиль, ее хозяин, дремлет за стойкой. Среди предков этого типа наверняка была муха цеце. Начиная с одиннадцати утра он спит, как боа, заглотнувший целую семью плантаторов, включая бабулю. Он выходит из комы только затем, чтобы рявкнуть, от чего дрожат бутылки на полках.

Его официантка относится к типу чокнутых девиц, считающих себя жертвой социальной несправедливости. Она воображает, что на съемочной площадке смотрелась бы куда лучше, чем во второразрядном бистро. Она машет ресницами, как Марлен, а той краской, которой она намазала лицо, вы могли бы заново покрасить свой загородный дом.

– Что вы хотите? – спрашивает она, округляя рот в куриную гузку.

– Я пришел ради твоих глаз, – говорю, – но если сверх того ты дашь мне телефонный справочник и рюмочку коньячку, я Просто бухнусь перед тобой на колени.

Она пожимает плечами и приносит мне книгу. Я размышляю. Если мне не изменяет память, справочник был открыт в конце.

Я раскрываю его и замечаю, что попал на версальских абонентов Как говорится, горячо: телеграмма Вольфу была отправлена из Версаля...

Я листаю эту часть справочника и скоро нахожу запачканную страницу. На ней фамилии на Р и С, всего двести двадцать три штуки. Вырываю страницу и сую в свой карман.

Шум разрываемой бумаги выводит хозяина из дремы. Второй раз за день он жутко орет из-за этой чертовой книги. Он вопит на всю свою забегаловку, что второго такого нахала, как я, нет в целом мире, что он сыт по горло этим кварталом, кишащим легавыми, и живет одной надеждой – увидеть нас висящими на крюках мясника. Oосле чего, очевидно сорвав голос, он наливает себе стакан коньяку и наполняет мой.

Мы чокаемся.

Я приезжаю в Версаль в девять часов вечера. На город Короля-Солнца падает мелкий нудный дождик.

Остановив машину на улочке возле префектуры, я захожу в унылый бар, кажущийся мне удобным местом для размышлений.

Сидя перед дымящимся грогом, я смотрю на вырванную из телефонной книги страницу. Не обходить же всех типов, чьи фамилии напечатаны на ней! Тут я вспоминаю, что телеграмма Вольфа была подписана: «Клод». Пробегаю взглядом бумажку и через четыре минуты констатирую, что только одного мужика зовут Клод. Клод Ринкс, по профессии скульптор...

Эта деталь меня очень удивляет. Не понимаю, как скульптор может быть причастен к делу, которым я занимаюсь. Лица творческих профессий обычно не имеют; ничего общего с субъектами вроде Вольфа или Анджелино. Может, это просто приятель Вольфа, никак не связанный с его темными делишками?

Наконец, поскольку другого лучика надежды не брезжит, и тем более я уже в Версале, решаю связаться с Ринксом.

Думаю, действовать надо осторожно, так как я ступаю на совершенно неизвестную почву.

Я подхожу к телефону и набираю номер Ринкса.

Нежный голосок отвечает:

– Алло?

– Я бы хотел поговорить с месье Клодом Ринксом. Нежный голосок уверяет меня, что Клода Ринкса мужского пола не существует, а Клод Ринкс – это она. Только тут я осознаю, что имя Клод может носить и мужчина, и женщина.

– О, простите! – говорю я. – Могу ли я с вами поговорить, мадам Ринкс?

– Мадемуазель... А о чем?

– Скажем, поличному делу.

– Может, завтра?

– Скажем, что личное дело еще и срочное...

– Кто вы? Иду напролом:

– Друг Вольфа... мое имя вам ничего не скажет.

Молчание.

– Кто такой Вольф? – спрашивает голос. В тоне моей собеседницы звучит искреннее удивление. Я говорю себе, что пошел неверным путем, и уже собираюсь извиниться и повесить трубку, но в моей черепушке начинает сильно звонить колокольчик тревоги. А когда он звонит, значит, мне пудрят мозги...

– Могу я вам это объяснить при личной встрече? – отвечаю я на ее последний вопрос. Опять молчание.

– Я в двух шагах от вас, – продолжаю я.

– Ладно, приходите. Я живу на верхнем этаже... Дождавшись, пока она положит трубку, я вешаю на рычаг свою. Я задумчив, как роденовский «Мыслитель». Я так задумался, что забыл допить свой стаканчик... Заметив это на улице, возвращаюсь исправить оплошность, но уже слишком поздно: хозяин успел вылить остаток моего коньяка назад в бутылку.

Дом богатый. Монументальная деревянная лестница с медными перилами покрыта красным ковром.

Взобравшись на четвертый этаж, я оказываюсь на конечной остановке перед широкой дверью, покрашенной в изумрудно-зеленый цвет.

В тот момент, когда я протягиваю руку к звонку, дверь открывается. На мои плечи падает прямоугольник оранжевого света, а посреди этого прямоугольника стоит красотка, от которой просто дух захватывает.

Она довольно высокого роста, стройная, хорошо сложена. Тяжелые золотистые волосы собраны сзади в длинную гриву а-ля Аттила Она кутается в синий атласный халат, черные глаза пристально смотрят на меня.

Делаю усилие, чтобы проглотить слюну, и снимаю шляпу.

– Мадемуазель Ринкс?

– Она самая.

Я кланяюсь:

– Комиссар Сан-Антонио.

Кажется, я поскромничал, уверив мадемуазель, что мое имя ей ничего не скажет.

Она вздрагивает, и выражение ее глаз меняется от любопытства к настороженности.

– Входите, – говорит она.

Я вхожу в мастерскую скульптора, обставленную с безупречным вкусом. Во всех углах статуи, драпировки ярких цветов, мебель из лимонного дерева. В величественном камине из красного кирпича горят дрова.

Она указывает на кресло.

– О чем идет речь, господин комиссар?

– О Вольфе...

Я смотрю на нее. Она моргает. Я был прав, что пришел. Могу поставить истертую зубную щетку против тонны черной икры, что эта куколка знает Вольфа. Я решаю не давать ей времени соврать и, пользуясь своим преимуществом, начинаю блеф...

– Вольф умер, – бросаю я. Она страшно бледнеет и шепчет:

– Умер?

– Погиб в конце дня от руки преступника, которого мы обложили в его логове... Детали вы узнаете завтра, из утренних газет...

Она проводит рукой по лбу. Кажется, сейчас хлопнется в обморок.

– С вами все в порядке?

Она утвердительно кивает головой.

Она сильная. Мне это нравится. Терпеть не могу девчонок, считающих своим долгом падать без чувств, чтобы показать глубину своей скорби.

– Перед смертью Вольф, который был моим приятелем, прошептал: «Навести... Клод Ринкс... Версаль...» Больше он ничего сказать не смог Вот. Я решил, что обязан приехать, понимаете? Я не знал, что вы женщина...

Делаю паузу, чтобы она успела осмыслить сказанное. Потом задаю вопрос, щекочущий мне язык:

– Почему по телефону вы мне ответили, что не знаете его?

Она пожимает плечами:

– Не знаю. Ваш звонок в такой час показался мне необычным... Я... Я не подумала... Я смотрю на нее,

– Вы были очень близки с Вольфом?

– Он был другом детства... Мы потеряли друг друга из вида, а два месяца назад я встретила его в Сен-Жермен-де-Пре... Мы узнали друг друга... провели вместе вечер. Через некоторое время он приехал сюда – заказать мне работу...

– Работу?

– Он хотел, чтобы я сделала копию бюста Монтескье... Мне приходится ущипнуть себя, чтобы убедиться, что я не сплю. Вольф, циник, мерзавец и предатель, Вольф, влезщий в грязные махинации, интересовался скульптурой и Монтескье. Обалдеть можно!

Я смотрю на малышку Ринкс, чтобы убедиться, что она не издевается надо мной. Нет, сидит в своем кресле очень серьезная, грустная и красивая.

– Бюст Монтескье? – бормочу я.

– Да.

– И вы его сделали?

– Да.

– Он просил его для себя?

– Нет. Сказал, что это для одного из его друзей.

– Копию?

– Совершенно верно.

– Копию чего?

– Бюста работы Фийе.

– А где этот бюст?

– В Лувре...

Не понимаю. Может, копия действительно предназначалась любителю искусства. В конце концов, я ничего не знаю ни о личной жизни Вольфа, ни о его знакомых. Я встаю...

– Не понимаю, почему Вольф попросил меня приехать к вам... – Я смотрю на Клод. – Простите меня, но вы были...

– Его любовницей? Нет! Просто другом. Хорошей знакомой, и все...

Девочка кажется мне искренней. Я мысленно говорю себе, что Вольф был придурком, если не пытался взять эту каравеллу на абордаж. Эта маленькая скульпторша именно такая девушка, ради которой я готов ходить по потолку.

Я бросаю на нее такой пристальный взгляд, что он чуть не прожигает дыру в ее нежной коже. Малышка краснеет.

– Я вас покидаю, – говорю. – Прошу вас, мадемуазель, простить мне этот поздний визит...

– Напротив, вы были очень любезны, что приехали сразу... – бормочет она. – Я очень тронута... Я так расстроена... Хотите чего-нибудь выпить?

– Готов согласиться, – отвечаю я ей. Она бледно улыбается.

– Тогда садитесь...

Я подчиняюсь. Она идет к бару и выбирает бутылку виски.

– Вы это любите?

– Обожаю. Мне его давали еще в колыбели, так что, как вы понимаете...

На этот раз она откровенно смеется, Я констатирую, что мое присутствие доставляет ей то, что на кастрированном языке называется «приятное отвлечение».

Мы разговариваем как добрые друзья... Нам хорошо, а я люблю, когда мне хорошо.

– Знаете, – говорю я ей вдруг, – мне тоже нужно заказать вам бюст...

– Правда? – спрашивает она. – А чей?

– Угадайте...

– Монтескье?

– Нет. Ваш. Мне будет приятно поставить его на камин и по утрам, едва проснувшись, бросать на него первый взгляд...

– Вы очень милый, – любезно говорит она. Запомните, ни одна красотка не может остаться равнодушной к удачному комплименту. Не знаю, заметили вы или нет, но этот к тому же и оригинален.

– Отметьте, – добавляю я, – что, несмотря на весь ваш талант, вам не удастся превзойти природу. И обволакиваю ее бархатным взглядом.

– По-моему, природа не схалтурила, когда лепила вашу грудь... Ой, простите...

Она показывает мне свои перламутровые зубки, блестящие, как жемчужное ожерелье.

– Вы умеете говорить, комиссар...

– Чтобы молчать, видя вас, нужно залить язык гипсом...

Как-видите, если в профессиональном плане мои дела стоят на месте, зато в личном скачут галопом.

Мы выпиваем второй стаканчик, и жизнь становится розовой и красивой. Не знаю, понимаете ли вы, к чему я клоню.

В тот момент, когда она берет мой стакан, наши пальцы соприкасаются, и это производит на меня такой же эффект, как если бы я положил лапу на провод под высоким напряжением.

– По третьему? – спрашивает красавица. – Сегодня мне надо немного взбодриться. Мне было больно.. узнать эту новость.

– Давайте по третьему, моя маленькая. Я нежно улыбаюсь ей. Я знаю, что такие улыбки сделали бы мне карьеру в Голливуде.

– Вас не шокирует, если я буду звать вас Клод?

– Думаю, что нет, – щебечет она и протягивает мне стакан, в который щедро налила виски.

На этот раз я не ограничиваюсь прикосновением к пальцам, а сразу беру ее за лапку.

– А если я вас поцелую, Клод, вы обидитесь?

– Вы ужасный человек, – шепчет малышка, краснея. Лично я совершенно не могу устоять перед краснеющей девушкой.

– Это не ответ...

Она пожимает плечами.

– Если я отвечу «да», вы сочтете меня маленькой потаскушкой, так?

Она не лишена здравого смысла.

– Знаете что, Клод, давайте проведем опыт. Я вас поцелую без вашего согласия. Если вам не понравится, вы влепите мне пощечину, как в бульварных комедиях. Тогда я возьму свою шляпу и отвалю.

Еще не договорив, я встаю, заключаю ее в объятия и одариваю крепким поцелуем, так долго не переводя дыхание, что ловец жемчуга мог бы сдохнуть от зависти.

Она не только не приходит в ярость, но реагирует очень живо: ее ноги обвивают мои, как быстрорастущие лианы дерево.

– Вы моя любовь, – бормочет Клод.

Она чуть отодвигается, чтобы посмотреть на меня. Помада образует вокруг ее губ ореол, как на лубочных картинках.

Ее губы блестят, глаза тоже.

Я думаю, что жизнь полна неожиданностей. Если бы меня мог сейчас видеть шеф, он бы сказал, что я умею сочетать приятное с полезным.

Клод, дрожа, снова придвигается и с таким неистовством прижимается ко мне, что разлепить нас можно только ножом для открывания устриц.

– Ты сводишь меня с ума, – лепечет она.

Мы снова целуемся. Я точно смогу побить рекорд по длительности пребывания под водой.

Позвольте вас просветить: эта киска может внушить игривые мысли даже огородному пугалу.

Мы собираемся завершить этот новый поцелуй единственно возможным образом, но тут неуместный звонок в дверь разделяет нас.

Клод вздрагивает и отодвигается от меня.

– Кто это может быть? – шепчет она. Звонок раздается снова, но в условном ритме. Он исполняет «та-талада-гиди дзинь-дзинь».

– Это подруга, – говорит Клод.

Она вытирает губы платком, приглаживает волосы и выходит из комнаты, послав мне воздушный поцелуй.

Если вы никогда не видели долбанутого малого, смотрите внимательнее. Я так расстроен, что если бы послушался самого себя, то пошел бы крушить все вокруг. Возможно, особа, исполнивша соло на звонке Клод, имеет все мыслимые достоинства, но одного она лишена – чувства, когда приходить уместно, а когда нет.

Слышу, как моя красавица спрашивает через дверь:

– Кто там?

Ответа я не слышу, вернее, слышу слишком громко, как и все остальные жильцы дома.

Гремит автоматная очередь, короткая, но легко узнаваемая. Я-то в общем разбираюсь и непроизвольно прикидываю, что выпущено пуль двенадцать.

Я бросаюсь вперед!