"Я, Бабушка, Илико и Илларион" - читать интересную книгу автора (Думбадзе Нодар Владимирович)ОХОТАСпустя неделю после моего чудесного исцеления к нам во двор зашел Илларион. Он прилег на траву под грушевым деревом, закурил самокрутку и, сладко потягиваясь, спросил: — Ну, что, собачник, перенес операцию? — Вам всем, конечно, начхать, а я чуть было не погиб! — Скажи, пожалуйста! «Погиб»! А какая тебе грозила опасность? Ну, вскрыли бы твой паршивый череп и тут же бы и захлопнули. Чего копаться-то в пустоте? — Ладно, ладно… «В пустоте»… Зато ты да твой дружок Илико — ума палата! Помолчали. — Что это твоей собаки не видать? — спросил Илларион, и в тот же миг, словно в ответ на его слова, раздался отчаянный собачий визг. — Убью скотину, убью! Пропади ты пропадом, Зурукела-негодник, вместе со своей собакой! И где ты ее откопал. эту безродную тварь?! Слыханное ли дело! сперва таскала яйца из-под наседки, а теперь принялась за цыплят! По тропинке между изгородями, громко голося и размахивая палкой, ковыляла соседка Ефросинэ. Перед ней, жалобно скуля и волоча заднюю ногу, бежал мой бедный Мурада. — Держи его! — вопил из своего двора муж Ефросинэ. — Да что ты раскричалась, баба! Что случилось?! выскочила из дома бабушка. — Это кто же, по-твоему, безродная тварь? Наш Мурада? Да он, если хочешь знать, породистее твоего мужа и всей вашей родни!… Проваливай лучше, пока не поздно! Безродный… Да я за него с двух доек сыр отдала мельнику Симону! Ефросинэ, которая больше всего на свете боялась бабушки, тотчас же повернула обратно, а Мурада с видом оскорбленного достоинства прилег у моих ног. Не сводя глаз с удалявшейся Ефросинэ, он жалобно повизгивал. Как только женщина скрылась за поворотом, собака умолкла. — Здравствуй, Мурада! — поздоровался с собакой Илларион. «Здравствуй!» — ответил про себя Мурада и приветливо вильнул хвостом. — Ах ты, лисья порода! — улыбнулся Илларион, доставая изо рта собаки цыплячий пух. — За что тебя пробрали? «А бог их знает, — проговорил про себя Мурада, — оставляют без присмотра цыплят на улице, а потом еще обижаются…» — Крепко досталось тебе? «Порядком», — ответил про себя Мурада и взглянул на ушибленную ногу. — Не огорчайся, пройдет… «Да не так уж и больно, как хотелось бы Ефросинэ», — улыбнулся Мурада, тряхнул ушами и стал лизать Иллариону руку. — Что с его мордой? — спросил меня Илларион. — Обжегся, дурак. Вчера вздумалось ему стащить со сковороды мчади, вот и угодил носом в огонь… — Это правда, Мурада? «Эх, на сей раз не повезло, поторопился малость», — вздохнул Мурада и облизнулся. — Да ты, брат, не собака, а настоящее сокровище! — произнес с уважением Илларион. — Вот этот собачник, гляди, какой верзила вымахал, а все на бабушкиной шее сидит, а ты уже сам о себе заботишься. Молодец! Однако воровать все же нельзя, это ты учти! Краденый кусок впрок не идет. Вот хоть возьми нашего завскладом Датико, — близок его смертный час. А какой ненасытный был, все ему мало. Теперь вот валяется в постели, как списанный товар. Слышишь? «Слышать-то слышу, да что с того? Все воруют, а я что, божий агнец В конце концов я обыкновенный пес», — возразил про себя Мурада. — Ладно, иди к себе и не вздумай убегать со двора, не то поколочу, сукин ты сын! — сказал я и легонько пнул собаку ногой. «He ругайся!» — огрызнулся Мурада и, поджав хвост, побрел восвояси. Илларион скрутил самокрутку, затянулся и сказал: — Утром обошел я колхозные поля, побеги сои сплошь обглоданы, не иначе, как зайцы шалят… Следы видел… Не мешало бы пройтись завтра утром с ружьем… — Знаю я твоих зайцев! Прошлый раз ты тоже потащил меня, а заячьи следы оказались козьими. — А сейчас, говорю тебе, — заячьи! Кроме того, помет заячий! — Ну ладно, пойдем. Смотри только, как бы заячий помет тоже не оказался козьим! — Не учи меня, сопляк! Приготовь-ка к утру ружье да захвати своего глупого пса, авось пригодится… — сказал Илларион, нахлобучил мне по самый нос фуражку и ушел. На другое утро, чуть свет, мы пробирались сквозь высокую — по колено — росистую траву. Впереди шагал Илларион, за ним — я, за мной трусил весь мокрый, облепленный репьем Мурада. — Вот это собака! — насмехался Илларион. — Никак за зайцев нас принимает — по следу идет. Скажи ей, пусть бежит вперед! — Марш вперед! — приказал я собаке. Мурада послушно сел. — Устал пес. Может, и нам отдохнуть и перекусить чero-нибудь, а? — спросил Илларион и опустился на землю. — Что ж, отдохнем, — согласился я и уселся рядом. Илларион извлек из сумки вареную курицу, мчади,,молодой сыр, бутылку виноградной водки и разложил все это на большом круглом камне. Я, со своей стороны, прибавил к столу пхали (блюдо из травы с острой приправой) из крапивы, лобио, вареную картошку, соль. И пиршество началось. — Смотри, Илларион, не чавкай громко, зайцев распутаешь! — предупредил я. — Ты над кем смеешься, урод? Зайцев здесь хоть пруд пруди, только искать их нужно с головой! — рассердился Илларион. Он наполнил стакан водкой и, произнеся обычное «будем здоровы», осушил его. — Будем здоровы! — сказал я и тоже выпил. — Закуси чем-нибудь, сгоришь! — Подумаешь! Не видал я сивухи! — Мерзавец! Сивуху поищи у своей бабушки!.. Ну, давай по второй! — Давай! — охотно согласился я, выпил и вдруг развеселился. Ну и пробирает! Бьет прямо в почки! — Еще бы — чистая чача (по-грузински и «почка» и «виноградная водка».)! — Выпьем по третьей, — предложил я. — Выпьем! Илларион быстро опрокинул в рот стакан и достал кисет с табаком. — На вот, возьми мой кисет, табак у меня знатный: стамбульский! — сказал я, протягивая полный кисет. Илларион взял кисет, понюхал табак, подозрительно взглянул на меня, но все же скрутил козью ножку, зажег, затянулся и… опрокинулся на спину. — Что с тобой, Илларион?! — кинулся я к нему. Илларион лежал побледневший, с закатившимися мазами и молчал, — Мурада, скорей воды! — крикнул я. Илларион отрицательно покачал головой, медленно приподнялся, долго смотрел на меня покрасневшими глазами, потом глубоко вздохнул и спросил голосом приговоренного: — Откуда у тебя этот табак? — Илико подарил. А что? Илларион наполнил стакан, смахнул слезу, потом простер руку к небу и медленно, торжественно произнес: — Боже всесильный, покарай всех жуликов и подлецов на свете! Ниспошли на Илико Чигогидзе кару, чтобы корчился он в адских муках и некому было бы подать ему руку помощи, кроме меня! Аминь! — В чем дело, дядя Илларион?! — К табаку примешан перец! — Ну, тогда выпьем по четвертой, и пусть бог накажет Илико! — сказал я, выпил, и вдруг мне захотелось поцеловать длинный нос Иллариона. — Дядюшка Илларион, дорогой мой, ты лучше всех на свете! Если б ты знал, как я тебя люблю! У тебя длинный нос и доброе сердце. Если бы не ты, мне б вообще незачем жить на этом свете. Поверь мне, дядюшка Илларион! Дай-ка я тебя поцелую! — Ну, говоря откровенно, Зурико, дорогой, другого такого мальчика, как ты, и свет не рожал! Это пустяки, что я старше тебя на тридцать лет! Был я твоим ровесником! Был. Будешь ты моим ровесником! Будешь. Спрашивается, какая между нами разница? Никакой. Разве имеет значение, у кого больше волос на голове? Не имеет. Мы друзья! А потому — выпьем… …Средь друзей хожу печальный, Я, Симона, эх, Долидзе… затянул я песню. — Как это — «печальный»? Что тебя печалит, дорогой? В школе обижают, да? Так вот, запомни мое слово — спалю я вашу проклятую школу! Или, может, враг у тебя завелся? Ты только скажи мне, кто он! И Илларион потряс ружьем. — Давай, пли, Илларион! Пусть узнает весь мир, арго мы — это мы! Ау-у-у!.. Илларион спустил оба курка, ружье громыхнуло. эхо, словно пташка в клетке, долго бросалось от горы к горе, потом, найдя выход, выпорхнуло и умчалось куда-то… …Я проснулся от холода, протер глаза и огляделся. По-видимому, Мурада давно закончил завтрак, убрал все со стола и куда-то ушел… Я разбудил Иллариона. — Не стой над головой, точно стражник! — огрызнулся он. — И убери, ради бога, ружье, еще выстрелишь, чего доброго, тогда берегись, расквашу твой дурацкий нос! — Пройдусь немного, может, зайца встречу… — Иди, иди… будешь стрелять — не забудь закрыть левый глаз! — крикнул мне вдогонку Илларион. Не успел я сделать и десятка шагов, как услышал отчаянную ругань Иллариона: — Вай, чтоб ты околела, паршивая! Дерьмо ты, а не собака! Лаять, что ли, тебе лень, ублюдок несчастный?! — Что случилось, Илларион? — подбежал я с ружьем наготове. — Вот, полюбуйся, пожалуйста, — сказал он, протягивая ладонь. На ней чернело несколько зернышек заячьего помета. — Совсем еще теплые, понимаешь? — простонал Илларион и стал яростно давить пальцем зернышки. — Заяц только что был здесь, а твой проклятый пес и не учуял его! — Где ты их подобрал? — Да говорю же тебе, вот тут, рядом, в двух шагах! Ну-ка, живо, заходи сверху, а я подкараулю здесь! Заяц не мог уйти далеко! Я взвел курок и медленно двинулся вверх по косоropy. Bcкope я увидел общипанные побеги сои и заячьи середы. Они вели к большому кусту орешника. Я несколько раз обошел куст, потом сильно пнул его ногой. Вдруг из куста выскочил заяц — настоящий заяц длинноухий, косой, с белой полоской на спине. — Держи! — взвизгнул я, словно ошпаренный, и выстрелил. Заяц, смешно пригнув уши, стрелой помчался вниз. — Илларион, не упускай его! — орал я. — Я здесь, не бойся! На минуту воцарилась гробовая тишина. Затем я услышал щелканье курка, потом Илларион громко сплюнул, потом что-то плюхнулось, раздались проклятия, стоны, вздохи и потом вдруг: — Держи, держи, Зурикела, он бежит к тебе! Я присел и вскинул ружье… Неожиданно где-то внизу бабахнул выстрел, другой, и в тот же миг раздался душераздирающий собачий визг. В глазах у меня потемнело, ноги подкосились, и я без звука опустился на землю… — Мурада, дорогой, взгляни на меня! — Я поцеловал своего верного пса и горько зарыдал. — Не плачь, сынок, возьми себя в руки, — сказал Илларион, смахивая слезу. Мурада приоткрыл глаза и взглянул на нас. Плакали все трое — я, Илларион и Мурада. — Тебе больно, Мурада? «Очень», — вздохнул бедный пес. — Эх, почему у меня не отсохнут руки и не ослепнут глаза! — воскликнул Илларион. «Ладно уж, Илларион, не убивайся… Не нарочно ведь — спьяна… Кроме того, знаю же я нрав твоего ружья — из него выстрелишь во врага, угодишь в друга… Помнишь, точно так же ты подстрелил свою собаку… Так что не стоит сокрушаться… Я на тебя не в обиде… Одно досадно: Ефросинэ будет рада! А впрочем, бог с ней, пусть радуется…» Сказав все это про себя, Мурада ласково потерся мордой о колено Иллариона. — И он должен псом называться, а Илико — человеком! Где же тут справедливость~! — вздохнул Илларион. — Мурада, крепись, дружище! Потерпи немного! — нагнулся я к Мураде. «Ну, нет, брат, плохи мои дела… Как это у вас говорится? „Заживет, как на собаке“! А я вот умираю… Умираю, Зурикела…» — Крепись, крепись, Мурада. Будь до конца мужественной собакой, — упрашивал Илларион. «Вам, людям, горя мало: умрете — похоронят, оплачут. A кто нас хоронит? Никто. Если и зароют нашего брата, опять-таки потому, чтобы трупы наши не воняли…» По телу Мурады пробежала дрожь. — Илларион, на помощь, Мурада умирает! — закричал я. «Прощайте…» — Мурада в последний раз взглянул на меня, закрыл глаза и застыл. — Кончился, чтоб отсохли мои руки, — тихо произнес Илларион и вытер рукавом слезы… …Вопли и причитания бабушки всполошили все село. Примчались перепуганные соседи. Узнав, в чем дело, они возмутились: — Вы что, люди, с ума посходили? Слыханное ли дело — поднимать такой шум из-за дохлого пса?! Что за ненормальная семья! И разошлись… Илларион весь день ходил, словно убийца перед казнью. Под вечер он подозвал меня и сказал: — Должны похоронить. Вон там, под чинарой! Вдвоем мы выкопали яму и торжественно предали земле останки нашего погибшего друга. Потом я выпросил у бабушки кувшин вина, и мы справили на могиле Мурады поминки. Первый тост произнес Илларион — Зурико, сынок мой, — начал он, — безутешное горе привело нас сегодня сюда, к этой могиле, Из наших рядов ушел наш любимый друг и товарищ Мурада. Он всегда был верен нам, как собака, и если на том свете существует собачий рай, то врата его открыты для Мурады. Светлая память о нем всегда будет жить в наших сердцах. За упокой души Мурады! Выпьем! — Благодарю тебя, Илларион… Выпьем! — Вторым стаканом я хочу выпить за здоровье близких и родственников покойного. Желаю тебе счастья, благополучия, и чтобы это горе было последним в твоей семье! — Спасибо, Илларион! Во двор воровато прокралась черная собака. Она несколько раз обошла могилку Мурады, потом уселась поодаль и жалобно завыла. — Плакальщики пришли, — сказал Илларион. — Это собака Симона-мельника, мать Мурады, — сказал я. — Господи помилуй! Поди сюда, собака! Собака приблизилась к Иллариону. Он бросил ей кусочек мяса. Собака отвернулась и легла на землю. — Собака, а ведь тоже чувствует! — сказал я. — За родителей Мурады! Будь здорова, собака! Это я, окаянный, взял грех на душу! — сказал Илларион и выпил. Выпил и я. Во двор по очереди, одна за другой, вошли еще четыре собаки. — Гляди, вот собака Асало… Эта — Датико… Вон та — Деспинэ… Эта — Маки… А где же головастый пес Матрены? Почему он не пришел? — спросил Илларион. — Он был в ссоре с Мурадой. В прошлом году я стравил их, и Мурада больно его искусал, — ответил я. — И он решил сейчас свести счеты? Плевал я на такую собаку! Нет у нее ни чести, ни совести! Тьфу! — Хозяин! — послышалось у калитки. — Кто там? — Можно к вам? — Пожалуйста! Во двор вошел семилетний мальчуган — сын Махаре Гогичайшвили. — В чем дело, сынок? — спросил Илларион. — Телеграмма на ваше имя! — Покажи! Мальчик протянул телеграмму. Илларион не спеша достал из кармана очки, тщательно протер их платком, водрузил на нос и начал читать. "Молния. Зурикеле-собачнику и Иллариону Носатому. Примите мое глубокое соболезнование по поводу трагической гибели дорогого Мурады. Вместе с вами горько оплакиваю эту утрату. Горе мое безгранично, не знаю, переживу ли. Скорблю, что не могу присутствовать лично. Не знаю, как утешить вас. Будь вы неладны оба, горе-охотники, олухи царя небесного! Когда еще раз соберетесь устроить охоту на собак, непременно захватите меня с собой. Целую обоих в лоб. Ваш скорбящий друг". — Без подписи! — сказал Илларион. — От кого бы это, а? Поди сюда, сынок, — обратился он к Мальчику. — Иди, иди, не бойся! Мальчик подошел. Илларион так схватил его за ухо, что мальчишка завопил, как гудок чайной фабрики. — Говори, кто дал телеграмму? — Не скажу, убьет! — Не скажешь? Тогда я убью тебя! Выбирай! — сказал Илларион, и гудок завыл с новой силой. — Илико Чигогидзе дал три рубля, велел отнести телеграмму и молчать, не то язык вырвет. — Илико, говоришь? — Илико. Илларион отпустил мальчика и кулаком ударил себя в грудь: — Ну, погоди же, кривой черт! Ты у меня еще попляшешь!.. Мне искренне стало жаль Илико. Наступила ночь, обыкновенная сельская ночь. И все вокруг было мирно и спокойно, словно в тот день никто в нашей семье не умирал… |
||
|