"Нобелевская премия" - читать интересную книгу автора (Эшбах Андреас)

Глава 40

То, что я ей рассказал, ошеломило её.

Мы опять сидели на её маленькой кухне, за маленьким столом, между нами стояло блюдо с изрядно оскудевшим с позавчерашнего дня запасом рождественского пирога. За окном установились мутные сумерки, окрашенные в желтоватый цвет уличными фонарями и отсветом заснеженных газонов, и батарея под окном аж гудела, борясь с холодом.

— Выкрали? Кристину? — повторила она, как будто я оставил ей какие-то сомнения в этом.

— Два месяца назад, — сказал я ещё раз.

— Чтобы выжать Нобелевскую премию?

— По медицине.

Она нервно теребила свои волосы.

— А кому она, кстати, досталась? Я как-то-не следила за этим…

— Некой Софии Эрнандес Круз. Испанке, которая, однако, живёт в Швейцарии и работает на концерн «Рютлифарм».

— И они, так сказать, купили для неё Нобелевскую премию?

— Вроде того.

— Но ведь это же скандал. Я помотал головой.

— Скандалы меня не волнуют. Меня волнует только жизнь моей единственной племянницы.

Про мои сомнения в том, жива ли она ещё, я предпочёл в эту минуту не заикаться; Биргитта, судя по всему, тоже была на нервном пределе.

Она вскочила.

— Мне надо на неё взглянуть. Я должна увидеть эту тётку, — с этими словами она выбежала из кухни и бросилась в гостиную. Я слышал, как она включила телевизор и стала переключать каналы.

Вскоре она вернулась.

— Ничего нет. Как будто и нет никакой Нобелевской премии. — Она снова села, наморщила лоб и помотала головой. — Я не могу в это поверить, — сказала она и достала для нас по тарелке так, будто это было самое безотлагательное дело. — Я просто не могу поверить, — повторила она, ставя их на стол. — Кристина… она такая… ну, знаешь, я в ней уверена и думаю, она бы заметила, если бы кто-то её выслеживал. И она бы за себя постояла. Это самое главное. Она бы отбивалась, руками и ногами и всеми силами.

Она положила мне кусок пирога и бросила на меня короткий испытующий взгляд, будто проверяя действие своих слов.

— У нас в школе дети проходят хорошую тренировку в самоутверждении, знаешь? Мы их учим не давать себя в обиду.

— Может быть, — согласился я. — Но одно дело защитить себя от дядьки на улице или кого-то из родственников с дурными намерениями, и совсем другое — оказать сопротивление профессионалам. Тут у ребёнка шансов нет. Тут и у тебя бы не было шансов. Ещё вопрос, были бы шансы у такого, как я.

Биргитта сглотнула. Она отломила кусочек пирога, но есть не стала, а принялась его крошить.

— Кристина в таком случае обратилась бы к полиции. В этом я не сомневаюсь.

— Хорошо, только для такого обращения не остаётся никакой возможности, когда тебя хватают с тротуара и затаскивают в машину. Кроме того, полиция сама замешана в этот заговор.

— Что за чепуха!

— Мне очень жаль, если я нарушил иконописный образ мира.

— Гуннар, мы живём в Швеции. А не в Колумбии.

— В Швеции, конечно. По случайности в той самой стране, где можно безнаказанно убить премьер-министра. — Я проглотил немного пирога и заметил, что голоден. — Помнишь, как потом велось расследование? Сколько всего замяли и затеряли? Оттуда просто за версту несло заговором. Улоф Пальме перешёл дорогу каким-то влиятельным людям. Людям, которых он недооценивал. И ты думаешь, те сети и связки, которые тогда позволяли так удобно избавляться от нежелательных политиков, за это время перестали существовать? Не надо выдавать желаемое за действительное. Сейчас всё это только укрепилось, превратилось в неприступную для нас крепость. Они — там, внутри, а мы тут, снаружи. Вот так.

Биргитта смотрела на меня с ужасом, бледная, как белёная стена. Мне было жаль её расстраивать, но я не мог иначе. Это был как раз тот случай, который мог бы пробудить её, развеять её иллюзии насчёт благости мира, которые она питала в своей школьной резервации.

— Возьмём другой случай, — продолжал я. — Бельгия. Тот парень, что несколько лет подряд просто крал девочек с игровых площадок или на улице. Он прятал их в подвале, продавал своим клиентам или просто оставлял умирать от голода, когда они ему докучали. Вопросы, которые судебный процесс так и оставил открытыми, могли бы составить целый том. Например, так и не выяснили, кто же были те клиенты, которых этот тип обеспечивал. Вместо этого приказом с самого верха был отозван прокурор, который не захотел удовольствоваться проведённым следствием. Важные свидетели погибли при невыясненных обстоятельствах. И так далее. Надо крепко закрыть оба глаза, чтобы не увидеть, что в этом деле замешаны высшие круги Бельгии.

Она смотрела на меня как загипнотизированный кролик и молчала. На тарелке перед ней возвышалась горка крошек от пирога.

— Я не хочу даже упоминать про махинации нефтяных концернов, торговцев оружием и так далее. Как только что-то приносит деньги или власть или то и другое вместе, людей уже ничто не сдерживает. Я не раз видел это в своей работе. В исследовательском отделе одного продовольственного концерна я фотографировал рецепты, как из крови крупного рогатого скота изготовить продукт, который можно продавать как шоколадный крем. У одного переработчика отходов я нашёл планы смешивания ядовитого отработанного масла с комбикормом для кур, чтобы дешевле было избавляться от него. Я читал протоколы договорённости всех европейских производителей витаминов о десятикратном увеличении цен. И так далее, и тому подобное.

Биргитта упрямо мотала головой.

— И всё равно это лишь исключения. Да, вполне возможно, что в определённых областях можно добиться большего успеха, если действовать бессовестно. Но те, кто поднялся таким образом наверх, оказываются в итоге среди таких же, как они! Когда ты обыскиваешь их кабинеты, вполне логично, что ты находишь только грязь. Но из этого нельзя делать выводы об остальном человечестве. Обыкновенные люди, с которыми я каждый день имею дело, не такие. Нормальные люди, средние. Они любят свои семьи как умеют, перебиваются как могут, и им это удаётся. И они не злые. Они просто ищут своё маленькое счастье, при этом часто ведут себя глупо, но не более того. Вот и вся история.

Я поднял брови.

— Судя по твоему тону, ты действительно веришь в то, что говоришь.

— Ещё бы, — подтвердила она. — Не только верю, я не раз в этом убеждалась.

Тут произошла случайность, в которую трудно поверить, если она случается не с тобой: именно в этот момент позвонили у двери. Два коротких звонка, и этого было достаточно, чтобы Биргитта вздрогнула.

— О боже! — вырвалось у неё. Она приложила палец к губам. — Тс-с, тихо.

— А что, кто это?

Позвонили ещё раз. Снова два коротких звонка, трудно объяснить, но каких-то очень наглых.

— Чёрт, — прошипела Биргитта. — Наверняка она нас уже услышала. Теперь не уйдёт.

— О ком ты говоришь, скажи, пожалуйста? — спросил я ещё раз.

— Это моя соседка снизу. Как мне это надоело! Она постоянно одалживает мой пылесос, и в самое неподходящее время. И мало того, что потом неделями не возвращает, так еще и забивает до краёв пылесборник.

— Тогда зачем ты ей вообще даёшь?

— Не знаю. Просто не могу сказать «нет». Я поневоле улыбнулся.

— Нет проблем, — сказал я и встал.

Ей понадобилась секунда испуга, прежде чем она сообразила. Я был уже в прихожей, когда она вскочила.

— Стой, Гуннар! Нет! Тебя это вообще не касается. Слышишь? — Она побежала за мной и принялась шёпотом убеждать меня: — Не смей вмешиваться в мои дела! Тебе, может, и нравится изображать из себя сильного мужчину, но мне-то с этой женщиной дальше жить, ты понимаешь? Я каждый день встречаюсь с ней на лестнице, мы здороваемся и так далее. — Она встала передо мной спиной к двери в жалкой попытке загородить её. — Ты не смеешь, я повторяю, ты не…

Я взялся за ручку.

— Можешь посмотреть, если хочешь, — предложил я.

Позвонили в третий раз, ещё нетерпеливее, чем прежде. Я нажал на ручку, и Биргитта, окатив меня напоследок гневным взором, поднырнула под мою руку и прошмыгнула на кухню.

За дверью стояла долговязая женщина с обесцвеченными волосами, уложенными в дикую причёску, с плохой осанкой, с длинными пальцами, унизанными кольцами, и с глубоко запавшими глазами, удивлённо разглядывающими меня.

— Добрый день, — сказал я. — Что вы хотели?

— Эм-м, — она кашлянула. — Я хотела спросить у Биргитты, не одолжит ли она мне пылесос?

— Нет, — ответил я. — Не одолжит. Биргитта уже не раз его одалживала вам, а теперь вам придётся купить свой. Понятно?

Она выпучила глаза, вскинула голову и наморщила острый нос.

— Что? И почему в таком неприветливом тоне? Кто вы такой, вообще?

— Это я-то неприветлив? — Я наклонился вперёд. — Да я ещё пока не начал быть неприветливым. По-настоящему неприветливым я стану, если вы ещё раз посмеете докучать Биргитте этим пылесосом. Тогда, уважаемая, вы и узнаете, кто я такой.

Она раскрыла и снова захлопнула рот, но мне явно удалось шокировать её настолько, что она лишилась дара речи. С неартикулированным звуком, который, должно быть, выражал негодование, что кто-то посмел не поделиться с нею своей собственностью, она повернулась и затопала вниз. Я захлопнул дверь и с глубоким удовлетворением вернулся на кухню.

— Видишь? — сказал я. — И в большом, и в малом это одинаково. Ты должна защищаться в этом мире, иначе тебя растопчут.

Биргитта сидела неподвижно и смотрела в темноту за окном.

— Всё равно я не могу поверить, — сказала она спустя долгое время и посмотрела на меня. В глазах её стоял ужас, и мне больно было видеть его. — Я не могу поверить, что это правда.

Что мир в руках сатаны? Меня вдруг охватило смутное предчувствие, что даже эта ссора с Биргиттой — лишь момент мимолётного счастья. И даже такого больше не будет. Я смотрел на её перепуганное лицо, на её большие карие глаза, готовые разразиться слезами, и думал, что будет, если одиннадцатого декабря найдут мёртвую девочку, впоследствии идентифицированную как Кристина Андерсон. Или если она вообще больше нигде не обнаружится? Как мне тогда жить?

Я не смогу, подумал я. Мы молчали, я вспоминал Ингу и думал о пистолете на дне моего рюкзака. И вдруг осознал, что он мне ещё понадобится.

Мне не пришлось спать на раскладном диване в гостиной. Биргитта вцепилась в меня, как утопающая, она была ненасытна и, казалось, хотела всё забыть.

Потом мы лежали — опять спиной к животу, и наши тела опять совпадали, как две детальки пазла. Она задавала вопросы в темноту. В отличие от меня, ей не хотелось спать.

Не подумывал ли я о том, чтобы жениться и завести своих детей? Создать семью?

— Подумывал, — ответил я. — Иногда. — Я мысленно пробежался по воспоминаниям, связанным с этим желанием. Лена. С ней я был наиболее близок к такому повороту жизни. — Но по-настоящему никогда не отваживался на это. Это плохо сказалось бы на моей работе.

— Промышленный шпион, — пробормотала она и погладила меня по руке. — Я как раз подумала о том, что мы, учителя, в первом классе спрашиваем у детей, кто их родители. Представляю, каково было бы ребёнку сознаться, что отец у него «промышленный шпион».

— Особенно если отец в это время сидит в тюрьме. Было странно и тяжело раздумывать о том, что могло быть, но не было. Все последние дни я думал только о будущем, причём не дальше десятого декабря.

Но допустим, я как-нибудь всё это переживу и останусь на свободе, что тогда? Чтобы работать дальше, мне придётся покинуть Швецию. Более того, мне придётся подыскать себе страну, не связанную со Швецией договором о выдаче, а у меня было сильное подозрение, что такая страна может находиться так далеко от центров мировой экономики, что мне будет грозить серьёзное отсутствие клиентов.

— А как умерли ваши родители? — спросила Биргитта. Другая тема. Полегче.

— Несчастный случай на производстве. По крайней мере, так нам сказали, но я думаю, так оно и было. Они оба работали на химическом заводе в Хельсингборге, «Хельсингхеми», если тебе это о чём-нибудь говорит; этой фирмы больше не существует с восьмидесятых годов. А в октябре 1969 года там взорвался один цех. Было сто сорок погибших, среди них и наши родители.

— Как ужасно. — Она прижала к себе мою руку. — А вы попали в детский дом.

— Да. Мне было три года, а Инге четыре.

— Ты хоть помнишь своих родителей?

Я сам об этом часто думал. В воспоминаниях остался слабый аромат, размытые очертания фигуры, склонившейся надо мной, прикосновение руки…

— Вообще-то нет. В голове уцелели какие-то картинки, но я не знаю, сколько я сам в них сочинил на основании того, что мне рассказывала Инга. Она-то их помнила.

— А в детском доме было так плохо, что вам пришлось бежать?

— Бежали мы потому, что так распорядилась Инга. Очень просто. Я не знаю точно, почему она приняла такое решение. Тогда я всерьёз думал, что директор детдома хочет нас убить, поэтому надо бежать. Впоследствии она старалась уйти от этой темы. Я думаю, на самом деле она хотела убежать от приставаний старших мальчишек. Должно быть, в детском доме было много изнасилований, потому что директор всё пускал на самотёк. Это значило, что старшие дети тиранили младших, и каждый день превращался в борьбу за выживание. Примерно раз в месяц дня на два — на три Кольстрёму ударяла в голову дурь, и он брался наводить порядок, но это было ещё хуже. Он тогда наказывал всех без разбору, и в ход пускались унизительные и опасные для здоровья вещи, как то: стоять в углу нагишом, есть кухонные отбросы или спать без одеяла.

Я почувствовал, как она напряглась.

— Кольстрем? Так звали директора?

— Да. Руне Кольстрем.

— Руне Кольстрем… А может быть такое, что он написал книгу? О воспитании детей?

Обрывки воспоминаний. Толстая женщина в синем пальто стоит перед дверью дома Кольстрёма и кричит что-то вроде: «Вы в вашей книге так хорошо сказали…»

— Может быть. Но если и написал, вряд ли в ней есть что-то полезное, потому что он ничего не смыслил в воспитании детей. Во всяком случае, в наше время.

— Нет, это, должно быть, очень старая книга. Годов шестидесятых, не позже.

Я лениво подсчитал:

— Но и не раньше. Кольстрёму сейчас, должно быть, под шестьдесят. Если он ещё жив, если его не убил кто-нибудь из мальчишек, на что я, честно признаться, надеялся.

— Может даже быть, что эта книжка стоит у нас в учительской библиотеке. У нас там скопилось жуткое количество всякой устаревшей дряни. Подарок нашего прежнего директора, и пока он жив, эти книги не выбросишь.

Я сонно хрюкнул.

— Ещё бы. Вы же все такие милые, такие благожелательные, тем более к старому директору, который впарил вам свой мусор.

Биргитта дала мне шлепок по руке. Милый и благожелательный шлепок, естественно, и сказала:

— Я не хочу сейчас никаких ссор, ты слышишь?

— Я слышу, — пробормотал я. — А не заснуть ли нам наконец?

Она просто проигнорировала мой вопрос. Как она игнорировала всё, что ей не нравилось.

— А почему вы вообще тогда попали в детский дом? Разве не было какой-нибудь родни, которая взяла бы вас к себе? Ведь тогда семьи были больше; мне трудно представить, что ни у твоего отца, ни у матери не было родных — сестёр там или братьев…

Она с удивительным упорством боролась за то, чтобы представить мир в виде красивого, надёжного и обжитого места.

— В 1987 году, — сказал я, — органы власти углублённо изучали наше семейное положение по поводу моего первого тюремного заключения, а вскоре после этого — ещё раз по поводу замужества Инги. Так что ты спокойно можешь исходить из того, что мы действительно были одни на белом свете.

Биргитта заворочалась под моей тяжелой рукой. Кажется, в ней проснулась охота посплетничать.

— Знаешь, почему я спрашиваю? Я должна тебе это рассказать. Моя подруга Майя — та самая, что работает в отеле, — ну, они с мужем вчера вечером были у меня в гостях. И она рассказала странную историю, которая случилась у них в отеле в начале недели. А ты должен знать, что она из «жаворонков» и по утрам кипит энергией так, что нет удержу. Что для меня, например, немыслимо. Так вот, она во время завтрака невзначай убрала со стола за постояльцем, который просто отошёл к буфету взять себе еще что-нибудь. А ей потом кто-то из их бригады сказал, что постояльца это сильно рассердило. Сама она даже не заметила ничего.

— Вот как? — сказал я, удивляясь, как тесен мир.

— Да, и в тот же день один человек досрочно съехал из отеля, не взяв назад свои деньги: просто положил на стойку карточку-ключ и ушёл, хотя номер был оплачен еще на две ночи. Это заметили только в четверг, представь себе. И все судачили, не тот ли это постоялец, которого обидела Майя, убрав со стола у него из-под носа. И странное в этом то, что фамилия его была Форсберг, как и у тебя. Доктор Форсберг из Гётеборга. И вот я подумала, не родственник ли он тебе, о котором ты даже не подозреваешь?

Я смотрел в темноту и не торопился с ответом.

— Нет, — сказал я наконец. — Это был не мой родственник.

— Я просто подумала, — пробормотала она и зевнула. По-видимому, вся её словоохотливость иссякла. Её вдруг потянуло ко сну, тогда как я, наоборот, взбодрился. — Могло же быть…

Она заснула у меня на руках. Я пытался вспомнить, когда в последний раз кто-нибудь засыпал у меня на руках, и не мог. Я пялился в ночь и был взвинчен так, будто выпил целый кофейник «эспрессо».

История с завтраком в отеле… Что-то она хотела мне подсказать. Только я не мог сообразить, что именно.