"Единственная моя" - читать интересную книгу автора (Сатклифф Кэтрин)

Глава 17

Тоненькая нить мира, протянувшаяся между Майлзом и его матерью, становилась все крепче. Оливии казалось, что ее отношения с мужем с каждым днем тоже все больше и больше улучшаются. Они часами просиживали в кабинете и обсуждали дела. К взаимному согласию, они разделили обязанности, связанные с рудничным делом. Ремонтные работы в шахтах шли достаточно гладко. Началась разработка новых шурфов, и боевой дух шахтеров заметно возрос. Сам Брайтуайт сиял как начищенный медный таз. И все, кто в нем обитал, тоже.

Когда приближался вечер и обсуждение дел на рудниках сокращалось до отдельных незначительных замечаний и уже почти нечего было говорить о доме, воцарялось напряженное молчание.

Много раз Оливия замечала, что муж наблюдает за ней как бы издалека взглядом крайне напряженным, почти отчаянным... или, быть может, это ей лишь казалось. Ночами она порой слышала, как он бродит по дому до рассвета, иногда подходя к двери смежной спальни и пробуя открыть ее. Но дверь была всегда заперта.

Часто, лежа в постели в темноте, вспоминая тот странный и восхитительный случай в бассейне, Оливия хотела отпереть дверь.

Но это, разумеется, было невозможно. Она по-прежнему не решила, как преодолеть свою главную проблему. Поскольку Майлз – человек, который превыше всего ценит искренность, она боялась, что история появления на свет Брайана разлучит их навсегда. Мысли об этом лишали ее сна.

Однажды, после одной из таких бессонных ночей, Оливия проснулась очень рано. Рассвет едва пробивался сквозь портьеры и заливал комнату тусклым светом. Оливия оделась и устало направилась в кабинет. Надо будет разобрать почту, обсудить с Жаком меню на неделю и попробовать еще раз установить контакт с Эмили, хотя не вполне понятно зачем. Ее последние три письма вернулись нераспечатанными.

Оливия остановилась как вкопанная в дверях, увидев Майлза, который, присев на край стола, отхлебывал из чашки горячий кофе.

– Доброе утро, – угрюмо приветствовал он ее.

– Вот так сюрприз, – ответила она.

– В самом деле? Это почему же?

– Я не знала, что ты так рано встаешь.

– Я поднимаюсь рано каждое утро. Ты просто не замечаешь. Хочешь кофе?

Оливия согласно кивнула и вошла в комнату.

Майлз налил и подал ей чашку. Оливия села за стол. Достав из кармана юбки очки, Оливия нацепила их на нос и с недоумением оглядела чистую поверхность стола.

– Я вижу, что книги исчезли, – заметила она.

– Верно, – подтвердил он.

Несмотря на всю ее решимость, она не могла оторвать глаз от его лица. За последние солнечные дни оно еще сильнее загорело. Теперь он стал похож на цыгана – смуглый, с вьющимися, длинными черными волосами.

– Ты знаешь, где они? – Спросила Оливия.

– Я их убрал. – Сунув руку в карман, он достал ключ. – Запер в надежном месте на некоторое время.

– Но зачем?

– Чтобы тебе проводить больше времени с семьей. Нахмурившись, Оливия изо всех сил попыталась не обращать внимание на то огромное удовольствие, которое она испытывала, обнаружив себя центром внимания своего мужа.

– Вы намекаете, сэр, что я провожу недостаточно времени со своей семьей?

– Вот именно.

– Это звучит смешно.

– Неужели? Когда ты последний раз со мной, Брайаном и Чарльзом слушала чтение моей матери? Чаще всего по вечерам ты обедаешь здесь.

– Ты преувеличиваешь. Я обедала с вами не далее как... – Она закусила губу.

– В воскресенье, – подсказал Майлз. – Пять дней назад. Может быть, ты избегаешь меня?

– Не говори ерунды. У меня нет причины избегать тебя.

– В самом деле? А я мог бы назвать несколько. Те же причины, по которым наши разговоры строго ограничиваются делами. Ты стараешься уклониться от любой возможности нашего... сближения.

– Глупости. Теперь дай мне, пожалуйста, ключ.

– У тебя очки запотели, милая.

Когда Оливия потянулась за кофе, он накрыл ее руку своей. Она сдавленно охнула и отдернула руку, спрятав ее на коленях.

– Чего, черт побери, ты боишься, Оливия? Я дал тебе время. И, видит Бог, выполнил все условия твоего отца. В чем дело?

Она вскочила со стула и обошла стол. Майлз встал перед ней, загораживая ей дорогу.

– На этот раз ты не сбежишь от меня, дорогая. Ты не закроешься в этой комнате и не уткнешься в эти проклятые книги. Мне понравилось играть в Черного Рыцаря. Я помирился с матерью. Я даже привык к бесконечным поискам кота Беатрис. Но я еще не завоевал тебя. Я хочу попробовать.

– Это очень мило с твоей стороны, но, боюсь, сегодня я слишком занята, – сказала она и попыталась проскочить мимо него.

– Э нет, не выйдет, милая.

В следующую секунду она взвизгнула и поняла, что Майлз перебросил ее, как куль с картошкой, через плечо.

– Что ты делаешь? – закричала она.

– Провожу время со своей женой. Совершенно случайно Жак приготовил нам корзинку с едой, Джон оседлал лошадей, и мы с тобой отправляемся на прогулку.

– Но, может быть, я не хочу этого.

– Мне плевать на то, чего ты хочешь или не хочешь. Я живу в этом чертовом доме с тобой уже пять месяцев, и мы не провели и часа наедине. Это, моя дорогая, надо изменить.

– Но...

– Замолчи, – бросил он и шлепнул ее по заду.

Они не выбирали какого-то определенного направления, а просто ехали не спеша по улице, затем поскакали по скалистым холмам, давая возможность лошадям размяться. Вокруг зеленели поля, а вдали виднелись шпили и трубы Брайтуайт-Холла.

Когда они спустились в долину, Майлз спешился и снял с лошади удила, отпуская животное попастись. Потом он помог Оливии спуститься на землю и повторил процедуру с Жерминой, наблюдая, как она, вскинув голову и задрав хвост, грациозно заплясала на траве, демонстрируя свою удивительную диковатую красоту.

Расположившись на почерневшем от мха гранитном валуне, возвышающемся над лугом, Оливия и Майлз отдали должное круассанам Жака, мясным пирогам, чеширскому сыру и вину. Оливии кусок не лез в горло. Сколько раз она мечтала о таком вот дне, но когда он наконец пришел, она поняла, что ужасно нервничает.

Вытянув перед собой свои длинные ноги, Майлз остановил на Оливии взгляд.

– Расслабься, – сказал он. – Я не собираюсь набрасываться на тебя, хотя, должен признаться, эта мысль иногда приходит мне в голову.

Оливия проморгала.

– Я еще не выразил тебе благодарности за помощь с Брайтуайтом и горнорудной компанией. Если причина твоей меланхолии кроется в чувстве недооцененности...

– Нет.

– Тогда почему ты так чертовски несчастна, Оливия?

– Я не несчастна. Брайтуайт стал для меня настоящим домом.

– А как насчет меня?

– Насчет тебя?

– Кем я стал для тебя?

Она помолчала, лихорадочно подыскивая подходящий ответ.

– Другом, я думаю.

– Другом. Опиши мне свое понятие дружбы. Кто такой друг?

– Наперсник. Товарищ. Единомышленник.

– Наперсник? Ты никогда не открывалась мне, девочка, ни в чем.

– Ты конечно же, ошибаешься.

– Ты никогда не говорила мне, какие чувства ты на самом деле испытываешь от разрыва со своей семьей? Или о том, что касается моей роли во всем этом. Ты злишься на меня? Я почти ничего не знаю о твоем прошлом. Даже не знаю истории с этой татуировкой.

Оливия почувствовала, что краснеет, и бросила на Майлза раздосадованный взгляд. Он усмехнулся.

– Только не говори мне, что твой любовник был азиатом-татуировщиком.

– Едва ли. Но этот джентльмен был крайне настойчив. Он уверял, что у меня экзотическая красота, которую такое произведение искусства возвысит до немыслимых высот. – Вскинув бровь, она отвела взгляд, обвела глазами долину, позволяя ласковому ветру охладить жар смущения на ее щеках. – Это мое тело, – произнесла она задумчиво. – Какое право они имеют презирать меня за то, что я захотела сделать с ним нечто такое, что не нарушает законов и никому не делает плохо? Некоторые женщины размалевывают лица краской, пудрой и румянами. Я захотела иметь маленькое изображение розы на груди, потому что это позволяет мне чувствовать себя... особенной. Необычной. И... чувственной.

Оливия снова взглянула на Майлза. Взгляд его внезапно сделался напряженным.

– Мое признание не слишком шокирует вас, сэр? – с подчеркнутой язвительностью спросила она.

Он медленно покачал головой.

– А тебя не будет шокировать, если я скажу, что и сам нахожу эту татуировку крайне чувственной? – Губы его вызывающе скривились, и сердце Оливии вздрогнуло.

Майлз мягко рассмеялся, словно играл с ней. Она бы не удивилась, если б он дотронулся до нее в этот момент. Однако этого не случилось. Он растянулся на земле и ответил ей вопросом на вопрос.

– Какой ваш любимый цвет, миссис Уорвик? – Он посмотрел на ее платье. – Полагаю, коричневый.

– Голубой.

– Но у тебя нет ни одного голубого платья.

– А что мне даст голубое платье?

– Доставит удовольствие.

– Возможно. – Оливия подняла глаза на безоблачное небо. – Мне попалось однажды одно платье в маленьком парижском магазинчике. Очень красивое, светло-голубое, с кружевами цвета слоновой кости. Я представляла, как бы выглядела в нем, всякий раз, как мы приходили туда с Эмили на ее примерки. Однажды я даже надела его, оно сидело на мне безупречно. Единственный раз в жизни я действительно почувствовала себя красивой.

– Почему же не купила его? – спросил он мягко.

– Нужно было многое купить для Эмили. Да и отцу была нужна новая обувь. И потом, – она небрежно пожала плечами, испытывая одновременно радостное волнение и беспокойство от этой новой близости с Майлзом. – Не думаю, что голубое платье согрело бы меня зимой. Или принесло прохладу летом. Разве голубой цвет красивее, чем коричневый? Сомневаюсь.

– Может, и нет. Однако шелк гораздо приятнее ощущается на коже, чем ситец.

Оливия наконец прямо взглянула на мужа.

– Ты намекаешь на то, что я недавно дала указание твоему портному сшить тебе рубашки из ситца, а не из шелка? Ситец намного дешевле и лучше соответствует возможностям нашего бюджета.

– Полагаю, это относится и к моим сапогам?

– В Миддлхэме прекрасный сапожник, который может сшить сапоги за треть стоимости твоего лондонского мастера.

– Продолжай.

Оливия заметно оживилась.

– И кроме того, если мы будем вкладывать деньги в местный бизнес, уверена, горожане станут относиться к нам с большим уважением.

– С чего ты взяла, что мне есть дело до отношения к нам горожан? Лично мне нравятся мои сапоги, сшитые в Лондоне. Мило Джонс шьет мне сапоги с незапамятных времен.

– Похоже, что ты консерватор, противник перемен. Прекрасно. Если ты настаиваешь...

– О Господи. – Майлз выплеснул свое вино и бросил кружку на землю. – Ты, должно быть, еще несчастнее, чем я думал.

– Прошу прощения?

– Мне даже не удается втянуть тебя в спор. Впрочем, неважно. Вернемся к разговору о дружбе. Я заметил, что ты не доверяешь мне своих тайн. Кроме того, ты избегаешь меня при каждой возможности. Разве друзей избегают?

– Мы же вместе сейчас.

– Но у тебя такой вид, словно в любой момент ты готова вскочить и удрать от меня, как перепутанный кролик. Стоит мне приблизиться к тебе хотя бы на дюйм, как ты вся настораживаешься. Как будто приближение мужа к жене – величайший из грехов. Объясни мне, как ты можешь считать мужчину подходящим для того, чтоб выйти за него, но не подходящим для того, чтобы спать с ним?

Она неловко заерзала на гранитном валуне и сделала вид, что любуется лошадьми.

– А Чарльз Фоулз, кажется, не на шутку привязался к твоей матери. Он стал писать ей стихи.

– Ответь на мой вопрос, – настаивал Майлз.

С большим трудом Оливии удалось сделать глубокий вдох.

– Проще говоря, наш брак был заключен строго по расчету... по крайней мере, так я думала.

– А иначе не вышла бы за меня?

– Я не собираюсь перебирать все эти «если». Это ни к чему не приведет. Что сделано, то сделано.

– Так какого дьявола ты боишься?

Оливия отложила в сторону недоеденный круассан и стряхнула крошки с колен. Боится? Да, у нее масса невысказанных страхов. К ее лицу хлынул жар, с каждой секундой становясь все горячее, а тело напряглось. И все же... сердце колотилось от сознания того, что Майлз Кембалл Уорвик хочет ее сейчас так же сильно, как в тот вечер в бассейне. Это проявлялось в его напряженно застывшей позе и горящем взоре.

Встав с камня, Оливия немного прошлась и подставила лицо теплому ветру. Майлз подошел сзади. Она чувствовала жар, исходящий от его тела, пронзительность взгляда. В этот момент она подумала: если он коснется меня, я пропала. Я признаюсь во всех своих грехах, раскрою всю ложь. Я растаю в его руках, как теплый воск, как тогда в бассейне. – Оливия...

Она прошла выше по склону, где ветер был резче и свежее.

– Посмотри на меня, – послышался голос Майлза. Оливия медленно повернулась. Майлз стоял среди высокой травы, ветер трепал рукава белой рубашки и пряди черных волос.

– Я хочу любить тебя, – сказал он.

Она прикрыла глаза, охваченная переполняющим восторгом этих слов... и потрясенная ударом желания.

– Нет, – тихо ответила она.

Лицо его потемнело, сделалось почти жестоким.

– Я хочу знать почему.

– Мы договорились, что этот брак...

– К черту наши старые договоры! Бог мой, я начинаю уставать от этого бега по кругу, Оливия. Два глубоко отчаявшихся незнакомца... но мы больше не чужие друг другу, Оливия. – Он поднялся по склону, разбрасывая ногами камешки.

Оливия попятилась.

– В свадебную ночь, – начал он с напряженным терпением, – ты спросила меня, нравишься ли ты мне хоть немного. Другой мог бы солгать тебе. Мог бы наврать с три короба, наговорить всяких нежностей, лишь бы заполучить тебя в постель. Я не сделал этого. Теперь, если ты спросишь меня, нравишься ли ты мне, я с радостью отвечу... да. Ты мне очень нравишься, Оливия. Я привязался к этой полоумной старой няньке, я очень привязался к твоему сыну. Когда-то ты сказала, что я стою того, чтобы меня спасти. Тогда я подумал, что ты ненормальная меня уже не исправить. Но в последнее время... Боже, Оливия, я чувствую себя другим человеком. Мне нравится то, как я живу. Нравится проводить время с твоим сыном и с тобой. Впервые за долгое время я чувствую надежду. – Он рассмеялся коротко, почти зло. – Послушай меня. Я изливаю перед тобой душу, а ты стоишь, как деревянная. Пожалуйста, не молчи. По крайней мере, подтверди, что у нас есть будущее.

Ей хотелось зажать уши руками. Ей было невыносимо слышать подобные его признания. Лучше бы он сказал, что презирает ее. Тогда было бы легче жить с этой постыдной ложью.

Неожиданно Майлз подошел к ней и крепко схватил ее за руку. Она попыталась отвернуться, но он повернул ее к себе лицом, опустив к ней голову.

– Скажи мне правду, черт побери. Ты все еще любишь отца Брайана?

– Почему наш разговор всегда должен возвращаться к нашему прошлому? – возмутилась она и попыталась вырваться.

Майлз лишь еще крепче стиснул ее руку.

– Потому что часть твоего прошлого делает тебя такой, какая ты сейчас. Потому что ты так крепко привязана к своему прошлому, что не можешь впустить меня, твоего мужа, в свое сердце.

Она беспомощно посмотрела на него, не в силах что-либо ответить.

– Ты чувствуешь хоть что-нибудь, Оливия, или же он поработил тебя – ту женщину, которая любила его так сильно, что пожертвовала своей жизнью, – своей репутацией, своим сердцем так, что больше уже просто не способна любить?

Оливия по-прежнему хранила молчание, наблюдая, как в его полном мольбы взгляде отразилось отчаяние, которое затем переменилось бешенством.

Схватив ее обеими руками, он до боли впился в них своими пальцами. Он тряс Оливию до тех пор, пока она не закричала:

– Перестань. Умоляю тебя, перестань!

– Умоляешь? Та Оливия Девоншир, которую я впервые встретил, никогда бы ни о чем меня не стала умолять. Она бы расцарапала мне лицо. Бог мой, я бы предпочел быть женатым на развратнице, которая плясала с цыганами, чем на ледышке, в которую ты превратилась.

– Но ты не понимаешь, как это все безнадежно... Наконец, он отпустил ее, и Оливия отвернулась. Она стояла спиной к ветру, не оборачиваясь, обняв себя как можно крепче руками и моля, чтобы чувства, бурлящие внутри нее, не выплеснулись наружу. Где же найти решение? Ведь они не могут жить дальше в этом кошмаре.

Немного так постояв, она оглянулась и увидела, что Майлз спускается вниз, к лошадям. Она так хотела броситься следом за ним – ей так хотелось признаться ему во всем.

Если бы только она не была уверена в том, что правда погубит ее.