Глава 3. Крестьянин Урс

К северу от озера Ломо и окружающих его гор лежит графство Орлинтир. Деревня Кинатарус расположена в нем верстах в пятидесяти от города Орлинтир, на границе с Ломо и тамошним баронством Кинатраэ. Если бы междоусобные войны не были строго воспрещены законами королевства Старквайи, за эту деревушку граф и барон вечно воевали бы. Некогда она была отрезана от баронства и отделена от него границей провинций.

В деревне тридцать два крестьянских двора. Десять из них граждане, остальные смерды. Больше семей в ней быть уже не может: все одобренные Храмом наделы заняты. В ней двенадцать часовен, по одной для каждого из Победителей. Каждый из граждан поставил по часовне рядом со своим двором, а смерды в складчину две оставшихся. В часовнях монахи служат и учат детей. Каждый двор это либо один большой дом либо два-три дома поменьше, кухня, которая делается отдельной, несколько сараев и хлевов для скотины и обязательно банька. Надел не всегда лежит рядом с домом, но не более чем в версте от него. Во дворе живет одна большая крестьянская семья. Чаще всего это нынешний хозяин надела, его родители, жена, дети, брат, выполняющий роль запасного хозяина, незамужние сестры. Если хозяин умрет, а сын его будет еще не взрослым, или же дочь еще не замужем, брат должен жениться на его вдове и продолжать хозяйствовать. Иногда здесь же живет и третий брат, если у него не хватило духа и воли податься куда-то добывать счастья и он не ушел в монахи. Он имеет право быть не только крестьянином, но и ремесленником, и в принципе всегда может жениться. Частенько крестьянин из соседней деревни, у которого нет сына, принимает третьего брата в качестве зятя и наследника в свой двор. А вот по-другому жениться удается редко, никто не пожелает выйти замуж за безнадельного.

Наделы примерно равны по площади, нарезаны с таким расчетом, чтобы их могла обработать одна большая семья. Земля принадлежит этой семье, а семья — своей земле. Такой союз считается неразрывным, и никакое взыскание не может быть обращено на надел крестьянина и на его дом. Обработка земли руками наймитов или рабов считается жутким святотатством. Крестьянское дело благородное, а землю нельзя насиловать. В этой деревне наделы непрерывно возделываются уже около трех веков, поэтому земля на них тучная, плодоносная и прекрасно ухоженная. Если семья временно слабеет из-за недостатка рабочих рук, считается правильным засаживать лишь часть надела, не снижая качества работ, а на остальной земле уничтожать лишь злокачественные сорняки. В крайнем случае можно попросить помощи у друзей-крестьян и поделиться с ними затем плодами земли.

Семейство Ликаринов старших считалось одним из зажиточнейших в окрестных деревнях. Уже несколько поколений в семье у них хватало рабочих рук, они удачно благословились на возделывание лекарственных трав и пряностей, которые стоили намного больше, чем обычные крестьянские продукты. Кормились они плодами своих собственных полей, иначе было бы неприлично, а вот продавали отнюдь не рис, капусту или пшеницу. Естественно, что часовня рядом с их двором была посвящена Иклиту Целителю.

С крестьян-граждан сюзерен в принципе не брал никаких поборов, поскольку они были обязаны военной службой (часто заменявшейся повинностями, но без превышения 50 дней в году и без того, чтобы это стало прецедентом). Но по традиции на них распространялись налоговые и фискальные привилегии сюзерена, а за это они добровольно платили ему натуральные либо денежные взносы за защиту.

Смерды каждый год вносили фиксированный натуральный платеж и платежи за защиту. Военной службой они обязаны не были, но тридцать дней в году должны были по приказу сюзерена отбывать повинности. Их дворы обычно были победнее, но тоже отнюдь не нищие: ведь у них действовали те же правила неприкосновенности надела.

Сегодня утром Банжасса, молодая жена наследника Сина Ликарина, пораньше куда-то сбежала. В принципе подоить коров и коз могла и служанка (семья была настолько благополучна, что имела служанку и слугу, а также раба и рабыню), это не столь благородная работа. Но свекровь Диртусса была крайне недовольна поведением молодой невестки. Она шпыняла служанку, слугу и раба так, что слуга даже пригрозил уйти. Конечно, старушку-рабыню Чимор, бывшую кормилицу своего свекра, она задеть даже словами не могла, но и, проходя мимо нее, тоже фыркала. Та смотрела на нее своим желтым узкоглазым лицом чистокровной шжи и ехидно улыбалась, все понимая и предвкушая моральную победу в скором будущем.

Когда ближе к завтраку Банжасса вернулась, свекровь, не говоря ни слова, стукнула ее палкой и стала костерить:

— Из-за тебя, лентяйка, завтрак как следует не готов! Хозяин и муж твой должны будут идти работать полуголодные! Служанка за тебя коров доила, пироги подгорели, рис еще не доварен!

Конечно, в основном в этом была виновата сама свекровь, которая вместо приготовления завтрака занималась руганью и поисками невестки, посмевшей без спросу куда-то отлучиться. И вдруг свекровь остолбенела. Невестка выпрямилась и внешне спокойно сказала:

— Мать мужа моего, придется тебе теперь грех замаливать. Завтра утром мы с мужем будем знакомить с участком мое чрево.

— Что же ты мне сразу не сказала? — обреченно промолвила Диртусса, палка у нее сама вывалилась из рук. Ударить беременную наследником невестку было тяжким грехом.

— А ты мне не дала ни слова вымолвить, — ехидно ответила Банжасса, уже успевшая возненавидеть свекровь.

Диртусса вдруг запричитала и заплакала:

— Доченька моя, счастье-то какое! Завтра я тебя переведу в большой дом к деду и бабке, носи нашего наследника и роди нам богатыря! А я сегодня же вечером пойду грех замаливать, и у внука моего прощения попрошу, как только вы его с землей познакомите.

Согласно обычаям, положение беременной невестки резко менялось: теперь обижать ее значило обижать будущего хозяина, ведь ребенок все чувствует и воспринимает с момента зажигания в нем души, еще в утробе матери. А, родив трех сыновей, она даже формально становилась равной своей свекрови, как полностью выполнившая свой долг жены. Правда, мужу теперь предстояло поститься: сношения с беременными (даже с рабынями) дозволялись в строго определенных случаях. Один из них должен был произойти завтра: муж брал свою жену на восходе солнца на земле своего участка, и при этом сообщал наследнику, что теперь он зачат не только отцом и матерью, но и их землей. После этого считалось, что сын (если это сын) будущий полноправный хозяин земли, а она, соответственно, его хозяйка. Такой же обряд повторялся при каждой беременности, пока не рождался второй сын. Для третьего он уже был необязателен.

Банжасса заметила, что у нее-то свекровь прощения просить не собирается, но не захотела ввязываться в дрязги, чтобы это не отразилось вредно на ее будущем сыне или дочери. А услышавший все это муж подхватил жену на руки и закружил ее по двору в своих могучих объятьях. Мужчины семьи Ликаринов силой отнюдь не были обделены. Они выглядели почти квадратными из-за невысокого роста, широких плечей и бедер, руки и ноги у них были большие и чуть кривоватые, что только увеличивало впечатление силы, волосы и глаза черные. В качестве оружия они использовали палицы.

— Син, дорогой, отпусти, совсем закружишь! — формально попросила невестка, которой все это нравилось.

— Закружу, и завтра утром зацелую до полусмерти, чтобы сын мой знал, как я тебя и его люблю! — закричал Син.

Любопытные соседи не имели права без спросу зайти во двор, но заборы отнюдь не были сплошными, они скорее были символической оградой территории и защитой от мародерства соседских кур и свиней. Все начали поздравлять Сина и Банжассу и желали им получить богатыря или в крайнем случае красавицу, которая привлекла бы прекрасного зятя в их семью.

— Богатырь будет! — закричал отец Сина, Крон. — В нашем роду никогда надел зятю не передавали.

Пир устраивать по такому поводу не было принято, но ведерко сладкого вина Крон выставил соседям. С сегодняшнего дня Банжасса официально становилась полноправной женой и матерью наследника, не говоря уже о многих других почестях и привилегиях беременным, принятым в старкском обществе.

Наутро муж с женой при первых проблесках зари отправилась на свой надел, где муж вчера любовно обработал делянку, помолились, а при первых лучах солнца сбросили одежды и крепко-крепко обняли друг друга на свежеобработанной земле, воскликнув:

— Земля, мы принесли тебе будущего хозяина, а ты, дитя наше, прими себе в душу свою землю!

В этой семье была своя собственная молитва для обряда представления земле. Ее создал Крон Старший, старший брат прапрадеда Сина, который в детстве неудачно упал, получил горб и ушел в монахи. Выучившись, он вернулся в родной дом, служил в часовне, помогал родным и слагал песни. В его честь назвали Крона, отца Сина. Эту молитву одобрили в Монастыре, и теперь, как и полагалось, муж с женой запели ее среди жарких объятий.

Гимн земле, солнцу и любви

Прими, земля, в объятья нас,

Как мы друг друга принимаем,

Кормилица, в восхода час

Тебе мы плод свой представляем.

(Мужчина):

Засеял поле я свое,

И семя добрый плод взрастило,

Засеял лоно я твое,

Оно дитя мне подарило.

Свети нам, солнышко, всегда,

Ты нашу землю согреваешь,

Как мы друг друга в холода,

Теплом своим нас услаждаешь.

(Женщина)

Полей нас, солнышко, дождем.

Как муж меня мой поливает,

Проникни в землю ты лучом,

Как он в меня вновь проникает.

Ты, солнце, землю обласкав,

Вновь облаками укрываешь,

Источник жизни ей отдав,

Взрастить плоды ей позволяешь.

(Мужчина)

Ты, солнце, силы напрягай,

Как я сейчас их не жалею,

Тепло и влагу вновь нам дай,

Мой сын свой труд отдать сумеет.

Земля плоды свои несет,

И мы свой плод земле вручаем,

И продолжателя забот

Тебе сегодня представляем.

(Женщина)

То семя, что во мне живет,

Твое, земля, теперь хозяин,

И еще лучше расцветет

Наряд твой из цветущей ткани.

Обнявшись крепко вчетвером,

Друг другу жизнь возобновляем,

Мы, люди, от земли живем,

И мы же землю возрождаем.

(Вместе)

Твои навеки мы, земля,

А ты нам навсегда владенье,

Лелеем мы твои поля,

А ты даешь вознагражденье.

После обряда муж с женой, с головы до ног перепачканные, помчались в заранее натопленную баньку, а оттуда вышли уже принимать поздравления с зачатием новой души от родных и соседей. Из деревни Ликурина приехали родители Банжассы, радостные, что их дочь доказала свою полноценность. Теперь они от всей души желали родить здорового мальчика или, в крайнем случае, красивую девочку. И самой Банжассе тоже хотелось именно мальчика. Каждый рожденный сын повышал ее статус и престиж.

Банжасса переселилась в богатый и удобный дом старших. Поскольку дома были неотъемлемой собственностью, зажиточные крестьяне первым делом вкладывали деньги в улучшение домов и хозяйственных зданий либо в строительство новых. Здание было двухэтажным, с каменным первым этажом и деревянным вторым, в нем даже стояла печь. Климат, вообще-то, был теплым, но зимой на пару недель часто выпадал снег. Обычно в домах грелись у жаровни, а печь внутри дома была уже показателем престижа. По случаю появления в семье новой души ее протопили даже слишком жарко, так что пришлось открывать дверь и проветривать. Свекровь при всех припала к животу невестки и попросила прощения у внука за то, что во гневе и по неразумию своему подняла на него руку без вины. Дед тоже припал к животу и пожелал внуку расти добрым крестьянином. Поскольку прадед с прабабкой были тоже живы, и они поговорили со своим новым потомком. Теперь во время работ отец и мать должны были приглашать сына либо дочь, которая у них растет, помочь им, и петь песни, славящие крестьянский труд, чтобы еще в чреве приохотить дитя к его участи.

Новолуние девятого месяца года белого быка. В деревнях годы не считали по Императорам, там пользовались старинным циклическим календарем. В эту ночь у Банжассы начались схватки, и свекровь побежала за повитухой. Хоть роды были и первые, но закончились они достаточно быстро и благополучно. Ребенок напоминал маленького бычка, и назвали его Урсом. Так у семейства Ликаринов Старших появился наследник еще в одном поколении. Через семь дней после родов, когда окончательно зажила пуповина, Урса положили на землю надела (на которую, правда, подстелили соломки) и стали с песнями ждать, когда новый хозяин ее оросит. Случилось хорошее предзнаменование: он ее не только оросил, но и удобрил.

— Добрый крестьянин будет! — вымолвил староста Строн Ликарин из младших.

Принято было, что, когда хозяин начинает чувствовать первые признаки старческой немощи, он передает надел наследнику, а сам остается в том же доме на правах отца хозяина. Это почетное положение, староста и старейшины чаще всего не хозяева, а их отцы. Но некоторые, передав надел сыну или зятю, уходят в монахи. Может быть, отец Сина Крон и не слабел еще, но, когда Банжасса родила второго внука и тому исполнился год, он передал надел Сину, и Урс стал его первым наследником. Это полностью соответствовало обычаям.

Младший брат Крона Хинг теперь формально полностью освобождался от ограничений положения запасного наследника, но кто же выйдет замуж за сорокалетнего безнадельного? А к монашеской жизни Хинг не тяготел. И ему вроде бы оставалось лишь продолжать быть членом своего большого семейства. Тем более, что состарившийся запасной наследник почти приравнивается к отцу хозяина. Но через год Хинг пошел своим путем. У смерда Куса Иллоэра не было сыновей, зато четыре дочери. Одна из них ушла в монастырь, а на девятнадцатилетней второй дочери, переговорив со своей семьей, которая согласилась выкупить поборы у графа, женился Хинг. Жене его, естественно, хотелось стать гражданкой и сделать своих детей гражданами, так что девушка-смерд с радостью вышла за крепкого сорокалетнего Хинга. Поскольку зять был по сословию выше, хозяин сразу же передал надел ему. Так в деревне стало одиннадцать дворов граждан. Теперь Ликарины младшие стали называться Ликаринами средними, а Хинг Ликарин — Ликарином младшим. Но своему бывшему семейству вновь обретенный надел он ни при каких обстоятельствах передать не мог, даже приемного сына он должен был взять из другого рода, если уж это придется сделать. Законы и обычаи жестко препятствовали даже мысли о создании латифундий.

Крестьянские женщины, не вышедшие замуж до двадцати лет, обычно уже замуж не выходят вообще и сразу либо в сорок лет отправляются в монастырь. Возраст у невесты Хинга уже был критическим, и это тоже облегчило ему задачу. Если у незамужних гражданок рождаются дети, их отдают в монастырь либо в приемные дети смердам. Но если отец их узаконит, они становятся младшими детьми в семье отца независимо от их фактического возраста. А разродившиеся девицы из смердов порой даже продают своих детей в рабство, если никто их не примет в свою семью как приемных детей или отец-смерд их не узаконит. Очень редко гражданин женится на дочери смерда (почти всегда так же, как сделал Хинг: чтобы стать самостоятельным хозяином), и страшным позором считается, когда гражданка выходит замуж за смерда.

С самого раннего детства Урса брали с собой на надел во время полевых работ. Он привык, что сначала нужно немного помочь в работе, а затем уже идти играть. Конечно, помощь маленького ребенка была чисто символическая, но зато он осознавал, что является главным в жизни.

А в четыре года у него началась учеба. Монах повел его вместе с другими четырех-пятилетними детишками (тут были и мальчики, и девочки, и граждане, и смерды) к озеру в двух верстах от деревни по тропе через лесок, называющейся Азбучной, потому что на деревьях были нарисованы буквы азбуки. Пока шли на озеро, называли буквы и по временам бежали, а монах подсказывал, как правильно бегать. На озере те, кто уже умели, плавали, а тех, кто еще не умел, как Урс, учили плавать, невзирая на то, что вода была довольно холодная. На берегу озера был сделан очажок, дети натаскали хвороста, монах вскипятил травяного чаю, чтобы как следует согреться. Проделав согревающую гимнастику, помолившись и выпив по нескольку глотков чая, дети двинулись в обратный путь. Такие занятия, если позволяла погода, велись три дня в неделю. А в непогоду порою устраивались походы на полдня через лес и луга, чтобы учить противостоять погоде. После одного из таких походов простудилась и умерла одна из девочек-гражданок Кринисса, а вскоре в озере утонул мальчик-смерд Трин, не рассчитавший свои силы и вдобавок заплывший в то место, где бил сильный холодный источник. За это монаху даже не пеняли, умерших как следует оплакали и похоронили с почестями, как погибших славной смертью при обучении.

В шесть лет через день Урс стал ходить на военные упражнения. Их по очереди вели мужчины из гражданских дворов. Тут уже не было девчонок и смердов. Отец стал его вводить в основы ухода за полем, а молитвы, которые полагается произносить при работах, Урс уже почти выучил раньше, помогая своей семье и слушая, как старшие молятся. И занятия с монахом стали более серьезными: учили средний язык и Высокие знаки, арифметику и начала геометрии, астрономию, чтобы ориентироваться и определять время по звездам, солнцу и лунам. Ведь, попав в непогоду в пути или походе, нужно суметь восстановить счет дней, чтобы не спутать посты с праздниками и правильно молиться. Для занятий плаванием бегали на реку, что была в десяти верстах, и обратно тоже в основном бежали. На войне ведь придется плыть уставшими, а от быстроты бега часто зависят победа и добыча или же спасение жизни после поражения.

Прадед Урса Кор практически не болел. Он заплетал свои роскошные седые волосы в косу, которая у него была короткой и толстой, а чтобы не быть похожим на шжи, он снизу закреплял ее пряжкой, а не бантом. Урса он полюбил, а мальчик часто приходил к нему и слушал стихи и песни. Кор часто рассказывал стихи своего деда (вернее, брата его деда, но он всегда называл его почтительно дедом) Сина. Некоторые из стихов и песен предка разошлись по Империи, но большинство остались лишь в деревне и в семье. Да и у Ликаринов помнили отнюдь не столько, сколько прадед. Кор говорил о тетрадке, куда Син записывал свои стихи и свои мысли, и куда после его смерти добавили еще другие. Эта тетрадка где-то до сих пор хранится в домах их надела. Но сегодня утром Кор не встал с постели. Он попросил привести к нему монаха. Все стало ясно, и женщины, обняв своего патриарха семейства, выбегали во двор и на улицу как следует попричитать: при умирающем много плакать было нельзя, чтобы не смущать душу уходящего. А уж вопить: "На кого ты нас покидаешь?" было вообще стыдно даже при смерти кормильца. Монах прочитал отходные молитвы и помог душе выйти. Кор с улыбкой умер. Вот после этого женщины ворвались в дом и вовсю отвели душу в рыданиях. Жена Кора Аркинисса почти не плакала. Она стирала слезы, которыми орошали лицо того, с кем вместе прошли почти семьдесят пять лет жизни, и говорила: "Жди меня, мой муж! Совершу все, что нужно, и приду к тебе." Справив сорок дней после его кончины, она сказала всем:

— Надо было бы мне дожить еще до годовщины, но сил уже нет ждать. Завтра зовите монаха, отправлюсь вслед за самим!

И на следующий день она так же тихо и благостно преставилась. Перед смертью она улыбнулась, и монах сказал:

— Муж ждет ее, и она его увидела. Их души уйдут вдаль к лучшей участи вместе.

Такая кончина запала в душу Урсу и его мечтой стало уйти из жизни столь же достойно после того, как с честью ее прожил. Ему даже стало сниться, как он умирает, окруженный большой семьей и друзьями-соседями. Когда мальчик проговорился об этом монаху, тот наложил на него епитимью и строго отчитал:

— Сейчас ты должен думать о жизни, а не о смерти. А если уж вдруг придется встретить ее. встречай достойно! И не обязательно умирать в постели, как Кор и Аркинисса. Главное: умирать с честью и с молитвой. Так что думай о жизни и не допускай мыслей, которые могут искривить линию судьбы, она у тебя и так непростая.

После смерти прадеда и прабабки Урс частенько вспоминал их рассказы о своем предке-монахе, его стихи и песни. Но, конечно же, постепенно все забывалось.

Пока все складывалось счастливо в жизни Урса. Он жил в состоятельной и любящей семье, взаимоотношения внутри которой были не идеальными, но вполне нормальными. Он получил неплохое для крестьянина образование и совершенно не подозревал, что линия судьбы может его навсегда увести из своей деревни и со своего надела.

Однажды зимой года синей щуки домой пришел подвыпивший отец вместе с соседом Куном.

— А ну-ка, иди сюда, мой бычок! — подозвал отец. — Мы тут выпили с Куном вместе и решили, что пора тебе невесту подыскать. Как ты насчет соседочки?

Дочь соседа Лурунисса была маленькая светловолосая смешливая девчонка, которую совершенно не портили веснушки и вздернутый носик. Урс имел право отказаться, и по законам чести должен был отказаться, если она ему не нравится, несмотря на то, что по тем же законам сосед должен был отругать его и побить, а отец выпороть. Но после этого никто не имел права вспоминать об отказе, а если кто напоминал, на него ополчались обе семьи сразу да и остальные соседи за неприличное поведение.

— Да вы что! Я сам выбрал бы ее! — обрадовался Урс.

— Ну очень рад, что тебе угодил! — расхохотался сосед. — Садись теперь, выпей с нами! Ты уже жених, тебе можно немного. И радуйся, что три поколения наши дворы не роднились.

И Урс уселся пить домашнее сухое вино. Влили в него действительно "немного": всего кувшин.

Сосед был намного беднее Ликаринов, но в крестьянской среде из-за невозможности объединить наделы богатство невесты всегда стояло у нормальных людей на последнем месте, чуть ниже красоты, а на первых добронравие, здоровье и трудолюбие.

На следующий вечер Урс с трепетом подошел к своей невесте, а та расхохоталась, схватила его за руку и потащила потанцевать с подружками. По дороге домой они целовались. Словом, Урс влюбился.

В восемнадцать лет Урс ушел на военную службу для войны с северными варварами. Обязательного призыва не было, но в случае, когда король бросал военный клич, граждане должны были выставить одного ополченца с четырех дворов. Три других двора помогали ополченцу снарядиться в поход. Урс пошел бы и сам, но его послали граждане трех соседних деревень, бросив жребий среди младших из достигших возраста военной службы. А вот дядя его отца Хинг сам вызвался, хотя и возраст его уже приближался к шестидесяти годам. Ему хотелось хоть раз ощутить себя полноправным полноценным гражданином. Это сослужило плохую службу Урсу. Его определили помогать деду, которого из почтения к возрасту поставили начальником охранников обоза. Хинг в основном шпынял обозников и ругался со снабженцами, а Урс скучал, шагая рядом с возами и иногда помогая грузить, разгружать и вытаскивать из колдобин.

Так что сражаться ему не пришлось, если не считать полукомического-полутрагического эпизода. После проливного дождя обоз еле-еле дотащился по отвратной дороге до подрядчика. Подрядчик Крун Тукуруй, рыжеволосый, плосколицый, низкого роста, светлокожий, весь в веснушках, явно из степных варваров, вовремя перешедших на сторону королевства и тем самым приобретших гражданство, говорил по-старкски неважно и с ужасающим акцентом, зато прекрасно все понимал, а глаза у него были хитрые-хитрые.

— Дарагой, я вижу, ты очэн устал. Дарога плахая, адни колдоё. ины, — приветливо сказал он Хингу.

Хинг расхохотался от такого искажения слова. Они действительно чертовски устали и все грязные были тоже как черти.

— Скажи лучше: выбоины! — ответил он, смеясь.

— Ну если вас на дарогэ сюда вые. али, то на пути назад аграбят, — уверенно сказал Крун.

Хинг хотел было оскорбиться и вызвать Круна на поединок как обозвавшего его педиком, но Крун, увидев, как обиделся Хинг, сразу предупредил дальнейшее:

— Баня гатова, дарагой! Чача гатова. Шашлык жарицца. Памоешься, выпьем и закусим, лучше тэбэ будэт.

Хинг опять рассмеялся и отправился в жаркую баню, а затем в одной простыне ел шашлык с зеленью и пил огненную чачу. Наутро у него адски болела голова, и он подписал передаточную бирку, почти не считая и не проверяя товары. Крун дал ему немного опохмелиться и вручил с собой большую бутыль лучшей чачи.

— Только в дороге нэ пэйтэ, дарагие! А то вас голымы рукамы вазмут. Чача нэ пратухнэт, выпьетэ кагда приедэтэ.

После такого обозникам, которых тоже как следует напоили, везде чудились засады. И, когда в лесу справа от дороги раздался какой-то шум, все сразу стали стрелять туда из луков и пращей. Но шум удалился: явно это убежал напуганный зверь. Так что можно считать. что две стрелы в "бою" Урс все-таки выпустил.

А главное похмелье настало по прибытии. Сотник принца Клингора Лис Астарон сразу заметил недостачу провианта. И мешки с мукой, ячменем и рисом были наполнены не до конца. И в мешочках с маком было не по десять фунтов, а примерно по семь. И окорока были меньше указанного веса. И сахар был подмочен. Сотник набросился с кулаками на растерянного Хинга и начал его вовсю ругать, обещая немедленно донести принцу и направить на родину требование конфисковать имущество растратчика, а самого Хинга тем временем отдать под суд. Когда Хинг рассказал свой разговор с подрядчиком, Лис оценил солдатский юмор и долго хохотал, повторяя две шедевральные фразы Круна. Настроение его улучшилось, и он предложил Хингу выбор:

— Или ты идешь под суд, или я тебя сейчас как следует выпорю, чтобы на будущее урок был, а затем выпьем вместе твою чачу, подпишу бирку и забудем обо всем. Недостачу с врагов возьмем. А этого Круна теперь не достанешь: ты же сам подписал, что товары получил полностью и надлежащего качества.

Хинг предпочел быть выпоротым. Добровольно согласиться на такое гражданина не позорило. Лис постарался как следует его отделать, потом полил спину чачей, чтобы раны не воспалились, и пришлось Хингу выпивать стоя и неделю спать на животе.

"Провоевав" чуть меньше года, ратники возвращались домой. Шли в наилучшем расположении духа. Оба они даже пару раз видели самого принца Клингора. Хинг избежал суда и позора и теперь мог смотреть всем полноправным гражданам в глаза, как стоявший в военном строю на настоящей войне. А Урс получил право жениться и теперь оставалось потерпеть всего пару месяцев. Если бы ему довелось участвовать в битве, то он мог бы потребовать свадьбы немедленно, а сейчас придется подождать всех ритуалов.

Словом,

Вне всех событий

Тихо деревня живёт.

Войны обходят,

Земля тучнеет,

Люди довольны судьбой.