"Поезд" - читать интересную книгу автора (Штемлер Илья Петрович)Глава третья…Пассажиры приглядывались друг к другу. Одни скрытно, летуче, оценочно; другие рассматривали спутников с каким-то удивлением: неужели еще кого-то угораздило ехать туда же, куда едут они сами; третьи и впрямь никем не интересовались, погруженные в свои мысли… Встречались и такие живчики, которые с первых же оборотов колес начинали тихую возню со своими вещами, бесцеремонно выкладывая их на что попало… – Ну, бабушка, вы и понабрали, – со скрытым неудовольствием проговорил загорелый скрипач, когда на его коленях оказался сверток с пронзительным запахом аптеки. – Дак ты же сам и позволил, милай, – скороговоркой ответила бабка. – Спрашиваю: подержишь ли? Ты и молчишь. – Молчание – знак согласия, – с готовностью вставил солдатик и вновь уткнулся в книгу под ласковым взглядом матери. Скрипач нервно усмехнулся. С каким удовольствием он поставил бы на место эту нахальную старушенцию, но нежный профиль матери солдатика смирял его боевой пыл. – Подберу, не торопи, – старушка энергичней закопошилась в рыжем туристском рюкзаке. – Тебя как звать-то? – Прохором Евгеньевичем назвали, – ответил скрипач и улыбнулся матери солдатика, как бы извиняясь за свое такое несовременное имя, и, не желая упускать момента, добавил: – А вас как нарекли? – Варварой Сергеевной, – ответила женщина. – А его Виктором, – она погладила сына по спине. – А меня зовут Дарьей Васильевной, – общительно объявила старая, извлекла из глубины мешка яблоко и протянула скрипачу. – Угощайся, Проша, за терпение. Прохор Евгеньевич подумал было отказаться, но все же яблоко принял и протянул Варваре Сергеевне. Та с улыбкой покачала головой, но скрипач настойчиво тянулся со своим яблоком. И тут сверток упал на пол. Дарья Васильевна обомлела. – Ты что же, милай! – плаксиво загундела она. – Там же лекарств на двадцать пять рублей, больше, – и, опередив опешившего скрипача, резво подняла с пола сверток, торопливо расшебуршила, убедилась, что лекарства целы. – Слава тебе господи. На иконописных ликах кавказцев, что свесились с полок, отразилось явное разочарование. Варвара Сергеевна укоризненно указала скрипачу на яблоко, мол, видите, к чему приводит неуемная любезность. – Какой неуклюжий, просто беда, – игриво ответил скрипач. – Эх, бабушка… Нашла кому яблоки угощать, – не удержался тощий Чингиз. Он и его напарник с самого начала почувствовали неприязнь к Прохору Евгеньевичу. То ли их вывела из себя скрипка, что так несуразно выглядела среди коробок, то ли раздражал тихий голос самого скрипача… Глядя в упор на Прохора Евгеньевича черными яростными глазами, Чингиз что-то сказал своему товарищу на клокочущем языке, тот расхохотался и тоже принялся нагло рассматривать смутившегося соседа. Потом оба уснули и вот теперь, потревоженные шумом, вновь включились в купейную жизнь… – Позвольте узнать, что вы читаете? – Прохор Евгеньевич пытался отвести внимание кавказцев от своей персоны. – Что ты читаешь, Витюша? – проговорила мать. – Ответь дяде. – Достоевского, – нехотя отозвался солдатик. – «Преступление и наказание». – Там одна такая, – Чингиз повертел пальцем у виска, – деньги в огонь бросила. Понял? Деньги зажигала. Такую пачку в огонь бросила. В кино показали. – Чего только в кино не покажут, – насторожилась Дарья Васильевна. – Кто ж такое придумал? – Великий русский писатель Достоевский, – важно отозвался Прохор Евгеньевич. – Только это в другом романе деньги сжигают. «Идиот» называется. – Чего только не напишут, – вздохнула Дарья Васильевна. – Видать, он и знать не знал, что такое деньги… – Ну это вы зря, Дарья Васильевна, – снисходительно обронил Прохор Евгеньевич. – Дело там и не в деньгах вовсе… Солдатик закрыл книгу и встал. Он был высок ростом, плечист и выглядел старше своего возраста, если бы не лицо – круглое, широкоскулое, нежная кожа легкий пушок на подбородке и вокруг мягких губ. – Куда, Витюша? – спросила Варвара Сергеевна. – Не беспокойтесь, мама, я постою в тамбуре, почитаю, – ответил солдатик. – Ты бы переоделся, сынок. В костюм спортивный. – Я потом, мама. Пусть люди располагаются, – он направился было в тамбур, но дорогу перегородил молодой человек из служебного купе. – Проводника не видел? – спросил молодой человек. Солдатик развел руками и, обойдя молодого человека, вышел в тамбур. Молодой человек взглянул на Прохора Евгеньевича и повторил вопрос. – Понятия не имею, – ответил Прохор Евгеньевич, с любопытством оглядывая пассажира, ехавшего с явной привилегией, в закрытом купе у которого имелась дверь. – Черт знает что, чаю не дождаться, – молодой человек задержал взгляд на Варваре Сергеевне. Дарья Васильевна перехватила его взгляд. – Ишь ты, орел, с полки слетел – чаю захотел. Да с клубничкой. – Вы, бабуля, глазастая, – молодой человек скрылся в купе и задвинул за собой дверь. – Будешь глазастая, столько багажа везу, – Дарья Васильевна уже справилась со своими вещами и теперь сидела отдуваясь, сцепив руки на животе. Прохор Евгеньевич почуял в пассажире служебного купе серьезного соперника, которому явно понравилась Варвара Сергеевна. Скрипач по-детски надул губы, отчего по щекам пошли бурые пятна, делая совершенно некрасивым и без того малопривлекательное лицо. Варвара Сергеевна отвернулась к окну… Столбы, столбы, столбы. Пестрые птички на проводах. Речка, мелькнувшая в распадке, церквушка на холме… Прохор Евгеньевич поерзал и усердно вытянул шею в сторону окна. – Мне вот любой пейзаж за стеклом кажется мертвым. Как картина. Для восприятия мне нужен запах… – Как для собаки, да? – обронил с полки Чингиз. Прохор Евгеньевич сжался, но сделал вид, что не расслышал. Варвара Сергеевна молчала. С верхних полок вновь послышался орлиный клекот, и оба парня рассмеялись нарочито громко, вызывающе… Дарья Васильевна скучала. И уже прикидывала, как бы сподручней улечься на боковую, хоть и час был неподходящий: светлым-светло, уснешь, потом что ночью-то делать?… И верно, куда же запропастился проводник? Объявил, что отправляется в соседний вагон за чаем и пропал, точно от поезда отстал. Дарья Васильевна оглядела купе, уже тронутое вечерними сумерками, пупырчатые стены, пустые полки. Может, одарить каждого яблоком, расположить к себе? Не ровен час, и помощь какая-нибудь понадобится, вон сколько мужиков на полатях сидят. А этот Прошка к дамочке ластится, подъезжает. И слепому видно. А та его, ясное дело, по воду шлет с дырявым ведром. Конечно, при взрослом-то сыне. Совсем Прошка окосел от юбки, седина в голову – бес в ребро. А дамочка вообще-то ничего, смотрительная. И здоровая, видно, не городская. В городе дохленькие да бледненькие, а эта с пружиной… Дарья Васильевна вновь зашуршала в рюкзаке, подбирая яблоко поскромнее, а то и в подарок нечего будет оставить. Как назло все попадались одно к одному, крупные, упругие, беда просто. В этот момент, точно гром с неба, с полки ахнул Чингиз, прокопченный, точно бес. – Чего тебе? – струхнула бабка и привалилась к рюкзаку. – Мамаша, сол есть? – Чингиз скалил белые зубы. – Чего? – Молодой человек имеет в виду соль, – вежливо пояснил Прохор Евгеньевич. – А тебе что? – Покровительство явно Чингизу не понравилось. – С мамашей разговариваю, мамаша понимает, тебе что? Прохор Евгеньевич пожал плечами и отвернулся. – Есть соль, есть, – загомонила Дарья Васильевна; не хватало еще ссоры между пассажирами, – она достала спичечный коробок с солью. Варвара Сергеевна продолжала отрешенно глядеть в окно. – Гражданка, можно мы немного хлеб-сыр будем кушать? – обратился Чингиз к Варваре Сергеевне. – Пожалуйста, пожалуйста, – разрешила та. Занимая с сыном обе нижние полки, она как бы имела особое право на столик. Вскоре столик ломился от еды… Зелень, чуть пожухлая от хранения: лук, киндза, лепестки рейхана. Сыр с пронзительным запахом, завернутый в тряпицу. Яйца. Маринованный чеснок, что ломился в стенки банки янтарными зубочками. Вяленая рыба. Куски мяса в цыпках красного перца. Фиолетовые баклажаны, начиненные лиловым фаршем. Плоские лепешки. Лаваш, напоминающий видом скатанную холстину. Бутыль с мутной жидкостью… – Угощаем! – Чингиз широким жестом пригласил к столику попутчиков. Варвара Сергеевна улыбнулась. Она пока не хочет. Она позже будет есть, когда молодые люди освободят столик. – Угощаем! Обижаешь, соседка, – присоединился к приятелю второй кавказец, Полад, и, тронув за колено Прохора Евгеньевича, добавил гостеприимно: – Вы тоже садитесь, сосед. Не обижайтесь… Просто вы какой-то смешной, честное слово. – Почему смешной? – серьезно отозвался Прохор Евгеньевич. – Смешной, да, – коротко объяснил Чингиз. – Не обижайтесь… Мамаша, кончай считать яблоки. Садись к нам. Дарья Васильевна не стала ждать повторного приглашения, выложила яйца, картошку в мундире и присоединилась к компании. Варвара Сергеевна тоже не заставила себя долго уговаривать. Она извлекла из баула шпроты, колбасу, банку с винегретом. Чингиз выглянул в тамбур. – Солдат! Иди, солдат, мама зовет. Девичье лицо Витюши покраснело. Он строго нахмурил брови и укоризненно покачал головой. Но книгу захлопнул… Когда Чингиз и Витюша вернулись в купе, Прохор Евгеньевич уже сидел у столика, сделав взнос в виде пачки печенья «Салют» и надломленного шоколадного батончика. – Рассчитывал на вагон-ресторан, – пробормотал он навстречу Чингизу. – Все, что завалялось, извините… – У настоящего мужчины должна заваляться бутылка вина, дорогой, – ответил неумолимый Чингиз. – Ладно-ладно, шучу. Есть чача. Знаешь, что такое чача? Не знаешь – узнаешь… Налить вам, соседка? – обратился он к Варваре Сергеевне. – Вашего сына не спрашиваю. Солдат, да! Варвара Сергеевна разрешила. Она не чувствовала стеснения. Ей нравился этот прожженный солнцем кавказец. Сколько ему лет, интересно? – Мне?! Тридцать. Старый? Старый… У меня дети есть. – Шесть штук, – важно подтвердил круглолицый Пол ад. – Сколько? – не поверила Дарья Васильевна. – Шесть штук, бабушка, – засмеялся Чингиз. – Два мальчика, остальные девчонки. – Он щедро плеснул мутную чачу в стаканы. – Кавказский человек детей любит. У меня еще будет, клянусь. – Жену бы пожалел, басурман, – вырвалось у Дарьи Васильевны. – Зачем ее жалеть, бабушка? Ее дело одно. А у меня? Столько человек надо кормить, одеть. Учебники-мучебники… – Ты что, большой начальник? – не успокаивалась Дарья Васильевна. – Такие деньги добываешь. – Почему большой начальник? Я маленький начальник… Я над трактором начальник, в колхозе… – Тракторист, – подтвердил Полад. – Еще я – спекулянт, – завершил Чингиз. – Так и скажи, – удовлетворенно проговорила бабка. – Я, мамаша, знаю, что ты подумала, когда меня увидела. Раз кавказский человек, значит, спекулянт, – Чингиз громко расхохотался. И все засмеялись, за исключением строгого солдата Вити. – Хочешь, расскажу, какой я спекулянт? – Чингиз вкусно захрумкал зеленью. – Зимой трактор ремонтирую, да? Запчастей нет. В деревне живет один человек, у него большой дом, а в подвале склад. Запчасти! Для «Жигулей», «Волги», тракторов… Для танка, наверное, тоже есть… У государства нет, у него есть… Я к нему иду, достаю из кармана свои деньги, он достает из подвала свои запчасти. Мне хорошо, ему еще лучше… – Не понимаю, – позволил себе вставить Прохор Евгеньевич. – Одно дело – легковушка!… А трактор? Трактор же колхозный. Пусть колхоз и покупает у того человека запасные части. Зачем вам платить свои деньги? – За справку! – вставил круглоглазый Полад, продолжая уминать лаваш с сыром и зеленью. – Давай выпьем. Ты тоже, Чингиз, позвал гостей, а сам какие-то глупости рассказываешь. – Вот! – поднял смуглый палец Чингиз. – Брат правильно говорит: за справку!… Ладно, выпьем! Молодые люди дружно выпили. Дарья Васильевна сделала глоток, сплюнула и сказала: «Дрянь!» Варвара Сергеевна понюхала, отодвинула стакан. Прохор Евгеньевич, точно кот, украдкой лакнул языком и что-то проурчал. Лишь солдатик Витя с самого начала честно и решительно отодвинул стакан. Конечно, если бы он взял стакан в руки, то обязательно бы выпил, залпом, не морщась. Но Витя был активным противником алкоголя… – Кто наверняка понимает в этой чаче, так это наш проводник, – Варвара Сергеевна брезгливо поднесла ко рту кусочек фиолетового баклажана. – Куда делся наш проводник? Может быть, он выпал из вагона? – общительно поддержал Прохор Евгеньевич. Ему так хотелось быть в компании своим парнем, прорвать холодок отчуждения «милой Вареньки», как он уже называл про себя соседку по купе. – Так за какую же справку вы приобретаете запасные части на свои деньги? – Прохор Евгеньевич чувствовал, что его любопытство чем-то по вкусу добрякам-кавказцам, а кроме того, и на самом деле было интересно. – Не знаю, как там у вас… А у нас надо получить справку у председателя колхоза. Что везешь свои фрукты. Или там зелень-мелень. Как сказать по-русски? – и Чингиз обратился к товарищу на непонятном языке. – Излишки, – подсказал тот. – Излишки, – подхватил Чингиз. – Если я в плохих отношениях с председателем, он справку не даст. Или будет ждать, когда фрукты испортятся. А если у нас хорошие отношения – он даже грузовик даст, фрукты на базар везти… Не знаю, как у вас, а у нас – я везде должен платить деньги. За запчасти платим, председателю – платим. На дороге через каждый поворот ГАИ стоит. Он стоит на дороге, а рядом собственные «Жигули» отдыхают. Или «Волга». Откуда у простого милиционера собственная «Волга»? Это все мои фрукты, зелень-мелень. Приезжаю на базар. В базарком плати, за место плати, доктору плати. Весы взял – плати. Фартук дали – плати. Гири, тоже плати! – Чингиз распалился, видно, не очень-то крепок оказался перед чачей. – А где мне столько фрукты взять, чтобы всем платить? Сухой лето, вода нету. Везу воду – тоже плати. Или в прошлом году такой град был. Правда, тут никому не плачу… В деревне жить трудно. Не знаю, как у вас, – у нас с маслом трудно, с мясом трудно… – Ну, ты даешь! – задиристо выкрикнула Дарья Васильевна. – Если вы в деревнях скотину не можете держать, то так вам и надо! – Ай-ай, какой горячий старушка! – Чингиз повел руками, призывая всех посмотреть на бабку Дарью. – Интересно! Корова кушать не хочет? А что ей кушать, если везде хлопок растет и виноград? Ладно, пусть не корова! Даже барашек, для которого сухой колючка, как для меня шашлык, – и то стоит, не знает, куда идти. Кругом хлопок и виноград. Заготовка! Зачем так много хлопок? Все равно половину не убирают, так и остается в поле. Или виноград! Что, пьяных у нас мало, не хватает?… Поэтому в деревне с мясом трудно, с маслом трудно. Большие деньги платим за них… Поэтому цена на фрукты такая, что, клянусь, самому продавать стыдно. А что делать? – Какой же ты спекулянт? – Дарья Васильевна участливо всплеснула руками. – Ты честный колхозник! – А я что говорю? – Чингиз все продолжал жестикулировать. – Все думают, что я спекулянт. Подходят на базаре, цену узнают и говорят: «Спекулянт проклятый, милиции на тебя нет!» А мне что делать? Смеюсь. Разве каждому расскажешь, где настоящий спекулянт сидит, который с колхозника шкуру снимает, как с барашка. – Ну, вы не совсем правы, – вступила Варвара Сергеевна. – Сколько на базарах проходимцев. У колхозников скупают и продают. Молодые люди дружно загомонили. Видно, Варвара Сергеевна задела больное место. Несколько минут они сыпали проклятия на головы перекупщиков и успокоились очередным глотком чачи. – Думаешь, перекупщиков начальник базара не знает? Или милиция? – продолжал Чингиз. – Всех в лицо знают. За руку здороваются, – добавил Полад. – Вот и соображай, если голова есть. – Хорошо, ребята, что же делать? – растерянно обронил Прохор Евгеньевич. И все рассмеялись. Встречный поезд рванул тяжелым ветром по стеклам и пошел громыхать, гоняя мимо окна пунктирные тени. Наконец, проскочил… – Что делать? – поддержал Чингиз. – Расстреливать надо. На площади. И по телевизору показывать… Через неделю все взяточники и спекулянты пропадут. Нет? – Клянусь мамой! – поддержал Полад. Опять все помолчали. – Это не метод, – вздохнул Прохор Евгеньевич. – Нельзя человека за какие-то деньги или там фрукты жизни лишать. Это противоестественно. – Уловив на себе потеплевший взгляд «милой Вареньки», скрипач приободрился. – Да и вообще… Известно – не то в Иране, не то в Ираке, не помню точно… За воровство отрубали руку. Но я не о том… – Чего, чего? – напряглась Дарья Васильевна. – Ну и голос у тебя, Проша, точно не мужик вовсе. Еще и колеса стучат. – Прохор Евгеньевич говорит: руку за воровство отрубают, – вежливо пояснил солдат Витюша. – Это где же? – охнула Дарья Васильевна. – В некоторых отсталых странах, – вновь терпеливо пояснил Витюша. – Но что характерно – именно во время экзекуции резко участились факты воровства… – Мало рубили! – с издевкой произнес молодой человек из служебного купе. Никто и не заметил, как он появился в коридоре. Прохор Евгеньевич был явно недоволен этим явлением. Он передернул плечами, показывая, что считает шутку неуместной, и продолжил, глядя на Варвару Сергеевну: – Человек смотрит на казнь, а в это время карманы его и очищают. Сам читал в какой-то газете, – но голос его уже потускнел. Варвара Сергеевна сжала зубами кусочек сыра. Сыр ей нравился… – Господи, да ну их к бесу, этих жуликов! – воскликнула она. – Как называется эта трава, Чингиз? – Рейхан… Говорят, она возвращает молодость. Конечно, вам не надо. – Вам надо нечто иное, – дерзко вставил молодой человек из служебного купе. Варвара Сергеевна не удостоила его взглядом. – Надо, сосед, надо, – улыбнулась она Чингизу. – Особенно, когда рядом взрослый сын, – она погладила солдатика по колену. Тот нахмурился, но промолчал, продолжая жевать бутерброд. Какая-то неловкость вдруг возникла в компании этих малознакомых людей. Чем объяснить эту неловкость? Может быть, нескладный скрипач чем-то смущал спутников. Или бабка со своим хитроватым прищуром острых глаз… А возможно, появление молодого человека из служебного купе с его нагловато-развязной интонацией низкого, сочного голоса… Бывает же так: кажется, что все сложилось, что все как-то притерлись друг к другу, и неожиданно стала зримой несовместимость людей, та, которую не снять никаким застольем, никаким душевным разговором. И самое разумное – разойтись по своим углам, унося с собой остатки дружеского тепла… – А что, проводник все не появлялся? – спросил молодой человек из служебного купе. Он уперся подбородком в согнутую руку и, переводя взгляд узких голубых глаз с одного обитателя купе на другого, неизменно возвращался к Варваре Сергеевне. – Мы как-то не очень следим за проводником, – Прохор Евгеньевич решил превозмочь себя и осадить нахала. – Полагаем, что это его прерогатива – следить за нами… Молодой человек усмехнулся, продолжая глядеть на Варвару Сергеевну. – Слушай! Зачем тебе проводник? – проговорил опьяневший Чингиз. – Садись с нами. Кушай, пей! Угощаем… Но приглашение радушного кавказца повисло в воздухе – молодой человек ушел в свое купе. Игорь лежал на комковатом пятнистом матраце, вслушиваясь в голоса, что прорывались сквозь переборку. В соседнем купе веселились вовсю. А здесь, в колодезной глубине служебки, сидел у окна мрачный старик и щурил слезящиеся глаза на сизый вечерний пейзаж, что лентой разворачивался в направлении, обратном бегу поезда… Они молчали уже не меньше часа. Лишь изредка старик отводил лицо от запотевшего стекла и, прислушиваясь к веселому шуму за стеной, произносил в пространство: – Господи… не дадут спокойно доползти до могилы, не дадут.' – Ну уж бросьте, Павел Миронович, в этом деле вас не оставят на произвол судьбы. Помогут! – подхватил Игорь с серьезной суровостью. Старик пальцами пригнул ворот плаща и по-птичьи склонил плоскую голову набок, высматривая на полке своего попутчика. – Игорь… я вас знаю с детства. Но не думал, что вы можете быть таким жестоким. Игорь с трудом сдерживал себя. «Может, пойти к соседям? – подумал он. – Звали ведь». Он вспомнил женщину из соседнего купе. Только вот молодые люди вокруг нее несколько осложняли обстановку… – И угораздило меня сунуть в тюк пижаму, – захныкал старик. – Теперь что – в плаще спать? – Предупреждал же вас, – съязвил Игорь. – Столько барахла напихали в эти тюки. Где только вы его набрали? – Долгая жизнь. Вы еще молоды, не судите. – А тарелки зачем? Неужели у вашей сестры не найдется для вас лишней тарелки? – Не трогайте мою сестру. Она святой человек, – и, помолчав, старик добавил: – Ваша матушка тоже о ней говорила дурно. – Может, у моей матушки были на то основания? – не удержался Игорь и, упреждая кудахтанье старика, сказал: – Ладно, успокойтесь. Я дам вам свой тренировочный костюм. – Спасибо! – старик, пытаясь устоять слабыми ногами на живом полу, принялся стаскивать с себя плащ. Игорь вытянул с антресолей чемодан. Тренировочный костюм оказался уложенным в самый низ. Старик достал из внутреннего кармана багажные квитанции и бросил на Игоря озабоченный взгляд. Уловив момент, он с завидной быстротой расстегнул брюки и, добравшись до полотняного кармашка, что серой заплатой виднелся на голубых байковых подштанниках, торопливо упрятал квитанции и пристегнул булавкой… – Трудно быть богатым человеком, – невзначай отметил Игорь, выволакивая на свет тренировочный костюм. – Бедным быть трудней, – пробормотал старик. – Не спорю, – Игорь швырнул ему костюм и вышел в коридор. Вагон уже принял жилой вид. С полок свешивались небрежно заправленные простыни, сползающие одеяла. Чьи-то голые ноги горбатым мостиком перекинулись через проход. Малыш бегал вдоль коридора, издавая ликующие вопли. Устойчивый дух общежития уже настоялся в вытянутом жилище на грохочущих железных колесах, несмотря на легкий ветерок, праздно гуляющий по коридору… Из соседнего купе доносился негромкий разговор. Бабка в платке, опавшем на ворот зеленой кофты, оглядела Игоря цепким взглядом. – Что, милай, взопрел в своем тереме небося, – общительно проговорила Дарья Васильевна, радуясь новому лицу. – Весело у вас. Едите-пьете сладко, – в тон ответил Игорь. – Садись к нам, дорогой, – предложил подвыпивший Чингиз. – Прохор, подвинься… У Прохора есть скрипка, он сыграет. Сыграешь, Прохор? «Шалахо» знаешь? Танец такой… Наверно, кроме лезгинки ничего не слыхал?… Пассажир средних лет, который относился к Игорю настороженно, засопел и отвернулся. Игорь намеренно не смотрел в глубину купе, где у окна, вежливо оборотив скучающее лицо к спутникам, сидела Варвара Сергеевна. Напротив нее, ловя уходящий дневной свет, уткнулся в книгу солдатик. – А дама не будет против? – Игорь взглянул на Варвару Сергеевну. – Дама не будет против, – колко ответила та и, демонстративно подавив зевок, обратилась к солдатику. – Не устал, Витюша? Солдатик что-то промычал, не отводя глаз от страницы. – А что, сынок, ты один в том купе голодуешь? – не отвязывалась Дарья Васильевна от Игоря. – Не один он. Там дед еще едет, – подсказал с полки глазастый Полад. – Почему голодую? – усмехнулся Игорь, положив согнутые в локтях руки на полки. – По глазам вижу… А ты ешь. Сосед на стол накрыл, праздник устроил. – Добрые вы на чужое угощение, – вставил молчавший до сих пор скрипач. В купе рассмеялись. Только Прохор Евгеньевич насупился, глядя поверх головы Варвары Сергеевны в окно, на плотное серое небо. – Вот. Кто угощает, а кто и отшивает, – легко подавил смущение Игорь. – Нет, я уж лучше в ресторан загляну. – Обижаешь, сосед, – осоловело проговорил Чингиз. Игорь убрал с полок локти и быстро пошел вдоль вагона. Он вернулся из ресторана минут через тридцать. Левой рукой Игорь прижимал к груди небрежный газетный кулек, из которого чуть ли не выпадали сосиски, соленые огурцы, ломтики хлеба, в правой руке он держал перевязанную лентой глянцевую коробку зефира. Первое купе пустовало, только Варвара Сергеевна скучала на прежнем месте, подперев кулаком подбородок, перебирая взглядом мелькающие за окном строения. Да старушенция сидела на своей полке и расчесывала крупным гребнем редкие седые волосы. Игорь шагнул в купе и положил на вытертый после пиршества стол яркую коробку. Варвара Сергеевна вздрогнула от неожиданности и отпрянула назад, потянув на себя лежащий на коленях баул. – Это вам! – проговорил Игорь улыбаясь. – Мне? Что вы?! – Прошу вас, – настойчиво улыбался Игорь. – Пустяки какие. Убежден, что вам нравится зефир. Варвара Сергеевна растерянно оглянулась. Гребень замер над отливающей алюминием головой старушки. И без того остренькое ее личико заострилось до невозможности. – Бери, бери, милая, – пропела она со значением. – А то еще передумает, хват… Мне небось не подарит. – Какого проку мне от тебя, старая, – в тон ответил Игорь… Осмелев, он взял коробку и с мальчишеской непосредственностью опустил ее в раскрытый баул Варвары Сергеевны. – Эх, жаль, хлопцы курить пошли, – не успокаивалась старушенция. – Намяли б тебе бока, будь здоров. Игорь сделал ручкой еще не пришедшей в себя Варваре Сергеевне, погрозил бабке пальцем и, прижимая к животу окончательно промокший кулек с продуктами, скрылся в своем купе. – Где вы пропали, Игорь? – слезливо спросил Павел Миронович. В мятом тренировочном костюме он был похож на выпивоху сторожа Центрального водного стадиона, о чем его немедленно уведомил Игорь. Павел Миронович обиженно насупился, не сводя взгляда с разорванного газетного пакета. – Корм принес, – пояснил Игорь. – Жаль, нет чая. Проводник запропастился куда-то. Павел Миронович с одобрением глядел на содержимое кулька. Сосиски в целлофане. Огурчики, что натекли рассолом на стол, точно шкодливые щенята, и подрагивали, словно живые, в такт движению поезда. – Я решил не тянуть вас в вагон-ресторан, – продолжил Игорь. – А то вас сдует в тамбуре. Старик постепенно привыкал к остротам своего попечителя. И все равно каждый раз оставался в душе его неприятный осадок. Но уже помалкивал. Павел Миронович знал Игоря с детства. Еще задолго до рождения Игоря, в далекие тридцатые годы, молодой и обаятельный искусствовед Павел Гурзо познакомился с юной студенткой художественных курсов Верочкой, проходившей в музее практику. Несмотря на близость их отношений, Павлуша не торопился регистрировать брак, что с самого начала заставило страдать родителей Верочки, людей, измученных традициями. И Верочку это не радовало. Она пыталась порвать с Павлом, даже замуж вышла за влюбленного в нее сотрудника того же музея. Но Павел Миронович не угомонился. Он принялся преследовать молодых и, пользуясь слабостью к нему Верочки, не раз вызывал у ее супруга приступы ревности. И надо отметить, весьма обоснованные. Дело дошло до развода. Однако Павел Миронович, разрушив их семейную жизнь, не торопился связывать свою судьбу с Верочкой… В конце концов Верочка осталась ни с чем. Она вернулась к бывшему мужу – тот любил ее и все простил. Павел Миронович и на этот раз не оставил супругов в покое, он возобновил свои притязания… Все детство и юность Игоря прошли в непрерывных скандалах родителей из-за этого старика, что сидел сейчас на нижней полке вагона… Игорь достал из чемодана газету, разорвал пополам, вытер столик. Потом расстелил вторую половину, выложил сосиски и огурцы. Старик придвинулся к столику, провел языком по сухим блеклым губам. Протянул руку и принялся перебирать огурцы. Наконец огурчик по вкусу был выбран. Сосиску Игорь пододвинул ему сам. – Скажите, Павел Миронович… Почему вы отказались жениться на моей матери? – вдруг проговорил Игорь, глядя в окно на золотистые вечерние облака. Старик захлопал короткими и ржавыми ресницами. – Не понял вас, – промямлил он. – Я спрашиваю, – терпеливо повторил Игорь, – вы так долго питали чувства к моей матери, можно сказать, преследовали ее, а когда отец умер, ушли в тень. Почему? – Ну и вопросы, Игорь. – А что? Разве в моем вопросе прозвучала бестактность? – Игорь с совершенно наивным видом пытался снять с сосиски пленку. – Человек, который придумал эту экзекуцию, достоин всю оставшуюся жизнь питаться сосисками, вместе с целлофаном. – У вас нет опыта. Одинокий мужчина делает это с легкостью, – старик обрадовался перемене разговора. – Глядите! – И Павел Миронович с ловкостью прорвал пленку узким ухоженным ногтем, аккуратно стянул ее и отбросил в сторону. – Молодец! – одобрил Игорь. – Прекрасная специальность на черный день. В любой столовке вас примут с объятиями… Впрочем, до черного дня вам далеко. Старик нахмурился, чувствуя, что Игорь не забыл своего вопроса. И не ошибся. – Так почему же вы все-таки… – Молодой человек, – важно и решительно перебил Павел Миронович. – Есть вопросы, которые старшим людям задавать неприлично. Тем более, если они затрагивают… какую-то сторону жизни родной матери. – Почему же матери? – отрезал Игорь. – Речь идет о вас, Павел Миронович. Старик потемнел лицом так, что даже глаза покраснели, сливаясь цветом со склеротичными веками. Пальцы рук дрожали, он опустил их на стол, чтобы унять дрожь. – Ваша мама, Игорь, попросила вас сопровождать меня. Что вы и делаете за определенное вознаграждение. И немалое, как я понимаю. Но это не значит, что вы имеете право лезть куда не следует. – В голосе Павла Мироновича послышались отзвуки былой уверенности в себе. Он даже расправил тощие плечи и выпрямил спину. Это выглядело забавно. – И прошу вас, Игорь, – выйдите из купе. Я должен сделать себе укол… Он полез в карман плаща, достал дорожный бикс, перетянутый широкой резиновой лентой. Ампулы с инсулином и спирт лежали в плоской металлической коробке. Выложив все это на столик, он еще раз с нетерпением взглянул на своего попечителя. Игорь усмехнулся и вышел в коридор. Дверь служебного купе проводника была по-прежнему закрыта. Куда делся проводник – непонятно… Обитатели вагона окончательно устроились и затаились. Это позже, когда стемнеет и включат электрический свет, начнется вечерняя суета, предшествующая основательному ночному покою. С верхних полок соседнего купе свисали босые пятки кавказских братьев. И боковые полки упрятали своих постояльцев – мрачного скрипача, чьи тупорылые туфли виднелись из-под нижней скамьи, на которую залегла егозливая старушенция… Хотелось заглянуть в купе, посмотреть, чем занимается милая соседушка, но Игорь себя сдерживал, неловко как-то, слишком уж назойливо. Сколько же ей лет, при сыне-солдатике? Вероятно, Игорь ее ровесник. И у Игоря мог бы быть такой сын, если бы его «мимолетная» жена предусмотрительно не приняла мер. Игорь поднес руку к титану. Слабое тепло чуть трогало ладонь. Досада все не оставляла его, напрасно он затеял с Павлом Мироновичем беседу. Но теперь Игорь определенно знал, что этой стычкой не закончится их разговор. И ладно, он и так последнее время занимает свои мысли дрянным старичком. С тех пор, как попал в его квартиру… Он помнил, как долго-долго старик не открывал дверь, изучая в глазок пришельца. И каким фундаментальным сооружением оказалась эта дверь изнутри: листовая сталь с хитроумными замками… Чертов Карамор! Поезд замедлил бег, однако никаких признаков станции за окном не угадывалось – голая степь. Колеса ворочались с глухим скрежетом неудовольствия от узды, которую все туже затягивали тормоза… Скрипнув в последний раз, поезд окончательно остановился. Тишина, тягучая и густая, заложила уши. Где-то в глубине вагона женский голос обронил с ленцой: «Станция, что ль?» И вновь тишина… И тут слух уловил негромкий разговор из соседнего купе. – Ну вы, мамо, рассуждаете, – говорил солдатик ломким полушепотом. – Это ж вам не классный руководитель, чтобы ему коробку зефира дарить. – Возьмет, – настаивал голос соседушки. – Ты как следует подойди. Не суй под нос, а тихонечко так, подложи. Все берут. – Ну, мамо… Представляете, прихожу я к полковнику в кабинет. И выкладываю коробку с зефиром… Какая ж это армия, мамо? Разговор утих, словно родничок зарылся в землю. Но вскоре он вновь выбился на поверхность. – У полковника есть дети. Пусть им и отдаст зефир, – рассудила Варвара Сергеевна. – Надо ж отблагодарить человека, что он тебя домой отпустил. – За хорошую службу и отпустил, порядок такой. – А ты поблагодари его. Не тыщи даешь – коробку зефира. Все одно, что цветы. – Ну, мамо… В это мгновение вагон вздрогнул. Колеса принялись пробовать голоса, чтобы через короткое время вновь затянуть свою долгую песню… – Поехали вроде, – обронил Зюмин. – Зеленый. – Вроде поехали, – согласился помощник машиниста, безбровый краснолицый парень. – Зеленый дали. – Поехали, – заключил Елизар. Зюмин всей ладонью прижал пусковую клавишу и, переждав мгновенье, медленно освободил тормоза. Локомотив плавно сдвинулся с места. Точно и не тащил за собой пятисотметрового состава. У каждого машиниста свой почерк. Другой так дернет, что пассажиры с полок скатываются, считай, машинист поначалу тормоза ослабил, а потом уже пустил локомотив, как обычно трогают автомобиль. Больно ему надо рисковать. Это подобные Зюмину мастера улавливают момент: и двигатель не напрягают, и колодки тормозные сберегут. Так снимаются с места, что у пассажиров в стаканах вода не шелохнется. Правда, зимой, в мороз, не всегда красиво получается – колодки к колесам примерзают во время стоянки. Но Зюмин и тут хитрит: отпустит поначалу, пересилит морозец, потом прижмет их и, не дожидаясь нового прихвата, пускает локомотив… – Молодец! – одобрил Елизар, глядя, как Зюмин, щелкая клавишей, набирает скорость. – Ласково тронул. – Кого же мне еще ласкать? – ответил Зюмин. – Это у тебя, говорят, есть кого ласкать в вагоне. А у нас с Федюней только что эта лошадка. – Будет тебе, – потупился Елизар. Конечно, старый знакомый Зюмин знал о его отношениях с Магдой и всегда посмеивался при встрече. Странные люди. Да и Магду Зюмин знал хорошо и первого ее мужа, тот и сейчас работает в локомотивном депо. – Ты не обижайся, Елизар… Какой ты, право?! Перед такой женщиной только семафор может устоять. И ушла Магда от своего муженька, потому как тот ее ревновал по-черному, говорят. На работу не ходил, дежурил… Елизар молчал. Ни разу за все время он не спрашивал Магду о причинах разрыва с мужем… – Будет тебе сплетничать, – одернул Федюня. – Того и гляди, наш гость под откос сиганет, отвечай потом. – Не сиганет, – продолжал треп Зюмин. – Он еще долг мой не получил. Елизар поерзал на своем откидном стуле, потянул носом… Он прибежал к локомотиву на разъезде «280-й километр» и так пригрелся, что не хотелось уходить. А куда спешить – главные дела по вагону он уже переделал. До вечерней раздачи чая время еще было, а что касается Магды, так та залегла спать, уповая на длинный перегон. Ночью посыплется мелочь, считай, через каждые четверть часа станция, не до сна будет. Она и Елизару советовала прикорнуть, да не послушался ее Елизар: не успеешь оглянуться, как в Олений ручей прикатим, а там ищи-свищи Зюмина с его долгом – смена локомотива, другая бригада поезд потянет… Радуясь вечернему свету, локомотив широко и весело нес себя к синеющей кромке горизонта по сизой лестнице рельсов, увлекая за собой глазастые зеленые близнецы-вагоны. Разорванный воздух обтекал стеклянный лоб локомотива и, словно признавая силу, сгонял с насыпи случайный мусор, песок, щебенку. И еще долго не мог успокоиться, гоняя по буеракам ошалелый, разномастный хлам. Пересчитывая бесконечные стыки рельсов по косогорам, по мостам и мосточкам, гнал себя локомотив марки «ЧС», прозванный «Чебурашкой». А навстречу спешили такие же обреченные на работу, красногрудые мощняги, влекущие длинный хвост – то из цистерн, то из хопров, то из полувагонов… И чего только не развозили они по стране! Локомотивы традиционно приветствовали свистками друг друга. И прощались долгим, тревожным гудком – не угораздит ли кого-нибудь выскочить на рельсы из-за последнего вагона встречного поезда… – Никак троллейбусы везут? – Елизар удивленно провожал взглядом стоящий на боковом пути состав. Укрощенные колодками, покорно прижав к спине тощие уши-штанги, паслись на платформах широкозадые голубые троллейбусы. Видеть среди лесов этих родных городских трудяг было непривычно и радостно. – В Колумбию отправляют… На разъезде рядышком стояли, я и прочитал на маркировке, – проговорил Федюня. – К морю везут, на пароход. – Ишь ты, в Колумбию, – недоверчиво произнес Елизар и осекся – его вспугнул резкий и пронзительный свист сирены бдительности. – Ух, зараза! Зюмин привычным прихлопом погасил сигнал, который будоражил кабину разбойничьим свистом через каждые двадцать секунд – Да выключи ты ее, паскуду! – взъярился Елизар. – К нему в гости пришли, а он оглушает. – Не могу. Еще усну с таким гостем, – ответил Зюмин. – А позади восемьсот человек жить хотят. Так что потерпи. Служба у системы такая – сон машиниста разгонять. Елизар и сам понимал, что поставили систему в кабине машиниста для дела. А покричал он так, с перепугу, хоть можно и привыкнуть за время, что гостил в кабине локомотива. – Вижу желтый, – Федюня занимал свое место у левого крыла и следил за сигнализацией. – Вижу желтый, – подтвердил Зюмин и сбавил скорость. – Ага, желтый, – деловито подтвердил Елизар. Ему нравилось участие в этой серьезной игре. Одно время Елизар пытался разглядеть цвет светофора раньше впередсмотрящего Федюни, но не удавалось, навыка нет. Хоть на мгновение, а все равно Федюня опережал… Елизар скосил глаза и в который раз подивился всемогуществу техники: на миниатюрном светофорчике, который пеналом торчал на пульте управления, тоже горел желтый свет, как бы напоминая машинисту о цвете фонаря путевого светофора. – А от чего этот-то загорается? – не справился со своим любопытством Елизар. – Прикурил. От встречного светофора, – снисходительно объяснил Федюня. – Электромагнитное излучение наводится. Понимаешь? Елизар понимал, но не очень, в общих чертах. Не было у него специального образования, только среднее. – Ни черта он не понимает, – с добродушной ленцой поддержал беседу Зюмин. – Вот каким образом одной простыней двух пассажиров обслужить, это он понимает, да, Елизар? Эх вы, люди-блохи, – закончил Зюмин с неожиданным ожесточением. – Ну ты вот что, – растерялся Елизар, принимая близко к сердцу реплику машиниста. – Не очень-то, знаешь… Поездить бы тебе без сна несколько суток, потому как один на вагон. Да станции встречать-провожать. А они как назло, будто сухие грибочки на нитку нанизаны, одна за другой. И зимой, в морозец. За сто с небольшим целковых в месяц. А то сидит себе в теплой чебурашке, да простыни наши, проводниковые, трясет… Кажется, Елизара всерьез проняло. Уши его побелели и сделались плоскими, словно блюдца. Снисходительно принимая критику в адрес своего ремесла со стороны несведущих людей, он свирепел, когда его укорял свой брат-железнодорожник… Несколько минут ехали молча. В этих местах снег еще держался в распадках светло-серыми языками. А трава по склонам холмов не теряла своей молодой зелени даже в густеющих сумерках. И это было странно – трава и снег. Местами холмы отбегали к хвосту пеезда, и глаза охватывали утекающие к горизонту поля. По обе стороны от полотна дороги они казались широкими крыльями. В этих северных местах поля за окном поезда жили короткой жизнью: скоро их вновь подсекут леса и уже надолго… – Эх-х-х… Елизарушка, сгубит тебя, молодца, обидчивость, – Зюмину надоело молчание в кабине. – Лучше расскажи: получил ли ты новую комнату? Или все в тире живешь? – Почему в тире? – удивился Елизар. – Как же. Сам говорил, что исполком целится снести твою хибару. Помнишь? На медицинской комиссии. – Это когда ты у меня денег позаимствовал? – уколол Елизар. – Ну и память у тебя. Столько времени прошло, а помнишь. – Намек уловил, – кивнул Зюмин, не отводя глаз от смотрового окна. – Начало опасной зоны! – Начало опасной зоны, – подтвердил Федюня. – Кстати, тут и ограничение. – Сплошные ограничения, – обронил Зюмин. – Ну, поползли. – Он начал притормаживать. Этот участок ремонтировался чуть ли не каждый год – то вода подмоет полотно, то лед сокрушит, то еще какая напасть… Издали приближались фигурки путевых рабочих в оранжевых стоп-жилетах. Заслышав сигнал локомотива, они сошли с полотна и сбились на площадке у дерева. Почти одни женщины. – Что бы мы делали без баб? – Зюмин коротко гуднул, отвечая на приветствия рабочих. Одна из работниц, стоявшая поодаль, что-то крикнула и засмеялась. Но разве услышишь в таком грохоте? – Тебя, что ли, зовет, Елизарушка? – пошутил Зюмин. – Она спрашивает, вернул ли ты мне долг? – в тон ответил Елизар. Зюмин засмеялся и одобрительно тронул Елизара за колено. Локомотив неторопливо ощупывал рельсы, словно уговаривая их лежать смирно, не подносить сюрпризов. Медленная езда раздражает, кажется, что время останавливается. Через приспущенное стекло форточки воздух вдавливался плотным прозрачным комом, которому никак не подходило стремительное слово «ветер». Ком расползался по кабине, остужая приборы, что так тесно заставили рабочее помещение. И скоростемер уже не стрекотал, а что-то тяжело прокручивал, подобно усталому велосипедисту на крутом подъеме. Только система бдительности исправно включала свой вредный посвист… – Приедем в Олений ручей, а в ночлежке опять душевая не работает, – вспомнил Федюня. – Который приезд не помыться по-человечески. Ночлежкой называли профилакторий локомотивных бригад. Как раз в Оленьем ручье дом был отличный, трехэтажный. В комнатах по две кровати, крахмальное белье, даже цветами ухитрялись удивить. И столовая не позорная, круглосуточно горячие блюда. Не то что в других домах – одни пирожки да вареные яйца. А что касается душа, так что-то со сливом приключилось, обещали наладить. – Ладно, душевую ему подавай. Небось дома раз в год в баню и ходишь, – проворчал Зюмин. – Такая езда, мать их девочка! Разве график удержишь? Елизар только сейчас обратил внимание на внешность Зюмина. Крупный, крепкий мужчина. Загорелое энергичное лицо с седеющей у висков пышной каштановой шевелюрой. Кремовая сорочка с коричневым галстуком приятно сочеталась с кофейного цвета кителем, на лацкане которого тяжелел знак «Почетный железнодорожник», а его непросто заслужить. Зюмин считался машинистом экстракласса. – Сколько ж тебе лет, Зюмин? – почтительно спросил Елизар. – Пятьдесят пять, – смягчился Зюмин. – Никогда бы не дал! – искренне воскликнул Елизар. – Я бы и не взял! – Зюмин засмеялся, ему по душе было это наивное восхищение Елизара. Разговор развеял одурь медленной езды. Зюмин выпрямился, развел плечи. Чувствовал, что скоро кончится тягомотина. Дотянуть до леска, а там, помнится, ограничение снято. Они проехали переезд, собравший у шлагбаума несколько автомобилей. Водитель самосвала, что стоял первым, погрозил им из окна рукой: чего, мол, тянете, быстрее-быстрее… Но локомотив никак не реагировал на его нетерпение, спесиво протягивая длинное змеиное тело вдоль подхалима-шлагбаума. Наконец лениво подплыл знак, отдаленно напоминающий крендель. – Конец опасной зоны, – проговорил Федюня. – Конец опасной зоны, – продублировал Зюмин. – Все равно еще пять километров тащиться по ограничению. Сколько там предписано? Федюня взглянул в листок предупреждений, что висел, подколотый к вентилятору. – Пять километров ехать не более шестидесяти. – А там и станция, тоже позагораем, – поморщился Зюмин, но скорости не прибавил, ему нужно было протащить весь состав за знак, это добрых полкилометра. Только потом можно будет повысить скорость до разрешенных шестидесяти километров в час. Локомотив будто понимал: скоро выпустят его на волю, поиграет мускулами. И вот уже запели на тон выше двигатели, дрожь корпуса стала мельче. – Хоть глоток, да наш. Вот как работаем, Елизарушка! – Зюмин уже набирал скорость. – А ты говоришь! Небось и пассажиры твои костерят нас на чем свет: лентяи, еле плетутся! Да, Елизар? Костерят? – Костерят, – согласился Елизар. Он-то знал своих пассажиров. – А все почему? – проворчал Зюмин, ни к кому не обращаясь. – Потому как не хотело начальство наше себя беспокоить. Им и без того хорошо было, зарплата шла. Только сами над собой топор вешали. – Это как? – насторожился Елизар. – А так! Со стороны Москвы к нам подступает дорога-загляденье, двухпутка с отличным полотном. Электрички не мешают. А от Северограда – прости господи. Однопутка на тепловозной тяге. Это разве дело? Идешь по сухому и вдруг вода… Они к нам с пирогами, мы к ним с сухарями… А возможности есть, и денег больших не надо. Хотя бы восстановить полотно, что немцы во время войны разрушили. Столько лет прошло. Пора бы! Какая была бы разгрузка дороге. Кислород! Хотя бы электрички волю почувствовали, как в Москве. Да… Все хотим проскочить на халяву. Сколько краски на лозунги извели. А те бы деньги в дело… – Ну, как пономарь, – не выдержал Федюня. – Расскажи человеку, как ты с новым начальником беседовал. – Свиридов-то?! – с небрежной ленцой проговорил Зюмин. – А что? Собрал старых машинистов и спрашивает: что, мол, делать, как не дать помереть дороге, как ее оживить, кормилицу? Я и сказал, что думаю… Верно, говорит. Революция нужна Североградской дороге, кардинальный подход. Иначе – хана! Инсульт, как говорится. Что ж, поглядим на молодца, все поначалу охочие, потом в тенечек прячутся. Правда, бывший генерал, Савелий Кузьмич Прохоров, нас не очень привечал, советчиков. Гордый был человек. Сам да сам. А со стороны смешно… Зюмин весь извертелся на сиденье, дожидаясь конца этих разнесчастных километров. Федюня достал из закутка флягу с водой, сделал несколько глотков, покосился на Елизара: может, и тот изволит горло промочить? Подождал, спрятал флягу. – Разрешите сходить в машинное отделение! – четко, по-уставному, проговорил Федюня. – Разрешаю! Веду наблюдение за сигналами, – коротко ответил Зюмин. Обычно разговаривая свойским манером, они переходили на сухой и официальный язык, когда касались служебных забот. И это нравилось Елизару – знают люди свое дело, не забываются… Федюня скрылся в машинном отсеке, а Елизар протиснулся на его место, к левому крылу. – Вижу зеленый! – горделиво и с робостью объявил Елизар. Чего доброго, Зюмин его сейчас осадит. – Принял зеленый! – серьезно ответил машинист. Локомотив в этот момент миновал границу ограничения. Перестук колес слился в торопливый ритмичный цокот. Встречные столбы за окном мелькали, точно лопасти вентилятора, вгоняющего в форточку колючий и упругий ветер. Пришлось поднять стекло. Стрелка на указателе скорости подползла к цифре «140» и тянулась выше. Елизар таил восхищение. За годы работы в поезде ему множество раз доводилось мчаться с приличными скоростями, но, признаться, он впервые встречался со скоростью лицом к лицу. Когда любой предмет впереди вырастал на глазах и через мгновение уносился в хвост поезда. – Жмем сто сорок, а кажется, будто шестьдесят, честное слово! – в упоении воскликнул Елизар. – Только что столбы шибче бегут, верно? – Ты что же, детка, сигнал светофора пропустил? – ехидно спросил Зюмин. – Ах да! – испуганно спохватился Елизар и взглянул на контрольный светофорик. – Желтый был. – Был… – усмехнулся Зюмин. – Такой «был» знаешь чем может обернуться? – Зюмин сбросил скорость. Потянулись редкие разбросанные домики окраины поселка, зарывшиеся в весенние сады, потом пошли безлюдные улицы… Скоро станция, но остановка там не предусмотрена. На блеклом деревянном вокзале мелькнуло и название станции – Лисички. Зюмин намеревался на скорости проскочить разъезд, где частенько придерживали пассажирские поезда. Но не удалось… – Сто девятнадцатый, сто девятнадцатый! – ворвался радиоголос дежурной по дистанции. – Лисичку проследовали без замечаний. А на разъезде обождите маленько. – Что так, милая? – обиженно возразил Зюмин. – И так с графика слетели. – Пропустим два нечетных состава, дядечка. До выходного, – ответил радиоголос. – Потом и вам дорожку открою. – Всегда ты так, милая, – миролюбиво проговорил Зюмин в микрофон, надеясь уговорить дежурную. – Я проскочу до Разуваевки хорошим ходом. – Не могу. Там еще двадцать третий скучает, очереди ждет, – и щелкнула в микрофоне, точно улетела. – Вот стерва! – обернулся Зюмин к Елизару. – Каждый раз на пассажирском отсыпаются. За товарняк они премии получают, а мы жди. Тем временем рельсы ушли вправо, приглашая поезд на запасной путь. – Что случилось, шеф? – Федюня появился из машинного отсека. – Споткнулись? – Ты вначале доложи, как положено! – в сердцах огрызнулся Зюмин. Его можно понять: гнал, вырабатывал график – и на тебе, все коту под хвост… Федюня не стал спорить, показывать характер, а четко и бесстрастно доложил о состоянии двигателей. – Ну хотя бы тут все в порядке, – Зюмин вывел состав на боковой путь разъезда, остановился и выключил тягу. – Приехали… Елизар ерзал на своем месте и думал, не убраться ли ему к себе, пока остановка. Ничего он своим приходом не добился. Да и настроение у Зюмина подпорчено, а тут еще он со своим долгом ввалился. Елизар выглянул в окно. Лес был так близко, что можно считать иголки на ближних соснах, толстые стволы которых тяжело входили в землю, точно литые колонны… – Ладно. Пойду к себе, – проговорил Елизар. – Погостевал и будет. Зюмин обернулся, тяжело глянул на Елизара. – Чудак человек, – проворчал он. – Ты что же думаешь, я тебе долг не верну? Елизар молча отстранил железный табурет, шагнул к двери. – Погоди, – мягко остановил его Зюмин. – Что ты, на самом деле? Кто ж такие тыщи в дорогу берет, сам подумай? Магазин в Ручьях я назубок знаю, от него проку никакого. Лишние деньги нам ни к чему, только и взял, чтобы поесть. А будут лишние, сам знаешь, пивные на каждом углу стерегут. – И не стыдно?! – искренне удивился Елизар. – Двадцать рублей всего и должен… Мужик ты или кто? Чтобы двадцатник карман оттопыривал? Тут Федюня посчитал за обязанность вступиться за честь своего начальника. Он захлопал широкими ладонями по тощим ягодицам и покачал головой, с презрением оглядывая Елизара от фуражки до ботинок. – Тоже мне! – воскликнул Федюня. – Ситуацию надо знать. У Зюмина свой досмотрщик имеется. Она его на перроне стережет. С обыском. Думает, как раньше было, зайцев з локомотиве катаем, а заработок – в загашник. Елизар ответил недоверчивым взглядом, отмечая про себя, что брови у Федюни имелись, только очень светлые, и на конопатом лице совершенно пропадали. – Скажешь тоже, зайцев… Куда их тут определить? Не то что зайца – воробья не провезешь, темнотища. Федюню такое суждение заело, и стерпеть это не было возможности. – У чешских локомотивов – да. Каждый сантиметр площади на учете. И то, если приспичит, в машинное отделение пустить зайцев можно, посадить на трапах. А в наших локомотивах запросто несколько человек провезешь. Только скажи, где их взять, зайцев-то?! Всех ваш брат – проводник – оттяпал… Если совсем завалящий зайчонка достанется, алкаш какой, так его и на фонарь можно определить, впереди локомотива. – Ладно, ладно, разболтался, – с напускной строгостью осадил помощника Зюмин. – Все тайны ему откроешь. Того и гляди, ревизоров напустит. «Насмехаются, – с обидой подумал Елизар. – Сами должны, а сами…» Он так и не додумал до конца свою обиду – стремительно нарастающий шум вломился в форточку нестерпимым скрежетом, лязгом, стуком и воем. Черный, осатаневший от собственной мощи товарняк метал в кабину рваные тени, словно закидывая на память частицу самого себя… Елизар с испугом отпрянул от двери. Боковым зрением он увидел, как Зюмин достал десятку и жестом предложил Федюне присовокупить. Федюня принялся копошиться в карманах, извлекая мятые бумажки. Но, видно, так им и не удалось дотянуть до двадцати рублей… «Крохобором меня считают», – еще с большей обидой подумал Елизар. За время, проведенное в кабине, он проникся симпатией к этим двум людям. И, честно говоря, больше болтал о долге, чем думал о нем на самом деле. Товарняк пропал так же неожиданно, как и возник. Тишина вновь овладела кабиной. Но тут же что-то щелкнуло в динамике и раздался голос дежурной по дистанции, вплетенный в посторонний треск и свист помех. Только опытное ухо могло разобраться в этом сумбуре звуков. – Сто девятнадцатый… Где вы там? Зюмин, пихнув собранные деньги в карман кителя, метнулся к динамику. – Слушает сто девятнадцатый. Чем порадуешь, милая? – Пропущу вас до Разуваевки впереди второго нечетного. Успеете? – Успею, милая, – радостно ответил Зюмин. – Там только одно ограничение на три километра, – Зюмин бегло взглянул на листок предупреждений. – Бархатных рельсов вам, катите! – разрешила дежурная. И тут же на выходном светофоре вспыхнул зеленый глазок. Локомотив коротким гудком простился было с соснами. Но сосны, занятые доверительной вечерней беседой, лишь слабо качнули на прощание ветвями. Локомотив обидчиво и без сожаления расстался с ними, увлекая за собой послушный его воле хоровод. Елизар стоял у двери, соображая, что же ему делать. Жаль, что между локомотивом и вагонами нет радиосвязи, узнал бы, как там и что. – Садись на место, чего уж там, – мягко бросил Зюмин. – Порадуй нас полчасика, – не торопясь и с явным удовольствием он нажимал пусковой контроллер, увеличивая обороты двигателя. Елизар облегченно вздохнул, но вида не показал, так и вернулся на свое место с угрюмым выражением лица. Какое-то время Зюмин обменивался с помощником специальной информацией. Потом они примолкли, отдаваясь нарастающей скорости. – Елизар, а кто идет начальником в этом рейсе? – прервал молчание Зюмин. – Аполлон Николаевич, – охотно отозвался Елизар. – Кацетадзе, что ли? – Он самый. Знакомы, нет? – Знакомы. Он когда-то в отделении дороги работал, бумаги перекладывал, – ответил Зюмин. – Толковый вроде был инженер, а места своего не нашел… Конечно, в начальниках поезда жить веселее. Машину он купил? – Купил. Давно купил, – Елизар с увлечением наблюдал, с какой упоительной яростью несет себя локомотив. Неужели есть сила, которая может его сдержать? – Конечно, инженером он только и мог, что на электричке за грибами кататься. А тут – пожалуйста, на своем автомобиле, хоть в лес, хоть по дрова. Верно? Молчание в кабине было подтверждением того, что прав машинист – свой автомобиль не помешает. – А ты, Елизар, чего ж не купишь автомобиль? – Куда мне… Вот тебе сподручней. Небось за четыре сотни в месяц получаешь. – Получаю, – согласился Зюмин. – Сижу, понимаешь, в тепле, на приборы поглядываю, катаюсь, а денежки капают. Не работа, а рай божий… Тоже ведь раньше сидел в управлении, бумаги перекладывал. – То-то… А к Аполлону претензии. – Почему претензии? – усмехнулся Зюмин. – Он сейчас в штабном вагоне сидит, бедняга, голову ломает, как бы пассажира лучше обслужить, исходит весь в служебном рвении. Я вот в теплой кабине кейфую, с тобой лясы точу, в ожидании очередной зарплаты… Так что каждый из нас выбрал дело по душе… Еще тогда на отделении работал инженером Савелий Кузьмич Прохоров, дружили они с Аполлоном твоим. Потом, видно, раздружились – Кузьмич в большие начальники полез. Да и упал с макушки. А Аполлон – в малые. Держатся пока. А еще болтают, что нынешний Свиридов когда-то тоже был ихний приятель. По институту… – Сплетник ты, Зюмин, – невольно произнес Елизар и осекся. Не хотелось ему вновь затевать нервный разговор. И, стараясь смягчить впечатление, шутливо добавил: – Правильно определил твой помощник, Фе-дюня, сплетник ты. – Кому Федюня, а кому – Федор Леонидович, – сурово поправил помощник. Елизар смутился. Видимо, помощник машиниста еще держал на него обиду. Зюмин продолжал улыбаться. – Какой же я сплетник, Елизарушка? Иль ты все ревнивца простить не можешь, Магды твоей первого мужа? Зюмин оборотил лицо к Елизару. Но тотчас, словно подчиняясь сильному толчку, вновь вернул взгляд к дороге, вытянул шею, приблизил лоб к прохладному стеклу… И Федюня поднялся, подавшись всем корпусом вперед. Чувствуя неладное, Елизар напрягся, пытаясь уяснить, что же там, интересно, стряслось? Он видел, что навстречу им стремительно приближался поезд. И шел он по своему, законному полотну, как шли до него десятки встречных поездов. Никаких сомнений в этом не было. Рельсы текли к горизонту и в прозрачных сумерках смотрелись необычайно четко. Зюмин дал длинный гудок. Встречный поезд ответил коротким обычным приветствием. Зюмин повторил гудок. И еще раз… – Тормози, шеф, тормози! Он же ни черта не слышит из-за товарняка! – воскликнул Федюня. – Тормози! Зюмин включил экстренное торможение. Казалось, локомотив на полном ходу вдруг соскочил с рельсов и заковылял, увязая в песке. Сила инерции бросила Елизара вперед, он едва успел опереться о стенд управления… И тут Елизар увидел, как прямо по курсу, сливаясь темной фигурой с частоколом чумазых шпал, спиной к локомотиву, брел человек. В свитере, с непокрытой головой, перекинув через плечо какой-то предмет… В грохоте встречного поезда даже Елизар уже не слышал гудка своего локомотива. Он видел, как с неотвратимой силой подтягивалась к лобовому стеклу фигура этого человека. Он уже видел на спине свитера какое-то пятно. «Грязь, а может, и масло», – вяло подумал Елизар, проникаясь ужасом. Невероятный шум от встречного поезда, воя тормозов, гудка локомотива перемешались в ушах Елизара, и он расслышал только голос Зюмина… – Сейчас накроем… Хана мужику… Метров тридцать бы, эх… Но, видно, бог не торопился повидаться с мужиком в засаленном свитере. В какой-то момент мужик вдруг обернулся. Елизар увидел его глаза, ставшие вдруг огромными, даже больше самого лица. Мужик дико скакнул в сторону и, перелетев через рельс, кулем повалился на насыпь. Предмет, что он держал на плече, свалился – это был топор… Локомотив утюгом прошелся по тому самому участку дороги и, протянув еще немного, окончательно замер. И встречный товарняк пролетел, увлекая за собой последний грохот… Тишина. Елизар поглядывал то на Зюмина, то на Федюню. Оба они сидели неподвижно и даже… торжественно. Потом он увидел, как Федюня потянулся к Зюмину и похлопал ладонью по белым пальцам руки машиниста, сжимающим рукоятку тормозного привода… – Будет, будет, шеф, – проговорил Федюня. – Не впервой ведь… И все хорошо на этот раз. Зюмин кашлянул, убрал руку, поднялся. – Где же этот охламон? – голос его крепчал. – Сиганул куда? – Дома уже. Под кроватью затаился, – поддержал Федюня. – Что, продавим тормозную систему и дальше двинем? – Да, пожалуй, – тихо ответил Зюмин. – Сходил бы ты к машинам, Федор. Как они там, после такого торможения, – добавил Зюмин без уставной строгости и прикрыл глаза. Федюня ушел. Елизар сполз со своего стула и бочком двинулся к наружной двери. Наверняка он успеет добраться до вагона, пока будут продувать тормоза. Зюмин повернул голову, показывая свое белое лицо. – Представляешь, Елизарушка… был бы он у меня восьмым по счету. Не отмыться мне, хоть день-деньской свечки боженьке ставь. – Восьмой… – еще не осознавая слышанное, проговорил Елизар. – Восьмой, Елизарушка, – Зюмин тронул рукой пульт управления. – Разве такую махину сразу остановишь? Елизар постоял, переминаясь с ноги на ногу, и вновь двинулся к двери. – Ты возьми деньги-то, хоть часть… Мы с Федором собрали. Остальные на днях занесу, клянусь. – Ладно тебе… Все и принесешь, – засуетился Елизар. – Побегу. В вагоне заждались. – Посиди еще, а? Побалакаем о том, о сем. Видишь, какая работа, сплошной кайф… В тепле… Елизар промолчал. Спустился по ступенькам. Вытянул ногу, нащупал податливую щебенку и побежал вдоль локомотива, хрумкая мелким морским галечником. И тут, в хилом кустарнике, что рос в неглубоком распадке у самого полотна дороги, он увидел высоко торчащее кривое топорище. Елизар опешил. Пережитое вдруг прокрутилось в его сознании и обернулось этим захватанным куском дерева… Нет, ему ничего не почудилось, все произошло на самом деле. Он сбежал к распадку, ухватил топорище, вырвал его из кустарника. На черном топоре блестела свежая заточка. Перекинув топор через плечо, точно так, как нес его тот бедолага, Елизар побежал. Первыми встретили Елизара служки из почтово-багажного. Им не терпелось узнать, в чем дело. Но Елизар отмахнулся, нет времени… Дверь ближайшего вагона была распахнута. На площадке, сдерживая спиной любопытных, стоял тихий Шурка Мансуров, младший из единоутробных братьев-проводников. Елизар задвинул топор на площадку и вцепился в высокие поручни. – Что такое, что случилось?! – негромко зачастил Шурка, подхватывая Елизара за плечи. – Человека чуть не задавили, – Елизар взобрался на площадку. – Тебя, что ли? – уточнил тугодум Мансуров. – Ты что, из вагона упал? Елизар секунду вглядывался в невинные Шуркины глаза, которые ничего не отражали, кроме далекой кромки леса. – Как я мог выпасть, соображаешь? Где мой вагон, где локомотив! – и, подхватив топор, Елизар добавил. – Дрова бегал рубить, титан растапливать. – А-а-а, – с некоторым разочарованием протянул Шурка. – А ревизоры не сели? – Откуда? Из леса? – Елизар махнул рукой и скрылся в глубине вагона. |
||
|