Нестойкий дождь

Рецептер Владимир Эммануилович родился в 1935 году. Поэт, прозаик, актер. С   1992 года художественный руководитель Пушкинского театрального центра в Санкт-Петербурге. Автор многих книг стихов и прозы.

Летчик

Он исполнил приказ и присягу

и нажал на гашетки — огонь! —

и воздушную сбил колымагу,

угодив ей под хвост, а не в бронь.

Да какая броня в толстобрюхом,

залетевшем за нашу черту?

Может, штурман чесался за ухом

и в маршрутку уперся не ту?

Ну а может, “правдисты” и правы,

был на “боинге” хитрый шпион,

делал фотки счастливой державы,

посягнув на чужой небосклон?..

Офицер породнился с приказом,

офицера присяга вела,

ну а Рейган нас грязью обмазал,

мол, Россия — “империя зла”.

...Он связался с полком. Командиры,

так и так, позвонили в штабарм,

а штабисты, обдернув мундиры,

сняли трубку кремлевских казарм.

Вон откуда приказ, понимаешь!

Лишь потом до пилота дошло,

что живешь и полжизни не знаешь,

до чего доведет ремесло.

Вот и все.

Не участвуем в споре

с затонувшей советской страной.

Он отправил в Охотское море

двести семьдесят душ без одной.

Ну и что, если куклы и дети?

Он не знал!..

А приказ есть приказ.

Но с тех пор все искал на буфете,

Чем залить стекленеющий глаз.

...Не клянем. Не зовем срамотищей.

Не летим на всемирный разбор.

Ну а летчик на пенсии нищей

крестит лоб на Всехсвятский собор.

                           *      *

                               *

Все — в лес и грибы собирают,

и сушат, и жарят, и — в суп,

а те нашу жадность прощают:

“Кормись, человек-душегуб;

живи нашей ласковой плотью,

лови этот запах, как зверь!”

И вдруг оглянись на болоте:

“Число-то какое теперь?

Да это же — Преображенье!..”

Нетвердая память жива.

И в лес проникает свеченье —

нетварная суть торжества.

И жизни волшебная форма

музбыку подскажет уму.

И вновь от подножного корма

вернешься к себе самому.

Цапля на озере Маленец

Дожди нестойкие, грибные.

Деньки двусмысленно сквозные.

Пойдешь за строчкой — гриб мелькнет,

а по грибы — поднимешь строчку...

Раскрутишь эту заморочку,

и отпуск потишку пройдет,

жара забудется... И только

одна по лету неустойка,

что цапли нет и негде быть

той, хворой, что ни влет, ни пехом

от Маленца... Последним вздохом

тебя хотела приструнить,

а ты не понял... То лягушку,

то гусеничку, то, как кружку,

ладонь с водицей подносил.

А та косила красным оком,

блуждая в дальнем и высоком,

а есть и пить — уже без сил...

О чем скучала на исходе?..

И нашей матери-природе

зачем никак ее не жаль?..

Над Маленцом летают братья,

а этой — приговор изъятья,

вон из гнезда, и вся печаль!

За что зверье жалеем круче,

чем человека?.. Низко тучи

над местом гибели и дождь.

Но не скорбит по ней округа.

...И ты, московская подруга,

печали не ждала...

Плывешь

балетной лебедью...

А силы

сложить крыла на край могилы

нашла, проведав приговор.

Ты мне велела здесь остаться,

своим горбом не поступаться,

но помнить дождевой простор...

Уйду на озеро Кучане;

на мокрое его молчанье,

на свежую его тоску.

А там и радуга повиснет,

и вновь меня любовь притиснет

к той цапле, к красному глазку.