"Поехали (сборник)" - читать интересную книгу автора (Вишня Остап)Ты добычу дай!Здесь автор попытается сразу и к тому же еще и довольно смело ошарашить читателя множеством таинственных слов, понятных только тем, кто считает честью биться за угольную пятилетку в легендарном Донбассе. Ошарашив, автор объяснит эти таинственные слова. Копер… Шкив… Террикон… Клеть… Шахта… Добыча… Порода… На-гора… Зумпф… Квершлаг… Штрек… Горизонт… Гезенк… Бремсберг… Скважины… Уступ… Крепь… Крепильщик… Поле… Забойщик… Забой… Лесогон… Пласт… Обушок… Отбойный молоток… Врубовка… Вагончики… Рельсы… Компрессор… "Воздух", или, как никогда здесь не говорят, "Атмосфера"… Откатка… Откатчица… Откатчик… Коногон… Забурился. Это слово влечет за собой обязательно целую фразу такого или еще более крутого порядка: "Черти бы его побрали"… Конвейер… Конь… Карташов… Филимонов… Либхарт… Епифанцев… Тонна… Процент… Собственно говоря, автор мог бы как-нибудь обойтись и без этих слов, но автор хитрый: он прекрасно знает, что без этих слов никто на свете ему не поверит, что он будет рассказывать о героической борьбе за уголь в легендарном Донбассе, о поражениях, о победах, об энтузиазме и вообще о днях, полных величественного накала… Убедившись, что коллеги автора чем дальше, тем больше собираются помогать пролетариату Донбасса в выполнении угольной пятилетки, автор берет на себя смелость объяснить (популярно) все эти термины и оказать своим коллегам помощь с тем, чтоб они, не знакомясь лично с работой на шахтах, имели возможность создать прекрасные произведения об энтузиазме, о героической борьбе, о поражениях, о победах и вообще о днях, полных величественного накала… Так вот. "Копер"… Это слово популярнейшее в Донбассе, потому что оно самое высокое. Его видно из окна вагона в каждом поезде, идущем из Ленинграда, из Москвы, из Харькова, на Баку, Тбилиси, Кисловодск, Пятигорск, Железноводск, Сочи, Геленджик. Сухуми, Батуми, Новый Афон и шоссе Владикавказ — Тбилиси… Копер высокий, красивый и рифмуется во множественном числе со словом "ветры"… "Копры — ветры". В единственном числе его рифмовать почти не приходится, ибо копров в Донбассе много и употреблять их во множественном числе — вещь вполне нормальная. "Копры построены в Донбассе не только для того, чтобы любоваться из окна скорого и нескорого поезда, и не только для того, чтобы рифмовать в индустриальных стихах, хотя и в этом немалое их значение в нашей жизни; построили их еще и для того, чтобы прикреплять к ним "шкивы". . . . . . . . . . . . . . . . . . . "Шкив" — вещь круглая. Простой человек мог бы назвать его колесом, но шкив, хоть и круглый, хоть он и крутится, не колесо… Шкив есть шкив, что бы вы с ним ни делали… Через него переброшены стальные канаты, а на канатах висит "клеть". . . . . . . . . . . . . . . . . . . "Клеть" — это особый тип, если хотите, автомобиля, хотите — аэроплана. На ней спускают в шахту шахтеров, свободных от зкскурсантов, писателей и разных комиссий, и они выдают "на-гора" "добычу", или "породу", или опять-таки усталых шахтеров и перепуганных экскурсантов, или писателей… "Клеть" бывает двух сортов: "просто клеть" и "клеть с ветерком", или, как нигде никогда не говорят, "с ветерочком"… "Просто клеть" — это просто клеть, к которой с исключительным уважением относятся черные люди легендарного Донбасса — шахтеры. "Клеть с ветерком" — это клеть, которой увлекаются разные экскурсанты, комиссии и писатели, желающие побывать в шахте, — Спускался в шахту? — Спускался! — С ветерком? — Нет… Просто спускался… — Эх, ты! Тютя! — Нас обязательно "с ветерком"… Иначе и спускаться не будем! Клеть "с ветерком" — это самое главное в шахте… Чего стоят против "ветерка" "забои", "уступы", "гезенки"? Что против "ветерка" даже гремучий шахтный газ?! — Шахта, товарищи, газовая! Будьте осторожны! Спичек в шахту не брать! О папиросах и думать забудьте! — Газовая, говорите?! А "с ветерком" или без? Если "с ветерком" — поеду… Газ — пустяки! "Ветерок" — самое главное. Остальное — "постольку поскольку". Что такое "ветерок", автор толком, пожалуй, и не сможет объяснить. "Ветерок" — вещь нереальная… Ни измерить, ни понюхать, ни разбить его нельзя. Его главное свойство — привлекательность, до безумия. На одну из шахт Горловского района приехала экскурсия молодых, веселых, жизнерадостных студенток из столичного вуза… Исполненные до предела желанием познакомиться с шахтой и со всеми процессами добывания так необходимого стране угля, прекрасные девушки просили спустить их в шахту "с ветерком"… — А может, не нужно? — деловито спросил у них десятник. — Первый раз, знаете, вы едете в шахту… — Нет, обязательно и только "с ветерком"! Иначе мы не поедем! А нам надо побывать во что бы то ни стало: мы специально для этого приехали! Мы должны ознакомиться с шахтой! Это наша цель! Только "с ветерком"! — Прошу в клеть! Сели… Желание их было выполнено: спустили их в шахту "с ветерком". Спустились… Клеть остановилась… — Прошу, товарищи, — говорит десятник. Молчат. — Уже приехали! Прошу выходить! Молчат… Сидят, друг к другу прижались. И не шевелятся. — Вылезайте! Вылезайте уже… Молчат… Подходит десятник, берет за руки, хочет помочь им выйти из клети… Смотрят на десятника несколько пар перепуганно-безумных глаз… — Ну, что же вы, товарищи? И вдруг из нескольких глоток вырывается коллективно-отчаянное: — На гору! На гору! — У нас это называется, товарищи, не "на гору", а на-гора! — На гору! Вот туда! — "С ветерком"? — Ой, на гору! Скорее! Голубчик! Выдали молодых, веселых экскурсанток на-гора без "ветерка". Клеть "с ветерком" — вещь довольно привлекательная, очень популярная и самая известная для всех, кто хочет видеть шахту и овладеть всеми в ней процессами по рецепту "veni, vidi, vici" [l]. В другой раз — хоть это с экскурсантами, комиссиями и писателями очень редко случается, — когда едут в шахту и если их спрашивают: — Как хотите? "С ветерком"? — Нет, знаете, давайте, как обычно! . . . . . . . . . . . . . . . . . . "Террикон". Это тоже вещь очень популярная… Терриконы — большие, конусоватые, черно-серые горы у каждой шахты… Людей экспансивных они приводят в радостное настроение: — Ах, какие горы угля разбросаны по Донбассу! И наполняется сердце экспансивного человека гордостью бесчисленными богатствами всесоюзной кочегарки… Когда же террикон увидит деловой человек, командированный в Донбасс "для ликвидации прорыва", — он, тот человек, возмущается страшно и говорит авторитетно: — Страна захлебывается от недостатка угля! Срывается пятилетний план индустриализации промышленности и реконструкции сельского хозяйства! Заводы жадно гудками взывают: "У-у-у-гля! У-у-у-гля!" Железные дороги, эти артерии страны, не подвозят к индустриальным городам хлеба, сахару, а тут, в Донбассе, во всесоюзной кочегарке, целые горы драгоценного угля лежат без всякого присмотра! Какой позор! И деловой человек бьет в центр победную телеграмму: — Угля — горы! Давайте транспорт! Человек остывает за два дня своего пребывания в Донбассе. Когда его спрашивают: "Правда, красивый террикон?" — человек краснеет и начинает говорить о превращении старого Донбасса, капиталистического, кустарного, в социалистический, механизированный, советский Донбасс. А что такое в действительности террикон? Это отбросы пустой, никому, кроме поэтов, не нужной породы… Для чего ее, эту пустую породу, вот так старательно складывают в конусообразные горы, если она никому, кроме поэтов, не нужна? Для красоты… . . . . . . . . . . . . . . . . . . "Шахта"… О шахте автор много говорить не будет, потому что стараниями Рабиса ее прекрасно уже опопуляризовали и среди трудящихся и среди не очень трудящихся в известной индустриальной песне: Многое видала, Многое слыхала, Многое узнала Шахта № 3. Разумеется, № 3 в данном случае взята для рифмы, и никак не следует думать, что именно только шахта № 3 "узнала, видала и слыхала многое…". Все шахты и в Донбассе, и в Подмосковном угольном районе, и на Урале, и в Сибири — все они "многое узнали, видали, слыхали…". Автор соглашается, что "видать, слыхать и узнать" — это чуть ли не главнейшие функции каждой угольной шахты… Но это еще не все. Позвольте к этому добавить еще одно назначение каждой шахты… Может, оно и не сравнится с функциями, так детально отмеченными в вышеуказанной песне, но не упомянуть его, по мнению автора, нельзя. Назначение каждой шахты еще давать добычу [2]. Если вы станете даже над самой клетью и прекрасным баритоном или контральто необычайно чувствительно, со слезой в голосе выведете: …многое узнала, вы не застрахованы от того, что тот самый, о котором заливается песня, что "он был шахтер, простой рабочий", прослушав вас, не скажет: — Ты добычу дай! А петь каждый может! . . . . . . . . . . . . . . . . . . Итак, "добыча". Автор знает, что слово "добыча" не очень популярно среди широких слоев советского населения, которое так или иначе хочет знать или уже даже знает что-то о Донбассе, об угле, об угольной пятилетке. Это не шахта № 3, это не клеть "с ветерком", это даже не "копер" и не "террикон"… Однако, будучи абсолютно беспристрастным и объективным, автор не может пройти мимо такого мало популярного и неинтересного для широких кругов советского населения слова. Разве хочешь, — надо! "Добыча" — это то самое, что выдают из шахты… Оно такое, знаете, черное, немного блестящее и ужасно пачкает руки, одежду, даже (какое нахальство!) лицо… И что вы скажете? На шахтах, и в шахтоуправлениях, и в парткомах, и в профорганизациях почему-то этим словом интересуются… и интересуются чрезвычайно. Каждый вечер, и не только каждый вечер, а по десятку раз на день по телефону или по приезде на шахту — первый вопрос: — А как добыча? И когда руководитель шахты, или главный инженер, или заведующий участком, или кто-то другой, непосредственно к добыче приставленный, печально отвечает: — Не очень!.. А потом силится объяснить и свою печаль и свое "не очень"… техническими неполадками, плохим выходом на работу, прогулами и т. д., ему отвечают: — Ты добычу дай! А неполадки всякий может дать! Вот какое это слово "добыча" тут на шахтах… Что поделаешь! Кому добыча, кому "ветерок", кому "ветры — копры". Каждому — свое… . . . . . . . . . . . . . . . . . . "Ствол" — вещь неинтересная. Закрывается клетью, вследствие чего он не виден. Вообще — глубокая дыра, куда не рекомендуется падать. Кроме неприятностей, ничего не дает. Очень длинный и чаще всего очень мокрый, так как в нем живет неприятное существо — "капёж". "Капёж" залезает экскурсантам за шею, за спину… Капёж — холодный и капает… . . . . . . . . . . . . . . . . . . "Горизонт". Кое-кто из людей не местных и весьма сведущих в украинском языке все время пытается перекрестить "горизонт" в "обрiй" [3], но, к счастью и для "горизонта" и для украинского языка, ничего из этого не вышло. "Горизонт" так и остался в дальнейшем "горизонтом" и весьма этим, как установил автор, доволен. "Горизонт" — вещь горизонтальная. Если бы шахту сравнить с домом (автор не хочет этого делать, чтобы не обидеть шахту), то горизонт можно приравнять к этажу (автор не хочет этого делать, чтобы не обидеть "горизонт"). "Горизонт" на шахте имеет совершенно другие эпитеты, чем обыкновенный горизонт. — Какой чистый горизонт! — Какой заревой горизонт! Такие поэтические выражения в жизни вы слышите довольно часто. На шахте вы такого никогда не услышите. Шахта дала своим горизонтам названия чисто цифровые. Горизонт 452! Горизонт 555! Горизонт 800! Чем больше число, тем почтеннее горизонт! Что означает это число? Метры! Не километры, а метры! Автору пришлось как-то услышать от одного путешественника по Донбассу, что он спускался в шахту на горизонт 500 километров. Автор невольно подумал: не проскочил ли нечаянно этот путешественник клетью "с ветерком" сквозь весь земной шар на радость соседей, живущих визави по ту сторону земного шара. И не спросили ли его визави: — Откуда вы сорвались, мистер? . . . . . . . . . . . . . . . . . . "Зумпф". Автор в "зумпфе" никогда не был и никогда не пытался там побывать. — Как бы нам в зумпф! — просят некоторые экскурсанты. — Слово такое звонкое, а главное, непонятное! Вот бы побывать! — Слово действительно звонкое, но туда нельзя. Оно под клетью, оно — конец ствола и еще называется помойницей, — отвечают им. — А-а-а! Ну, если помойницей, тогда не надо… "Зумпф" — это да, а помойница… — Мы лучше квершлагом к штреку, а там, если захотите, уступами через поле спустимся на другой горизонт. Пошли… . . . . . . . . . . . . . . . . . . "Квершлаг". Мудреное слово, а сама по себе вещь "квершлаг" — хорошая, простая, и на нем чаше всего кончается экскурсионное знакомство с подземным царством. Квершлаг — широкий, большей частью освещенный, сухой, хорошо закрепленный коридор, по которому безопасно можно пройтись, пугаясь только посвиста коногонов и грохота вагончиков. Квершлаг — плоский слой, соединяющий угольные пласты один с другим, или же когда в шахте только один угольный пласт, то квершлаг ведет от ствола к нему, к пласту. И всё. . . . . . . . . . . . . . . . . . . Дальше будут "штреки". Это уже пострашнее… И когда переходят из квершлага в штрек, у экскурсантов больше всего возникают такие вопросы: — Не опоздаем ли мы, товарищи? А то нам сегодня еще на заводе надо побывать… там тоже, кажется, небольшой прорыв… Так это, говорите, штрек? Тут, значит, собирают уголь в вагончики, к стволам, потом в клеть, на поверхность, потом в вагоны, по железной дороге в угольные склады, а там, значит, в жилкооп, в печку, и дома тепло… Смотрите, как просто. Спасибо… Ну, идемте, товарищи! Премного благодарны! Так вы, пожалуйста, нажмите, а то страна требует уголь… Знаете, в нашем доме… — Вот это штрек. Он идет в направлении протяженности угольного пласта… — Ну да! Понимаем… Так вы того… ликвидируйте прорыв, а то в нашем доме, знаете, не отапливали две недели и мы никак не имели возможности выполнить промфинплан… Постарайтесь… — А уголь, товарищи, добывается… — Понимаем… Так вы того… на поверхность нас, пожалуйста… . . . . . . . . . . . . . . . . . . Ах, сколько еще есть интересного в этом подземном царстве! Сколько там есть таинственного, для широкого мира не ведомого, а известного только тем черным людям легендарного Донбасса, которые зовутся шахтерами… И как зло поступила природа, что загнала все это такое интересное глубоко под землю! Что было бы ей заложить угольные пласты на поверхности или, еще лучше, над поверхностью земли такими, к примеру, какими-то фантастическими черно-сверкающими арками, петлями, "сталактитами". Подъехал бы на тележке, отколупал — и домой. А под этими арками, под этими петлями были бы сады, играла бы музыка и продавалось бы мороженое… Квершлаги и штреки были бы наподобие аллей в городском парке культуры, по угольным пластам зимой спускались бы на салазках. А угольные пласты для этого как нельзя лучше приспособлены, так как абсолютно "положистых" немного, а все они чаще всего наклонные (падают под углом от 30 ° до 45°) и резко крутые (угол падения от 45° до 90°). И никто бы тогда не допытывался, что такое, к примеру, называется _"гезенком"_, что _"бремсбергом"_, что _"шурфом"_. А то, видите, приходится все это объяснять… . . . . . . . . . . . . . . . . . . "Шурф" — вертикальная шахта, небольшая: ее делают для разведок, где залегают угольные пласты, или для вентиляции уже действующих шахт. . . . . . . . . . . . . . . . . . . "Бремсберг" — наклонный подземный участок, идущий в направление падения угольного ствола, он не выходит на поверхность, и по нему уголь подается сверху вниз. Такой же участок, но если уголь подается снизу вверх, называется уклоном. Видите, чего только нет в шахте. Всего этого не видно ни из квершлага, ни из штрека. . . . . . . . . . . . . . . . . . . "Гезенк". Это вертикальная шахта. Она "слепая", то есть не выходит на поверхность и спускается с верхнего горизонта на нижний. Уголь из гезенка выбирается (добывается) уступами. Вырубанный, он падает вниз, в такую дыру, которая называется скважиной, а оттуда попадает в вагончики, вагончики коногон гонит к клети, из клети уголь идет на-гора в склад, из складов в железнодорожные вагоны, из железнодорожных вагонов в жилкоопы. — Ах, как у нас сегодня тепло! Надо открыть форточку! Попадает уголь еще и на заводы, на фабрики, в коксовые печи, но это нас мало интересует… Нам лишь бы: — Ах, как у нас сегодня тепло! Гезенк… Не правда ли, это слово напоминает какие-то удивительные газоны?.. А в газонах роскошные цветы… Цветы пахнут… Правда, напоминает?.. Автор должен, однако, к превеликому сожалению, констатировать, что ничего подобного… Газон не гезенк, а гезенк не газон. Гезенк, еще раз повторяю, — шахта, где уступами рубится уголь. А все эти уступы в гезенке называются "полем". Как автор сожалеет, товарищи, что вы не видели этого гезенкового поля, и как ему будет неловко, если на вопрос, знаете ли вы, что такое поле в шахте, вы ответите: Ой, да в поле жито Копытами сбито. Ой, как автору будет неловко! Как жаль, что вы, товарищи, возвращаетесь уже из шахты на-гора, как можно дальше удаляясь от штрека, и не хотите принять неоднократные приглашения проводника по шахте: — Может быть, полем пройдемся?.. Уступами? Как жаль! Жаль, товарищи, так как поле — всегда самое излюбленное место для прогулок… А тут не только одно поле, но еще и уступы. И не только уступы, но еще и лес. Поле, лес, уступы… Чего же еще вам надо для приятной прогулки? Вы, может, не верите, что там есть лес? Есть! Есть специальные в шахте люди, зовутся они лесогонами. Их задача только в том и состоит, чтобы гнать в уступы лес. Прогулка шахтным "полем", правда, довольно оригинальная, но это ни в коем случае не должно вас останавливать, поскольку вы так страстно желаете узнать, где именно и как именно добывается каменный уголь. Прогуляться, следовательно, несомненно, стоит. Относиться к этому нужно серьезно, не легкомысленно, не думать так, как думал один из многих обследователей труда на шахтах… — Куда бы хотели? — спросил его заведующий шахтой. — Всюду хочу! — Как всюду? — Я хочу осмотреть всю шахту, на всех горизонтах, все участки, все забои… — Не слишком ли много будет, товарищ? — вежливо спросил его завшахтой. — Нет! Не много! — Может быть, мы бы сегодня осмотрели одно-два поля, а потом, если вам захочется, завтра еще… — Нет! Только сегодня! И только сейчас! И поскорее! — Прошу! Пожалуйста! Подошли они к скважине. Завшахтой протиснулся в скважину вьюном и оттуда спрашивает: — За мною, товарищ? — Куда? — В гезенк, товарищ! На уступы! — Вон туда? В эту дыру? — Это не дыра, это скважина. Это единственный ход, которым можно повидать работу в забоях. — А… а пошире нет? — Пошире, товарищ, нет. Да пошире, товарищ, и не требуется. Прошу. Пласт тут тонкий, толщиной в метр. Нагнитесь. Лампочку рекомендую повесить на шею, а то она будет вам мешать, и лезьте за мною… — А как же лезть? — А так… Смотрите на меня и лезьте, как я… — Ничего не вижу. — Как ничего не видите? — Плохо светит лампочка… — Прекрасно светит… Все, что нужно, видно… — Ну, нужно было хотя бы свечей на двадцать пять лампы завести… Где вы? — Вот я! — Не торопитесь, пожалуйста… — Я потихоньку… — Где вы? — Я тут! — Я вас не вижу! — А я вас вижу! Берите направо под уступ, чтобы нечаянно углем не задело… Как раз рубят… — Где вы? — Я тут! — А что это дребезжит? — Это отбойные молотки… Шахта механизирована… — Где вы? — Я здесь! — Ой, что это загудело? — То уголь сыплется! — Где вы? — Вот я! Вот тут! Лезьте ко мне… Я посвечу… Видите?.. — Где вы? — Я тут! — А долго нам еще лезть? — Долго?! Мы еще не начинали! — А сколько всего? — Ерунда! Метров полтораста! — Где вы? — Я вот! Сюда! — Товарищ! Подлезьте вы ко мне! — Что такое? — У меня сердце… — Что? — Я бы назад, знаете… — Как хотите… Только мы тогда не успеем все горизонты, и все участки, и все забои за сегодняшний день осмотреть… — А как назад? — Так же, как вы сюда влезали. — В дыру? — В скважину! — Так вы вперед, а я за вами. Уже в штреке: — Давайте, товарищ, отдохнем, а то у меня сердце… — От чего же отдыхать, мы ведь только еще собрались лезть? — Вспотел я как-то… Отдохнем. С час товарищ отдыхал, а потом его выдали на-гора. Разумеется, этот случай не должен расхолаживать желающих познакомиться с работой в забоях. Товарищ, как видите, захотел слишком много: осмотреть сразу все горизонты, все поля, все забои. Это слишком много. А мы-то знаем: "то, что слишком — то плохо". Сердце не камень — и не выдержало. Одного поля достаточно на первый раз для того, чтобы потом, вспоминая, качать головой, рассказывая знакомым об уступах, о забоях, об отбойных молотках… Автор, если хотите, может рассказать о впечатлениях от такого знакомства с работой в гезенке, на угольном пласте в метр глубиной при падении этого пласта в 45°. Впечатления, по мнению автора, не лишены некоторого интереса. Когда угольный пласт имеет всего только один метр глубины, а человек — взрослый человек, поскольку детей а шахту не пускают, — все-таки ростом выше одного метра, — всякому понятно, что выпрямиться в гезенке не удастся… Согнуться вдвое — также не очень приятно и не очень удобно. Приходится, следовательно, искать иные способы для прогулок. И тут вам может пригодиться та часть тела, по которой вас били в детстве, когда вы на ней, вместо салазок, спускались с горы. Тут она — главное, и ей предпочтение перед всеми. Она выручает из беды… Мозг человека, впервые гуляющего по уступам, занят все время тем, что фиксирует разнообразные вариации безграничного страха. Глаза ничего не улавливают, кроме маленькой светлой точки на лампочке у впереди ползущего соседа; уши неустанно ловят разные шорохи от падения кусочков угля или породы, и даже у человека глуховатого барабанные перепонки в ушах превращают эти шумы в такие по крайней мере размеры, будто летит в бездну Казбек или Эльбрус; ноги и руки только то и делают, что скользят от стояка к стояку, язык все время совершает свою работу! он неутомимо выкрикивает: — Где вы?! Не удирайте! Не так быстро! Легкие учащенно дышат; кожа выделяет пот целыми ведрами. И только та часть тела, по которой вас в детстве били, плывет от уступа спокойно… Особенно интересно, когда перелезаешь с уступа на уступ. Тогда человек начинает раскаиваться, почему он прошлым летом ездил поправляться на село или в санаторий, почему он весит семьдесят килограммов, а не один килограмм, почему у него такие длинные ноги, что их никак нельзя свободно просунуть сквозь узкую щель, почему он ростом вымахал в такого верзилу, что голова цепляется за распорки, и вообще почему ему так захотелось побывать на этих самых уступах, если о работе шахтерской можно живописать или рассказать ну хотя бы вот такими приблизительно стихами (и это еще самое лучшее!): Донбасс — напряженье Мускулистых забоев! Но… Донбасс… Не вызвал моего удивления! Я и раньше знал, что это такое! Но если вам самому ко всему этому захотелось посмотреть — ничего не поделаешь: смотри и не раскаивайся. — Товарищи! А вот и забой… Вот уже и отбойные молотки… Смотрите… Вы поближе, ближе… — Забой! У-уф-ф! Забой! Интересно… У-ф-ф-ф! — Как раз делают верхний вруб… — Верхний?.. У-ф-ф-ф! — Да вы сюда смотрите! Вот это забой, а это стояк… Ну, поехали дальше. — Нет, еще немного посидим… Интересно… У-ф-ф-ф! — Ну, что, уже насмотрелись? Можно дальше? — Еще не насмотрелся… Еще бы минут пять, чтобы хорошо все заметить. А долго еще нам ехать? — Да еще какую-то сотню метров осталось. — Сотню? У-уф! Ну, поехали… Только вы там не торопитесь, чтобы лучше все запомнить… Чаще бы останавливаться, осмотреться… Поехали дальше… Мимо нас и вверх и вниз быстро проскакивают черные люди с лампами в руках… Отбойщики, лесогоны… Они по уступам движутся еще лучше, чем по поверхности… Если вы, посапывая, кряхтя и впившись руками и ногами в горбыли, будете вытирать пот, — не исключено, что вас кто-нибудь и спросит: — Что, дядя, жарко? — Нет, — ответите вы, — не жарко. Я осматриваюсь… И вентиляция у вас не того. — Чего вентиляция! Вентиляция у нас неплохая… Воздух для шахты нормальный! Ну, осматривайтесь… Пока вы осмотрите этак метров девяносто — сто, вам одного только захочется: просвета в скважине… Просвета на нижнем горизонте, куда вы, по теории, должны выпасть, в нижний штрек… И когда эта скважина блеснет в луче вашей лампочки, вам захочется ее поцеловать, и в вашем воображении промелькнет дикое желание: "Почему весь мир не из скважин?! Пусть бы вместо всех уступов, какие есть на всем белом свете, всюду были бы одни скважины…" После этой прогулки штрек для нас — просторный, высокий и радостный коридор, квершлаг — роскошный зал, шахтный двор — широкая площадь, клеть — самый совершеннейший в мире лифт, а "на-гора" — сказочный лес. Так прекрасно влияют на человека уступы в шахте. Вот как приблизительно выглядит путешествие уступами в гезенке, где угольный пласт не толстый, всего только в метр толщиной… Но есть угольные пласты намного толще… На шахте № 8 Горловского района есть пласт "Дерезивка". Его толщина два с половиной и даже больше метров… Впечатление от знакомства с "Дерезивкой" исключительное. Автор, если хотите, не против того, чтобы посвятить вас в переживания незнакомого с шахтами человека и на таком пласте. Делает это автор не из каких-нибудь личных соображений, он исключительно заботится о ваших интересах, чтобы вы, если не будете иметь возможности лично это пережить, все-таки принесли бы пользу в борьбе за угольную пятилетку. "Дерезивка" — угольный пласт, как уже было сказано, в два с половиной метра толщиной. Добавьте к этому его падение в семьдесят четыре градуса, и вы, очевидно, представите, что гезенк на "Дерезивке" — это черная бездна, шириной в комнату… Между верхним и нижним горизонтом — сто пятьдесят метров. По вашей мерке это приблизительно пять-шесть пятиэтажных домов. Крепления — саженные стояки поперек пласта… Вот, от стояка к стояку, вы и путешествуете с одного уступа на другой… Можете закрыть глаза, можете, наоборот, раскрыть их — все равно. Внизу черно и глубоко… Вверху скважина, куда вы влезли и откуда моментально вам хочется вылезть… Хочется… Да не можете же вы отказать любезному завшахтой, которому так не терпится продемонстрировать вам очень интересные работы в его шахте. Он знает, что у него на производстве прорыв, он хочет его как можно скорее ликвидировать, и он прекрасно к тому же знает, что вы приезжаете на шахту не из простого любопытства, посмотреть только, что это за зверь шахта, а прибыли вы сюда с исключительной целью помочь ликвидировать этот прорыв… Ну как вы сможете отказаться, если знаете, что для того, чтобы излечить болезнь, самое главное установить ее причины, а причина, может, как раз и находится в самом забое, именно на том уступе, на пласте "Дерезивка", куда вы, закрыв глаза и дрожа даже корнями своих волос, лезете. Особенно приятное ощущение, когда стояки, которые кладутся один от другого приблизительно на метр, вдруг "прерываются" и горбыль от горбыля уже на два метра… Тогда вас охватит лирическое настроение, захочется декламировать стихи: Не говори, что молодость сгубила… Или петь "Завещание" Тараса Григорьевича Шевченко… Когда вы уже подползаете к нижней скважине (это бывает приблизительно через два часа после того, как "вас влезли" в верхнюю скважину), вы говорите: — Не может быть! — Что — не может быть? — Скважина! — Скважина. Факт… Вы тогда спрашиваете: — Это я долез или упал к скважине? — Долезли. — Серьезно? — Серьезно! — Ну, благодарю. — За что? — Я подумаю… Вы садитесь и долго будете думать, пока любезный завшахтой не скажет вам: — Пересядьте, прошу вас, на другое место, а то вы уже в собственном поту плаваете… Автор рекомендовал бы, если к этому есть хоть малейшая возможность, ознакомиться с "Дерезивкой" в компании опытных товарищей. Кроме того, что вы вообще будете иметь приятных собеседников, вы еще сможете воспользоваться при этой оказии техническими советами. Опытный товарищ будет лезть впереди вас и все время будет советовать… — Если сорвешься, падай так, чтобы не сбить меня! Места для тебя достаточно, так что держи крепко в руках руль боковых поворотов, а руль глубины отпусти: глубину ты и так возьмешь. А еще кто-нибудь из товарищей, уже детально знающий шахты, не оставит вас без советов приблизительно такого характера: — Если будете лететь, крутите головой между горбылями, чтобы не расколоть головой стояк, а то это приведет к техническим неполадкам в шахте и отразится на добыче. Летите до конца, если не пробьете породы и не вылетите в штрек, сидите на месте, не ищите сами скважины, чтобы не заблудиться… Мы подлезем — покажем дорогу… На-гора вас выдают легким и радостным. Вы ощущаете, что у вас есть руки, ноги, спина, шея, голова, живот. Вы чувствуете на каждой части вашего тела каждый мускул — так вы радостны и напряженны… И ощущаете вы все это приблизительно с неделю. Особенно остро на второй, третий и четвертый день. А потом все входит в норму, и начинаются будничные дни борьбы за превращение кустарного Донбасса, оставленного нам капиталистическим строем, в Донбасс механизированный, Донбасс социалистический. . . . . . . . . . . . . . . . . . . Сколько неведомого, сколько интересного, сколько полезного на шахтах? Автор понимает, что не в силах все передать, познакомить читателей абсолютно со всем, что имеет что-нибудь общее с угольной промышленностью; его задача очень и очень скромная — хоть кое-как, хоть на такусенький процент ликвидировать среди населения угольную неграмотность… Уголь?! Шутки, думаете?! Целые столетия человечество бьется над решением самых разнообразнейших угольных вопросов! Вузы, втузы, академии — над углем работают! Тысячетомные книгохранилища, лучшие, пытливейшие умы человечества приносят себя в жертву ради угля… Наивно было бы думать, что в небольшом вступлении автор сможет охватить всесторонне все, что касается угля… Да и цель автора вовсе не научно-технический труд в области горного дела. Цель автора — люди: человеческие дела и человеческие страсти на фоне борьбы за угольную пятилетку… Автор вынужден был взяться за объяснение всевозможных технических дел и слов. В дальнейшем эти слова и дела, очевидно, будут встречаться. Так вот, чтобы не путались они под ногами читательской мысли, чтобы не заглядывал читатель в разные объяснительные заметки и словари, автор и решил подать их сразу, хотя и знал, что этим самым он может ошарашить читателя… "Да разве хочешь, — надо!" . . . . . . . . . . . . . . . . . . "Забойщик" — человек, который рубает уголь. "Забой" — место, где рубают уголь. Есть еще литературная организация "Забой", так она уголь не рубает, а ее члены-шахтеры пишут о работе на шахтах… иногда пишут неплохо. "Свод", или "крепление", — так и будет "свод". "Свод", или "крепление", — это операция, которая закрепляет породу или уголь, чтобы они не заваливались. "Крепильщик" — тот, кто крепит. "Обушок" — обушок. Им рубают уголь ручным способом. Обыкновенный молоток большой с зубцом с одной стороны… Им размахиваются в уголь — бах! — и отрубают уголь. "Отбойный молоток" — работающий сжатым воздухом. Штука механизированная… "Воздух" — это и есть тот сжатый воздух, который приводит в движение тот молоток… "Компрессор" — штука, подающая по трубам в шахту сжатый воздух, а "шланг" — это шланг: к нему привинчивают отбойный молоток. Особенность отбойного молотка та, что если он не работает и вы спрашиваете его хозяина: — Почему не рубаете? — Воздуха нет! А если "воздух" есть: — Почему не работаете? — Зубца запасного нет! — Нате зубец… Если вы дали зубец, и молоток все-таки стоит, — снова: — Воздуха нет! — Да есть же воздух! — Шланг пропускает… — Не пропускает? — Иди ты… Тот, кто спрашивает, знает, куда ему идти, потому что попал он на "конёчника". "Конёчник" — особенная в шахте категория людей. Очень интересная. Происходит она от слова "конёк", а это противное, раздражающее, вредное слово "конёк" ничего общего не имеет с благородным, прекрасным и печальным тружеником в шахте — настоящим вороным, или серым, или чалым конем. Что такое "конёк"? Пожалуйста, автор может объяснить, что такое "конёк", но лучше не объяснять, лучше бы его совсем не было на свете… Тогда бы и не было такого прорыва на фронте угольной пятилетки, тогда бы вообще пятилетку за четыре года можно было выполнить и легче и быстрее. Но чтобы объяснить, что такое "конёк" и что такое "конёчник", нужно прежде всего знать, что такое "упряжка" и что такое "пайка" ("крепь"). . . . . . . . . . . . . . . . . . . "Упряжка" опять-таки ничего общего не имеет ни с конями, ни с коневодством… Касается она исключительно человека, работающего в шахте. Человек "запрягается" на определенное время ежедневно работать в шахте. Вот это и есть "упряжка". Старое слово, дореволюционное слово, рабское слово… Слово еще от того времени, когда рабочего-шахтера считали скотиной, когда к скотине относились значительно лучше, чем к человеку… Живет оно и до сих пор. А пора — ой, как пора! — ему уже умереть… И до сих пор еще: — За упряжку! — Упряжка! — Десять упряжек! — Двадцать упряжек! Упряжками исчисляется число нормальных рабочих дней в шахте. Рабочий день в шахте теперь на Донбассе — шесть часов в сутки… Шестичасовая "упряжка". Каждый забойщик должен за "упряжку" сделать в забое одну "пайку" (одну "крепь"), то есть нарубать и закрепить определенный кусок угольного пласта. Размер его "пайки" зависит от сорта угля, и от пласта, и от всяких других специфических условий… Допустим, что на участке Н. пласта X. забойщик должен за "упряжку" вырубать и закрепить кусок пласта длиной в три метра и в метр толщиной (три квадратных метра угольного пласта). Что делает "конёчник"? Он вырубает только один метр или полметра, не закрепляет его — и все! Вот этот вырубанный полуметровый кусок называется "конёк", а его творец — "конёчником". "Сидит на коньке!" Прогульщиком его назвать нельзя, потому что он на работу вышел… А работы не сделал и, наоборот, только испортил дело, потому что нарушил план вырубки определенного уступа. "Конёчники" — зло на шахтах… Даже шахтные кони и те обижаются, что их именем прозвали такую вот мерзость, и хотят подавать петицию, чтобы сменили это название, а то оно их, благородных коней, позорит. Какое название им придумать, чтобы честных коней не обижать? Название такое, чтобы им вообще никого не опозорить? Автор полагает, что самое подходящее для них будет название "симулёчник", а то, что они делают: "симулёк". Ну, если уж мы затронули то, что хоть названием похоже на коней, давайте поговорим об очень популярных в шахте "коногонах" и не менее там популярных "конях". "Коногон". Молодой и черный. Гонит коня, который везет вагончики с добычей или с породой из штрека в клеть, а пустые вагоны — от клети к штреку. Буйно свистит… Распробуйно ругается. Ругается так, что никакие культурно-бытовые учреждения и кружки не в силах ни уменьшить, ни, тем паче, уничтожить ту ругань. В "господа-бога" — это детские игрушки… В Макдональда, Пуанкаре, Бриана и во всю социал-демократию, хоть и стоит, но приелось. Ругается коногон всеми одному только ему известными словами, явлениями, понятиями, предложениями… Ругается в гневе, ругается и в ласке. Ругается в печали, ругается и в радости. Ругается во сне, ругается в бодром состоянии. Ругается… И если вагон "забурился"… Сошел с рельсов… Никогда нельзя предположить у того вагончика такой уймы "матерей". И Макдональд у вагончика "мать", и Муссолини — "мать", и испанский экс-король Альфонс — "мать", и римский папа — "мать", и богородица Христа-бога у того вагончика "мать". Разнокалиберного, как видите, тот вагончик происхождения… Старые традиции. Развеиваются уже они, потому что приходят коногоны с новыми мыслями, с новыми привычками — комсомолята приходят. . . . . . . . . . . . . . . . . . . "Кони". Кони в шахте… на горизонте 750… Три четверти километра под землей… Тут автор не будет греха таить: слезу пустил. Автор очень любит коней. Очень, очень. До того любит, что он даже постоянный подписчик журнала "Коневодство и коннозаводство". Что такое конь? Конь — степь. Кони — широкие степи бывшей Таврии, бывшей Херсонщины… Табуны конские… Табуны киргизские, калмыцкие, донские… Какой простор! Только вон-вон где-то виднеется могила Чингисхана (а может, и не Чингисхана, какое нам до этого дело?!). Да еще дальше голубой горизонт… И среди бескрайней степи мчится конский табун… Это из того табуна буланый на горизонте 473 шахты No… Это ему суждено бегать темными штреками, темными до слепоты, и простору того вширь ему дано… метра полтора! Ой, конь, мой конь, Заиграй подо мной… Это ему суждено никогда уже в его конской жизни солнца-света не увидеть… Это его выдадут на-гора только тогда, когда закроет он навеки свои слепые глаза, — а глаза ведь когда-то у него были синие-синие, васильково-синие… И в тех глазах отражался ковыль степной… Беги, конь дорогою. Зеленою дубравою… Буланый из горизонта 473 никогда уже не побежит дорогой, зеленой дубравой… И боец молодой Вдруг поник головой. Комсомольское сердце пробито. И упал он с коня, Вороного коня, И закрыл свои карие очи. Ты, конек вороной, Передай, дорогой, Что я с честью погиб за рабочих. Вороной с горизонта 473 никогда уже никому ничего не передаст… Ему изо дня в день, из года в год, пока сердце не остановится, — вагончики-вагончики-вагончики, свист коногонов и тьма-тьма-тьма… …Автор абсолютно не добивается того, чтобы все вслед за ним пустили слезу по поводу конской доли шахтерской… Цель у автора иная… Цель его: электрифицировать и механизировать шахты… Тогда электричество будет гонять по штрекам и квершлагам вагончики, и не будет коней на горизонте 473, и не будет для тех коней вечной темноты… А потому: — Ты добычу дай! А до этого… коней в шахту, и любви, целые горы любви к шахтерским коням… Любви, кормов и ухода… Чтобы представители Наркомснаба не думали, что в шахте можно пасти весною коней… — Весна! Можно же перевести коней уже и на пастбище! — Где?! В шахте?! — В шахте! Я сам слыхал, что в каждой шахте есть поле… …Любви, ухода и кормов для шахтерских коней!.. Ах, если бы я был поэтом, я бы для коногонов сложил чудесную песню… И припев у той песни был бы такой: Не тот коногон, Что гонит коня, А тот коногон, Что любит коня… Чудесная была бы песня! И чудесный был бы в той песне припев. . . . . . . . . . . . . . . . . . . Автор позволит еще рекомендовать читательскому вниманию: "Откатчиков". Это люди, которые подают в клеть вагонетки с углем в самой шахте и откатывают вагонетки из клети на-гора. Большей частью на этой работе заняты женщины. В последующем труде автора одна из таких откатчиц, так думается автору, сыграет немаловажную роль. Вам будет также полезно знать о "шпурах", "сверловщиках", о "десятниках", о "начальниках участков" в шахтах, о "стволовых", о "рукоятниках", о "сортовальщицах", о "шахтерской лампе", о "вентиляционной системе в шахте" и еще о множестве других удивительных вещей в каменноугольной промышленности. Но автор не эгоист. Он не хочет все вам объяснять, обо всем рассказывать, потому что тогда вам все уже будет известно и вам никогда не захочется поехать в Донбасс, побывать в шахте… Автор этого не хочет. Часть очень интересных вещей он нарочно замалчивает, чтобы вам всю жизнь хотелось побывать в легендарном Донецком бассейне. Автор ограничится тем, что расскажет вам — ну о чем же? Ну, допустим, о "шпуре", о "поджигателях" и "сверловщиках". "Шпур" — это такая длинная, узенькая, просверленная в крепкой породе дырка, куда закладывается динамит, взрывающий эту породу. Делаются шпуры большей частью при проходе штреков или бремсбергов… "Сверловщик" — тот, кто сверлит шпуры. "Поджигатель" — тот, кто поджигает в шпурах динамит. "Саночник". Скоро-скоро уже не будет этого сказочного шахтерского рабочего… И отойдет в века его чрезмерно тяжкий труд… При пологих угольных пластах, когда уголь вырубается ручным способом — обушком, саночник вывозит из забоя уголь в штрек. Согнутый всегда в три погибели, он тащит санки с десятью — двенадцатью пудами угля на расстояние до шестидесяти метров. И хорошо, если только согнутый… А если пласты угля меньше, чем в метр толщиной?! Тогда приходится на коленках, а то и на животе тащить тяжелые (сто тридцать — двести килограммов) санки… Честь и хвала ему! Пусть скорее отойдет он в прошлое, и пусть останется о нем память как о герое, а о его труде — как о каторжном труде, но почетном… . . . . . . . . . . . . . . . . . . Новые времена звенят над советским, над социалистическим Донбассом. Машина идет высвобождать человека от тяжкого, порой невыразимо тяжкого труда… Отодвигается "обушок" — его место занимает отбойный молоток… — Эй, отбойный молоток! Поберегись! Я иду! — гудом гудит врубовая машина. И затихает рокочущий молоток перед врубовыми… Все они врезаются своими стальными зубами в черное золото, помогая бурными темпами строить социалистическое Отечество. Освобождается забойщик… Саночника от его шлейки освобождают скрепера, конвейеры… Коногона и коней — электровагончики… А на помощь машине летят-спешат рабочие-изобретатели Карташовы, Филимоновы, Касауровы, Либхарты, Епифанцевы… Общими усилиями машины и рабочего ума вырываются из подземного царства человеческие нервы, человеческие мускулы, и на отработанном рабочем теле высылает тяжелый пот! А над всем этим, над всеми словами, над всеми вещами" над всеми явлениями — ив шахтах и на-гора — доминируют два самых интересных, самых нужных, самых могучих слова… Слова эти: "тонна" и "процент". И самым радостным будет для всех — и на шахтах, и за пределами шахт, и в Донбассе, и на Украине, и в Союзе, и во всем мире для всего международного пролетариата, — когда около этих слов будет стоять: "Донбасс в третьем решающем году пятилетки дал 56 000 000 тонн, то есть 100 процентов!" А для этого: — Ты добычу дай! . . . . . . . . . . . . . . . . . . Автор уже слышит ядовитые голоса: — А почему вы не сказали, что такое "на-гора"? Такое специфическое для Донбасса выражение, а вы его обошли… Ага? Автор отвечает: — Кто внимательно читал это вступление, тот, наверное, встречал несколько раз выражение "на-гора". Следовательно, автор его не забыл и вполне его признает… Но объяснять его автор не брался, потому что это выражение достаточно популяризовано. Автор считает лишним популяризовать уже популяризованное… Слышится возмущенный голос: — Донбасс и без дымовых труб… и без кудрявого из труб дыма, который застилает небосклон… Даже, кажется, есть такое стихотворение о Донбассе: Автор, между прочим, не может согласиться с поэтом, что дымовые трубы — "зiлля"… Но это не значит, что автор их не признает… Трубы он признает, трубы он в Донбассе видит, видел и будет видеть, но воспевать дым не будет. Категорически об этом заявляет! Категорически! Автор знает, что дым — это нерациональное растранжиривание нашей промышленностью топлива! Автор — за рационализацию, за экономию топлива и расточительство воспевать не хочет. Когда автор видит вдохновенного поэта, который уставился в кудри седого, даже черного из труб дыма, ему чуть ли не кричать хочется, чтобы оштрафовать того поэта рублей на полтораста за соучастие в нарушении обязательного постановления об экономии топлива! Тогда бы он не любовался дымом, а писал бы стихи о том, как повысить добычу в Донбассе. Вон как! . . . . . . . . . . . . . . . . . . А что автора особенно возмущает — это истерика донбасских домен. — Как?! О Донбассе и без нас?! Домна всегда была на первом месте! Мы протестуем! Какой такой роман о Донбассе без нас?! Это — нахальство! Мы будем жаловаться Рабису! Мы… Автор отвечает домнам: — Слушайте, товарищи! Автор прекрасно знает, что вы играете первые роли во всех индустриальных романах, драмах, комедиях и трагедиях! Он чудесно знает ваш темперамент! Он сам видел, что, когда вы на сцене вместе с товарищем — коксом и с драматической старухой — железной рудой, страсть из вас вырывается огненными лавами, но в этом романе автор вам роли не даст! Может, когда-нибудь в другой раз он вам даст роль весом в целый пуд, а теперь ни одной строки! — Это… свинство! — Слушайте, товарищ Домна! Кто автор?! Автор или вы?! — Мы в Главискусство! Мы… — Жалуйтесь хоть самому Николаю Алексеевичу Скрыпнику [5]! В этом романе главную роль будете играть не вы, а откатчица Катя, и не ваш любовник кокс, а коногон Вася! Ты добычу дай! А жаловаться всякий умеет! До свидания! 1931 Перевод Е. Весенина. [1] "Пришел, увидел, победил" (лат.). [2] Примечание для редакторов украинского языка. Я попрошу оставить добычу (ударение на "о"), хоть и знаю, что у редактора зачешутся руки исправить это слово на "добывание". Не нужно! Пусть будет добыча. — О.В. [3] _Обрiй_ — горизонт. [4] _3iлля_ — зелень, трава. [5] _Н.А.Скрыпник_ — в те годы народный комиссар просвещения УССР. |
|
|