ТРЕТЬЕ ДЕЙСТВИЕ

Предвечерний тихий час в номерах Фальцфейна. Горит электричество.

В комнате Старого Студента. Тишина; все чисто, на всем печать строгого, немного щепетильного, Стариковского порядка. Сам С т а р ы й С т у д е н т сидит за столом и, откинув назад седую голову, что-то пишет в клеенчатой тетрадке; одет в новенькую серую тужурку и сатиновую, светлую в крапинках рубашку. Видно, что он нездоров: горло завязано чистым платком; в утомленных, не то больных, не то мечтательных глазах чувствуется легкий жарок. Постарел.

Кончает писать и аккуратно складывает тетрадку. Зажигает свечу и рассматривает перед зеркальцем горло – качает головой и, сняв платок, мажет шею йодом. Смотрит на часы. Ходит по комнате. Скучает.

Стук в дверь.

С т. с т у д е н т. Войдите. Ах, да там заперто! Сейчас, сейчас отопру.

Входит коридорный Капитон с покупками.

С т. с т у д е н т. Это вы, Капитон! Ну что, все взяли?

К а п и т о н. Все. Малины сушеной взял на двугривенный, меньше в аптеке не дают.

С т. с т у д е н т (разбирая покупки и пузырьки). Так. Малина… нашатырь… салициловый натр… Я же просил вас, Капитон, взять хину в облатках – ну как я ее глотать буду? Всегда вы перепутаете, Капитон, за чем вас ни пошлешь.

К а п и т о н. Не знаю, они по вашей записке отпускали. Народу в аптеке много, насилу добился. Да – сыру-то этого, как его?

С т. с т у д е н т. Тильзитского, – ну?

К а п и т о н. Нету. Я голландского взял, полголовки. Самовар сейчас подавать или погодить?

С т. с т у д е н т. Нет, погодите. Я на ночь малину буду пить; вы и чайничек другой захватите, для малины. Постойте, куда торопитесь… Ну что: много народу на Тверской?

К а п и т о н. Много, нельзя сосчитать. Какие вверх идут, какие вниз, у кого какое расположение. Девки ржут, как кобылы. Одна и говорит мне: «Кавалер, вы что несете?» А я ей говорю: «Кавалеров тут нету, кавалеры по той стороне ходят», – она и отошла.

С т. с т у д е н т. А светло?

К а п и т о н. У нас на Тверской всегда светло. Это, может, в каких других местах и темно, а у нас всегда светло. Мы не любим, чтобы у нас темно было, у других-то днем темнее, как у нас ночью. У нас всегда светло.

С т. с т у д е н т. Да, да, очень светло. А морозит?

К а и и т о н. Зачем морозить? Снег так и валит, погода знаменитая. На этом… как его? градуснике, что у генерал-губернатора, пять градусов показано, не то три. Не разберешь.

С т. с т у д е н т. Я больше мороз люблю. Какие у нас в Сибири морозы, Капитон! – что это, разве мороз! Окно так, бывало, закрасит, что всю зиму как в подвале сидишь, улицы не видно.

К а п и т о н. А дрова дешевы? Ежели дрова дешевы…

С т. с т у д е н т. Дрова дешевы… Вот пошел бы и я погулять, Капитон, да нельзя, горло болит. Посижу денька два, а там все-таки пойду. В университет на лекции, нельзя долго пропускать, потом не нагонишь.

К а п и т о н. Беспорядки делать будете?

С т. с т у д е н т. Нет. Беспорядков не будет. Отменили.

К а п и т о н. Кто же отменил? Начальство?

С т. с т у д е н т. Нет, сами студенты. Ну, и начальство тоже – вообще сговорились, чтобы уладить дело миром. Так-то оно лучше, Капитон, а? А то разошлют, университет закроют.

К а п и т о н. А говорили, что беспорядки!

С т. с т у д е н т. Нет, не будет беспорядков. Да и зачем? Люди мы разумные и всегда можем сговориться и без драки. Это только дикари… Постойте, Капитон, вы куда?

К а п и т о н. Да надо идти, чего же тут стоять? У меня дело.

С т. с т у д е н т. Погодите… Что еще я хотел спросить у вас? Вот что: вы давно знаете Онуфрия Николаевича?

К а п и т о н. Онуфрия Николаевича? Это который про чертей?

С т. с т у д е н т. Про каких чертей?

К а п и т о н. Это он неправду говорит, что я чертей ловлю. Я чертей не ловлю. Почем, спрашивает, чертей продаешь? – да разве такая торговля бывает? Всю Москву обойди, такой торговли нету. Я раз одного только видел, да и то маленького, не более как спичечная коробка.

С т. с т у д е н т. А все-таки видели?

К а п и т о н (уклончиво). Да так, нестоющее рассказывать… Чертей продаешь! Ну и студент, ну и развязный же студент! Он у нас тоже в номерах стоял, да недолго настоял – поперли. Раков он жалеет!

С т. с т у д е н т. Раков? Почему же именно раков?

К а п и т о н. А у них, говорит, глаза сзаду посажены, и ежели его не пожалеть, так сам он себя пожалеть не может. Купил это раз корзину раков, ну совсем живых, как есть черных, ну совсем живых? И для хорошего, думаете, дела купил? Как же, от него жди. Вдруг жалко стало, в слезу вдарило: пускай, говорит, ползают не иначе, как мы. А у рака какое понятие? Его пустили, он и пополз скрозь все номера. Околоточного звали, скандал был… (Совсем мрачно.) Только протокола написать не могли: не знали, как начать. Каторги ему мало, вот он какой!

С т. с т у д е н т (смеясь). Ну, а как по-вашему, Капитон: я веселый студент или нет?

К а п и т о н. Вы-то? Да ничего себе, веселый. Только какой же вы студент? Разве такие студенты бывают? Таких студентов не бывает, хоть всю Москву обойди.

С т. с т у д е н т (возмущенно). Ну Что вы, Капитон! Как это глупо! Учиться никогда не поздно, было бы только настоящее желание. Хм! Вы, действительно, какой-то мрачный пессимист, Капитон.

К а п и т о н. Это как хотите. Но только таких студентов не бывает.

С т. с т у д е н т (расстроенно). Ну хорошо, хорошо! У меня 37 и 4, и у меня нет охоты выслушивать ваши глупости… Постойте: как будете ложиться, спину придите мне растереть.

К а и и т о н. Не умею я этого.

С т. с т у д е н т. Глупости! Я вам покажу.

К а и и т о н. Не умею я этого.

Угрюмо выходит. Старый Студент сердито раскладывает лекарства, вздыхает и, надев пенсне, раскрывает последнюю, только что написанную страницу дневника. Читает вслух, первые слова неуверенным голосом:

«8 декабря (откашливается), 8 декабря, вечер. Что такое молодость, как не весенняя песнь души, раскрывающей объятия солнцу… (что-то поправляет и читает громко и вдохновенно) раскрывающей свои объятия солнцу? Стихийно волнуется моя душа, и на крыльях фантазии уношусь я в заоблачные страны Любви и Красоты, казалось, уже навсегда закрытые для моих взоров. Как пылкий юноша, с пренебрежением отталкивающий книги, так как в себе самом он носит все богатство и красоту жизни, я уже не читаю, а пишу, творю, мечтаю»… Э, нехорошо, стихами выходит. (Поправляет.) «Я уже не читаю, а пишу, творю и отдаюсь мечтам. И как это ни удивительно (как бы засмеялись мои сибирские сослуживцы!), у меня открылось что-то вроде литературного таланта; правда, пока я ограничиваюсь только этим дневником, но впереди задумано кое-что и посерьезнее». Да, посерьезнее! (Снимает пенсне и смотрит мечтательно. И читает дальше другим, сдержанным голосом, намекающим на тайну:) «С того памятного дня (мешала выходить простуда, я выбежал тогда без калош) я больше не видел Де Ша. Пробовал писать ей и, признаться, уже написал письмо, но не решаюсь отослать: какая-то наивная, почти мальчишеская робость связывает волю. Любит ли она Те? Тогда, на мой по этому поводу вопрос, она решительно ответила – нет. Но не был ли такой ответ результатом некоторого раздражения, вызванного действительно недостойным поведением Те? Во всяком случае, с ее умом она не может не видеть»… (Снимает пенсне) Боже мой, как страшно! Подумать только, и то страшно!

Ежится, как от холода, улыбается, качает головой. Прячет дневник и внимательно разглядывает себя в зеркало, охорашивается. С шумом распахивается дверь, – Старый Студент едва успевает положить зеркальце, – и входят студенты: Онуфрий, Блохин и Козлов. Запушены снегом, пальто нараспашку, фуражки сдвинулись на затылок – от них веет свежестью морозного вечера, простором, беспричинным весельем. Сразу становится шумно и тесно. Не раздеваясь, с нарочитой серьезностью, студенты выстраиваются в ряд.

О н у ф р и й. Cobra capella, стой! Сережа, не урони престижа cobrы capellы. (Запевает.) Аристотель мудрый…

Поют все трое очень серьезно:

«…древний философ, древний философ. Продал всю одежду за сивухи штоф, за сивухи штоф. Ехал принц Оранский через речку По, через речку По. Бабе астраханской он сказал бон-мо3, он сказал бон-мо!»

Старый студент очень доволен, радостно суетится, но в то же время боязливо держится подальше от дышащих холодом студентов.

С т. с т у д е н т. Здорово, ребята! Так, так! Но почему же бон-мо? Да раздевайтесь же, раздевайтесь.

О н у ф р и й. Чай есть? Лимон есть?

С т. с т у д е н т. Сейчас все будет. Раздевайтесь же, смотрите, сколько снегу нанесли!

К о з л о в. Ты что это, старик, нездоров? Горло болит?

С т. с т у д е н т. Так, маленькая инфлуэнца. 37 и четыре. Козлов. Дай-ка пульс!

Глубокомысленно считает, шевеля губами. Старый Студент отодвигается от него насколько возможно, стараясь не дышать холодом. Онуфрий и Блохин раздеваются в прихожей и чему-то смеются.

К о з л о в. Пульс хороший! Сердце у тебя в порядке?

С т. с т у д е н т. Сердце у меня здоровое.

К о з л о в. Тогда возьми ты салицилу гран пятьдесят…

С т. с т у д е н т. Да разденься же ты, Бога ради! От тебя от одного простудиться можно. Доктор!

Онуфрий и Блохин вдвоем торжественно несут большого вареного рака и кладут на стол.

О н у ф р и й. Рак! От чистого сердца.

Б л о х и н. Рак! От полноты души.

С т. с т у д е н т (смеется). Ах вы, безобразники! Рака принесли! Ну, а я за пивом пошлю. Выпьем пивка, Онуша? Ах, как же я вам рад, товарищи! Сижу один и только что подумал: хоть бы на огонек кто зашел, а тут и вы!

О н у ф р и й. Нет, пива не надо. Мы у Немца пили. Мы хотим чаю с лимоном, ибо, пия пиво, боимся впасть в монотонность. Пусть будет лимонно, но не монотонно – хороши стихи, Козлик?

К о з л о в. Вылитый Бальмонт. Чаю, чаю давай. За лимончиком пошли.

О н у ф р и й. Ну пусть бальмонтонно, но только не монотонно. Так действительно лучше.

Б л о х и н. А я бы… пива выпил.

О н у ф р и й. Ну, ну! Чего захотел, пива! От пива, Сережа, водянка бывает. Чаю давай, старик!

С т. с т у д е н т. Сейчас, сейчас! Рака принесли… ах, комики!

Идет в переднюю, открывает дверь и зовет: «Капитон, Капитон!» Заказывает чай. Студенты осматриваются.

К о з л о в. Хорошо у старика, тихо. Как умирать начну, сюда перееду, лучше места не найдешь.

Б л о х и н. Ж…жарко и д…душно.

Хочет открыть форточку. Козлов останавливает его.

К о з л о в. Оставь, Сережа, старик болен!

Онуфрий исследует стол, разглядывает лекарства.

О н у ф р и й. Сережа, понюхай-ка, что это?

Б л о х и н (нюхает и кашляет). Нашатырь. И такую гадость держать в доме?

С т. с т у д е н т (возвращаясь). Нет, как хорошо, что вы зашли! Сижу один и скучаю, и вдруг… Нет, хорошо. Ну, как у вас? Я рад, что так хорошо все кончилось. И ты, Онуша, с Блохиным, я вижу, помирились?

Б л о х и н. Да мы и не ссорились! Это он врал, что у меня души нет…

С т. с т у д е н т. Давно видал наших? Лилю?.. Дину Штерн? Я с тех пор не видал.

К о з л о в. Давно. Чей это у тебя портрет, старик?

С т. с т у д е н т. Наташи, покойной жены. Ты посмотри поближе.

О н у ф р и й. Нет, братцы, хорошо у старика, завидно. Порядок, чистота, лекции вон лежат, – и как только люди не живут! Философский ум не может охватить, и нет конца недоумению. Посмотри, Козлик, вон писатели развешаны, кнопочками приколоты, душа радуется.

С т. с т у д е н т. Это мои любимые писатели. У меня и там в Сибири весь кабинет был увешан портретами в рамах, у меня хорошо там было. Помню я…

О н у ф р и й. А сам-то старичок! Да ты погляди, Козлик!

К о з л о в. Гляжу, отстань. Ты что ешь, Сережа?

Б л о х и н. Сыр.

К о з л о в. Дай-ка.

Моментально съедают сыр.

О н у ф р и й. Сидит он себе, как святой, как Мадонна на картине Рафаэля, как Дух Божий над хаосом. Горлышко у него болит, платочком завязано – гляди, кончики-то! Туфельки на нем, сапожки-то снял! Эх, и отчего у меня горло никогда не болит? Дай я тебя в маковку поцелую, старичок.

С т. с т у д е н т (слегка обиженно). Ну, оставь, Онуша, всякий может простудиться. И ведь я же просил тебя, Онуша, и вас, братцы: оставьте это слово «старик». Дело не в том, сколько человеку лет…

Б л о х и н. Да ведь мы так! Смотри, старик, Козлик весь твой сыр поел!..

Капитон вносит самовар. Старый Студент продолжает говорить, заваривая чай и хозяйничая.

С т. с т у д е н т. Спасибо, Капитон. Колбаски съешь, Сережа, в немецкой колбасной беру, хорошая колбаса. Дело не в том, братцы, сколько…

К а п и т о н. Для рака-то тарелку подать?

О н у ф р и й. Нет, блюдо. И когда же ты повесишься, Капитон?

К а п и т о н (мрачно). Веревка такая еще не ссучена, на которой вешаться.

С т. с т у д е н т. Нет, Капитон, не надо, мы его есть не будем. Так вот, товарищи, дело не в годах, а в отношении человека к жизни… Не слабо налил, Онуша?.. Что такое молодость – говорю я. Молодость – понятие чисто условное, допускающее много толкований…

О н у ф р и й. Отрежь-ка колбаски, Козлик!

С т. с т у д е н т. И если для одного достаточно взглянуть на паспорт, чтобы определить, молод человек или нет, то для другого этой мерки недостаточно. Надо убедиться, насколько данный субъект…

О н у ф р и й (ест колбасу). Философский ум ищет точку зрения и, найдя ее, успокаивается. Отрежь-ка, Козлик, еще.

С т. с т у д е н т. Да. Вот я, например, со Стамескиным беседовал, ну и что же? – не понимает. А вас, вы думаете, он понимает? Тоже нет, хотя и молод он достаточно. А я, «старик», понимаю! Вот вы рака принесли…

О н у ф р и й. Брось, а то отнесем назад.

С т. с т у д е н т. Нет, выслушай, Онуша! Вот вы рака принесли – и с виду это настолько… ну, нелепо, что ли, что тот же ваш Стамескин назвал бы вас идиотами. А я понимаю, что это молодость, проявление молодых, играющих сил, и мне приятно.

К о з л о в. Да ну, оставь! Ну принесли и принесли, и не о чем тут говорить! Говори о другом!

С т. с т у д е н т (смеется). Нет, нет, братцы! Я этого рака высушу и поставлю себе на стол, пусть напоминает одну из лучших минут моей жизни. (Смеется.) Нет, серьезно, высушу и поставлю.

О н у ф р и й. Ну и ладно – эка привязался старик. Буде, чаю больше не хочу, от чаю бессонница бывает.

К о з л о в. Что же это, вроде памятника будет? Куда же ты его поставишь?

С т. с т у д е н т. На стол, Козлик, на стол!

Б л о х и н. Кто цветы с…сушит, а кто рака.

О н у ф р и й. Дай-ка я тут на диванчике примощусь (Зевает.) Какая-то томность овладела моими членами… не то от колбасы, не то от твоего красноречия. Разболтался ты что-то, старик.

К о з л о в. Это у него от температуры. Гляди, как он осунулся: тебе лечиться надо, дядя!

С т. с т у д е н т (недовольно). Какие пустяки: вчера мне действительно было нехорошо, а сегодня и лицо у меня свежее… Выпью малинки, – вот и все… Так вот, говорю я: душа у меня… молодая, сердце у меня нетронутое – вот в чем главное. Помню, в нашем городке сослуживцы всегда смеялись надо мною. Вам сколько лет? – спрашивают. Столько-то. А мы думали, что вам всего двадцать. Ведь вы, Петр Кузьмич, моложе всякого молодого человека! (Смеется)

К о з л о в. (зевает). Да-а. Смеялись, говоришь?

С т. с т у д е н т. Смеялись! Да как и не смеяться? Они люди солидные, положительные, а я? Мечтатель, фантазер какой-то. Помню, раз приходит ко мне сослуживец, Тарасов, мрачен, жалко смотреть: губернатор к нам едет. А я в это время стихи наизусть учу!

О н у ф р и й. Стихи? Зачем же ты их учишь?

С т. с т у д е н т (смеется). Тарасов рассердился: вас, говорит, Петр Кузьмич, надо в сумасшедший дом отправить: тут губернатор едет, а вы стихи декламируете. А то, помню я еще, это было… постой, где это было? Да, вспомнил: ездил это я по одному делу…

О н у ф р и й. И сколько ты помнишь, старик. Ты свою жизнь наизусть знаешь или только на рассказ? Ты валяй как покороче. А что, Сережа, если бы столько помнил, мог бы ты это выдержать при твоем телосложении?

Б л о х и н (зевает). Пусть старик… стихи продекламирует.

С т. с т у д е н т. А что же? Если серьезно хотите послушать, я могу. Кого хотите? Хотите из Шелли?

К о з л о в (тоскливо). Нет, не надо стихов! Ну их к черту!

С т. с т у д е н т. Неужели ты не любишь стихов? (Слегка насмешливо.) А еще молодой человек! Эх, Козлик, Козлик, – ведь молодость сама стихи. Когда душа приподнята…

К о з л о в (мрачно). Не люблю стихов.

О н у ф р и й. И я не люблю. Ребята?..

Б л о х и н. Ну?

О н у ф р и й. Айда к Костику-председателю!

К о з л о в и Б л о х и н. Верно, пойдем, братцы!

О н у ф р и й. Я тебя, Сережа, в снегу утоплю. Ты мне запомнишь, как снег за шиворот класть.

С т. с т у д е н т (тревожно и жалобно). Да куда же вы?! Ну что вы вздумали! Погодите! Я так рад, что вы пришли… ну что вы будете делать у Костика? Может быть, его и дома-то нет! Посидите!

К о з л о в. Нет, надо идти! Костик ждет.

Б л о х и н. Н…надо идти. Идем, ребята.

С т. с т у д е н т. Посидите! Я сейчас за пивом пошлю. Споем. Споем, Сережа? (Морщась от боли в горле, напевает.) Аристотель мудрый… Сейчас пиво будет.

О н у ф р и й (удерживая). Да не хлопочи, старик. Не надо пива.

Козлик. Не надо, не надо. Мы пойдем. Да, ей-Богу же, не надо.

С т. с т у д е н т. Нет, нет, не пущу. (Идет.) Я сейчас. Капитон, Капитоша!

Студенты одни, сидят как разваренные, лениво оглядываются.

К о з л о в. Послал-таки. Экая лотоха!

О н у ф р и й. Что же – оставаться или нет? (Зевает.) Я уж и не знаю. Неловко как-то, старик еще обидится! И как это удивительно в природе происходит: поболел один день, а состарился лет на двадцать. Эх, жизнь!

К о з л о в. Так со стариками всегда бывает. Держится, держится, а потом… трах и… (Зевает.) Что же, идем или остаемся?

Б л о х и н. Что же, можно и остаться. Только… лучи пойдем, а? Ж…жарко тут!

К о з л о в. Нет, пойдем, пойдем! Жалко старика, а ничего не поделаешь; надоел.

О н у ф р и й. А пиво?

К о з л о в. Да ну его к черту! У Костика выпьем, вчера он деньги из дому получил.

С т. с т у д е н т (входит весело). Сейчас и пиво будет. И не думайте уходить – не пущу! Чего на самом деле раскисли! Посидим, поболтаем, я вам кое-что из моих сибирских скитаний расскажу. Вы не смейтесь: я хорошо рассказываю, иногда знакомые нарочно собирались, чтобы послушать моих рассказов, упрашивали. А то и спеть можно, этак, для настроения, а? – споем?.. Эх, жалко, не знаете вы сибирских песен – удивительные есть песни! Сейчас горло у меня болит, а то я бы вам напел – тебе, Сережа, понравится.

К о з л о в. Напрасно ты, старик. Мы лучше пойдем.

С т. с т у д е н т. И не думай, не пущу! Ах, ребятки: вот у Наташи, у моей покойной жены, какой славный был голос. Не сильный, но такой приятный, задушевный! И сколько она этих сибирских песен знала! У них на постоялом дворе… Постой: да я показывал тебе Наташину карточку или нет?

К о з л о в. Да видел, видел!

С т. с т у д е н т. Нет, не эту, у меня другие есть, я тебе еще не показывал. Сейчас достану. (Роется в столе) Правда, Наташу нельзя было назвать красивой, но если вы всмотритесь в ее глаза… Сейчас!.. Надя не была похожа на мать, хотя некоторые и утверждали…

Хлопает дверь. Входят Тенор и Лиля. Тенор сильно выпил, бледен, пальто нараспашку – настроен отчаянно. Лиля все в той же шубенке, взволнована, почти плачет. При виде Тенора студенты оживляются. Онуфрий смеется.

К о з л о в. Тенор! Это ты что же, брат? Пьян?

Т е н о р. Ха-ха-ха! Пьян. Смотрите: Тенор пьян! Ха-ха-ха!

Л и л я (взволнованно). Он снег глотал! Это такой упрямый, такой упрямый человек – я больше не могу. Берите его!

О н у ф р и й. Лилечка! Да неужели это он от снегу?

С т. с т у д е н т (оправляется, говорит очень сухо). Александр Александрович, что это с тобой? Что это ты вздумал? – нехорошо, нехорошо, голубчик! Сережа, помоги ему раздеться – я холоду избегаю.

Т е н о р. Я и сам могу раздеться! Не лезь, Блоха! (Уходит в переднюю.)

Л и л я. Вот и привела.

К о з л о в. Тенор пьян – вот так чудеса в решете!

О н у ф р и й. Да где вы этого мрачного красавца подцепили?

Л и л я. Перехожу я Тверской бульвар, а он идет, распахнулся и поет, а я испугалась, что он простудится, хотела его домой, а он меня в портерную повел…

Б л о х и н. К Немцу?

Л и л я. Не знаю, там такая гадость, надо мною смеются, девицы эти самые, а он плачет. Он на бульваре снег глотал!

К о з л о в. Да что с ним такое?

Л и л я (неопределенно). Не знаю, так. Неприятность одна. (Всплескивает руками.) Ах, Боже мой, вы знаете? Он голос, кажется, потерял: хрипит! Он снег глотал!

О н у ф р и й. Найдет. Раздевайся, Лилюша, отдохни.

Л и л я. Это еще что? Кто вам дал право на «ты» говорить? Я вам не ребенок, Онуфрий Николаевич, и… не пьяница. Свинство!

О н у ф р и й. Носик у тебя, Лилюша, маленький, а душа как Иван Великий на Пасху. Вот источник того священного права, которое…

Л и л я. Свинство!

Т е н о р. Вот и я. А, господин Козлов, у которого голос, как у козла! Ты не гнушаешься, господин Козлов, присутствием Тенора? Ведь он отказался идти на сходку. Ха-ха-ха! Послушай, как я хриплю.

Старается показать, что он охрип. Козлов усаживает его и наливает чай. Лиля отводит в сторону Старого Студента.

Т е н о р. Водки!

С т. с т у д е н т. Зачем вы привели его сюда, Лиля? Мне это крайне неприятно.

Л и л я. А куда же было его вести? Послушайте, да вы сами больны… Бедненький, что с вами? И лицо у вас… такое нехорошее.

С т. с т у д е н т (оправляясь). Это пустяки! Но меня возмущает эта бесхарактерность…

Л и л я. Ах, какая тут бесхарактерность! Если бы вы только знали, какой он несчастный. (Еще понижая голос.) Я сейчас за Диною Штерн поеду, тут недалеко.

С т. с т у д е н т (хватая ее за руку). Ни в коем случае: что вы!

Т е н о р (кричит). Водки!

К о з л о в. Не форси, Тенор… Выпил и довольно, остальное завтра выпьешь.

Л и л я (удивленно). Да что вы?

С т. с т у д е н т. Ни в коем случае! Пьяный мальчишка… он может оскорбить…

Л и л я (сердито). Ах, вы ничего не знаете! Я сейчас приеду, тут близко. Подите к нему и водки ему не давайте, слышите? Такой упрямый, такой упрямый… (Уходит.)

С т. с т у д е н т. Лиля, постойте!.. Ушла!!

Раздраженно ходит по комнате. В дальнейшем, до прихода Дины, держится воинственно; часто охорашивается.

Б л о х и н. Зачем это ты? Брось. Нету водки, тебе говорят, мы сами ничего не пили. Х…хорош!

Т е н о р. Ха-ха-ха! Голос пропиваю! Слушай, хриплю. (Хрипит.) А какой был голос! Завидно тебе было, Блоха?

Б л о х и н (заикаясь). Если бы у меня был такой голос, я не только что пить, я… я… я…

Т е н о р. Водки!

С т. с т у д е н т (строго). Водки нет, Александр Александрович. Выпей чаю.

Т е н о р. Ха-ха-ха! Пей сам, старик! Влюбленный старик пьет чай, ха-ха-ха!

С т. с т у д е н т. Глупо, Александр Александрович! Вы не умеете себя вести!

О н у ф р и й. Оставь, Тенор!

Т е н о р. Ты мне надоел, старик. Зачем Лилька привела меня сюда? Я не хочу к старику! Вот тут я лежал. Хриплю. Где Лилька? Лильку я люблю. Тебя, Козлик, не люблю, и тебя, Онуша, не люблю, ты пьяница, а ее люблю.

О н у ф р и й. А где же и вправду Лилька? Ушла?

С т. с т у д е н т. Да. Дайте ему чего-нибудь… отрезвляющего, это невозможно!

Т е н о р. Позови Лильку, старик! Что вы так смотрите, вы презираете меня? Напрасно. Тенор под подушку колбасу прячет. Тенор трус, на сходку не пошел, а Тенор взял и пропил голос! Х…хриплю. Дай папиросу, Онуша.

О н у ф р и й. Последняя. Да ты не куришь – не форси, Тенор.

Т е н о р. У меня в пальто коробка. Прокуриваю голос! (Уходит в переднюю.)

С т. с т у д е н т. Господа, прошу вас, уведите его или – дайте ему чего-нибудь отрезвляющего. Это невозможно! Сейчас сюда приедет… Дина Штерн. Да, Дина Штерн!

О н у ф р и й. Вот оно что. (Хохочет.) Слышишь, Козлик?

С т. с т у д е н т (оправляясь). Тут ничего нет смешного. Он пьян до неприличия, и вы, господа, как его товарищи…

К о з л о в. Говорил – пойдем, эх! А теперь еще семейная сцена будет. Сережка, бери фуражку!..

С т. с т у д е н т (хватая за руку). Ни в каком случае!

О н у ф р и й. А вот я ему сейчас капельки три

нашатырю дам, как рукой снимет, хоронить можно.

Входит Т е н о р. В руках изломанная коробка с папиросами. Роняет ее, папиросы рассыпаются.

Т е н о р. Дюшес, 25 штук. Уронил! (Подбирает вместе с Блохиным.)

О н у ф р и й. Выпей-ка, Тенор! Раскрой ротик.

Т е н о р. Что это, водка?

О и у ф р и й. Да ты выпей, там увидишь.

Т е н о р. (пьет). Гадость! Ты зачем мне нашатырю даешь? Хочешь, чтобы я отрезвился? Как же ты это можешь, если у меня душа пьяна? Фу, гадость. Дай спичку.

О н у ф р и й. Да!.. Так что ты рассказывал, старик? Про жену, что голос у нее был хороший? Сибирские песни она пела, – это интересно!

К о з л о в. Я никогда не слыхал сибирских песен, а должны быть хороши.

Т е н о р. Старик забыл жену.

Б л о х и н. Расскажи, старик!

О н у ф р и й. Я слыхал, что на каторге хорошие песни поют… Вот твой чай, Тенор. Да я и думаю… Вообще, сколько ты свету перевидал, дядя! Отчего ты нот не привез? Твоя жена ноты записывать умела?

С т. с т у д е н т. Нет. И я просил бы… сейчас… и в таком тоне… про жену не говорить.

О н у ф р и й. Ну, ну, пустяки! А мне показалось, ты что-то говорил… Ты лимончик, Саша, подави, освежает. Вот лимон.

Т е н о р. Вижу.

В переднюю кто-то тихо входит.

С т. с т у д е н т (руки его дрожат). Кажется… кажется, пришли. Я сейчас.

Идет в переднюю. Тихие голоса. Входит Дина Штерн, одетая в блузочку, причесана просто, по-домашнему – видимо, она торопилась. Бледная, но держится совершенно спокойно. Здоровается. Тенор трезвеет.

Д и н а. А, и вы здесь, Александр Александрович! Здравствуйте. Как у вас накурено, господа! Вы бы форточку открыли.

К о з л о в. Старик нездоров.

Д и н а. (с участием). Что это? Простудились? Вы, вероятно, очень неосторожны, Петр Кузьмич, так нельзя. Да у вас, кажется, жар – дайте-ка руку! Ну, так и есть. Небольшой жарок, но есть! И руки дрожат.

С т. с т у д е н т (обеими руками пожимает руку Дины Штерн). Я не знаю, как благодарить вас, Дина, за вашу доброту. Каждый раз, как вы приходите, вы вносите свет в мою одинокую келью. Но что я говорю, одинокую! У кого есть такие товарищи, как Онуфрий…

Б л о х и н. Блохин…

К о з л о в. Козлов…

С т. с т у д е н т (смеется). Вот видите, какой веселый народ! С ними нельзя соскучиться и почувствовать себя одиноким. Вы знаете: они мне рака принесли и торжественно положили на стол.

Д и н а. (она смотрела на Тенора, удивленно). Какого рака?

Блохин краснеет, Козлов свирепо смотрит на него и Онуфрия. Тенор мрачно трезвеет, как будто не слушает разговора.

Б л о х и н. Он врет! Никакого рака мы не прин…носили.

С т. с т у д е н т (весело). Ретируешься, Блоха? А это что? Смотрите, Дина, какой огромный рак! Я его хочу высушить…

О н у ф р и й. О Господи, вот влюбился! Я тебе сотню их принесу, только оставь ты этого в покое. Давай назад!

С т. с т у д е н т (смеется). Нет, нет, Онуша, теперь он мой! Я хочу, Дина, высушить его и поставить на стол! Это будет как бы сим… символ… (Замечает наконец, что Дина все время глядит на Тенора, и затихает.)

Д и н а. Отчего вы так давно не были у нас, Александр Александрович? Мама спрашивала о вас, она так вас любит.

Т е н о р. (проясняясь). Да? (Мрачно.) Я боялся не застать… ее дома.

Д и н а. Нет. Она все время была дома. Господа, вы куда же собираетесь?

К о з л о в. К Костику-председателю идем. Он нас ждет.

Д и н а. Посидите. Я очень рада вас видеть… вы же помните, что собрание у меня? Вы придете, Петр Кузьмич?

С т. с т у д е н т. Да, я приду. (Умоляет.) Посиди, Онуша!

О н у ф р и й. Нет, дядя, довольно, сыт. Ты того и гляди еще мою Блоху засушишь и на стол поставишь… как символ. Эх ты, сам ты символ!

С т. с т у д е н т. Посиди, Козлик, я прошу тебя.

О н у ф р и й. Прощайте, Дина. Эй, ты, могила Гамлета, прощай! Хрипишь?

Т е н о р. Хриплю.

Д и н а. Уже уходите? Побыли бы еще… До свидания, Козлов. Не забудьте же собрания: Онучина говорила мне, что Стамескин готовит решительное выступление против… некоторых членов землячества… Онуфрий Николаевич, и вы приходите!

Т е н о р (вставая). Погодите меня! И я с вами пойду.

О н у ф р и й. Нам не по дороге, сиди. Это моя фуражка, Блоха.

Д и н а (тревожно). Посидите, Александр Александрович, нас Петр Кузьмич угостит чаем. Вы дадите нам чаю, Петр Кузьмич? (Тихо.) Пожалуйста, удержите его.

С т. с т у д е н т. Хорошо. Нет, нет, Александр Александрович, я тебя не пущу. Куда еще идти, что за вздор! (Умоляет тихо.) Онуфрий, ну, голубчик, посиди с нами! Я не могу! Ты же видишь…

О н у ф р и й. И видеть не желаю! Прощай! Идем, ребятки.

С т а р ы й с т у д е н т, продолжая упрашивать, уходит за студентами в переднюю. Одеваются, чей-то сдержанный смех. Выходят и в коридоре громко запевают:

«Цезарь, сын отваги, и Помпей герой… и Помпей герой. Продавали шпа-а-ги…»

В комнате недолгое молчание.

Д и н а. Поедемте ко мне, Александр Александрович.

Т е н о р. Нет. Я пьян.

Д и н а. Поедемте! Я вас прошу!

Т е н о р. Нет, мне не надо вашего сострадания! Оделяйте им других, кому оно нужно! А я… поеду пить! Ха-ха-ха! Хриплю. – Ну, что вы смотрите на меня? Презираете, да? Трус!.. Карьерист! Ха-ха-ха! Поезжайте к вашим землякам, а меня прошу не…

Д и н а. Саша!

С т. с т у д е н т (в дверях). Дина, на одну минуту… Позвольте мне удалиться, я не совсем здоров.

Д и н а. Нет, нет. Я вас не пущу! Я его боюсь, разве вы не видите, какой он! Вы можете на него повлиять, он вас так уважает.

С т. с т у д е н т. Я лишний здесь. Но меня удивляет, Дина, как после того, что случилось, вы решаетесь…

Т е н о р. Водки, старик!

Д и н а. (в отчаянии). Вы слышите? Я умоляю вас остаться. Если вы хоть немного любите меня… потом я вам объясню… Сейчас, Александр Александрович, сейчас!

С т. с т у д е н т. Хорошо-с! – Водки нет, Александр Александрович, все заперто.

Д и н а. Зачем вы хотите пить? Голубчик, не надо, я умоляю вас. На вас лица нет, вы, вероятно, всю ночь не спали. И что вы делаете с голосом? Вы хрипите. Я не могу этого слышать! (Закрывает лицо руками.)

С т. с т у д е н т. Дина, успокойтесь, это пройдет. Эх, Александр Александрович!!

Т е н о р. Я глотал снег.

Д и н а. Неужели это месть? Я не ожидала от вас, Александр Александрович, что вы так будете мстить мне. За что?

Т е н о р. (хватаясь за голову). А какой был голос! Иногда я пел один, и не было никого, и только за дверью кто-то плакал. Я пел один. Ах, Дина, если бы ты слышала меня, ты поняла бы, что значит человеческий голос, когда он молится и плачет! Зачем я не пел при тебе! Ах, Дина, струн души моей ты еще не коснулась… и как дикарь бьешь кулаками по крышке рояля. Как дикарь!

Д и н а. Это неправда, голубчик. Вы же сами знаете, что это неправда. Это пустяки!

С т. с т у д е н т. Ты? Как вы позволяете это, Дина! Это грубо, Александр Александрович!!

Т е н о р. Послушай меня, старик! У меня есть учитель, грубый, злой, деспот, и он бранит меня как извозчик: дурак… дубина… идиот! И я должен молчать.

Д и н а. (краснея). Вы не должны позволять!

Т е н о р. И я должен молчать, потому что никто не знает музыку, как он. И он запрещает мне петь – иначе выгоню! А недавно сам велел: спой. И я пел, а он… он, старик, заплакал. И говорит: дурак, ты меня растрогал! Понимаешь? Ха-ха-ха! Хриплю.

Д и н а. (почти плача). Вы не смеете! Голос вернется, это только маленькая простуда… Ах, да скажите же ему, Петр Кузьмич!

С т. с т у д е н т. Я решительно не могу! Избавьте же меня, Дина, от этого… от этого унизительного положения!

Т е н о р. Нет, не вернется!

Д и н а. Ты не смеешь так думать!

С т. с т у д е н т. Дина… Как вы говорите. Я… ухожу!

Д и н а. Нет, нет! Он сейчас успокоится, помогите мне.

Т е н о р. Нет, не вернется голос, я не хочу. Зачем? Мне не нужно голоса. Я буду хрипеть, но хрипеть честно, как Козлов. Ха-ха-ха! Я хочу, чтобы ты меня уважала! Голос? Смотри – вот!..

Открывает форточку и старается дышать морозным воздухом. Дина и потом Старый Студент оттаскивают его, он сопротивляется.

Д и н а. Саша, уйди от форточки! Не надо, не надо, ох, Господи! (Тенор что-то мычит.) Я тебя люблю! Милый, но пожалей меня.

Т е н о р. Нет. Я свинья, а свинье так и надо. Вот!..

Д и н а. Ах! Да помогите же, Петр Кузьмич! Стоите как чурбан! Возьмите его за руку, я одна не могу.

С т. с т у д е н т. Дина!.. Но у меня также болит горло… Я нездоров! Александр Александрович. Оставьте! Что же это, Боже мой, Боже мой!

Д и н а. Да держите же его, Петр Кузьмич! Нельзя же одной рукой, у меня силы нет.

Наконец Тенора оттаскивают от окна.

Д и н а (обнимая его.) Милый, милый! Сейчас же поедем ко мне. Успокойся, голос вернется. Я тебе обещаю это, поверь мне. Милый, милый. Какой же ты глупенький. Петр Кузьмич, дайте ему воды. Саша, ты слышишь? Сейчас мы поедем ко мне, я тебя никуда не пущу.

С т. с т у д е н т (подавая воду). Позвольте же мне наконец… уйти, Дина.

Д и н а. Да, да, пожалуйста! Пошлите за извозчиком, мы сейчас поедем. Тебе лучше, Саша? Выпей воды.

С т. с т у д е н т. За извозчиком?

Д и н а. Да. Поскорее!

С т. с т у д е н т. Хорошо. Я сейчас пошлю слугу.

Выходит. Дина целует Тенора; тот кладет ей голову на колени и горько, по-ребячьи плачет.

Т е н о р. Диночка, Диночка, ты любишь меня?

Д и н а (также плача). Люблю, милый. Не плачь.

Т е н о р. Я не хочу быть свиньей. Диночка, все хотят идти, а я один как свинья… со своим голосом. Мне так горько было, Диночка, я не хочу, не хочу быть свиньей.

Д и н а. Ничего, Саша. Ты все исправишь, голос вернется к тебе, и ты выйдешь к ним, как бог. Они услышат тебя и поймут, как они были несправедливы, и поклонятся тебе – мой светлый гений.

Т е н о р. Диночка, если будет сходка, я пойду.

Д и н а. Хорошо, хорошо. Мы вместе пойдем. Ты не будешь пить?

Т е н о р. Нет. Взгляни на меня, Дина… Нет, боюсь.

Д и н а. Да смотри же, глупенький. – Глаза-то какие красные, ах, глупенький ты мой.

Т е н о р. И у тебя красные.

Смеются наполовину со слезами и целуются. Входит Старый Студент и останавливается на пороге – его некоторое время не замечают.

С т. с т у д е н т. Извозчик готов.

Д и н а. Ах, готов? (Встает.) Вы слышите, Александр Александрович?

Т е н о р. Слышу.

Д и н а. Ну, едемте, едемте же скорее. Да что вы, Александр Александрович, как будто встать не можете – живее. Я так вам благодарна, Петр Кузьмич, вы такой наш друг. Вам нездоровится? – Бедный. Вы вот что сделайте: возьмите салицилового натра гран восемь или десять…

С т. с т у д е н т. Хорошо, я возьму.

Д и н а. Не «хорошо», а… Ну что же вы, Александр Александрович?

Т е н о р. Ты не сердись на меня, старик, я был пьян и говорил глупости. Ты хороший человек! Прощай. Эк как хрипит! (Уходит в переднюю.)

Д и н а. Нет, Петр Кузьмич, я сама оденусь! Помогите ему.

С т. с т у д е н т. Это мои калоши, Александр Александрович. Вот твои.

Д и н а. Готовы? Воротник поднимите, вот так. Нечего, нечего упрямиться, делайте, как вам говорят… До свидания, Петр Кузьмич, приходите же ко мне, я вас жду. Я так вам благодарна…

С т. с т у д е н т. Прощайте.

Д и н а. А руку? Вы не хотите поцеловать мне руку? Ну? Так приходите же, милый! Вашу руку, Александр Александрович.

Уходят. Старый Студент один… Некоторое время недоуменно рассматривает рака – бросает на пол, топчет яростно. Но становится совестно, и, подобрав растоптанного рака, брезгливо бросает его на поднос. Входит Капитон с бутылками.

С т. с т у д е н т. Вам что нужно? Вы зачем?

К а п и т о н. Пиво принес. Как я был занят, Василий ходил…

С т. с т у д е н т. Какое пиво? Вон! Вон! Вон!