"Битвы божьих коровок" - читать интересную книгу автора (Платова Виктория)

ЧАСТЬ III

…Что он подумал тогда, идиот? Что-то о господе нашем Иисусе Христе, это точно.

quot;Вот тебе и Христосе воскресе!” — это были его собственные мысли, но упакованные в богохульный контекст поговорки “Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!”.

А до православной Пасхи еще полгода.

И неизвестно, где он ее встретит, если в самое ближайшее время не докопается до истины. Но Забелин!.. Такой прыти от собственного шефа он не ожидал! К тому же шеф оказался дураком, и это было самое большое потрясение последнего времени, если не считать, конечно, убийства Мицуко…

Как только Пацюк вспомнил об ангеле, у него похолодело в голове.

Хотя не исключено, что это всего лишь реакция на дождь и пронизывающий ветер, которые сейчас гуляют по разбитому, поставленному на капремонт дому. После впечатляющего прохода по карнизу Пацюк спрыгнул на полуразобранную крышу соседнего (вот этого самого) здания. Потом через пролом спустился на четвертый этаж, потом перебрался на третий. Здесь, на третьем этаже, среди битого кирпича и осколков мертвецки-черных чугунных ванн, он и решил затаиться.

Чтобы обдумать ситуацию и решить, что же делать дальше, Пацюк устроился на фаянсовом унитазе и поджал под себя голые ноги. Одежонка не по сезону, это точно: рубашка, спортивные штаны со штрипками и драные шлепанцы. В такой экипировке и двух кварталов не пройдешь: либо от холода подохнешь, либо на своего же брата мента нарвешься.

А уж мент-то — любой мент! — тебя не пощадит в свете последних трагических событий. И в свете смерти ангела.

Нет, об ангеле он будет думать потом, в более подходящей обстановке. Сейчас главное — дуболом Забелин. Что предпримет шеф после его побега?

Стажер прикрыл глаза и живо представил себя на месте непосредственного начальника: скорбные морщины вокруг глаз, складки на шее, короткий седоватый ежик. Человек устал от жизни, устал настолько, что в руины за Пацюком не побежит. Это ясно. Наверняка он видел, как Егор балансировал на карнизе и совершал прыжки над бездной. Единственное, что Забелин мог подумать в таком случае… Что он мог подумать? Пацюк напрягся и даже крякнул от натуги. Ага, вот: “Бежать за Пацюком бесполезно. Пока я спущусь, пока обогну дом и выскочу на улицу… А потом снова обогну дом — уже со стороны улицы… К тому времени Пацюк уже успеет натурализоваться на Каймановых островах…”

Почему именно на Каймановых — неизвестно. Зато известны дальнейшие действия Забелина. Он обнюхает квартиру, облапает вещи и получит новые подтверждения своей версии. Самой дурацкой версии, которую только можно предположить! Он, Егор Пацюк, убил ангела. Перерезал его серебряное горлышко!..

От этой чудовищной мысли Егору снова поплохело.

Хотя приходится признать, что он сам загнал себя в ловушку. Не станешь же объяснять шефу, зачем купил эти ничего не значащие двойники — духи, помаду, белье, халатик… И есть ли вообще объяснение такому безумному поступку. И что может знать об этом бобыль Забелин, тупой служака, старый хрыч? Он, наверное, никогда и женат-то не был. А если и был, то ограничивался покупкой набора терок на Восьмое марта. Вот и все его романтические отношения с женой.

Впрочем, отношения Забелина и женщин (вернее, отсутствие всяких отношений) волновали Пацюка меньше всего. Другой вопрос — почему возникла версия о его причастности к убийству. Царапина, оставленная Мицуко, — это да, против этого не попрешь. Но для начала царапина должна была выползти на свет, и броситься в объятья Забелина, и прошептать: Пацюк виноват, ловите его. И как же должны были встать звезды, чтобы к воплям этой случайной царапины прислушались?

Унитаз под Пацюком треснул, и под аккомпанемент этого тихого треска нашелся и кончик нити.

Часы.

Всю началось с папочкиных часов, которые самым непостижимым образом оказались в квартире у Мицуко. Мимоходом позавидовав бесхитростному механизму (он был в чертогах ангела!), Пацюк пришел к единственно верной мысли: часов на полке в ванной у Мицуко не должно быть по определению. Во-первых, потому, что хотя Пацюк и ошалел от любви, но все равно отдавал себе отчет, где и когда он находился. А то, что в Сосновой Поляне он не был со времен студенчества, он мог бы подтвердить и на Страшном суде. Хотя… Все последнее время (после роковой встречи с роковой красоткой Мицуко) Пацюк всерьез подумывал о том, чтобы подкараулить девушку у дома. И завязать романтический разговор о продвижении следствия по делу Кирилла Лангера. Но пока он подумывал, ангела убили…

Во-вторых: когда Мицуко так скоропалительно покинула его “бээмвуху”, часы все еще находились при нем. Помнится, только потом он снял их и положил на торпеду. И благополучно забыл о них. И вспомнил только через несколько дней. А это значит… Это значит, что кто-то забрался в его машину и украл часы.

Для чего? Чтобы подбросить их в квартиру еще живой девушки? Ведь Мицуко погибла только несколькими часами позже… Получается, что кто-то изначально задумал избавиться от нее и заранее (чтобы обезопасить себя) перевел стрелки на совершенно невинного человека.

На него, Пацюка!

Кто-то его подставил, причем самым циничным и беспроигрышным способом. Кто-то, кто знал о надписи “Егору от папы” и о том, что он оставляет часики где ни попадя! Черт возьми, да об этом знали все!

Но его старенькие “Командирские” были только началом.

Полтора часа назад Забелин тыкал ему в зубы и другие якобы улики. Отпечатки пальцев на бокале, волосы с подушки в спальне Мицуко. И то и другое принадлежало Пацюку. И от этого… Да, именно от этого у несчастного Егора закружилась голова. Если бы это только могло быть правдой — и ужин на двоих в ее доме, и… (держись, Егорушка, держись!) визит в спальню… Ради подобного визита (пускай и гипотетического), ради обладания Мицуко (пускай и гипотетического) он готов отправиться в колонию строгого режима и…

Пацюк сунул замерзшие руки в подмышки.

Нет. Отправиться в колонию строгого режима он не готов.

А кто и готов — так это Забелин. Готов посадить Егора на полную катушку! И ведь как складно звонил, мерзавец! С экспертными выкладками!.. И ход мыслей шефа в общем понятен: после того, как закончены все мероприятия в особняке, Забелин отправляется на квартиру убитой. Что естественно. Там он находит часы Егора (что неестественно, ну да бог с ним). И сразу же вспоминает о том, как вел себя Пацюк в вотчине покойного Майского.

Был не совсем адекватен. Это точно (в этом месте своих размышлений Пацюк пустил дежурную горючую слезу)… Говорил невпопад. Впадал в оцепенение. И это не укрылось от всевидящего ока шефа, он даже что-то крякнул по этому поводу… Итак, Забелин вспоминает похоронное настроение Егора Пацюка, связывает его с находкой в квартире Мицуко часов, волос и отпечатков.

И еще эта злосчастная царапина, от которой не отвертишься.

Под ногтями у Мицуко нашли запекшуюся кровь (его, между прочим, кровь). И кусочек ногтя, который Пацюк обнаружил у себя в машине и засунул за обложку прав! Странно, что такой аккуратный ангел не вымыл руки после того, как до крови оцарапал Пацюка!

Пацюк покачнулся на хлипком фаянсе: лак! Все дело в черном лаке. Ободок крови просто не был виден сквозь него!

И клеврет Забелина Крянгэ! Этот недопесок с самого начала намекал шефу, что один сломанный ноготь и кровь под остальными — следы борьбы Мицуко за ее ангельскую жизнь. И крохотный кусочек нитки от рубахи Пацюка. Той самой рубахи, в которой он сейчас мерзнет, сидя в заколоченном доме. И это тоже играет против стажера. А его сегодняшний визит в морг? Пацюк не сделал ничего дурного, он просто пришел попрощаться с ангелом… Нет, не совсем так. Он пришел., чтобы еще раз увидеться с ним. И ангел не возражал против этой встречи… И надо же было появиться там еще и Крянгэ!..

Что ж, приходится признать, что шеф не так уж не прав. Сам Пацюк, имея на руках подобные улики, сделал бы сходный вывод. Вот только почему Забелин пришел к нему один? Хотел поговорить, что ли? Узнать все из первых рук? Хотел помочь? Хотел сам распутать дело и получить за него нагрудный знак “Почетный работник прокуратуры Российской Федерации” с одновременным вручением грамоты Гепрокурора?!

Карьерист!

А сам… Сам-то ты, Егор Вениаминович, разве не карьерист? Разве не ты мечтал о своем светлом будущем в качестве следователя по особо важным делам? И если бы ты оказался на месте Забелина…

Если бы он оказался на месте Забелина, а тот соответственно — на его, Пацюка, месте, то сейчас следователь не сидел бы на воле. Сейчас бы Забелин давал показания, пытаясь убедить следствие, что он не верблюд. Но Забелин его упустил… А может, подсознательно дал ему шанс?

Что ж, теперь Егору остается только одно: доказать, что он сам не верблюд.

Но для того, чтобы доказывать это, нужно по крайней мере утеплиться. Иначе до Пасхи он не доживет…

Егор выбил зубами дробь: что же он так привязался к Пасхе? Ага… Затюканный “Москвич”. Номерной знак “Н ОЗЗ ХВ 78 RUS”. Вот Егор и вспомнил! Именно в машину с таким номером и села Мицуко после того, как выбежала из его “бээмвухи”. Что ж, у Егора есть знакомые в ГИБДД, так что установить хозяина по номеру не составит особого труда. Водитель наверняка запомнил субботнюю пассажирку, ее просто нельзя было не запомнить. А уж Пацюк сумеет выколотить из него, где он высадил Мицуко и куда она отправилась потом. Это уже кое-что. Но сначала не мешало бы переодеться. Согреть кости в горячей воде и обдумать, что же ему делать дальше…

Ведь всю оставшуюся жизнь на разбитом унитазе не просидишь!

— …Ты чего это? — спросил Борода, когда синий, как какой-нибудь алжирец с побережья, Пацюк ввалился в его квартиру. — На улице плюс пять, а ты в таком виде! В ивановцы, что ли, записался?

— Угу, — быстро закивал Пацюк, нацелившись на спасительную дверь ванной. — Ивановец, ивановец!

— Так ивановцы босиком ходят, а не в лаптях.

— Я новообращенный! Босиком ходить пока не получается. — Эту тираду Пацюк произнес уже из-за двери.

Спустя час он уже сидел на подушках в комнате Бороды.

Впрочем, комнаты как таковой не было, как не было и кухни. Несколько лет назад Борода снес все перегородки, и получился весьма вместительный вольерчик, служивший спальней, гостиной и храмом одновременно. Посередине комнаты стоял знаменитый гоночный мотоцикл Бороды, увешанный колокольцами и металлическими и деревянными палочками на нитях, более известными под названием “Музыка ветра”. А по затянутым бамбуком (и где только Борода умудрился добыть его в таких количествах!) стенам были развешаны аляповатые даосские копии с таких же аляповатых даосских картинок: “Патриарх Люй Дунбинь. Один из восьми бессмертных”, “Повелитель Востока Дун Вангун со своими прислужниками” и “Бог монет Лю Хай, играющий с золотой жабой”.

Оттаявший Пацюк ел рассыпчатый рис с соей и расслаблялся. Борода сидел в углу за бесконечной правкой своего трактата “Учение Дао как средство ухода за личным автотранспортом”, он ничем не донимал Пацюка. За это тот был бесконечно ему благодарен. Как и за одежду, врученную ему безропотным Бородой по первому требованию.

Одежда состояла из потертых джинсов, старых кроссовок, шелковой рубашки с изображением основателя даосизма Лао-цзы и траченного молью полудетского джемпера с вышитыми на груди мухоморами. Кроме этой кучи тряпья, Пацюку удалось выклянчить у Бороды еще и потертую гоночную куртку с массой лейблов и огромным номером “21” на спине.

— Ну, как я выгляжу? — спросил Пацюк у Бороды, облачившись в мухоморы.

— Разве это важно?

Просветленный Борода вставил в магнитофон кассету с релаксационной музыкой “Тао Ши” и придвинул к себе покрытую лаком деревянную дощечку. На дощечке лежали три ритуальных свечи и плоская вычурная закладка для книг из сандалового дерева. Борода аккуратно раздвинул концы закладки, которые оказались импровизированными ножнами, и из них выскочил тонкий узкий ножик. Перехватив ножик двумя пальцами и придвинув к себе одну из свечей, он принялся вырезать по ней затейливый узор.

— Могу я в таком прикиде отправиться к незнакомому человеку и получить у него информацию? — не отставал Пацюк.

— Если человек не захочет расстаться с информацией, он с ней не расстанется, будь ты даже в тиаре папы римского. А если он захочет расстаться с информацией — он с ней расстанется, будь ты даже с фиговым листком на причинном месте.

— Убедил. Слушай, Борода… Ну что ты загибаешься в своей “Розе Мира”? Зарплата небось копеечная?

— Мне хватает…

— Все наши давно в адвокатурах сидят. В нотариатах… Следователи, юрисконсульты… Все солидные люди… А ты?

— Что я? Вот ты следователь, Егор, а что толку? Это ведь ты прибежал ко мне с… прости, голым задом. Ты ко мне, а не я к тебе. Так стоит ли быть следователем, чтобы скрываться? Не лучше ли торговать кассетами и не скрываться? Не лучше ли просто есть рис, чем поучать тех, кто в поучениях не нуждается?

Невозмутимая логика Бороды раздражала Пацюка. Но в чем-то тот был прав, и это раздражало еще больше.

— Что думаешь по поводу моей истории? — Пацюк все еще не хотел отставать от приятеля, слывшего на курсе самым башковитым.

— Увэй! — Борода торжественно поднял палец. — Следуй увэй, Егор.

Глаза Пацюка стали слезиться от обилия зажженных ароматических палочек и пачулей. Это означало только одно: контрольное время его пребывания в доме у Бороды подходит к концу. Личный его рекорд подобного пребывания в вонючем дыму ароматизаторов составлял два часа двадцать три минуты. Но сейчас Егор был настроен решительно: даже если у него вылезут глаза из орбит, с места он не сдвинется. Просто потому, что идти ему некуда. А тут еще какой-то дурацкий увэй, которому он почему-то должен следовать.

— Что это еще за фигня такая — увэй? — спросил Пацюк.

— Увэй есть концепция недеяния, друг мой. Все само собой образуется, следуя предрешенному судьбой ходу событий.

— И что же ты предлагаешь? Чтобы я сдался властям?

— Ты можешь остаться здесь и жить сколько хочешь. Ты можешь отправиться к своему начальнику и ждать справедливости от него. Ничего не изменится. Девушка убита. Убил ты ее…

Пацюк даже задохнулся от возмущения.

— Очумел ты, что ли? Я ее и пальцем не трогал! Да я бы себе руку отрубил, если позволил бы. Я бы себе голову снес.

— …Я не закончил. Убил ты ее или нет, не имеет никакого значения. Судьба решит, как правильно поступить с тобой.

— Да за меня уже давно кто-то все решает, Борода! И я сильно сомневаюсь, что это судьба. Судьба не крадет из машин наручные часы.

— А ты точно оставил их в машине?

Этот вопрос Пацюк и сам задавал себе не раз. И так и не смог найти на него ответа. А что, если он действительно не оставлял их в машине, а потерял много позже?

— Не знаю, Борода.

— Жаль. Это важно.

— Ты думаешь?

— Ну конечно… — Борода незаметно для себя скатился на менторский тон, которым прославился, еще будучи отличником на юридическом. — Либо их украли еще до смерти девушки. Либо украли, когда девушка уже была мертва. В первом случае мы имеем дело с хорошо спланированным предумышленным убийством, когда хотели подставить именно тебя. Тогда получается, что и убийство было затеяно только для того, чтобы тебя скомпрометировать. И тогда девушка неважна. А важен ты!

— Я?! — Пацюк был поражен настолько, что подавился соевым бифштексом. — Кому я могу быть важен?

— Ну, не ты, а одно из дел, которым ты занимаешься. Ты ведешь какие-нибудь важные дела?

Двойное убийство на Наличной, несчастный случай с крупным бизнесменом, коммунальная поножовщина на набережной Макарова, самоубийство Кирилла Лангера… Ничего серьезного. Если не считать того, что Мицуко какое-то время была… подругой повешенного. Нет, ничего серьезного.

— Нет у меня никаких важных дел. Да и веду я их не сам, а мой старый хрыч-шеф. Логичнее было бы в таком случае компрометировать его, ты не находишь?

Борода поиграл ноздрями.

— Ну, тогда остается только один вариант. Сначала ее убивают, а уже потом у тебя крадут часы. Подставляют первого попавшегося. То есть — тебя.

— Но тогда этот человек должен хорошо знать ее и совсем неплохо знать меня. Вряд ли это возможно. У нас разный круг общения. К тому же у меня и друзей-то нет.

— А я? — обиделся Борода.

— Ты не в счет.

— Это почему же?

— Но ты же не хочешь сказать, что убил девушку, а потом хладнокровно меня подставил! — Пацюк даже засмеялся от явной глупости такого предположения.

— Нет. Я не убивал. — Борода отнесся к шутке Пацюка довольно серьезно. — Это противоречит пути Дао. Дао — религия философов, а не самураев…

— А третьего не дано? — с надеждой спросил Егор.

— Почему же? — Борода воздел руки к потолку. — Судьба, друг мой. Не борись с судьбой, жди ее приговора, прими увэй!

quot;Прими увэй” прозвучало как “прими обет безбрачия” или “оскопи себя в честь восьми бессмертных”. А на это Пацюк согласиться не мог.

— Пошел ты со своими увэями… Лучше расскажи мне о Юкках…

— О Юкках?

— Ты ведь там катаешься. Знаешь теремок под названием “Чертова мельница”? Или его еще величают “С понтом Нотр-Дам”.

— Впервые слышу.

— Особняк в стиле графа Дракулы. Химеры на фронтоне, черти на башнях… Разве ты его не видел?

Борода погрузился в глубокое раздумье. И спустя минуту изрек очередную даосскую патетическую бессмысленность:

— Зачем смотреть на дома, когда есть холмы? Зачем смотреть на дома, когда есть дорога?

— Да, — согласился Пацюк. — Да. Ты прав, кретин. Зачем смотреть на дома, когда есть соевые бобы? Зачем смотреть на дома, когда есть противозачаточные пилюли? Зачем смотреть на дома, когда есть презервативы с музыкой? Зачем смотреть на дома, когда есть шарики для члена? Зачем смотреть на дома, когда есть недорогие симпатяжки в мини на Старо-Невском?

— Ключ на полочке, — кротко сказал Борода. — Возьми его, если надумаешь уйти.

— А ты куда собираешься?

Пацюк, вылизавший весь рис и вылакавший весь зеленый чай, теперь с интересом наблюдал за Бородой. Тот выполз из своего священного угла и бесшумно заходил по комнате, на ходу надевая длинную рубаху с Лао-цзы (еще одного удачного клона рубахи самого Пацюка) и потертую меховую безрукавку. Довершила картину преображения меховая кепка с оторочкой.

— Я иду в гуань.

— Куда?!

— Вообще гуань — это даосский монастырь. Но мы так называем место, где собираются адепты Дао.

— И много вас там?.. — “Таких сумасшедших”, — хотел добавить Пацюк, но сдержался. В конце концов, чумовой Борода предоставил ему кров. И сколько Егор будет здесь околачиваться — неизвестно.

— Нас немного. Но ведь дело не в количестве, правда?

— Это точно.

…Владельца “Москвича” с номерным знаком “Н ОЗЗ ХВ 78 RUS” (того самого, который увез ангела) звали Тимур Манивальдович Жумыга. Проживал Жумыга на самых задворках Сосновой Поляны, на улице Летчика Пилютова. Сведения о Жумыге добыл Пацюку еще один его однокурсник по универсу — Гена Ладошкин, подвизающийся ныне в ГИБДД.

…Известие о Тимуре Манивальдовиче в контексте улицы Летчика Пилютова чрезвычайно возбудило Пацюка. И все потому, что сама улица находилась в двух кварталах от жилища Мицуко.

У метро “Ветеранов” Пацюк втиснулся в переполненный троллейбус, который выплюнул его едва ли не на конечной. Несколько раз он порывался сойти раньше — на Пограничника Гарькавого (ведь именно там находились чертоги убитого ангела). Но так и не сошел. От лукавого Забелина можно было ждать чего угодно — в том числе и засады на квартире Мицуко.

Жумыга жил в замызганном “корабле”, вокруг которого группировались такие же замызганные пятиэтажки, сломанные качели, старые гаражи и старые тополя.

Пацюк без труда нашел нужный подъезд и нужную квартиру. И решительно позвонил в дверь, из-за которой доносились собачий лай, детский рев и женский визг.

Ему открыли только через пять минут, когда собачий лай перешел в тихое поскуливание, детский рев — в громкое сопение, а женский визг застыл на самой высокой ноте.

— Добрый вечер, — приветливо сказал Пацюк, разглядывая женщину в испачканном мукой переднике. — Мне нужен Жумыга Тимур Манивальдович.

— Правда? — почему-то обрадовалась женщина. — Мне он тоже нужен. Два часа назад ушел за маслом, падлюка, и до сих пор его нет.

— И где же он? — по инерции спросил Егор.

— Где? Это у тебя, алкаша, нужно спросить где! У тебя и у дружков твоих поганых, забулдыг, хронь подзаборная, чтоб вам ни дна ни покрышки! И когда ж вы все передохнете, а?

Пацюк хотел было возмутиться, но по зрелом размышлении делать этого не стал. Глупо возмущаться, когда на тебе старые кроссовки и такая же курточка. И пионерский свитер с мухоморами. А служебное удостоверение, которое могло пролить свет на его личность, осталось в лапах у Забелина. Вместе со всеми остальными его документами.

Женщина уже была готова с треском захлопнуть дверь перед носом Пацюка, когда его осенило.

— Я, собственно, хотел долг ему отдать. Я у него деньги одалживал.

Известие о долге смягчило сердце женщины.

— И сколько? — осторожно спросила она.

В кармане Пацюка лежала сотенная, позаимствованная у добрейшего Бороды, и несколько мятых десяток. Сотенная, безусловно, произвела бы на женщину большое впечатление, но… Будь реалистом, Егор, разве может Тимур Жумыга одалживать кому-то сотенную, имея в наличии жену, неизвестное количество детей и собаку? Придется ограничиться двадцаткой.

— Сколько? — снова повторила женщина.

— Двадцать, — выдохнул Пацюк и с готовностью зашуршал купюрами.

— Значит, двадцать! — Голос тетки не предвещал ничего хорошего. — Я десять лет в отрепьях хожу, детям ботинки купить не на что, а он двадцатки одалживает! А у тебя, подлеца, еще совести хватает из семейного человека деньги тянуть! А?!

Под кликушеские завывания два червонца перекочевали в руку жены несчастного Жумыги, после чего Пацюк счел себя вправе спросить:

— Так где я могу его найти?

Что ни говори, позолоченная ручка несколько смягчила сердце женщины, и она — уже без всякой злости — сказала:

— Иди за гаражи. Может, он там, у своей развалюхи, и околачивается. И скажи, что я его дома жду, падлюку. С маслом подсолнечным.

И прежде чем Пацюк успел поблагодарить грозную жену Тимура Манивальдовича, дверь перед ним захлопнулась.

Ну что ж, гаражи так гаражи…

Побродив по окрестностям минут с пятнадцать, Пацюк вышел-таки на цель. Воротца одного из гаражей были распахнуты, в его глубине стоял искомый “Москвич”, номерной знак “Н ОЗЗ ХВ 78 RUS”, а перед гаражом, за импровизированным фанерным столиком, смахивающим на кладбищенский, сидела компания из трех человек.

Все трое были примерно одинакового возраста, роста и комплекции, с одинаковыми красно-кирпичными лицами. Пацюк живо представил себе всех троих в нежном пубертатном возрасте: наверняка они ходили в один класс, в одну секцию по боксу и плаванию, затем дружно отнесли документы в какой-нибудь электромеханический техникум и так же дружно его закончили. Так они и шли по жизни вместе, волоча за собой жен, детей, собак и несданные пивные бутылки. Да и теперь каждый день собираются у гаража… С заветной бутылкой водки “Праздничная”.

Вот и теперь “Праздничная” стояла перед друзьями в окружении нескольких подгнивших яблок.

Пацюк подошел к компании и громким, хорошо поставленным голосом произнес:

— Мне нужен Жумыга Тимур Манивальдович.

Все трое на секунду задумались. Задумался и стажер. Действительно, глупо спрашивать имя и отчество у каждой из голов трехглавого змея. Потому он так и зовется — змей трехглавый, без всяких там изысков.

— Жумыга Тимур Манивальдович, владелец “Москви-ча-412”, номерной знак “Н ОЗЗ ХВ 78 RUS”, — еще раз воззвал Пацюк.

Три брата-акробата синхронно повернули головы в сторону машины, стоящей в гараже.

— Это же твоя тачка, — так же синхронно сказали два брата, сидящие по бокам, третьему — в центре. — Значит, ты и есть Жумыга.

— Точно! — обрадовался центровой. — Я и есть Жумыга Тимур Манивальдович. А что случилось-то, командир?

— Мы можем отойти на несколько минут?

— С какой радости?

— Мне нужно поговорить с вами.

— А мне — нет, — ответил краснорожий Тимур Манивальдович под одобрительное похмыкивание присутствующих.

— Меня зовут Пацюк Георгий Вениаминович, я следователь по особо важным делам… — самочинно повысил себя в звании стажер. А что, звучит совсем неплохо: Пацюк Георгий Вениаминович, следователь по особо важным делам. А еще лучше — Пацюк Георгий Вениаминович, Генеральный прокурор Российской Федерации.

— Следователь по особо важным делам? Ну а я тогда — Хуан Антонио Самаранч, в натуре! — захохотал Жумыга.

И-эх, если бы при Пацюке были его заветные корочки, а не эти молью траченные мухоморы, этот алконавт попрыгал бы у него, как вошь на гребешке! Но корочек не было, и с этим приходилось считаться. Что ж, придется все-таки нарушить статью № 309 УК РФ “Подкуп или принуждение к даче показаний…”. Пацюк вытащил из кармана сотенную и поманил ею Жумыгу.

Сотенная сразу сделала того сговорчивее. Напрочь забыв, что он “Хуан Антонио Самаранч, в натуре”, Жумыга двинулся за Пацюком.

При помощи нехитрых манипуляций с купюрой Егор загнал его в кабину “Москвича”, а сам уселся рядом, на водительское сиденье.

— Ну? — спросил Жумыга, не сводя глаз со ста рублей.

— В прошлую субботу, во второй половине дня вы были в районе Московского проспекта…

— А вы откуда знаете?

— …вы были в районе Московского проспекта и проезжали мимо ресторана “Аризона-69”. Проезжали?

— Не знаю. — Поджарая румяная сотенная гипнотизирешала Жумыгу. — Вам виднее. Если говорите — проезжал, значит, проезжал.

— Около ресторана вас остановила черноволосая девушка. Очень красивая, — задержав дыхание, добавил от себя Пацюк.

— Ну, этих девушек как грязи…

— Очень красивая. Черные волосы, броский макияж, черная помада, на щеке небольшая родинка с правой стороны. Черный длинный плащ, на левой руке три кольца. Одно — с большим черным камнем без оправы — на безымянном. Еще одно — на указательном, камешек помельче, овальной формы. И серебряное кольцо на большом — дракон с витым хвостом. Небольшая черная сумочка…

Жумыга завороженно слушал Пацюка.

А Пацюк… Он помнил каждую крошечную морщинку у нее на лице, каждую складку на сгибе рукава! И даже длину каждой ресницы.

— Вспомнили?

Чертов Жумыга, пропивший свою память еще тогда, когда Адам и Ева шастали по райскому саду без фиговых листков, напряженно молчал.

— Вспомнили? — еще раз повторил Егор. Сотенная стремительно вырывалась из рук Жумыги, и он не мог, не хотел, не желал с этим соглашаться.

— Может, еще какие приметы? — с затаенной надеждой спросил Тимур Манивальдович. — А то какие-то кольца, черный плащ… Ей-богу, так каждая вторая прошмандовка выглядит, если не первая. Вы по существу говорите.

Пацюк с трудом удержался, чтобы не влепить алкашу оплеуху. Поставить производство ангелов на поток и цеплять каждому сопроводительный ярлык “Прошмандовка. Расфасовщик № 1” — это было слишком.

— Красивая девушка! Очень красивая. Вы меня понимаете?

— Все очень красивые, — продолжал упрямиться Жумыга. — Вы какие-нибудь особые приметы сообщите.

— Ну хорошо. У нее был сломан ноготь на правой руке. На указательном пальце, — уже ни на что не надеясь, сказал Пацюк.

И тогда Жумыга вспомнил. Определенно вспомнил: глаза Тимура-Самаранча расширились, нос расплющился, а губы вытянулись в трубочку.

— Ну! Что же ты раньше не сказал, деятель?! Про ноготь. Точно! Подсела ко мне одна сумасшедшая. Всю дорогу по этому ногтю убивалась, рыдала даже.

— Откуда знаешь, что по ногтю?

— Да сама она и сказала! Не сразу, конечно. Сначала, когда машину остановила… ну, не остановила даже, а, считай, под колеса бросилась… Так вот, минут пять она тряслась, все приговаривала: “Что же теперь делать, что делать?!” Я спрашиваю: “Что случилось-то?” Она замолчала, а потом давай мне про свой сломанный ноготь талдычить. Даже мне его под нос совала, говорила, что растила-де не одну неделю, и так бездарно потерять! Да, именно так она и сказала: “бездарно потерять”. Я думал, ее валерьянкой придется отпаивать. Один раз даже остановился, банку пива ей взял, чтобы успокоилась.

— А она?

— Даже спасибо не сказала. И не успокоилась, заметьте. Так и проплакала всю дорогу.

Да, это было вполне в стиле Мицуко — такой, какой ее запомнил Пацюк. Не проронить ни единой слезинки, узнав, что бывший возлюбленный покончил с собой. И лить потоки над каким-то жалким ногтем.

Что ж, именно это делает женщину женщиной.

Но Жумыга, похоже, так не думал.

— Не может нормальная женщина так из-за пустяков исходить! Я вот что думаю. Она, скорее всего, со своим хахалем полаялась. Я, конечно, утверждать не могу, но, по-моему, она до того, как меня тормознуть, из какой-то машины выскакивала. Может, кто-то ее расстроил или под юбку полез. Обычное дело. А то и того похуже.

— Чего — “похуже”? — насторожился Пацюк.

— Дело молодое, — ограничился туманным намеком Жумыга.

— Она о чем-нибудь еще с тобой разговаривала?

— О хахале своем?

— Да при чем здесь хахаль! О чем-нибудь…

— Да нет.

— Ну хорошо… А потом? — спросил Пацюк.

— А что потом? Дала деньги, сказала, чтобы я подождал.

— Ну?

— Я ждал. Почти час. Но она не вышла.

— Откуда?

Жумыга снова напрягся.

— Подожди… Она же называла адрес… С самого начала назвала. Только села — и назвала. Еще перед тем, как по своему ногтю чертовому панихиду заказать… Точно, сказала, что ей нужно… Куда же ей было нужно?

— Давай вспоминай! — Пацюк снова потряс бумажкой.

— Где-то в центре… Дай бог памяти… То ли на Фонтанке, то ли на канале Грибоедова…

— Соображай быстрее, дядя!

— Нет, и не на Грибоедова…

— А где?!

Пацюк едва не ухватился за ворот Жумыгиной рубахи. Сам дьявол, казалось, дергал алкаша за нитки, заставляя его дарить надежду Пацюку и снова отнимать. Дьявол скалил зубы, отплясывал джигу в сонных зрачках Тимура Ма-нивальдовича, грозил Егору пальцем и показывал язык. Если сейчас этот идиот не вспомнит, куда в конце концов он отвез Мицуко, — дела стажера будут совсем плохи. Дока Забелин знает все. Знает даже больше, чем сам стажер.

Или думает, что знает.

А у Пацюка есть один-единственный козырь — вот этот болван, который в субботу вечером доставил Мицуко прямиком в гостиную к ее собственной смерти. Ждать пришлось еще несколько часов, прежде чем смерть вышла и пригласила Мицуко войти. Да, единственный козырь — этот болван и номер его машины. Если он не выжмет из Жумыги правильный ответ, козырь превратится в проходную карту ниже самой захудалой двойки — и над ней будет смеяться вся колода.

— Если ты сейчас не скажешь мне, куда ты отвез девушку, я тебя удавлю. — Пацюк сжал кулаки. — Удавлю вот этими самыми руками! И ни секунды об этом не пожалею. А у тебя язык вывалится и глаза из орбит выскочат.

— И ты в себя больше не то что портвейн “Три семерки”, ты в себя молока не вольешь! Я не шучу, слышишь?!

Должно быть, у Пацюка был такой решительный вид, что Жумыга понял: не шутит. Он раздулся, как древесная лягушка, и страшным голосом заорал:

— Вспомнил! Точно вспомнил! Это не канал Грибоедова! Это Добролюбова! Ты понимаешь, Добролюбова! Я почему спутал — оба революционеры, а их столько развелось, что черт ногу сломит. Точно — Добролюбова. Мы еще через Английский проспект ехали. Объехали — и привет! Добролюбова! До-бро-лю-бо-ва!!!

Закончив скандировать, Жумыга уставился на Пацюка. Он ждал поощрительную сахарную косточку в лице ста честно заработанных рублей.

Но Пацюк не спешил.

— Где конкретно ты ее высадил?

— Да она маленькая, эта улица. Ее можно за пять минут пройти.

— Где конкретно? — снова нажал Пацюк.

— Погоди, не напирай. Значит, мы тормознулись возле фабрики, где костюмы напрокат дают… Всякие там маскарадные…

— Она просила подвезти ее именно к этой фабрике?

— Да нет, фабрику мы как раз проехали. За фабрикой — маленький магазинчик. То ли хозяйственный, то ли еще что-то… А рядом с магазинчиком какое-то заведение… То ли увеселительное, то ли нет… Я не помню. Честное слово. Но там еще какие-то бутылки по бокам…

— Какие бутылки? По каким бокам?

— Понятия не имею. Вроде украшений.

— Так куда она вошла? В магазинчик или в увеселительное заведение?

— Вроде в заведение… Или в магазинчик… Не помню, ей-богу… Нет, все-таки в заведение.

— А ты не проследил?

— Зачем мне за какими-то девками следить? Тем более что она сказала, что сейчас выйдет… А, вот еще что… Она звонила! Точно звонила! По этому… По сотовому телефону. Еще перед тем, как мы с Фонтанки свернули. Позвонила и начала лепетать что-то типа “Хотел, хотел!”, быстро так… Несколько раз повторила…

— И?

— И все. Отключилась. Я ведь еще почему про хахаля подумал… Из-за этого звонка. Похоже, что хахаль чего-то хотел, да не смог. Или она ему не дала… Вот и жаловалась кому-то…

— Кому? — невольно вырвалось у Пацюка.

— Ну, не тебе же, правильно? Или тебе?..

Да, Жумыга действительно попал в точку. Он, Пацюк, “хотел, да не смог”. Все верно. Все абсолютно, безнадежно правильно. А ведь если бы он тогда удержал Мицуко… Нет… Он бы не удержал. В том состоянии, в котором она была, удержать ее было невозможно. Этот факт снова отсылал Пацюка к вопросу: что же такое увидела девушка в его машине или около его машины? Но даже приблизиться^ к ответу на этот вопрос он не мог. И что значит “Хотел!”? “Хотел убить меня?”… “Кто-то хотел убить меня?”…

А может, она увидела смертельного врага в окне “Аризоны”, которого он сам не заметил…

— …Ну, так как, командир? — бесцеремонно встрял в мысли Пацюка Жумыга. — Вроде я все рассказал, что знал. И даже больше. Гони пити-мити.

— Значит, магазинчик рядом с фабрикой, где даются напрокат карнавальные костюмы? — еще раз уточнил Пацюк.

— Ну!

— И увеселительное заведение с бутылками?

— Ну!

— Не забудь жене подсолнечного масла купить, Тимур Манивальдович, — напутствовал его Пацюк, протягивая сотенную.

…Бросив в ненасытную пасть трехглавого змея остатки своего состояния, Егор оказался перед выбором: либо возвращаться к Бороде, либо двигать в сторону улицы Добролюбова. Здравый смысл подсказывал ему: магазинчик в столь поздний час закрыт, а в увеселительное заведение “с бутылками” вряд ли пустят человека без денег… Лучше уж ароматические палочки с рисом! Но кто и когда прислушивался к голосу здравого смысла?..

Вот почему спустя какой-нибудь час Пацюк оказался на улице Добролюбова.

Не самой длинной и не самой известной. Хотя бы потому, что коренной питерец Егор. Пацюк даже не подозревал о ее существовании.

Он сразу же обнаружил замшелое здание фабрики по изготовлению театральных костюмов. Тут же, справа от двери, не открывавшейся по меньшей мере лет десять, висела потрескавшаяся табличка “ПРОКАТ”. Это и был ориентир, заданный Жумыгой. За фабрикой следовал шестиэтажный жилой дом с аркой.

Именно в этом доме, на первом этаже, и расположился магазинчик, который простак Жумыга сдуру принял за хозяйственный.

Впрочем, определение “магазинчик” не совсем подходило к двум широким вычурным витринам. В них были выставлены светильники, которых Пацюк, пользовавшийся одним-единственным прибором под названием “прищепка, артикул 2349-84”, в жизни своей не видел.

Особенно потрясла его воображение лампа, стилизованная под фигуру какого-то египетского бога. Пацюк мог бы поклясться, что она инкрустирована драгоценными камнями! Запястья и щиколотки бога вспыхивали и гасли с завидной периодичностью. Пацюк простоял у витрины несколько минут, загипнотизированный этой тягучей цветомузыкой. А затем перевел глаза на соседнюю витрину. И соседняя витрина не подкачала: она тоже оказалась пантеоном каких-то неизвестных Пацюку божков. Африканских? Индейских?.. От их широко раскрытых глаз, широко раскрытых ртов, широко расставленных кривоватых ног веяло такой языческой необузданностью, что стажер поежился. Интересно узнать, чье же воображение вызвало их к жизни? И кто придал хрупкому стеклу такую властность, свойственную разве что мрамору? Или граниту. Или дереву твердых пород…

Пока он размышлял о вещах, даже близко не лежавших в плоскости его изысканий, в глубине магазинчика возникло какое-то движение. Ободренный этим, Пацюк заколотил ладонью в стеклянные двери. И колотил до тех пор, пока за стеклом не возникло лицо женщины лет сорока — очевидно, жрицы. Назвать ее по-другому (старшим продавцом, например) у Пацюка не повернулся бы язык. Слишком уж изысканны были лампы, выставленные в витринах.

Такие вещи не продают.

Такие вещи созидают, творят, ваяют в единственном экземпляре, а потом торжественно вносят их в храмы.

Теперь, во всяком случае, понятно, куда летел на своих крылышках черноволосый ангел.

— Мне нужно поговорить! — крикнул он женщине за стеклом.

Эффектная, хотя и несколько потасканная брюнетка поджала губы: о чем можно разговаривать с плохо одетым шерстяным мухомором?

— Всего лишь несколько минут, — четко проартикулировал Пацюк сквозь стекло и сложил руки на груди.

Но жрица была непреклонна. Она демонстративно щелкнула замком и так же демонстративно выставила табличку “CLOSED”.

— Мне нужно поговорить об одной девушке. Это важно! О девушке!.. Я знаю, что она была здесь… — не унимался Пацюк.

Неизвестно, то ли его несчастный вид смягчил сердце брюнетки, то ли словосочетание “одна девушка” взволновало ее, но дверь открылась. Женщина, застыв на пороге, скептически осмотрела Пацюка и так же скептически улыбнулась.

— Еще одна жертва несчастной любви, — бесцеремонно заявила она.

Пацюк покраснел.

— С чего вы взяли?

— А сюда другие не ходят.

Егору понадобилось несколько секунд, чтобы переварить это заявление.

— Ну, что с ней стряслось? Оставила вас?

Чего-чего, а нахрапистости ей было не занимать. И самой обыкновенной рыночной наглости. Женщина подняла руку и коснулась спущенной петли на мухоморах. И потянула за нее. В немом изумлении Пацюк наблюдал, как в узких жестких пальцах жрицы исчезает конец нити.

— Я бы тоже оставила, — категорично заявила женщина, оставив нитку в покое. — Выкладывайте. Она встретила какого-нибудь богатого подлеца и ушла от вас?

— Не совсем так.

— А как?

— Видите ли… Есть сведения, что в прошлую субботу она была здесь. Зашла в ваш магазин…

— Это не магазин, а галерея. Читать умеете? И она ткнула Пацюка носом в табличку:

quot;КИБЕЛА” ГАЛЕРЕЯ СТЕКЛА

Название “Кибела” не слишком понравилось Пацюку и вызвало в нем смутные ассоциации с чем-то давно забытым, почерпнутым из старых книг. Но времени на анализ собственных ощущений не было: женщина могла в любую минуту закрыть дверь.

— Извините. Она зашла в галерею.

— В прошлую субботу? — Женщина нахмурилась. — Она хотела что-нибудь купить? Или, может быть, купила?

— Не знаю. Возможно, она кого-то искала, — высказал предположение Пацюк.

— В субботу — это вряд ли. Обычно девушки ищут здесь кого-то по понедельникам. — Лицо жрицы исказилось. Видимо, она питала к понедельникам особую ненависть.

— А почему по понедельникам?

— Потому что по понедельникам здесь бывает один наш автор. — Женщина произнесла это слово с невыразимой гадливостью. — Девушки очень им интересуются. Может, это был все-таки понедельник?

— Нет, — твердо заявил Пацюк. — Это была суббота. Пять часов вечера или около того. Вы были здесь?

— Я всегда здесь, — ответила она.

Глупый вопрос: где еще находиться жрице, как не в собственном храме, у жертвенных плошек с жертвенным огнем!..

— Тогда вы сможете мне помочь.

Несколько секунд Пацюк раздумывал. Конечно, все было бы совсем по-другому, если бы у него в кармане (и не этой дурацкой куртки, а его собственного пиджака!) лежало удостоверение. И разговаривал бы он с брюнеткой не на улице, как последняя собака, а внутри стеклянного пантеона. Или — в худшем случае — в своем рабочем кабинете. И звал бы он брюнетку не жрицей (про себя), а, исходя из броской внешности, какой-нибудь Анаис (вслух и — “можно без отчества, господин следователь”). А сейчас нет никакой гарантии, что она захочет говорить о Мицуко, даже если что-то знает о ней. Или знает ее, или кого-то, кто знает ее…

Но он все равно должен рискнуть. Хотя бы потому, что другого выхода у него нет.

— Дело в том, что на сегодняшний день окрестности вашей галереи — это единственное место, где девушку видели в живых. В последний раз.

— А вы грозный милиционер, которому поручено все выяснить? — Брюнетка даже рассмеялась собственной — такой удачной! — шутке.

— Я не милиционер. А девушку звали Мицуко. Может быть, вы слышали это имя?

Ну вот, теперь он высказался. Теперь ход за жрицей “Кибелы”.

— Как вы сказали? Мицуко? — Жрица резко оборвала смех. — Ну-ка повторите.

— Мицуко, — с горечью повторил Пацюк. — Мицуко. Можно сколько угодно произносить это имя, цедить его, как родниковую воду, от которой ломит зубы, — все равно ангел мертв. И лежит в морге со сломанными крыльями и вспоротым горлом.

— Мицуко… Вы что-то сказали насчет “видели в живых”… Она умерла?

— Она умерла.

— Это абсолютно точная информация?

— Точнее не бывает.

— Ошибка исключена? Знаете, иногда путают тела.

— Ошибка исключена, — с каким-то странным, болезненным сладострастием Пацюк вколачивал гвозди в гроб своего чувства.

Жрица наклонила голову, и на секунду ее лицо пропало из поля зрения Пацюка.

— Меня зовут Марина, — сказала она после непродолжительного молчания. — Можно без отчества. А вас?

— Георгий… Егор.

— Отлично, Егор. Хотите кофе? С коньяком?

— Хочу. — Пацюк был так удивлен поведением секунду назад еще неприступной жрицы, что ничего другого ему на ум не пришло.

— Очень хорошо. Просто великолепно. Входите же быстрее.

И она почти втолкнула его в галерею. Они прошествовали мимо целого собрания стеклянных представителей кельтской и ассиро-вавилонской мифологии, углубились в дебри каких-то странных, причудливо изогнутых электрических подсвечников, призванных, должно быть, олицетворять полузабытые древние божества.

— Занятные у вас экспонаты, — заметил Пацюк.

— Покупателю нравится весь этот мифологический сброд. Он его возвышает в собственных глазах. Если бы вам пришлось выбирать между лампой-прищепкой, артикул № 2349-84, и лампой “Бык Апис”, художественное стекло с накладками из горного хрусталя и ценных пород дерева, что бы вы предпочли?

— “Быка”, — честно признался Пацюк. — “Аписа”.

— Вот и покупатель тоже предпочитает изысканные вещи. А если за ними тянется хвост мифов и легенд, вообще замечательно. Так что спрос рождает предложение, милый Егор.

Интересно, когда это он успел перескочить в разряд “милых”?

— И сколько в среднем стоит… такой бык?

— От полутора тысяч. Долларов, разумеется. — Марина взглянула на его стоптанные кроссовки и улыбнулась. — Но лично вам я могу сделать скидку.

— Буду признателен, — от всей души поблагодарил Пацюк.

Пока Марина рассказывала Егору о предпочтениях клиентов, они успели миновать торговый зал и углубились в крошечный коридорчик.

— А вот и моя вотчина. Прошу. — Странная владелица “Кибелы” распахнула дверь перед Пацюком. — Да входите же, не стесняйтесь!

Кабинет Марины резко контрастировал с экспозицией галереи: никаких обильных излияний из художественного стекла, никаких образцов продукции. Черные жалюзи на окнах, черный кожаный диван, такие же кресла; черная стенка ручной работы, черный массивный стол с умилительной игрушкой посередине: композиция из металлических шариков в стальном каркасе — как символ досужего представления дизайнеров о строении Вселенной.

Бизнес-леди, ничего не скажешь.

Марина указала Пацюку на диван, а сама села в кресло, прямо перед журнальным столиком с батареей бутылок на нижней полке.

— “Хэннеси”? “Наполеон”? Или, может быть, “Реми Мартен”?..

С большим удовольствием Егор сейчас заглотнул бы какой-нибудь “Большеохтинской” водочки, но выбирать ему не приходилось.

— Вы же сказали — кофе!

— Кофе никуда от нас не убежит. Коньяк, Егор, только коньяк! Предлагаю “Реми Мартен”.

— Валяйте.

Марина проворно разлила коньяк по низким бокалам и почти насильно всучила один Пацюку.

— Сегодня удачный день, Егор! Чрезвычайно удачный! И я хочу за это выпить. Прозит, юноша!

Она лихо чокнулась с оторопевшим Пацюком и так же лихо влила в себя темно-янтарную жидкость. Егор, все еще не понимая причин столь бурной радости и совершенно сбитый с толку, последовал ее примеру.

— А теперь расскажите мне, как это произошло? Я хочу знать подробности.

— Какие подробности?

— Подробности ее смерти, разумеется!

— Вы знали ее? Знали Мицуко?

— Имела несчастье. — Марина кровожадно рассмеялась. — Мицуко, надо же! Подобрала себе имечко! Такое же идиотское, как и сама! Мицуко, держи карман шире! Наверняка какая-нибудь Клава или Марфа. Или, не дай-то господи, Нюся из Жмеринки!

— Ее звали Елена Алексеева, — вступился за Мицуко Пацюк.

— Не все ли равно? Жалкая выскочка. Вообразила о себе невесть что! Ни вкуса, ни темперамента, ни ума — одна только доморощенная провинциальная наглость. К сожалению, иногда это действует… на отдельных извращенцев.

Жрица говорила с такой страстью, с такой внутренней убежденностью, что Пацюк взмок от пота: как будто его, одного из ярких представителей когорты извращенцев, застали за любовными утехами с молодняком зоопарка.

— Так как же все это произошло? На нее свалился кирпич? Или ее раздавило асфальтоукладочным катком? Или поезд не сбросил скорость на переезде? А может, какой-нибудь бедняга не выдержал и перерезал ей горло?

Пацюк вздрогнул. О чем говорит эта женщина?!

— Ага! — Похоже, он попался, и Марина сразу же уличила его в этом. — Уже тепло! Речь идет об умышленном убийстве, не так ли?

— Да. — Черт возьми, почему он идет на поводу у этой сумасшедшей? — Речь идет об умышленном убийстве.

— Так я и знала. Эта мерзавка никогда бы своей смертью не умерла!

Марина больше не предлагала Пацюку коньяк. Она пила свой обожаемый “Реми Мартен” сама. И быстро хмелела — но не от спиртного, нет, а от ни с чем не сравнимого, сладостного, острого чувства торжества.

— Ну что же вы молчите, Егор? Я жду деталей!

Почему он не встанет и не выплеснет содержимое бутылки в лицо этой злобной фурии? Почему он до сих пор сидит здесь? В то время как у его беспомощного мертвого ангела отрывают крылья?

— Вы не очень-то ее жалуете, — мрачно сказал Егор.

— Это мягко сказано. Я ее ненавижу. Так же как и еще некоторых засранцев. Например… — Но примера не последовало. Марина сдержалась и не стала вытаскивать список смертельных врагов из лифчика.

— Значит, в субботу вечером она не заходила к вам?

— Попробовала бы она зайти!

— И вы не видели ее.

— Нет. Хотя… Если честно, сейчас бы я на нее взглянула. И даже сфотографировала бы ее на память. Как вы думаете, это не запрещено?

— Не знаю…

Марина допила коньяк и с силой швырнула бокал об пол. Хрупкое стекло разлетелось на сотни таких же хрупких брызг.

— К счастью. — От полноты чувств она потрепала Егора по щеке. — Посуда бьется к счастью, дружок! Что ж, кое-кому не довелось дожить до геронтологического центра! Ура! Да здравствует спокойная старость! А я иду готовить кофе!

Она выпорхнула из кабинета, оставив Пацюка в тягостном раздумье.

Сумасшедшая! Она просто сумасшедшая. Или демоница, призванная сокращать поголовье серафимов и херувимов на Земле. Безусловно, Марина знала Мицуко, а Мицуко — Марину: только совершенная красота способна вызвать такую совершенную дистиллированную ненависть. Ненависть без примесей, без жалких вкраплений сострадания…

Но не похоже, чтобы Мицуко стремилась именно сюда, в этот стеклянный рай. Страх и ненависть слишком разные, почти полярные чувства, хотя они и могут быть вызваны сходными причинами. Но если Мицуко чего-то боялась — значит, ей нужна была защита. Она и ехала за защитой, она хотела успеть вовремя. А получила ножом по горлу.

Пацюк встал и прошелся по кабинету.

Ничего особенного, кабинет — каких тысячи. Он сам успел пересидеть в нескольких, заполняя протоколы обысков. Зрелище — забавнее не придумаешь. Как, право, смешно иногда выглядят самые обыкновенные вещи, когда их застаешь врасплох! При обыске они вдруг становятся похожими на застигнутых на месте интимного преступления любовников. И почти всегда хранят какую-то не совсем приличную тайну. Впрочем, точно так же, как и люди…

Воровато оглянувшись на дверь, Пацюк выдвинул ящики письменного стола. В верхнем не было ничего особенного — так, офисные радости: от амбарных книг до скрепок. Зато в нижнем!.. На самом дне небрежно валялись какие-то странные фигурки. Пацюк вытащил одну из фигурок и поднес к лицу. Черт возьми, да это кукла, надо же, какая гадость! — затвердевший воск, подобие одежды, кончики обуглившихся спичек вместо глаз. Да к тому же подушечка с иголками! И не просто с иголками, а с сапожными иглами.

Уж не отделение ли “Актер и режиссер кукольного театра” заканчивала Марина?

Пацюк повертел жалкий комок воска в руках и решил, что — нет. Уж слишком непрезентабельны были поделки, ничего общего с хрустальным совершенством основной экспозиции…

Шорох за дверью заставил Пацюка бросить фигурку обратно в ящик и отпрыгнуть от стола.

Когда в кабинет вплыла Марина с кофе, он уже чинно сидел на диване.

— Не скучали? — спросила Марина.

— Что вы!

— Кофе готов. Прошу. Вам с сахаром или без?

— С сахаром.

— Все мужчины обожают сахар. Мой подл… — Марина неожиданно помрачнела. — Кое-кто так и называет возлюбленных: “Мой сахарок”. А вы как называете свою девушку?

— Ангел, — секунду подумав, ответил Пацюк.

— Тоже неплохо. Но “мой сахарок” звучит гораздо интимнее. А ангелы принадлежат всем. Вы не находите?

— Нахожу.

Пацюк действительно находил, что Марина неглупа и даже в какой-то мере философична. Ангелы принадлежат всем, тут она права. Это национальное достояние.

— Значит, вы знали девушку, — в который раз безуспешно начал Пацюк, отхлебывая кофе.

— Шапочное знакомство, поверьте. — Марина скрипнула зубами. — Если бы она не заявилась сюда в один из понедельников… Дожидалась открытия этой своей конторы, видите ли… Я была бы избавлена от этого знакомства. Равно как и…

Она не договорила.

— Если вы хотите узнать о ней побольше, я могу порекомендовать вам одного человека. Он очень, очень близко с ней знаком.

— Правда?

— Боюсь, что да. А ее убийц уже нашли? — Марина перескакивала с темы на тему с быстротой блохи.

— Нет. Пока еще нет.

— А вы сами выступаете как частное лицо?

— Да. Пожалуй, что так. — Пацюк сказал святую правду. — Я выступаю как частное лицо.

— Тогда тем более. Я дам вам адрес. Поезжайте туда и разберитесь. Думаю, этот подл… этот человек сможет рассказать вам много интересного.

— Я могу сослаться на вас? Марина хихикнула.

— На меня не стоит. И учтите, он понимает только язык грубой силы. Вы были ее любовником? — Очень изящный пируэт, ничего не скажешь!

— Я предпочитаю другие термины.

— Суть от этого не меняется. Если вы были влюблены в девушку, а она пострадала от рук этого подл… этого человека, не грех его и прихлопнуть, а? — заговорщицки подмигнула Марина. — А я дам вам пистолет.

У Пацюка отвисла челюсть.

— Пистолет? Зачем мне пистолет?

— Поруганная честь, разве это не мотив, милый мальчик? Вас оправдают.

— Статья № 107 УК РФ “Убийство в состоянии аффекта”, — машинально констатировал Пацюк. — До трех лет.

— Что такое три года для молодого человека!.. — Марина посмотрела на Пацюка почти влюбленно. — И не заметите, как они пройдут…

— Знаете что? Давайте пока ограничимся адресом.

— Ну хорошо. — Мимолетная влюбленность Марины улетучилась как дым. — Все время забываю, что Питер — это не Сицилия. А наши ротозеи на вендетту не способны.

Она поднялась, подошла к столу, вынула из ящика визитку черного цвета и швырнула ее Пацюку. Примерно так же швыряют кость шелудивому, всем надоевшему псу.

Пацюк не глядя сунул визитку в карман и поднялся. И в полной тишине направился к выходу. Он уже открывал дверь, когда Марина остановила его:

— Подождите, Егор. У меня для вас маленький подарок.

— Подарок?

— Ну да…

Она подошла к стенке, раскрыла нижние створки и вытащила наружу небольшую, но очень изящную лампу из голубого стекла: ее основание представляло собой точную копию скульптуры Родена “Грешница”.

— Это вам, Егор!

— Мне? Я не могу принять.

— Бросьте. “Кибела” имеет право подносить дары.

— Но… за что? — наконец догадался спросить Пацюк.

— Вы принесли хорошую весть, мальчик. А гонцов, принесших хорошую весть, как правило, награждают. Ну, идите. Мне действительно пора закрываться. И не потеряйте визитку, милый мой!

…Когда Пацюк проводил взглядом новехонький “Рено-Меган” владелицы “Кибелы”, наваждение исчезло. Она не предложила Егору подвезти его до метро (очевидно, потому, что боялась осквернить велюровый салон сомнительной чистоты пацюковским задом), но приветливо посигналила ему на прощание. Должно быть, если бы “милый Егор” согласился воспользоваться пистолетом, то Марина на руках отнесла бы его к квартире своего обидчика.

Но Пацюк не согласился и довольствовался теперь утешительным призом — лампой “Грешница”.

Он снова стоял перед входом в галерею стекла и тупо смотрел на табличку “CLOSED”. Вот уж воистину — “CLOSED”.

Тупиковая ветвь.

Все произошедшее с ним за последние полчаса казалось совершенно нереальным. Эта женщина знает Мицуко, эта женщина откровенно радуется ее смерти, она купается в ней, как какая-нибудь пресыщенная финикийская царица в бассейне с розовым маслом. А несчастный, сбитый с толку Пацюк выполняет при царице роль раба на серебряной цепочке. И щекочет пятки повелительницы павлиньим пером. И к тому же ублажает рассказами об умышленных убийствах…

Если бы Мицуко пропала в недрах галереи, если бы она отправилась отсюда прямо на жертвенный алтарь — вряд ли владелица галереи была бы столь откровенна. А она откровенна — глупо откровенна, пугающе откровенна. Она может быть роковой убийцей и тупым орудием мести, но только в своем воображении. Именно поэтому она так обрадовалась известию, которое принес Пацюк. Дело сделано, и сделано не ее руками. Интересно, чьими?.. Пацюк вынул из кармана визитку, которую дала ему Марина, и прочитал:

ДМИТРИЙ БЫКОВ

PRIVATE DESIGN LINE BY DMITRY BYCKOV

Дизайн и изготовление галогенных светильников.

Создание уникальных изделий VIР класса

Очевидно, это и есть тот самый “автор по понедельникам”, которого Марина так ненавидит! Преуспевающий дизайнер, другой бы здесь не выставлялся. Но зачем Мицуко приехала сюда, если была суббота и до понедельника оставалось еще целых два дня?

Логичнее было бы сразу отправиться к этому самому Дмитрию Быкову, раз уж они были так неразлучны, раз уж они были так… Подумав об этом, Пацюк снова почувствовал укол ревности. Странное дело, любовь умерла, даже не родившись, а ревность пережила ее, как дети переживают своих родителей.

Пока Пацюк переживал драму любви и ревности, ноги сами вынесли его к “увеселительному заведению с бутылками”, как охарактеризовал его Жумыга. Увеселительное заведение следовало сразу же за “Кибелой”, стоило только пройти мимо темной подворотни проходного двора.

Просто Лас-Вегас какой-то в убогом российском варианте. Или ощипанный Мулен-Руж.

Несколько минут Пацюк зачарованно глазел на двухэтажный особнячок в стиле модерн, несколько испорченный чрезмерной иллюминацией. То, что Жумыга принял за “бутылки”, оказалось самыми обыкновенными люминесцентными кеглями. А расплывчатое “увеселительное заведение” конкретизировалось в самый обычный кегельбан. Кегельбан носил романтическое название “Бухта Провидения” и был украшен двумя пальмами в кадках (очевидно, морозоустойчивыми).

После разговора с Мариной посещение кегельбана теряло всякий смысл, и Пацюк уже собирался пройти мимо него, когда вспомнил фразу, случайно оброненную владелицей галереи: “Дожидалась открытия своей конторы, видите ли…”

А где можно дожидаться “открытия своей конторы”? На другой конец города не поедешь. Значит, контора находится где-то поблизости. Жаль, что он не расспросил об этом Марину (профессиональный минус), но можно попытаться найти контору самому методом исключения (профессиональный плюс).

Успокоившись на этом, Пацюк принялся методично прочесывать окрестности на предмет обнаружения контор. Какое из зданий, предложенных ему коротенькой улицей Добролюбова, может прокапать под “контору”, пришлось определять на ходу.

Контора — понятие растяжимое, решил Пацюк. За ней может скрываться и самое банальное ЖЭУ, и какой-нибудь проектный институт, и столовка, и вахта рабочего общежития, и госпредприятие по сбору нефтяных пятен в акватории Невы и Малой Невки…

Но все эти “конторы” имели один существенный недостаток: они не могли быть стойлом для ангела — это во-первых. И во-вторых: на улице Добролюбова их просто не было. Исключение составляли лишь неработающая фабрика театрального костюма (жизнь там, очевидно, прекратилась сразу же после съемок исторической фрески “Александр Невский” в 1938 году), галерея “Кибела” и платный туалет у небольшого скверика.

И — кегельбан “Бухта Провидения”,

А кегельбан — при известной доле воображения — можно классифицировать как контору. Она же — синоним злачного места. Читай — увеселительного.

Успокоив себя этими мыслями, Пацюк устремился к дрожащим на ветру пальмам. В конце концов, он может только поинтересоваться девушкой. За спрос не дают в нос, как говорится.

…Попасть в кегельбан оказалось непросто.

quot;Бухта Провидения” была заведением с размахом. В холле, затянутом зеленым сукном, среди обилия никелированных ручек, поручней, зеркал и чучел представителей северной фауны скучал охранник, сам похожий на чучело. Прежде чем подойти к свирепому смотрителю, Пацюк критически осмотрел себя в зеркало.

Н-да…

Остается утешать себя тем, что в Америке уже давно никого не встречают по одежке. И дети миллионеров могут позволить себе щеголять в рваных джинсах.

Он, конечно, не сын миллионера, но попытать счастья стоит.

Пацюк придал лицу выражение известной денежной независимости (в пределах двухсот-трехсот баксов на выпивку, наглеть не надо) и двинулся к охраннику.

— Здравствуйте, — бодрым тоном начал он.

— Рановато пришел, — не сразу откликнулся охранник.

— Да? А когда приходить?

— Часам к шести утра. Тогда и соберешь. Последняя фраза заинтриговала Пацюка.

— Что именно?

— Бутылки… Ты же за бутылками пришел? Рановато, брат. Еще и посетители не собрались, а ты уже приперся, воздух портишь. Сказано тебе…

Неожиданно охранник замолчал. Он молчал так долго, что Пацюк не на шутку забеспокоился. И только когда ему удалось перехватить взгляд тупорылого тюленя, вскрылась и причина его молчания.

Лампа “Грешница”.

Подарок на внеплановое Рождество.

Мозги Пацюка заработали с бешеной скоростью. Лампа “Грешница” — вот его пропуск в закрытый сад наслаждений!

— Вот, — самым независимым тоном произнес Пацюк. — Продаю.

— Почем? — Пудовая лапа охранника потянулась к произведению искусства.

— Пятьсот.

— Рублей?

— Долларов. — Пацюк затаил дыхание.

— Краденая небось?

— По наследству… досталась.

— Дорого.

— Дешевле только в Иностранном легионе.

При чем здесь Иностранный легион, Пацюк объяснить не мог, но его последние слова произвели на охранника благоприятное впечатление.

— Дорого… Не потянуть, брат.

— Может быть, кто-нибудь из ваших возьмет? Из обслуги? — робко предложил Пацюк.

— Может, и возьмет. Ты рискни.

— А куда идти-то?

— Сейчас прямо и вверх по лестнице. Дверь там одна, не ошибешься.

Прижав спасительницу-лампу к груди, Пацюк бросился выполнять инструкции охранника. Если бугай передумает и решит вырвать у него не только “Грешницу”, но и яйца, — шансы Пацюка невелики.

Никто за ним не последовал. Должно быть, в “Бухте Провидения” уважали частную собственность. Даже таких отстойных типов, как обладатель старой гоночной куртки с номером “21”.

Добравшись до второго этажа, Пацюк потоптался на малиновом ковре и осторожно распахнул дверь. Никогда прежде ему не доводилось бывать в кегельбанах, и открывшийся Пацюку попсовый ангар поразил его воображение.

Это было нечто среднее между школьным спортзалом и палубой большого прогулочного корабля. Для того чтобы попасть на эту палубу, Пацюку пришлось спуститься вниз по крутой металлической лестнице, увешанной шкурами животных. Вряд ли все они были подстрелены в настоящей бухте Провидения, но их обилие впечатляло.

Скатившись по лестнице, Егор прошествовал мимо закутка с металлическими шкафчиками, ячейки которых были заполнены совершенно одинаковыми ботинками. Стандартная обувка для боулинга, не иначе. Пацюк с удовольствием поменял бы покоцаные шузы Бороды на любую из этих пар. Но…

Впереди его ждали стойка бара с барменом, пара слоняющихся без дела охранников и разгоряченные метанием шаров посетители. Воздух кегельбана сотрясался от уханья и эханья, а также от торжествующего визга смазливых спутниц игроков.

Пацюк вздохнул: что ж, такое место вполне подходит для ангела. Мицуко, грациозно изгибающаяся, чтобы запустить шар, — на это зрелище, должно быть, собрался бы весь состав Страшного суда! Понаблюдав за игроками несколько минут, Пацюк отправился к стойке.

За стойкой орудовал колоритный тип с лицом кинозлодея. Совсем недавно он видел точно таких же кинозлодеев в фильме (чтобы ему пусто было!) “Падшие ангелы”. Вот только киношные плохиши были китаезами, а крошечный бармен, судя по всему, провел детские и юношеские годы в яранге на окраине Чукотского автономного округа.

Волосы бармена были забраны в хвост, а голый птичий торс украшала кожаная жилетка. А уж в количестве амулетов и медальонов, густо окольцевавших шею чукчи, Пацюк запутался, как в девственном лесу. Картину дополняли татуировки, от которых тело Хранителя Стойки блестело, как рыбья чешуя. Если бы малыш-нацмен вытащил скорострельный “узи” и принялся бы палить в белый свет, как в копеечку, Пацюк нисколько бы не удивился.

Сделав первые психологические прикидки, Пацюк осторожно присел на высокий стул перед чукчей и торжественно объявил:

— Стакан воды.

— Огненной? — осведомился чукча.

— Просто воды.

— “Просто вода” в кране течет.

Поделившись таким ценным наблюдением, чукча потерял к Пацюку всякий интерес. Он занялся протиркой стаканов и приготовлением коктейлей. И чтобы снова привлечь внимание татуированного колибри, Пацюку пришлось долго и надсадно кашлять.

— Я ищу девушку по имени Мицуко, — сказал стажер, когда бармен, звякая амулетами, приблизил к нему блинообразное, изрытое кратерами оспы лицо. В каждом таком кратере смело мог поместиться сам Пацюк вместе со своим начальником Забелиным и начальником начальника — районным прокурором…

Ничего не изменилось от того, что он произнес имя ангела вслух; вот только пальцы малыша принялись барабанить по стойке.

— Она бывает здесь?

— Зачем вам она? — У бармена была странная особенность говорить, не разжимая губ.

Слава богу, хоть какие-то подвижки! Расчет Пацюка оказался верным: Мицуко бывала здесь, и не только бывала, если бармену знакомо ее имя.

— Кое-что передать.

— Оставляйте, я передам.

— Нет. Я должен передать ей лично в руки. Некоторое время чукча соображал.

— Она назначила вам встречу?

— Да, — соврал Пацюк. — Она назначила мне встречу.

— На сегодня? — уточнил бармен.

— Да. — Если уж врать, то врать до победного конца. Глаза бармена за узкими бойницами век угрожающе блеснули. Это было предупреждение: жалких врунов закатывают в цемент, предварительно отстрелив выступающие части тела. Будь осторожен, парень. Тем более когда у тебя в руках такая глупая лампа.

— Не думаю, что она сегодня придет, — осторожно сказал бармен.

Он смотрел не на самого Пацюка, а на заветную точку на лбу, облюбованную не одним поколением снайперов. У Егора сразу же возникли неприятные ощущения в животе. Но отступать было поздно.

— А когда она придет?

— Когда захочет, тогда и придет. У нас вход свободный.

Пацюку до дрожи в коленях захотелось спросить: “А выход?”, но он сдержался. В конце концов, ничего предосудительного он не совершил, просто поинтересовался знакомой девушкой. Вот и все. Можно даже поблагодарить чукотского деятеля за исчерпывающую информацию.

— Спасибо, — сказал Пацюк и покачнулся на стуле.

— Что ей передать?

— Передайте, что заходил Егор.

— Егор. — Чукча пошевелил губами, запоминая имя. — Хорошо. Выпить не хотите?

— Нет. Я пойду.

— Может быть, сыграете? — не унимался бармен. — У нас не только боулинг, но и бильярд.

— Как-нибудь в другой раз.

— Смотрите, другого раза может и не быть. — Он не угрожал, он просто клал вишенки в стаканы с пойлом. И цеплял крошечные бумажные зонтики за мясистую плоть лимона.

— Ничего, я переживу.

Пацюк неловко слез со стула и направился к лестнице, затылком чувствуя, как его буравят глаза вытатуированной рыбы, нашедшей тихую заводь на бледном плече чукчи. И зачем он только вообще обратился к кургузому линчевателю с вопросом о Мицуко? Совсем нюх потерял! Хорошо еще, что при нем нет удостоверения — таких типов, как этот оленевод в отставке, любые удостоверения заставляют хвататься за моржовый клык!

Спустя секунду Пацюк понял, что петляет как заяц и к тому же движется на полусогнутых. А спустя еще две секунды его окатил острый приступ ненависти — и к себе, и к бармену. Сидел бы ты в чуме, Кола Бельды, а не пугал среднестатистического обывателя!

Впрочем, приступ расизма прошел, как только Пацюк добрался до спасительной двери и выскользнул из кегельбана.

Охранник у входа встретил его как старого знакомого.

— Ну что, втюхал, братан? — спросил он.

Вопрос был риторическим, поскольку “Грешница” факелом маячила в потной пацюковской руке.

— Говорят, что дорого.

— Кто говорит-то?

— Ваш парень за стойкой. Бармен.

— Вася? Нашел кому предлагать! Ему даже туалетную бумагу купить дорого!

Пацюк едва не сплюнул от досады. Неужели его мог напугать человек с простецким и ласковым, как теленок, именем Вася? На такое имя даже рыбы не клюнут. Татуированные. Ладно, черт с ним, с Васей… У него есть еще одна попытка, и он ее использует, даже если придется расстаться с таким ценным подарком.

— Он сказал, что здесь есть одна девушка. По имени Мицуко. И что она может заинтересоваться. Вы про нее ничего не знаете?

Охранник крякнул и надолго замолчал.

Молчал и Пацюк.

Молчание становилось почти неприличным, но Пацю-ку было наплевать на приличия. В конце концов, любой человек имеет право подумать.

— Вообще, я не знаю, — изрек наконец охранник. — Ты бы у Василия уточнил, братан.

— Ладно. Пошел я.

Поняв, что из охранника ничего не выдоить, Пацюк засеменил к выходу. И когда спасительные пальмы уже махали ему листьями, зычный голос тюленя-привратника остановил Егора:

— Эй, братан! Иди-ка сюда! Пацюк со всех ног кинулся на зов. — Ну?

— Может, уступишь мне свою деваху? Пятисот баксов у меня нет, но за полторы тысячи вполне могу купить. Плюс выпивка за счет заведения. А?

Пацюк только рукой махнул и ляпнул совсем уж не по уставу “Бухты Провидения”:

— Отдыхай, братан!

…Выйдя из кегельбана, он перевел дух. Как бы то ни было, культпоход в “увеселительное заведение с бутылками” можно считать наполовину удавшимся. Он ничего не выяснил о Мицуко, кроме одного: она часто здесь бывала. Мало того, вызывала определенные чувства у работников шаров и кеглей. Можно уже сегодня отправить Бороду с депешей к Забелину: так, мол, и так, старый вы хрыч, процедите зеркальную гладь “Бухты Провидения”, а также местного Главного Чукчу по имени Вася. Авось что-нибудь и всплывет. Тем более что на груди последнего кучку-ются всевозможные амулеты, и нет никаких гарантий, что все они — языческие. Может, и сатанинские найдутся…

Влажный осенний вечер прибавил Пацюку оптимизма, и все равно он не чувствовал себя в безопасности. И не будет чувствовать, пока осиное гнездо “Бухты Провидения”, случайно потревоженное им, не скроется с глаз. И чтобы приблизить этот волнующий момент расставания, Пацюк свернул в ближайшую подворотню.

Сейчас прямиком через проходной двор — и свободен. Для газовой атаки благовоний Великого Посвященного Бороды.

…Они раздались за спиной совершенно неожиданно, как будто материализовались из стоячего, как болотная вода, воздуха в самой глубине двора-колодца.

Несколько томительных секунд Пацюк тешил себя мыслью, что эти гулкие, множащиеся и делящиеся на неопределенное число шаги не имеют к нему никакого отношения. Мало ли кому еще придет в голову прогуляться по двору или просто сократить путь к ближайшему кварталу. Он и шаги за спиной движутся параллельным курсом, только и всего.

Но поверить до конца не получилось.

Шаги как будто издевались над ним, удалялись и приближались снова, плотно сжимали кольцо и снова размыкали его. Эта игра в кошки-мышки была так невыносима, что Пацюк даже засвистел.

И даже — из почти ставшего классикой репертуара.

quot;Призрак оперы” Эндрю Ллойд Веббера.

Ничего более подходящего ему на ум не пришло. А заветный свет в конце туннеля и выход на непорочную, как одежды Девы Марии, улицу никак не хотел приближаться. В конце концов, это так разозлило Пацюка, что он бросил “Призрака…” на произвол судьбы и побежал.

Лучше бы он этого не делал.

Шаги приблизились, задышали ему в затылок, в шею, в лопатки, в душу гроба мать, и на Егора обрушился первый сокрушительный удар. Затем последовали еще и еще. Как сквозь вату он услышал звук разбившегося стекла — и этот звук был единственным. Его били молча и остервенело, отрывали от искореженного мокрого асфальта — и снова били. И уже перед тем, как потерять сознание, он услышал чей-то придушенный, невыразительный, плоский голос:

— Если будешь продолжать совать нос в чужие дела, то очень скоро можешь его лишиться!

…Когда Пацюк пришел в себя, то даже не сообразил, где находится. Во рту было солоно от набежавшей крови.

Встать удалось только с пятой попытки. И сразу же под ногами хрустнуло стекло.

Бедная “Грешница”!

— А женщина при чем, сволочи? — заорал Пацюк. Ему никто не ответил.

До выхода из арки было не больше десяти метров, но Егор преодолевал их добрых полчаса. Тело ныло, голова раскалывалась от невыносимой боли, да и костей оказалось больше, чем нужно: они мешали ему двигаться, их осколки выпирали из всех щелей. Странно, что он вообще идет… Сам. Без посторонней помощи, только кровавая пелена в глазах. А Кибела… Стоило ему попасть в месилово, как давно забытые вещи вернулись сами собой… Кибела, Мать Всех Богов, кровожадная, страшная, бесконечно плодородная… И без жертвоприношений она не обходится… Будем считать, что он и совершил… свое маленькое… персональное… жертвоприношение…

Выбравшись наконец из западни, Пацюк без сил рухнул на ступеньки ближайшего подъезда и затих.

Аи да Вася, аи да сукин сын! Что ж вы так все взволновались, сволочи?!

В том, что именно чукча возглавлял шайку ночных головорезов, у Пацюка не было никаких сомнений. Вот только терпения им не хватило — неужели не могли прищучить на нейтральной полосе? Дешевле бы обошлось. И еще угрожали, сволочи! “Если будешь продолжать совать нос в чужие дела, то очень скоро можешь его лишиться!”

Где-то он уже слышал подобное. Вот только где? Большие корявые буквы, мятый листок… Слева направо, справа налево, все равно смысл не меняется…

quot;ЕСЛИ БУДЕШЬ ПРОДОЛЖАТЬ СОВАТЬ СВОЙ НОС В ЧУЖИЕ ДЕЛА, ТО ОЧЕНЬ СКОРО МОЖЕШЬ ЕГО ЛИШИТЬСЯ”.

Ну, конечно, письмо, которое ему показывала сестра покойного Лангера, деревенская тетеха… Как же ее звали?.. Да и неважно, как ее звали, черт с ней…

Пацюк лег на спину и постарался прикрыть глаза. Но заплывшие веки и не думали опускаться, а прямо над ним, на покачивающейся стене дома, реяла табличка: ИЗДАТЕЛЬСТВО “БЕЛЬТАН”

Предсказания Д. Корзун сбывались. Во всяком случае, два из четырех:

— …“в ближайшее время вам стоит опасаться представителей противоположного пола. Их появление в состоянии нарушить хрупкое равновесие вашей жизни”;

— “чрезмерная доверчивость может обернуться невосполнимыми потерями. Новые знакомства на данном этапе — верный путь к крушению благополучия”.

Никто из широко разрекламированных пророков — от святого Ильи до Збигнева Бжезинского — не высказался бы точнее.

Именно об этом подумал Метелица, стоя над просохшими фотографиями.

— Что скажешь? — спросил Додик, меланхолично обрывая лепестки с роз.

Для большего эффекта Метелица совместил оба пророчества, тем самым обостряя их звучание:

— Новые знакомства с представителями противоположного пола на данном этапе — верный путь к крушению благополучия…

— Старые знакомства были не лучше. Тоже мне, открыл Америку через форточку! — Додик даже сплюнул от досады.

Утренние сцены с роскошной “Kawasaki Ninja ZX-7RR” потрясли воображение Метелицы — даже в бледном изложении Арика они выглядели фантастично. Готовые вклейки к шпионскому боевику, да и только! Известие о смерти Кирилла Лангера (так и не заплатившего за международные переговоры) даже не оцарапало его душу.

А вот их новая сотрудница — совсем другое дело.

Еще совсем не факт, что она является сестрой покойного. Доверчивому, потерявшему со своим компьютером чувство реальности Арику можно втюхать все, что угодно. Только одно не вызывает никаких сомнений: девушка появилась здесь не случайно. И то, что она попросила Арика проявить фотографии, возможно, является частью какого-то дьявольского плана.

По дискредитации их маленького дела.

По дискредитации несчастного, открытого всем ветрам агентства “Валмет”.

По дискредитации их самих. Со всеми вытекающими… И если сейчас сюда ворвется спецназ и заставит их лечь на пол и раздвинуть ноги (извращенцы!), доказывай потом, что эти фотографии оказались в их руках по недоразумению!

И почему только они не выбросили проклятую коробку?!

Но девушка!

При мысли о красотке сердце Метелицы заухало филином. Ведь если разобраться, брат Валентин Куприянович, именно такой она и рисовалась тебе в самых потаенных уголках воображения. А окажись она другой, ты бы сильно разочаровался. Льняные волосы, загорелое лицо, дерзкие глаза, единоборства и владение холодным оружием — разве это не женщина твоей мечты? Шпионка экстракласса, вольный стрелок, римская волчица!.. И когда она появилась — ты оказался к ней не готов. Не побеспокоился даже о лосьоне против облысения!

Метелица (совершенно машинально) попытался прикрыть предательскую проплешину пучком волос, но под ироническим взглядом Додика отдернул руку. Вот уж кому не приходится беспокоиться о волосах, так это мохнатому, войлочному Сойферу! А сам Метелица согласился бы даже на обрезание, если бы оно автоматически влекло за собой такую густую поросль…

Пока патрон предавался мыслям о красотке-ниндзя и волосяном покрове, Сойфер и Арик закончили сортировку фотографий. В результате этой сортировки выделились три магистральных направления, три основных объекта съемки:

1. Мальчик.

2. Девушка.

3. Трупы.

Иногда объекты даже соседствовали друг с другом на одном снимке: это касалось девушки и трупов.

Мальчик стоял особняком, что было правильно. Ребенку ни к чему кровавые кошмары.

Собственно, сама пленка с мальчика и начиналась. Его фотографий было немного, и все они носили идиллический характер.

Крошечная фигурка мальчика в окне;

Мальчик сидит на скамейке в каком-то дворе;

Мальчик ест кашу;

Мальчик клеит воздушного змея;

Мальчик запускает воздушного змея.

На вид пацану было лет семь-восемь, черные волосы, черные глаза, худенькие плечи. Мальчик как мальчик. Но что-то в его облике сильно смущало Метелицу. Только перебрав фотографии по десятому разу, он понял, что именно.

Ни на одной из фотографий мальчик не улыбался.

Смотрел в объектив невидящим взглядом — и не улыбался.

И это было противоестественно: в возрасте этого пацана Метелица прыгал по жизни с разбитыми коленками и радовался всему как ненормальный. А уж такому событию, как запуск воздушного змея!.. Да Валя Метелица просто скакал бы от радости! А этому — что змей, что рыбий жир, никаких эмоций. Отложив фотографии ребенка, Метелица пришел к единственно верному выводу: хреновые у тебя родственники, пацан. Да и что другого можно ожидать от людей, которые даже не платят за международные переговоры…

Если с несчастным парнишкой все было более-менее ясно, то с девушкой оказалось сложнее. Ее снимки следовали за снимками пацана, и ничего необычного в них поначалу не было. Так, запечатленные мгновения ее жизни. И преобладали при этом общие и средние планы: ни разу художник не приблизился к модели. К тому же девушка не смотрела в объектив, из чего Метелица с Сойфером сделали вывод, что сделаны фотографии исподтишка. И человеком, безусловно, влюбленным.

А именно — напрочь потерявшим ориентацию в пространстве Кириллом Лангером.

Вкусов Лангера Метелица не разделял, и подобный тип женщин ему никогда не нравился. Худосочная стерва с глупо выгнутыми бровями. У таких девиц мозгов обычно не больше, чем у банки со сливовым джемом; и любое их высказывание по любому поводу можно без купюр отправлять в юмористические рубрики “Нарочно не придумаешь”. А кукольные глазки, а кукольные реснички, а кукольный ротик! Стоит только завалить эту Барби на спину, как ротик тотчас же начнет механически скандировать: “Ма-ма! Ма-ма!” И ничего другого от него не дождешься.

Хотя приходится признать, что многие мужики клюют на эту сюси-пуси-псевдодевственность. Даже если шахта выработана до последней возможности и степень износа технологического оборудования равна ста процентам…

Вот и Лангер попался.

Потанцевав на костях дуры-Барби, Метелица углубился в изучение снимков:

1. Барби выходит из какого-то ресторана в сопровождении какого-то очарованного мускулистого павлина. Снимок сделан со спины.

2. Барби садится в машину.

3. Мускулистый павлин целует Барби ручку. Снимок сделан со спины.

4. Барби выходит из подъезда.

5. Барби стоит на углу какой-то улицы и смотрит вверх.

6. Барби стоит на углу какой-то улицы, смотрит вверх и улыбается (верхний край снимка смазан).

7. Тело, лежащее на асфальте все той же улицы (этот снимок был сразу же перенесен впечатлительным Метелицей в стопку “Трупы”).

8. Барби удаляется от места падения тела.

9. Барби в кафе. Попивает кофеек и улыбается.

10. Барби у витрины магазина, похожего на сувенирный.

11. Барби входит в стеклянные двери какого-то заведения. У двери дежурят пальмы в кадках.

12. Барби, облокотившись на крышу какой-то машины, смотрит вверх и улыбается (верхний край снимка смазан).

13. Тело, лежащее на асфальте (последовало за своим собратом в стопку “Трупы”).

14. Барби удаляется от места падения тела.

15. Барби протискивается в подъезд какого-то полуразрушенного дома.

16. Барби стоит у выбитого окна, в бинокль наблюдая за домом напротив.

17. Окно в доме напротив. В окне ничего не видно.

18. Из подъезда дома выносят на носилках тело, упакованное в черный пластиковый мешок (и его, несчастное, туда же, к “Трупам”!).

На этом эпопея с кукольной девочкой заканчивалась. Закончилась и пленка.

В полном молчании Арик разложил все снимки на полу соответственно их классификации. Несколько минут все молча взирали на хронику страшных событий, а затем слово взял Метелица.

— Что скажете? — спросил он у притихших сотрудников.

— Круто, — выдохнул прыщавый Дергапут. — Просто-таки сюжет для квеста! Готовая разработка, юзеры будут на дерьмо исходить от восторга.

— Увянь, молокосос, — окоротил родственника Додик и, глядя на Метелицу, добавил:

— Не знаю, как юзеры, но то, что мы сейчас по уши в дерьме, — это точно.

— Да ладно тебе, Додик, — примирительно сказал Метелица. — Сейчас сожжем эти снимки. И пленку заодно. И все. Привет семье. Никто никогда не узнает.

— А Настя? — не ко времени встрял Арик. — Она же приедет за снимками. Она знает, что я их проявлял.

— Это она тебя попросила проявить?

— Нет, я сам вызвался. Просто… хотел помочь.

— Вот ты и помог. Нам всем. Может, она специально все это подстроила! Может, она вообще здесь потому, что существует эта пленка! — заорал Додик. — Ты знаешь, что это за пленка?! И кому она вообще предназначалась? И кто ее отщелкал?

— Кирилл… — сказал Арик.

— Это который транзитом на тот свет последовал? Без промежуточных остановок? — ехидно осведомился Сойфер.

— Именно! — огрызнулся Дергапут. — Именно! Его сестра мне рассказала!

— Сестра! — Додик бешеными темпами предавал розы, которые купил красотке на последние деньги. — Откуда ты знаешь, что сестра?! Она тебе что, паспорт свой показывала?

— В паспорте такие отметки не проставляются, — попробовал урезонить разошедшегося Додика Метелица.

— Один хрен! Может, она такая же сестра, как я — транссексуал!

— А ты транссексуал? — Метелица с Ариком синхронно приподняли брови.

— Ну, неудачный пример, согласен, — сразу же пошел на попятный Додик. — И все равно… Мы не знаем, почему она пришла к нам. А она соответственно может лепить к стене любого горбатого, за руку ее не ухватишь! Еще и мужа грузинского приплела! А может, у нее в каждом городе по такому мужу! А то и по два!

Нет, Метелица не мог, физически не мог вынести обвинения в адрес обожаемой “Kawasaki Ninja ZX-7RR”. И потому застучал ладонью по конторке. Неожиданно вспыхнувшая любовь к ниндзя заставила его соображать быстрее и открыла в его душе такие бездны, о которых он даже не подозревал.

— Предлагаю не обсуждать этого, пока не придет Анастасия. Надеюсь, она все нам объяснит. Давайте лучше поговорим о снимках. Есть какие-нибудь соображения по этому поводу?

— Да какие тут соображения! — бросил Додик. — Парень снимал свою подругу на фоне трупов. Вот и все. Развлекался.

— Не думаю. — Метелица уселся за стол. Он с удовольствием забросил бы на него еще и ноги (как делала вчера неподражаемая, затянутая в кожу ниндзя), если бы… Если бы успел с утра вычистить ботинки.

— А как же вы думаете, патрон? — В их споре с Додиком прыщавый Дергапут сразу же принял сторону “патрона”, и Метелица это почувствовал.

— Вряд ли она была его подругой. Подруги обычно улыбаются в объектив своим бойфрендам. А она на него ни разу не взглянула. Это раз. Да и он не приближался к ней больше чем метров на десять. Это два. И потом, с этими трупами тоже не так все просто.

Метелица подскочил со стула и плюхнулся на колени перед лежащими на полу снимками. Спустя секунду и Дергапут, и Сойфер присоединились к нему.

— Возьмем не все снимки, а хотя бы вот эти четыре. Под порядковыми номерами пять, шесть, семь и восемь…

Метелица аккуратно разложил снимки друг под другом.

— Теперь что мы имеем?

— Интересное кино, — бухнул Арик.

Кино действительно было интересным, во всяком случае — законченным. Небольшая короткометражка из жизни самоубийц.

— Вот, смотрите. Снимок номер пять. Девушка стоит на улице, задрав вверх голову, как будто кого-то высматривает в окне. Или просто наблюдает за окном. Теперь снимок шесть. Та же композиция с небольшим смазанным вкраплением в верхней части. Вопрос: что это за вкрапление?

— Если изображение смазано, значит, объект движется с определенной скоростью по отношению к снимающему. Это и арабу понятно, — хмуро, как бы нехотя, бросил До-дик. Он уже понял, куда клонит Метелица.

— И не просто с определенной скоростью, а именно с 9, 8 м/с. — Метелица вовсе не был уверен в этой школьной цифири, но надеялся, что его сотрудники еще тупее, чем он сам. — То есть — тело движется к земле.

— Какое тело? — спросил Арик.

— Обыкновенное. Будущий труп, — ответил за Метелицу Сойфер. — Арабу понятно.

— Все верно. На следующем снимке мы видим сам труп. Теперь уже труп настоящий, а не будущий. И, наконец, последний, восьмой снимок. Девушка уходит.

— Ну и что? — Арик решил вступиться за Барби. — Что в этом предосудительного? Ну, посмотрела соска, как человек из окна выпал. И пошла себе своей дорогой. Не век же возле трупа околачиваться.

— Вот! — почему-то обрадовался Метелица. — Ты это верно заметил: “посмотрела и пошла”. Это как в театре. Спектакль закончен, актерам спасибо, можно отправляться в гардероб. И что из этого следует?

— Обыкновенное человеческое любопытство. — Теперь голос Арика уже не звучал так уверенно. — Вы бы небось тоже губы распустили, патрон.

— Не отрицаю. Смерть, как инородное тело, всегда вызывает желание рассмотреть ее поближе. Но разница в том, что Барб… что девушка оказалась не просто случайной свидетельницей. Она ждала этой смерти.

— Ну да?!

— Более того, это ожидание ее забавляло. Видите, на пятом снимке она улыбается. Она знала, где и когда произойдет происшествие, и специально приехала, чтобы посмотреть на него. Спе-ци-а-льно!..

— С чего вы взяли, что специально? — вступился за Барби Арик. — Она, конечно, соска последняя, тут я не спорю. Но мало ли что бывает… Может, она рядом живет и никуда специально не приезжала. И вообще — смотрел человек на облака, думал о своем, улыбался, радовался жизни, а тут пожалуйста — труп на голову. Никто от этого не застрахован. Мог бы и вам свалиться.

— Я бы с тобой согласился, Аркадий, если бы не одно “но”. Это, как ты называешь, “интересное кино” прокручивается на пленке не единожды. То же развитие событий мы наблюдаем на снимках двенадцать, тринадцать, четырнадцать. И — косвенно, правда — на снимках шестнадцать, семнадцать, восемнадцать…

— И охота ей была каблуки ломать, по разрушенному дому шастая, — недовольно добавил Додик.

— Вот! Вот именно! Приличные девушки в одежде от Версаче по руинам не бегают. А она даже бинокль захватила, чтобы получше рассмотреть.

— А что рассмотреть? — снова вклинился Арик. — Что рассмотреть-то? Ведь никто из окна не вываливался!

— А необязательно из окон сигать. — Теперь и Додик стал на сторону Метелицы. — Можно и газовые конфорки открыть до упора. И голову в петлю сунуть. И вены испохабить.

— Ну что за мрачный взгляд на жизнь? А если она просто наблюдала за… за каким-нибудь своим возлюбленным? Такое ведь тоже не исключается, — не сдавался Дергапут.

— Это за каким возлюбленным? — поинтересовался Додик. — Которого потом в пластиковом мешке вынесли?

— Ас чего ты взял, что именно его, дядя?

— Из предыдущих снимков, — Сойфер потрепал Арика по щеке. — Из номеров пять, шесть, семь, восемь и так далее.

— С этим ясно. — Метелица волевым усилием прервал полемику родственников. — Будем подводить черту. К какому выводу можно прийти, исходя из этой пленки? Додик?

Додик собрал все снимки с Барби и принялся тасовать их, как карточную колоду.

— Лично я так скажу: не знаю, кто эта девушка, но не хотел бы, чтобы она возле меня отиралась. Стоит ей только появиться, как следующим пунктом программы следует мертвое тело.

— Вот! — радостно подхватил Метелица. — Именно! Ты, Додик, сказал, что “парень снимал свою подругу на фоне трупов”. Думаю, это не совсем верно. Парень снимал девушку в предвкушении трупов! В предвкушении! Она эти трупы ждала, как ждут любимый сериал. Наслаждалась зрелищем и уходила! Как ни в чем не бывало!

— Даже бинокль с собой брала, соска, — поддержал старших товарищей Арик.

— Хотите сказать, что она каким-то образом узнавала, что с кем-то должно случиться несчастье? — Додик славился умением задавать неудобные вопросы. — Но несчастье это не предупреждала, а, наоборот, смаковала?

В комнате на несколько мгновений воцарилась тишина. Все усиленно переваривали услышанное.

— Кукла бессердечная! — не выдержал наконец Метелица.

— Ага. Соска ненормальная! Дурдом по ней плачет, — поддакнул Арик.

— Тюрьма по ней плачет, а не дурдом! Электрический стул, — с пафосом закончил Сойфер. — Ну, что будем делать со всем этим?

— Будем ждать Анастасию. Она должна объяснить…

— Ну-ну. — Додик изорвал в клочки все купленные розы, и перспектива “ждать Анастасию” уже не казалась ему такой волнительной.

Сам же Метелица такой глупости не допустил, и его розочки (все девять!), гордые и непреклонные, как ракетный комплекс “Тополь”, стояли сейчас на кухне в трехлитровой банке. Самое время проверить, как там они поживают.

Метелица оставил Арика и Додика, живо обсуждавших проблемы электрического стула вообще и электрического стула “для этой соски” в частности, и выскользнул на темную кухню. Ни одна из роз не опустила головку, и Метелица почувствовал себя счастливым.

Хорошо все-таки, что рев “Kawasaki Ninja ZX-7RR” взорвал почти кладбищенскую тишину их богадельни. И такой же прыщавый, как Дергапут, цветок алоэ она реанимировала. Подыхал пыльный и никому не нужный, окурки в него сбрасывали, а теперь — пожалуйста…

Ожил.

И даже пустил несколько новых отростков.

Метелица подумал, что и сам он похож на алоэ — с той лишь разницей, что Анастасия никогда не будет его подкармливать так, как подкармливает цветок. И не будет так о нем заботиться.

Метелица подошел к цветку и коснулся рукой его мясистых листьев. Он бы и сам пустил корни в этом горшке, если бы это к чему-то привело.

Зря.

Зря он бросил курить и не купил лосьон от облысения.

От безрадостных мыслей Метелицу отвлек странный шум под окнами флигеля — очевидно, только что подъехавшей машины. Метелица сложил ладони лодочкой и стал вглядываться в темноту за стеклом. Впрочем, и вглядываться особенно не пришлось. По заколотившемуся, как у школьника, сердцу он понял — приехала Она.

Но на чем!

Подобной машины Пацюк в жизни не видывал: огромное чудовище поигрывало космическими формами, блестело молдингами, сверкало багажником и переливалось литыми трубами. В утробе чудовища мог смело спрятаться основной состав Театра музыкальной комедии, где Метелица долгое время работал осветителем. И не только основной состав, но и кордебалет, технические службы и даже завлит с главрежем.

Но Анастасия вышла вовсе не со стороны водительской дверцы, как полагал Метелица. Напротив, водителем оказался именно тот, кого и на километр нельзя было к ней подпускать.

Белобрысый урод, с очками на лбу и красным платком на голове. Длинные ноги, короткая куртка, напяленная только для того, чтобы оскорблять нравственность обывателя вызывающих размеров гульфиком.

quot;Баклажан он, что ли, туда засунул? Или у коня полководца Жукова хозяйство одолжил?” — меланхолично подумал Метелица. И посмотрел вниз. На то самое место, где линия живота безмятежно и плавно переходила в линию ног. Никаких холмов, никаких барханов, никаких возвышенностей. Да, черт возьми, а если взглянуть на Валентина Куприяновича Метелицу абстрактно — как на представителя вида, — то можно подумать, что человечество размножается почкованием.

Подобные мысли никогда раньше не приходили в голову дважды разведенному директору агентства “Валмет”, но сейчас — пришли. И это был тревожный симптом. Настолько тревожный, что Метелица едва не сбил кулаком цветок возрожденного алоэ.

А длинноногий жеребец споро обежал свою машину, приоткрыл пассажирскую дверцу и…

Появилась Она.

quot;Kawasaki Ninja ZX-7RR”.

Красавица и чудовище о чем-то переговорили, стоя у дверцы, при этом белобрысый коснулся (гад!) пальцами (гад!) ее лица (гад-гад-гад!!!). Если даже они и сослуживцы — и вместе брали дворец Амина или Форт-Нокс или совершили Большое ограбление поезда в 1897 году, — все равно это выглядело чересчур интимно!

После этого вульгарного прикосновения Анастасия отделилась от жеребца и пошла по направлению к подъезду. Метелице даже показалось, что она чуть-чуть прихрамывает. Нет, она действительно хромала. Жеребец, по-видимому, хотел ей помочь, но Анастасия вовремя отстранилась.

Великая Женщина!

А если она еще отправит коня полководца Жукова восвояси, тогда Метелица смело сможет назвать ее Праматерью Человечества!

— …О, а вот и группа захвата! — не ко времени появившийся на кухне Додик обдал Метелицу чесночным ароматом. — Только на грузина он не похож.

— К твоему сведению, настоящие грузины беловолосы и светлоглазы, — не оборачиваясь, ответил Метелица.

— Прямо как настоящие евреи. Ладно, пошел открывать.

Ушлый Додик опять перебегал Валентину дорогу. И не просто перебегал, а вооружившись его же собственным букетом. Метелица и глазом не успел моргнуть, как Сойфер вытащил трепещущие розы из банки и направился к двери.

В ту же секунду раздался глухой зуммер входного звонка.

— Отдай цветы, скотина, — угрожающе зашипел Метелица. — Отдай!.. Это мой букет!

Додик сделал вид, что его не услышал, и ускорил шаги.

Но не тут-то было!

Метелица коршуном налетел на обидчика и свалил его с ног. Конечно, грузинской борьбой чидаоба он не владел, но заехать в ухо и намять бока мог. Директор и первый заместитель директора молча тузили друг друга под аккомпанемент звонка и успокоились только тогда, когда от роз остались одни ошметки.

— Старый дурак, — бросил Метелице Сойфер, потирая ушибленный локоть.

— На два месяца моложе, чем ты, — бросил Сойферу Метелица, потирая ушибленное колено.

Звонок наконец затих.

Как и следовало ожидать, дверь открыл мудрый и совершенно нейтральный Арик.

Метелица затолкал измочаленные розы под мойку и хмуро потянулся в коридор. Додик последовал за ним.

Анастасия стояла, опершись рукой о косяк, и поджимала левую ногу.

— Привет, — сказала она Арику.

— Я проявил то, что ты просила. Сделал два экземпляра пленки.

Метелица заскрежетал зубами. И когда этот восемнадцатилетний хлюст успел перейти с ней на “ты”?! Будь он его папашей — порол бы наглеца каждый день. За вандализм и оскорбление национальных святынь!

Пока Метелица исходил завистью к прыткому Арику Дергапуту, Анастасия наконец-то заметила и его самого, и прохиндея Сойфера.

— Здравствуйте, — надменно произнесла она. — Я не думала, что вы… Так поздно…

И пока Метелица соображал, как бы половчее поздороваться с прекрасной ниндзя, из-за его спины высунулся Додик.

— А у нас ненормированный рабочий день, — с пафосом хрюкнул Сойфер. — Профессия иногда подкидывает сюрпризы, знаете ли.

— Я проявил фотографии… — Арик снова начал тянуть одеяло на себя.

— …И мы были бы очень вам признательны, если бы вы снабдили их своими комментариями.

Хрюканье стало еще громче, пафос — еще невыносимее… Ну, что ты за тип, Додик Сойфер!..

Зато Анастасия была на высоте. Не удостоив Додика и взглядом, она обратилась к Метелице:

— Вы позволите, я промою порез?

— Вы поранились? — Глупый вопрос. Метелица сам видел, как она хромала!

— Пустяки. Царапина.

Интересно, где она умудрилась порезаться? Неужели ходила босиком по наточенным мечам? Кажется, Метелица что-то слышал о подобных трюках.

— Пять минут, не больше, — сказала девушка и скрылась за дверью ванной-туалета-фотолаборатории.

Она действительно уложилась в пять минут.

Еще двадцать минут заняла трагическая история ее брата.

Зато о себе Анастасия не сказала ни слова. Никаких объяснений, хотя картина ясна и так. Во всяком случае, самому Метелице. Обыкновенный молодой человек, выросший под сенью незаурядной старшей сестры. Притяжение ее личности так велико, что ему не остается ничего другого, кроме как вырваться из кольца этого притяжения. Типичная история старших и младших, любимчиков судьбы и аутсайдеров, мужчины и женщины, — самая обыкновенная гражданская война. Теперь понятно, почему Кирилл никогда не упоминал о сестре: он представляет самостоятельную ценность, а не только является братом матерой волчицы. Именно это он и пытался доказать всем. Себе — в первую очередь.

Именно потому он оказался в маленьком детективном агентстве.

Маленькое агентство — только слепок с большой, настоящей жизни, но для старта вполне годится и оно. А он способный малый, этот Кирилл! Толково отщелкал пленку. Вот только сестра забыла предупредить его, что в этой самой настоящей жизни и играют по-настоящему. И по-настоящему умирают.

Почему Метелица сразу не присмотрелся к мальчишке? И костерил его на чем свет стоит из-за жалких восьмисот двадцати трех рублей!..

Дурак ты, Валентин!

Дурак еще и потому, что опоздал с фотографиями. Хитрый Додик выложил Анастасии соображения Метелицы по поводу отснятой пленки — и, ничуть не смущаясь, выдал их за свои. Она долго рассматривала фотографии — профессионально долго. А потом сказала:

— Я знаю эту девушку. Ее звали Мицуко.

— Звали? — переспросил Додик.

— Теперь ее нет в живых.

quot;Собаке — собачья смерть”, — было написано на лице у Сойфера. Но высказать крамольные мысли вслух он не решился. А на Анастасию посмотрел с уважением: времени даром она не теряла.

— Что вы собираетесь делать? — спросил у девушки Метелица.

— Не знаю… Быть может, имеет смысл поискать улицы?

— Какие улицы?

— Улицы, которые засняты на. пленке. Это возможно? — Она с надеждой посмотрела на Метелицу.

С надеждой, господи ты боже мой!

— Может быть… Прочесать задний план. Увеличить фотографии, если нужно. Наверняка найдутся какие-то особые приметы.

— Да, — поддержал Метелицу Сойфер. — Каждая улица в Петербурге неповторима. Вы не находите, Настя?

— Нахожу…

— Мы займемся этим, — заверил Настю выскочка Додик.

Дохлый номер, друг мой Давид Маркович, дохлый номер. И вы, как уволенный из рядов доблестной израильской полиции за тупость, должны это понимать. Даже если хотя бы одна из улиц по счастливой случайности будет найдена — они никогда не двинутся дальше. Без доступа к оперативной информации, без человека в органах, который мог бы эту информацию предоставить…

Дохлый номер.

Но если бы язык Метелицы захотел произнести это вслух — он вырвал бы его. Вместе с гландами, легкими, желудком и обеими кишечниками — толстым и тонким. А о такой малозначащей детали, как сердце, и говорить не приходится…

— Если вы не возражаете, я заберу один комплект фотографий. И вещи брата…

Как они могли возражать! А юный Дергапут даже собственноручно заклеил скотчем коробку с надписью “К.Лангер”.

Ох уж этот Арик! Вечно снимает сливки, вечно оказывается в нужное время в нужном месте и к тому же проворачивает самые нужные делишки!.. И получает за это по полной программе.

Вот и сейчас она поцеловала компьютерного хиляка в прыщавую щеку. На глазах у начальства!.. И даже нашла секунду, чтобы заглянуть в его компьютер.

— Покончил с Малдером и Скалли? — спросила она.

— Малдер и Скалли вечны, как Резервный банк США, так что покончить с ними нельзя. Так, отдыхаю от них… Вот нашел одну детскую игрушку… Без всяких наворотов… Забавно.

Пока Анастасия разговаривала с Дергапутом, а Метелица молча переживал этот факт, практичный Сойфер ухватился за ящик и теперь держал его наготове.

— Если позволите, я провожу вас, Настя.

— Не стоит. Меня довезут… Спасибо вам большое. До завтра?

…Проводив Анастасию, все трое прилипли к темному кухонному окну. Вот она подходит к летающей тарелке, лишь по недосмотру властей растаможенной как джип “Чероки” последнего года выпуска. Вот летающая тарелка приветливо мигает бортовыми огнями. И улетает (взмывает, взвивается свечой, берет с места). Ничего не поделаешь, против жеребца с крутой тачкой между ног у скромного агентства “Валмет” нет никаких шансов.

— Никаких шансов, — пробормотал Метелица.

— Никаких, — подтвердил Сойфер.

— А может… рискнуть? — В голосе Арика послышался совершенно неуместный щенячий оптимизм.

— Ты сначала прыщи выведи, племянничек! — Додик похлопал Дергапута по плечу. А потом обратился к Метелице:

— Кстати, Валик, ты не сказал ей, что по законам жанра все самые крутые любовники оказываются самыми большими злодеями?..

…Он ни на чем не настаивал.

Даже на том, чтобы донести коробку до дверей квартиры.

Он не был любопытен. Он не спросил о коробке. И о том месте, куда она заезжала. Он просто подвез ее, потому что у нее болела нога.

Собственно, он сам напомнил ей о ноге.

— У вас все в порядке? — спросил он.

И Настя обнаружила себя сидящей на все той же мокрой скамейке у дома Быкова. С поджатыми к подбородку коленями. Странно, ей казалось, что она уже дошла до метро и спустилась вниз по эскалатору.

Эскалаторы метро — вот что ей понравилось больше всего в этом обветшалом помпезном городе. Но об этом никому не скажешь — засмеют.

Можно только удивляться, как он сумел обнаружить Настю в кромешной тьме.

— У вас все в порядке?

— У меня? — Поначалу она даже не поняла сути вопроса.

— Кажется, это были вы? У Дмитрия?

Ну вот, он даже не запомнил ее лица. А спросил просто из вежливости.

— Да. Это была я.

— Как ваша нога? Болит?

Это была уже не вежливость. Это была обыкновенная логика: естественно, что у нее болит нога, и поэтому она пережидает боль. Иначе зачем ей как дуре сидеть под дождем на скамейке у чужого дома? А интересно, сколько же вообще она здесь просидела?

— Терпимо, — сказала Настя, хотя никакой боли не чувствовала. Пока.

— Меня зовут Кирилл.

Он говорил совершенно спокойно и даже ласково. Совсем не похоже на то, что еще некоторое время назад это он вусмерть ругался с Быковым из-за светильника.

— Я тоже должна представиться? — глупо спросила Настя.

— Совсем необязательно.

— Тогда…

— Просто для того, чтобы вы сказали мне: “Спасибо, Кирилл”.

— За что?

— Я собираюсь подвезти раненую к ее дому.

— Спасибо, Кирилл.

— Вот видите, — он рассмеялся. — Вы уже меня благодарите.

— Меня зовут Настя.

— Замечательно. Я подвезу вас.

Интересно, откуда у него такая уверенность в том, что она согласится? А что, если она вышла просто подышать свежим воздухом и через минуту вернется в мастерскую к Быкову?

— Сами дойдете?

Неужели он думает, что ее раны так глубоки?

— Со мной все в порядке.

— Тогда идемте.

Она встала со скамейки и тотчас же почувствовала тупую боль в левой ноге.

— Моя машина рядом.

Его машина действительно оказалась рядом — устрашающих размеров фургон с обтекающими формами, с мощными дугами спереди и сзади и широким багажником на крыше. Именно такой она и должна быть. А если бы она была другой — Настя была бы разочарована.

— Куда вам ехать? — спросил он, заводя двигатель.

Только теперь она вспомнила, что Арик обещал проявить фотографии. И Кирюшины вещи… Она должна забрать Кирюшины вещи.

— На Бойцова.

— Это конечный пункт?

— Я живу здесь, на Васильевском. — Зачем она это говорит совершенно незнакомому человеку?

— Отлично, — почему-то обрадовался он. — Время у меня есть, так что план такой: сначала на Бойцова, а потом снова — на Ваську.

— Куда? — не поняла Настя.

— Васька и есть Васильевский. Вы не из Питера?

— Нет.

Сейчас он начнет расспрашивать, нравится ли ей Санкт-Петербург. А что она может сказать? Что она в восторге только от одной вещи — от эскалаторов в метро?

Но он не стал ни о чем расспрашивать — ни о городе, ни о ней самой. И до Бойцова они доехали в полном молчании. Да, и еще одно: Кирилл № 2 очень хорошо водил тяжелую, неповоротливую машину. Во всяком случае, он довольно легко прошел кукольный лабиринт домов и лихо припарковался у флигелька. А потом выскочил из машины и открыл Насте дверцу.

С ума сойти!..

С такой галантностью она сталкивалась впервые и едва не потеряла сознание. А возможно, и потеряла, потому что совершенно не помнила, как пальцы Кирилла № 2 оказались на ее щеке.

— У вас щека запачкана…

— Спасибо.

— Я провожу вас?

— Нет, не стоит. Я быстро.

Отделившись от Кирилла № 2, Настя пошла в сторону флигеля. В левом ботинке что-то хлюпало и чавкало, а боль в ноге усилилась.

…Дверь ей открыл Арик — с радостным известием о проявке пленки. Но по-настоящему обрадоваться она не успела: в коридоре появились грозный директор “Валмета” и его грозный помощник. Директор так посмотрел на нее, что у Насти затряслись колени. Наверняка Арик рассказал своему начальству и о Кирюше, и о ней самой. Сейчас ее выгонят с позором!

Что ж, она к этому готова. Главное, чтобы ей вернули вещи брата.

— Я проявил фотографии. — Черт возьми, мальчишка сдает ее с потрохами, выслуживается перед начальством.

А лица начальства не предвещают ничего хорошего. И от этих лиц никуда не спрятаться.

— …И мы были бы очень вам признательны, если бы вы снабдили их своими комментариями, — сказал помощник директора — Давид.

Интересно, что значит — “своими комментариями”? Что непонятного может быть на пленке? Наверное, Кирюша что-то напортачил, и теперь они хотят притянуть к ответственности ее — как сестру?

— Вы позволите, я промою порез?

Это было первое, что пришло ей в голову.

— Вы поранились? — Наконец-то и сам директор агентства снизошел до нее. Ни капли сочувствия в голосе, сплошная подозрительность. И, как показалось Насте, ничем не прикрытая ирония. Он видел ее насквозь, этот Метелица. Метелица! Замечательная фамилия — как раз для того, чтобы сбивать с ног таких провинциальных дур, как она. Даже кровь в Настином ботинке застыла от почтительного страха.

— Пустяки. Царапина, — прошептала Настя. И добавила, сама не зная почему:

— Пять минут, не больше.

Она юркнула в ванную, пустила воду и расшнуровала ботинок.

В нем было полно крови.

Настя вытряхнула из носка пропитанные кровью остатки туалетной бумаги и сунула ногу под горячую струю. И решение пришло сразу же, как только обнажился розоватый, неровный порез.

Она все им расскажет.

О самоубийстве и о безумии брата. И о том, что она в это не верит. И что ее появление здесь — простительно. Во всяком случае — оправданно. Что, даже мельком просмотрев записи Кирюши и оттиск последней страницы дневника, она поняла, что дело вовсе не такое простое, каким кажется.

Даже ей, далекому от профессии детектива человеку.

А что уж говорить о профессионалах!

Да. Так она и сделает.

Она извела на портянку для своей многострадальной ноги полрулона бумаги и, тихонько перекрестившись на внушительного вида фотоувеличитель, отправилась в клетку к тиграм. В пасть к матерым волкам.

…Волки выслушали ее рассказ внимательно. И даже сочувственно.

А потом…

Потом они показали ей фотографии. И уже сами прокомментировали их. Да, они были профессионалами высокого класса, ничего не скажешь! А Настю потрясли не столько сами фотографии (даже от одной из них еще неделю назад она впала бы в кому!) и даже не выводы, которые сделал из снимков волчара-аналитик Давид.

Самым ужасным оказалось то, что на пленке была заснята Мицуко.

А сам Кирюша даже не подозревал, что, отщелкав эту пленку, не успеет заправить в фотоаппарат следующую.

Из-за своей собственной смерти.

Он просто был последним в списке неизвестных Насте умерших людей. Или не последним?..

— Я знаю эту девушку. Ее звали Мицуко, — сказала Настя.

— Звали? — переспросил Давид.

— Теперь ее нет в живых.

Так ей сказал Быков. А она в который раз удивилась, насколько затянутым оказался узел, насколько близко все они подошли друг к другу. Во всяком случае, люди, с которыми она встречалась в последнее время, так или иначе соприкасались с девушкой…

Нет, самой ей в этом не разобраться.

— Что вы собираетесь делать? — спросил у Насти до сих пор молчавший Метелица.

Если бы она знала! Если бы она знала причину смерти этих людей!..

— Не знаю… Быть может, имеет смысл поискать улицы? — осторожно спросила Настя.

— Какие улицы?

— Улицы, которые засняты на пленке. Это возможно?

— Может быть… Прочесать задний план. Увеличить фотографии, если нужно. Наверняка найдутся какие-то особые приметы.

Слава богу, они все-таки согласились помочь ей!

— Мы займемся этим, — заверил Настю Давид, и она облегченно вздохнула.

…Но это было временное облегчение.

Настя поняла это, когда осталась наконец одна, в квартире брата.

Кирилл № 2 довез ее до дома, и этот — второй — рейс был разительно похож на первый. Полное, абсолютное молчание. Непроницаемая тишина большой машины. Даже магнитолы в ней не было, что совсем уж странно.

— У вас нет музыки в машине. — Настя решилась нарушить молчание первой. В конце концов, нужно как-то выразить свою благодарность совершенно незнакомому человеку со знакомым именем Кирилл.

— Вас это смущает?

— Нет, но…

— Я просто устаю от звуков. Предпочитаю тишину. Раз ты предпочитаешь тишину, то и говорить больше не о чем. Но… неужели ты согласился подвезти меня только из чувства сострадания?

— Вы вернули свои деньги? — И зачем только она снова заговорила?

— Какие деньги? — удивился Кирилл № 2.

— За светильник…

— А-а… — Он нервно откинулся на сиденье.

И только теперь Настя поняла, почему начала этот разговор. Это был самый невинный повод для расспросов о Мицуко. Может быть, Быков соврал? И девушка жива-здорова? Соврал-соврал, теперь Настя даже не сомневалась в этом… С художниками часто такое бывает, она сама читала романтические книжки в ранней юности. Уже написанное, сделанное, созданное перестает для них существовать. То есть в каком-то смысле умирает. А этот… этот светловолосый парень, так похожий на Настю, — совсем не похож на художника. То есть он вполне адекватен реальности. И он должен сейчас сказать ей то, в чем она сама убеждена.

Мицуко жива.

Иначе это противоречит здравому смыслу. И фотографиям, которые лежат сейчас у нее в ящике. Человек, который предчувствует смерть других, и все о ней знает, и ходит смотреть на нее, как на оперу “Травиата”, — разве он может не почувствовать приближение своей собственной кончины?..

— Жаль, что он разбился.

— Жаль, — односложно ответил Кирилл № 2.

— Очень красивая модель… Дмитрий говорил мне, что ему позировала реальная девушка.

— Дмитрию всегда позируют реальные девушки. — Ни один мускул не дрогнул на лице Кирилла № 2. — Это его кредо.

— А вы ее знали? — Ну вот, она наконец-то решилась.

— Кого?

— Девушку.

— Я заплатил две тысячи за лампу. Девушки обычно стоят гораздо дешевле.

— А вам никогда не хотелось… познакомиться с оригиналом?

— Если бы мне захотелось познакомиться с оригиналом, я бы познакомился. Но хорошая лампа для меня сейчас важнее.

— Именно такая?

— Именно такая. Декоративная. Она стояла бы в нише и радовала глаз.

— Вы так переживали. Мне показалось, что это не только из-за разбитой лампы.

— Вам показалось, — отрезал Кирилл.

— Вы так расстроились…

— Расстроился? — Кирилл даже ударил рукой по рулю. — Я не расстроился. Я был взбешен. Я привык получать то, что хочу. И за что заплатил.

— Но теперь ярость прошла?

— Теперь прошла.

— Дмитрий сказал мне, что этой девушки уже нет в живых.

— Очень жаль. — Он даже не отвлекся от дороги. — Светильника тоже нет в живых, и второй такой лампы я не получу… Наш общий друг ненавидит делать копии.

Насте захотелось выйти из машины, и железобетонный водитель джипа это уловил. Он даже слегка сбросил скорость.

— Послушайте, Настя. Вы что, хотите, чтобы я сострадал человеку, о котором даже никогда не слышал? Это просто глупо. И нечестно. Если она ваша приятельница, тогда конечно… Вы ее знали?

— Я как-то виделась с ней. У нее довольно оригинальное имя — Мицуко.

— Ничего оригинального. Это все равно что француженку звали бы Таня. Или американку — Наташа. Во Франции это было бы оригинально. Или в Америке. Вопрос географии, только и всего. Так она ваша приятельница?

— Она была подругой моего брата.

— Тогда извините. Но сказать, что сочувствую, я не могу. Кстати, как называются ваши духи?

— “Наэма”.

— Вам идет этот запах. Кажется, мы приехали.

Джип затормозил у парадной Кирюшиного дома. Интересно, что он сейчас будет делать? Попросит телефон? Попросит пригласить на чашку кофе? Иначе зачем было убивать на нее полтора часа и без толку гонять машину по городу?

— Мы приехали, — снова напомнил Кирилл № 2.

Это прозвучало как: “Выметайтесь, мадам, пора и честь знать. И скажите спасибо, что денег за проезд не беру”.

— Да. Спасибо, Кирилл.

— До свиданья.

— Всего хорошего.

Настя вышла из машины и, не удержавшись, хлопнула дверью. Черт возьми, универсальная формула ее внешности, выведенная Мариной: “загорелая, обветренная, зубы как у ротвейлера”, оказывается, действует не на всех. Оказывается, Настя уже успела позабыть, что ее законное место — при законном сорокасемилетнем, без всяких изысков, муже Зазе. И при вымени козы Сосико… А этот Кирилл странный тип. Никогда никому не сочувствует и вот так, за здорово живешь угробил на нее полтора часа своего драгоценного времени. Получается — только из сочувствия к ее больной ноге.

Никакой логики!

А вывода — только два. Он либо прикидывается хорошим, либо прикидывается плохим.

Либо остается таким, какой он есть на самом деле. Хороший — плохой, плохой — хороший. Диалектика, дэда, как сказал бы Илико…

Новоявленный Кирилл, которого она поначалу приняла сдуру за своего брата-близнеца, не раскошелился даже на банальное: “Было приятно с вами познакомиться”.

Уже зайдя в лифт, Настя принялась смеяться. А она еще думала всю дорогу о своем нелепом загаре и о том, как бы он ее нелепый загар оценил. Идиотка!..

Впрочем, она тотчас же забыла о таинственном Кирилле. Стоило ей только закрыть дверь, устроиться на полу в комнате и раскрыть коробку.

Все было на своих местах: два блокнота, карта Питера, расписание электричек, пустой пакет из-под пленки с надписью “Привет из солнечного Крыма”. Две гелевые ручки и карандаш, коробка скрепок, два смятых талончика на прием к врачу, связка ключей, тоненькая, почти самиздатовская брошюрка “Дьявол наше имя — дьявол мы сами”.

Недоставало только “барбарисок” (их наверняка сожрал Арик). Зато прибавились фотографии.

Фотографии.

Для того чтобы рассмотреть их — уже в полном одиночестве, — ей нужно хорошенько подготовиться. Как необходимо готовиться к тому, чтобы вырвать зубы у гадюки.

А пока она начнет с чего-нибудь невинного. С брошюрки “Дьявол наше имя — дьявол мы сами”, например.

И интересно, с каких это пор Кирюша увлекся передовыми идеями сатанизма? То, что ее они не вдохновляют, Настя поняла, прочтя первые три абзаца. Странно, что, переварив всю эту ересь, Кирюша ограничился только божьими коровками. Которые перепрыгивали с листка на листок, делали в полете сальто-мортале и плевались росой в подруг-листоблошек.

Да-а, листоблошки — отвратительные насекомые, в прошлом году извели всю Настину морковь. Но при чем здесь сальто-мортале? Нарисованные Кирюшей божьи коровки были гораздо спокойнее. Настя улеглась на ковер, подложила руки под голову — и вспомнила. Ну конечно, прыгающих божьих коровок она видела не далее как сегодня, на мониторе у Арика. Он что-то сказал ей про забавную детскую игру.

Детскую игру.

Ребенок.

На фотографиях Кирюши была не только Мицуко, но и какой-то мальчик. Впрочем, она никогда не узнает, зачем ее брат снимал чужого, неизвестного ей ребенка. Может быть, он скучал по Илико? Ведь когда Кирилл уехал из Вознесенского, Илико только исполнилось девять…

Прежде чем закрыть дурацкую брошюру, Настя осмотрела ее со всех сторон. И только теперь заметила одну-единственную пометку. Реквизиты издательства были жирно обведены гелевой ручкой (возможно, одной из тех, которые лежали в коробке):

quot;БЕЛЬТАН” Санкт-Петербург — 1998 г.

Интересно, что так заинтриговало Кирюшу? Само издательство или год издания? Или книги, которые оно выпускало? Или омерзительная философия, которую эти книги проповедуют?

Об этом она тоже никогда не узнает. Можно, конечно, съездить туда, но что это даст? Пользы будет не больше, чем от гелевых ручек, карандаша и коробки скрепок. И от талончиков к врачу… И от связки ключей, которые открывают неведомо какие двери!..

И пора переходить к фотографиям. Все равно от них не отвертеться.

Вздохнув, Настя открыла пакет.

Мальчика — в одну сторону. Почетную зрительницу Мицуко — в другую. А еще лучше расположить фотографии одну под другой, чтобы картина была яснее.

Но ясной картины не получилось. И все потому, что Настя затряслась от страха, как только увидела рядом мертвые тела и улыбающееся лицо Мицуко. В офисе “Валмета”, в окружении суровых, знающих свое дело мужчин, все выглядело совсем по-другому.

Все выглядело препарированным и потому не таким страшным. А ее херувим Кирюша, лучший голос в хоре музыкального училища, — он все это снимал. И ему тоже, наверное, было страшно. И эта брошюра — “Дьявол наше имя — дьявол мы сами”, — может быть, она и появилась в его ящике после того, как он понаблюдал за деяниями дьявола во плоти.

Не сатана, не Люцифер, не Иблис, не Вельзевул, не Асмодей, — но Мицуко…

Настя смела все фотографии Мицуко в кучу, отодвинула их и — для верности — прикрыла видеокассетами.

Мальчик.

Смотреть на мальчика было гораздо приятнее и спокойнее. Ведь его тоже фотографировал Кирюша…

Снимков мальчика было всего пять.

Мальчик стоял в окне, мальчик сидел на скамейке в каком-то дворике, ел кашу и запускал змея. Настя даже всплакнула над ними — уж очень грустным выглядел парнишка, совсем не улыбался. Или это Кирюша был грустным и его настроение передалось ребенку? Вот если бы схватить его, прижать к себе, прошептать в маленькое ухо много хороших слов… Налить молока в кружку, надеть на него пижамку, убаюкать перед сном… А он обовьет руками Настину шею — так делал Илико, когда был совсем маленьким…

Только бы он не грустил, не стоял печально у окна!..

Настя поднесла снимок к глазам: вряд ли это первый этаж, фундамента совсем не видно. А снимок сделан метров с трех: можно разглядеть не только ссутулившуюся фигурку мальчика, но и забавного зайца у него на футболке. И само окно. Выкрашенная белой краской рама и кирпичи вокруг окна — в шахматном порядке, веселенькая такая клетка: белый кирпич, красный кирпич, белый кирпич, красный кирпич… Шашечки, как у такси… Конечно, это не совсем удачная идея — с белой краской. Она бы выбрала совсем другие: красную, синюю, немного зеленой… Тогда бы получилось замечательно: утреннее солнышко, трава и море. А так — всего лишь шашечки. Неинтересно.

Неинтересно, неин…

Хотя почему же неинтересно?! Совсем наоборот!

Где-то она уже видела эти бело-кирпичные клетки. И они даже раздражали ее — всего несколько секунд, а потом она о них забыла.

А забыла только потому…

Только потому, что больше ни разу не подходила к окну!

На следующий день после приезда она смыла, надпись на стекле — и больше никогда наружу не выглядывала!

Ведь за окном Кирюшиной комнаты был не самый лучший пейзаж на свете. Глухая стена.

Каменный мешок с одним-единственным просветом — окошком с выкрашенной рамой!..

Настя вскочила с ковра и через секунду уже путалась неверными пальцами в шпингалетах. Когда створки окна с треском раскрылись и черная громада соседнего дома надвинулась на нее, то все встало на свои места…

Кирюша фотографировал окно напротив! И мальчика в этом окне! Странно, что она раньше не догадалась, когда лишь увидела фотографию.

Усевшись на подоконнике, Настя жадно вглядывалась в смутно белеющую раму. Никаких признаков жизни окно не подавало.

А ведь всего лишь половина одиннадцатого вечера!

Это у них, в маленьком Вознесенском, все засыпают вместе с землей и опущенными головками подсолнухов. А здесь, в Большом Городе, никогда не спят!

Нет, все не так. Не стоит забывать, что на фотографии в окне стоял мальчик. И эта комната — она вполне может оказаться детской. А в половине одиннадцатого дети уже видят десятый сон…

Снова не так.

Настя даже тряхнула головой — какая же она идиотка! Разве любящие родители допустят, чтобы детская их ребенка выходила на глухую стену! С единственным окном, с дурацкой надписью на нем… И Кирюша тоже хорош — вместо того чтобы украсить стекла веселеньким рисунком для своего маленького друга (а в том, что мальчик был знаком ее брату, Настя не сомневалась, они ведь вместе запускали змея!), придумал совершенно бессмысленную надпись. Да еще на английском! Да еще обращенную к окну напротив — иначе буквы были бы написаны нормально, а не справа налево!..

Именно — обращенную к окну напротив.

Зачем ребенку смотреть на эту надпись? И что малыш восьми или девяти лет может понять в ней, если сама Настя, которой, слава богу, тридцатник, ничего не поняла?! Кроме “Good-bue”, что означает — “до свидания”.

quot;До свидания” — это значит проститься. Но проститься ненадолго.

Бедный Кирюша, знал ли он, когда краска капала с его кисточки, что — навсегда?..

Он прощался с мальчиком? Или с кем-то еще, кто был по ту сторону окна?

Кажется, ее начинает бить дрожь.

Совершенно обессиленная, Настя сползла с подоконника и прикрыла створки. В конце концов, она должна все выяснить. И выяснить немедленно! Пол-одиннадцатого — это не очень поздний вечер. Она может взять фотографии и отправиться в квартиру напротив. Сказать родителям, что принесла снимки их сына, и, если повезет, поговорить о Кирилле. В этом нет ничего предосудительного, кроме времени визита…

И, может быть, они объяснят ей, что же, в конце концов, означает эта надпись:

GOOD-BYE/LADY-BIRD

…Путешествие к маленькому глухому тупичку между домом Кирюши и домом мальчика лишь убедило Настю в правильности предпринимаемых ею шагов. Задрав голову вверх, она смотрела на стены, почти смыкающиеся вверху. Только крошечная полоска неба отделяла дома друг от друга. Отсюда, снизу, оба окна не были видны, и Настя окончательно убедилась в том, что надпись на стекле, сделанная справа налево, точно указывала единственного адресата.

Или адресатов.

Для того чтобы попасть в дом напротив, ей пришлось изрядно попотеть. Почему, ну почему в этом городе обожают строить дома с черными лестницами и парадными, не очень отличающимися от них? Нет, сама Настя никогда не согласилась бы добровольно обречь себя на этот склеп, со всех сторон окруженный темной водой!

Слишком мало солнца, слишком мало тепла, слишком много странных людей. Неудивительно, что Кирюша здесь не выжил! Неудивительно, что дети в окнах домов такие грустные…

И совсем неудивительно, что лестничные площадки в домах пребывают в таком запустении.

Вот и сейчас Настя стояла на одной из них, снедаемая жгучим желанием набрать ведро воды и хорошенько отдраить и выложенный битой плиткой пол, и стены с налетом паутины, и даже железные, затертые множеством рук перила лестницы. Это желание было так велико, что она даже дернула себя за мочку уха: совсем вы обалдели, Анастасия Кирилловна! Ведь не для этого же вы, поминая всех русских и грузинских святых, вскарабкались на седьмой этаж!..

Она была почти у цели, и только одно останавливало ее: на площадку выходило две двери. Две, а ей нужна была одна-единственная.

Настя столько сил потратила на поиски дома, к которому пришлось выходить через соседнюю линию, что не подумала о самом главном: как найти нужную квартиру. Впрочем, две двери — это не пять и не шесть и, слава богу, не коридорная система. Пятьдесят на пятьдесят, что ей повезет сразу же. Тем более что обе двери разительно отличались друг от друга: одна была обита довольно респектабельным дерматином, а вторая, голенькая и обшарпанная, смотрела на Настю множеством фанерных заплаток: должно быть, замки в ней меняли неоднократно.

Вряд ли милый мальчик с зайцем на футболке живет за этим деревянным монстром, ключи от которого то ли теряются, то ли вовремя не попадают в замки. Лично она выбирает дерматин.

Придя к такому выводу, Настя переложила фотографии с правой руки в левую и позвонила.

Ей открыли не сразу: сначала мелькнула тень в глазке, затем послышался легкий звон набрасываемой цепочки, и только после этого дверь немного приоткрылась. И на нее взглянул любопытный старушечий глаз.

— Вам кого? — спросила старуха.

Настя наклонилась к образовавшейся щели, и в нос ей ударил сильный запах камфары, старой кожи, старых книг и старых цветов в старых гербариях. Собиравшихся, должно быть, ко дню тезоименитства августейшей императрицы Александры Федоровны.

— Вам кого?

— Простите за поздний визит, ради бога. Мне нужен мальчик. Он живет здесь… Маленький мальчик… Наверное, ваш внук.

— Нет здесь никаких мальчиков, — сердито бросила старуха и захлопнула дверь.

Несколько секунд Настя растерянно стояла перед черным рифленым дерматином. Первая попытка оказалась неудачной, а с мальчиком вообще вышел перебор. И никаким внуком этому высохшему Лютику он быть не может. Судя по запаху в квартире, по несохранившемуся цвету глаз старухи, ее внук и сам уже имеет внуков.

Что ж, у нее остается еще один шанс, зато верный.

…Верный шанс обратился в ничто спустя десять минут.

Все эти десять минут Настя билась в искореженную дверь. Вначале она робко звонила, потом звонила отчаянно, потом принялась стучать, потом колотить в дверь обоими кулаками. И, вконец обессиленная, прибегла к помощи ботинок.

Никакого эффекта.

За обшарпанной дверью никого не было. Ни движения, ни дуновения ветерка, ни запахов — даже камфарного.

Квартира была нежилой. Или, во всяком случае, хотела так выглядеть.

Квартира обманула Настю. Спрятала от нее мальчика в футболке! А ведь ей ничего не стоило приветливо открыться, и Настя вошла бы в нее, и ее напоили бы чаем, и, приложив палец к губам, показали бы спящего мальчишку, а она сказала бы: “У вас замечательный малыш. Такой серьезный… Смотрите, он улыбается во сне”.

Да, так бы она и сказала. А родителям было бы приятно.

И они обязательно рассказали бы Насте о старшем друге мальчика — Кирилле, который делал таких замечательных воздушных змеев. И Настя тоже рассказала бы. им о Кирилле — в детстве он обожал запускать змеев. Он ведь из Вознесенского, а это маленький поселок на юге, где нет больших домов, зато всегда тепло и море никогда не замерзает. Земля у них не очень хорошая, каменистая, но им с мужем привозят настоящий чернозем для теплиц. Она рассказала бы им об Илико: это ее сын, ему двенадцать, и этим летом он уехал учиться в Англию. Да, он уже взрослый. Слишком взрослый. Он взрослее, чем ей хотелось бы…

Настя изо всех сил стукнула ботинком по двери.

Напоследок.

А потом присела на грязные ступеньки лестницы и положила голову на колени. Фотографии, которые она прихватила с собой, теперь никому не понадобятся.

— …Что же вы двери высаживаете, девочка? Старческий голос за спиной заставил Настю вздрогнуть. — Вы же видите, что никто не открывает. Скажите спасибо, что я милицию не вызвала.

— Спасибо…

— И не сидите на холодном полу. Вы еще очень юная, вам детей носить. Разве можно так, милая?

Настя поднялась со ступенек и осторожно приблизилась к старухе. Она была совсем крошечная, похожая на девочку, которая забыла вырасти. Забыла, да так и состарилась, не вспомнив.

— В этой квартире никто не живет, — сказала состарившаяся девочка.

— И давно? — спросила Настя.

Вопрос ее был абсолютно лишен смысла: какая разница, как давно здесь не живут? Главное, что не живут сейчас.

— С лета… Может быть, с конца июня… Не помню точно, но разве в моем возрасте это важно?

— Извините, что побеспокоила вас. Я сейчас уйду.

— Думаю, им было бы приятно. — Старуха задумчиво пожевала губами.

— Кому? — удивилась Настя.

— Жильцам… К ним редко кто приходил. Зрение у меня неважное, но слух, слава богу, хороший. Вот вы стучали только что, а у меня даже в поджелудочной железе отдавалось. Она у меня больная…

— Простите, ради бога. Я просто искала мальчика… Мне кажется, он жил в этой квартире. Вот, посмотрите…

И прежде чем Настя успела сообразить, что делает, рука ее потянулась к карману куртки, где лежали фотографии.

— Это он. Вы знаете его?

— Предупреждаю, у меня неважное зрение… Старуха поднесла фотографии к глазам и долго, мучительно долго их рассматривала.

— Отвратительное зрение… Почти ничего не вижу… И поджелудочная… А лекарства такие дорогие… Если у вас будет возможность, никогда не старейте, девочка! Это так ужасно, так ужасно быть n'est pas frais!.. lt;Не первой свежести (фр.)gt;

— Не понимаю…

— Конечно, не понимаете, милая! Но лет через шестьдесят… О, как вам будет это близко…

Настя попыталась взять фотографии из разбитых артритом пальцев старухи. Но не тут-то было! Старуха перебирала снимки, цепко держась за их края и причитая по поводу безвозвратно утраченного зрения.

— А ведь раньше у меня были великолепные глаза. И я даже стреляла из духового ружья, представьте себе… Это Владик.

— Что? — не поняла Настя.

— Мальчика зовут Владик. Они жили здесь с бабушкой. Очень замкнуто. Ни с кем не общались. А потом уехали куда-то.

— В конце июня?

— Да-да… В конце июня звучит как “в конце жизни”, вы не находите?

— Они уехали насовсем?

— Они вывезли мебель… Правда, мебели было совсем немного.

— Может быть, они оставили адрес?

— Ну что вы! Я же говорила, они жили очень замкнуто. И этот мальчик… Владик… По-моему, он был серьезно болен.

Ну конечно, на фотографиях он совсем не улыбался!

— Серьезно болен? — переспросила Настя.

— В наше время это называли Melancolie de noire… Черная меланхолия. Это так печально…

Что такое “черная меланхолия”, Настя не могла взять в толк. В их семье никто не болел, кроме плодовых деревьев и винограда. Из года в год Настя боролась и с антракнозом черной смородины, и с ржавчиной малины, и с монилиозом груш, и с мучнистой росой на винограде, называвшейся довольно романтично — “милдью”.

Была еще и ее собственная застенчивая аллергия на крыжовник, но она под категорию “болезни” не подпадала.

И вот, пожалуйста, какая-то черная меланхолия!

— А вы не знаете, к мальчику… к Владику приходил когда-нибудь молодой человек? Темноволосый, очень красивый…

— Все молодые люди красивы, милая. Хотя бы потому, что они молоды. Вы тоже очень красивая.

— Спасибо, — Настя покраснела. — И все-таки?

— Не знаю, милая… Они ни с кем не общались. А я не привыкла навязываться.

— Я возьму фотографии…

— Подождите… Это же воздушный змей, правда? — Старуха потрясла снимком перед Настей. — Это воздушный змей, какая прелесть! Tres joli! lt;Очаровательно! (фр.)gt;

Если сейчас старуху не остановить, она вполне может углубиться в воспоминания о том, как запускала змеев с Павлом Первым. И играла в куклы с Екатериной Второй, когда та еще была бедной немецкой принцессой на горошине!

— Значит, адреса они не оставили? — переспросила Настя.

— Увы, милая. Возьмите ваши фотографии…

— Может быть, его можно где-то узнать?

Старуха развела руками, и фотографии выпали из ее нетвердых пальцев. Неловко нагнувшись, Настя принялась собирать их.

— Простите, что побеспокоила. И спасибо вам за все, — с чувством сказала она.

— Ну что вы. Мне приятно было поболтать с вами. Ко мне тоже редко заходят. Хотя теперь я точно знаю, кто придет следующим.

— Кто?

Старуха улыбнулась и погрозила Насте пальцем:

— La mort lt;Смерть (фр.)gt;, милая…

…Визит к старой даме не принес Насте облегчения. Она не узнала ровным счетом ничего, кроме имени мальчика и имени приходящей медсестры старухи с красивой фамилией Ламорт. У Кирюши тоже была красивая фамилия — Лангер. Но надпись на стекле он адресовал совершенно пустой квартире. Все то страшное, что произошло с ним, относилось к осени. А мальчик уехал в конце июня.

Но тогда все бессмысленно, бессмысленно, бессмысленно!

Как бессмысленно его “до свидания”!

С кем он прощался, ведь окно Кирюшиной комнаты видно только из окна мальчика?! Нужно успокоиться на том, что сказал ей следователь: Кирилл Лангер был безумен и не ведал, что творил!.. Как не ведают, что творят, божьи коровки. Не те, свихнувшиеся в страшном танце под обоями, а совсем другие, которых она видела на мониторе у Арика. Бегают сломя голову, зарабатывают очки… А может, “Lady-bird” не что иное, как название воздушного змея?..

Бегают сломя голову, зарабатывают очки… А по низу экрана бегут буквы и цифры. Цифры и буквы. Буквы!

Настя едва не упала с лестницы.

Буквы, ну, конечно же, буквы. Очень похожие буквы!

От напряжения у нее заломило в висках. Она вспомнила, она почти догадалась! Нужно только найти телефон, чтобы… Чтобы…

Слава богу, что единственный автомат на углу работал. Настя юркнула под пластиковый навес и, трясясь всем телом, набрала номер. Только бы он оказался на месте! Окажись, пожалуйста! Ну же, ну!..

— …Арик! — заорала она, как только милый, юный, бесконечно прыщавый и бесконечно родной мальчишка снял трубку. — Арик, это я, Настя.

— Ну?

— Та игра, в которую ты играешь…

— “Секретные материалы”?

— Нет, другая, детская… Ты говорил… Вспомни!

— А чего вспоминать?

— Как она называется?

— Игра?

— Игра.

Несколько томительных секунд Арик сопел в трубку.

— “Битвы божьих коровок”, — наконец сказал он.

— Так и называется?

— В оригинале — “Lady-birds Battles”… He понимаю, что в этом смешного? Битвы — они разные бывают. И такие тоже…

Настя смеялась так отчаянно, что у нее вымокли волосы на висках. И… кажется, опять пошла кровь из раны на ноге.

— Эй, ты с ума сошла, что ли? — тревожно переспросил Арик.

— Нет. Никто не сошел с ума. Никто никогда с него не сходил. Ты понял?

Настя повесила трубку. И веселье, обуявшее ее так внезапно, так же внезапно отступило. Теперь она знает, как переводится вся фраза.

quot;Прощай, божья коровка”.

Ну и что? Она просто перевела фразу, только и всего. Она могла бы сделать это, взяв любой словарь. Англо-русский.

Взять англо-русский словарь и отгадать загадку, которая вовсе не нуждалась в том, чтобы ее отгадывали. Потому что загадкой себя не считала.

…В квартиру Кирюши возвращаться не хотелось, и Настя отправилась в небольшой кабачок, единственное преимущество которого заключалось в том, что он был ближайшим к дому. Кабачок назывался “Морской волк”, и Настя уже обедала там однажды.

Теперь было время романтического ужина при свечах. Но ни свечей, ни спутника у нее не было, и потому придется ограничиться бокалом вина.

Заказав себе двести грамм самой дешевой “Алазанской долины” (какая же она все-таки взрослая, серьезная женщина!), Настя забилась в самый дальний угол кабачка, под дощатый стенд с морскими узлами. Если бы сейчас ее видел Заза! Одиноко сидящую в заведении, где полно чужих мужчин, вина и сигаретного дыма! Он собственноручно собрал бы ей вещи и купил плацкартный билет до ада, где отступницы-жены лижут чугунные сковородки. Настя вздохнула: несуществующее обручальное кольцо все еще сжимает ей сердце! Но совсем чуть-чуть. Иначе она не потягивала бы сейчас вино (какая же она все-таки взрослая, серьезная женщина!).

И независимая. И может забросить ногу на ногу.

Если бы она приехала в Питер при других обстоятельствах и Кирюша был бы жив, он обязательно пригласил бы ее сюда. И устроил бы прямо под морскими узлами. И улыбался бы, бросая в рот орешки. А она говорила бы ему: “Не смейся, это мое первое кафе за тринадцать лет. Не смейся, иначе мы поссоримся. Прямо сейчас”. Интересно, что бы он ответил?

Голубок и горлица никогда не ссорятся.

Вот что бы он ответил.

Но он мертв. Он никогда и ничего ей не скажет.

Он попрощался даже со своим маленьким другом из окна напротив. Вот только малыша там уже не было. “Прощай, божья коровка” — это звучит очень трогательно и совсем не страшно. Божьи коровки, которых он рисовал на стене, они гораздо страшнее. Или оттого, что их много? Или это оттого, что Кирюша не умел рисовать? И почему она подумала, что “божьей коровкой” зовется воздушный змей? Потому что маленький Владик на фотографии запускал змея? И эта надпись — зачем было оставлять ее, если Кирилл знал, что мальчик никогда ее не увидит?

А может, в этой фразе есть еще один, тайный смысл?..

Пора бежать за новой порцией “Алазанской…”. Нет, к черту вино! Дожив до тридцати, она имеет право и на коньяк. Всегда мечтала попробовать…

Не то чтобы спиртное ударило Насте в голову — оно просто пустило ее зашоренные, уставшие мысли в совершенно другом направлении. И Настя начала все сначала.

Никакого тайного смысла в простой фразе нет. Смысл в том, как она написана. А она написана так, что нормально прочитать ее может только человек, стоящий в окне напротив. Значит, она и предназначена для человека в окне напротив. А не для несчастной сестры Кирилла Насти и прочих людей, которые толкутся в квартире, вынимая его тело из петли…

Запомним: надпись предназначена для человека в окне напротив.

Этого человека зовут Владик, и он очень маленький. И вряд ли умеет читать по-английски. И — самое главное — он там больше не живет. Но есть другие люди (например, сестра Кирилла — Настя), которые узнали о существовании мальчика Владика. Тогда получается, что надпись предназначена не только и не столько малышу, сколько тем, кто догадается, что малыш жил там.

Запомним: надпись предназначена еще и тем, кто узнал о человеке в окне напротив.

Но малыш уехал. И адреса его никто не знает. И тогда надпись приобретает еще одно значение: нужно найти малыша.

Вот только как его найти, черт возьми?!

А коньяк совсем не так прост, как кажется. Вот только запах… Но если смешать его с вермутом… Дожив до тридцати, она имеет право и на вермут… И на вермут с коньяком… Всегда мечтала попробовать…

Настя вдруг почувствовала странную, бессильную ненависть ко всему, что проделал с ней брат. Мало того, что он никогда и в грош ее не ставил, так еще и ничего толком не объяснил! Неужели нельзя было найти другой, более легкий способ оставить сообщение.

Если он вообще оставлял хоть какое-то сообщение!

А если все-таки оставил? Но не в пустой же, заколоченной квартире его искать! Не в надписи, к тому же стертой! Не в божьих коровках на стене, в которых сам черт ногу сломит!..

Настя отставила бокал и почувствовала, что совершенно пьяна.

А почему бы и не поискать в божьих коровках, хи-хи, ведь их не так уж много, хи-хи, всего каких-то сто пятьдесят — двести штук, хи-хи, или больше, хи-хи, перебрал ты, Кирюша, со своими насекомыми, хи-хи, и какой милый молодой человек смотрит на нее из противоположного угла, хи-хи, хи-хи-хи!..

Надо выбираться отсюда, пока она не упала под стол!..

Видел бы ее Заза, хи-хи-хи, который испортил ей жизнь, приковал к куску земли виноградной лозой и пристукнул сверху грушей “Любимица Клаппа”! А ведь она, не рабыня!

— Я не рабыня! — сказала Настя вслух, и люди, сидящие за соседними столиками, моментально стихли.

И, кажется, посмотрели на нее с веселым одобрением.

Нет, пора выбираться…

…Даже ночной, пахнущий мороженой рыбой воздух не привел Настю в чувство.

Даже стоящий у подъезда джип не заставил ее протрезветь. Кажется, она уже видела где-то эту машину. Может быть, в автокаталогах, которые Заза выписывал для Илико?..

В любом случае ей лучше обойти эту машину стороной.

— Настя!..

Интересно, ее действительно позвали? В любом случае ей лучше обойти этот голос стороной. Настя уже ухватилась за спасительную ручку подъезда, когда ее снова окликнули:

— Настя!

Скрыться за дверью она не успела. Чьи-то железные пальцы ухватили ее за плечо.

Кирилл № 2. Тот самый плохой-хороший парень, который так любезно согласился подвезти ее сегодня вечером.

— Поздновато возвращаетесь! Э-э, да вы нарезались! — Его голос вовсе не звучал осуждающе. — Давайте-ка я вас провожу.

— Зачем?

— Потому что вы нарезались. Можете не дойти.

— Зачем вы здесь?

— Вы забыли пояс у меня в машине. От куртки.

— И вы ради этого приехали? — Лицо Кирилла № 2 качалось у нее перед глазами. Да, она пьяна, но не настолько, чтобы не суметь оценить абсурдность ситуации. Большой человек гоняет большую машину и торчит у подъезда большое количество времени только для того, чтобы отдать ей маленький пояс?..

— Ради этого, — подтвердил Кирилл.

— Вы говорите чушь. — Настя покачнулась и едва не упала ему на руки.

— Почему же чушь?

— Потому что вы приехали совсем из-за другого. — Настя уперлась кулаком в грудь Кирилла. Впрочем, не совсем в грудь. Он был слишком высок, так что ей пришлось довольствоваться солнечным сплетением.

— И из-за чего, вы думаете, я приехал?

— Из-за меня, — Настя захихикала. — Потому что я загорелая, обветренная, и зубы у меня как у ротвейлера.

— Правда? Ну-ка покажите. Настя послушно открыла рот.

— Ничего не видно. Давайте-ка к свету!

Кирилл легко приподнял ее и после недолгих колебаний установил против фонаря. И принялся исследовать Настину пасть.

— Нет. Зубы у вас совершенно нормальные. Так что насчет ротвейлера не обольщайтесь.

quot;И насчет всего остального тоже”, — говорил весь его вид.

— А где пояс? — спросила Настя, как только осмотр был закончен.

— Вот, — Кирилл № 2 вытащил из кармана свернутый кусок кожи и поболтал им перед ее лицом. — Но сейчас я вам его не дам. Снова потеряете.

— А когда отдадите?

— Когда отведу вас домой.

— А зачем вести меня домой?

— Потому что вы нарезались. Вы на каком этаже живете?

— На седьмом.

— Очень хорошо. Идемте.

Путешествие в лифте полностью выпало из Настиной впервые в жизни помутившейся памяти. Но у дверей квартиры наступило неожиданное просветление.

И перед тем как достать из кармана ключ, Настя торжественно объявила:

— Я замужем.

— На здоровье. — Это известие никак не взволновало ее нового знакомого. Напротив, он как будто даже обрадовался.

И с видимым интересом стал наблюдать, как Настя пытается попасть ключом в преступно узкую замочную скважину. Но после пятиминутных мытарств с замком интерес стал резко падать.

— Может, имеет смысл позвонить в звонок? — предложил Кирилл № 2. — Мужу? Он откроет.

— Он уехал. В командировку. В Англию, — ляпнула Настя первое, что пришло ей в голову.

— И вы праздновали его отъезд? Давайте сюда ваш ключ. Я помогу.

Последнее, что услышала Настя, был скрежет открываемого замка.

Нельзя сказать, что ее сознание полностью погрузилось во тьму. Изредка оно напоминало о себе и даже пыталось привстать и оправиться. Во всяком случае, в нем смутно отпечаталось несколько сцен.

Кирилл обмывает ей лицо водой.

Кирилл снимает с нее ботинки.

Кирилл рассматривает видеокассеты.

Кирилл стоит у окна.

У нее очень болит голова… Просто раскалывается. Как будто кто-то топчет ее несчастные мозги коваными сапогами…

Именно с этим ощущением топота кованых сапог в голове и привкусом подгнивших яблок во рту она и проснулась. И несколько минут лежала в полной растерянности. Вчерашний вечер едва просматривался сквозь мутные стекла бокалов.

С “Алазанской долиной”, коньяком и вермутом.

И одно лишь воспоминание о них заставило Настю броситься в ванную.

Спустив чертово воспоминание в толчок и немного отдышавшись, она подумала о Кирилле. Как могло случиться, что она позволила незнакомому мужчине зайти вместе с ней в квартиру?! А переведя взгляд на босые ноги, Настя и вовсе похолодела.

Он! Он снял с нее ботинки (боже!).

Он снял с нее куртку (боже!).

А если он сделал что-то еще? Что иногда проделывают мужчины с нестойкими женщинами?! Что, если он увидел пожелтевшие пуговицы на лифчике? Нашел ее заветный кармашек?.. Боже-боже-боже! Она — преступная жена и преступная мать!..

Эта мысль была так ужасна, что даже кованые сапоги перестали вздымать пыль на плацу и замерли в голове на счет “Стой! Раз-два!”. Готовая каждую минуту хлопнуться в обморок, Настя зажмурилась, а потом, приоткрыв один глаз, принялась ощупывать им одежду.

Рубашка задраена на все пуговицы.

quot;Молния” на штанах незыблема, как волжский утес. Ремень застегнут. Деньги — в заветном кармашке. Все до последней десятки.

С ней ничего не произошло. Но тогда куда делся Кирилл?

Соблюдая все меры предосторожности, Настя обошла квартиру. Фотография Кирюши и поминальная водка на месте. Из коробки с его вещами ничего не пропало. Снимки с Мицуко оказались там же, где она вчера оставила их, — под самой дальней кучей видеокассет. Снимки с Владиком — на законном месте в кармане куртки.

Как бы ей этого ни хотелось, но приходится признать: новый, или Второй, Кирилл — благородный человек. Не воспользовался беспомощностью подвыпившей дамочки.

Настя подошла к двери и подергала ручку. Дверь оказалась закрытой на собачку. Кирилл № 2 просто вышел и захлопнул ее за собой. А к двери прилепил записку.

quot;ВАШ ТЕЛЕФОН НЕ РАБОТАЕТ. ОСТАВЛЯЮ СВОЙ. ПОЗВОНИТЕ И СООБЩИТЕ, КАК СЕБЯ ЧУВСТВУЕТЕ. ПРИВЕТ МУЖУ. К. Н. 2 ч. 40 мин”.

Что ж, придется позвонить и сообщить.

С запиской в руках Настя отправилась на улицу. К ближайшему таксофону.

Тошнота все еще не отпускала ее, а палец путался в кнопках. Несколько раз она пыталась набрать номер, но, дойдя до третьей (четвертой, пятой) цифры, сбивалась.

И зачем только она перемешала коньяк с вермутом? А все этот дурацкий Город!

Мало того, что он отнял у нее брата и разорвал на части обручальное кольцо, — он еще попытался споить ее!.. И зачем только Настя пошла у него на поводу?

Да так резво пошла, что сейчас не может попасть пальцем в кнопки. Вчера, когда она была трезвой, у нее получалось значительно лучше. Вчера…

Вчера она тоже звонила… И звонила Арику! Зачем она звонила Арику? А затем, чтобы узнать, как переводится английское слово “Lady-bird”! Божья коровка, вот как это переводится! С этим знанием она отправилась в кабачок “Морской волк” (бр-р, сейчас опять стошнит!)… И долго там сидела. И думала о малыше Владике. И что-то такое придумала…

Что нужно найти малыша.

Потому что надпись на стекле указывала на его окно. А потом она напилась и непотребно хихикала. Над своими же собственными мыслями. Вернее, над одной-единственной — и бредовой — по поводу адреса: а почему бы и не поискать в божьих коровках, хи-хи, ведь их не так уж много, хи-хи, всего каких-то сто пятьдесят — двести штук, хи-хи, или больше, хи-хи, перебрал ты, Кирюша, со своими насекомыми, хи-хи, хи-хи-хи…

Так, дурацкое хихиканье можно опустить. И тогда остается только: а почему бы не поискать в божьих коровках?..

Настя сразу же забыла о Кирилле № 2.

Действительно, почему бы не поискать в божьих коровках?.. И как только она задала себе этот риторический вопрос, ей сразу стало легче.

Вернувшись в квартиру и зайдя в комнату, Настя минут десять тупо смотрела на недавно поклеенные обои. На такие симпатичные и безмятежные лодочки, хижины, стрелы бамбука. Она убила на эти лодочки целый вечер и ночь и почти семьсот рублей живых денег. Неужели у нее поднимется рука содрать их? И снова оказаться в обществе плохо прорисованных насекомых?

Поднимется, еще как поднимется!

Закрыв глаза, Настя принялась сдирать бумажное чудо.

Через полчаса все было кончено. И проклятые Ladybirds предстали перед ней во всей красе. Неумело нарисованные, танцующие только им одним известную самбу. Или румбу. Или краковяк. Никакой системы в их хаотичном движении не было.

Напрасная затея.

Напрасная затея, думала Настя, сидя на полу и завернувшись в остатки обоев. Напрасная-напрасная-напрасная. Урок № 1: никогда не стоит слушаться внутреннего голоса, если он нетрезв. Если он пьян как сапожник.

Никакой системы, никакого смысла. Ничего хотя бы отдаленно напоминающего очертания букв или цифр. Никакой подсказки. Но разве она ожидала чего-то другого?..

Настя поднялась с пола и забралась на кровать. И приблизила лицо к самому нижнему рисунку. Ничего, кроме неровных, неумелых линий на шероховатой стене…

Ей повезло только на двадцатом рисунке.

Сначала Настя подумала, что это всего лишь царапина, дефект поверхности, из-за которого не стоит и глаза ломать. Тем более что они уже начали слезиться. Но, послюнив палец и потерев штукатурку, она явственно увидела на крылышке божьей коровки цифру “9”.

Любимую Кирюшину цифру. Девять лет разницы между ними, девять ангельских хоров…

То, что Настя нашла именно девятку, было знаком свыше!

quot;Девятка” была совсем маленькой, процарапанной чем-то острым — может быть, иголкой. Скорее всего иголкой. Цифра проступила, отделилась от стены, стоило Насте только затемнить ее границы. Но если есть девятка, то есть еще, по крайней мере, восемь цифр!

…Их оказалось не восемь. И не девять.

Пятнадцать.

Причем цифра “13” была повторена два раза. А возле цифр “4”, “8” и “11” к тому же стояли точки. Изрядно намучившись с ними, Настя вспомнила любимые маленьким Кирюшей загадки: нужно было соединить цифры по порядку, чтобы в результате получить какое-то изображение.

Волка. Или вороны. Или маленького ослика.

Возможно, Кирюша взял за основу именно эти детские невинные построения.

Соединив первые четыре цифры, Настя получила букву “П” и на радостях побежала в ванную — подставлять разгоряченное лицо под душ. И именно под струями воды к ней пришла здравая мысль: точка у буквы означает ее конец.

Дальше дело пошло быстрее: она собрала еще две буквы — “О” (стилизованную под ромб — для удобства) и “Г”. И споткнулась на последней. Варианта могло быть только два — “А” или “Л”. ^

Но две повторяющиеся “13” так и просили соединить их. И Настя соединила.

Лучше бы она этого не делала!

В результате титанических усилий гора родила мышь, и перед Настей предстало не имеющее смысла слово:

П О ГА

Она едва не расплакалась от обиды.

У Кирюши, с его игрой в детектива, совсем сбило крышу. Потратить столько времени — и своего, и Настиного — на то, чтобы зашифровать в рисунках этот бред!.. А может, это всего лишь часть слова — стоит только найти недостающее, как сразу прояснится вся картина?

Настя принялась за осмотр Lady-birds — поголовья с новой силой, но так ничего больше не нашла. Ни единой цифры, ни единого намека на цифру!

Что ж, придется довольствоваться бессмысленным “ПОГА” и кусать локти от отчаяния.

Если, конечно, это не гнусная аббревиатура.

А если аббревиатура?

Тогда все, привет. Ей никогда ничего не узнать.

Улегшись на обои и закрыв глаза, Настя принялась соображать. В конце концов, надпись вполне может иметь какой-то смысл, тем более в этом совершенно непонятном ей Городе с прилегающими к нему окрестностями. Например, название какого-нибудь населенного пункта. Но… если это населенный пункт, то почему не указан более точный адрес? Или Кирюше просто не хватило времени и желания продолжать свои игры?

Битвы. Битвы божьих коровок, как сказал бы Арик.

И потом, что это за название — Пога?

Разве уважающий себя поселок станет носить такое название? Вот у них на юге: всего лишь четыре улицы, три пятиэтажки, три коммерческих ларька, два магазина, одна школа и одно музучилище — зато как звучит!

Вознесенское!

А тут какая-то Пога. Ничуть не лучше, чем Карабсельки, о которых говорил ей Арик.

Настя поднялась с пола и на четвереньках поползла к ящику. В конце концов, если существуют Карабсельки и станция Мга, то почему же не быть Поге?

Распотрошив ящик, она достала из него потрепанную книжицу “Расписание электропоездов”. К книжице прилагалась свернутая до трухи по сгибам карта Ленинградской области. Перелопатив карту, она нашла наконец то, что искала.

Пога (поселок? деревня?) все-таки существовала. В каком-то Лодейнопольском районе, у черта на рогах. Да и выглядела она весьма сомнительно — мелкий шрифт. Даже Настино родное Вознесенское смотрелось на карте гораздо лучше — и это всего лишь при двух магазинах и продавщице Лидухе!

Но до конца насладиться зрелищем Поги Насте не пришлось: в дверь раздался звонок. Долгий и требовательный.

Такой долгий и такой требовательный, что Настя, перед тем как откликнуться на него, без всякого сожаления расстегнула штаны и с мясом вырвала заветный кармашек.

Отныне никаких компрометирующих ее незавидное происхождение деталей! Во всяком случае, пока она остается в этом городе!

— …Почему вы не позвонили? — спросил Кирилл № 2, когда Настя открыла дверь. — Вы прочли записку?

— Да.

— Тогда почему вы не позвонили?

— А вы волновались?

— Я просил вас позвонить. Вы этого не сделали.

— Вы тоже, — неожиданно вырвалось у Насти. Господи, о чем она думает? О рубашке, задраенной на все пуговицы? О наглухо застегнутом ремне?

— Вы о чем? — Кирилл № 2 удивленно поднял брови.

— Ни о чем. Просто так.

— Неужели вы думаете, что мне больше делать нечего, кроме как ездить к вам как на работу?

— Думаю, да, — сказала Настя, обмирая от страха. — Больше вам делать нечего.

Кирилл № 2 внимательно посмотрел на нее и почесал переносицу.

— Верно. Вы свободны?

— Я замужем, — напомнила Настя.

— Я не об этом. Вы свободны сейчас?

— У меня дела… Я уезжаю.

— Куда?

— За город. — Зачем только она говорит ему все это?

— Какие дела могут быть за городом? За городом нужно отдыхать.

— Отдыхать пока не получается.

— Куда вы едете?

— Далеко… Наверное… В Лодейнопольский район, — старательно выговорила Настя. — Вы не подскажете, с какого вокзала до него лучше добраться?

— Подскажу. Могу даже вас добросить. До вокзала. Что ж, это хорошая идея. Хотя она и лишается своего любимого эскалатора, в машине тоже неплохо. Не то что в мини-тракторе “Бобкет-453”, который достиг больших высот в сезонном отбитии задниц… Тем более что, воспользовавшись услугами Кирилла № 2, она сэкономит массу времени.

— Вы подождете меня?

— Где? — Он даже не делал попыток проникнуть в квартиру.

— Внизу. Я сейчас спущусь.

Закрыв за Кириллом дверь, Настя отправилась в ванную, вычистила зубы и сняла проклятый лифчик. Лучше уж совсем никакого, чем этот жалкий линялый кусок сатина с такими же жалкими, вечно перекручивающимися бретельками!..

А той части Анастасии Кирилловны Киачели, которая робко взывала к здравому смыслу из вознесенской навозной кучи, было приказано замолчать.

Шуганув простушку из верхней части зеркала, Настя придирчиво осмотрела нижнюю. Грудь даже не делала попыток упасть на живот, она держалась молодцом. Она еще была ого-ого-го! Освобожденная от тринадцати лет затворничества, Настина грудь и думать не хотела о том, что же этот странный человек забыл в ее жизни. И откуда вообще он появился? И чего он хочет от нее? И почему возникает снова и снова?

В конце концов, он просто подбросит ее до вокзала. Только и всего.

…Через сорок минут стало окончательно ясно, что никаких вокзалов не будет.

Хотя они проехали по меньшей мере два. В полном молчании.

Но когда высотные дома сменило шоссе с прилепившимся к нему пунктом дорожно-постовой службы, Настя все-таки решилась заговорить.

— У вас вокзалы за городом? — спросила она, искоса глядя на Кирилла.

— У нас за городом только аэропорт.

— Вы думаете, имеет смысл лететь самолетом? Учтите, паспорт я не взяла.

— Думаю, имеет смысл воспользоваться моей машиной. Раз уж я взялся вас подвезти, двумястами километрами больше, двумястами меньше — какая разница?

— Действительно, никакой…

— Тем более что я ни разу не был в Лодейнопольском районе. Что вы собираетесь там делать?

— Мне нужно навестить… родственников, — соврала Настя.

— И каков конечный пункт?

— Пога. — Запираться не было смысла. Ведь не остановит же она машину посреди шоссе, в самом деле! Не начнет выпрыгивать из салона на ходу! — Вы знаете, где это?

— А вы? — спросил Кирилл.

— Понятия не имею.

Он сделал легкую попытку улыбнуться. Не очень-то у него и получилось. И все из-за хищно сжатых челюстей, больше похожих на паучьи холицеры.

— Но эта Пога есть на карте. Я сама видела.

— Если есть на карте — и волноваться нечего. Найдем. После такого успокоительного заверения Кирилл надолго замолчал.

Лучше не придумаешь. Откинувшись на сиденье, Настя смотрела в окно. Вернее, делала вид, что смотрит. Куда больше ее волновали соблазнительные и совершенные детали автомобиля. Обшитая деревом панель, ручки, к которым страшно было даже прикасаться, масса блестящих кнопок, датчиков, приборов… Рулевая колонка, украшенная перламутром, и болтающиеся в ней ключи — тоже произведение искусства. И даже не совсем подходящий по стилю брелок в виде маленького божка не очень ее портил.

А сиденья! Натуральная кожа!

Тайком от владельца машины Настя заелозила ладонями по сиденью. Шикарная обивка, даже любимое кресло Зазы, стоящее на почетном месте в их доме, меркнет по сравнению с этой красотой!.. А сам джип! Нет, они, конечно, тоже не безлошадные, кроме мини-трактора у них есть еще “КамАЗ”, на котором дальний родственник Зазы и по совместительству их сезонный рабочий Нодар возит на рынок овощи и фрукты.

Но такой машины Настя не видела никогда!.. И вряд ли увидит.

— Чем вы занимаетесь, Кирилл? — спросила она.

— Это вас действительно интересует?

А если он бандит? Рэкетир? Преступный авторитет? Лучше не знать этого, не будить лихо. В конце концов, до сих пор он ничем не проявлял своих преступных наклонностей.

— Нет, — голос у Насти слегка дрогнул. — Меня это не интересует. Я просто не понимаю, почему вы…

quot;Почему вы ко мне привязались”, — вертелось на ее языке. И лишь волевым усилием язык удалось укротить.

— Почему я к вам привязался? Вы это хотели спросить?

— В общем да.

— У меня относительно вас далеко идущие планы. Далеко идущими планами в понятии Насти было:

А) дать образование сыну;

Б) вывести новый сорт хризантем путем скрещивания золотистой “Свемба Каре” и сиреневой “Мальчиш-Ки-бальчиш”;

В) установить на винограднике автономную мелиоративную систему “Дождик-4”.

Что же подразумевает под далеко идущими планами Кирилл, Настя не знала. Но на всякий случай спросила:

— Это не опасно для жизни?

— Для жизни все опасно. Даже сама жизнь. Произнеся эту псевдофилософскую сентенцию, Кирилл № 2 снова заткнулся. И молчал до самой Поги.

…Они добрались до нее только к исходу третьего часа.

К тому времени шоссе благополучно ушло вправо, в сторону Карелии, и Онежского озера (как пояснил ей Кирилл). Джип перескочил на бетонку, а затем на проселочную дорогу. Вот тут-то и начиналось самое интересное: леса.

Последний раз Настя видела леса в учебнике природоведения. Леса потрясли ее детское воображение, но лишь на пять минут. После этого Настя и думать забыла о лесах, ей вполне хватало южного пейзажа. И вот пожалуйста — сосны, ели и облетевшие березы во всей своей красе.

А вот Пога оказалась совсем не такой очаровательной.

Они проскочили бы ее, если бы Кирилл не заметил покосившийся, покрытый ржавчиной указатель: “ПОГА”.

К тому же какой-то шутник крест-накрест (очевидно, крупным гвоздем) зачеркнул само название.

— Вы именно сюда так стремились? — спросил Кирилл, впрочем, без всякой иронии.

Настя пожала плечами.

Все дома (они насчитали что-то около пятнадцати дворов) были заколочены. Настя с тоской смотрела на прикрытые гнилыми досками ставни, вросшие в землю двери, поваленные заборы. Под ногами хлюпала жирная, никем не потревоженная грязь, а вдалеке виднелась кромка леса.

— Хотите прикупить здесь недвижимость? — Очевидно, на природе у Кирилла № 2 проснулось чувство юмора.

Настя ничего не ответила. Да и что было отвечать? Если окажется, что столь долгий путь оказался напрасным, нет никаких гарантий, что Кирилл не зароет ее здесь же, в первом попавшемся разрушенном хлеву.

— Что будем делать? — спросил он. — Может, пикничок устроим? Чтобы день не пропал… Ну, не расстраивайтесь! Отнеситесь ко всему философски…

Философии в окружающем пейзаже было хоть отбавляй. Но Кирюша! Отправил сестру за двести километров, в непролазную грязь. Хорошо еще, что машина подвернулась. А если бы ей пришлось ехать на электричке до ближайшего более-менее крупного населенного пункта? А потом добираться на автобусе до гораздо менее крупного. А потом на чем? На дровнях? На лошадях? На оленях? На козе?..

— По-моему, здесь еще не все умерли, — сказал Кирилл. — Вон, смотрите.

И действительно, из трубы ближней к лесу избенки тонкой струйкой поднимался дым.

Путь до избенки занял совсем немного времени, а у ветхой изгороди их встретила старуха в ватнике, по самые глаза повязанная платком. На диковинную машину она и внимания не обратила, зато люди — люди вызвали у нее живейший интерес.

Но первой в разговор она так и не вступила. Напротив, царственно ждала, когда к ней обратятся. А уж она посмотрит, стоит ли разговаривать с пришлыми или нет. А уж если они выберут неверный тон…

К расспросам о маленьком Владике Настя приступила только через полчаса. А до этого терпеливо выслушала всю историю Поги от Новгородского веча до наших дней. И узнала много интересного. О том, что последний старик умер два года назад, а сейчас живут одни старухи. Что передвижная лавка привозит хлеб раз в десять дней, а раньше приезжала раз в неделю. Что свет у них отключили еще раньше, чем умер последний старик. Что старухи нанимают двух мужиков из соседнего, еще не до конца развалившегося Нюшкиного Погоста заготавливать дрова на зиму, а те требуют чересчур много водки. Что у единственного на всю округу участкового жена работает в сельпо. И что с периодичностью раз в три месяца она в паре с участковым-мужем обирает сельпо до последнего гвоздя.

А потом они его поджигают.

А затем муж-участковый составляет акт о пожаре. И благодаря этому промыслу дом у них — под железной крышей. И отхожее место — в доме, прямо как в самом Лодейном Поле. Или (страшно подумать!) в самом Питере… Она, правда, своими глазами не видела, но Фирсовна. из автолавки ей рассказывала…

Только после пассажа о Фирсовне, явно размягчившего сердце старухи, Настя решилась завести разговор о мальчике Владике. А старуха, крестясь и мелко шевеля губами, вдруг принялась рассказывать о видении отроку святого Варсонофия…

Услышала ли она Настю?

Может быть, и не услышала, только махнула рукой в сторону близкого леса.

А бесполезные фотографии так и остались лежать в кармане куртки. И Насте ничего не оставалось, как последовать за указующим перстом старухи.

…До леса Настя не дошла.

Подобие дороги неожиданно сделало странный кульбит и резко покатилось под горку. А в открывшейся низине она увидела еще один, отлученный от остальной деревни дом. Дом не был заколочен, напротив, поблескивал чисто вымытыми маленькими окошками. А на изгороди, окружающей дом, сидел тот самый мальчик, ради которого она приехала сюда, за двести с лишним километров. Мальчик смотрел прямо на дорогу, а над ним, привязанный к жерди, упруго реял воздушный змей.

А в руках…

Несмотря на расстояние, которое отделяло ее от Владика, Настя могла бы поклясться, что в руках малыш держал игрушку.

Плюшевую божью коровку…

…Пацюку несказанно повезло.

Он не лежал сейчас на прозекторском столе с осколками зубов в деснах и осколками костей в теле. Его не обмывали и не наряжали в одноразовый костюм с разошедшимся на спине швом. И стеснительная урна не маялась в ожидании его пепла.

А бог и сатана не дулись в “очко”, где на последний кон выставлялась душа Пацюка. И в забеге на приз Страшного суда Егор не попал в число финалистов.

Он задерживался в лучшем из миров, он получил отсрочку, и эту отсрочку необходимо было отметить.

Вот почему после того, как кроткий Борода сделал ему свинцовую примочку на разбитый подбородок, Пацюк послал его за водкой. Водку Борода не принес, зато явился с детским яблочным пюре, кефиром “Парнасский”, полукилограммовым пакетом китайских (а каких же еще!) пельменей.

Если бы Пацюк находился не в таком беспомощном состоянии, он обязательно запустил бы в Бороду и пельменями, и кефиром. Но тупая боль во всем теле и острая в боку (должно быть, призраки ночи подпортили-таки ему ребро!) заставила Пацюка безропотно съесть все яблочное пюре.

И даже попросить добавки.

— Вот тебе и увэй, — сказал Егор Бороде, доедая вторую банку.

— Вот именно. Если бы ты покорился судьбе и не отправился бы шляться по всяким злачным местам, ничего бы с тобой не произошло.

— И что же я должен был делать? Сидеть в твоей келье до скончания века?

— Думаю, все разрешилось бы гораздо раньше.

— Ничего не разрешится, если я не буду предпринимать никаких шагов.

— Шаги не важны. Важно направление движения, — как всегда, туманно выразился Борода и, поставив перед собой высушенную тыкву с изображением Лао-цзы, принялся медитировать.

А Пацюк остался наедине с саднящим боком и невеселыми мыслями.

Сегодняшний поход по местам боевой и трудовой славы Мицуко закончился плачевно. А мог закончиться еще плачевнее, если бы не…

Если бы не что?

Ощупав себя, Пацюк неожиданно понял, что испытывает, если так можно выразиться, всего лишь поверхностную боль. Ни один жизненно важный орган не был задет, не считая треснувшего ребра (и то еще не факт, что оно треснуло!). Да и с лицом обошлись по-божески. Всего лишь разбитый подбородок.

А в недавно закончившейся бойне можно было смело рассчитывать не только на оба подбитых глаза, но и на сломанную челюсть. Как минимум.

После того как положение с пошатнувшимся здоровьем немного прояснилось, Пацюк почувствовал прилив неожиданной симпатии к своим неожиданным обидчикам. Что и говорить, они обработали его профессионально-нежно. При их-то мастерстве и численном превосходстве можно было ожидать совсем другого исхода.

Нет, они вовсе не хотели забить Пацюка до смерти. И даже попугать.

Они элегантно предупредили его.

quot;Если будешь продолжать совать нос в чужие дела, то очень скоро можешь его лишиться!”

Тогда, сидя на ступеньках у издательства “Бельтан”, на светлой стороне улицы, Пацюк вспомнил о том, что уже слышал эти слова. Вернее, видел.

Анастасия Киачели, в девичестве Воропаева, хотя вполне могла оказаться и Лангер, если бы дура мамаша не решила бы, что фамилия “Лангер” сильно смахивает на еврейскую, показала ему их.

Анастасия Киачели была страшно напугана большим городом, смертью брата, юбкой, которая может задраться и (не дай бог!) обнажить распухшие от крестьянского труда щиколотки. И тем не менее этой провинциальной крольчихе удалось найти то, чего не нашла следственная группа.

Обрывок письма. Или само письмо — не важно.

С тем же текстом, который сегодня ночью был озвучен напавшим на него заградотрядом. А это в корне меняло дело.

И переводило отношения Мицуко и покойного Лангера в совершенно иную плоскость.

На этом месте своих рассуждений Пацюк заскрежетал зубами и понял, что нижний правый резец у него шатается.

Нет, пожалуй, он все-таки переоценил профессионально-нежных деятелей из подворотни.

Но черт с ними, с деятелями.

Мицуко и Лангер. Лангер и Мицуко.

Если они были близки (какое кощунство!), как следовало из полученной им информации, то зачем Мицуко или кому-то из ее друзей посылать парню подметные письма?

И потом — оставалось неясным, кто же именно напал на него?

Пацюк открыл рот и начал задумчиво расшатывать несчастный резец.

Дырка от чума, кусок оленьего дерьма, недоеденный ягель, хвост от кеты, отрыжка белого медведя — недоносок-чукча Вася. Вот кто отправил своих дружков на избиение младенца Егорушки Пацюка! Вот только нападение было совершенно бессмысленным.

От Пацюка не требовали никаких сведений, его избили, можно сказать, профилактически.

Ничего при этом не объяснив. А только вывесив табличку: “Осторожно, вход воспрещен! Напряжение 5000 вольт”.

И теперь для того, чтобы снять это напряжение и обесточить сеть, ему необходимо было вернуться к рубильнику по имени Кирилл Лангер. И к сестре рубильника по имени Анастасия Киачели. Придя к такому решению, Пацюк повернулся на здоровый бок, прижал верхним здоровым резцом нижний, шатающийся, и, с умилением глядя на медитирующего Бороду, заснул.

…Когда он проснулся, Бороды в квартире не было.

А на столе, прижатая партийным бюстиком Чжуан-цзы, верного ученика и последователя Лао-цзы, белела записка: “КУШАЙ ПЕЛЬМЕНИ И КЕФИР. И ПОМНИ ОБ УВЭЙ. БОРОДА”.

Ребро почти не давало о себе знать. А о вчерашнем избиении напоминали только глухая боль во всем теле, рваный подбородок и разорванный в клочья шелковый Лао-цзы. Пошарив по бородинским сусекам, Пацюк вытащил еще один экземпляр даоса — на этот раз с короткими рукавами. Вот только со свитером вышла закавыка: вязаные мухоморы напрочь потеряли белые пятна на шляпках, — они были залиты жертвенной пацюковской кровью.

Надевать подобную дерюгу было бы просто безумием. В кровавом свитере стажер дошел бы только до первого милиционера. А уж первый милиционер обязательно постарался бы, чтобы бандероль по имени Пацюк Г. В. дошла до адресата по имени Забелин Д. К.

Не дождетесь.

Пацюк с тоской вспомнил свой любимый френч, и служебное удостоверение, лежащее в его кармане, и ключи от ласточки-“бээмвухи”, и саму “бээмвуху”… Он еще прокатится в ней по Песочной набережной и новой Ушаковской развязке. И сиганет в Сестрорецк, Репино, Комарове и Зе-леногорск по нижней трассе… И далее — со всеми остановками!.. А дурака Забелина нужно отправлять на заслуженный отдых!

Заподозрить его в ритуальном убийстве ангела!..

Пускай Борода наживает себе геморрой, лежа на кане lt; Кан — китайская печкаgt; и нюхая свой распроклятый увэй.

А судьба Патока — в руках самого Пацюка.

Эти мысли придали ему силы, и он напялил гоночную куртку с номером “21” прямо на шелковый абрис Лао-цзы. Затем настал черед джинсов и кроссовок, которые пострадали во вчерашнем избиении меньше всего.

Завершив экипировку, Пацюк выполз в коридор и прилип к зеркалу в бамбуковой раме. Как и следовало ожидать, зеркало тоже оказалось “Made in China”, но сюжет на этот раз был гораздо более светским: китайская (весьма сомнительная) красавица кормит таких же сомнительных китайских журавлей — с такими же узкими, как у нее, глазами. А вокруг расцветают хризантемы, хризантемы, хризантемы, и речной лотос протягивает к скромной чаровнице лепестки.

Тьфу.

Недоброй памяти Забелин Даниил Константинович характеризовал подобное одним-единственным, но емким словом: вампука.

Вампукой, помимо таких вот плоских пасторалей, для него были: обман потребителя (статья № 200 УК РФ), заведомо ложная реклама (статья № 182 УК РФ), лжепредпринимательство (статья № 173 УК РФ) и некоторые другие явления.

Например, лохотроны у станций метро.

Усилием воли заставив себя не глазеть на китаезу (живо напомнившую ему чукотского богатыря Васю), Пацюк принялся рассматривать свой потрепанный подбородок. И помятое лицо человека без определенного места жительства. В таком виде никогда выходить нельзя. А для маскировки ему необходимо нечто нейтральное. Что-нибудь такое, что могло бы скрыть его увечья.

Ватно-марлевую повязку, например.

Или рыцарский шлем.

Пошарив глазами по вешалке у входной двери, Пацюк нашел то, что искал: весьма скромный шарфик без всяких признаков национальности.

Вот так, обмотав шарфиком нижнюю часть лица, Пацюк отправился на Вторую линию Васильевского острова.

Дом тринадцать. Квартира тринадцать.

…Он добрался до Васьки lt;Васька — Васильевский остров (для непроживающих в Питере)gt; без всяких приключений — очевидно, потому, что большинство ментов всю прошедшую ночь отдавали старые супружеские долги своим женам. И теперь пребывали в самом благодушном расположении духа.

У дома номер тринадцать его встретил чей-то роскошный джип. Джип в отличие от Пацюка никого и ничего не боялся и выглядел не в пример приличнее загнанного в угол стажера. Пацюк снова вспомнил о своей несчастной “бээмвухе”, но уже не с сожалением, а с легкой брезгливостью.

Ему даже захотелось подойти и потрогать космическую безделицу и испытать чувство благоговения от совершенства линий. В таких вот совершенных машинах должны сидеть совершенные люди. Которые никого не подрезают, никогда не ездят на красный свет, никого не зарывают живьем в землю, никому не ставят утюги на брюхо, никого не расстреливают у кинотеатра “Прибой”…

И всегда платят налоги.

И обожают маленьких комнатных собачек и певчих дроздов.

Впрочем, благодаря своей, еще совсем небольшой практике Пацюк вывел странную закономерность: чем прекраснее была машина, тем отвратительнее было мурло, которое сидело за ее рулем.

Особенно это касалось таких вот внедорожников.

Владельцы джипов — все эти парни с тупыми и не очень затылками — как будьте-нате и через одного подпадали под целую главу в Уголовном кодексе: “Преступления в сфере экономической деятельности”. Наверняка и владелец красавца “Чероки” из той же когорты.

…Владелец внедорожника вышел через две минуты. Ничего демонического в его облике не было, но таких хлюстов Пацюк терпеть не мог. Длинные ноги (уж не у китайского ли журавля он их вырвал с мясом?), соломенная шевелюра, лицо с обложки журнала “Экстремальные виды спорта”, черный куртец из самого дорогого магазина, штанишки из дорогого магазина (который наискосок от самого дорогого), неприличный для квелого Питера загар и холеные подошвы ботинок.

Пока сукин сын плейбой ставил на место “дворники”, из подъезда выпорхнула его Женщина. В такой же чертовой коже, с таким же нагло-прекрасным загаром карибского происхождения, с такими же нагло-прекрасными глазами, обведенными серебристым. И рот у красотки тоже был светлым — почти белым, ну, молодцы, научились-таки производить помады для подобных суперженщин. Улыбнется тебе такая цыпочка (при условии, конечно, что у тебя счет в швейцарском банке) своими бледными губами — как будто выкинет белый флаг над крепостью. И ты, развесив уши, в эту крепость ломанешься.

А потом и оглянуться не успел, она тебе — расплавленный свинец в горло и колодки на ноги, то есть обручальное кольцо на палец. И все, готов.

Никуда не вырваться.

Впрочем, от такой-то и вырываться не хочется. “Девушка из Эпонимы” в исполнении Синатры, тум-там-тара-тум-там-тара — тум-там-тара-тум… И-эх!..

Пока Пацюк под аккомпанемент “Девушки…” рассуждал о методах борьбы самок с самцами, парочка погрузилась в свой джип и укатила.

А самого несчастного стажера чуть не прибила простенькая мысль о том, что он в первый раз за время знакомства с Мицуко обратил внимание на другую женщину.

И даже позволил себе немного подумать о ней. О смуглой коже в вырезе рубашки и стоячей груди… тьфу ты черт! Конечно же, о глазах. О глазах, подведенных серебристым…

Нет, он не предавал своего ангела, он просто встретил противоположного по масти.

Вздохнув, Пацюк зашел в подъезд, и поднялся на седьмой этаж.

И поцеловал замок лангеровской двери.

Черт возьми, он совсем не подумал о том, что перепуганная насмерть цесарка могла запросто укатить на родную птицеферму. А это не есть хорошо.

Это — облом.

И, можно сказать, — гнездец.

Покрутившись возле двери еще минуты две и сбив остатки кроссовок о неприступный металл, Пацюк неожиданно заметил маленький листок бумаги, сиротливо валяющийся на полу. Это была записка, и текст ее гласил:

quot;ВАШ ТЕЛЕФОН НЕ РАБОТАЕТ. ОСТАВЛЯЮ СВОЙ. ПОЗВОНИТЕ И СООБЩИТЕ, КАК СЕБЯ ЧУВСТВУЕТЕ. ПРИВЕТ МУЖУ. К. Н. 2 ч. 40 мин”.

Далее следовал номер сотового. А сама записка оказалась датированной сегодняшней ночью.

Это сразу же привело Пацюка в прекрасное настроение.

Значит, цесарка никуда не уезжала, а, наоборот, выписала сюда еще и своего цесаря, или цесаревича (отсюда и “привет мужу”). А заодно и обзавелась подругой, какой-нибудь Калерией Натановной или Капитолиной Никодимовной, к тому же связанной с фармацевтикой или медициной (отсюда: “как вы себя чувствуете”?)…

А Калерия Натановна (Капитолина Никодимовна) тоже хороша, задает дурацкие вопросы.

quot;Как вы себя чувствуете?”, понимаешь ли!

Как может чувствовать себя забитая женщина, потерявшая брата в столице! В любом случае у Пацюка появился шанс рано или поздно выловить гражданку Киачели. Но просидеть здесь неизвестно сколько в ожидании Годо lt;“В ожидании Годо” — пьеса Беккета (Прим. ред.)gt; Пацюку вовсе не улыбалось. И потому он решил заглянуть сюда вечером, а сейчас…

Сейчас он направится в “Бельтан”.

По странному стечению обстоятельств ночная драка привела его к порогу издательства, которым около полутора лет назад руководил покойный бизнесмен Андрей Манский. Неплохо, совсем неплохо было бы навестить сие издательство под видом… скажем, начинающего автора, который справляется об условии принятия рукописей в редакцию.

С легким сердцем Пацюк втиснулся в лифт, а между вторым и третьим этажами…

Между вторым и третьим этажами ему пришла на ум довольно экстравагантная мысль.

Впрочем, при ближайшем рассмотрении она оказалась вовсе не такой уж экстравагантной. Если верить показаниям Тимура Манивальдовича Жумыги (а у Пацюка не было никаких оснований им не верить), Мицуко остановила машину в непосредственной близости от двух мест: от галереи стекла “Кибела” и кегельбана “Бухта Провидения”. Куда именно направился ангел, Жумыга не знал. Либо в галерею, либо в приют для кеглей.

Теоретически.

Но при этом оставался совершенно неучтенным проходной двор между “Кибелой” и “Бухтой Провидения”. А ведь попасть по этому проходняку на соседнюю улицу — как два пальца об асфальт. Тяжелый случай Пацюка не в счет, он просто пал жертвой обстоятельств. А что, если Мицуко, наплевав на два симпатичных заведения, направила свои стопы к третьему?

А именно — к издательству “Бельтан”!

Ведь ни “Бухта Провидения”, ни “Кибела” никак не связаны с прошлой жизнью Мицуко. А вот “Бельтан”!..

quot;Бельтан” был бывшим издательством ее бывшего мужа. И, рассуждая логически, у Мицуко было гораздо больше поводов навестить именно “Бельтан”, а не полусумасшедшую стеклянную “Кибелу”. И не драчливую “Бухту Провидения”.

Впрочем, к кегельбану у Пацюка было множество претензий. Мало того, что там знали Мицуко, так еще и шатающийся правый резец взывал к мщению. Если стажер выйдет сухим из воды, в покое он их не оставит. И не уймется до тех пор, пока чукча Вася не вырежет куски солонины из своей собственной спины и не сожрет их на глазах у Пацюка.

В присутствии раскаявшегося и публично осудившего свои противоправные действия Д. К. Забелина…

Но до этого надо дожить.

И пока еще существует “Бельтан”. И от этого нельзя отмахнуться.

…Вход в издательство “Бельтан” оказался на удивление свободным.

Никакого тебе обрюзгшего охранника на входе, никаких рам металлоискателя, никаких пуленепробиваемых дверей. А из всех средств защиты Пацюк узрел только недоверчивый глазок видеокамеры.

Именно под прицелом этого глазка он прошел мимо стендов с планами выпуска новинок и поднялся на второй этаж. Там Пацюка встретило множество дверей с самыми разнообразными табличками. И множество снующих по коридору молодых девах в строгих костюмах бизнес-леди. Ловко обойдя их по флангу, Пацюк остановился возле обитой дорогой кожей двери с лоснящейся благополучием табличкой:

НЕЩЕРЕДОВ КИРИЛЛ ЯКОВЛЕВИЧ директор издательства

Вот ведь твою мать! И здесь Кирилл!..

quot;Воздух полон богов”, — сказал бы философ Борода.

quot;Воздух смердит от количества Кириллов на один квадратный метр площади”, — сказал бы битый жизнью Егор Пацюк.

И эта жизнь подсказывала ему сейчас: не суйся к директору со своим суконным рылом, найди сошку помельче и попытайся охмурить ее.

quot;Сошка помельче” нашлась минут через семь, рядом с женским туалетом, где Пацюком была обнаружена табличка:

ЗВОННИКОВА ФАИНА АЛЕКСАНДРОВНА

Старший редактор отдела приема рукописей

Фамилия старшего редактора показалась Пацюку обнадеживающей, не говоря уж об имени Фаина, действующем на организм как успокоительные капли. Поймав себя на этом ощущении, Пацюк приободрился и толкнул дверь.

И оказался в крошечном предбаннике.

Почти весь предбанник занимала дородная мадам с халой на голове и с брошью на груди. При виде броши (ящерица, разевающая пасть в тщетном стремлении ухватить навозную муху) Пацюк откровенно струхнул.

— Вы Фаина Александровна Звонникова? — присмиревшим голосом спросил он.

quot;Хала” отрицательно покачала головой.

— А могу я видеть Фаину Александровну?

— Вы по какому вопросу?

— По вопросу приема рукописей.

— Фаина Александровна занята. У нее автор. — И хозяйка ящерицы кивнула головой в сторону двери в глубине предбанника. Сейчас дверь была приоткрыта, и из-за нее раздавались приглушенные голоса.

— Если вы позволите, я подожду… — Пацюк был сама вежливость.

— Ждите. — благосклонно разрешила дама. Несколько минут Пацюк и “хала” сидели молча.

— А что у вас? — она не выдержала первой.

— В каком смысле?

— Роман, повесть, сборник рассказов?

— Повесть, — соврал Пацюк. — Тематическая…

— На какую тему? — дама никак не хотела отставать от него.

— Про собаку…

— Про собаку? — Хала на макушке дамы удивленно закачалась.

— Ну да…

— Значит, это экологическая повесть?

— Почему же экологическая? — Пацюк и сам не заметил, как втянулся в разговор. — Милицейская.

— И что же здесь милицейского?

— Собака. Собака по кличке Даниил Константинович. Работает в органах.

— Не бывает собак по кличке Даниил Константинович, — отрезала дама. Видимо, в свое время она набила руку на редактуре произведений социалистического реализма.

— Даниил Константинович — это ее полное имя. А сокращенно — Даня. Даня всю жизнь ловил преступников, но на старости лет потерял нюх, стал бросаться на своих и…

— Его пристрелили, — удовлетворенно закончила за Пацюка дама.

Эх, если бы!.. Стажер вздохнул:

— Не совсем. Его хотели пристрелить, но за Даню вступился молодой милиционер Егор Пацюк. Егор забрал Даню к себе домой, и пес спокойно дожил свой век.

— Спокойно? — Дама презрительно выгнула губы.

— Ну, не совсем спокойно… Иногда молодой милиционер Пацюк поднимал Даню среди ночи с подстилки, тыкал ему в нос глобус и кричал: “А-ну, покажи Колумбию! Колумбию, гад, покажи!..”…

История про глобус с заплаткой из родины кокаина на боку не очень понравилась даме.

— Не пойдет, — отрезала она.

— Почему?

— Издевательство над животными. Ни одно уважающее себя издательство это не опубликует. А если опубликует — его по судам затаскает какой-нибудь “Гринпис”…

Крыть было нечем, и Пацюк замолк. И от нечего делать стал прислушиваться к разговору за дверью старшего редактора. Обрывки фраз не очень обнадеживали: “ходульный герой…”, “слабо прописанный второй план…”, “случайные убийства…”, “случайностей быть не должно…”, “явная творческая неудача…”, “быть может, вам лучше заняться чем-то другим?..”

quot;Бедняга ты бедняга, а ведь еще Карл Маркс говорил: “Не в свои сани не садись, “Капитала” не наживешь…”, — успел подумать Пацюк.

И тотчас же дверь, ведущая в кабинет Фаины Александровны Звонниковой, распахнулась.

И на пороге возник следователь районной прокуратуры Д. К. Забелин собственной персоной!..

Даже если бы дородная дама с халой сбросила платье и голой исполнила бы на столе танец живота, и тогда Пацюк удивился бы меньше.

А сама мысль о том, что Забелин мог оказаться писателем, выглядела гораздо более абсурдной, чем мысль о том, что Пацюк мог оказаться убийцей.

— Ты? — прошептал Забелин. На него было жалко смотреть.

— Я… — Пацюк вскочил со стула и, прикрываясь им, как щитом, бросился к двери. И, уже ухватившись за ручку, повернулся к Забелину:

— Я!.. Ваш ходульный герой. Ваша творческая неудача. Спасибо, что не забываете!..

Это был явный перебор, это был откровенный вызов, после которого Забелин наверняка поднимет на ноги не только городскую, но и Генеральную прокуратуру. Но отказать себе в секундном триумфе Пацюк не мог.

— Ах ты!.. — выдохнул Забелин и бросил узкое тело в сторону стоящего у двери стажера.

Пацюк успел загородиться стулом, а потом и швырнуть его в Забелина. Запутавшись в перекладинах, тот потерял драгоценные мгновения, и Пацюк успел выскочить за дверь.

До спасительной лестницы было рукой подать, каких-нибудь жалких тридцать метров. Обставить его на прямой Забелин не сможет, к тому же у Пацюка фора во времени. И неплохое знание местности (О-ой! Совсем — неплохое знание, до сих пор в боку отдается!)… Пацюк успеет выскочить в проходной двор — и ищи-свищи…

Но “ищи-свищи” не выгорело.

На лестнице Егора ждала неожиданная и потому обидная западня. Два неповоротливых, как шкафы, грузчика тащили наверх еще один шкаф. Судя по вычурной инкрустации и обилию перламутровых вставок, шкаф предназначался кому-нибудь из издательских бонз, а возможно, и верховному главнокомандующему: Кириллу Яковлевичу Нещередову.

Но это дела не меняло.

Пацюк оказался отрезанным от спасительного выхода на улицу. А от женского туалета в конце коридора надвигалось грозное сопение пришедшего в себя Забелина.

— Эй, парни! — зычным голосом закричал следователь едва показавшимся макушкам грузчиков. — Не пускайте его!.. Задержите!..

Впрочем, и без того было ясно, что Пацюк попался. Заметавшись как мышь в мышеловке, он попытался сунуться в какие-то двери, смутно понимая, что если воткнется в любой из этих каменных мешков, то лишь продлит агонию.

Никакого выхода. Никакого.

Сзади — Забелин, снизу — представительский шкаф, а сверху…

Сверху была неизвестность, и Пацюк смело бросился ей навстречу. Он с ходу перемахнул пролет третьего этажа, вырвался на просторы четвертого, пронесся по коридору, заставленному какими-то станками, и очутился в маленьком крытом переходе. Совсем маленьком — метра три, не больше. Переход венчала узкая дверь, и Пацюк молил бога только об одном: пусть она окажется открытой!

Пусть она будет открытой! Пусть!

Дверь действительно была не заперта.

Пацюк едва не вынес — и ее, и двух мрачного вида волосатых мужчин. Очевидно, писателей. Синхронно поперхнувшись окурками, quot;писатели посмотрели на него с ненавистью.

Как на собрата по перу.

Волосатики стояли на небольшой площадке с внешней стороны двери. Сам пятачок, судя по всему, служил курилкой, и от него шла лестница прямо вниз, в глубину двора.

Раздумывать не приходилось.

Пацюк скатился по металлической, страшно гремевшей под ним лестнице и едва не рухнул в объятия двух огромных мусорных контейнеров. Здесь, под сенью пищевых и промышленных отходов, прикрывшись пустыми картонными коробками, Пацюк и затаился. Несколько минут ушло на то, чтобы оценить ситуацию.

Хотя особой оценки не требовалось: он находился на задворках издательства “Бельтан”.

Прямо перед собой Пацюк видел узкий проход. Слева и справа его подпирали стены; едва не сталкиваясь лбами, они уходили ввысь, что делало проход похожим на Большой каньон. Каньон углублялся в сторону улицы Добролюбова.

Пацюк убрал со лба обглоданный селедочный хвост, вывалившийся из какого-то пакета, и только теперь заметил Забелина. Тот — правда, с совершенно другой скоростью — повторил его собственный путь. Вот только подойти к зловонным мусорным бачкам не решился.

Постояв на перепутье между бачками и входом в каньон, старый хрыч выбрал последнее. Любой бы выбрал на его месте.

Через секунду Забелина поглотило ущелье, а Пацюк остался в обществе картонных ящиков и селедочного хвоста. Он дал хрычу десять минут на то, чтобы пройти весь путь по каньону и снова вернуться. Потом накинул еще пятнадцать. Потом добавил еще пять.

Потом, когда надежда на возвращение коварного шефа окончательно иссякла, Пацюк приплюсовал к контрольному времени двадцать пять минут.

Теперь уже для себя.

Но выдержал он только семнадцать с половиной, больше отсчитывать секунды не хватило сил. А к запаху рыбьего хвоста прибавился запах сгнивших помидоров и разлагающихся картофельных очисток.

Все!

Пусть лучше Забелин схватит его за руку! Пусть натравит на него ОМОН! Лучше так, чем пасть жертвой гнилого помидора и умереть от удушья на его глазах!

Пацюк вылетел из мусорных бачков, как пробка из бутылки, и…

По инерции пробежал весь каньон. И материализовался на улице Добролюбова.

Черт возьми! Вот это открытие! Между фабрикой театрального костюма и галереей “Кибела” существовал узкий проход, который был практически не виден с улицы: его закрывал огромный, не в меру разросшийся тополь.

А Забелина нигде не было.

Очевидно, шеф отдал должное пацюковскому умению бегать от опасности, а не встречать ее лицом к лицу. Высоко же он ценит Егора Пацюка, нечего сказать!..

Переведя дух, Егор заглянул в правую витрину “Кибелы”.

Пантеон стеклянных божков был на месте. На месте была и сумасшедшая верховная жрица пантеона — Марина. Жрица сливалась в потребительском экстазе с кем-то из покупательниц — это было явственно видно сквозь стекло. На месте Марины Пацюк не торопился бы так по-матерински прикладываться к груди какого-то сомнительного сутулого плащика и сомнительного старомодного кашне. И не менее сомнительной тирольской шапочки, вывезенной, очевидно, в качестве трофея, из замка Каринхалле.

Впрочем, Пацюк тотчас же вспомнил себя вчерашнего (шелковый Лао-цзы у кадыка, вязаные мухоморы на груди, курточка “Мама, не горюй!” на плечах) и сразу же устыдился. Он тоже зашел в “Кибелу” сирым и убогим, а вышел отягощенный лампой “Грешница”.

Может быть, и этому тирольскому пугалу повезет.

Может быть, и оно принесло Марине какую-нибудь радостную весть. Например, что ее ненавистника — как же его звали?.. Ага, Быков! — ее ненавистника Быкова разорвало кумулятивным снарядом. Или он отравился парами таллия. Или его покусала бешеная собака…

Так что вперед, Тироль!

Но, очевидно, Быков до сих пор коптил небо и ни одна из его понедельничных девочек не пострадала. Во всяком случае, переходящей лампы Тиролю не досталось. И во внутренние покои Тироль приглашен не был.

Напротив, отделившись от Марины, покупательница двинулась к выходу.

Через несколько секунд раздался мелодичный звон колокольчиков, и входная дверь “Кибелы” распахнулась. И тирольская шапочка, только что разговаривавшая с Мариной, выпорхнула наружу. Вернее, выползла, с некоторым трудом передвигая ноги, обутые в отмотавшие не один срок сапоги-чулки.

Черт возьми, Пацюк хорошо знал эти сапоги-чулки!

И если бы он не ухватился за шершавый ствол тополя, то просто рухнул бы наземь. Как подкошенный.

Из супермодной и супердорогой “Кибелы” вышла его совсем не модная и уж никак не дорогая бывшая домработница Анна Николаевна. Приборка влажной тряпкой, легкие постирушки, легкий супчик, легкое сожаление: “Время художников безвозвратно ушло, Егорушка”.

Анна Николаевна, совсем недавно отлученная от дома.

Аннет.

Собственной персоной.

Мальчик страдал аутизмом.

Он изо всех сил отталкивал от себя окружающий мир, он был глух ко всему происходящему. Он смотрел и не видел, он слушал, но не слышал, и даже едва уловимый шелест змея на ветру значил для него больше, чем все Настины сбивчивые речи, чем протяжные автомобильные гудки Кирилла № 2.

Поначалу Настя даже возненавидела мальчика. И себя заодно — уж очень ей хотелось содрать жуткую, неподвижную, хотя и изящно нарисованную маску. Только по недоразумению она может называться лицом.

Лицом ребенка.

Мордашка ее собственного сына постоянно менялась, она ни минуты не могла оставаться в покое. Если уж Илико обижался — он закусывал губы до крови, если радовался — раздувал ноздри и даже мог пошевелить ушами. Тысячи выражений, тысячи эмоций сменяли друг друга, как в калейдоскопе, бегали наперегонки, падали, сбивали колени и снова поднимались. Глаза Илико были полны птиц, брызг, листьев, бабочек, мелкой гальки, оловянных солдатиков…

Лицо Владика казалось электронной схемой, инструкция к пользованию которой была безвозвратно утеряна. Мальчик и понятия не имел, зачем существуют глаза, уши, губы, даже веснушки на носу.

Старенькая пациентка медсестры Ламорт была не права: Melancolie de noire здесь и не пахло. Меланхолия — все же эмоция, все же реакция.

А Владик не реагировал.

Сжимал в руках плюшевую божью коровку и не реагировал.

Утирая внезапно подступившие слезы, Настя направилась к дому, возле которого сидел мальчик.

И через час узнала все. От его бабушки Александры Зиновьевны.

Владику совсем недавно исполнилось восемь. Родители мальчика погибли в катастрофе — то ли автомобильной, то ли авиационной, и Владик с Александрой Зиновьевной остались одни.

Нет, врачи говорят, что сделать ничего нельзя. Что это довольно редкое психическое заболевание. Или отклонение, кому как нравится.

Конечно же, она хорошо знает Кирилла. Милый молодой человек из окна напротив. Владик любит стоять у окна, к сожалению, в деревенских домах окна маленькие… Кирилл однажды даже сфотографировал Владика, потом они случайно встретились во дворе, а потом… Как-то само собой получилось, что он стал бывать у них. Нет, они никогда бы не уехали из Питера, но мальчику противопоказано такое обилие сырости и камня. Пришлось купить домик здесь, на большее не хватило денег.

Но она не жалеет.

Да, этого змея сделал для Владика Кирилл. И ей кажется, что Владик привязан к Кириллу. Кирилл помогал им переезжать сюда, о, он прекрасный человек. Странно, что в наше жестокое время встречаются такие прекрасные молодые люди.

Вы его сестра?

Очень, очень приятно! Вы передавайте ему привет, Кириллу.

Настя едва сдержалась. Сказать Александре Зиновьевне, что его уже нет в живых, она не могла. Тем более что Владик смотрит на дорогу. Невидящим взглядом.

Да, подтвердила Александра Зиновьевна. Внук часто сидит на изгороди. И каждое утро она привязывает к изгороди змея, которого соорудил Кирилл. Владик не просит ее об этом, нет, но она знает, что так нужно.

Вы передавайте ему привет, Кириллу.

Он ведь приезжал сюда недели две назад. Привез кое-каких продуктов, игрушку для Владика — божью коровку. Но пробыл совсем недолго, сказал, что у него дела в городе… Она не стала его задерживать, она понимает — у молодого человека молодая жизнь. Но они так благодарны Кириллу — и сама Александра Зиновьевна, и Владик… Хотя малыш почти не говорит.

Вы передавайте Кириллу привет. Обязательно.

Она не может настаивать, но… Мальчик все время ждет своего старшего друга. Он ничего не говорит об этом, но она — бабушка, и она знает.

Кстати, как он себя чувствует? В последний приезд он выглядел неважно. Жаловался на усталость и головную боль…

Игрушка?

Нет, что вы! Владик с ней не расстается. Не выпускает из рук. А она не может отбирать игрушку у внука. Она понимает, что только посмотреть. Но это невозможно…

Невозможно.

…Почему Настя так вцепилась в эту простую, бесхитростную мысль о плюшевой божьей коровке?

Может быть, потому, что она увидела здесь то, что совсем не ожидала увидеть: ласковую, ушибленную горем пожилую женщину и мальчика, из которого слова не вытянешь.

И пожилая женщина, и мальчик не способны нести на своих хрупких плечах груз какой-либо тайны. Чьей-либо тайны. Просто потому, что они и понятия не имеют, что такое тайна. И потом, Кирилл никогда бы не стал подвергать опасности жизнь старого человека и жизнь ребенка.

А плюшевая божья коровка — она просто отбилась от своих нарисованных подруг. Или наоборот? Или все божьи коровки в квартире на Второй линии подгонялись под нее? Именно она была царицей, маткой, родоначальницей всего стада.

И именно этой маткой Насте нужно завладеть.

Ведь не зря же Кирилл приехал сюда дней за десять до смерти!..

Ей все-таки удалось уломать Александру Зиновьевну — не забрать игрушку, нет! Просто рассмотреть ее. Бабушка Владика была немало удивлена такой странной просьбой, но ведь Настя — сестра Кирилла. А Кирилл — почти член семьи и почти святой.

Почти святой член почти святого семейства.

План был выработан за несколько минут: Александра Зиновьевна уложит Владика спать (он всегда безропотно спит днем, не то что другие дети!), и…

Во всяком случае, можно будет хотя бы попытаться.

Решающую фазу операции Настя ждала больше часа.

И все потому, что очень много времени тратилось на суровые, неулыбчивые ритуалы. Ритуалы, заведенные раз и навсегда. Сначала Александра Зиновьевна отвязала змея от изгороди и пошла с ним в дом. Мальчик, еще секунду назад казавшийся каменным изваянием, аккуратно слез с бревна и пошел за бабушкой.

Или за змеем, что, в общем-то, было одно и то же.

Вымытые над эмалированным ведром руки (малыш подставлял сначала одну ладошку, потом — другую, и все только для того, чтобы не выпустить божью коровку из рук), обед, откинутое одеяло на кровати…

Настя самым бессовестным образом подглядывала за Владиком сквозь приоткрытую дверь. Не прощала себя за хамское, болезненное любопытство и все же подглядывала. Вернее, даже не за самим мальчиком.

За его руками.

Руки Владика были вовсе не такими безжизненными, как лицо. Напротив, они были единственными проводниками воли мальчика, его скрытых в скорлупке черепа мыслей.

Он не просто держал игрушку. Он сильно сжимал ее в руках. Побелевшие косточки предупреждали: нельзя касаться ее, нельзя трогать, иначе произойдет что-то страшное…

Через десять минут Настя не выдержала и подошла к Александре Зиновьевне.

Мальчик спал.

Мальчик спал как самый обыкновенный маленький мальчик. Черты его лица смягчились, как будто во сне он тихонько освобождался от оков своей болезни, выскакивал из нее, как выскакивают из окна, чтобы тайком от старшей сестры и родителей искупаться в утренней речке.

Да и недетская хватка ослабла.

— Берите, — прошептала Александра Зиновьевна. — Берите, он не проснется.

Настя протянула руку и, чувствуя себя воришкой и предательницей, потянула игрушку из разжавшихся рук.

И, не выдержав, погладила кончиками своих пальцев пальцы Владика.

Все.

Плюшевая божья коровка перекочевала к ней в руки. Можно вздохнуть спокойно. Она уже готова была отойти от кровати, когда…

Когда заметила, что глаза Владика открыты. И в упор смотрят на нее.

Кровь бросилась ей в голову. Воровка. Воровка, воровка!.. Воспользовалась моментом, воровка!.. Настя даже замерла от охватившего ее отчаяния. А Владик… Владик снова закрыл глаза. И ей показалось, что в их глубине промелькнуло отстраненное одобрение: я ждал, и ты пришла. И все сделала правильно. Чушь, ей только показалось!

Не успев даже отойти от кровати, Настя принялась ощупывать игрушку.

Ничего.

Но ведь не может быть, чтобы ничего!

Раздосадованная, она подошла к окну и начала просматривать на свет каждый шов, даже самый маленький.

И вскоре обнаружила то, что так смутно искала. Один из швов на подбрюшье божьей коровки был не фабричным. Его зашивали руками. Может быть, не очень аккуратно, но достаточно надежно.

— У вас есть ножницы? — спросила Настя у Александры Зиновьевны.

— Зачем вам ножницы?

— Это минутное дело… Всего лишь крошечный участок. Я буду предельно осторожна… Никто ничего не заметит. Все будет даже лучше, чем раньше.

Нельзя сказать, чтобы бабушка Владика была в восторге от подобной идеи, но ножницы все-таки дала.

Настя сделала крохотный надрез и сунула туда два пальца.

И когда это произошло, она даже не поверила своей удаче: подушечки пальцев натолкнулись на неплотное бумажное сопротивление. Настя ухватила краешек бумаги и осторожно потянула на себя.

И спустя секунду вытащила на поверхность скатанные в трубочку листы бумаги. Листов было довольно много, и, развернув их, Настя едва не вскрикнула от радости!

Пропавшие, вырванные с мясом страницы блокнота. Того самого, который начинался с “16 июля. 21.00. “ШТАН-ДАРТЪ”. СТОЛИК НА ЧЕТВЕРЫХ. НУ, ДАЮТ! ТЕЛКА СУПЕР! ЕГО ПОНИМАЮ, ЖЕНЕ СОЧУВСТВУЮ”…

И заканчивался:

quot;…ОЛОСА В ГОЛОВЕ СВОДЯТ МЕНЯ С УМА… ГОСПОДИ, ВО ЧТО ТОЛЬКО Я ВВЯЗАЛСЯ, ГОСПОДИ… БЕСПОЛЕЗНО, БЕССМЫСЛЕННО, ОНИ ВСЕ РАВНО НАЙДУТ, КАК БЫ Я НИ ПРЯТАЛ… ПОТОМУ ЧТО ОНИ ВНУТРИ МЕНЯ, ОНИ РАНО ИЛИ ПОЗДНО ДО ЭТОГО ДОБЕРУТСЯ…”

А между этими двумя записями свернулась вся Кирюшина жизнь. Которая привела его к такой страшной смерти.

…Настя даже не помнила толком, как зашила веселую плюшевую букашку, как сказала ничего не значащие слова благодарности Александре Зиновьевне, как выскочила из дома, как села в джип. И как Кирилл № 2 заводил машину, она тоже не помнила.

Свернутые тетрадные листы — вот что интересовало ее сейчас больше всего.

Странная легкость и странная усталость ощущались во всем ее теле: как будто она долго шла к поставленной цели и наконец добилась своего. Эй, Кирюша, я решила задачку, я расщелкала ее, как семечки в кинотеатре на первом ряду! Ты указал только направление пути, а я прошла его почти до конца. Ты зарыл клад, а мне удалось найти его! Не такая уж я тупая деревенская баба, какой виделась тебе из этого твердокаменного, гранитнолобого убийцы-Питера!..

— Вы не сказали, что мы едем к ребенку, — бросил Кирилл, когда они преодолели первые семьдесят пять километров.

— Простите. Но вы ведь и не спрашивали, к кому мы едем…

— Приезжать к ребенку с пустыми руками… Не думаю, что это правильно. — Он покачал головой, а Настя вдруг испытала жгучий укол совести.

И странного раздражения.

Владик не нуждается в ее подарках. В зайцах, мишках и гоночных машинках. У него совершенно другие отношения с миром, запертая комната его сознания пропускает в себя так мало предметов, что каждый из них становится значимым.

Нужно быть рядом с этим мальчиком, нужно приручить его, чтобы иметь право дарить ему подарки. Кирюша это право заслужил. А кто такая она? Всего лишь старшая сестра, от которой сбегают тайком, чтобы искупаться в речке.

Или умереть.

Все это она хотела высказать Кириллу № 2. Но промолчала.

Так, в полном молчании, он довез ее от Поги до Васильевского. И припарковал машину напротив подъезда.

— Спасибо за поездку. — Настя вовсе не чувствовала угрызений совести из-за того, что этот человек убил на нее целый день.

Более того, она хотела побыстрее отделаться от не в меру любезного автовладельца. Дневник брата — вот что волновало ее сейчас больше всего.

Она должна докопаться до истины!

— Пожалуйста, — бросил он.

— Я пойду.

— Идите.

Поразительное хладнокровие и поразительное отсутствие мотива! Зачем он таскался с ней целый день, жег бензин и чавкал по грязи, если Настя нисколько не нравится ему как женщина? А если все же нравится, тогда почему он не пытается ухаживать? Он даже упивается этим состоянием — состоянием романтического неприставания!

— И вы никуда не хотите меня пригласить? — все-таки не выдержала Настя. И на секунду забыла о бумагах в кармане куртки.

— Почему не хочу? Хочу!

— Ну так приглашайте!

— Завтра вечером вас устроит? Поедем куда-нибудь за город. Вы не против?

Она едва не ляпнула томное: “Позвоните мне, ми-и-лый”. Но вовремя сдержалась.

— Я не против.

— Я заеду за вами.

Закрепить право на Кирилла № 2 стервозным лозунгом “Буду ждать” ей в голову не пришло.

А потом Настя и вовсе забыла о всяких лозунгах, и о Кирилле № 2, и о себе заодно — стоило ей только расположиться на ковре в комнате и разложить перед собой листочки Кирюши.

Но начала она вопреки логике не с первых строк.

Некоторые из листков были переложены небольшими газетными заметками. Всего заметок было три, и все три проходили под рубрикой “ПРОИСШЕСТВИЯ”.

Два-три, в лучшем случае четыре абзаца, обведенные жесткой стремительной ручкой. Да, Кирюша знал, что делает, она может им гордиться.

В первой заметке речь шла о некоем Кабрине Н. С., достаточно известном в городе предпринимателе. Н. С. Кабрин погиб в результате несчастного случая: вешая гардины на окна в своей собственной квартире на улице Большая Пушкарская, он оступился и рухнул с высоты седьмого этажа. Свидетелями несчастного случая стали мать и жена пострадавшего.

Вторая повествовала еще об одном бизнесмене: Давыдове К. С. С Давыдовым произошла сходная история: он тоже вывалился из окна собственной квартиры. В этом случае свидетельницей оказалась четырнадцатилетняя дочь Давыдова. На вопрос, что же произошло, девочка вразумительного ответа дать не могла. Лепетала что-то о котенке, который сидел на карнизе, маленький и несчастный… Отец якобы собрался достать его, но в последний момент не удержался за края подоконника.

Десятый этаж и мгновенная смерть.

А вот директора одной из крупных компьютерных фирм господина Газаряна С. П. смерть застала в ночной пижаме. Он вышел на кухню заправить в тостер бутерброды с сыром. И пал жертвой натекшей за ночь лужи под мойкой. Вода сработала как проводник, и от господина Газаряна остались только дыбом вставшие волосы… И беременная жена, которая была свидетельницей кошмарного поведения тостера.

На каждой заметке рукой Кирилла было проставлено число.

Кабрин Н.С. — 24 июля текущего года.

Давыдов К.С. — 7 августа текущего года.

Газарян С.П. — 16 августа текущего года.

Отложив газетные вырезки, Настя задумалась. Просто эпидемия несчастных случаев! Мор какой-то. Сходные обстоятельства и почти сходные цифры. А жизнь бизнесменов оборвалась в течение слишком уж небольшого временного промежутка.

Слишком небольшого, чтобы считать это случайностью.

Да и сам Кирюша — он ведь не зря собрал три сходные смерти в одном блокноте.

Вот блокнотом-то она и займется. Как бы тяжело ей ни было и каким бы ужасным ни оказался путь до последней записи: “…ОЛОСА В ГОЛОВЕ СВОДЯТ МЕНЯ С УМА… ГОСПОДИ, ВО ЧТО ТОЛЬКО Я ВВЯЗАЛСЯ, ГОСПОДИ…”

…Поначалу Кирилл и сам не понимал, во что ввязался.

Во всяком случае, первые записи были достаточно беззаботны. И отсылали Настю к взбалмошной Марине Быковой и ее такой же взбалмошной просьбе: последить за мужем. Кирилл — вот кто единственный из всего агентства “Валмет” взялся за дело. И даже поначалу попытался жестко придерживаться инструкций.

quot;16 июля. 21.00. “ШТАНДАРТЪ”. СТОЛИК НА ЧЕТВЕРЫХ. НУ, ДАЮТ! ТЕЛКА СУПЕР! ЕГО ПОНИМАЮ, ЖЕНЕ СОЧУВСТВУЮ”.

Но все инструкции пошли к черту, стоило только Кириллу совершить самую обыкновенную пылкую мужскую глупость.

quot;17 июля. 00.05. В ЗАДНИЦУ ГАЛОГЕНА И СТО БАКСОВ. НО ЗАЧЕМ Я ДЕЛАЮ ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ? ДЕВУШКА СБИВАЕТ МЕНЯ С ТОЛКУ…”

Кирилл привел к “Штандарту” одного человека (Дмитрия Быкова, проходящего в дневнике под именем Галоген), а отчалил от ресторана совсем с другим. Даже сто долларов и профессиональное реноме потеряли для него всякое значение, стоило лишь элегантному парусу Мицуко появиться на сосредоточенном горизонте Настиного брата.

Впрочем, имя Мицуко возникло где-то ближе к середине записей. А именно двадцать третьего августа, когда миновали все три смерти бизнесменов. Смерти были описаны достаточно скупо и помечены сносками “*”, “**”, “

quot;. Сноски были призваны проиллюстрировать слово “фотографировал”. Но к этим же сноскам вплотную приблизились и другие слова. С гораздо более размытым смыслом: “ничего не понимаю”; “она ведь не господь бог” (сверху приписано: “НО БОГИНЯ!!!”); “этого не может быть”; “просто сумасшествие какое-то!!!”

23 августа. День, когда Кирилл познакомился с ней.

Этому событию уделены целых три страницы, исписанные взволнованным, летящим почерком брата. Мицуко сама подошла к нему в кафе с символическим и роковым названием “ВСТРЕЧА”.

А дальше — дальше следовали причитания, многоточия, зачеркнутые слова и целые предложения (когда эпитеты, которыми осыпалась Мицуко, казались Кириллу недостаточно яркими). И что бы он ни делал — ходил ли с ней в кино (23, 25, 26 августа, 2, 5, 8 сентября), лечил зубы (27 и 30 августа), сидел в ресторанах (26, 29 августа, 3 сентября), ездил за город кататься на лошадях (31 августа и 7 сентября) — все происходило под знаком Мицуко.

Роковое прозрение “У НЕЕ ЕСТЬ ДРУГОЙ” наступило 10 сентября и было обведено черной рамкой. Здесь же присутствовало странное название “ЮККИ”, заставившее Настю вспомнить пожухлую связку из Карабселек и Поги.

Впрочем, справедливости ради, Пога тоже упоминалась. Особенно в самом начале дневника, пока у Кирилла не поехала крыша от любви.

Он очень привязался к Владику. Это было правдой.

Как правдой было и то, что Владик был забыт и принесен на алтарь Мицуко. Так же как и все остальное. А после записи “У НЕЕ ЕСТЬ ДРУГОЙ” и еще одной “ГОВОРИЛ О ДРУГОМ” начался совсем иной Кирилл.

Сломавшийся от безнадежной любви.

Записи этого периода стали носить отрывистый характер, слова путались, почерк стремительно портился. А рефрен “Часто думаю о смерти” заставил Настю заплакать.

А потом появились “ГОЛОСА”.

quot;ОНИ ПРЕСЛЕДУЮТ МЕНЯ”. “СЕДЬМОЙ — ГОРАЗДО БЛИЖЕ К НЕБУ, ЧЕМ К ЗЕМЛЕ”. “ЭТО ПОХОЖЕ НА КАБРИНА”…

А с пятнадцатого сентября началось вообще невероятное: “СНЯЛ СЕБЯ С ПОДОКОННИКА. КАК Я ТАМ ОКАЗАЛСЯ? ЕЩЕ МИНУТА, И ВЫСКОЧИЛ БЫ. ПОМОГ ВЛАДИК. НЕ УВИДЕЛ ЕГО В ОКНЕ”.

А от короткой неровной записи “ЭТО НЕ Я, ЭТО ВО МНЕ” Настя задрожала.

Потом последовало еще одно уточнение: “ЭТО НЕ Я, НО ОНИ ХОТЯТ, ЧТОБЫ ЭТО БЫЛ Я”.

Эту запись венчала целая страница уже знакомых Насте сносок:

quot;*****”, “*****”, “*****”, “*****”, “*****”, “*****”, “*****”, “*****”, “*****”, “*****”, “*****”, “*****”, “*****”, “*****”, “*****”, “*****”, “*****”, “*****”,

quot;*”, “*”, “*”, “*”; “*”, “*”, “*”, “*”, “*”; “*”, “*”, “*”, “*”, “*”, “*”, “*”, “*”, “*”, “*”, “*”, “*”, “*”, “*”, “*”, “*”, “*”,

quot;**”, “**”, “**”; “**”, “**”, “**”, “**”, “**”, “**”, “**”, «**», “**”, “**”, “**”, “**”, “**”, “**”, “**”, “**”, “**”, “**”, “**”.

У Насти даже закружилась голова от целой страницы подобной каллиграфии. Да и Кирилл изредка жаловался на головную боль.

А предпоследнюю страницу занимала одна-единствен-ная фраза. Отсутствие знаков препинания делало ее бессмысленной:

quot;Я ПОНЯЛ ЗАЧЕМ ОНИ УБИВАЮТ НО НЕ ЗНАЮ КАК МОЖЕТ БЫТЬ КТО-ТО НАЙДЕТ И ПОЙМЕТ ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ ТОЛЬКО БЫ НЕ ОНИ БЫЛИ ПЕРВЫМИ ПРЯЧУ ДНЕВНИК”.

Сумасшедший.

Ее брат оказался сумасшедшим. Та изощренность, с которой он прятал свой дневник, та изощренность, с которой он заставил Настю искать его… Только сумасшедшие могут быть такими скрупулезными, такими последовательными. Только сумасшедшие могут так искусно симулировать душевное здоровье.

А Владик и его бабушка? Зачем он втравил во все это ребенка? И чего на самом деле стоят эти интимно-безумные записи?

А эта маленькая дрянь Мицуко, которая превратила ее Кирюшу в сумасшедшего! Впрочем, Мицуко никогда и не утверждала, что без ума от брата. А эти заметки, вырезанные из газеты? Возможно, директор агентства “Валмет” и прав: в снимках присутствует сомнительной чистоты тайна. Но она не так страшна, чтобы терять из-за нее рассудок.

Не нужно было вообще разыскивать этот проклятый дневник. Он только подтвердил то, что было известно с самого начала. То, о чем ей намекнули оба следователя: в смерти Кирилла Лангера никто не виноват.

Кроме него самого.

Настя сглотнула комок в горле и принялась машинально расставлять знаки препинания в предпоследней записи Кирилла. Той самой, которая заставила его выдумать трюк с божьими коровками. Но и с ученически правильными запятыми и точками текст вызывал большие сомнения: “Я понял зачем. Они убивают. Но не знаю, как может быть. Кто-то найдет и поймет все остальное. Только бы не… Они были первыми. Прячу дневник”.

Кто — они? Голоса? Но голоса и так звучат, тут уж ничего не поделаешь.

Слава богу, что она сама не слышит никаких голосов. Разве что звонок в дверь, который назойливо жужжит над ухом уже несколько минут…

Настя прислушалась. Действительно, кто-то звонит. Неужели Кирилл № 2 передумал и решил перенести завтрашний загородный тур на сегодня? А ходить без лифчика очень даже ничего.

Заза бы убил ее за это.

Звонок становился все настойчивее, как раз в бесцеремонном стиле Кирилла. Это было бы совсем неплохо — развеяться. Особенно после того, что она прочитала.

Настя поднялась с ковра и направилась в коридор — открывать.

Это был не Кирилл.

На площадке стоял странный, очень бедно одетый молодой человек. Но самым странным было то, что она его где-то видела… Вот только где? Кафе “Камасутра”, кабак “Аризона-69”…

Георгий Вениаминович, следователь…

…Наконец-то за дверью возникло хоть какое-то подобие жизни.

Пацюк нервно затеребил ворот рубашки. Залетные провинциалы, видимо, решили всерьез потрепать ему нервы. Забились, как кроты, в дальнюю комнату, никого не хотят видеть, никому не открывают, кроме фармацевта Калерии Никодимовны… тьфу ты, Капитолины Натановны с флакончиком ландышевых капель… Накупили копченых куриц и сидят на чемоданах в ожидании отъезда в свой богом забытый Выдропужск.

В общем прицепном вагоне.

Пока Пацюк на все лады костерил общие вагоны, дверь успела распахнуться, и на пороге появилась… девушка из Эпонимы. В исполнении Фрэнка Синатры.

Тум-там-тара-тум-там-тара-тум-там-тара-тум… И-эх!..

Сумасшедшей красоты глаза, сумасшедшей красоты волосы, масть совсем другая, чем у Мицуко, но все равно прекрасная, а где же наш блондинистый экстремал с помповым ружьем и самурайской собакой акита-ину, почему Пацюк до сих пор жив? Так стройна и так красива девушка из Эпонимы, тум-там-тара-тум…

И-эх!

— Извините, кажется, я ошибся дверью, — просипел Пацюк, обшаривая красотку глазами. Пока муж не выполз.

— Нет, — сказала девушка, обшаривая глазами Пацюка. Нет? Интересно, почему нет?

— Проходите, — сказала она.

С ума сойти! Но раз приглашают…

Нет, квартирой он не ошибся. Квартира была та же самая. Впрочем, все легко объяснимо: покойный Лангер квартиру снимал, а это, наверное, настоящая хозяйка. Владелица. Владычица. А где же сам бледнолицый папик? Все на джипе катается?..

Интересно, зачем она его пригласила?

Пацюк перевел дыхание и облизал губы. Самый расхожий сюжет в жестком порно: тяжко работающий муж и прелестница-жена. Женушка целыми днями скучает в своей золотой клетке и развлекается только тем, что заманивает в супружескую спальню косильщиков лужаек, дорожных рабочих и потных плотников. Пацюк, конечно, к этой категории больных не относится, но может сойти за бедного девственного философа, в жизни не нюхавшего мастурбации.

Нужно только выпятить Лао-цзы.

Пацюк поправил истрепанный воротник: давай, стари-чок-китаеза, не подкачай!

— Чаю? — спросила дива.

Мысль о чае подкосила Пацюка. Какой чай, при чем тут чай, в таких случаях предлагают виски с содовой или “Кровавую Мэри” на крайняк!

— Чаю?

— Нет.

Испытывает, ясно. Но как хороша!..

— Что-нибудь случилось, Георгий Вениаминович? Пацюк даже крякнул от неожиданности. Откуда это прелестное создание может знать его низменное черноземное имя?

— Простите, — сказал он, осторожно подбирая слова. — Мы с вами знакомы?

— А… вы разве меня не узнаете?

— Нет… Мы не можем быть знакомы, никак. — Пацюк даже дернул шелкового Лао-цзы за шелковую же бороду. — Я бы не забыл…

— Это я. Настя. Анастасия Киачели.

На то, чтобы поверить в невозможное, у Пацюка ушло пять минут. Ничего общего с задрыгой-пейзанкой, а волосы, а глаза, а запах, идущий от ложбинки на шее? Она просто не может быть Анастасией Киачели!..

— Что с вами произошло? — севшим голосом спросил Пацюк.

— Сильно изменилась? — в ее голосе послышалось легкое кокетство.

— Просто разительно. Другой человек…

— Вы пришли, потому что что-то случилось? Да-а… Он даже забыл, зачем пришел!..

— Честно говоря… — Пацюк махнул рукой и надолго замолчал.

Молчала и Анастасия Кирилловна Киачели. Настя.

— Вообще, очень хорошо, что вы пришли. Я хотела вам показать кое-что. Это касается брата. Может быть, не только брата… У вас есть время?

Есть ли у него время? Да у него вагон времени!..

— У меня дневник Кирилла. Каких-то вещей я не понимаю… Есть еще фотографии. В них-то как раз все понятно, но страшно. Есть еще кое-какие веши… Вы ведь следователь… Вы должны помочь.

Пацюк как привязанный поплелся в комнату за преображенной Настей.

И пришел в себя только тогда, когда оказался один на один с ящиком, полным огрызков чужой жизни: каких-то наспех вырванных листков из блокнота, целой пачки фотографий, газетных вырезок, брошюрок…

Настя забилась в дальний угол комнаты, чтобы не мешать.

Поначалу Пацюк посматривал на нее, а потом так увлекся содержимым ящика, что даже забыл о ее существовании.

Первое потрясение он пережил: смерть Мицуко.

Теперь выскочившая из глубины ящика Мицуко вновь ожила, но предстала в каком-то новом, еще не совсем понятном свете. Не то чтобы записи в дневнике относительно девушки как-то особенно потрясли Пацюка. Нет. Он понимал их, как никто другой, он сам бы мог сочинить подобные.

Вот только ему и в голову не пришло бы связать все это с тремя погибшими бизнесменами.

Эти трое — Кабрин, Давыдов и Газарян — утяжеляли всю конструкцию. А если учесть фотопленку, которую, по словам его сестры, отщелкал Кирилл Лангер, — способны были и вовсе ее разрушить. И похоронить под обломками версию о трех несчастных случаях в конце этого питерского лета.

На пленке были отсняты все трое погибших, причем один из них в момент падения. Получается, что Лангер знал о будущей трагедии и даже заранее приехал, чтобы заснять все это? Нет, это не правильно. И так быть не должно.

Потому что предсказать несчастный случай и оказаться рядом с ним только потому, что ты знаешь, где и когда он произойдет, — невозможно.

Невозможно.

Даже самоубийство можно предугадать по некой совокупности сопутствующих факторов. А вот несчастный случай — нет.

Или в данном конкретном случае Кирилл Лангер был всего лишь тенью Мицуко, видел ее глазами и просто следовал за ней?..

Мысли о Мицуко все еще причиняли ему боль, и поэтому Пацюк решительно перескочил на совершенно нейтральных бизнесменов.

О несчастье, произошедшем с Давыдовым и Газаряном, он только слышал. Оно и понятно, люди подобного калибра никогда не уходят бесследно, они хлопают дверью напоследок.

А вот с Николаем Семеновичем Кабриным он столкнулся вплотную. Проще говоря, Пацюк лично проводил беседу с очевидцами трагедии.

Мать и жена Кабрина в голос утверждали, что из окна тот вывалился сам по неосторожности. То же самое касалось и двух других: несчастный случай и обязательно — свидетели этого несчастного случая.

Любая другая версия исключалась. Любой другой версии просто быть не могло.

Но почему покойный юноша так живо заинтересовался этим делом? Не потому ли, что в нем была замешана Мицуко?

И он что-то подозревал. Во всяком случае, начал подозревать. Отсюда и “СЕДЬМОЙ ГОРАЗДО БЛИЖЕ К НЕБУ, ЧЕМ К ЗЕМЛЕ”. “ЭТО ПОХОЖЕ НА КАБРИНА”…

Идиот Лангер уделил слишком много внимания своим чувствам к девушке (еще один выпавший из гнезда здравого смысла), но совершенно наплевательски относился к обстоятельствам дела. Интересно, где он работал?

— Где он работал? — спросил у Насти Пацюк.

— В детективном агентстве “Валмет”. Вы слышали о таком?

Час от часу не легче! Мальчик решил поиграть в детектива и дорого за это поплатился.

— Нет. Не слышал.

— Там работают высококлассные специалисты. Это они проявили пленку. И рассказали мне, что она может означать…

— И что она может означать?

Настя почти дословно пересказала Пацюку версию Метелицы. И тот вынужден был с ней согласиться. Не с самой версией, конечно. А с той своеобразной железобетонной логикой, которую она в себе несла.

Но в любом случае Мицуко выглядела неприглядно. Или ангел оказался с карающим мечом, а других ангелов просто не бывает?.. А как изменилась Анастасия Киачели!.. Ведь еще совсем недавно… Блажен тот мир, в котором ангелы заступают на караул, сменяя друг друга…

Фраза, целиком занимающая предпоследнюю страницу, позабавила Пацюка своим психиатрическим пафосом:

quot;Я ПОНЯЛ ЗАЧЕМ ОНИ УБИВАЮТ НО НЕ ЗНАЮ КАК МОЖЕТ БЫТЬ КТО-ТО НАЙДЕТ И ПОЙМЕТ ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ ТОЛЬКО БЫ НЕ ОНИ БЫЛИ ПЕРВЫМИ ПРЯЧУ ДНЕВНИК”.

Для начала Пацюк расставил точки и запятые. Получилось: “Я понял, зачем они убивают, но не знаю как. Может быть, кто-то найдет и поймет все остальное. Только бы не они были первыми. Прячу дневник”.

Никакой логики. Получается, что самоубийца Лангер обвинял в убийстве жертв несчастного случая. Или намекал, что несчастный случай вовсе не является таковым. Даже если все свидетели, взявшись за руки, будут скандировать: “Никто, никто не виноват, рок сзади лыс, а спереди космат!”

По Кириллу Лангеру, несчастный случай является убийством.

— Откуда у вас этот дневник? — спросил он у Насти.

— Долго объяснять. — Кажется, ей вовсе не хотелось разговаривать на эту тему. — Как-нибудь потом…

Покончив с дневником, который вызвал у него головную боль (почти такую же, о которой через строчку ныл сам Лангер в своих последних записях), Пацюк углубился в изучение ящика. Он копался в нем несколько часов, снова переходил к дневнику, потом к фотографиям, обнюхивал сатанинскую (!) брошюрку издательства (!!) “Бельтан” (!!!), снова копался в мелочах. Никакой видимой (во всяком случае, предосудительной) связи между самоубийством Кирилла и гибелью трех крупных бизнесменов не было.

Так что “ОНИ УБИВАЮТ” можно смело отнести к тараканам, заведшимся в голове Лангера на почве неразделенной любви…

И все-таки совершенно неясная, эфемерная связь между Лангером и одним из троих (а именно Кабриным, делом которого они занимались) существовала. Пацюк просто не мог ее нащупать, только и всего.

Только к концу третьего часа он понял что.

Вернее, вспомнил.

Но того, что он вспомнил, явно не хватало для закономерности.

— Я заберу ящик, — торжественно объявил Насте Пацюк. — Весь ящик с вещами. Вы не будете возражать?

— Нет.

— Очень хорошо. А теперь расскажите мне об этом агентстве. Вы были там?

— Да… Я туда устроилась… Временно.

— Вы? — у Пацюка округлились глаза. — Кем?

— Делопроизводителем. — Господи, ну почему она так краснеет? Даже загар не может спасти.

— Понятно. Я могу посмотреть ему в глаза?

— Кому?

— Агентству.

— Да, наверное… А когда?

— Прямо сейчас.

— Конечно. Едемте.

— А коробку я беру.

— Я же сказала… Да.

…В небольшой однокомнатной квартире, назвать которую “агентством” можно было лишь с большого бодуна, никого не оказалось. Настя открыла дверь своим ключом и провела Пацюка в комнату. В углу маячила фанерная перегородка (Настя с придыханием представила клетушку за перегородкой как “кабинет начальника”, умора); левую часть комнаты занимали совершенно бесполезные шкафы, бесполезный компьютер с набором игр (тоже мне, работнички!), бесполезная конторка и бесполезный стол с бесполезным стулом.

Пацюку даже не потребовалось особых усилий, чтобы представить себе сотрудников. Наверняка свора неудачников числом до четырех максимум (больше здесь и не поместится). И все — уволенные по сокращению штатов труженики пригородного тепличного хозяйства, либо — луна-парка, либо почившего в бозе НИИ. Но зато в квартире есть горячая вода (у несчастного аскета Бороды ее ни с того ни с сего отключили вчера вечером).

— А телефон? — спросил Пацюк. Телефон был ему жизненно необходим.

— Телефон отключен за неуплату. Но у нас есть сотовый…

— Отлично. Вы не возражаете, если я здесь заночую? Мне нужно поработать.

Возвращаться в липкий ароматический фимиам поклонника даосизма Пацюку явно не хотелось, а здесь можно было хотя бы вымыться.

— Я не знаю, — заколебалась Настя.

— Это ради вашего брата, — напомнил ей Пацюк.

— Хорошо… В основном все приходят к десяти.

— Все понял.

— Вот, возьмите ключ.

— А вы? — с робкой надеждой спросил Пацюк.

— Я поеду домой.

…Проводив Настю до дверей и оставшись один, Пацюк принялся терзать телефон.

Он сделал бесчисленное количество звонков уже подрастерявшимся университетским друзьям, и друзьям друзей, и друзьям друзей друзей. Он выслушал бесчисленное количество бородатых милицейских анекдотов и совсем свеженьких историй о свежих трупах и даже посмеялся паре удачных реприз. Но, как бы там ни было, к концу второго часа он выудил все, что ему было нужно. И это “все” замкнуло круг.

Завтра же Пацюк попробует его разомкнуть.

…“МЕДИ-СЕРВИС” оказался довольно скромной конторкой, затерявшейся на длинном, как кишка, канале Грибоедова.

Пацюк даже не сразу нашел его. Никакой вывески на фасаде шестиэтажного, украшенного битой лепниной дома не было. И тем не менее, стоило ему войти в подъезд, как первая дверь подтвердила: Пацюк попал по адресу.

Он дернул за язык колокольчика, висящего под скромной табличкой:

МЕДИ-СЕРВИС

Часы приема 12 — 18

И ему тотчас же открыли.

— Вам назначено? — спросила медсестра, в свободное время, должно быть, подрабатывающая в стриптизе.

— Острая боль, — пробубнил Пацюк. — Сил нет терпеть. Шел мимо, дай, думаю, зайду.

— У нас частный кабинет. Прием строго по записи. — Медсестра дежурно улыбнулась Пацюку. — И по талончикам. А по поводу острой боли обращайтесь в поликлинику по месту жительства. Или в центральную стоматологическую.

— Я пошутил.

— Что значит — пошутили? — Глупенькие ресницы медсестры взлетели вверх.

— Мне нужен Виктор Афанасьевич Кульчицкий.

— Так бы сразу и сказали. — Теперь медсестра улыбнулась по-настоящему — так, что Пацюк успел разглядеть частокол отменных зубов и безмятежное, как кусок мраморного мяса, небо.

— Он давно приехал?

— Сегодня утром.

— Очень хорошо, — обрадовался Пацюк. — Я пройду?

— Пожалуйста…

По достаточно широкому, поблескивающему натертым паркетом коридору медсестра отконвоировала его к дубовой двери, за которой стояла строгая библиотечная тишина.

— К вам, Виктор Афанасьевич, — заглянув в кабинет, проворковала она. И снова обратилась к Пацюку:

— Входите, не бойтесь!

— Я не боюсь… Но…

— У нас новейшие аппараты. Отличная анестезия. Никакой боли.

Стриптизерша в крахмальной наколке медработника почти насильно втолкнула его в кабинет.

В кабинете слегка подрагивали скрипочки из “Времен года” Вивальди, царил вопиющий евростандарт, а единственное кресло, расположившееся в центре, больше смахивало на трон фараона.

Аменхотепа, не иначе.

Трон окружало огромное количество никелированной блестящей техники, от которой у Пацюка сразу же застыла в жилах кровь и свело пальцы на ногах.

— Здравствуйте. — Виктор Афанасьевич Кульчицкий оказался коренастым мужичком лет сорока с мощным торсом, скрыть который не мог даже халат, мощным крутым лбом и такими же мощными мускулистыми руками.

quot;Тебе бы на бойне работать, мил-друг”, — обреченно подумал Пацюк.

— Добрый день, Виктор Афанасьевич, — сказал он.

— Мы знакомы? — дантист поднял бровь.

— Опосредованно, так сказать.

— Опосредованно?

— Меня направила к вам одна девушка… Мицуко. — Пацюку даже не пришлось изображать страсть: губы и глаза все сделали сами. — Она сказала, что вы — кудесник.

На лице Кульчицкого отразилась борьба чувств. Судя по всему, в представлениях дантиста Мицуко несколько не вязалась с потрепанным Лао-цзы, кроссовками, изготовленными в провинции Сычуань, и курткой на босы руки.

— Лена Алексеева, — на всякий случай подсказал Пацюк.

— Мицуко, да, — он все еще колебался.

— О вас очень хорошие отзывы… — продолжал напирать вконец обнаглевший Пацюк. — Мой компаньон, Николай Семенович Кабрин…

Кульчицкий поднял вторую бровь.

— К сожалению, покойный…

— Что вы говорите! — Теперь на непростительной от век высоте болтались обе брови. — Надеюсь, ваш покорный слуга здесь ни при чем?

— Что вы! — Пацюк угодливо захихикал. — Несчастный случай…

— Я хорошо его помню. Два верхних резца.

— Несчастный случай, но речь не об этом. Он высоко оценил ваш кабинет. А Мицуко… та просто уши мне прожужжала, девочка. Ты обязательно должен сходить. Обязательно.

— А что у вас?

— Нижний резец шатается… Честно говоря, я уже давно в рот не заглядывал. Совсем его запустил… Постоянно мотаешься, сегодня только из Пекина приехал… Так что все по-походному… А Мицуко очень настоятельно вас рекомендовала.

— Как вас зовут?

— Георгий.

— Садитесь, Георгий, — наконец-то смилостивился Кульчицкий. — Посмотрим, что у вас.

Пацюк устроился в кресле, открыл пасть и закрыл глаза. И тотчас же, прямо сквозь веки, его ужалил яркий свет лампы. До самых шейных позвонков.

— Э-э… Действительно, рот у вас запущен. Резец будем укреплять в следующий раз. Я выпишу вам талончик. А вот нижний второй коренной, прочистим и — пломбу, пока не потеряли.

— А-а… рентген? — Пацюк откровенно струсил.

— Ваш случай никаких трудностей не представляет. Так что рентген необязателен. И не волнуйтесь вы, не стоит так трястись. Американские технологии, ничего не почувствуете.

— А не прогорает ваш кабинет?

— Держите рот раскрытым, — посоветовал Кульчицкий Пацюку. — Наш кабинет не прогорает. У нас респектабельная клиентура.

Монотонное гудение докторишки, монотонное позвякивание инструментов вкупе с меланхоличными скрипочками Вивальди убаюкивали Пацюка.

— А у вас только это? — спросил он, жутко артикулируя.

— Почему же… Есть Рэй Чарльз и вообще хороший джаз… Есть блюзовая гитара. А Вивальди вас раздражает?

— Да нет… Терпеть можно.

— Терпеть не понадобится. Сейчас сделаем вам укольчик, и ничего не почувствуете…

…Когда Пацюк пришел в себя, Кульчицкий все еще возился с его зубом.

— Ну как? — спросил он.

— Что как?

— Как ощущения?

— Да нормально. — Пацюк лишь слегка привирал: в голове его бродил какой-то туман. Впрочем, довольно приятный.

— Теперь сплюньте.

Пацюк повиновался и выплюнул кусок ваты и накопившуюся слюну.

— Пломба временная. Постоянную поставим через неделю.

— Я не понял, — заволновался Пацюк. — Это что, все?

— Все.

— А…

— Все уже сделано. Новейшие технологии.

— Спасибо… Сколько я вам должен? — Интересный вопрос, особенно если учесть, что в кармане у Пацюка нет ни копейки.

— Светлана заведет на вас карточку. Окончательный расчет — после окончательного ремонта, так сказать.

— Вы работаете в кредит?

— Мы можем позволить себе такую роскошь, — Кульчицкий широко улыбнулся. — Особенно когда дело касается рекомендаций наших друзей.

Интересно, говорил ли он то же самое Кириллу Лангеру? Или Кабрину? Или Давыдову? Или Газаряну? “МЕДИ-СЕРВИС” оказался единственной точкой пересечения Лангера и Николая Кабрина, делом которого они с Забелиным в свое время занимались.

Единственной точкой.

Ни образ жизни, ни круг знакомств, ни сфера трудовой деятельности — ничто их не связывало. Пожалуй, Лангер и Кабрин были даже социальными антиподами. Но и у того и у другого были талончики в этот загадочный частный кабинет. Талончик Кабрина лежал в записной книжке. Записная книжка лежала в кармане джинсов. Именно эти джинсы были на Кабрине, когда он выпал из окна…

Было и еще два смятых пропуска в “МЕДИ-СЕРВИС”. И покоились они в коробке с вещами Кирилла Лангера.

Что ж, Пацюк не зря всю ночь сидел на телефоне. Не зря искал людей, которые так или иначе были причастны к делам других бизнесменов. Давыдова и Газаряна.

Они тоже не были знакомы друг с другом, как не были и конкурентами, их бизнес лежал в разных плоскостях. Пересеклись они тоже только раз — и все в том же частном кабинете “МЕДИ-СЕРВИС”.

Каждый из них незадолго до смерти посетил этот кабинет. Посетил точно так же, как посетил его Пацюк. И точно так же добрый доктор Айбо… Кульчицкий ставил каждому временную пломбу.

По рекомендации Мицуко.

Вот и связочка образовалась. А дожил ли кто-нибудь до настоящей пломбы?..

Нет, Пацюк не был на сто процентов убежден, что безумная версия, пришедшая ему в голову сегодня ночью, верна. Но из песни слова не выкинешь. Единственная точка пересечения всех четырех жертв — это креслице. И новая американская технология.

И Мицуко.

А до этого был первый муж Мицуко — Андрей Манский. И он покончил с собой.

Наверное, и его карточку можно будет найти в этом кабинете. Хотя вряд ли. Слишком много воды утекло.

…Пацюк вышел на улицу, потянул носом стоячий воздух канала Грибоедова и вздохнул полной грудью. Будем надеяться, что ничего с ним в ближайший час не случится. А сейчас — в родную ведомственную поликлинику, где и зубы рвут, и детей из лона тащат одними и теми же щипцами. И где всем наплевать на анестезию.

И это замечательно!

И да здравствует российская голозадая медицина! И да здравствует сукин сын следователь Забелин Д. К.!

Если, конечно, все подтвердится.

…Никогда еще Забелин не чувствовал себя так отвратительно. Даже в шестьдесят девятом году, когда вскрыл продуктовый ларек в городе Аксай Казахской ССР и был схвачен милицейским нарядом. Но тогда, в шестьдесят девятом, ему, тринадцатилетнему сопляку, все это было простительно.

А сейчас?

Как могло случиться так, что он потерял нюх? Что позволил себе заподозрить смышленого служаку и отличного парня, к которому всегда относился с симпатией? Что едва не загнал его в угол, заставил прыгать по карнизам в одних тапках? Что жалкие часы, жалкие клочки волос и жалкий отпечаток большого пальца на бокале — весь этот ничего не значащий хлам, как он мог перевесить его профессиональное чутье?!

Помутнение, не иначе.

Хорошо еще, что он не поддался искушению выписать ордер на арест Пацюка Г. В. (статья № 301 УК РФ. “Незаконное задержание, заключение под стражу или содержание под стражей”). Стареющий дурак!.. Права, права Фаина Александровна Звонникова: “явная творческая неудача…”, “быть может, вам лучше заняться чем-то другим?..”

А Пацюк-то, Пацюк каков!

Если и дальше так широко шагать будет — до Генерального дослужится. Если, конечно, штаны не порвет…

Сегодня днем он появился у Забелина с такими неожиданными уликами и с такой сумасшедшей, но стройной версией, что выписать ордер на обыск не составило труда.

И вот уже полтора часа частный зубоврачебный кабинет “МЕДИ-СЕРВИС” трясут как грушу. И точно так же трясут гражданина Кульчицкого Виктора Афанасьевича.

До чего же иногда бывает неприятной человеческая натура! У такого типа, как Виктор Кульчицкий, он, Забелин, не то что зубы не стал бы лечить, но и пачку горчичников не купил! И комнатный термометр. Расплывшийся тип, лицо стекает на плечи, плечи — на грудь, грудь на живот… Если бы не ремень — живот свалился бы на пол.

Но и это не помешало бы Кульчицкому колоться со страшной скоростью. То есть сотрудничать со следствием. Что он успешно и проделывал последние полтора часа, когда его вывели из глубокого обморока. А Пацюк молодец, хорошо работает.

— …Вам знаком этот предмет? — спросил Пацюк, манипулируя перед Кульчицким лупой, пинцетом и маленькой стеклянной кюветкой, в которую был опущен крохотный блестящий предмет величиной с половину ногтя. — Он был изъят из моего нижнего второго коренного сегодня в 13.34 в присутствии понятых. Вот, ознакомьтесь, пожалуйста…

Пацюк протянул Кульчицкому листки протокола, на которые тот даже не взглянул.

— А вот эти предметы были изъяты из вашего рабочего стола. — В руке Пацюка появилась еще одна кюветка, в которой лежало как минимум десять подобных предметов. — Техническая экспертиза, разумеется, установит, что это такое.

У Кульчицкого задергалась щека.

— Это передатчик новейшего поколения. Прошу занести в протокол, что я добровольно… Прием в радиусе до ста пятидесяти километров… Можно использовать, в частности, ультразвук…

— Ну что ж, — Пацюк отодвинул от себя протокол. — Подпишите, и будем звонить.

— Кому?!

— Подельникам вашим.

— Я не знаю… — едва не заплакал Кульчицкий.

— Чего не знаете? Номеров телефонов? Сейчас вы наберете номер телефона человека, с которым связаны…

Кульчицкий, подтирая жижицу под носом, вцепился в телефон мертвой хваткой и принялся судорожно накручивать диск.

— Мицуко, — истошным голосом завопил он, когда последняя цифра была набрана.

— Не пойдет, — Пацюк тотчас же положил ладонь на кнопку. — Боюсь, что с этим номером у вас будут проблемы. Давайте другой.

— Да-да, сейчас, конечно… Но я не знаю главного… Я только пешка… Меня запугали… Меня заставили… Я с красным дипломом окончил второй медицинский… Меня запутали, клянусь вам… Я клянусь вам… Я не знаю…

— Набирайте.

Упитанные пальцы Кульчицкого снова заскребли по диску.

— Возьмите себя в руки, Виктор Афанасьевич.

— Да-да, конечно… Я возьму.

Он действительно притих. И даже умудрился провести коротенький разговор достойно.

— Это я, Витек. Срочно приезжай, у нас неприятности… Нет, не по этому поводу. Немедленно. Жду.

— Ну, — спросил Пацюк, когда Кульчицкий положил трубку. — Он подъедет?

— Вы же слышали…

— Через сколько он будет?

— Если это срочно, то минут через двадцать… Не позже.

— Хорошо. Пусть ваша медсестра…

— Она ни при чем… Она хорошая девушка, — запричитал Кульчицкий.

— Пусть она его встретит. Или вы сами встречаете его?

— Нет… Обычно я жду в кабинете.

— И без глупостей. — Предупреждение Пацюка, топором повисшее в спертом евростандарте кабинета, выглядело излишним.

…Ровно через двадцать одну минуту кто-то подергал ручку снаружи.

— Витек, это я.

— Входи. — Если голос Кульчицкого и дрожал, то лишь совсем чуть-чуть.

Забелин напрягся. Насторожились и все остальные. Дверь кабинета приоткрылась, и на пороге показался ничем не примечательный молодой человек лет тридцати с чисто выбритым черепом. Внешность его можно было бы назвать абсолютно ординарной, если бы на самом конце подбородка не курчавилась крошечная, заплетенная в косицу борода.

— Привет, Витек, — мельком осмотрев кабинет, произнес молодой человек. Совершенно спокойным голосом. То ли по инерции, то ли потому, что вообще привык никому и ничему не удивляться. — Это твое срочное дело? Так я и знал…

За его спиной уже мелькали тени. А парень смотрел на Кульчицкого в упор, не выказывая ни малейшего признака волнения.

— Дурак ты, Витя, — ласково произнес парень, когда ему завели руки за спину. — А дуракам везет. И тебе повезло… Не успел я до тебя добраться.

Но Забелин как будто не видел ни парня, ни покрывшегося испариной Кульчицкого. Егор Пацюк — вот кто занимал его сейчас больше всего.

А на Пацюка…

На Пацюка страшно было смотреть. Рот его приоткрылся, глаза выпрыгнули из орбит, а и без того непокорные волосы встали дыбом.

— Борода, — пролепетал Пацюк. — Ты что здесь делаешь?

— Это он, — услужливо вякнул Кульчицкий. — Это я ему звонил.

— Ты что здесь делаешь, Борода?!

— А ты? — совершенно спокойно спросил Борода. — Что ты здесь делаешь? Мог хотя бы сообщить, что не придешь ночевать…

— Это ты, Борода?! Как же… Борода!..

Бритый череп дернулся, и человек, которого Пацюк назвал Бородой, тихо рассмеялся.

— Увэй, друг мой… Увэй. Но учти, в этой истории я не самый главный…

…Это была старая, ничем не примечательная двухэтажная дача. Они дошли до нее в полной тишине, только раз Кирилла № 2 потревожил телефон.

— Нещередов, — бросил он в трубку. — Нет, сегодня меня не будет. Завтра, возможно, тоже. Переговорите с секретарем.

— Нещередов. — Настя сбила прутиком желтый березовый листок. — Это ваша фамилия?

— Уж какая досталась… Отца и отца отца… И моя соответственно.

— А куда мы идем?

— Увидите.

Но Настя уже видела. Мрачный лес, где сосны были небрежно перемешаны с березами и осинами; мрачная дача с мрачной сеткой голландских окошек; узкая, засыпанная хвоей тропинка. И зачем нужно было оставлять машину чуть ли не в километре отсюда?..

— Мне можно начинать бояться? — Она хотела пошутить, но голос дрогнул, и шутки не получилось.

— Нет. Я скажу, когда будет можно. — Интересно, а он шутит или нет?

Настя недоверчиво хихикнула. А лицо Кирилла № 2 осталось неподвижным.

Неожиданно на втором этаже кажущейся безжизненной дачи зажегся свет. Он возник так внезапно, что Настя даже поежилась.

— Там кто-то есть? — спросила она.

— Наверняка. В таких домах всегда водится всякая нечисть. Не обращайте внимания.

Тропинка, угрюмо подбежав к самому крыльцу, закончилась. Кирилл № 2 поднялся по ступенькам и толкнул дверь. И протянул Насте жесткую руку:

— Прошу.

Только теперь она испугалась по-настоящему. Какой же надо быть дурой, чтобы согласиться поехать с малознакомым человеком в совсем незнакомое место. Где обещанное респектабельное заведение? Где каминный зал в хорошем ресторане? Она совсем не настаивала, но… А этот лес, а эта деревянная дача!.. Если с ней что-нибудь случится…

Если с ней что-нибудь случится, то никто не узнает — это во-первых.

И никто не пожалеет — во-вторых. Потому что ей давно пора гореть в аду за свои дела и делишки. И за снятый лифчик тоже…

— Прошу, — повторил Кирилл.

Далеко она все равно не убежит. Да и Кирилл… Она ездила с ним к черту на рога, и он был угрюмо-мил и не делал ничего предосудительного, хотя, наверное, мог бы… А как он трогательно о ней заботился, когда она надралась в “Морском волке”! Даже снял с нее ботинки. А всего остального не трогал. Да и не стоило везти ее сюда, она бы могла и в городе…

Интересно, что такого она могла сделать в городе? Уж не то ли самое, из-за чего был отправлен в отставку лифчик?..

— Вы идете?

— Иду. — сказала Настя и поднялась по скрипучему крыльцу.

… Дом встретил ее затхлой рассохшейся тишиной. Тишина по углам, тишина на старых, никому не нужных стульях, на перилах лестницы, ведущей на второй этаж. Узенькая полоска света лежала на половицах и указывала направление.

— Наверх, — продублировал указание света Кирилл № 2. Голос его странно изменился, стал жестким и сосредоточенным. И не предвещал ничего хорошего.

Настя подчинилась. А что еще оставалось делать?

— Осторожно, пятая половица снизу приподнята, — сказал Кирилл, когда Настя уже споткнулась и больно ударилась коленом о ступеньку, — Я предупреждал.

— Вы очень галантны, — проглотив слезы, она продолжила движение наверх, которое казалось бесконечным.

На последних трех ступенях Кирилл обогнал ее и широко распахнул дверь на второй этаж.

…Комната была небольшая, но довольно уютная, с яблоками-дичками, разбросанными прямо на полу, со старой горкой из мореного дуба, с соломенным креслом-качалкой, с круглым столом посередине. С низко висящей лампой под абажуром. Со странной печью, больше напоминающей топку, с драпировками, наброшенными на ребра старинных ширм…

И… с Дмитрием Быковым.

Быков сидел на оттоманке в позе лотоса. Глаза его были закрыты, а глотка сама по себе высвистывала полузабытый пошленький мотивчик: “Мальбрук в поход собрался”.

— Я привел ее, — бросил Кирилл, прикрывая дверь за собой.

— Очень хорошо, — обрадовался Быков. И тотчас же раскрыл глаза и расплел ноги. — Привет, о муза!.. Я же говорил, что назначаю вас музой… Кстати, вы никогда не были у Эль-Хамади. Я наводил справки.

Кирилл, все еще остававшийся за спиной у Насти, громко зевнул.

— Как твои уши? — спросил он у Быкова.

— Получше. А вы были правы… Кажется, Анастасия? Вы были правы, мне просто нужно было обратиться к врачу. Знаете, что мне сказали?

— Что? — прошептала Настя.

Быков выгнул губы в ласковой улыбке:

— Воспаление среднего уха. Очень запущенное, а потому протекающее в такой тяжелой форме. Но сейчас, как говорится, все более-менее устаканилось.

— Ну что, ты готов? — совершенно бесцеремонным образом перебил Быкова Кирилл.

— Да.

— Чтобы не было как в прошлый раз. Я плачу тебе не за твои эксперименты. И косяков больше не потерплю. Когда все будет готово?

Быков сложил пальцы обеих рук вместе и посмотрел на Настю. Долгим, не предвещающим ничего хорошего взглядом.

— С музой разговор короткий. Так что не думаю, что вся экзекуция займет больше двух-трех часов. На все остальное… ты сам знаешь. — Быков подмигнул Насте. — Попались, барышня!

— Я жду внизу.

— Ты даже не хочешь посмотреть?

— Ненавижу это зрелище.

— Напрасно, напрасно. — Быков сказал это уже захлопнувшейся двери.

Настя и сумасшедший дизайнер остались одни. Комната поплыла у Насти перед глазами; при этом старинные ширмы оседлали кресло-качалку, яблоки упали в гудящую топку, моментально испеклись там до золотистой корочки — и лопнули. И забрызгали комнату кроваво-красным шипящим соком… Боже мой, почему она до сих пор не в обмороке? Упущение…

— Ну что, попались? — Быков рассмеялся. — А я вот решил уехать из города. Подальше от этой твари… От моей женушки. Ухо ухом, а гаитянские вуду не дремлют… Мало ли… Ну, давайте.

— Что?..

— Раздевайтесь.

Настя с ужасом смотрела на Быкова. До нее все еще плохо доходил смысл его слов.

— Я буду делать новый светильник. А модель, естественно, вы. Он так захотел, Кирилл. Он захотел, чтобы вы стояли в специальной нише и радовали глаз. Ну, не стесняйтесь… Корона с головы не упадет. Максимум два часа, большего от вас не потребуется. А потом Кирилл отвезет вас в город. Так что ничего страшного, моя дорогая…